Ефим Зозуля
правитьДОМ ДОКТОРА КАТАПУЛЬТЫ
правитьКогда Курца вызывали по телефону и сообщали, что барин, Алексей Иванович, хочет его видеть, Курц щурил свои зеленые, узкие, пройдошливые глаза и бормотал не без удовольствия:
— Опять, должно быть, вляпался в какую-нибудь историю.
Лет пять тому назад Курц служил у Алексея Ивановича в качестве обыкновенно лакея. Как лакей, он никуда не годился, и его прогнали.
Но зато его ум, изворотливость и особое умение находить выход из самых запутанных и печальных положений часто заставляли молодого, легкомысленного богача вспоминать прогнанного лакея и звать его специально для совета, разумеется, за хорошее вознаграждение.
А в запутанные и нелепые положения молодой богач попадал часто и бывал в таких случаях совершенно одинок и беспомощен.
Он бродил по своему роскошному кабинету, лежал на турецком диване, тер ладонью лоб, но, в конце концов, приказывал звонить Курцу.
Курц незамедлительно приходил — чистенький, розовый, аккуратный. Алексей Иванович рассказывал, в чем дело, а Курц, помигав узкими своими глазами, давал совет и всегда дельный и подходящий.
«Что сегодня у него за история, однако, — думал Курц, — опять, должно быть, какая-нибудь дурацкая дуэль!»
И Курц, хитро подмигнув самому себе, пробормотал:
— Все равно, что бы ни случилось с ним, я его сведу с Катапультой, пусть поспит с годик, это ему пойдет впрок…
Последние слова Курца нуждаются в объяснении.
Бросив лакейство, Курц стал маркером, затем занял должность эконома в каком-то клубе. В клубе он завел большие знакомства, вечно что-то кому-то устраивал, получал деньги и в результате поставил у себя в комнате письменный стол с телефоном и стал похож на делового человека.
К нему обращались со всякими делами разнообразнейшие люди, и почти каждому Курц в чем-либо помогал.
Недавно Курцу рассказали, что в столицу приехал ученый, фамилии которого никто не знал и который называл себя доктором Катапультой.
Этот Катапульта начал весьма странную и необыкновенную деятельность.
Он уверял, что обладает особым чудесным умением усыплять людей на какое угодно время, то есть искусственно прививать летаргию на год, полгода и, вообще, на сколько угодно.
Было у него множество агентов, распространявших слухи про Катапульту, и успех у него был такой, что Катапульта вынужден был отказываться от клиентов, если они были недостаточно богаты… Курц с Катапультой познакомился, и ученый лично просил его рекомендовать богатых клиентов.
Что с ними делал Катапульта, неизвестно было никому, но достоверно было установлено, что доверившиеся ему люди, польстившиеся на возможность отдохнуть от жизни, уйти хоть на время от ее тягот, возвращались от Катапульты после условленного срока, правда, исхудавшими и усталыми, но вполне здоровыми и на вопросы, где они были и что с ними происходило, либо говорили, что спали и ничего не помнят, либо угрюмо отмалчивались.
Затем, кроме всего этого, Курц узнал, что за каждого богатого человека, сведенного с Катапультой, посредник получал огромное вознаграждение.
Последнее обстоятельство и щекотало, главным образом, жадное воображение Курца.
«Надо будет пристроить голубчика, — цинично думал он об Алексее Ивановиче, — деньги будут хорошие и отдохну от него, а то надоел он мне больно со своими вечными неприятными историями…»
Курц застал бывшего барина в удрученнейшем состоянии.
Богач, молодой человек с впалой грудью и наивно выпученными, удивленными глазами, лежал на диване и плакал, как дитя.
— В чем дело? Что случилось? — спокойно, как врач, спросил Курц.
— Я не вынесу этого! Я… я… умру! — схватился за голову Алексей Иванович. — Милый Курц, помоги! Ты же умница и всегда мне помогаешь!
— Что ж случилось?
— Моя невеста, Лида, бросила меня и вышла замуж за Кострицкого… Ах…
И покинутый жених залился горькими слезами…
— Что делать?! Что делать! — причитывал он. — Думаю вызвать Кострицкого на дуэль, но она не вернется ко мне, я знаю, она не вернется, если даже я убью его…
— Это нехорошо, — сказал Курц, сделав вид, что глубоко огорчен происшедшим, — это не годится…
— Что же? Что же другое?! Говори скорее, Курц. Ты ведь все знаешь. Говори! Живо!
Богач требовал от Курца умных советов, как требуют от лакея обыкновенных комнатных услуг: он был уверен, что Курц даже и в такой тяжелой истории найдет простой и хороший выход.
Курц, однако, молчал.
Но молчал не печально-сочувственно, а как-то с улыбкой.
Это сильно заинтересовало Алексея Ивановича.
— Что таксе, Курц? Говори скорее!
— Знаете что, — начал Курц, — мой совет вот какой: идите к Катапульте.
— Что?! — изумился Алексей Иванович. — К кому?!
— К Катапульте.
— А кто он такой? Что это еще за Катапульта такая?
Курц рассказал об ученом все, что знал. Рассказал увлекательно, прикрашивая и преувеличивая, и добавил, что все, спавшие по воле чудодея, исцелялись от мучивших недугов.
— А ревность — недуг самый страшный! — закончил Курц. — Его ничем не исцелишь! Нужно много времени, чтобы чувство остыло, а тут — минута, и год пролетел! Известно — сон!
Молодой экзальтированный богач сильно заинтересовался этим неслыханным предложением.
Он долго расспрашивал Курда о подробностях, задумывался, опять расспрашивал и, наконец, решился.
— Хорошо! Молодец, Курц! Ты всегда найдешь выход! Спасибо, милый!
Чем больше думал Алексей Иванович о летаргии, тем больше этот исход казался самым блестящим, неожиданным и интересным…
На следующий день Алексей Иванович в сопровождении Курца явился к Катапульте.
Это было очень нелегко.
Катапульта был окружен такой многочисленной массой всяких секретарей, агентов, служащих и охранителей, что добиться приема у него можно было только при особых стараниях, знакомствах и настойчивости.
Такое оберегание со стороны Катапульты было вполне понятно: мало ли кто хочет проникнуть к нему под видом клиента?
Его деятельность была нелегальна; власти не могли ведь допускать усыпления людей. Если этакое разрешить, все начнут творить пакости, а потом отсыпаться…
Наконец, Алексей Иванович и Курц увидали Катапульту.
Это был свирепого вида человек с большим лбом и черной копной спутанных волос на голове. Особенно характер свирепости этому придавал шрам, тянувшийся непосредственно от левого глаза через переносицу до правой скулы.
Но в то же время и что-то добродушное было в лице Катапульты, а глаза смотрели приветливо, внимательно и умно.
Катапульта сидел за огромным столом, заставленным какими-то странными сосудами и заваленным книгами.
На вошедших он сначала не обратил никакого внимания, потом хмуро ответил на приветствие и сказал:
— Напрасно пришли, господа. Я ничего не могу для вас сделать.
Лицо Алексея Ивановича выразило досадливое нетерпение.
Он разочарованно посмотрел на Курца.
— Доктор, пожалуйста, в виде исключения сделайте. Ради Бога, не откажите!
— Не могу, — повторил Катапульта.
— Ну, я прошу вас! Очень прошу! Не откажите, — не отставал Курц.
Катапульта отошел к узкому занавешенному окну и задумался.
— Как ты думаешь, Курц, он согласится? — тихо спросил Алексей Иванович.
— Да, вероятно. Подождем.
Минут через пять Катапульта обернулся и сказал:
— А что у вас такое? Что случилось?
Алексей Иванович рассказал ему откровенно о постигшем его горе и муках ревности.
— Так, — мрачно произнес Катапульта, — хорошо. На сколько же времени вы хотите погрузиться в летаргию?
— На полгода, доктор.
— Сердце у вас здоровое? Дайте-ка я вас выслушаю… Да, ничего. Вы выдержите. Теперь условия. Вы должны подписать условия, что обязуетесь до конца жизни никому не говорить о моем способе прививки летаргии.
— Отлично, доктор! Пожалуйста! Я подпишу!
Катапульта подошел к квадратному железному ящику, стоявшему в углу комнаты под драпировкой, и достал из него лист бумаги, разграфленный и расписанный так, что его только оставалось дополнить, чтобы контракт был готов. Алексей Иванович подписал все условия, в том числе и о гонораре в 25 тысяч, который обязался внести вперед.
— Приходите завтра в шесть часов утра, — сказал Катапульта, — причем, домашним вы заявите, что уезжаете на полгода. Соберите все нужные вещи и без провожатых уезжайте как будто бы на вокзал, а на саном деле ко мне.
Глава четвертая
Лакей и две прислуги метались по комнатам, как бешеные, собирая вещи барина.
Барин нервничал и торопился.
Тускло горело электричество, а в окна смотрело темно-серое ноябрьское утро.
В половине шестого Алексей Иванович был уже на улице и мчался на прокатном автомобиле к Катапульте.
Его встретил у ворот человек в кожаной куртке и сказал, что Катапульта велел подождать в автомобиле.
Алексей Иванович остался ждать. Сердце у него билось сильно и порывисто.
Минут через десять из дома вышел Катапульта, сонный и мрачный, в длинной до пят шубе. За ним вышло шесть человек в таких же кожаных куртках, как и первый, встретивший Алексея Ивановича.
— Мы не поместимся в этом автомобиле. Выходите.
Алексей Иванович покорно вышел.
Из-за угла показался другой автомобиль, очень просторный, принадлежавший Катапульте.
Все уселись и поехали.
На какой-то кривой и мрачной улочке, очевидно, пригородной, Катапульта обратился к Алексею Ивановичу с просьбой завязать себе глаза.
Алексей Иванович не удивился: это условие значилось в контракте.
Он послушно завязал себе глаза платком.
Минут через пятнадцать автомобиль остановился.
Сердце у Алексее Ивановича билось с необычайной быстротой.
— Доктор, куда вы меня везете? — малодушно спрашивал он, чувствуя вокруг себя семерых парней в кожаных куртках, которые, тоже по условию, конвоировали его и должны были бы доставить его в усыпальницу насильно, если б он по дороге раздумал или смалодушествовал.
— Куда я вас везу? — переспросил Катапульта, — в усыпальницу.
Катапульта был любезен и словоохотлив.
Но в речах его не было ничего навязчивого, он только отвечал на вопросы.
Но отвечал обстоятельно.
— Мы там скоро будем? — беспокоился Алексей Иванович.
Он уже струсил и много дал бы за то, чтобы вернуться домой и забыть про всю эту странную историю, конец которой был темен и жутковат.
— Мы приехали.
Действительно, Алексею Ивановичу помогли подыматься по лестнице.
Поднимались долго.
Наконец, послышался голос Катапульты:
— Снимите повязку.
Алексей Иванович с облегчением снял повязку и увидел чистый, просторный коридор и ряд дверей, как в больнице или тюрьме.
Один из сопровождавших его парней надел ему на уши металлические закупорки, и Алексей Иванович точно оглох.
— Так надо, — сказал Катапульта.
Алексею Ивановичу показалось, что до того момента, как ему на уши надели закупорки, он слышал крики, но ничего не сказал относительно этого.
Его ввели в небольшую комнату, роскошно обставленную, с прекрасной кроватью.
В комнату вошли только двое конвоиров.
Они быстро раздели Алексея Ивановича, повели в теплую ванную, вымыли, привели опять в комнату, велели чего-то выпить, что тут же приготовил Катапульта, и уложили его. Не прошло и двух минут, как Алексей Иванович заснул.
Глава пятая
Алексей Иванович проснулся от легкой головной боли и чувства голода.
Он открыл глаза, протер их и оглянулся.
Он находился в комнате, обитой красным сукном и слабо освещенной двумя электрическими лампочками.
Окна не было.
Кроме кровати, на которой он лежал, в комнате находились большой книжный шкаф, письменный стол, гимнастические приборы и всякие необходимые мелочи.
Комната была обставлена лучше, чем в самых заботливых гостиницах.
Над кроватью виднелась кнопка звонка.
Ничего не соображая, Алексей Иванович позвонил.
Через минуту отворилась дверь, и в комнату вошел человек в красном же, как и обивка комнаты, странном одеянии и черной маске.
— Что вам угодно? — спросил он, и по голосу чувствовалось, что это человек, несомненно, интеллигентный.
— Что мне угодно? — в глубоком недоумении и страхе повторил Алексей Иванович. — Послушайте, тут творится что-то неладное. Куда я попал? Что это такое? К чему эта маска на вашем лице? Что со мной происходит?
— Ничего с вами не происходит, сударь. Вы спите. Это сон. Сейчас прилетят черные птицы и выклюют вам глаза. Но если вы ляжете и не будете волноваться, птицы принесут вам радость.
Алексей Иванович был вполне здоровым человеком и слишком ясно сознавал, что он бодрствует, а не спит, и тут происходит что-то неладное.
К тому же бархатный голосок этого типа в маске, типичный голос среднего заурядного интеллигента, раздражал его.
— Послушайте, вы, — сердито крикнул Алексей Иванович, — что вы на меня туману напускаете! Какие птицы?! В чем дело? И какой, к черту, сон! Я не сплю, как и вы, и пожалуйста, не считайте меня идиотом.
— Что же вам угодно? — повторил свой вопрос человек в маске. — Не угодно ли умыться и позавтракать?
— Это можно, конечно. Но вы мне все-таки объясните, в чем тут дело?
— Я ничего вам не могу объяснить. Вы спите. Мое дело — являться, когда вы звоните, и помогать вашим снам. Вот, например, сейчас вам снится, что вы голодны — я и накормлю вас.
— Нет! Вы мне скажите, где я и что со мной! — подскочил к нему Алексей Иванович.
Прислужник в маске не отстранился и спокойно сказал:
— Советую вам быть спокойным, а то вам начнут сниться кошмары…
— Какие кошмары?
— Вам будет сниться, что вас бьют, вяжут и так далее…
Алексей Иванович похолодел и замолчал.
Минут через пятнадцать ему принесли завтрак, на который нельзя было пожаловаться.
Алексей Иванович поел и прилег.
Головная боль прошла.
В семь часов ему принесли обед.
Прислужник являлся по первому звонку и исполнял быстро и хорошо все требования Алексее Ивановича, за исключением ответа на вопрос — что все это значит…
— Вы спите, и вам все снится… — упрямо бормотал он, и Алексею Ивановичу даже чудилась насмешка в его однообразных, заученных словах.
Незаметно прошел день, затем другой и третий.
Алексей Иванович похудел от злобы и ужаса.
За три дня он слышал не раз отчаянные крики, раздававшиеся в других комнатах.
— Что эго такое? — спрашивал он у прислужника в маске.
— Это плохие сны, — отвечал тот.
— Что?!
— Это им снятся плохие сны. Им снится, что их бьют, потому что они беспокойны… Вот вам плохие сны не снятся, потому что пока вы ведете себя приличию, спите ровно…
Алексей Иванович с еле сдерживаемой злобой посмотрел на лукавые губы, видневшиеся из-под маски, и тяжело вздохнул.
Ясно было: он попал в вертеп, но какой-то странный, небывалый.
Прошло еще несколько дней.
Из комнаты его никуда не выпускали, даже на прогулку, но комната хорошо проветривалась.
Гигиенические условия были вообще прекрасны. Стол тоже. Обращение тоже.
Не было только свободы, и надоедала дикая ложь: человека убеждали, что он спит, когда он великолепно знал, что бодрствует.
— Где Катапульта? — начал спрашивать на третьей неделе заточения Алексей Иванович. — Где этот мерзавец?
— Не говорите так, — спокойно, но внушительно отвечал прислужник в маске, — если вы будете ругаться, вам начнет сниться, что вас бьют… Эти сны бывают неприятны…
— Я хочу его видеть!
— Вы его увидите, когда проснетесь, через пять месяцев и одну неделю. Катапульта, великий усыпитель, не говорит со спящими.
Глава шестая
Шестой месяц был на исходе.
Многое пережил Алексей Иванович в заточении.
Правда, его не били и не наказывали, ему не «снились плохие сны», потому что он не скандалил; его хорошо кормили, позволяли читать, писать и даже играть на пианино, которое поставили в его комнате, но все-таки от возмущения он едва не лишился рассудка.
— Когда же придет Катапульта? — спросил он.
— Завтра, — ответил прислужник. — Послезавтра вы проснетесь, то есть Катапульта воскресит вас.
Назавтра ему в пищу вложили что-то снотворное, и Алексей Иванович спал так крепко, что не слышал, как его увезли из дома, Б котором он провел шесть месяцев, в какую-то дачную незнакомую местность.
Когда он проснулся, около него сидел Катапульта и говорил:
— Поздравляю вас! Вы воскресли!..
Алексей Иванович не сдержался и крикнул:
— Ступайте к черту! Вы авантюрист и мерзавец!
— Почему? — спокойно и ласково возразил Катапульта. — Вы меня оскорбляете, и я мог бы ответить на оскорбление, но я этого никогда не делаю. Я вас выслушаю и отвечу. В чем дело?
— В чем дело?! И вы еще спрашиваете — в чем дело?! Вы авантюрист, а не ученый! Где ваше умение прививать летаргию?! Ничего вы не умеете! Вы обманщик! Вы просто продержали меня в заточении шесть месяцев!
— Верно, — спокойно сказал Катапульта, — но я все-таки излечил вас от ревности. Чувство ревности я вытравил у вас привитым чувством возмущения и жажды свободы, а разве такая прививка не лучше всякой летаргии?
Катапульта рассмеялся и добавил:
— У меня большая клиентура. Многие дураки верят в эту дурацкую летаргию и многих я колпачу. Но все-таки очень немногие сердятся на меня. Я всех кормлю очень хорошо, по возможности не наказываю, если они ведут себя прилично и, в конце концов, приношу пользу… Ко мне приходят большей частью люди разочарованные, а уходят от меня с жаждой свободы и любовью к жизни. И стоит это всего 25 тысяч… Это правда дешево… Ну-с, многоуважаемый, вы свободны, идите и помните ваше обязательство: до конца жизни не говорить о моем способе прививки летаргии…
Алексей Иванович с радостью вернулся домой.
На вопросы друзей он врал сначала, что был за границей, потом — так как Катапульта входил в моду — он говорил, что находился в летаргическом сне, а потом вообще стал забывать об этой истории.
Но Курца для советов он больше уже не вызывал.
Комментарии
правитьВпервые: Волны. 1917, № 7-9, июль-сентябрь.
Е. Д. Зозуля (1891—1941) — прозаик, журналист. Сын мелкого служащего. С 1911 г. работал журналистом в Одессе, позднее в Петрограде, в 1919 г. переехал в Москву. В 1923 г. вместе с М. Кольцовым основал возобновленный журн. Огонек и организовал кн. серию Библиотека «Огонька». Участвовал в Второй мировой войне как доброволец-ополченец, затем военный корреспондент, умер от фронтовых ран. Автор многочисленных сб. небольших рассказов и новелл, в том числе фантастических и фантастическо-сатирических произведений.