Добрый принц (Каменский)

Добрый принц
автор Анатолий Павлович Каменский

Опубл.: 1912. Источник: az.lib.ru

Анатолий Каменский

Добрый принц

I.

Письмо было странное.

"Дружище доктор! Сегодня сочельник, на улицах бестолковая суета, в квартире скука, на душе тоска, похожая на смерть. Я с утра приказал своему лакею известить по телефону всех моих родственников и знакомых, что вечером ни елки, ни приема у меня не будет. Будет, впрочем, и то и другое, но вы, именно вы, должны прийти мне на помощь. Помните, мы как-то рассуждали с вами на вечно-юную тему о границах нормального и ненормального. Я хочу кое-что доказать вам, ученому человеку. Понимаете, хочу проделать маленький опыт, Привезите небольшую компанию по возможности самых интересных больных, т. е. самых оригинальных или самых несчастных, по вашему выбору. Только скажите мне по телефону, что им можно — какое вино, какой ужин? Кажется, все они очень любят сласти? Кроме того, они наверное, по общему правилу, простодушны, как дети. Значит и елку им надо устроить самую что ни на есть детскую. Хотите я пришлю за вами два своих автомобиля? Ну, да об этом обо всем по телефону; главное, не смотрите на мою просьбу, как на каприз скучающего, праздного пресыщенного человека. А может быть, это и каприз, не все ли равно? Мы ведь с вами умные люди…

Жму вашу руку Вольф".

Прочитав письмо, Подкопаев, старший врач известной психиатрической лечебницы, некоторое время пребывал в задумчивости. Потом он улыбнулся и подошел к телефону.

II.

Чем меньше оставалось времени до приезда гостей, тем больше Вольф — обычно хладнокровный — испытывал какую-то жуткую и в то же время радостную тревогу. Явятся заведомо-ненормальные, неизлечимо-больные люди и чтобы там ни говорилось иногда ради обывательского парадокса, о нехватающем в каждом из нас винтике, но общество людей с настоящим, длящимся, разрушительным мозговым процессом, просто-напросто — компания сумасшедших, его очень интриговало. Интриговали самые простые вещи. Вот он встретит их в передней и увидит, как они начнут раскутывать головы, снимать шубы. Какие у них будут лица, глаза, голоса, какой взять с ними тон? Насчет тона он думал больше всего и это представлялось ему самым важным и самым интересным во всей сегодняшней затее. Конечно, ничего не может быть свободнее и проще разговора с сумасшедшим человеком, и, пожалуй, только с сумасшедшим, и можно договориться совсем вплотную до какого угодно конца. Но удастся ли это сегодня и разрешит ли это доктор, вне больничных стен, в неожиданной и новой для больных обстановке? По телефону Вольф был предупрежден, что всего приедет не больше четырех-пяти человек, что доктор ничего не имеет против вина и против легкого ужина, и что в общем он разделяет взгляд Вольфа на душевнобольных, как на взрослых детей. Поэтому и елка должна быть попестрее и хорошо бы заготовить всем в подарок настоящие детские игрушки.

Все это и было заготовлено Вольфом. По всей квартире роскошно и влажно пахло стоявшей в гостиной елкой. По соседству, в столовой, был накрыт для ужина уютный овальный стол, а в кабинете в разных углах на маленьких столиках стояли бутылки хорошего, старого вина — венгерского, токайского, малаги, вазочки с конфектами, дорогие сигары, душистые английские папиросы.

III.

Ровно в 8 часов в квартиру Вольфа, кроме доктора Подкопаева и знакомого Вольфу младшего врача, вошло четверо самых обыкновенных прилично одетых людей — трое мужчин и одна женщина. Одному из мужчин что-то очень смешное рассказали по дороге, потому что, раздеваясь в передней и проходя в гостиную, где стоял Вольф, он не мог подавить смеха, и хохотал, слегка придерживаясь за живот, точно боясь опуститься на пол. И его молодое розовое лицо с юношеской окладистой бородкой было в капельках пота и слезы текли из глаз, очевидно, от неудержимого смеха. За ним осторожно, точно на цыпочках, следовал высокий блондин с необыкновенно мягкими, пушистыми волосами и лицом, как у Шопена, затем невысокий старик еврейского типа с широкой веерообразной бородой и, наконец, молодая бледная, очень красивая и стройная женщина с черными глазами, ласково смотревшими сквозь золотой лорнет. Шли они все с необыкновенно доверчивым видом, как в знакомую квартиру, и поздоровались с Вольфом совсем по-приятельски, точно виделись с ним раньше десятки раз.

— Милости прошу, господа, — говорил Вольф, стоя у елки, и, незаметно нажав маленький выключатель, вдруг осветил ее сверху до низу бесчисленными разноцветными огоньками.

— Ха-ха-ха! — покатился со смеха вошедший первым гость. — Ха-ха-ха! Ой, не могу, не могу!

И подхваченный под руку молодым врачом он подпрыгивая и то и дело приседая на корточки, пошел вокруг елки, а за ним и остальные.

Тем временем, стоя в углу гостиной, доктор Подкопаев объяснял Вольфу на скорую руку:

— Этот человек проживет самое большее полгода. Он буквально умрет от смеха. Никакой организм не выдержит этой постоянной судороги безысходного веселья. — Да полно вам, Оптимист, — крикнул в сторону доктор. — Оптимистом его прозвали больные. По своему прошлому, он актер, кажется, талантливый. У него нет родных, и никто не знает причин его болезни. В прошлом году в какой-то водевильной роли он захохотал на сцене, взявшись руками за живот, да так и хохочет безостановочно с тех пор. Это хорошо, что вы неожиданно осветили елку, больные надолго займутся ею. Блондин — хороший музыкант, бывший офицер. У него оригинальное помешательство — воображает себя стеклянным, а посему и носит кличку Стеклянного. В один прекрасный день он умрет от испуга стукнувшись сильно обо что-нибудь или нечаянно растянувшись на полу. Что называется, разобьется вдребезги. Больше всего мы и оберегаем его от этого. От ничтожных толчков, конечно, не убережешь, но тогда он и думает, что вот, слава Богу, не разбился. Так, чуть-чуть треснул, но не разбился. Иногда он очень комичен — этот ходящий на цыпочках хрустальный бокал. Старика-еврея я бы может быть к вам и не привез, но он действует умиротворяющим образом на других, да и помешательство его, пожалуй, незаурядно. Ему кажется, что от него родится Мессия. Хорошенько не понять, но похоже на то, что он сам произведет его на свет, потому что минутами он точно прислушивается к какому-то важному и торжественному процессу, совершающемуся внутри него, и весь светлеет. Должно быть за это светлое выражение лица его и прозвали самого Мессией. Толчок к его болезни довольно обыкновенный — он потерял состояние на бирже. Ну-с, женщина — к сожалению, банальный тип — невеста принца. Такими невестами в любом сумасшедшем доме хоть пруд пруди! На войне у нее убили жениха, но она не верит этому, ждет его возвращения каждую минуту и заодно верит тому, что он не обыкновенный офицер, а какой-то иностранный принц. Частенько ей представляется кто-нибудь этим самым принцем — переодетым и загримированным, конечно. Сегодня им будете вы. Теперь, самое главное, смотрите на них, как на старых знакомых и принимайте за чистую монету все, что они будут говорить. Можете смело надавать им кучу самых неисполнимых обещаний. Все. Доктор Подкопаев быстро подошел к елке и сказал:

— Господин Стеклянный, вы бы сыграли нам ваш любимый Шопеновский вальс.

IV.

Слегка согнувшись, не сводя глаз с клавиатуры, сидел за роялем высокий блондин, которого называли Стеклянным, и из-под его тонких, вытянутых пальцев, нотка за ноткой, отчетливо и странно-раздельно лилась журчащая мелодия вальса. В согнутой позе музыканта, в неподвижности его плеч и в размеренном движении его пальцев, таилось столько необыкновенного, хрупкого, именно какого-то стеклянного напряжения, что самая музыка Шопеновскаго вальса с его тонкими говорливыми, обгоняющими друг друга, нотками казалась какой-то стеклянной. Вот-вот соскользнет со стула и разобьется высокий музыкант и рассыпятся в кусочки его стеклянные пальцы и закатятся по дальним углам гостиной бесчисленные стеклянные шарики-нотки. Застывший от невольного осторожного страха Вольф сидел рядом с доктором Подкопаевым и, насколько мог, наблюдал, кроме Стеклянного, и за другими гостями.

Вблизи, на диванчике, рядом со стариком Мессией, внимательно слушавшим музыку, сидел и тихонько хихикал утомленный беготней и приседаниями около елки веселый Оптимист. Визави с Вольфом, поближе к роялю, держа за руку молодого врача, сидела красивая женщина, рассказывала ему что-то на ухо, улыбалась, и то и дело лорнировала Вольфа, а ее глаза, расширяясь, уже как будто узнавали в нем кого-то.

— Вот видите, я вас предупреждал, — шепнул Вольфу Подкопаев.

Стеклянный доиграл один вальс и начал другой, Мессия светлел и светлел уходя куда-то в глубину своего существа, Оптимист блаженно отдыхал от смеха, прислонившись к нему плечом, невеста принца улыбалась все кокетливее и откровенней, и вдруг в гостиной стало совсем по-обычному уютно и просто. Как будто, на минуту, позабылась и Вольфом, и обоими врачами, и сидящими четырьмя людьми, вернее четырьмя оболочками людей, необъяснимая, непоправимая, неуловимая даже для науки причина, именуемая безумием. Мужчины с интеллигентными лицами и в приличных пиджаках и женщина в изящном платье молчат и при этом не только походили на живых здоровых людей, но казались особенно воспитанными и интеллигентными. И почему-то хотелось Вольфу продлить и эту музыку, и это молчание.

— Какие они милые! — сказал он тихонько доктору. — Я не пойму только, чем это они кажутся гораздо лучше нормальных людей.

— A-а, вы заметили, — точно обрадовавшись, подхватил доктор. — Вы правы, и скоро увидите сами — чем и почему. Ну, не стесняйтесь, встаньте и поговорите с ними.

V.

— Господа! — крикнул доктор Подкопаев. — Наш милый хозяин предлагает нам выбрать себе на память по подарку.

Посмотрите хорошенько, что расставлено под елкой на полу. Ну, вы, Оптимист. Милый дедушка, и вы тоже.

Гости поднялись, и Стеклянный прервал музыку, но отнял руки от клавиш осторожно и встал, внимательно оглядевшись кругом.

— Интересно, очень интересно! — говорила молодая женщина, направляясь к елке и разыскивая Вольфа взглядом сквозь лорнет.

— Ха-ха-ха! — с новыми силами захохотал Оптимист и тоже пошел.

— Благодарю, это очень любезно, — говорил, направляясь за ним, старый еврей, благодушно улыбаясь и делая деликатно-благодарственный жест рукой.

Доктор Подкопаев, молодой врач и сам хозяин Вольф рылись у подножия елки и, вытаскивая игрушки, ставили их на стулья, на столики и на рояль.

Игрушки были дорогие из фешенебельного швейцарского магазина — плюшевый медвежонок и обезьянка, заводной автомобиль с фигурками шофера и пассажиров, красивая модель аэроплана, паровой локомотив, великолепная кукольная пара — дама в бальном платье, в ажурных чулочках, туфельках и даже с бриллиантиками в ушах и господин во фраке, с тщательным пробором на затылке… Были фокусы, игры и даже большой барабан…

— Вы меня извините, — немного конфузясь, говорил Вольф. — К елке не идут серьезные подарки, и я затруднялся… Мне казалось, что так будет смешнее… Правда? Мне хотелось, чтобы у вас сохранилось обо мне веселое вспоминание?..

— Ха-ха-ха! — с любопытством перебирая игрушки, восторженно хохотал Оптимист. — Ой, не могу, ей Богу, не могу, ха-ха-ха!

От смеха его лицо покраснело, и он, как ухватился за барабан, так и застыл, прижав его обеими руками к животу…

— Барабан, мне барабан, — покатывался со смеха он.

— Право, мне совестно, — смеясь вместе с ним, говорил Вольф. — Возьмите еще что-нибудь…

— Нет, ой-ой, ой не могу, нет, ха-ха-ха, нет мне ба… мне… ха-ха-ха — бара-бан.

— А мне, если позволите, вот это, — деликатно дотрагиваясь до рукава Вольфа, говорил старик еврей. — Это мне на память о моем маленьком богатстве. У меня, между прочим, был и такой, точь-в-точь красненький автомобильчик… Я не жалею, не думайте обо мне дурно, я нисколько не жалею… А вам не жалко?

— Пожалуйста, пожалуйста, ради Бога, — говорил Вольф.

— Это вы прекрасно сказали: ради Бога, именно ради Бога! — задумчиво говорил еврей и ласково отпирал и запирал дверцу автомобиля.

Вольф уже стоял окруженный улыбающимися гостями и едва успевал говорить с каждым из них.

— Вы хотите обезьянку, она вам нравится? — спрашивал он музыканта.

— Да, очень, он такой мягкий, — говорил нежным мечтательным голосом блондин, перебирая пальцами золотой волокнистый плюш обезьянки, — очень, очень благодарю вас…

— Ну, и я очень, очень рад.

Молодая женщина, медленно наклоняясь и рассматривая сквозь лорнет подарки, продолжала держать за руку младшего врача, переходила от игрушки к игрушке, но не выбрала себе ничего

— Возьмите же что-нибудь на память? — говорил Вольф.

— Да? Вы мне предлагаете? На память? О вас? — странно-тягучим голосом говорила она и смотрела на него расширенным взором. — Вы думаете, что без подарка я вас забуду? О, нет… Ведь, правда, доктор, — таинственно улыбаясь, спрашивала она…

Вольф был очень высок ростом и, глядя ему в лицо, молодая женщина невольно откидывала голову, что особенно шло к ней и обнаруживало красивую линию подбородка и необыкновенно изящный рисунок шеи. Вольф забылся на минутку, любуясь, смотрел на нее, а она вдруг громко засмеялась, повернулась к нему спиной и, глядя на него уже через плечо, потащила за собой врача.

— Спасите меня, доктор, спасите меня, я умру от счастья, это он! — услыхал Вольф.

VI.

Невеста принца вбежала в столовую, и это было отличным предлогом сейчас же сесть за ужин. Сели так: невеста принца между молодым врачом и музыкантом Стеклянным, рядом со Стеклянным — Оптимист, а как раз против невесты — Вольф между доктором Подкопаевым и стариком евреем. Ужинали весело, ели нежную рыбу, котлетки из курицы, пили шампанское и легкое бордоское вино. И опять Вольфу казалось, что на лицах его гостей, на их костюмах, жестах, манерах лежит какой-то загадочный, но общий отпечаток, отпечаток особой высшей интеллигентности, необычной среди нормальных людей. Было ли это общей печатью несчастья, горя, отверженности, или общим выражением больной, владеющей каждым мечты, но это было так… Сквозь восклицания, детскую шутливость и шаловливость, проглядывала какая-то общая красивая грусть, и положительно Вольфа очаровывала еще какая-то неуловимая черточка, которую он затруднялся определить.

— Что бы это могло быть? — делился он своим недоумением с доктором.

— А вот догадайтесь, я-то знаю! — громко говорил тот.

— Не могу догадаться! — плачущим тоном говорил Вольф. — Но только они ужасно все милые.

— Это вы — милые, — обращаясь к больным, говорил доктор. — Хозяину вы ужасно все нравитесь… Я вам объясню, дорогой друг… С ними можно говорить об этом совершенно откровенно. Во-первых, они поймут, во-вторых, они ничего не поймут и, в-третьих, им решительно все равно.

Доктор сделал маленькую паузу, как бы желая проверить воцарившееся внимательное почти ученическое молчание сумасшедших.

— Не знаю, насколько это для них утешительно, но я и им об этом часто говорю. Вглядитесь в них внимательно, неправда ли, точно с них снят какой-то грубый, обычный, вернее — обывательский, налет… Ну, ведь, это же чрезвычайно просто. Они — не мещане, они уже не мещане. Их мещанство осталось в их здоровом, нормальном прошлом, когда они жили среди здоровых людей и были далеки от снедающей теперь каждого из них фанатической идеи. Их температура была вполне нормальна, думали они о том, что называется мещанским благополучием, боролись за мещанские ценности, сводили мещанские счеты. Теперь они вне ценностей и счетов, теперь они все поэты, и каждым из них владеет и мечта… Вот и выпьем за мечту… — закончил он, оглядываясь по сторонам.

Невеста принца со сложенными на коленях руками, мечтательный блондин музыкант, благостно улыбающийся старый еврей и даже полураскрывший рот и едва удерживающийся от восторженного смеха Оптимист смотрели прямо в лицо своему доктору с каким-то общим понимающим и кротким выражением, и вдруг, когда доктор поднял бокал, оживленно зашевелились и стали чокаться с ним…

— Я вас не совсем понял, доктор, т. е. понял вашу мысль, но не понял вашего тона, — нерешительно заговорил Вольф.

— Моя мысль совершенно соответствует моему тону. Вы просто-напросто не ожидали их от меня. Да, в присутствии своих безумных, больных, сумасшедших друзей, я повторю вам, что я считаю их болезнь редким счастьем, таким же редким, как красота, ум, талант, а их самих — избранниками, которые не ниже, а выше нормы, выше толпы.

— Вы шутите, доктор, — говорил Вольф.

— Нисколько, — уклончиво отвечал Подкопаев. — Впрочем я может быть немножко хитрю с ними, может быть это просто моя система. Ведь у меня частная лечебница, и я сам во многом свободнее… нормы, — с ударением докончил он.

VII.

Пили вино и после ужина, сидя на диване и креслах в кабинете, и Вольфа удивило, что оба врача не удерживают от возлияния больных. Уже Вольф успел поговорить с каждым из своих ненормальных гостей, и сам поймал себя несколько раз на мысли, что, вращаясь около поглощавшей каждого больной мечты, он относился к ней, быть может, с несколько большим, чем следовало, уважением. Точно эта мечта была действительно мечтой художника или поэта. «Что за чертовщина, думалось ему, — лучше не мудрствовать, а то на минуту и сам сойдешь с ума». Но, тем не менее, все четыре рода помешательства казались ему не на шутку поэтическими и красивыми.

— Принц, мой добрый, любимый принц, — почти пела, склоняясь к нему головой на плечо, молодая женщина с горящими нежностью и любовью глазами.

Платье на ней было тонкое, пахло от нее не только свежестью ее молодого тела, ее густых каштановых волос, но и еще какими-то очень хорошими духами.

— Можно вас поцеловать, принц? — спрашивала она, смеясь отрывистым хохотом над самым его ухом.

— Что вы, что вы, моя милая невеста? — отшучивался Вольф. Разве вам этого не запретил доктор?

— Ха-ха-ха! — держась за живот и стоя против старика-еврея, хохотал Оптимист. — Вы меня взялись уморить, святой отец… Да, ведь, это же действительно сумасшествие… Ха-ха-ха…

— Родной мой, не смейтесь, над этим грешно смеяться… — вразумительно говорил еврей, светлея и светлея лицом. — Я только недавно узнал это, и близок, близок день, когда придет тот, который спасет всех нас…

И только Стеклянный, странно растопырив перед собою руки, точно обороняясь от не в меру оживившихся соседей, печально кивал головой и молчал.

— Доктор! — между тем говорил Вольф, — знаете что, оставьте у меня моих гостей жить, или возьмите меня с собой. Клянусь вам, что ни у одной нормальной женщины я не целовал с таким наслаждением ручек. Доктор, ваши сумасшедшие гораздо лучше всех моих родственников и друзей. И если они к тому же не лгут друг другу, не клевещут, не занимаются ростовщичеством, предательством, людоедством, сведением личных счетов, то скажите мне, ради Бога, почему так обидно слово — сумасшедший?

VIII.

Ровно в 12 часов задребезжал телефонный звонок.

— Это меня, — сказал доктор Подкопаев и подошел к аппарату.

— Да, — говорил он. — Пока еще нет, — вероятно, не скоро. Даже думаю, что придется прекратить игру. Начинает надоедать.

— В чем дело? Кому надоедать? — спросил Вольф.

— Да вот, в чем дело. Двое ваших друзей — Носалевич и Круинов взбунтовались и едут сюда, говорят, что им тоже скучно среди нормальных людей, и они тоже хотят развлечься вместе с нами.

— Ни за что, доктор, — вскричал с отчаянием Вольф, — Это нормальнейшие люди, способные излечить от сумасшествия самых безнадежных больных. Я умоляю вас не пускать их. Скажите, что мы сейчас уезжаем куда-нибудь…

— Вольф очень просит вас и остальную компанию сюда! — крикнул доктор Подкопаев и повесил трубку.

— Что это значит, объяснитесь! — поднявшись с места, нервно говорил Вольф.

— Ну, господа, — крикнул Подкопаев, — раз — два — три!!.

Произошло нечто совершенно неожиданное… Музыкант Стеклянный, печально кивавший головой, вскочил с глубокого кожаного кресла, пробежал бурным галопом через весь кабинет к массивному дубовому бюро и треснулся об него плечом, потом отскочил от бюро, встал посреди комнаты на четвереньки и, высоко поднимая то одну, то другую ногу, заколотил ими об пол. Не перестававший хохотать Оптимист вдруг выпрямился, сделал длинное, постное лицо, зевнул во весь рот и сказал чужим стонущим и печальным голосом: скучно, ску-у-учно. Старый еврей засунул большие пальцы рук в нижние карманы жилета, меланхолично поканкакировал, потом громко свистнул, с самым невозмутимым видом снял привязную веерообразную бороду и, оказавшись очень хорошо знакомым Вольфу актером Ястребовым, преспокойно уселся на диван. И на глазах остолбеневшего Вольфа был снят поэтический парик и усики блондина и окладистая бородка Оптимиста, и перед ним предстали еще два давным-давно надоевших ему приятеля актера. Только невеста принца оказалась еще незнакомая ему, но известная ему по рассказам друзей известная своей эксцентричностью ученица драматических курсов Сонечка Энгельгардт.

— Ну, что мне с вами делать! — с комическим отчаянием говорил Вольф… — Доктор, и вам не стыдно!

— Нисколько! — говорил доктор Подкопаев, бледный от смеха, видя, как актерская братия катается в коликах неудержимого веселья по диванам. — Разве вам было скучно, дорогой друг? Неужели вам было бы приятнее, если бы я действительно понавез вам сумасшедших и те перевернули бы всю вашу квартиру вверх дном. Это только легко на бумаге. Да я и прав не имею возить своих клиентов по гостям. Во всяком случае я был по отношению к вам очень честен — актеров пригласил хороших, и типы изобразил правильно — и Стеклянный, и Мессия, и Оптимист, и невеста принца у меня имеются, только вести себя в порядочном обществе они не умеют и частенько сидят в комнатке без мебели с одними тюфяками…

— Хорошо, хорошо, и на том спасибо! — говорил наполовину сердито, наполовину весело Вольф… — Ну, а что же те свиньи, едут?

— Едут, едут, — отвечал доктор.

---

Первое публикация: журнал «Пробуждение», 1912, № 5.