Марья была дочь бѣднаго крестьянина, которой жилъ въ небольшой деревнѣ близь долины въ Дофинейской Провинціи. Марья лишилась матери и служила единственною подпорою престарѣлому своему отцу. Она управляла маленькимъ его хозяйствомъ и ежедневно гоняла на лугъ стадо овецъ, которыхъ юные жители той деревни ей ввѣряли. Это было главнѣйшее упражненіе Марьи: съ посошкомъ въ рукѣ и въ соломенной шляпкѣ, подобилась она тѣмъ прелестнымъ пастушкамъ, которыхъ возпѣваютъ Поэты. Марья была пригожѣе всѣхъ своихъ сверстницъ, но притомъ всѣхъ простодушнѣе и легковѣрнѣе
Богатый сосѣдственный помѣщикъ, Г. Вольмениль, наскучивъ холостою жизнію, женился и основалъ жилище свое въ Греноблѣ. Вольмениль имѣлъ таланты, умъ, знатное имя и великое богатство. Пресытясь всякаго рода наслажденіями, ничего онъ такъ не желалъ, какъ имѣть наслѣдника, Вольмениль былъ уже не: очень молодъ, когда женился, a именно, сорока двухъ лѣтъ. Супруга его была женщина почтенная; онъ провелъ уже: съ нею четыре года, но не имѣлъ еще дѣтей и Доктора объявили, что она никогда не будетъ матерью. Какой ударъ для Вольмениля, которой женился изъ одного похвальнаго желанія быть отцемъ! Онъ предусматривалъ горестное для себя одиночество въ старости и жестоко мучился тою мыслію, что не будетъ имѣть наслѣдника знатности своей и великаго имѣнія. Въ семъ печальномъ состояніи, Вольмениль, будучи столько благоразуменъ и разборчивъ, что не захотѣлъ бы ни за что сдѣлать порочной связи, дабы не потерять здоровья, добраго имени и не получить еще желаемаго, Вольмениль, говорю я, принялъ довольно странное намѣреніе. Естьли бы я могъ найти, сказалъ онъ самъ въ себѣ, молодую, простодушную крестьянку, которая согласилась бы доставить мнѣ толь желаемое мною щастіе, я щедро наградилъ бы ее и сталъ бы воспитывать дитя свое. Въ послѣдствіи могу открыть тайну свою женѣ, которая вѣрно одобритъ мой поступокъ, a я, получивъ то, чего такъ страстно желаю, разорву немедленно всякое сношеніе съ тою, которой буду обязанъ благополучіемъ своимъ. Бракъ не даетъ мнѣ дѣтей, и я, кажется, не сдѣлаю никакого преступленія, стараясь достигнуть до сего иными путями.
Такъ разсуждалъ Вольмениль и пошелъ прогуливаться въ поле, надѣясь встрѣтиться съ какою нибудь молодою пастушкою, которая согласилась 6ы споспѣшествовать его видамъ; Марья въ этотъ день пасла стадо свое на пригоркѣ; жаръ былъ чрезвычайный: она, скинувъ свою соломенную шляпку, лежала на травѣ. Вольмениль увидѣлъ ее и, пораженный красотою милой дѣвушки, подходитъ и садится подлѣ нея. «Юная пастушка! сказалъ онъ ей: не твое ли это стадо?» — Нѣтъ, Милостивый Государь! — «Такъ видно, оно принадлежитъ родственникамъ твоимъ?» — У меня нѣтъ никакой родни, кромѣ отца, которой очень бѣденъ. Всѣ эти овцы принадлежатъ крестьянамъ нашей деревни, которые даютъ ихъ мнѣ стеречь. По утру я ихъ собираю, a ввечеру отдаю назадъ хозяевамъ. — «Я очень радъ, что это узналъ. У меня есть прекрасной ягненочекъ, котораго я отмѣнно люблю, и прошу тебя принять его въ твое стадо.» — Съ великою радостію, добрый баринъ! — «Которой тебѣ годъ?» — Скоро будетъ осьмнадцать лѣтъ, сударь, — «Осьмнадцать!.. и у тебя нѣтъ уже матери?» — Нѣтъ, сударь! тому уже шесть лѣтъ, какъ я ее лишилась. Какая это была достойная женщина?
Сказавъ сіе, Марья отерла глаза свои концемъ передника. Вольмениль хвалилъ ея чувствительность и любовь къ родителямъ. «Старъ ли твой отецъ?» спросилъ онъ у нея. — Очень старъ и при томъ хворъ. Онъ не въ силахъ уже работать, и я кормлю его своими малыми трудами. — «Милое дитя!… завтра приведу я къ тебѣ своего барашка и стану платить за труды твои щедро.» — О! сударь, довольно будетъ шести ливровъ въ мѣсяцъ; да итого еще много! — «Я дамъ тебѣ двадцать четыре ливра.» — О! мой доброй баринъ!…. — «Прости до завтра… имя твое?» — Марья Деландъ къ услугамъ вашимъ. — «Хорошо, до завтрева, Марья, до завтрева!
Вальмениль пошелъ, будучи изполненъ живѣйшаго участія, а, можетъ быть, и любви къ прелестной пастушкѣ. Онъ немедленно купилъ ягненка и отнесъ его въ небольшой павильйонъ, которой служилъ сборнымъ мѣстомъ для охотниковъ и находился середи самаго того луга, на которомъ Марья пасла ежедневно свое стадо. Онъ оставилъ тутъ преданнаго ему служителя и не забылъ ничего, что могло сдѣлать пріятнымъ и покойнымъ павильйонъ, гдѣ намѣревался онъ обольстить невинность.
Разположивъ все такъ, какъ ему хотѣлось, пошелъ онъ въ слѣдующее утро съ ягненкомъ своимъ къ Марьѣ, которая нетерпѣливо его дожидалась. „Я сдержалъ слово, Марья!“ посмотри, вотъ ягненокъ, котораго тебѣ препоручаю, и вотъ деньги за мѣсяцъ впередъ! Всякой день, ты будешь отдавать барашка моего надзирателю павильйона, которой ты видишь, вонъ тамъ! онъ принадлежитъ мнѣ — и всякое утро Пикаръ — такъ зовутъ надзирателя — станетъ приводить его къ тебѣ сюда. Это будетъ не очень для тебя тру дно; не правда ли?» — Конечно, сударь! Поди, милой барашекъ! прыгай, рѣзвись съ товарищами своими! Видите, сударь, что ему уже становится здѣсь весело, посмотрите, какъ онъ доволенъ! — «Кто можетъ быть съ тобою недоволенъ?» — Какой доброй и вѣжливой баринъ!… — «Марья!… съ твоими прелестями нельзя кажется, не имѣть любовника?» — Любовника! нѣтъ, сударь! у меня нѣтъ любовника и никогда не будетъ; говорятъ, что они всѣ великіе измѣнники. — «Какъ! измѣнники?» — Такъ, сударь! обольстятъ бѣдную дѣвушку, да послѣ и бросятъ. — «Это правда, Марья! и такъ сердце твое свободно?» — Что вы хотите сказать? — «Я хочу сказать, что ты никого не любишь». — Извините; люблю и очень люблю одного человѣка. — «Кто этотъ щастливецъ?» — Это отецъ мой, доброй мой отецъ!… — «Милая дѣвушка!… Прѳстй, Марья! до вечера… приходи въ павильйонъ; я тамъ буду и самъ приму изъ твоихъ рукъ своего барашка.»
Вольмениль ушелъ, и Марья долго смотрѣла въ слѣдъ за нимъ, вздыхая. Какъ добръ этотъ баринъ, говорила она сама въ себѣ: онъ далъ мнѣ 94 ливра впередъ. Батюшка! не печалься теперь; я накуплю тебѣ всего, всего!
"Ввечеру она постучалась y дверей павильйона; но, не зная имени щедраго господина, была въ великомъ замѣшательствѣ. A! сказалъ Пикаръ, отворивъ дверь: это барашекъ Гна. Валькура! (Вольмениль не хотѣлъ, чтобъ Марья знала настоящее его имя.)
Пикаръ зоветъ своего Господнна. Вольнениль ведетъ въ павяльйонъ молодую дѣвушку, осыпаетъ ее ласками, подарками, и она уходитъ, будучи чрезвычайно имъ довольна. Что скажу я вамъ, почтенные читатели?… Черезъ двѣ недѣли, Вольмениль, съ помощію гнуснаго служителя, произвелъ въ дѣйствіе безчестное свое намѣреніе, и бѣдная Марья упала въ ужасную пропасть, изрытую подъ ея неопытными ногами.
Черезъ нѣсколько мѣсяцовъ удостовѣрилась она въ своей беременности и горько плакала, осыпая своего обольстителя жесточайшими укоризнами. Вольмениль, внѣ себя отъ радости при семъ извѣстіи, обѣщалъ золотыя горы жертвѣ своей; но естьли бѣдная Марья и далась въ обманъ отъ великаго простосердечія, однакожь душа ея была непорочна, и она цѣнила добродѣтель дороже всѣхъ сокровищъ. Нещастная не могла скрыть своей напасти отъ престарѣлаго своего отца; она призналась ему въ своемъ проступкѣ, и старикъ такъ огорчился, что сдѣлался боленъ.
Между тѣмъ Марья, не видя болѣе Валькура, родила прекрасную дѣвочку; но почти въ самую ту минуту, какъ она сдѣлалась матерью, вошелъ Пикаръ, подалъ письмо старику Деланду, которой находился уже при послѣднемъ издыханіи, и унесъ дитя, не взирая на вопль сосѣдки, которую только одну Марья призвала къ себѣ на помощь. Похищеніе дочери несказанно огорчило Марью: она едва не умерла съ печали, но молодость превозмогла горесть и она скоро выздоровѣла и, разпечатавъ письмо, нашла въ немъ слѣдующее:
«Естьли я обманулъ тебя, Марья, то смѣю сказать, что это произошло отъ избытка чувствія. Я страстно желалъ быть отцемъ, и наконецъ обязанъ тебѣ симъ священнымъ титломъ. Не безпокойся объ участи дочери твоей; я никогда не оставлю ее: она будетъ богата и щастлива. — Я женатъ, милая Марья! безъ сего препятствія былъ бы я, можетъ быть, въ состояніи возвратить тебѣ честь; но я принадлежу супругѣ, которая нѣжно любитъ меня. Забудь временное нещастіе и прими обязательство, по которому стану я тебѣ платить 1200 ливровъ пенсіи; контрактъ при семъ прилагается; ты увидишь въ немъ, что истинное мое имя есть Вольмениль. Но не дѣлай никакихъ обо мнѣ поисковъ: они будутъ безполезны. Я оставляю здѣшнюю Провинцію, и ты никогда больше обо мнѣ не услышишь.»
Марія полетѣла въ Гренобль къ Нотаріусу, которой долженствовалъ платить ей обѣщанную пенсію. Сей человѣкъ былъ наученъ и задобренъ Вольменилемъ, онъ сказалъ ей, что Г. Вольмениль дѣйствительно продалъ свою деревню и поѣхалъ съ женою и со всѣми людьми, я одинъ, примолвилъ онъ, извѣстенъ о мѣстѣ его пребыванія; но мнѣ велѣно только выдать вамъ деньги, и накрѣпко запрещено отвѣчать на ваши вопросы.
Марья бросилась къ его ногамъ, умоляя взять обратно контрактъ, которымъ она гнушалась. Нотариусъ не соглашался на ея прозьбу. Марья бросила контрактѣ на письменный его столъ и побѣжала стремглавъ. Возвратясь домой, нашла она сосѣдку свою въ слезахъ. Старикъ Деландъ изпустилъ духъ отъ горести и стыда, причиненныхъ ему проступкомъ дочери его. Всѣ сіи удары привели бѣдную Марью въ отчаяніе: она оставила все свое имущество доброй сосѣдкѣ и, отдавъ послѣдній долгъ отцу, побѣжала въ одинъ славной монастырь, отстоящій за нѣсколько миль отъ ея жилища. Пришедъ къ Игуменьѣ, разсказала ей всѣ свои нещастія и заклинала принять ее въ число монахинь. Игуменья нѣсколько времени колебалась; но, тронувшись наконецъ слезами и чистосердечнымъ разкаяніемъ пригожей крестьянки, согласилась взять ее на первой случай въ приворотницы.
Марья безутѣшная, терзаемая совѣстію за приключеніе смерти родителю своему, вела себя въ монастырѣ съ отмѣннымъ благочестіемъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ она постриглась и сдѣлалась почтеннѣйшею изъ монахинь.
Марья провела въ монастырѣ двадцать четыре года, то есть до самой той эпохи, когда революція уничтожила обѣты монашествующихъ. Вмѣсто того, чтобъ радоваться возвращенію свободы, Марья несказанно огорчалась. Она любила уединеніе, привыкла къ монастырской жизни и, будучи безпрестанно отягчаема горестію, страшилась вступить опять въ свѣтъ, гдѣ первый шагъ ея были ознаменованъ толь лютымъ нещастіемъ. Однакожь ей необходимо надлежало оставить убѣжище, въ которомъ протекли 24 года ея жизни. Не имѣя родственниковъ, друзей и денегъ, пріѣхала она въ Парижъ, въ намѣреніи сыскать себѣ какое нибудь мѣсто, или упражненіе.
Марья не была уже такъ несвѣдуща и проста, какъ во время знакомства своего съ вѣроломнымъ Вольменилемъ; она получила въ монастырѣ хорошее воспитаніе, пріобрѣла много познаній и всю вѣжливость свѣтскихъ людей. Имѣя отъ роду сорокъ три года, она была еще хороша, величественный ростъ, стройность и ловкость придавали ей видъ отмѣнно благородный и пріяшный; но она была бѣдна и не имѣла инаго средства къ пропитанію, какъ идти къ кому нибудь въ услуженіе.
Въ Парижѣ остановилась она у бывшихъ знакомыхъ старицъ своего Ордена, но которыя, принуждены будучи, подобно ей, оставить монастырь, завели небольшой пансіонъ для дѣвицъ въ Вожирардской улицѣ. Сихъ старицъ было числомъ три; онѣ приняли очень хорошо сестру Марью, но дали ей скоро разумѣть, что не могутъ держать ее y себя долго. «Намъ худо платятъ за наши труды, сказала ей старшая, и намъ очень трудно жить, любезная сестра! Отъ родственниковъ же мы такъ мало получаемъ! О! какъ состояніе наше было бы дурно, естьли бы отъ времени до времени не помогала намъ добродѣтельная, молодая Гжа. А’Эрвиль, живущая подлѣ насъ и которую можно назвать земнымъ Ангеломъ!» — Такъ есть еще благотворительныя сердца! — «Госпожа, о которой мы тебѣ говоримъ, достойна всякаго почтенія. Она вдова и ведетъ себя такъ благочестиво! Сынъ ея, пятилѣтній, прекрасный мальчикъ будетъ также добръ, какъ мать его…. Э! посмотри, сестрица! вотъ она сама! вотъ эта добрая, милая Госпожа!»
Гжа. д’Эрвиль входитъ одѣтая въ глубокой трауръ: это была женщина 24 лѣтъ, собою видная и прекрасная: она вела за руку маленькаго своего Карла, которой тотчасъ бросился цѣловать старицъ. «Какъ вы поживаете, мои милыя?» спросила y нихъ Гжа. д’Эрвиль. — Слава Богу, сударыня! — «Будучи увѣрена, что вы принимаете участіе во всѣхъ моихъ радостяхъ, я пришла васъ увѣдомить, что батюшка рѣшился наконецъ оставить свою деревню и скоро пріѣдетъ ко мнѣ жить.» — Поздравляемъ васъ, поздравляемъ! — «Доброму этому старику шестьдесятъ семь лѣтъ, и онъ третій мѣсяцъ ничего уже не видитъ. Какое для меня щастіе, что могу разточать нѣжнѣйшія попеченія виновнику бытія моего!» — Безъ сомнѣнія Г. Вольмениль человѣкъ очень почтенный. — «Мой отецъ! Ахъ! онъ составляетъ все мое утѣшеніе, съ того времени, какъ я лишилась мужа, имъ для меня избраннаго и котораго я боготворила!»
Что почувствовала Марья, услышавъ имя Вольменилево? Она не могла удержаться отъ слѣдующаго вопроса: «Не батюшка ли вашъ этотъ Г. Вольмениль? не жилъ ли онъ прежде въ Греноблѣ?» — Такъ точно, отвѣчала Гжа. д' Эрвиль, я и сама родилась не далеко отъ этого города…. Но что такое? мнѣ кажется, что вамъ дѣлается дурно?
Марья и дѣйствительно зашаталась и едва не упала въ обморокъ, однакожь умѣла скрыть и преодолѣть свое смятеніе. Гжа. д’Эрвиль спросила, не знавала ли она Гна. Вольмениля? — Я… объ немъ слыхала, отвѣчала она, закраснѣвшись.
Гжа. Д’Эрвиль продолжала говорить съ монахинями. «Я хочу васъ просить, сказала она имъ, чтобъ вы пріискали мнѣ порядочную женщину, для присмотру за сыномъ моимъ и за отцемъ, потому что этотъ старикъ имѣетъ теперь крайнюю нужду въ человѣкѣ, которой бы объ немъ имѣлъ попеченіе. Мнѣ надобна женщина среднихъ лѣтъ, хорошаго поведенія и усердная, и надобна немедленно. — Мы постараемся найти вамъ такую, отвѣчали старицы.
Гжа. д’Эрвиль откланялась и вышла. Тогда старшая монахиня сказала Марьѣ: Какова она тебѣ показалась, сестрица? — „Прекрасна, безподобна!“… — Два мѣсяца тому, какъ она овдовѣла; мужъ ея, Г. д’Эрвиль, былъ прелюбезной молодой человѣкъ, a притомъ и чрезвычайно бoгатой. — „Она.,,. кажется, очень любитъ отца; но помнитъ ли мать свою ?“ — Мать? она никогда ее не видывала. О! это презабавная исторія!… Мы слышали ее отъ слуги, по имени Пикара, котораго отпустилъ отъ себя Г. Вольмениль. Люсинда — такъ звали Гжу. д’Эрвиль въ дѣвицахъ — есть дочь бѣдной крестьянки, которую отецъ ея обольстилъ. Г. Вольмениль, не имѣя дѣтей отъ своей супруги, прижилъ дочь съ какою-то Марьею Деландъ, которая, говорятъ, была красавица. Этотъ поступокъ не очень честенъ, но мущины подвержены такимъ сильнымъ страстямъ!… Жена Гна. Вольмениля скончалась, и старикъ воспиталъ Люцинду съ рѣдкимъ тщаніемъ; потомъ отдалъ ее за-мужъ, a самъ остался въ деревнѣ; но, по смерти зятя, кажется, рѣшился окончать дни свои съ любвидостойною дочерью своею, какъ жалко, что этотъ доброй старикъ ослѣпъ! но въ его лѣта…. я и сама боюсь, чтобъ не потерять зрѣнія; потому что съ нѣкотораго времени худо и въ очки начинаю видѣть….
Марья не слушала вранья старухи, она была до крайности тронута, увидѣвъ дочь свою и внука! Неблагодарный обольститель ея долженствоналъ скоро присоединиться къ особамъ толь милымъ ея сердцу. „Сестрицы! сказала она вдругъ старицамъ: Гжѣ д’Эрвиль надобна женщина — удостойте представить ей меня; мнѣ нечего инаго дѣлать и мнѣ будетъ… очень хорошо въ этомъ домѣ.“ — Это и дѣйствительно очень умно вздумано, a намъ давича не пришло въ голову; вотъ настоящій твой удѣлъ! Пойдемъ же туда немедленно! — „Пойдемъ!“
Марья подходитъ къ дому своей дочери. Какъ бьется ея сердце! съ какимъ удовольствіемъ увидитъ она ту, которой рожденіе было причиною ея нещастій! Старуха, шедшая съ нею, останавливается у воротъ великолѣпныхъ палатъ. Докладываютъ Госпожѣ, и вводятъ ихъ обѣихъ въ гостиную. Вотъ одна изъ нашихъ сестръ, сударыня! сказала старуха Гжѣ. д’Эрвиль, которая желаетъ къ вамъ приняться. Она женщина умная и степенная; мы ручаемся вамъ за нее, какъ за самихъ себя, давича не догадались мы вамъ ее представить.
Марья блѣднѣла и дрожала. Гжа. д’Эрвиль сказала ей ласково: „Успокойтесь, сударыня! знаю, что состояніе, въ которое обстоятельства вступить васъ принуждаютъ, вамъ неприлично; но будьте увѣрены, что я всячески постараюсь облегчить участь вашу и заставить васъ забыть несправедливость судьбы, которая дѣлаетъ меня вашею начальницею. Надѣюсь, что обхожденіе мое съ вами пріобрѣтетъ мнѣ вашу дружбу…“ Вы мнѣ очень нравитесь. Сколько вамъ лѣтъ?» — Сорокъ три года, сударыня! — «Это мнѣ и надобно. Я увѣрена, что буду всегда довольна вами, но препоручаю особенному вашему попеченію любимаго мною робенка и престарѣлаго отца, котораго я ожидаю: ваша къ нимъ привязанность будетъ для меня всего пріятнѣе на свѣтѣ.» — О! сударыня, сынъ вашъ найдетъ во мнѣ вторую мать…. Что касается до Гна. Вольмениля, я стану прилагать о немъ точно такое стараніе, какого могъ бы онъ ожидать отъ своей супруги. — «Очень хорошо. Какъ васъ зовутъ?» — "'. Марьей. — «Это имя очень мнѣ знакомо!… (Она вздыхаетъ.) Скоро ли можете вы переѣхать ко мнѣ?» — Хотя сію минуту, естьли дозволите. — «Съ радостію.»
Гжа. д’Эрвиль отпустила старуху, и Марья немедленно вступила въ должность. Какъ была прелестна, какъ добра эта Госпожа д’Эрвиль! и сколько случаевъ имѣла Марья удивляться ея талантамъ и добродѣтелямъ! Это была сама кротость и вѣжливость; она приказывала такъ, какъ другіе просятъ, и Марья была при ней совершенно щастлива. Мудрено ли? Она служила собственной своей дочери и ежеминутно видѣла ее, равно какъ и внука своего. Марьѣ не осталось бы ничего желать, естьли бы смѣла она открыть свою тайну; но Марья не знала, какъ Г. Вольмениль говорилъ о ней съ Люциндою, и страшилась презрѣнія дочери и обольстителя своего. Сколько слезъ проливала она въ безмолвіи ночномъ, когда всѣ покоились! «О какъ гнусенъ порокъ! говорила она часто сама къ себѣ — когда до такой степени унижаетъ человѣка, даже передъ собственными его дѣтьми!»…
Маленькой Карлъ былъ такъ любимъ доброю своею мамушкою, что Гжа. д’Эрвиль сама удивлялась такой привязанности и начала питать къ Марьѣ неограниченное уваженіе и нѣжнѣйшую дружбу. Она обходилась съ нею, какъ съ короткою пріятельницею. «Милая Марья! сказала она ей однажды: какъ жаль, что монашеское состояніе лишило тебя щастія быть матерью! какъ стала бы ты любить дѣтей своихъ!» — Я бы ихъ боготворила, сударыня, естьли бы имѣла случай воспитать…. — «Всякой подумаетъ, что Карлъ сынъ твой; я меньше нѣжу его, нежели ты.» — Я чувствую къ нему любовь совершенно материнскую,. Вообразите, сударыня, что я его бабушка, что я ваша мать! — «Марья! не вспоминай мнѣ объ этомъ; ты заставляетъ меня плакать» — Вамъ конечно жаль матушки? Можетъ быть, ее нѣтъ уже на свѣтѣ? — «Я никогда ее не видала.» — Развѣ Г. Вольмениль…. — «Я родилась не отъ его супруги: я дочь любви. Марья! не могу долѣе скрывать отъ тебя своей тайны; знаю, что отъ этого не лишусь; твоего уваженія. Такъ! я обязана жизнію простодушной крестьянской дѣвушкѣ, которая называлась, также какъ и ты, Марьею. Батюшка еще и по сіе время плачетъ, когда вспомнитъ объ этой обманутой имъ бѣдной поселянкѣ.» — Для чего же онъ послѣ съ нею не видался? — «Марья! мы съ батюшкою не могли получить никакого объ ней извѣстія; спрашивали въ ея деревнѣ, но никто и такъ не зналъ, куда? она дѣвалась; думать надобно, что она умерла. Бѣдная дѣвушка!… Но ты плачешь, Марья! ты столько берешь во мнѣ участія, что тайна моего рожденія чувствительно трогаетъ тебя.» — Такъ, сударыня! я плачу объ участи матушкѣ вашей!…. — «Она сдѣлала проступокъ; но я увѣрена, что она родилась добродѣтельною; по крайней мѣрѣ такъ всегда говоритъ батюшка.» — Что! естьли бы вы теперь ее увидѣли?…. Можетъ быть, стали бы презирать ее? — «Я! чтобъ могла презирать мать свою! Ахъ, Марья! какъ мало ты меня знаешь! Кому не извѣстны обманы мущинъ, слабости сердечныя! Отецъ мой несравненно виновнѣе этой нещастной; но мнѣ не прилично осуждать родителей, и я такъ много, обязана батюшкѣ!… Только что я родилась, онъ взялъ меня отъ матери и далъ мнѣ кормилицу. Между тѣмъ супруга его скончалась, и Г. Вольмениль взялъ меня къ себѣ въ домъ. Доброй этотъ отецъ не женился въ другой разъ, единственно изъ любви ко мнѣ! Онъ одарилъ меня талантами, доставилъ мнѣ всѣ пріятности богатства, и я не прежде узнала тайну своего рожденія, какъ при замужствѣ: тогда отецъ мой открылъ ее Гну. д’Эрвилю, потому что онъ ни за что въ свѣтѣ не согласился бы обмануть честнаго человѣка.
Марья отерла глаза свои и вышла, чувствуя, что не могла бы долѣе противиться сильному влеченію обнять Люцинду и сказать ей: „Я мать твоя!“
Марья ужасалась, ожидая пріѣзду Гна. Вольмениля, котораго съ часу на часъ ждали. Естьли онъ отречется отъ меня! говорила она сама къ себѣ: какъ горестно, какъ несносно будетъ мнѣ тогда, что я открылась! Мнѣ непремѣнно надобно его увидѣть: онъ слѣпъ и вѣрно меня не узнаетъ; постараемся вывѣдать его мысли, и тогда увидимъ, что дѣлать!
Въ одно утро Гжа. д’Эрвиль позвала Марью ранѣе обыкновеннаго. Марья заходитъ. Поди скорѣе, Марья! сказала ей съ живостію Люцинда: поди скорѣе, онъ пріѣхалъ! — „Кто?“ — Батюшка. Сей часъ вывели его изъ кареты, и онѣ вотъ тутъ! Приведи къ нему внука его; пускай онъ его обниметъ, пускай прижметъ къ сердцу своему!
Марья, пораженная симъ извѣстіемъ, какъ громомъ, едва не лишилась чувствъ; но Гжа, д’Эрвиль не замѣтила ея смущенія, спѣша увидѣть отца своего. Марья, собравшись съ духомъ, пошла на верьхъ за маленькимъ Карломъ. И такъ я сей часъ его увижу! сказала она сама къ себѣ: увижу человѣка, которой обезчестилъ меня, которой низвергнулъ отца моего во гробъ! Какое свиданіе, великій Боже! послѣ толь долговременной разлуки! О! какъ присутствіе его будетъ для меня мучительно!….
Марья одѣла съ поспѣшностію робенка и, держа его за руку, вошла въ залу. Что почувствовала она, увидя почтеннаго сѣдаго старика, отягченнаго бременемъ лѣтъ! Дневной свѣтъ не поражалъ болѣе зрѣнія его; но руки его прижимали къ сердцу милую дочь. Онъ пролилъ нѣсколько слезъ и спросилъ о внукѣ. Вотъ онъ, батюшка! вскричала Люцинда, поднося къ нему робенка. — Я здѣсь, милой папинька! повторилъ маленькой Карлъ.
Вольмениль былъ до крайности тронутъ. Люцинда, внѣ себя отъ радости и занявшись единственно попеченіями объ отцѣ своемъ, не замѣтила смятенія Марьи, которая, стоя на одномъ мѣстѣ, изумленными, глазами смотрѣла на своего обольстителя, говоря сама въ себѣ: „И такъ вотъ мой любовникъ и дѣти мои!…“
Батюшка! сказала Люцинда: я въ возхищеніи, что вы наконецъ рѣшились раздѣлить со мною, мое уединеніе. Живучи безъ меня въ деревнѣ, могли ли вы быть щастливы? Не гораздо ли пріятнѣе, чтобы дочь услаждала скуку старости вашей? Вамъ здѣсь будетъ покойно: я недавно приняла къ себѣ очень хорошую женщину, которая не меньше меня любить васъ будетъ. Она здѣсь: дозвольте ей обнять себя.
Марья принуждена была обнять виновника всѣхъ своихъ бѣдствій. Она изполняетъ это… скажу ли, съ нехотѣніемъ? Нѣтъ! Марья забываетъ вѣроломнаго Вольмениля; она видишь въ немъ только почтеннаго старика и отца дѣтей своихъ. „Развѣ она не говоритъ, дочь моя? спросилъ Вольмениль: что это за женщина?“
Марья отвѣчаетъ: „это женщина…. которая привержена къ вамъ не меньше дочери вашей!….“ — Что я слышу! вскричалъ старикъ съ примѣтнымъ волненіемъ!…. Этотъ голосъ …. онъ мнѣ знакомъ…. Боже мой! какъ глубоко проникъ онъ въ мою душу!….
Это правда, что Марья имѣетъ очень трогательной органъ, сказала Люсинда. — Марья! прерываетъ старикъ: ее зовутъ Марьей? Откуда она? кто она такая? — „Батюшка! она была монахиней.“ — Ахъ!….сколько ей лѣтъ? — „Почти сорокъ четыре года.“ — Бѣдная Деландъ была бы теперь въ этихъ же лѣтахъ.
Марья удаляется, закрывая лицо, орошенное слезаѵш; но Гжа. д' Эрвиль разсѣяла скоро общее огорченіе маленькимъ праздникомъ, которой приготовила къ пріѣзду отца своего, и день прошелъ въ невинныхъ забавахъ,
Между тѣмъ Марья провела уже нѣсколько дней подлѣ старика и всякой разъ, говоря съ нимъ, видѣла, что онъ становился задумчивымъ и смущеннымъ. Въ одно утро Марья отважилась сказать ему: „Вы упомянули за нѣсколько дней предъ симъ о нещастной Деландѣ изъ деревни Лимара близь Гренобля.“ — Развѣ ты знавала ее?» — «Очень коротко. Сколько слезъ пролила эта бѣдная!»'… — Что съ нею сдѣлалось?… — «Она была старицею въ одномъ со мною монастырѣ.» — Какъ давно? — «Съ самой смерти ея отца.» — Отецъ ея развѣ умеръ? — «Уже прошло тому двадцать четыре года… Этотъ бѣдный отецъ не могъ перенести безчестія дочери своей.» — Нещастный!… Вольмениль закрылъ руками лицо свое, на которомъ явно изображался стыдъ и горькое раскаяніе. Онъ продолжалъ: «Заключаю, что тебѣ все извѣстно. Марья вѣрно разсказывала тебѣ о всѣхъ бѣдствіяхъ, въ которыя ввергнулъ ее обольститель… Открыла ли она тебѣ его имя?» — Этотъ обольститель!… Ахъ, Вольмениль! это былъ ты. — «Марья! Марья! твой голосъ, слезы… не могу болѣе сомнѣваться… это ты сама; тебя держу я теперь въ объятіяхъ.» — Такъ, это я, Вольмнениль! эта нещастная, которую ты обезчестилъ!….. — «Какое щастіе!…. Марья! отъ какого тягостнаго бремени присутствіе твое меня избавило! Какъ долго и мучительно разкаяніе терзало мое сердце! Марья! скажи, что ты меня прощаешь, скажи, и… я все заглажу.» — Ахъ, Вольмениль! могу ли я питать злобу, или хотя малѣйшую досаду къ отцу несравненной женщины, которой дала жизнь? — «Знаетъ ли она?…» — Нѣтъ! нѣтъ! стыдъ препятствовалъ мнѣ…. Но естьли ты возвратишь мнѣ сердце свое, Вольменилъ, я все открою, — «Поди къ ней, Марья; позови ее сюда: пусть узнаетъ.».. — Вотъ она!
Гжа, д’Эрвиль входитъ, видитъ смущеніе отца своего и Марьи. Что это значить? спрашиваетъ она съ торопливостію: я вижу слезы! что сдѣлалось? — «Ахъ, сударыня! вскричала Марья, бросясь къ ней на шею: удостойте выслушать призваніе, которое сдѣлала уже батюшкѣ вашему.» — Какое признаніе? — «Вы думали, можетъ быть, что я всегда была добродѣтельна; нѣтъ! выдьте изъ заблужденія: одинъ мущина обольстилъ молодость мою. Родясь въ деревнѣ, познакомилась я съ однимъ господиномъ»… — Такъ какъ матушка: продолжай! — «Плодомъ этого бѣдственнаго знакомства была…. дочь.» — Точно, какъ матушка! — «И обольститель похитилъ моего робенка, а самъ скрылся.» — Батюшка, вотъ ваша исторія! — «Онъ оставилъ мнѣ контрактъ; я отдала его назадъ.» — Матушка также не взяла его. — «Теперь я очень часто видаюсь съ дочерью своею.» — Ты съ нею видаешься? — «Удивляюсь ея добродѣтелямъ, красотѣ; но, стыдясь слабости непростительной, не смѣю открыть, что я мать ея.» — Марья!.,. какое подозрѣніе!… — «Я принялась къ ней въ домъ.» — Марья!… — «Обольститель мой возвратился!»…. — Батюшка! слышите ли? — «Онъ живетъ съ нею и со мною въ одномъ домѣ!» — Батюшка! это она!… «Такъ, онъ здѣсь, здѣсь! и хочетъ, чтобъ я его простила!» — Милая Марья о ты…. мать моя!….
Гжа. д’Эрвиль бросается въ объятія Марьи, которая прижимаетъ ее къ трепещущей груди своей. Вольмениль встаетъ. Вотъ она! говоритъ онъ съ жаромъ: вотъ нещастная, которой обязана ты жизнію, Люуинда!….. Я былъ виновенъ передъ нею; но хочу удостоиться великодушнаго прощенія… котораго смѣю ожидать отъ ея добродушія. Да будетъ она моею супругою, Люцинда! Пускай бракъ, хотя поздный, но должный, учинитъ рожденіе твое законнымъ, дочь моя!…. Соглашаетесь ли вы обѣ на мое предложеніе?
Марья утопала въ слезахъ и не въ силахъ была говорить Люцинда отвѣчала: «Такъ, батюшка! вы должны это сдѣлать этой справедливости требуетъ совѣсть ваша. Дайте ей свою руку, и да будетъ она щастливѣйшею супругою, такъ какъ стала уже любезнѣйшею матерью!» — Марья! согласна ли ты? — Ахъ! вскричала Марья: могу ли не согласишься на свое щастіе?
Сіе трогательное изъясненіе уступило мѣсто изліяніямъ нѣжнѣйшихъ чувствій, и черезъ нѣсколько дней совершилось бракосочетаніе Вольмениля съ Маріею, къ несказанному удовольствію Гжм. д’Эрвиль, которая поступала при семъ со всею нѣжностію, какой только можно было ожидать отъ ея превосходнаго сердца. Казалось, что старикъ ждалъ только, сего блистательнаго изправленія вины своей, чтобы перестать жить: онъ умеръ черезъ нѣсколько мѣсяцовъ послѣ женитьбы, и вдова его долго была неутѣшна. Будучи столько же умѣренна въ желаніяхъ и столько же добродушна, какъ до возвышенія своего, Гжа. Вольмениль, или лучше, Марья — ибо я люблю называть ее симъ именемъ — не хотѣла никогда разстаться съ милою дочерью. Онѣ живутъ и понынѣ вмѣстѣ, наслаждаясь спокойствіемъ и мирнымъ щастіемъ; питаютъ одна къ другой нѣжнѣйшую любовь и занимаются съ крайнимъ раченіемъ воспитаніемъ Карла.