Воспроизводится по изданию: Н. А. Львов. Избранные сочинения. Кёльн; Веймар; Вена: Бёлау-Ферлаг; СПб.: Пушкинский Дом; Рус. христиан. гум. ин-т; Изд-во «Акрополь», 1994.
ДОБРЫНЯ
правитьГлава I
правитьАвтор, ходя по лесу ночью, струсил: от страху затянул песню; призывает русский дух к себе на подкрепленье, сей не узнает его, исчезает и оставляет гудок ему. Певец просит помощи у своих товарищей, которые жеманятся, слыша стихи его. Наконец встречается он с Богуслаевичем, за ним вслед идет, и о прочем, без чего бы и обойтись можно было.
О, темна, темна ночь осенняя!
Не видать в небе ни одной звезды,
На сырой земле ни тропиночки;
Как хребет горы, тихо лес стоит,
И ничто в лесу не шелохнется;
Гул шагов моих мне наводит страх.
О, темна, темна ночь осенняя!
Страшен в темну ночь и дремучий лес.
Выйду, выйду я в поле чистое
И, поклон отдав на все стороны,
Слово вымолвлю богатырское.
«Ох ты гой еси, русский твердый дух!
Сын природных сил, брат веселости,
Неразлучный друг наших прадедов!
Ты без сказочки не ложишься спать,
Ты без песенки не пробудишься.
За работою и на поседке,
В тучу грозную и в лихой мороз
Звонкий голос твой гонит горе прочь.
Покажися мне, помоги ты спеть
Песню длинную, да нескучную,
Да нескучную, богатырскую!
А чтоб со смеху люди плакали,
Ты явись ко мне с побрякушками,
С приговорками, с прибасенками:
С прибасенками старики наши
Жили долгие веки весело».
Посреди поля, среди чистого
Не туман густой развивается,
Не с небес сошло черно облако —
От земли восстал, как столетний дуб,
Станом силен муж, взором Светов 1 сын,
Богатырский дух русских витязей,
И дуброва вся поклонилася.
«О! почто прервал ты мой крепкий сон?»
Громогласно мне витязь вымолвил.
Раздался в лесу грозный глас его
Громовыми вдаль отголосками.
Тучей вспорхнули мелки пташечки,
И холодный пот окропил меня.
«О! почто прервал ты мой крепкий сон?
Ты призвал меня первый к радости
Старорусским петь мерным голосом;
Да не время, нет — не пора теперь,
Недосуг с тобой прохлаждатися.
Было время мне… но теперь не то:
Как носился я калено́й стрелой
С поля чистого во высок терем,
Я был первый гость на пирах везде;
Я дела решал, дружбу связывал;
От меня нигде тесно не было,
Хотя правду я говорил в глаза.
А теперь кому, где я надобен?
Из бесед меня карты выжили;
Табаком кого клуб не выкурит?
Уж семейных нет вечерин теперь,
Хлебосольства дух роскошь вывела,
Из честных домов по шинкам стоят;
Без билета иль без рубля нигде
Не услышишь ты: „Просим милости“.
Нет хозяина для незваного.
1 Свет, Светой, Световид, Славянский Фив, или Аполлон. Русских нерусские историки всегда белокурыми описывали, то пусть они будут дети светлого, но скупого к ним отеческою любовию батюшки, который, по доказательству друга моего N, и сам в Тентелевой деревне в Гипербореях родился.
Поклонился я приворотникам,
Поселился жить в чистом воздухе,
Посреди поля с православными…
Я прижал к сердцу молодецкому
Землю русскую, мне родимую,
И пашу ее припеваючи;
Позовут меня — я откликнуся,
Оглянуся, но — не знаком никто
Ни одеждою, ни поступками.
Да ты сам скажи мне, что за зверь?
Разнополый прынтик с мельницы1
На мороз колени выставил
Так, как лыс бес перед завтреней,
Что ты этак жмешься, шаркаешь,
В три погибели ломаешься?
Я таких только на ярмонках
Обезьян видал на сворочке,
Как для смеху за три денежки
Накрест плеткой их плясать учил».
1 Je révenois de Paris, j'étais en frac et poudré au blanc, le rustre n’avait aucune idée de tout cela et prenait mes atours et mes politesses pour des contorsions d’un singe de boulevard.
[Я вернулся из Парижа, я был во фраке и с напудренной головой, деревенщина ничего в этом не понимала и принимала мой наряд и мою вежливость за кривлянья уличной обезьяны. — Ред. ].
«Право, русский!» — я сказать хотел,
Но уж солнце показалося,
И виденье работать пошло,
Покачавши головой своей.
Тут на месте, где герой стоял,
Я нашел с смычком некрашеный,
На разлад гудок настроенный.
Я гудок взял, не знаю как,
Задерябил на чудной лад,
Как телега немазана;
На колене играючи,
Поплелся ковыляючи…
Как ворона на застрехе,
Затянул было песенку…
Затянул, а неведь кому.
Не бессудьте, пожалуйте,
Люди добрые, русский строй.
Ведь не лира — гудок гудит,
Не Алцей — новотор поет.
Не покиньте товарища,
Скоморохи различных мер!
Научите, кому мне петь
И кому поклонитися.
Кто мне будет подтягивать,
Украшать делом речь мою?
Дайте, дайте мне пестуна,
Дайте русского витязя!
Я Бову-королевича1
Не хочу петь, не русский он.
1 Кто таков Бова-королевич, во всякой передней можно осведомиться.
Он из города Антона 1
Сын какого-то Гвидона,
Макаронного царя.
О пустом не говоря,
Хлеб ему наш полюбился,
Так он к нам переселился
И давно в Москве учился
Щи варить и хлебы печь.
Тут он взял и русску речь…
1 Анкона, город в Италии, сделался у переписчиков Антоном.
Кривой политики прямые невыго́ды,
Протухлый горизонт, гнилые мертвы воды
Покрыты тучею бродящею гробов.
Нахальства явные и тайная управа,
Язык и мысль в тисках, за всё про всё отрава
Принудили давно как Францову любовь,
Так и царевны Ренцывены 1
И уголок пригреть у нас,
Но, витязи мои, я петь не буду вас
И никого, кто там родился,
Где лицемерием и гаер заразился.
Оставить плесенью цветущи мокры стены
1 «Франц и королевна Ренцывена» — венецианский роман, при царе Алексее Михайловиче переведенный; после складов и я его переписывал и помню, что в нем есть Жени-дух и Старец Пилигрим.
Нет, такого мне дайте витязя,
Как в чудесный век Володимира
Был принизистый сын Ременников 1,
Как Полкан бывал, иль как Лазарич 2,
Иль Потаня 3. — Но что, товарищи!
Что уста ваши ужимаете?
Чем вы сахарны запечатали?
Вниз потупили очи ясные;
Знать, низка для вас богатырска речь?
Иль невместно вам слово русское?
На хореях вы подмостилися,
Без екзаметра, как босой ногой,
Вам своей стопой больно выступить.
Но приятели! в языке нашем
Много нужных слов поместить нельзя
В иноземские рамки тесные.
1 Иван Усмович, сын киевского кожевника, решивший поединком победу над печенегами; назывался, по мнению Нестора, Переяслав, и по имени его построен будто город Переяславль на том самом месте, где он убил печенега Шалапая, роста безмерного. В русском Летописце, или, лучше, в Летописце Ефимиевского монастыря, сказуется, будто бы он сам, Усмович, назван был после победы Переяславлем, в знаменование, что переял славу у печенегов.
2 Еруслан Лазарич, русский богатырь, не знаю, удостоился ли тиснения, но за цензурой не могли предстать ни политические, ни нравственные затруднения.
3 Один из богатырей, при Владимире служивших. Смотри: Владимир в «Записках касательно российской истории».
Анапест, спондей и дактили
Не аршином нашим мерены,
Не по свойству слова русского
Были за морем заказаны;
И глагол славян обильнейший,
Звучный, сильный, плавный, значущий,
Чтоб в заморску рамку втискаться,
Принужден ежом жаться, корчиться
И, лишась красот, жару, вольности,
Соразмерного силе поприща,
Где природою суждено ему
Исполинский путь течь со славою,
Там калекою он щетинится.
От увечного еще требуют
Слова мягкого, внешность бархата.
Правда, был у нас сын усилия,
Он и трудности пересиливал
Дарованием сверхъестественным,
Легким делывал невозможное
Властью русского славословия.
Он ногами бил землю бурными 1;
Под его пятой богатырскою
И Ливан кремнист, как тростник трещал 2;
Упоял росой гром и молнию 3,
Кораблем дерзал 4 без глагола в путь;
Развивал он мрак и пески крутил 5;
Но не так-то, чтоб (правду вымолвить)
Дело кончилось без увечия
И кроителю и кроеному 6.
То зачем же нам надседаться так,
Биться палицей с ахинеею?
Дело русское — грудью город взять,
Силой разума царствы целые;
А стихи писать — дело праздности.
Надрываяся из добра ума,
Никому в труде не понравишься!
И на что при том горы каменны
1 «И топчет бурными ногами». Ломонос<ова> ода 10.
2 «Затрещал Ливан кремнист». Ломонос<ова> ода 2.
3 «Упейся, молния, росою». [Ломоносова ода 2. — Ред. ]
4 «Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою». Ломонос<ова> ода 8.
5 «Не мрак ли в облаках развился». [Ломоносова ода 18. — Ред. ]
6 Кроеному. Для произведения созвучности сильная Россия заставила Азию называться Азия, греческий ветерок зефир нарекся зефир, вместо рая явилось слово прекраснее рая. Все сии увечности талантами и любовию к отечественному языку, исполненному богатырю русской словесности, были, конечно, болезненны, но нечего было делать. Надобно было ему ломать и ломаться, а без того вышла бы вместо од одна, по милости которой о других бы еще мы и не жалели.
Для забав плечом опрокидывать,
Когда можно нам по лицу тех гор,
По муравому дерну мягкому,
Нараспашку дух, на босу ногу,
И гуляючи и валяяся,
Делом в праздности потешаяся,
Рвать свои цветы, нам природные,
Разноцветные и душистые,
Сердцу русскому толь приятные.
Так и впрям нельзя ль придержаться нам
Поля отческа, толь пространного,
Где трудом веков насажденные
Еще новые красоты цветут?
Оглашенных перст не коснулся им.
Сват Квинтинович, метры гречески 1
Перестроивши на латинский лад,
Как Кистрин будто, взял бессмертие.
Духу русскому еще лучшие
Предлежат венцы, но не мне только.
Мне, женатому, толь шершавое
Украшение на челе носить!
Нет, помилуйте! лучше попросту
Изношу я так свой комолый лоб
Под защитою гривы русыя,
Чем Господь его осенил сполна.
1 Non omnis moriar, multaque pars mei vitabit libitinam… за то, что я Aeolium carmen ad italos Deduxisse modos видишь какой (?) Q. Horatii, lib. III, oda XXX.
[Не весь я умру, большая часть меня избежит смерти, за то, что я перевел эолийскую песню на италийский лад. К. Горация кн. III, ода XXX. — Ред.]
Но не чудо ли, люди добрые,
Что давно уже и по сю пору
Русский дух в Руси не мерещился,
А теперь уже русский дух у нас
Наяву в очах совершается.
Среди Питера, в Новегороде,
Видел я вчерась Богуславича 1,
Как, дубиною управляяся,
Смирно жить учил новгородцев он.
Дай пойду я вслед добру молодцу!
И не тесно мне вслед его идти:
Он где раз махнет — то там улица,
Где повернется — площадь целая.
2 «Василий Богуслаевич», драма на музыке дана была на театре, и русских витязей в первый раз еще там увидели.
Очищай мне путь, Богуслаевич, —
Я с гудком моим белый свет пройду.
Кто нам трудный путь перелечь может?
Нет ни спорника, ни поборника,
Где гудок идет вслед за силою;
Для упрямых ты, я для вежливых.
Устоит ли что в поднебесности
Перед силою, пред согласием?
Из конца в конец пройдем славну Русь,
От Новаграда впрям до Киева, —
Бью челом тебе, славный Киев-град!
Да куда ж это вас непутная
Вдруг от Сидора в стену бросила?
От Ильменских вод на Бористенес?
Широки шаги богатырские,
Но не так-то уж, чтоб из веры вон;
Без чудесного наваждения,
Без шептания чернокнижника
За тобой, рассказ, не угонишься.
Успокойся, мой… — Но ты кто таков,
Мне вчиняющий и допрос и суд?
Если старый муж, ты мне дедушка,
Или дядюшка, если средних лет;
Если ж ровня мне, то будь брат родной!
Любопытный мой пестун грамотный!
Кто просил тебя не свое дитя,
Не родимое нянчить, пестовать?
Без тебя бы я в мягкой праздности,
Растяняся лежал под лавкою;
А со мной тебя и на лавочке
Проняла никак непоседная!
Кто с аршином здесь посадил тебя
Измерять прыжки моего смычка?
Иль боится спесь грамотейная
Не по правилам распотешиться?
Смейся попросту… и спокоен будь.
Не встревожу я важность книжника,
Не трону тебя с места теплого.
Слава ратных дел, доблесть русская,
Володимир — князь солнце Киевский!
Чрез Торжок меня принесли на Днепр
Познакомиться с знатным витязем,
С храбрым рыцарем со Добрынею,
Со Никитичем добродетельным,
О котором здесь наша речь идет;
А нигде еще не помянуто,
Да не вдруг еще и помянется.
Бью челом тебе, Киев! Что еще?
Бить челом теперь обычья нет,
Можно просто бы поклон отдать,
Поберечь столицу разума
Для другого дела, лучшего.
Люди грамотны, люди умные!
Я пою вам ведь песню старую
И пою на строй тех времен простых,
Когда были лбы сильно крепкие;
Пред тогдашним лбом не могли стоять
Стены каменны, сила вражия,
Ни двуличневый щит коварных душ.
Если б песнь моя обращалася
К вам, дражайшие современники,
Лбы хлопчатые холостых людей,
Иль женатые, увенчанные,
Подостлал бы я вашей нежности
Из весенних роз хитротканую,
Привезенную из далеких стран
Гладку, мякинькую подушечку,
Чтоб нельзя было вам, почтенны лбы,
Зацепиться иль оцарапиться.
Но давно уж мы Бровари прошли
И пред Киевом, как под Троею,
Подпершись стоим и ни с места… А!
Уж пора бы нам и во град взойти.
Месяц светел, млад по лицу Днепра
Пролагает нам путь серебряный;
Бьется лодочка возле берега,
На корме сидит стар матерый муж.
Седока старик дожидается.
«Здравствуй, дедушка». — «Просим милости!»
Встрепенулся наш парус. Северный
Ветр поставил нас вдруг к полденному
Брегу Киева. Ну! порядочно ль
Мы подъехали к городским стенам?
Бью челом тебе, славный Киев-град,
Златокованны твои маковки,
Звезды частые, поднебесныя,
Со крутой горы со песчаныя
В глубины Днепра помаваючи,
Красоте своей удивляются,
Что в воде горят и на воздухе.
Что в тебе такое деется!
Пыль столбом,
Коромыслом дым,
В улицах теснятся,
В полуночь не спят,
На горах огни,
На полях шатры;
Разные народы
Кашу разную варят.
Соловья не кормят басни,
А душок съестной
Сельских блюд не без приязни
Нос подвигнул мой,
Чтоб за песней полуумной
Не пропеть семейный, шумный
Мне обед простой!
Простите.
Добрыня. — Друг Просвещения. —1804. — № 9. — С. 196. Печ. по кн.: Поэты XVIII века. — Т. 2. — С. 226—236. В т. 37 имеется план второй главы и несколько ее начальных стихов.
Поэма осталась незавершенной. Датируется по указанию в рукописи: «1796-го года в С<анкт>-П<етер>бурге».
Светов сын (или Световид) — по представлениям XVIII столетия славянский бог света и войны.
По доказательству друга моего N — имеется в виду статья В. В. Капниста «Краткое изыскание о гипербореанах. О коренном российском стихосложении» (опубликована в 1815 г.).
Тентелева деревня — деревушка между Петербургом и Петергофом.
В Гипербореях родился — Капнист В. В. считал гиперборейцев древнейшими предками русского народа, которые жили на севере России в легендарной райской стране.
Не Алцей — новотор поет — Алцей (Алкей, конец VII—VI в. до н. э.) — древнегреческий лирик. К этому стиху в тексте журнала «Друг Просвещения» сделано примечание: «Автор родом из Торжка».
Бова-королевич, Франц, Лазарич — герои рукописных повестей, популярных у демократического читателя XVIII в.
«Записки касательно российской истории» — сочинение Екатерины II, публиковавшееся частично в «Собеседнике» (1783—1784), а затем выпущенное в 6 ч. отдельным изданием (1787—1794).
Сын усилия — т. е. М. В. Ломоносов.
Сват Квинтинович — т. е. Квинт Гораций Флакк (65—8 до н. э.), перенесший в римскую поэзию греческие метры.
Как Кистрин будто, взял бессмертие — прусская крепость Кюстрин (Кистрин) выдержала в 1758 г. длительную осаду русских войск.
Видел я вчера Богуславича — о комической опере Екатерины II «Новгородский богатырь Боеслаевич» (СПб., 1786).
Бористенес (Борисфен) — греческое название Днепра.
Бровари (Бровары) — село в Черниговской губернии недалеко от Киева.