Дочь севера (Дорошевич)
| Дочь севера |
| Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том III. Крымские рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 69. |
- Википроекты
Туминэ, прекрасную, белокурую дочь севера, привёз её милый на южный берег Крыма, туда, где море ласково жмётся к земле, где благоухают розы и цветут магнолии.
Больною, измученною грудью жадно пила Туминэ этот воздух, лившийся с гор, и тепло, лившееся с неба.
Была весна.
В развесистых платанах пели соловьи, в лавровых кустах без умолку звенели цикады, в воздухе было душно от аромата расцветающих роз, а звёзды сверкали в тёмном небе, как крупные брильянты на чёрном бархате и, казалось, были близко-близко от земли.
Когда же розовое зарево восхода золотило небо, море и горы, казалось, что во всей природе наступал весёлый, ликующий праздник. Скаты гор казались совершенно белыми от цветущих персиковых деревьев, и на этом белоснежном ковре то там, то здесь, как разбросанные розы, алели цветущие абрикосы. Рощи сверкали изумрудною зеленью, а цветы с дрожащими на их лепестках каплями росы казались убранными в драгоценные камни.
Тихо и лазурно было море.
— Видишь, как хорош юг! — говорил Туминэ её милый. — Вспомни, что теперь делается на твоём бедном севере!
Туминэ глядела на всю эту картину ликующей, расцветающей природы, и тихое чувство какой-то затаённой грусти закрадывалось ей в душу.
Так бедная девушка, выйдя замуж за богача, смотрит наутро на окружающую её роскошь и блеск, на дорогие кружева, на бархат, атлас, пушистые ковры и роскошные занавесы.
И чудится ей другая комната, скромная, бедная, с белыми коленкоровыми занавесками и маленьким ковром, где она поселилась с милым и дорогим человеком, которого любила когда-то.
И кажется, будто здесь, среди этой роскоши, всякое кружево, бархат, ковёр — всё смеётся над бедностью и убожеством того уголка и оскорбляет самую чистую и дорогую память сердца.
И слёзы навёртываются на глаза бедной девушки…
В ложбинах и оврагах ещё белеет снег, а уж на пригорках улыбаются голубые подснежники, шумят ручьи, сильнее пригревает солнце, радостно зеленеет маленькая чахлая травка, пухнут и наливаются почки, весело кричат грачи, а с вышины лазурного неба, словно серебряный колокольчик, льётся песнь жаворонка.
И кажется Туминэ, что ликующая, торжествующая природа юга смеётся над скромными радостями её родной, северной весны.
И тихое чувство грусти закрадывается ей в душу.
А когда отцвели и опали цветы, потемнела нежная зелень, в воздухе стало душно и знойно, море засверкало с утра до вечера нестерпимым золотым блеском, Туминэ, сидя на своей увитой плющом террасе, по целым дням думала о далёком севере.
Ей чудилось матовое золото нив и тенистые рощи, полные таинственного полумрака.
Старые высокие сосны приветливо кивали ей своими вершинами и манили её в свою тень.
Кругом кипели жизнь и движение.
В траве неумолчно трещали кузнечики, в воздухе гудели жуки и шмели, в прохладном лесу перекликались птицы. А тут замерло всё, спаленное, выжженное отвесными лучами солнца.
Ни звука ни ветерка.
Всё куда-то попряталось и убежало. Лишь на бесплодных гранитных валунах дремали разноцветные ящерицы, то открывая, то закрывая свои маленькие, умные глазки.
Словно всё заснуло, замерло, умерло кругом, и одни маленькие, умные ящерицы остались сторожить этот спаленный и выжженный мир.
А море, словно золотая кольчуга, сверкало своим нестерпимым блеском, застывшее в своём вечном великолепии. Туминэ задыхалась в этом золотом, знойном воздухе, чувство тоски всё росло и росло и разрывало её бедную, больную, впалую грудь.
— Домой! Домой! — шептала она, а милый отвечал на это поцелуями.
— Подожди, скоро настанет благодатная осень.
Но и осень не принесла ничего, кроме тоски по далёком севере.
Эта пышная, роскошная осень в неурочное время производила впечатление вакханалии в Страстную пятницу.
Было что-то развратное в этой запоздавшей осени, с её изобилием плодов, всё ещё летним блеском солнца, с зеленью, которая ни за что не хотела желтеть, и розами, которые всё ещё расцветали среди бедных, поблекших, завядших цветов.
Словно старая женщина не хочет сдаваться перед натиском времени, всё ещё молодится и торопится прожечь остаток старческих дней.
Туминэ милей была холодная, строгая осень родного севера, с её унылыми дождями, жёлтыми листьями и проблесками солнца, которые появляются редко, как улыбка на устах женщины, кающейся и оплакивающей порывы и прегрешения молодости…
Туминэ утомил этот слишком затянувшийся пир.
Она слегла и не выходила уже из дома. За окном тоже моросил мелкий дождик и бушевало тёмное море.
Но зато на севере… Там белой пеленой сверкали теперь поля, и ничто не возмущало священной тишины.
По целым дням, отвернувшись к стене, думала Туминэ об этих белых полях, и ей казалось, что одна струя свежего морозного воздуха, ворвавшись в её больную, исстрадавшуюся грудь, наполнит всю её радостью, жизнью, весельем.
Она видела уже эту безбрежную белую пелену, сверкающую на солнце, и ей казалось, что стоит повернуться и взглянуть в окно, и она увидит, вместо серой и грязной картины, далёкое белое поле и опушённую инеем берёзу.
Так думала она, когда однажды утром, повернувшись к окну, вся задрожала от радости.
— Милый! Милый! Смотри!
В воздухе летали, кружились и падали на землю белые снежинки, пышным убором покрывая жёлто-бурую вымокшую траву и безобразно торчащие голые ветви деревьев.
Солнце весело играло и зажигало алмазы на этой белой пелене, а снежинки всё сыпались, сыпались, сыпались с неба!
— Снег!.. Снег!.. — радостно крикнула Туминэ и упала мёртвая на руки своего милого…
Точно так же умерла одна прекрасная девушка, увидев издали возвращающегося своего милого, которого не думала уже видеть в живых…