2 декабря
Боже ты мой, до чего замечательный у нас физик! Я от него без ума, честное слово. Почему? Пожалуйста. Я вам сейчас скажу. Ну, например, взять хотя бы сегодняшние два последних урока физики.
Ввиду того, что наш физический кабинет занял десятый класс, мы отправились наверх, в тот самый маленький классик, с которого мы всегда начинали I-ый день каждой шестидневки.
Лишь только мы уселись, как вдруг дверь класса открылась, и в класс вкатился наш толстенький Василий Тихонович. Мы даже еще не успели затихнуть от неожиданности.
— Тише, тише, тише, мои дорогие друзья, — почти зашептал Василий Тихонович. — Давайте тише…
С этими его словами класс приобрел веселое настроение, залился смехом. На это физика совершенно не тронуло, он начал еще пуще прежнего:
— Но что-о-о это такое, — развел он руками. — Во-от стараются!
Ну чего, чего вам?— спросил он добродушным голосом, усаживаясь за маленький столик и открывая журнал. — Ну, тише, тише, мальчики.
Мальчики, тише. Тише, девочки. Девочки! Тише, миленькие девочки.
Мы чуть не сошли с ума! Многие, забыв обо всем на свете, не стеснялись ни товарищей, ни В.Т., хохотали во весь голос.
— Ну, будет, — сказал, наконец, В.Т. — Повеселились и хватит.
Кто там еще разговаривает? — вдруг спросил он. — Перестаньте!
Ай-ай-ай, какие говоруны! Ну, что еще не наговорились? Что же, я подожду. Может быть, вы пойдете в зал? А действительно, идите, а то мне нужно урок начинать. Идите, кто хочет, поговорите, а потом возвратитесь.
— Да-а, а вы не пустите обратно, — протянула Андреева.
— Я, да не пущу?— удивился В.Т. — Никогда! Как же я могу не пустить, раз я сам вам предложил вдоволь наговориться в зале, а потом возвратиться.
— Пустите, значит? — спросила недоверчиво Зайцева.
— Пожа-алуйста, — важно протянул учитель при общем смехе.
— А вы потом скажете директору, — проговорила опять Зайцева.
— Ну, что вы, друг мой сердешный, — сказал физик. — Я честный человек, я никогда ни от кого ничего не скрываю. Когда вы шумите, я тут же вам делаю замечание, и этим дело всегда у меня кончается. Не дальше того, что я вам говорю при замечаниях, Да и зачем это? Зачем? Я человек честный. Я вас всегда понимаю, никогда на вас не кричу, а разговариваю как с товарищами. Так ведь? Вы разве видели, чтобы я когда-нибудь выгонял кого-либо из класса?
Нет. Я никогда не буду никого выгонять. Это только, наоборот, ухудшает дело. Я всегда открыт. Вот и сейчас вы разговаривали, и я вам просто дружески предложил выйти из класса в зал с тем, чтобы вы, не мешая занятиям других, поговорили в зале, сколько душе угодно, а потом, пожалуйста, заходите, и я ничего вам плохого не скажу.
Класс одобрительно шумел.
— Ну, а теперь, друзья мои, тише, тише и тише, — закончил В.Т. свою импровизацию. Однако на этом дело не окончилось, ибо он обиженным тоном вдруг сказал:
— Ну вот, видите, я из-за вашего шума сделал в журнале ошибку. Вместо «работа» написал «работы». Видите, как вышло?
— Но это небольшая ошибка, — сказала Цветкова.
— Как это небольшая? Большая ошибка, очень большая, да! Ну, ладно, друзья мои, приступим к уроку.
Я хочу предупредить читателя в том, чтобы он не думал того, о чем, очевидно, подумал сейчас, в этот момент. Не думайте, пожалуйста, что В.Т., ведя с классом подобные разговоры, только отнимает от урока время и зря его тратит. Совсем нет. Наш физик никогда не скажет лишнего. Чтобы вам это подтвердить, я не скрою и подскажу вам, что, несмотря на вышеописанные переговоры с нами, он не только успел просто и понятно объяснить нам новую и довольно большую тему, но еще и порешал с нами задачки. Это уже такой гениальный человек!
Итак, В.Т. приступил к уроку.
— Ну, друзья мои сердешные, сейчас мы с вами разберем новую тему, — сказал он. — Тема называется «Работой». Напишите-ка заглавие. Первым делом я хочу еще вас спросить: как, по-вашему, что такое работа? Ну, кто из вас скажет?
Опровергнув все аргументы выступавших питомцев своих, В.Т. велел нам записать следующее:
— Работой, друзья мои хорошие, называется преодоление сопротивления, — проговорил он поучительным тоном, — на некотором расстоянии. Запомните!
Немного побеседовав с нами, он сказал:
— Но самое лучшее определение работы мы имеем у Энгельса. Энгельс говорит, что «работа есть изменение формы движения, рассматриваемое с количественной стороны».
После этого В.Т. объяснил нам, как подобает, это определение Энгельса, а потом продолжил:
— Вообще примеров работы существует чрезвычайно огромное количество, чрезвычайно огромное. Любой взмах рукой, вооруженной молотком, углубившийся в дерево после этого удара гвоздь, работа машины, действие воды, звуковые волны, ток электричества, накал лампочного волоска, движение лучей — все это есть разновидность движения, следовательно, это есть работа. Но работой, друзья мои, не будет называться, скажем, бессмысленное держание в руках какого-нибудь предмета. Я буду, например, держать на руке книгу, — с этими словами он взял журнал, — но не двигаться с места, — и это разве будет называться работой, если я неподвижно буду стоять, как столб, и держать зачем-то книгу? Совсем нет. Я ведь устану, ослабею, но это меня ни к чему не приведет. Мне за это никто плату не даст, ибо работой-то вот именно и называется преодоление сопротивления на расстоянии. Если я возьму да перенесу эту книгу с места на место, тогда это будет работа. Предположим, какой-нибудь мальчишка стоит и подпирает стену. — При этих словах В.Т. подошел к стене и уперся в нее руками. — Пусть он стоит час, два, три… целый день! И напрасно он будет думать, что за это кто-нибудь заплатит денежки. Хотя он устанет, от него пойдет пар, как от самовара, он изнурит себя, но это не будет называться работой.
Придет этот малыш домой и скажет: «Ах, папочка с мамочкой, дайте покушать мне скорей, я уж очень сильно умаялся!» — «Да что же ты делал, наш ненаглядный?» — «Да стоял и стенку подпирал!». — Последние слова В. Т. потонули в громовом смехе. — «Да ведь она и без твоей помощи стоит!» — ответят ему его благоразумные родители, — продолжал наш физик.
После уроков, когда мы спускались в парадную, я сказал Мишке:
— Вот учитель так учитель. Он и учит, и шутит.
— Да-а, — протянул Михикус. — Это нужно быть только Василием Тихоновичем, чтобы так весело, легко, понятно преподавать такой трудный предмет.
Ну, мой дорогой читатель, разве тебе не нравится наш физик?
Ну, чем он плох? Разве только тем, что всегда шутит, но успевает укладывать намеченный урок точно в 45 минут? Веселый же он, дядька, право!