5 декабря
Но сегодня мы все же не смогли пойти к Генриетте.
Мама достала мне билет в свой театр на новую пьесу «Брат героя»[1], и вечер мы убили на присутствие в МТЮЗе.
Утром сегодня встал довольно поздно, ибо лег вчера тоже не в ранний час. Днем мы с мамой хотели пойти к бабушке, но потом это оказалось невозможным, и мама пошла на работу, а я остался дома.
Чтобы успеть сегодня прочесть Модесту Николаевичу свой 5-й день, я решил пойти к нему как можно раньше. Я позвонил ему, и мы уговорились встретиться в 4-е часа.
Покамест я читал этот 5-й день, М. Н. расклеивал в альбоме снимки, произведенные им и М. Ив. во время плаванья по Оке, Волге, Каме и Белой. Однако ввиду ограниченного времени я не дочитал до конца, так как М. Н., узнав о том, что я иду в театр, сам поторопил меня.
Четверть седьмого мы кончили заниматься, и М. Н. сказал мне:
— Шпарь! И, гляди, не опаздывай в театр.
Я примчался домой, разгрузил портфель от нот и ввиду того, что я замешкался, то решил уже не идти пешком, а ехать на метро.
Я очень боялся, что опоздаю. С быстротою молнии я очутился на ст. «Библиотека им. Ленина» и, доехав до «Охотного», пересел на поезд, идущий к «Маяковской». Выйдя на данной площади, я свернул в ул. Горького, и направился к театру. Как назло на улице толпилось много народу, и мне волей-неволей приходилось своей энергией вызывать у встречных проклятия и ругань по моему адресу. Однако я пришел вовремя.
Пьеса мне чрезвычайно понравилась. Описывать ее или излагать мое впечатление после просмотра я сейчас не буду; я советую просто-напросто каждому сходить на эту постановку, и тогда он по своему впечатлению сам догадается, какое впечатление осталось во мне.
Обратно я уже шел пешком, между тем, как мама поехала на трамвае. Москва была одета во все праздничное в честь дня Сталинской конституции. На обширной Манежной площади стояли освещенные елки, трибуны, ларьки с лакомствами и два мощных прожектора, излучавших на здание Манежа потоки ослепительных лиловатых световых потоков. В лучах их стояли две стеклянные вращающиеся тумбы, бросающие на окружающие строения оригинальные полосообразные отражения, похожие на летящих по горизонтали гигантских снежинок. Это было весьма остроумное изобретение.
Я с удовольствием потоптался около прожекторов, а затем направился к елке. Кругом сновали толпы кричащих людей, где-то на платформе грузовика ревел военный оркестр, а у самого Манежа, на освещаемой сцене, топали какие-то плясуны, изрыгавшие частушки в скороговорном стиле.
Все это вселяло в меня какое-то радостное настроение, и я думал про себя: «Ну, как это только можно не описать в своем дневнике?!
Обязательно это опишу! И особенно эта елка! Вид разукрашенной ели всегда напоминает мне веселые свободные новогодние дни! Наконец, я повернул на Моховую и тронулся дальше. Мама уже была дома, когда я пришел домой. Не тратя зря времени, ибо был уже первый час ночи, я принялся за ужин.
— Ну, — сказала мне мама. — Пора уже подумывать о билете в Ленинград. Ведь их заранее всегда следует приобретать, а то потом можно и не достать. Ты напиши Рае письмо и спроси, как там у них в Ленинграде в эти дни.
— Может быть, еще и нельзя будет поехать, — проговорил я с явной досадой. — Черт бы побрал этих финских дураков!
— К концу декабря уже должно все уладиться, — успокоила меня мама.
— Придется мне этот наш разговор записать в дневнике, — сказал я. — Ведь на всех этих мелочах основывается такое событие, как моя поездка в Ленинград. Я этот разговор обязательно запишу… И это, что я сейчас сказал, тоже запишу. Это, наоборот, будет только оригинально. И это, что я только сейчас вот сказал, также запишу!..
— Да будет тебе, — остановила меня мама. — Так и конца этому не будет.
— Ошибаешься, конец уже настал, — ответил я.
На этом данный день закончил свое существование.