Дочь севера (Дорошевич)/ДО
| Дочь сѣвера |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ III. Крымскіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 69. |
Туминэ, прекрасную, бѣлокурую дочь сѣвера, привезъ ея милый на южный берегъ Крыма, туда, гдѣ море ласково жмется къ землѣ, гдѣ благоухаютъ розы и цвѣтутъ магноліи.
Больною, измученною грудью жадно пила Туминэ этотъ воздухъ, лившійся съ горъ, и тепло, лившееся съ неба.
Была весна.
Въ развѣсистыхъ платанахъ пѣли соловьи, въ лавровыхъ кустахъ безъ-умолку звенѣли цикады, въ воздухѣ было душно отъ аромата расцвѣтающихъ розъ, а звѣзды сверкали въ темномъ небѣ, какъ крупные брильянты на черномъ бархатѣ и, казалось, были близко-близко отъ земли.
Когда же розовое зарево восхода золотило небо, море и горы, казалось, что во всей природѣ наступалъ веселый, ликующій праздникъ. Скаты горъ казались совершенно бѣлыми отъ цвѣтущихъ персиковыхъ деревьевъ, и на этомъ бѣлоснѣжномъ коврѣ то тамъ, то здѣсь, какъ разбросанныя розы, алѣли цвѣтущіе абрикосы. Рощи сверкали изумрудною зеленью, а цвѣты съ дрожащими на ихъ лепесткахъ каплями росы казались убранными въ драгоцѣнные камни.
Тихо и лазурно было море.
— Видишь, какъ хорошъ югъ! — говорилъ Туминэ ея милый. — Вспомни, что теперь дѣлается на твоемъ бѣдномъ сѣверѣ!
Туминэ глядѣла на всю эту картину ликующей, расцвѣтающей природы, и тихое чувство какой-то затаенной грусти закрадывалось ей въ душу.
Такъ бѣдная дѣвушка, выйдя замужъ за богача, смотритъ наутро на окружающую ее роскошь и блескъ, на дорогія кружева, на бархатъ, атласъ, пушистые ковры и роскошные занавѣсы.
И чудится ей другая комната, скромная, бѣдная, съ бѣлыми коленкоровыми занавѣсками и маленькимъ ковромъ, гдѣ она поселилась съ милымъ и дорогимъ человѣкомъ, котораго любила когда-то.
И кажется, будто здѣсь, среди этой роскоши, всякое кружево, бархатъ, коверъ — все смѣется надъ бѣдностью и убожествомъ того уголка и оскорбляетъ самую чистую и дорогую память сердца.
И слезы навертываются на глаза бѣдной дѣвушки…
Въ ложбинахъ и оврагахъ еще бѣлѣетъ снѣгъ, а ужъ на пригоркахъ улыбаются голубые подснѣжники, шумятъ ручьи, сильнѣе пригрѣваетъ солнце, радостно зеленѣетъ маленькая чахлая травка, пухнутъ и наливаются почки, весело кричатъ грачи, а съ вышины лазурнаго неба, словно серебряный колокольчикъ, льется пѣснь жаворонка.
И кажется Туминэ, что ликующая, торжествующая природа юга смѣется надъ скромными радостями ея родной, сѣверной весны.
И тихое чувство грусти закрадывается ей въ душу.
А когда отцвѣли и опали цвѣты, потемнѣла нѣжная зелень, въ воздухѣ стало душно и знойно, море засверкало съ утра до вечера нестерпимымъ золотымъ блескомъ, Туминэ, сидя на своей увитой плющомъ террасѣ, по цѣлымъ днямъ думала о далекомъ сѣверѣ.
Ей чудилось матовое золото нивъ и тѣнистыя рощи, полныя таинственнаго полумрака.
Старыя высокія сосны привѣтливо кивали ей своими вершинами и манили ее въ свою тѣнь.
Кругомъ кипѣли жизнь и движеніе.
Въ травѣ неумолчно трещали кузнечики, въ воздухѣ гудѣли жуки и шмели, въ прохладномъ лѣсу перекликались птицы. А тутъ замерло все, спаленное, выжженное отвѣсными лучами солнца.
Ни звука ни вѣтерка.
Все куда-то попряталось и убѣжало. Лишь на безплодныхъ гранитныхъ валунахъ дремали разноцвѣтныя ящерицы, то открывая, то закрывая свои маленькіе, умные глазки.
Словно все заснуло, замерло, умерло кругомъ, и однѣ маленькія, умныя ящерицы остались сторожить этотъ спаленный и выжженный міръ.
А море, словно золотая кольчуга, сверкало своимъ нестерпимымъ блескомъ, застывшее въ своемъ вѣчномъ великолѣпіи. Туминэ задыхалась въ этомъ золотомъ, знойномъ воздухѣ, чувство тоски все росло и росло и разрывало ея бѣдную, больную, впалую грудь.
— Домой! Домой! — шептала она, а милый отвѣчалъ на это поцѣлуями.
— Подожди, скоро настанетъ благодатная осень.
Но и осень не принесла ничего, кромѣ тоски по далекомъ сѣверѣ.
Эта пышная, роскошная осень въ неурочное время производила впечатлѣніе вакханаліи въ Страстную пятницу.
Было что-то развратное въ этой запоздавшей осени, съ ея изобиліемъ плодовъ, все еще лѣтнимъ блескомъ солнца, съ зеленью, которая ни за что не хотѣла желтѣть, и розами, которыя все еще расцвѣтали среди бѣдныхъ, поблекшихъ, завядшихъ цвѣтовъ.
Словно старая женщина не хочетъ сдаваться передъ натискомъ времени, все еще молодится и торопится прожечь остатокъ старческихъ дней.
Туминэ милѣй была холодная, строгая осень родного сѣвера, съ ея унылыми дождями, желтыми листьями и проблесками солнца, которые появляются рѣдко, какъ улыбка на устахъ женщины, кающейся и оплакивающей порывы и прегрѣшенія молодости…
Туминэ утомилъ этотъ слишкомъ затянувшійся пиръ.
Она слегла и не выходила уже изъ дома. За окномъ тоже моросилъ мелкій дождикъ и бушевало темное море.
Но зато на сѣверѣ… Тамъ бѣлой пеленой сверкали теперь поля, и ничто не возмущало священной тишины.
По цѣлымъ днямъ, отвернувшись къ стѣнѣ, думала Туминэ объ этихъ бѣлыхъ поляхъ, и ей казалось, что одна струя свѣжаго морознаго воздуха, ворвавшись въ ея больную, изстрадавшуюся грудь, наполнитъ всю ее радостью, жизнью, весельемъ.
Она видѣла уже эту безбрежную бѣлую пелену, сверкающую на солнцѣ, и ей казалось, что стоитъ повернуться и взглянуть въ окно, и она увидитъ, вмѣсто сѣрой и грязной картины, далекое бѣлое поле и опушенную инеемъ березу.
Такъ думала она, когда однажды утромъ, повернувшись къ окну, вся задрожала отъ радости.
— Милый! Милый! Смотри!
Въ воздухѣ летали, кружились и падали на землю бѣлыя снѣжинки, пышнымъ уборомъ покрывая желто-бурую вымокшую траву и безобразно торчащія голыя вѣтви деревьевъ.
Солнце весело играло и зажигало алмазы на этой бѣлой пеленѣ, а снѣжинки все сыпались, сыпались, сыпались съ неба!
— Снѣгъ!.. Снѣгъ!.. — радостно крикнула Туминэ и упала мертвая на руки своего милаго…
Точно такъ же умерла одна прекрасная дѣвушка, увидѣвъ издали возвращающагося своего милаго, котораго не думала уже видѣть въ живыхъ…