22-го июля. Ну, а сегодняшняя ночь, очевидно, врезалась в мою
память надолго!
Дневник советского школьника
— 343 —
Ровно месяц прошел с начала войны, и этот юбилей в москов-
ской жизни отметился знаменательным в эту ночь событием для
всего города — это было несчастье для Москвы: на ее улицы упа-
ли первые вражеские бомбы, а ее воздух впервые содрогнулся от их
оглушительных разрывов. Да, то была первая бомбардировка нашей
Красной Москвы, первая бомбардировка за все ее существование!117
В ожидании прихода своей родительницы из театра, где она вче-
ра вечером и кончала свой рабочий день, я, пользуясь вечерними
сумерками, забрался, как обычно, на окно в кухне и занавесил его
одеялом, после чего зажег синий свет и состряпал себе ужин, кото-
рый состоял из чая и хлеба с маслом. Все это я перетащил в комнату
на письменный стол, где и решил разделаться со всем содержимым
чашки и тарелки. Окна комнаты мы не занавешивали, так как нам
по вечерам в ней все равно ничего путного делать не нужно было,
поэтому я принялся за ужин в темноте, но зато при наличии радио,
которое в тот момент о чем-то гремело. Черт его знает, что там пере-
давали! Кажется, какую-то литературную передачу.
Не успел я войти во вкус, как радио внезапно замолчало… Я знал,
что это значит, и поэтому стал усиленными темпами вбивать в свою
глотку хлеб и пить чай: мне ведь вовсе не хотелось, чтобы тревога, о
которой сейчас скажут по радио, не дала мне возможности полно-
стью насладиться трапезой!
К вечернему небу Москвы уже взлетали тревожные сигналы си-
рены, а по радио вслед за внезапно наступившей тишиной последо-
вали словесные троекратные сигналы о воздушной тревоге.
Я встал. «Идти в убежище или нет?» — подумал я. Дома оста-
ваться не хотелось — было бы тоскливо, а быть в убежище со всеми
бабами и малышами меня тоже не прельщало, тем более, что тре-
вога, видимо, не должна была быть долгой, так как до сих пор Мо-
сква отделывалась только пустыми тревогами — налетов еще ведь
не было!
— Ну, ладно, пойду в убежище, может, ребят там встречу — ве-
селей будет — сказал я вслух. Я накрыл салфеткой опустошенную
посуду, оставил радио включенным и этим самым дал ему возмож-
ность передавать вой сирены и дальше, а сам вышел в парадное.
Со всех этажей стекались вниз раздраженные люди, скрытно и
открыто крывшие германских выродков, а вахтер спокойно сидел у окна за своим столом, освещенным синей лампой, и поторапливал
людское стадо со своего подъезда.
Я не спешил и поэтому, спустившись в убежище, к своему удив-
лению, сделал неприятное открытие: все лавки в коридорах были
уже заняты. Тогда я принялся искать знакомые лица. Не успел я
отойти далеко от лестницы, как в одном из коридоров встретил
Мишку, восседавшего в углу на скамейке. Тут уж собралось довольно
изрядное, но знакомое мне общество: Розка Смушкевич, Мишкина
поклонница, затем Ленка Штейнман, что из нашего класса, и некая
Люда, также, видимо, неравнодушная к Стихиусу.
— Ура! Левка! — загремел Мишка на весь коридор. — Ну, теперь
нашего общества нет краше в мире. Тебя и не доставало!
— А чего это вдруг? — удивился я.
— Да, видишь вот, вокруг меня одни бабы! Теперь я хоть буду
чувствовать себя смелее!
— Тише же, Мишка! Спят кругом, а ты раскричался! — сказала
Ленка Штейнман.
— Да ты, Мишка, и один вообще уже привык быть бойким в
женском обществе, — сказал я. — Сознавайся прямо!
— Не скрою, — смеясь, ответил он. — Чего скрывать? Это дело
уже известное! Стесняться баб мне, что ли!
— Ну и культурный же у тебя язык, Мишка, — нравоучительно,
но весьма миролюбиво сказала Розалия.
Ко всеобщему удовольствию и всеобщей неожиданности, к нам
вскоре подошел Борька Волков. Я не помню, фигурировал он уже у
меня в дневнике или нет, но я скажу, что это мой старый товарищ
по нашему дому, скромный и вообще хороший парень, которому
сейчас я был очень рад, так как давно уже с ним не встречался. От
него я сейчас узнал, что, как только грянула война, он из школы, где
доучился до 8 класса, ушел на завод, продукция которого непосред-
ственно отправляется на фронт.
На его голове белела повязка, скрывающая часть светлых волос.
Мы, конечно, обратили на это внимание.
— Это на заводе, — улыбаясь, пояснил он. — Винт один упал.
— А я уж думал не в борьбе ли с диверсантом, — сказал Мишка. —
Или, может, Борик скрывает? Нам ведь известна его скромность.
— Не-ет, — улыбнулся тот в ответ.
Время шло. В убежище было тихо и мирно. Слышались вздохи
спящих… кто-то храпел пополам со свистом… в общем, картина
была преподобная.
Дневник советского школьника
— 345 —
— Что-то долго отбоя нет, — сказала Люда, глядя на ручные
часы. — И тихо кругом, и отбоя не дают. Первый час уже.
— Видимо, за городом большой воздушный бой идет, — пробо-
вала угадать Роза.
— Уж ты скажешь! — засмеялся Мишка. — Вот не терплю пани-
ку! Может, наши самолеты сейчас над Берлином!
— Уж ты тоже хватил, Мишка, только в другую сторону, — ска-
зал я. — Если б было по-твоему, то не у нас, а в Берлине была бы
тревога.
— Ой, тише, ребята!.. — тихо произнесла Розалия, и ее глаза
сразу расширились.
Точно из глубоких недр земли, откуда-то издали послышалось
несколько глухих ударов… Это было похоже на нечто страшное и
ужасающее, которое тяжелыми шагами приближалось к нам… Мы
замолчали.
Снова послышался шум, но в виде одного удара: то, очевидно,
был одинокий выстрел зенитки. Но он был уже ближе и более звон-
ким.
— Слышишь, Левка?— спросил меня Боря.
— Слышу.
Не успел я ответить, как послышался приглушенный грохот, и
стены убежища глубоко вздрогнули… Пол затрясся, а с потолка ря-
дом с нами трахнул об пол кусок известки.
— Это не зенитка, — сказал я.
— Уж не бомба ли? — произнес Мишка. — Только от взрыва фу-
гасной бомбы может быть в земле такое сотрясение.
— Боже, неужели немцы прорвались в город? — спросила
Люда.
А черт их знает, — ответил Стихиус. — Где-то близко упала…
Народ в коридоре стал просыпаться, разбуженный сотрясением,
начались толки о случившемся, но это пока был лепет полуспящих
существ, так что ничего путного и связного никто из них не мог со-
образить.
Вдруг в нас все замерло… Совсем над головой, будто бы тут на-
верху, рядом грохнули оглушительные пять залпов, звонких и с рас-
катистым эхом. Мы посмотрели машинально вверх на потолок.
— Эге! — сказал Мишка. — Это зенитка на нашем доме зарабо-
тала.
В это время раздался второй сотрясающий удар… Стены и пол
как бы стали уходить из-под ног… Послышались крики и ругань…
— Вторая фугасная где-то близко упала, — сказал я.
Предполагаемому взрыву бомбы ответили точно такие же пять
залпов зенитки.
— Черт подери! — обрадовался Мишка. — Автоматическая зе-
нитная батарея! Здорово! Вот я и услыхал ее! По пять снарядов сра-
зу выпускает! Эх, красота!
— Да, это автомат! — согласился я.
— Эх! Автомат! Одно слово, что стоит! — восторгался Мисти-
хус.
Я тоже был заинтересован тем, что происходило наверху; не
было сомнений, что там, в воздухе, разыгралась трагедия Москвы…
Теперь я не сомневался, что дожил и переживаю первую бомбарди-
ровку своего города. Короче говоря, в эту ночь фашистам удалось
прорваться и устроить налет на нашу столицу.
Оглушительный грохот вновь потряс воздух… Многие вскочили
на ноги!
— Полдома нет, — сказал я. Все дружно рассмеялись, но часть
проснувшихся интенсивно выругалась по моему адресу, так как сей-
час, якобы, не время было шутить. Это говорили явно те, кто впал в
полную трусость и панику.
Розка тоже струсила, и мы все всласть поиздевались над ее сла-
бостью. Мишка еще даже сказал ей, мол, пока есть надежда на то,
что можно будет еще отыскать какую-нибудь целую кастрюлю в
развалинах ее квартиры.
К нам прибежал Володька, невысокий, чумазый, курносый маль-
чуган из 19-го подъезда и доложил, что хитростью вылез на улицу и
видел, как по небу бродили лучи прожекторов.
— Значит, налет, да?— испуганно спросила Розка.
— Чего спрашивать? Ясно, налет, — ответил он. — Слышали два
взрыва-то какие были? — спросил он.
— Еще бы не слыхать, — ответил Мишка.
— Это фугасные бомбы близко две упали.
— А откуда знаешь? — спросил я.
— Говорят так дежурные, что на улице. Ну, я, может, еще выле-
зу, — сказал он. — Потом приду. — И он скрылся.
— Нам бы удрать, — шепнул я Борьке и Мишке.
Те не успели мне ответить, как где-то над головами прозвуча-
ла трель коротких звонких выстрелов с таким громким и звучным
эхом, что похоже было, будто стреляли в пустом огромном зале.
— Очередь пулеметная, — сказал я.
— Да, да! Зенитный пулемет, — согласился Мишка.
Минут на пятнадцать нам пришлось замолчать, так как сверху
послышался такой умопомрачительный грохот, состоящий из вы-
стрелов автоматов и простых зениток, что, казалось, будто полови-
на Москвы взлетела на воздух. Это продолжалось около четверти
часа. Потом все сразу умолкло.
Время было около 2-х часов. Прошло полчаса в гробовой тиши-
не, потом — пятнадцать минут — выстрелы не возобновлялись.
— Может, их отогнали, отбой скоро, может, будет? — подумала
вслух Люда.
Но вот снова издали послышались громоподобные раскаты.
— Немцы-то, подлецы, планомерно волнами налетают! Здоро-
во! — сказал Мишка. Видимо, было так, ибо периоды полной ти-
шины и громоподобных концертов чередовались. Мы с Мишкой
считали эти «волны» и были удивлены такой продолжительностью
налета; было уже около четырех часов тревоги, а до отбоя было еще,
видимо, далеко — очевидно, крупные воздушные силы немцев об-
рушились на Москву.
Вскоре примчался Володька, который рассказал нам о падении
большого количества зажигательных бомб у нас во дворах дома;
в подтверждение он показал нам искореженный стабилизатор
(хвост) одной бомбы, который он выклянчил у дежурных. Это был
металлический круг с ножками зеленого цвета, и сам он состоял
из какого-то блестящего сплава — то, видимо, был горючий сплав
из определенных металлов. Мы разглядывали эту диковинку как
пришельца с Марса: ведь это был кусок вражеской нам страны —
он родился где-то на военном заводе в Германии и направлялся
к Москве на фашистском самолете, чтобы падением своей бомбы
вызвать воспламенение наших московских очагов жизни…
В убежище спустился только что вернувшийся на автомашине
со своего завода Мишкин отец. Мишка помчался за ним, а, вернув-
шись, шепнул мне на ухо полученные сведения:
— Сейчас папа мой ехал по улицам, и у библиотеки Ленина пе-
ред самой машиной упала зажигательная, а другая врезалась в тро-
туар у самого входа в метро. Он говорит, что кругом нашего дома
пожары!.. — добавил Мишка удрученно.
— Ну-у! — ужаснулся я. Сердце мое сжалось при этом известии…
горели здания родной Москвы! До чего она дожила! И ей, несчастной, пришлось испытать ужасы войны… Когда, бывало, случался
где-нибудь случайный жалкий пожаришко, то это считалось уже
большим событием, и туда стремились как к редкому явлению, что-
бы посмотреть, как это, дескать, дом загорелся… а теперь? Теперь
пылал не один дом, пылали многие дома в городе, лишая своим го-
рением людей крова и имущества. Но самое тяжелое было то, что
это не были несчастные случаи, а причиной были — война, налет
врага на город, полет фашистской машины над советскими улица-
ми и разрывы немецких фугасных и зажигательных бомб.
Внутри у меня было как-то не по себе… Я был подавлен изве-
стиями о пожарах в городе.
Канонада уже давно стихла, и в убежище многие уже заснули.
Наша веселая группа тоже прикусила язык: все устали и хотели
спать. Прошел час томительного ожидания, но отбоя все не было.
Наконец, когда мы уже стали сходить с ума от тоски и однообразия,
пронеслась весть об отбое тревоги. Часы показывали около четы-
рех часов утра.
Мы сразу же помчались к лестнице и, поднимаясь почти первы-
ми наверх, слышали ласкающие слова диктора по радио, которое
стояло на столе у дежурного по убежищу:
— Угроза воздушного нападения миновала, отбой! — Это был
прямо-таки гимн жизни!
Во дворе мы все разошлись.
Замечательное утро было сегодня: летнее утреннее солнце рас-
каленным белым диском висело низко над крышами домов, лучи
легко пробивали легкую преграду из призрачных облаков.
Было прохладно и свежо, казалось, ничего ужасного не произо-
шло за сегодняшнюю ночь, только какие-то известково— белые,
даже немного голубоватые брызги на асфальте говорили о слу-
чившемся. Мишкин папа сказал, что это застывшие брызги раска-
ленного термита, горевших зажигательных бомб. То там, то здесь
виднелись углубления в тротуарах и мостовых двора, от которых во
все стороны стремились застывшие голубые струи страшного веще-
ства.
— Пойдем ко мне, — предложил Мишка. — С нашего балкона на
город посмотрим.
— Давай, — согласился я.
Тут мы заметили какую-то перемену в воздухе…
— Ч-черт… горелым, что ли, пахнет?! — недоумевающе произнес Мишка.
— Да вот дом горит, — сказал его папа. И мы увидели, что кры-
ша одного из домов на набережной канала изрыгала из себя много-
численные струи прозрачного дыма: видимо, огонь уже погасили, и
дымились лишь ранее горевшие части чердаков.
Чуть ли не открыв рты, мы с Мишкой остановились, уставив-
шись на непривычное для нас зрелище. Оскорбление и боль за свой
город почувствовал я, когда с непомерным чувством какой-то скор-
би смотрел я на этот дом с шапкой дыма над собой.
— Огня-то не видать, — сказал Мишка.
— Ну, ладно, пошли домой, — поторопил нас его отец.
Выйдя на балкон со стороны Кремля, мы с Мишкой не замети-
ли ничего особенного в городе — Москва раскинулась перед нами,
озаренная утренним солнцем, в обычной своей красе, и целость
Кремля, безусловно, еще больше скрашивала столицу.
— Слава богу, Кремль не пострадал, — сказал Мишка.
— Было бы не очень приятно, если б одна из его башен превра-
тилась бы в эту ночь в развалины, — подтвердил я.
С другого балкона мы узрели нечто ужасное! В полевой бинокль
мы увидели, что академия118, находящаяся на другом берегу Москва-
реки, рядом со строительством Дворца Советов, представляла из
себя мрачное зрелище. От здания остались лишь одни почернев-
шие стены с пустыми, имеющими теперь дикий вид оконными от-
верстиями. Междуэтажные перекрытия были низвергнуты на дно
дома какой-то силой, крыша также провалилась, и кое-где из пу-
стых оконных глазниц сверкали яркие, словно прожектора, белые
языки пламени, увенчанные угольными густыми столбами дыма,
который, подхваченный ветром, расстилался над ближними улица-
ми зловещей пеленой.
— Кажется, сюда угодила фугасная бомба, — сказал Мишкин
папа.
— Это она, значит, и проломила все этажи? — спросил Михи-
кус.
— Неудивительно, — ответил тот. — Взрыв пощадил лишь сте-
ны, и теперь дом похож на пустой куб без крыши.
— Смотри-ка, пулемет зенитный, — сказал Мишка.
На крыше одного из корпусов нашего дома стояла зенитная пу-
леметная установка, еще не покрытая покрывалом, скрывающим ее
от наших глаз.[1]
— А куда же вторая фугасная бомба упала? — спросил Стихи-
ус. — Мы чувствовали два сотрясения в убежище.
— Не знаю, — ответил его папа. — Где-нибудь легла в нашем
районе.
Часы показывали пять утра, когда я вернулся домой и крепко за-
снул здоровым утренним крепким сном.
Меня подняла вернувшаяся из театра мама. После ее прихода я
почувствовал облегчение, так как понятные всем обстоятельства
заставляли меня волноваться и быть в тревоге.
Днем я побывал в городе. Десятки и десятки мест падения зажи-
гательных бомб встречал я на улицах, на которые смотрел с чуждым
мне чувством, говорившем мне, что эти страшные брызги, розет-
ками расплесканные по асфальту, не есть что-то наше «обычное», а
есть что-то чужое, враждебное нам!
Почти у самого начала Александровского сада, на Манежной
площади толпился народ. Я протискался туда и увидел гигантскую
воронку, в которой копошился целый отряд рабочих. Асфальт и
земля были грубо разворочены по краям этой страшной ямы, и
провода троллейбуса, некогда протянутые над этим местом пло-
щади, были разорваны, а теперь наскоро скреплены аварийной
командой.
Не было сомнений — это было место падения фугасной бомбы,
которая, видимо, предназначалась для Кремля. Бомбометатель фа-
шистского самолета просчитался метров на пятьдесят, так как при-
мерно на таком расстоянии от воронки находилось основание не-
поколебимой угловой кремлевской башни.
Я смотрел на все это, и мне не верилось, что это — война. Мне
казалось, что яма эта — вовсе не воронка от взрыва, а какая-нибудь
починка мостовой или еще что-то в этом роде. Как все же еще не-
привычно для нас военное время! Конечно, сознание мое подсказы-
вало мне, что это все, действительно, действия врага, а не мирные
работы. Но как это все странно, необычно!..
Вечером я отправился к Бубе. Гали не было, она еще давно уехала
в лагерь, так что дома были, кроме Любы, еще Костя и Надя.
В восемь часов вечера грянула новая тревога, и мы все спустились
в глубокое подвальное помещение. Я уж опасался, не затянется ли,
дескать, эта тревога на целые часы, как случилось этой ночью — уж
очень-то мне не хотелось торчать часы в незнакомом мне убежище,
и меня тянуло к своим. Однако не прошло и часа, как дали отбой.
Дневник советского школьника
Я быстро вернулся домой и, пользуясь тем, что еще было достаточно
света, уселся у окна и запечатлел здесь в дневнике пережитое мной
за эти сутки.