Дмитрий Савватеевич Дмитриев (Дорошевич)

Дмитрий Савватеевич Дмитриев
автор Влас Михайлович Дорошевич
Опубл.: 1915. Источник: az.lib.ru

В. Дорошевич
Дмитрий Савватеевич Дмитриев

Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.

Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).


Мир праху этого мирного человека.

Что за необыкновенный совместитель!

Контролер театра Корша, исторический романист и священник.

Старые москвичи не могут себе представить «старого Корша» без Д. С. Дмитриева.

«Корша героических времен».

В коридоре, при входе в партер, с правой стороны — человек в сюртуке, невысокого роста, очень белокурый, глуховатый на одно ухо.

С тем недоумевающим и немного растерянным выражением лица, какое бывает у глухих.

— Ваш билет!

У Корша шли оригинальные пьесы.

Чехова, Невежина, Владимира Александрова и других.

У Корша были превосходные артисты.

Давыдов, Киселевский, Рощин-Инсаров, Градов-Соколов, Иванов-Козельский.

У Корша были великолепные режиссёры.

Яблочкин, Синельников.

У Корша не стало ни пьес, ни актеров, ни режиссёров, — остались одни сборы.

Сборы остались, несмотря ни на что.

Москва любит насиженные места.

А при входе в партер, с правой стороны, бессменно стоял белокурый, глуховатый человек.

— Извините. Ваш билет!

Мимо него проносился, дергаясь, жестикулируя, крича, бурно-пламенный Петр Иванович Кичеев.

Он умел только проклинать актеров или сравнивать с Сосницким. После первого акта он кричал с пеной на губах:

— Градов? Гнать! Помелом гнать со сцены! Из Москвы выслать его в двадцать четыре часа за такую игру! Лишить всех прав состояния.

После второго:

— Градов? Щепкин-с! Щепкин! Второй Щепкин! На площадь его вывести и театр вокруг него построить!

Медленно проходил, потирая руки и улыбаясь умной и тонкой улыбкой, Николай Петрович Кичеев.

Если он заходил в антракте к актеру и целовал:

— Позвольте вас поблагодарить за доставленное удовольствие!

Актер знал, что, значит, Николай Петрович назавтра его непременно:

— Выругает.

Бог знает почему, но он любил этот «иезуитизм».

Проходил «бог корректности» А.Д Курепин.

Пробегал непременно чем-нибудь, а особенно кем-нибудь увлеченный Н. О. Ракшанин.

Величественно проплывал «маститый критик» «Московских Ведомостей» С. В. Васильев-Флеров, с морским биноклем через плечо.

В белых гетрах.

Величественный.

Всем видом спрашивая:

— Разве я не Сарсэ?

Литератор Д. С. Дмитриев никогда не написал даже двух слов о театре.

Там, за плотно прикрытой дверью, играли прекрасные артисты.

Оттуда доносился взрыв хохота, гром аплодисментов.

А он сидел в коридоре и обдумывал, вероятно, свои исторические романы.

Что связывало его с театром такими странными узами?

Сколько мог ему платить «голуба-Корш»?

«Рубликов» шестьдесят.

Но это:

— Определенное.

А литература нечто:

— На воде вилами писанное.

Газеты в Москве вскакивали и лопались, как пузыри на луже после дождя.

И не появлялась ни одна новая газета без «большого исторического романа Д. С. Дмитриева».

О, эти милые романы!

Написанные на ученических тетрадках, четким ученическим почерком.

«Было прекрасное майское утро.

На площади в Новгороде шумел народ.

На возвышение вошел Гостомысл и, по русскому обычаю, поклонился на все четыре стороны.

— Тише, тише! — заговорили в народе, — дайте боярину Гостомыслу слово молвить!

— Он человек старый! — сказал посадский Иван. — Пусть молвит!

— И почтенный! — благоразумно добавил горожанин Петр.

— Братцы! — сказал проникновенным голосом боярин Гостомысл. — Земля наша велика!

— Верное слово молвил боярин! — зашумели в толпе.

— Действительно, что земля наша велика!

— Не объедешь, — со слезами приговаривала Мавра.

— И обильна! — продолжал Гостомысл.

— И это правильно! — зашумела толпа.

— Правду-матку режет боярин!

— Чего только у нас нет! И лесу, и дерева всякого, и ржи, и сена!

— И меду! — добавили другие.

— А порядку у нас нет! — сказал Гостомысл.

Взвыл народ.

— Это действительно! Нет у нас порядку.

— Какие же порядки, когда авчирашнего дня на торгу свеклой у меня взяли… — начала было Мавра, но ее перебили:

— Стой! Не замай! Пущай боярин настоящее слово молвит.

И Гостомысл, по русскому обычаю, поклонившись на все четыре стороны, продолжал:

— Что ж, братцы, нам делать?

Толпа задумалась.

Продолжение следует».

И читали.

Успех «Московского Листка» кружил головы.

— Всякому хотелось в Пастуховы!

«Московские Листки» возникали десятками. Про таких издателей спрашивали:

— Этот с чего газету издавать вздумал?

— Спать не может.

— Почему?

— Пастуховские лошади очень громко ржут.

Возникла «Московская Газета».

Кое-как питалась розницей, объявлениями. Но денег, чтобы даже объявить в других газетах о своем существовании, не было.

Сотрудники собрались.

— Позвольте, господа! Есть чудеснейший способ бесплатно объявить во всех газетах, что издается, мол, в Москве «Московская Газета»!

— Каким манером?

— Получить предостережение.

То были времена «трех предостережений».

— Все газеты обязаны будут напечатать, что объявлено «Московской Газете» первое предостережение.

— И интерес к газете явится!

— Опасная газета!

Выбрали сотрудника и поручили:

— Пиши на предостережение!

Сотрудник сел и начал писать «смело». Прочли и остались довольны:

— Здорово на первом.

Напечатали и стали ждать. Прошла неделя, — ничего.

— Эх, ты! Под предостережение даже написать не можешь! Пиши вовсю!

Сотрудник написал вовсю.

Смело, дерзко, возмутительно.

«Для верности» даже послали в Главное управление по делам печати несколько экземпляров, чтобы:

— Не прозевали!

Отчеркнули статью красным, синим карандашом, наставили знаков восклицательных, вопросительных. Написали на полях:

— Куда мы идем?

— Неужели такие вещи позволяют печатать?

— Чего смотрит цензура?

Прошла неделя, — ничего. Сотрудники возмутились:

— Ну, уж, брат! Какой же ты после этого писатель! Тебе говорят: рискуй! Жарь! Основы подрывай! Ты даже предостережения заслужить не можешь!

Сотрудник принялся в ужасе.

— Сибирью пахнет!

Писал и дрожал:

— Вот уж и тележку подали!

Статью напечатали, отчеркнули, наставили вопросительных, восклицательных знаков, ждут. Назавтра же телеграмма:

— Воспретить «Московской Газете» розницу и объявления.

Последние ресурсы кончились.

Заложили кое-что из носильного, собрали редактора в Петербург. Явился он в Главное управление по делам печати:

— Что? Смело слишком?

— Не смело, а глупо. Раз у вас напечатали глупую статью, — мы не обратили внимания. Другой раз еще глупее, — опять не обратили внимания. Наконец, в третий раз такую глупую, — мочи нет!

Газета начала быстро умирать.

Все разошлись.

Кто куда.

И только в фельетоне печатался «большой исторический роман Д. С. Дмитриева».

« — Что же нам теперь с тобой делать? — спросил Ермак Тимофеевич у своего верного есаула, по прозвищу Кольцо.

— А что, — почесываясь, отвечал Кольцо, — не покорить ли нам, атаман, Сибирь?

— Правильное слово молвил! — сказал, подумав, Ермак Тимофеевич. — Сибирь покорить знатно. Только, что ж мы с Сибирью делать-то будем?

— А поклонимся ею Грозному царю Ивану Васильевичу! — сказал есаул Кольцо.

— Верное слово сказал! — воскликнул Ермак Тимофеевич. — И как это мне раньше в голову не приходило?

И поцеловал своего верного есаула.

Продолжение следует».

И читали.

Издавалась газета «Голос Москвы». Теперешней только тезка. Сотрудников в ней было трое. Трое молодых людей, лет по 16-ти. Один был:

— Корреспондент по газетам.

Читал в газетах известия:

«Около города Подольска найден труп убитой неизвестной женщины. В убийстве подозревается мешанин Иванов».

И «украшал»:

«От собственного корреспондента. Тихая, мирная жизнь нашего богоспасаемого Подольска была нарушена таинственным и в высшей степени романтическим происшествием. На окраине города был найден труп неизвестной молодой женщины чарующей красоты. Незнакомка была одета в бальное кружевное платье, украшенное крупными бриллиантами. Около трупа рыдал богатый местный домовладелец, известный красавец Иванов. „Берите меня! — сказал он. — Это я убил ее, мою милую!“. Но имени убитой красавицы назвать не пожелал. Ходит много догадок».

Его спрашивали остальные двое товарищей по редакции:

— Что это у тебя всё красавиц убивают? Что ни труп, то красавица!

Он отвечал с гордостью:

— Публика это любит! Чтобы красавиц резали.

Другой был:

— Репортер по объявлениям.

Читал в «Московских Ведомостях» объявление:

«Сегодня членом ихтиологического общества г. Иевсеевым будет прочитан доклад „О строении плавников у акулы“. Начало в 7 часов».

Живописал:

«Вчера в стенах нашего старейшего университета произошло научное событие. Молодой отважный ученый-путешественник г. Иевсеев открыл тайны подводного царства…»

Он зачеркивал «царство» и для цензурности вставлял: «мира».

«Открыл тайны подводного мира и дал исчерпывающий доклад о строении плавников у акулы.

Эта редкая и крайне опасная рыба до сих пор ускользала от изучения наших ученых. С опасностью для жизни молодой отважный ученый исследовал строение ее плавников. Доклад произвел неотразимое впечатление. В науке предстоит переворот».

И, наконец, третий. Я его знавал:

— Сочинителем телеграмм.

Тогдашнее «Северное телеграфное агентство» за неплатеж денег телеграмм не давало.

И сотрудник писал:

«Мадрид, такого-то числа. — От нашего собственного корреспондента. — Вспыхнуло восстание кортесов».

— А что такое кортесы? — спрашивали товарищи.

— А черт их знает! Во всех газетах пишут, что в Испании есть кортесы. Должно быть, бунтовщики.

Газета в розницу продавалась. Потому доход.

Но подписчикам не рассылалась. За неплатежом денег ни разносчикам, ни почте. Издатель ехал в почтамт, получал подписные деньги и отправлялся в трактир Саврасенкова, на Тверском бульваре. Не домой, — там ждет судебный пристав. Не в редакцию, — там, наверно, ждал судебный пристав. А в кабинет. Спрашивал ножницы и ветчины.

Ветчину съедал, а пакет вскрывал, деньги клал в карман, а письма подписчиков с адресами отдавал половому:

— Выбросить!

Даже «корреспондент по газетам», «репортер по объявлениям» и «кортес» один за другим от голода ушли.

А в газете все еще печатался «большой исторический роман Д. С. Дмитриева».

« — Как же мне называть тебя, удалой добрый молодец? — спрашивал его пан Вишневецкий. — Не знаю, как звать тебя по имени, как величать по отчеству!

— Зовут меня, пан, Дмитрием, а по отечеству прозываюсь Ивановичем, — дерзко отвечал ему первый самозванец, — а еще зовут меня Царевичем!

— Вот на! — с недоверием сказал Вишневецкий. — Где же это видано, чтобы царевичи у простых шляхтичей в слугах служили!

— А служил я у тебя в слугах, — дерзко отвечал первый самозванец, — потому, что я принужден скрываться.

Вишневецкий задумался.

— Это похоже на правду! — вымолвил он, наконец. — Что же теперь ты намерен делать?

— А теперь думаю я покорить Россию! — отвечал первый самозванец.

— Твое дело! — ответил Вишневецкий.

— А поможешь ли ты мне? — спросил первый самозванец.

Продолжение следует».

И читали.

А. Я. Липскеров издавал «Новости Дня».

Сотрудников не было.

Причина банальная:

— Не хватало денег.

А. Я. Липскеров говорил знакомым, заходившим к нему поболтать:

— Чего так сидите? Взяли бы ножницы, вырезали что-нибудь.

Знакомые брали ножницы и вырезали из газет, что им нравилось. Метранпаж В. И. Коротков, корректор Дорошевич:

— Семь отчетов об одном и том же процессе прислали!

Сотрудник был один.

«Корреспондент американских газет» Гиллин. Он писал на каком-то американском языке.

— В наш канканисто-шантажисто-салонистый век ультра-кулинарно-комильфотных желудков, железнодорожных тузов-концессионеров, пшютов и вланов обеих столиц".

Словом:

А в чем дело, — неизвестно.

А в фельетоне газеты печатался «большой исторический роман Д. С. Дмитриева».

« — Так неужто ж, — восклицал Кочубей, — ты и впрямь, Мазепа, хочешь изменить Государю Петру Великому?

— А зачем, — восклицал Мазепа, мрачно сверкая очами, — зачем он на почестном пиру таскал меня за усы!

— Не дело, брат, ты задумал! — вздохнув, сказал Кочубей, — Не идут мне после твоих слов в горло ни мед твой густой, ни брага твоя хмельная, не обессудь на этом!

И пошел к двери.

— Куда же ты? — спросил его Мазепа, мрачно сверкая очами. — Или ты не со мною?

— Делай, что сам знаешь! — отвечал загадочно Кочубей. — А я буду делать, что указывает мне мой долг!

Мазепа стукнул кулаками по столу.

Продолжение следует».

И читали.

Публика, как корова, пережевывала эти романы.

— Бога, Дмитрий Савватеевич, побойтесь! — восклицал один из издателей. — Елизавета Петровна у вас десятый фельетон говорит, пока по Тверской в карете едет! Да что ж, Тверская-то в сто верст длиною?!

Такая литература и такие писатели водятся только в Москве.

Д. С. Дмитриев читался.

И очень читался.

Чем объяснить?

Вероятно, нашим малым знакомством с историей, нашей большой любовью к истории.

Мы знаем только Иловайского, и человек, знающий Беллярминова, для нас полон интереса.

Публика любит:

— Поговорить о старине.

И этой бесхитростной публике нравился бесхитростный Дмитриев, его добрые бабушкины рассказы, бесконечные повести про бояр и изменников.

Где старина была простодушна, бояре сановиты, изменники сверкали глазами, добрые молодцы удалы, а красные девушки, в конце концов, выходили замуж.

Тихо и мелко, — как река Москва.

Д. С. Дмитриев был последним, отдаленным, слабым эхом Загоскина и Зотова.

С ним, вероятно, кончилась эта тихая историческая воркотня… Он был все-таки близок к театру. Был литератором.

Можно было думать, что он окончит тем, что захочет открыть театр, основать газету.

А он сделался священником.

Почему?

Какой переворот совершился в его душе?

Почему он служил контролером в театре?

Почему он занимался литературой?

Мы все знали его десятки лет и не знали совсем.

Как он жил?

Откуда он появлялся?

Куда он уходил?

Он жил в своей скорлупе.

Появлялись новые газеты.

И совсем:

— Улитка, высуни рога!

Откуда-то появлялся Д. С. Дмитриев.

С ученическими тетрадками, в которых четким, наивным ученическим почерком был написан исторический роман.

— Какие смешные гроши ему платили! Платили ли?

Не знаю.

Он снова появлялся в тот день, когда газета рушилась.

Один кричал, что:

— Он напишет письмо во все газеты!

Другой «организовывал протест сотрудников».

Третий собирался:

— Застрелить издателя!

А Д. С. Дмитриев так же тихо, скромно, мирно говорил:

— У меня тут полрукописи осталось ненапечатанной. Нельзя ли получить?

Бережно складывал ученические, затрепанные в наборной тетрадки и куда-то уходил.

До новой газеты.

В свою скорлупу.

Он скромно начал контролером в театре и скромно кончил в вагоне трамвая.

Я знал его добрых 30 лет и с интересом послушал бы, если бы кто-нибудь рассказал мне:

— Что такое был Дмитрий Савватеевич Дмитриев.

Мне кажется, что и в жизни для него было, как в театре Корша.

Там, за дверью, играли превосходные и ужасные актеры, ставились и рушились грандиозные и ужасные пьесы, раздавались взрывы безумного хохота, стоны, громы аплодисментов, бури свистов, люди скрежетали зубами, пели победные песни, все волновались, кипели, неистовствовали.

А он сидел в коридоре и обдумывал свои бесконечные, как старинное вязание, исторические романы.

А, может быть, это истинная мудрость!

— Блаженны далекие от жизни.

КОММЕНТАРИИ

Театральные очерки В. М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том «Сцена» девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И. Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.

Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А. Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве «Петроград» небольшую книжечку «Старая театральная Москва» (Пг. —М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания («Рассказы и очерки», М., «Московский рабочий», 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., «Московский рабочий», 1986; Рассказы и очерки. М., «Современник», 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти «возвраты» вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М. Г. Савиной повторяется «история с полтавским помещиком». Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, «швов» не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: «Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор».

В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран «средний вариант» — сохранен и кугелевский «монтаж», и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.

Тем не менее за пределами и «кугелевского» издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.

В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник «Старая театральная Москва», целиком включен восьмой том собрания сочинений «Сцена». Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — «Одесского листка», «Петербургской газеты», «России», «Русского слова».

Примечания А. Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.

Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, «неправильного» синтаксиса Дорошевича, его знаменитой «короткой строки», разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Старая театральная Москва. — В. М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А. Р. Кугеля. Пг. —М., «Петроград», 1923.

Литераторы и общественные деятели. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1905.

Сцена. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1907.

ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).

ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).

ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).

ДМИТРИЙ САВВАТЕЕВИЧ ДМИТРИЕВ

Впервые — «Русское слово», 1915, 29 марта, № 71.

Дмитриев Дмитрий Савватиевич (1848—1915) — русский писатель, драматург. Автор многочисленных исторических романов и повестей, написанных в духе массовой, «народной» беллетристики, и пьес для «народных сцен». В 80-е годы служил билетером в Театре Ф. А. Корша. В 1908 г. принял сан священника.

Яблочкин Александр Александрович (1821—1895) — русский режиссёр и актер. Работал в провинции, был главным режиссером в Александрийском театре, ставил спектакли в театрах Ф. А. Корша и М. В. Лентовского.

Синельников Николай Николаевич (1855—1939 — русский режиссёр, актер, театральный деятель. Работал в провинции и в Москве. В 1900—1909 гг. был главным режиссёром Театра Корша.

Сосницкий Иван Иванович (1794—1872) — русский актер. Играл на сцене Петербургского театра, в молодости прославился в ролях молодых фатов, затем — как мастер отточенных социальных характеристик.

Курепин Александр Дмитриевич (1846—1891) — русский журналист, редактор журнала «Будильник» (с 1883 г.), фельетонист газеты «Новое время» (в 1876—1891 гг.).

О, эти милые романы! — Имеются в виду такие «исторические произведения» Д. С. Дмитриева как романы «Государева невеста» (М., 1899), «Иван Мазепа» (М., 1899), «Таинственный дом» (М., 1901), «Золотой век» (М, 1902) и др.

Гостомысл (1-я половина IX в.) — полулегендарный первый новгородский посадник, который якобы завещал призвать варягов.

Пастуховские лошади очень громко ржут. — Имеется в виду материальное преуспеяние издателя «Московского листка» Н. И. Пастухова, позволившее ему завести собственную конюшню. См. также комм. к очерку «Петроний оперного партера».

«Московская газета» — выходила в 1882—1884 гг., издание бульварного характера.

То были времена «трех предостережений». — Согласно закону о печати 1865 г. и Временным правилам о печати 1882 г., после трех предостережений периодическое издание власть могла приостановить или закрыть.

Ермак Тимофеевич (умер в 1585 г.) --казачий атаман, завоеватель Сибири.

«Голос Москвы» — газета, выходившая в 1885—1886 гг., издание бульварного характера.

Теперешней только тезка. — Имеется в виду газета «Голос Москвы», выходившая в 1906—1915 гг., орган партии октябристов.

«Северное телеграфное агентство» — работало в Петербурге в 1882—1894 гг., выпускало бюллетень с телеграммами, распространявшийся по подписке.

Кортесы — парламенты в Испании и Португалии (до 1911 г.).

пшютов и вланов (от фр. vlan — трах! бац!) — хлыщей и проходимцев.

Кочубей Василий Леонтьевич (1640—1708) — деятель украинской казацкой генеральной старшины, предупредил Петра I о готовившейся измене гетмана Мазепы, был казнен последним.

Мазепа Иван Степанович (1644—1709) — гетман Украины (1687—1708).

Петр Великий, Петр I (1672—1725) — русский царь, первый российский император (с 1721).

Елизавета Петровна (1709—1761) — российская императрица с 1741 г.

Иловайский Дмитрий Иванович (1832—1920) — русский историк, автор многих научных трудов, а также популярных учебников по русской и всеобщей истории для средней школы.

Беллярминов Иван Иванович (1837—?) — русский историк, педагог, автор учебников «Курс русской истории», «Курс всеобщей истории» и др.

Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) — русский писатель, автор популярных исторических романов, зачинатель русского исторического романа как жанра.

Зотов Рафаил Михайлович (1795—1871) — русский писатель и театральный деятель, автор исторических романов, рассчитанных на непритязательного читателя.