8 декабря
Итак, сегодня мы решили покинуть подлунный мир и углубиться в загадочные подземелья церкви Малюты Скуратова. В школе Мишка переговорил с двумя учащимися 8-го кл. «Б»
Торкой и Нелькой, и те обещали дать ему батареи к фонарю. Король по просьбе Михикуса притащил свой фонарь, который мы взяли на сегодняшний день для экскурсии. Я также рассказал Салику и Мишке о своем американском фонаре, и мы порешили его сегодня у Мишки на дому испробовать, так как я не был все-таки уверен в действии его батареи.
Мой фонарь имел цилиндрическую продолговатую форму; и основаниями этого цилиндра служили — гладкое стекло, через которое были видны лампочка и яркий чистый рефлектор (с одной стороны), и отвинчивавшаяся крышка — с другой. Через отверстие, накрываемое последней, можно было вставлять в фонарь трубообразные небольшие батареи, заключенные в картонную трубу.
Весь фонарь покрыт никелем и имеет приятный внешний вид.
— Трудный путь у нас будет сегодня, — обратился ко мне перед физикой Сальковский, мило улыбаясь.
— Погуляем мы славно! — ответил я.
После уроков ко мне подошел Мишка и сказал:
— Ну, готовься уже. Сейчас у нас будет комсомольское собрание, а потом, как я только приду домой, я позвоню тебе. Примерно через час мы уже выйдем.
— Ладно, — сказал я, закусив губу.
Придя домой, я живо пообедал, сделал письменные уроки и стал подготавливаться. Первым делом я решил переодеться. Я пошел в ванную, вынул из бака свою грязную рубаху и, стянув чистую, натянул ту на себя. Я решил пойти в галошах, так как на улице-то все же было мокро, а башмаки мои просили каши. Пальто я решил, конечно, одеть летнее, в котором я все еще продолжаю ходить. Оно у меня все равно старое, и мне не будет жалко, если я его испачкаю.
Кепки я вовсе решил не одевать, так как будет лучше, если я вообще поменьше одену одежды, ибо от тела и от волос легче отмывать всякую пыль и грязь, чем от мануфактурных изделий. Я вынул из дивана свой фонарь, проверил его — он у меня не горел, разобрал и снова привел в порядок. Затем я достал из портфеля карандаш с циркулем (резинка у меня всегда лежит в кармане), одну из тетрадок в линейку и стал дожидаться звонка. Настроение у меня было приподнятое. Я прямо-таки не верил, не представлял себе, что сегодня я, по всей вероятности, увижу настоящие подземелья и ходы.
Я уж молчу об естественных пещерах… Так я ждал до пяти часов.
Почему же он не звонит? — спрашивал я себя. — Уж не передумали ли они? Я начинал беспокоиться. Затем я позвонил Мишке.
Его не было дома. Тогда я решил потревожить Салика, но Нюша (их дом работница) сказала, что он занимается. Проклиная все на свете, я положил трубку. Однако Олег мне сам вскоре позвонил.
Узнав, что это звонит он, а никто иной, я решил в точности передать впоследствии сюда в дневник наш разговор и взял лист бумаги и карандаш. Разговаривая с Сало, я одной рукой быстро набрасывал на бумаге наши слова. Вот точный наш разговор (сейчас я вам спишу его с того листка).
— Левка! Ну, как, идем?— сразу же спросил он меня.
— Конечно. — не замедлил я ответить.
— Тебе Мишка звонил?
— Нет.
— Тогда иди пока что ко мне, а Мишка сейчас придет.
— Есть, иду!
— Ты там, чем рисуешь — так захвати этот самый карандаш любимый, чтобы рисовать.
— Ладно, захвачу.
— Послушай! Свечки любимой у тебя нет?
— Нет, свечи у нас нет.
— Ну, ладно, иди.
— Бегу. — На этом мы разъединились.
Я одел пальто и галоши, предоставив кепке спокойно оставаться на месте, и стал размещать в карманах багаж. В левый карман брюк (там, где была резинка) я сунул сложенную тетрадь (в правом у меня обычно лежит платок), в левый же карман пальто я погрузил свой фонарь, а в правый карман пальто я сунул карандаш с циркулем. После этого я потушил везде свет и, хлопнув дверью, вышел во двор.
На улице было довольно сыро, но совсем не холодно. Уже в самом 22-м подъезде я встретил Мишкину маму, возвращавшуюся домой, — дело в том, что и Мишка, и Сало живут в одном и том же 22-м подъезде, только первый проживает на 10-м этаже, а второй — на 9-м.
— Ты к Мише? — спросила она. Я не имел мужества сказать то, что я иду к Олегу. И отвечал неуверенно:
— М-да… к Мише.
Покамест мы поднимались на лифте, она спросила меня:
— А почему ты у нас долго не был?
— Разве долго?— удивился я. — Ведь я был у вас вчера.
— Только вот вчера, это правда, но перед этим-то не был давно.
— Да так… я и сам не знаю, почему.
— Я уж спрашивала Мишу о тебе, я думала, что ты заболел, — сказала она.
— Нет. Я был здоров все время.
— Я очень люблю, когда ты к нам приходишь, — созналась она. — Ты очень хорошо влияешь на Мишу, а вот, когда Олег приходит, мне не нравится. — Я молчал и не знал, что ответить. Когда мы вошли в их квартиру, Миша уже был дома — он только что вернулся с собрания. Я объяснил ему, почему я пришел, и мы уже собрались было спуститься к Олегу, как вдруг к Мишке пришел наш старый товарищ, живший некогда в нашем доме, — Сережа Савицкий — здоровенный, но простодушный детина.
Мы с Мишкой переглянулись и, не сговариваясь, решили поскорее освободиться от пришельца, но сначала, конечно, и не подали виду, что намереваемся его спровадить. Между прочим, я показал
Мишке свой фонарь, и он подтвердил, что его батарейки окончательно «сели», но что лампа в полной сохранности.
Поболтав кое о чем с Сережей, мы предложили ему спуститься с нами к Олегу. Он отказался, ссылаясь на то, что якобы плохо знает нашего Салика. Мы кое-как его уговорили на эту миссию и, выйдя на лестницу, спустились этажом ниже и позвонили Олегу. Я уже печенкой своею чувствовал, что из-за Сергея наше дело проваливается. Но мои опасения оказались напрасными. Чтобы не терять зря время, Олег позвонил Торке, желая сказать ей о том, чтобы она вынесла обещанную в школе батарейку, но той не оказалось дома.
Сережа заинтересовался замеченным им у нас стремлением к электрическим фонарям, но мы пустились на хитрость и отвели его подозрения. Кажется, дело уже идет на лад!
Жалко только, что батареи мы не достали! Ну, ладно, это не беда!
Под видом гуляния мы вместе с Савицким спустились во двор. Но в действительности мы это сделали для того, чтобы отвязаться от последнего, а затем достать свечей. Мишка все же захватил свою знаменитую розовую свечку, а я сунул свой фонарь в карман. Побродив по дворам в надежде на встречу с Торкой или Нелькой (мы думали, что они гуляют и, таким образом, мы бы смогли достать у них батареи), мы направились на почту, откуда Мишка позвонил по автомату к Торке, но опять-таки ее не оказалось дома. Мы, ругаясь, вышли на улицу. Тогда мы решили сходить в наш клуб, помещающийся на 1-м этаже в 3-ьем подъезде. Там никого почти не было, и ярко освещенные комнаты были пусты. Лишь в одной из них томились какие-то ребятишки из нашего дома вместе с заведующей клуба криволицей Мартой Яковлевной.
— Марта Яковлевна! — сказал Салик. — Скажите нам, пожалуйста, номер телефона Нелли Лешуковой.
— А вам зачем это?
— Да так… м. Она нам батарейки от фонаря обещала, — ответил Михикус.
Меж тем мы уселись на столы и принялись рассматривать газеты.
— Вы не давайте им, Марта Яковлевна, — закричал Сережа, взбираясь на сцену зала.
— А вы его не слушайте, — обратился Олег к Марте Яковлевне. — Он того… ума лишенный. Он лишен права голоса, как все сумасшедшие.
— Не давайте им! — между тем завывал Сергей, заливаясь звонким смехом.
— Цыц, — прикрикнул Сало. — А ну, молчи! Он ведь лишен права голоса, — обратился он снова к Марте Яковлевне. — Вы не обращайте на него внимания. А ну, молчи у меня! Ну, кому говорю?!
Ну, Марта Яковлевна… вы нас этим очень обяжете! — И Салик расплылся в медовой улыбке.
— А это вам очень нужно?— спросила она.
— Очень нужно… чрезвычайно! Сделайте одолжение… — снова заскулил Сало.
Получив номер, мы выкатились на улицу и снова вломились в почтовое отделение. Но Нельки этой самой также не оказалось.
Мы проклинали все и всех на свете!!! От Сережки уже отвязались, ибо он остался в клубе. Ура! По выходе из почты мы наткнулись на Ленку Штейнман. И нам пришлось ее немного поэксплуатировать.
Сначала мы послали ее на дом к Торке в надежде, что родители последней и без своего чада отпустят нам обещанные ею батареи. Но Ленка сходила туда и, вернувшись, доложила:
— А Торкина мама даже не знает, где у Торки лежат батареи.
Торка ушла куда-то и все у себя закрыла на ключ.
— А-а, чтоб ее холера взяла! — выругался разгневанный Михикус. — Ну, погоди ты! Попадешь ты мне завтра в школе! Я тебя отчитаю!
После этого мы послали Штейнман на дом к Нельке, но и здесь мы потерпели неудачу. После этого мы отпустили нашу невольницу и стали совещаться.
— Плевать! — сказал Олег. — Пойдем и без фонарей. Ну их ко всем… Только вот свечей у нас мало.
— У меня эта розовая, стеариновая-то свеча с собой, — проговорил Мишка.
— А у меня, — изрек ехидно Сало, — есть восковая свеча. Вот она. Я ее называю аварийной. — И он вытащил из кармана тяжелую грубую свечку с длинным лохматым фитилем.
— Ты ее сам сделал? — спросил Мишка.
— Сам. Нюшка, когда натирала пол, достала воск, а я отломил от него кусок и сделал свечку. Она у меня аварийная — я ее так и называю. Вот когда у нас выйдут все свечки, ехидно так… достану ее и ехидно зажгу. И от нее вот тоже польза будет.
— А где же нам еще свечек достать?— спросил Михикус.
— В городе они есть, — ответил Олег.
— А зачем в городе-то?!— сказал я. — У нас в магазине они продаются.
У нас?! — вскричал Олег. — Да что с тобою?!
— У нас их нет, — проговорил Михикус.
— Да в «Бакалее» есть. Я же сам их видел на днях.
— Ну, ладно, пойдем, — согласился Мишка. — Посмотрим, какие там свечи.
— Это что, белые-то и длинные? — спросил Сало.
— Они и есть, — ответил я.
— Черт возьми! — усмехнулся он. — Такими свечами и голову проломить ничего не стоит!
— Вот нам-то и лучше, раз они большие, — проговорил я, — а то кончатся они у нас на полдороге, и что мы будем тогда там делать, в этих ходах в полной темноте. Пропадать?
— Пошли, — сказал Мишка.
В магазине было полно народу; мы подошли к прилавку и спросили, есть ли свечки.
— Семьдесят шесть копеек, — ответила нам продавщица.
Мишка пошел и заплатил. Когда нам подавали нужный нам товар, Сало удивленно вскричал:
— Ого! Ну и свеча! Это на жизнь с такой свечой можно покушаться!
— Если такую свечу разделить на 5 частей, — добавил я, — то каждая часть будет равна пяти метрам!
Продавщица огрызнулась на нас, и мы поспешили удалиться.
Затем мы купили несколько коробок со спичками и рассовали их по карманам. После этого мы встали около неработающей кассы, и я циркулем разрезал купленную свечу пополам. Я взял себе Мишкину розовую свечку. А Михикус и Сало взяли по половине разрезанной свечи. Нужно сказать, что каждая половина все-таки была длиннее розовой. Но зато последняя ярче и дольше горит. В этом ее преимущество.
— Ну, а теперь, ребятки, пойдем-ка переоденемся, — предложил Олег. — А то я в этом туда не пойду. А ты так пойдешь, без шапки? — спросил он меня.
— Да, так, — ответил я. — Чем меньше я на себя буду напяливать, тем будет лучше.
— Я тоже переоденусь, — сказал Мишка. И мы вышли из магазина во двор. Взлетев на лифте 22-го подъезда наверх, мы разделились, и Сало отправился к себе, а Мишка со мною пошел к себе. С неудержимыми проклятиями Михикус натянул на себя кусачие шерстяные брюки, а затем старое пальто, какую-то мятую кепку, от которой он стал похож на ломовика или на живодера со скотобойни.
— В какие вы подвалы идете? — спросила у меня Мишкина мама.
— Да так… посмотреть, — промямлил я в ответ. Михикус мне подмигнул и поправил на себе свою историческую кепку.
— Ну, путешественники, — обратилась к нам его мама, — уже отправляетесь?
— Уже, — ответил Мишка.
Чтобы было удобно, я оставил свой фонарь у Мишки, и мы вышли на лестницу. В моем кармане брякали карандаши с циркулем, тетрадка. Коробки со спичками, резинка, свеча — и этого мне уже было достаточно. Мишка имел то же самое, за исключением карандаша с циркулем, тетрадки и резинки, но зато на его руке блестели часы, взятые им, конечно, для определения времени во время блужданий в подземельях. Только мы позвонили Олегу, как вдруг дверь открылась, и появился он сам, в полном вооружении. В его бездонных карманах были спички, половина купленной свечи, самодельная «аварийная» свечка и звенящее долото с клещами.
— Молодец, воин! — похвалил я. — быстро собрался! Но где твоя шапка? Ты, так же, как и я, идешь без нее?
Сало, услышав мой вопрос, взмахнул руками и бросился к двери.
Нетерпеливо нажав на звонок, он в ожидании открытия двери принялся поплясывать русскую. Только ему Нюша открыла дверь, как он бросился туда, вопя во все горло:
— Ах ты, японский бог! Забыл!!!
— Ну, ты, турецкий султан, чего там? — смеясь, спросила она его.
Прошла секунда, не больше, и Салик вновь появился на пороге.
На его пышную поэтическую гриву была посажена какая-то общипанная посеревшая старая ушанка, с завязанными наверх ушами.
— Боже ты мой! — вскричал я. — Что это за древность? Ее купили, когда тебе было 5-ть лет, что ли?
Сало лишь улыбнулся, и мы стали спускаться.
— Сколько время? — спросил я у Мишки, доставая тетрадку, чтобы записать туда время нашего выхода.
Михикус глянул на часы и сказал тоном профессора астрономии:
— Ровно шесть… то есть, вернее, семь минут седьмого. — Я поспешил записать эти цифры.
И вот мы вышли во двор.
— Сколько у каждого коробок со спичками? — спросил Олег.
— У меня две, — ответил я.
— И у меня тоже, — добавил Мишка.
— Значит, поровну, — сказал Сало.
— Не забывайте, — обратился я ко своим спутникам. — Нам нужно запомнить наши первые слова, что мы произнесли при входе в подземелья.
— Постараемся, — проговорил Михикус.
Небо было совершенно темным, воздух был насыщен большим количеством водяных паров, и у нас под ногами хлюпали лужи.
— А мы с тобою, Мишка, еще без галош, — сказал Сало, уныло усмехаясь. — Левка -то предусмотрительный черт — одел их! Ну и ехидное же создание!
— Да, ехидное, — улыбаясь, подтвердил я.
Наконец, мы подошли к прачечной нашего дома и повернули к церковному садику.
— Ребя, — тихо сказал Олег. — Нам нужно поодиночке пройти, чтобы не заметили. Давай разъединимся.
— Ничего, пройдем и так. Все равно вместе будет лучше, — возразил Мишка.
— Лучше все-таки поодиночке, — настаивал Сало.
— Сначала посмотрим, есть ли около церкви сторож или вахтер, а потом видно будет, — проговорил Михикус.
Мы прошли воротца около нашей амбулатории и вышли на дощатую площадку, откуда шла вниз широкая деревянная лестница в садик, посередине которого и стояла церковь Малюты Скуратова.
Это была на вид невзрачная небольшая церквушка о пяти куполах, кирпичные стены которой потеряли свой яркий цвет и потрескались. Теперь в ее зале был гараж, и мы могли, конечно, нарваться на кого-либо, который бы не замедлил спровадить нас обратно.
Таким образом, мы соблюдали величайшую осторожность. Но нам не везло. Только мы вышли на площадку, как нам в глаза бросилась расплывающаяся в темноте фигура человека, стоявшего недалеко от склада.
— А-а, ччеррт! — проскрежетал Мишка. — Вахтер!!! Вечно он здесь околачивается! Когда нам нужен тот вход, он там, когда этот — он здесь! Черт бы его совсем побрал!
— Сделаем вид, что мы хотим просто пройти по садику к воротам и выйти на набережную, — предложил Сало.
Мы так и сделали. Беззаботно посвистывая, мы спустились в садик и двинулись по направлению к воротам на набережную между вахтером и складом, прилегающим к церкви. Здесь мы врезались в полосу жидкой грязи и луж. Не видя в темноте дороги, нам пришлось протопать где попало, и вскоре мы очутились на суше. Я покосился на вахтера; он бесцеремонно прохаживался вдоль стены и не обращал, очевидно, на нас внимания.
— Скорей! — шепотом поторопил нас Мишка.
Мы быстро завернули за угол церкви и стали невидимы вахтеру.
И вот мы подошли к началу каменной лестницы, уходящей вглубь под церковь. Дальние ступеньки расплывались в жуткой темноте, и нам казалось, что перед нами бездонная пропасть. Вернее, там даже и ступенек-то не было, ибо они от времени успели совершенно истереться. Сама лестница в подземелья церкви находилась рядом со входом в служебное помещение гаража, и нам нужно было скорее скрыться под землею, так как первый же рабочий, вышедший из гаража, увидал бы нас, а там… все понятно!
— Пошли, — шепнул Михикус, нагибаясь и ступая на первые кирпичные ступени истертой лестницы.
— Нагнитесь, а то вахтер нас сразу увидит, если зайдет за угол, — сказал он нам.
Мишка приподнялся на цыпочки и, посмотрев на угол церкви, увидел, что никого нет. Тогда он нагнулся и стал осторожно, но быстро скользить вниз. Мы с Саликом последовали за ним. У меня сильно колотилось сердце, и я задерживал дыхание, ибо нас еще могли заметить. Наконец, мы предстали перед полукруглой дощатой дверью, состоящей из двух створок. Доски были высохшими и серыми от старости.
Первые слова принадлежали Мишке. Он сказал нам шепотом:
— Идите за мной. Я тут знаю… — И он осторожно приоткрыл створку двери. Послышался слабый визгливый скрип. Мы замерли на месте, но в следующее мгновение уже протискивались сквозь дверные створки. Теперь нас никто не мог заметить — мы окунулись в беспросветную темноту первого подвала, входящего в состав обширных подземелий скуратовской церкви.
Мои зрачки широко раскрылись, но я видел только перед собой одну лишь угольную темень.
— Плотно закрой дверь, — услышал я голос Мишки.
Дверь скрипнула, и узкая темно-синяя полоса неба совершенно исчезла. Я ощутил резкий запах какой-то сырости, к которому еще прибавлялся запах не то плесени, не то пыли, не то старых каменных осыпавшихся стен, но этот запах был особенный, какой-то своеобразный.
Атмосфера здесь была весьма спертая, и процесс дыхания несколько затруднялся. Под ногами мы чувствовали не кирпич и не крепкую землю, а слой какой-то мягкой трухи, похожей на рваные тряпки или разбросанную паклю… но видеть мы ничего не видели.
— Черт возьми… как тут темно… не видать ничего… — еле слышно пробормотал Сало. Я в свою очередь хранил глубокое молчание.
— Ну, зажги свечу-то, — буркнул он Мишке.
— Дурак! Это у самых дверей-то? Чтобы свет увидали? Сказал тоже!
Пока спичку зажгу. — И Михикус достал из кармана коробок. Чиркнув по его ребру, он извлек свет. Спичка ярко вспыхнула и разгорелась ровным пламенем. Ее тусклые оранжевые лучи бросали на все окружающее зловещие светлые блики, отчего картина, которую мы увидели, казалась дикой и мрачной. Я оглянулся… Мы находились в небольшом низком подвале, стены и потолок которого состояли из серых невзрачных кирпичей, а пол был покрыт каким-то тряпьем пополам с древней трухой. Комнатка была небольшая. С одной стороны в ней валялись сломанные стулья, серые от пыли, с другой — стояли старые громоздкие бочки. Прямо перед нами чернел проход в следующий подвал.
— Ну, пошли, — сказал Мишка, держа спичку в правой руке.
Тени на стенах задвигались, оживились, и вскоре комната погрузилась в беспросветную темноту, так как мы прошли в следующую залу. Переход был короткий, и мы его прошли быстро.
— Смотри, — сказал мне тихо Мишка. — Видишь, вот туда еще отходит зала. Это вторая половина этого подвала. — И он указал мне налево.
— Давай посмотрим, можно ли нам сейчас пройти по этому ходу, — обратился Сало к Мишке, показав на низкий ход, ведущий влево и имеющий поперечный срез, напоминающий четверть круга. Мишка заглянул в него и проговорил:
— Он замурован. Видишь?
Действительно, пол коридора постепенно поднимался и сливался с потолком.
Во втором подвале Михикус вынул свою белую свечку и поднес спичку к ее фитилю.
— Теперь-то смело можно зажечь свечу. Уже нас никто не заметит, — сказал он. — Но, все же, давайте лучше пройдем-ка дальше, а то свет попадает на дверь.
Второй подвал был по величине почти такой же, как первый.
Его мрачные кирпичные стены и потолок как-то необъяснимо давили сверху на нас, и у меня в груди было какое-то странное сдавленное чувство. Противоположная стена была сплошь завалена сломанной мебелью, а в глубине подвала стояли две подставки, на которых лежала старая пожелтевшая створка двери. Это было нечто от слесарного верстака. Воздух здесь был также сырой и имел неприятный запах гнили и еще какой-то чертовщины. Сразу же около окончания прохода, приведшего нас в этот зал, мы увидели у самого пола прямоугольную низенькую дверцу вышиной в полметра; она была прикрыта стопками спинок от сломанных стульев.
— У, у, канальи!— выругался шепотом Мишка. — Еще завалили ее этими спинками! Не было печали! Давай их отсюда принимать!
— Тсс!.. — прошептал вдруг Сало… Мы замерли. Где-то послышались близкие шаги. Прогудев над нашими головами, они замерли в отдалении. Очевидно, над нами кто-то прошел.
— Нам нужно тише разговаривать, — прошептал Мишка. — А то здесь звук очень здорово слышен. — Он прикрыл пламя свечи рукой и посмотрел в проход. Дверь на лестнице была видна, и мы старались заслонять свет, чтобы его лучи не падали на ее щели.
После этого, не проронив ни слова, мы стали осторожно обнажать дверцу от сломанных спинок. Спинки были сухие, легкие и пыльные, и мы, устроив конвейер, через минуту уже увидели подножие прямоугольной дверцы.
— Видишь, какая дверца старинная? — спросил у меня Мишка. — Вот в нее мы сейчас и пролезем.
Пролезть в нее нам было мудрено, ибо она была очень маленькой. С колотящимся сердцем я стал ждать.
— Я пойду первым, — предложил Олег. — А то мне всех трудней будет пролезать.
— Давай, — согласился я.
— Такому грузному дяде, — сказал Мишка иронически, — довольно трудно пролезть в такую дверь.
— Но мы-то ведь пролезали в нее раньше, — возразил Сало. Он нагнулся и вдруг замер в оцепенении. Где-то в темноте послышался шорох…
Мы вздрогнули.
— Тише! — прошептал Мишка, закрыв рукой пламя свечи.
Но тревога оказалась ложной. Все было спокойно! Олег осторожно взялся за дверцу и потянул… Послышался слабый писк и скрежет. Я стиснул зубы и сжал кулаки… С кряканьем и вздохами дверца отворилась, а за нею я увидел кромешную темноту. В лицо нам дунуло какой-то подозрительной сухостью.
— Я зажгу свою свечу, — сказал Олег, — и полезу с ней.
Он вытащил из кармана свою половину белой свечи и поднес ее к Мишкиной. Пламя незаметно появилось на фитиле первой, и подвал озарился лучами двух свечей.
— Будет иллюминацию устраивать, — сказал громко Сало, забыв об осторожности. — Туши свою! Нам экономить нужно!
Мы замерли от его громового голоса.
— Тише ори, дурак! — огрызнулся Мишка. — Эка орет! Услышат ведь! — Михикус дунул на свою свечу, и в зале образовался полумрак.
— Зажги свою розовую свечу, — сказал он мне. — А то Олег сейчас влезет, и мы останемся в темноте. Я полезу за ним, а ты за мной.
Я нащупал в кармане свою свечку и вынул ее. Мишка зажег спичку и поднес ее к фитилю. Моя свеча вспыхнула как раз вовремя, ибо в это время в это время Сало просунул свою руку с горящей свечой в отверстие двери и сам с кряхтением втиснулся туда. Его грузная туша заняла все пространство в открытой дверце, так что мы видели только нижнюю часть туловища и ноги, бессильно скользящие по полу.
— Тише, тише, ты, — шепнул Мишка. — Скорей!
— Да погоди,.. — услышали мы приглушенный голос Салика.
Звук даже не имел свободного выхода в наш подвал из того коридора, в который сейчас пролезал Олег. Наконец, нам видными остались только его башмаки. Тогда Мишка потер руки и, нагнувшись, пролез в дверь. Я остался в зале один, держа горящую свечу в руке.
— Туши свою свечку, — услышал из дверцы голос Михикуса: — А потом лезь сюда за мной. Здесь у Олега свеча горит, да и я потом еще свою зажгу.
Я задул свечу, но перед тем, как присоединиться к товарищам, я оглянулся и увидел вокруг себя одну лишь жгучую темноту…
Подвал погрузился в полный мрак. Лишь узкий луч света падал на пол из открытой дверцы. Я сунул свечку в карман и, плюнув беззаботно, скрипнул дверцей и на четвереньках прополз вперед.
Когда я приподнял голову, то увидел только сухие серые кирпичные стены узкого коридора и брюки Мишки, ибо он стоял во весь рост, а я еще только находился почти в лежачем положении.
— Закрой дверь, — шепнул мне Мишка. — Только как можно плотнее. Если кто из рабочих зайдет в подвал, то тогда ничего не будет заметно.
Я изогнулся, втянул нижние конечности в коридор и, взявшись за край дверцы, затворил ее. Она захрипела и с писком повернулась. Кое-как я поближе подвел ее к стене и услышал вопрос Михикуса:
— Плотно закрыл?
— Плотно, — ответил я тихо. С этими словами я напряг мускулы ног и выпрямился во весь рост. И вы знаете, друзья мои, где мы находились? Мы находились в страшно узком, но очень зато высоком проходе. Он был до того узким, что в нем мы могли стоять только боком и, повернув влево или вправо голову, иначе мы бы терлись затылками и носами о стены. Но, несмотря на то, что мы стояли там боком, мы и то терлись грудью и спиной о стены, так что, когда мы продвигались по этому переходу, то наша одежда при плотном соприкосновении со стенами издавала громкое шуршание. Вот в такой темноте мы стояли, повернувшись передом к правой стене. В этом коридоре воздух, хотя и имел какой-то удушающий запах, но был совершенно сух и не содержал той сырости, которая господствовала в подвалах. Стены были здесь кирпичные: кирпичи были древние, выцветшие, облезлые и местами покрытые легко отскакивающей старой светло-коричневой массой, которая за сотни лет успела высохнуть. Эта масса при прикосновении к ней рассыпалась на мелкие кусочки и пыль. Было время, когда стены здесь сплошь были покрыты этой замазкой, но теперь половина кирпичей совершенно обнажилась. Сердце у меня бешено колотилось, в груди давило, и от этой ужасной тесноты выработалось какое-то необъяснимое, странное, неприятное чувство. Я, стиснув зубы, кое-как выпрямился и встал передом к правой стене, повернув голову влево, т. е. в сторону Мишки и Сало, стоящих так же боком, как и я.
Мишка с большими усилиями достал свою свечу и поднес ее фитиль к пламени Олеговой свечки, и коридор озарился огнями двух свечей.
— Вот видишь, какой проход?— обратился ко мне Мишка, кое-как повернув ко мне голову, отчего его кепка, зацепившись козырьком за стены, сорвала кусочек серо-коричневой замазки и сама съехала набок. — Вот это и есть тот самый узкий ход, о котором мы тебе рассказывали. Я молча качнул головой.
— Ну, пошли, что ль? — спросил Олег.
— Давай! — ответил Михикус. И мы, шурша одеждой о стены, стали продвигаться боком вперед. Вдруг в стене, перед моими глазами, проплыло несколько высоких и узких оконцев, уходящих куда-то в темноту. Я заглянул в одно из них, но ничего не увидал. Немного отстав от спутников, я засунул туда руку и ощутил пустоту. Там, очевидно, была камера. Подавленный всем виденным, я стал нагонять товарищей. Эти жуткие подземелья как бы давили на все мое сознание, и я чувствовал себя сдавленным и стиснутым не только физически, из-за узкого коридора, но и морально. Я скосил глаза вниз и увидел, что моя одежда приобрела серый цвет, до того она была измазана стенами прохода. Мишка, продвигавшийся передо мной, и Салик, идущий впереди всех, тоже были похожи на подземных дьяволов, а не на людей.
На вид эта церковь маленькая, невзрачная, подумал я, а под собою имеет такие обширные подземелья! Очень странно!..
Не прошли мы и нескольких шагов от дверцы, как коридор под прямым углом повернул вправо и сделался еще уже прежнего. Я нахмурился и сжал кулаки. Продвигаться даже боком и то стало труднее, и теперь стены коридора касались даже наших ушей, несмотря на то, что мы держали головы боком. Мы оказались в гигантских тисках… После поворота проход опять пошел прямо.
— Черт возьми! — удивился Мишка. — И на кой они делали такие проходы? К чему они нужны, раз они такие узкие?
— Тут опять поворот! — вдруг вскричал Сало.
— Да тише ты… — прошептал Мишка. — Ну что ты все время забываешь об осторожности? Ведь мы тут уже были, и ты знаешь, что здесь два поворота. Первый мы уже прошли, а вот это— второй…
И нечего орать!
Второй поворот имел также 90 градусов, и здесь проход, как и раньше, поворачивал направо, следовательно, мы теперь уже двигались по той части прохода, которая была параллельна его первой части — части до первого поворота.
Неожиданно где-то в глубине мы услышали шепот… Мы замерли… Простояв недвижно несколько секунд, продолжали путь более осторожно.
Здесь я в правой стене опять увидал такие же окошечки. Очевидно, мы, обойдя ту камеру, что я нащупал, встретили оконца, находящиеся как раз напротив первых.
— Вот, смотри, — сказал Мишка, повернув ко мне голову.
— Что? — спросил я сдавленным голосом.
— А вот сейчас. — И он, подняв вверх руки, взял горящую свечу из левой руки в правую и сунул ее в оконце. Я заглянул туда и увидел квадратную камеру, стены которой состояли из каких-то посеревших кирпичей. В противоположной стене я заметил темные оконца. Это и были те окошки в стене, что я видел еще до первого поворота.
— Видишь, какая камера? — спросил меня Мишка.
— Вижу, — машинально ответил я, пристальным взглядом оглядывая сквозь узкое высокое отверстие мрачную каморку.
— А-а, ты, черт! Опять обжегся! — прошептал Мишка. И я увидел, как струя расплавленного стеарина скатилась со свечи ему на руку. Кое-как стерев уже застывшие капли, он взял свечу опять в левую руку, и мы, сделав несколько шагов, догнали Салика. Я оглянулся назад, чтобы посмотреть, какой вид имеет проход в полумраке.
Не нужно забывать, что лучи от свечей были мне видны только на стенах и на потолке, ибо сами свечи были от меня скрыты Саликом и Мишкой, что сам я шел в полумраке и после меня в проходе также был полумрак.
Ввиду того, что проход был страшно узким, то лучи на стены падали под очень малым углом, из-за чего малейшая неровность на стене отбрасывала гигантскую тень. Итак, я оглянулся назад. Узкий коридор был погружен в полумрак, но я прекрасно видел поворот, ибо прямой угол стены был кое-где освещен лучами, проскальзывающими вдоль стен прохода.
И вот мы дошли до окончания прохода. Это окончание имело весьма оригинальный вид. Стена, преграждавшая нам путь, под самым потолком имела квадратное отверстие шириной в метр. Это было начало наклонного хода, уходящего куда-то налево ввысь.
Около этого отверстия, в правой стене нашего коридора, так же под потолком, темнела длинная, низкая ниша, уходящая куда-то в глубь стены. И для того чтобы попасть в наклонный ход, нужно было сначала взобраться на нишу, а уж с нее в него переползти.
— Ну, чего же ты стоишь-то? — сказал Мишка на Олега. — Лезь туда в нишу, только не сорвись; а я потом полезу к тебе и осмотрю этот наклонный ход!
Я немножко отошел назад, чтобы дать Мишке посторониться от взбиравшегося на нишу Олега, ибо тот мог бы ему попасть ногами в лицо.
На обложке рукой автора: Продолжение в VI-ой тетради.