Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
Мир праху этого мирного человека.
Что за необыкновенный совместитель!
Контролер театра Корша, исторический романист и священник.
Старые москвичи не могут себе представить «старого Корша» без Д. С. Дмитриева.
«Корша героических времен».
В коридоре, при входе в партер, с правой стороны — человек в сюртуке, невысокого роста, очень белокурый, глуховатый на одно ухо.
С тем недоумевающим и немного растерянным выражением лица, какое бывает у глухих.
— Ваш билет!
У Корша шли оригинальные пьесы.
Чехова, Невежина, Владимира Александрова и других.
У Корша были превосходные артисты.
Давыдов, Киселевский, Рощин-Инсаров, Градов-Соколов, Иванов-Козельский.
У Корша были великолепные режиссёры.
Яблочкин, Синельников.
У Корша не стало ни пьес, ни актеров, ни режиссёров, — остались одни сборы.
Сборы остались, несмотря ни на что.
Москва любит насиженные места.
А при входе в партер, с правой стороны, бессменно стоял белокурый, глуховатый человек.
— Извините. Ваш билет!
Мимо него проносился, дергаясь, жестикулируя, крича, бурно-пламенный Петр Иванович Кичеев.
Он умел только проклинать актеров или сравнивать с Сосницким. После первого акта он кричал с пеной на губах:
— Градов? Гнать! Помелом гнать со сцены! Из Москвы выслать его в двадцать четыре часа за такую игру! Лишить всех прав состояния.
После второго:
— Градов? Щепкин-с! Щепкин! Второй Щепкин! На площадь его вывести и театр вокруг него построить!
Медленно проходил, потирая руки и улыбаясь умной и тонкой улыбкой, Николай Петрович Кичеев.
Если он заходил в антракте к актеру и целовал:
— Позвольте вас поблагодарить за доставленное удовольствие!
Актер знал, что, значит, Николай Петрович назавтра его непременно:
— Выругает.
Бог знает почему, но он любил этот «иезуитизм».
Проходил «бог корректности» А.Д Курепин.
Пробегал непременно чем-нибудь, а особенно кем-нибудь увлеченный Н. О. Ракшанин.
Величественно проплывал «маститый критик» «Московских Ведомостей» С. В. Васильев-Флеров, с морским биноклем через плечо.
В белых гетрах.
Величественный.
Всем видом спрашивая:
— Разве я не Сарсэ?
Литератор Д. С. Дмитриев никогда не написал даже двух слов о театре.
Там, за плотно прикрытой дверью, играли прекрасные артисты.
Оттуда доносился взрыв хохота, гром аплодисментов.
А он сидел в коридоре и обдумывал, вероятно, свои исторические романы.
Что связывало его с театром такими странными узами?
Сколько мог ему платить «голуба-Корш»?
«Рубликов» шестьдесят.
Но это:
— Определенное.
А литература нечто:
— На воде вилами писанное.
Газеты в Москве вскакивали и лопались, как пузыри на луже после дождя.
И не появлялась ни одна новая газета без «большого исторического романа Д. С. Дмитриева».
О, эти милые романы!
Написанные на ученических тетрадках, четким ученическим почерком.
«Было прекрасное майское утро.
На площади в Новгороде шумел народ.
На возвышение вошел Гостомысл и, по русскому обычаю, поклонился на все четыре стороны.
— Тише, тише! — заговорили в народе, — дайте боярину Гостомыслу слово молвить!
— Он человек старый! — сказал посадский Иван. — Пусть молвит!
— И почтенный! — благоразумно добавил горожанин Петр.
— Братцы! — сказал проникновенным голосом боярин Гостомысл. — Земля наша велика!
— Верное слово молвил боярин! — зашумели в толпе.
— Действительно, что земля наша велика!
— Не объедешь, — со слезами приговаривала Мавра.
— И обильна! — продолжал Гостомысл.
— И это правильно! — зашумела толпа.
— Правду-матку режет боярин!
— Чего только у нас нет! И лесу, и дерева всякого, и ржи, и сена!
— И меду! — добавили другие.
— А порядку у нас нет! — сказал Гостомысл.
Взвыл народ.
— Это действительно! Нет у нас порядку.
— Какие же порядки, когда авчирашнего дня на торгу свеклой у меня взяли… — начала было Мавра, но ее перебили:
— Стой! Не замай! Пущай боярин настоящее слово молвит.
И Гостомысл, по русскому обычаю, поклонившись на все четыре стороны, продолжал:
— Что ж, братцы, нам делать?
Толпа задумалась.
Продолжение следует».
И читали.
Успех «Московского Листка» кружил головы.
— Всякому хотелось в Пастуховы!
«Московские Листки» возникали десятками. Про таких издателей спрашивали:
— Этот с чего газету издавать вздумал?
— Спать не может.
— Почему?
— Пастуховские лошади очень громко ржут.
Возникла «Московская Газета».
Кое-как питалась розницей, объявлениями. Но денег, чтобы даже объявить в других газетах о своем существовании, не было.
Сотрудники собрались.
— Позвольте, господа! Есть чудеснейший способ бесплатно объявить во всех газетах, что издается, мол, в Москве «Московская Газета»!
— Каким манером?
— Получить предостережение.
То были времена «трех предостережений».
— Все газеты обязаны будут напечатать, что объявлено «Московской Газете» первое предостережение.
— И интерес к газете явится!
— Опасная газета!
Выбрали сотрудника и поручили:
— Пиши на предостережение!
Сотрудник сел и начал писать «смело». Прочли и остались довольны:
— Здорово на первом.
Напечатали и стали ждать. Прошла неделя, — ничего.
— Эх, ты! Под предостережение даже написать не можешь! Пиши вовсю!
Сотрудник написал вовсю.
Смело, дерзко, возмутительно.
«Для верности» даже послали в Главное управление по делам печати несколько экземпляров, чтобы:
— Не прозевали!
Отчеркнули статью красным, синим карандашом, наставили знаков восклицательных, вопросительных. Написали на полях:
— Куда мы идем?
— Неужели такие вещи позволяют печатать?
— Чего смотрит цензура?
Прошла неделя, — ничего. Сотрудники возмутились:
— Ну, уж, брат! Какой же ты после этого писатель! Тебе говорят: рискуй! Жарь! Основы подрывай! Ты даже предостережения заслужить не можешь!
Сотрудник принялся в ужасе.
— Сибирью пахнет!
Писал и дрожал:
— Вот уж и тележку подали!
Статью напечатали, отчеркнули, наставили вопросительных, восклицательных знаков, ждут. Назавтра же телеграмма:
— Воспретить «Московской Газете» розницу и объявления.
Последние ресурсы кончились.
Заложили кое-что из носильного, собрали редактора в Петербург. Явился он в Главное управление по делам печати:
— Что? Смело слишком?
— Не смело, а глупо. Раз у вас напечатали глупую статью, — мы не обратили внимания. Другой раз еще глупее, — опять не обратили внимания. Наконец, в третий раз такую глупую, — мочи нет!
Газета начала быстро умирать.
Все разошлись.
Кто куда.
И только в фельетоне печатался «большой исторический роман Д. С. Дмитриева».
« — Что же нам теперь с тобой делать? — спросил Ермак Тимофеевич у своего верного есаула, по прозвищу Кольцо.
— А что, — почесываясь, отвечал Кольцо, — не покорить ли нам, атаман, Сибирь?
— Правильное слово молвил! — сказал, подумав, Ермак Тимофеевич. — Сибирь покорить знатно. Только, что ж мы с Сибирью делать-то будем?
— А поклонимся ею Грозному царю Ивану Васильевичу! — сказал есаул Кольцо.
— Верное слово сказал! — воскликнул Ермак Тимофеевич. — И как это мне раньше в голову не приходило?
И поцеловал своего верного есаула.
Продолжение следует».
И читали.
Издавалась газета «Голос Москвы». Теперешней только тезка. Сотрудников в ней было трое. Трое молодых людей, лет по 16-ти. Один был:
— Корреспондент по газетам.
Читал в газетах известия:
«Около города Подольска найден труп убитой неизвестной женщины. В убийстве подозревается мешанин Иванов».
И «украшал»:
«От собственного корреспондента. Тихая, мирная жизнь нашего богоспасаемого Подольска была нарушена таинственным и в высшей степени романтическим происшествием. На окраине города был найден труп неизвестной молодой женщины чарующей красоты. Незнакомка была одета в бальное кружевное платье, украшенное крупными бриллиантами. Около трупа рыдал богатый местный домовладелец, известный красавец Иванов. „Берите меня! — сказал он. — Это я убил ее, мою милую!“. Но имени убитой красавицы назвать не пожелал. Ходит много догадок».
Его спрашивали остальные двое товарищей по редакции:
— Что это у тебя всё красавиц убивают? Что ни труп, то красавица!
Он отвечал с гордостью:
— Публика это любит! Чтобы красавиц резали.
Другой был:
— Репортер по объявлениям.
Читал в «Московских Ведомостях» объявление:
«Сегодня членом ихтиологического общества г. Иевсеевым будет прочитан доклад „О строении плавников у акулы“. Начало в 7 часов».
Живописал:
«Вчера в стенах нашего старейшего университета произошло научное событие. Молодой отважный ученый-путешественник г. Иевсеев открыл тайны подводного царства…»
Он зачеркивал «царство» и для цензурности вставлял: «мира».
«Открыл тайны подводного мира и дал исчерпывающий доклад о строении плавников у акулы.
Эта редкая и крайне опасная рыба до сих пор ускользала от изучения наших ученых. С опасностью для жизни молодой отважный ученый исследовал строение ее плавников. Доклад произвел неотразимое впечатление. В науке предстоит переворот».
И, наконец, третий. Я его знавал:
— Сочинителем телеграмм.
Тогдашнее «Северное телеграфное агентство» за неплатеж денег телеграмм не давало.
И сотрудник писал:
«Мадрид, такого-то числа. — От нашего собственного корреспондента. — Вспыхнуло восстание кортесов».
— А что такое кортесы? — спрашивали товарищи.
— А черт их знает! Во всех газетах пишут, что в Испании есть кортесы. Должно быть, бунтовщики.
Газета в розницу продавалась. Потому доход.
Но подписчикам не рассылалась. За неплатежом денег ни разносчикам, ни почте. Издатель ехал в почтамт, получал подписные деньги и отправлялся в трактир Саврасенкова, на Тверском бульваре. Не домой, — там ждет судебный пристав. Не в редакцию, — там, наверно, ждал судебный пристав. А в кабинет. Спрашивал ножницы и ветчины.
Ветчину съедал, а пакет вскрывал, деньги клал в карман, а письма подписчиков с адресами отдавал половому:
— Выбросить!
Даже «корреспондент по газетам», «репортер по объявлениям» и «кортес» один за другим от голода ушли.
А в газете все еще печатался «большой исторический роман Д. С. Дмитриева».
« — Как же мне называть тебя, удалой добрый молодец? — спрашивал его пан Вишневецкий. — Не знаю, как звать тебя по имени, как величать по отчеству!
— Зовут меня, пан, Дмитрием, а по отечеству прозываюсь Ивановичем, — дерзко отвечал ему первый самозванец, — а еще зовут меня Царевичем!
— Вот на! — с недоверием сказал Вишневецкий. — Где же это видано, чтобы царевичи у простых шляхтичей в слугах служили!
— А служил я у тебя в слугах, — дерзко отвечал первый самозванец, — потому, что я принужден скрываться.
Вишневецкий задумался.
— Это похоже на правду! — вымолвил он, наконец. — Что же теперь ты намерен делать?
— А теперь думаю я покорить Россию! — отвечал первый самозванец.
— Твое дело! — ответил Вишневецкий.
— А поможешь ли ты мне? — спросил первый самозванец.
Продолжение следует».
И читали.
А. Я. Липскеров издавал «Новости Дня».
Сотрудников не было.
Причина банальная:
— Не хватало денег.
А. Я. Липскеров говорил знакомым, заходившим к нему поболтать:
— Чего так сидите? Взяли бы ножницы, вырезали что-нибудь.
Знакомые брали ножницы и вырезали из газет, что им нравилось. Метранпаж В. И. Коротков, корректор Дорошевич:
— Семь отчетов об одном и том же процессе прислали!
Сотрудник был один.
«Корреспондент американских газет» Гиллин. Он писал на каком-то американском языке.
— В наш канканисто-шантажисто-салонистый век ультра-кулинарно-комильфотных желудков, железнодорожных тузов-концессионеров, пшютов и вланов обеих столиц".
Словом:
А в чем дело, — неизвестно.
А в фельетоне газеты печатался «большой исторический роман Д. С. Дмитриева».
« — Так неужто ж, — восклицал Кочубей, — ты и впрямь, Мазепа, хочешь изменить Государю Петру Великому?
— А зачем, — восклицал Мазепа, мрачно сверкая очами, — зачем он на почестном пиру таскал меня за усы!
— Не дело, брат, ты задумал! — вздохнув, сказал Кочубей, — Не идут мне после твоих слов в горло ни мед твой густой, ни брага твоя хмельная, не обессудь на этом!
И пошел к двери.
— Куда же ты? — спросил его Мазепа, мрачно сверкая очами. — Или ты не со мною?
— Делай, что сам знаешь! — отвечал загадочно Кочубей. — А я буду делать, что указывает мне мой долг!
Мазепа стукнул кулаками по столу.
Продолжение следует».
И читали.
Публика, как корова, пережевывала эти романы.
— Бога, Дмитрий Савватеевич, побойтесь! — восклицал один из издателей. — Елизавета Петровна у вас десятый фельетон говорит, пока по Тверской в карете едет! Да что ж, Тверская-то в сто верст длиною?!
Такая литература и такие писатели водятся только в Москве.
Д. С. Дмитриев читался.
И очень читался.
Чем объяснить?
Вероятно, нашим малым знакомством с историей, нашей большой любовью к истории.
Мы знаем только Иловайского, и человек, знающий Беллярминова, для нас полон интереса.
Публика любит:
— Поговорить о старине.
И этой бесхитростной публике нравился бесхитростный Дмитриев, его добрые бабушкины рассказы, бесконечные повести про бояр и изменников.
Где старина была простодушна, бояре сановиты, изменники сверкали глазами, добрые молодцы удалы, а красные девушки, в конце концов, выходили замуж.
Тихо и мелко, — как река Москва.
Д. С. Дмитриев был последним, отдаленным, слабым эхом Загоскина и Зотова.
С ним, вероятно, кончилась эта тихая историческая воркотня… Он был все-таки близок к театру. Был литератором.
Можно было думать, что он окончит тем, что захочет открыть театр, основать газету.
А он сделался священником.
Почему?
Какой переворот совершился в его душе?
Почему он служил контролером в театре?
Почему он занимался литературой?
Мы все знали его десятки лет и не знали совсем.
Как он жил?
Откуда он появлялся?
Куда он уходил?
Он жил в своей скорлупе.
Появлялись новые газеты.
И совсем:
— Улитка, высуни рога!
Откуда-то появлялся Д. С. Дмитриев.
С ученическими тетрадками, в которых четким, наивным ученическим почерком был написан исторический роман.
— Какие смешные гроши ему платили! Платили ли?
Не знаю.
Он снова появлялся в тот день, когда газета рушилась.
Один кричал, что:
— Он напишет письмо во все газеты!
Другой «организовывал протест сотрудников».
Третий собирался:
— Застрелить издателя!
А Д. С. Дмитриев так же тихо, скромно, мирно говорил:
— У меня тут полрукописи осталось ненапечатанной. Нельзя ли получить?
Бережно складывал ученические, затрепанные в наборной тетрадки и куда-то уходил.
До новой газеты.
В свою скорлупу.
Он скромно начал контролером в театре и скромно кончил в вагоне трамвая.
Я знал его добрых 30 лет и с интересом послушал бы, если бы кто-нибудь рассказал мне:
— Что такое был Дмитрий Савватеевич Дмитриев.
Мне кажется, что и в жизни для него было, как в театре Корша.
Там, за дверью, играли превосходные и ужасные актеры, ставились и рушились грандиозные и ужасные пьесы, раздавались взрывы безумного хохота, стоны, громы аплодисментов, бури свистов, люди скрежетали зубами, пели победные песни, все волновались, кипели, неистовствовали.
А он сидел в коридоре и обдумывал свои бесконечные, как старинное вязание, исторические романы.
А, может быть, это истинная мудрость!
— Блаженны далекие от жизни.
Театральные очерки В. М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том «Сцена» девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И. Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А. Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве «Петроград» небольшую книжечку «Старая театральная Москва» (Пг. —М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания («Рассказы и очерки», М., «Московский рабочий», 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., «Московский рабочий», 1986; Рассказы и очерки. М., «Современник», 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти «возвраты» вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М. Г. Савиной повторяется «история с полтавским помещиком». Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, «швов» не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: «Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор».
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран «средний вариант» — сохранен и кугелевский «монтаж», и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и «кугелевского» издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник «Старая театральная Москва», целиком включен восьмой том собрания сочинений «Сцена». Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — «Одесского листка», «Петербургской газеты», «России», «Русского слова».
Примечания А. Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, «неправильного» синтаксиса Дорошевича, его знаменитой «короткой строки», разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В. М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А. Р. Кугеля. Пг. —М., «Петроград», 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — «Русское слово», 1915, 29 марта, № 71.
Дмитриев Дмитрий Савватиевич (1848—1915) — русский писатель, драматург. Автор многочисленных исторических романов и повестей, написанных в духе массовой, «народной» беллетристики, и пьес для «народных сцен». В 80-е годы служил билетером в Театре Ф. А. Корша. В 1908 г. принял сан священника.
Яблочкин Александр Александрович (1821—1895) — русский режиссёр и актер. Работал в провинции, был главным режиссером в Александрийском театре, ставил спектакли в театрах Ф. А. Корша и М. В. Лентовского.
Синельников Николай Николаевич (1855—1939 — русский режиссёр, актер, театральный деятель. Работал в провинции и в Москве. В 1900—1909 гг. был главным режиссёром Театра Корша.
Сосницкий Иван Иванович (1794—1872) — русский актер. Играл на сцене Петербургского театра, в молодости прославился в ролях молодых фатов, затем — как мастер отточенных социальных характеристик.
Курепин Александр Дмитриевич (1846—1891) — русский журналист, редактор журнала «Будильник» (с 1883 г.), фельетонист газеты «Новое время» (в 1876—1891 гг.).
О, эти милые романы! — Имеются в виду такие «исторические произведения» Д. С. Дмитриева как романы «Государева невеста» (М., 1899), «Иван Мазепа» (М., 1899), «Таинственный дом» (М., 1901), «Золотой век» (М, 1902) и др.
Гостомысл (1-я половина IX в.) — полулегендарный первый новгородский посадник, который якобы завещал призвать варягов.
Пастуховские лошади очень громко ржут. — Имеется в виду материальное преуспеяние издателя «Московского листка» Н. И. Пастухова, позволившее ему завести собственную конюшню. См. также комм. к очерку «Петроний оперного партера».
«Московская газета» — выходила в 1882—1884 гг., издание бульварного характера.
То были времена «трех предостережений». — Согласно закону о печати 1865 г. и Временным правилам о печати 1882 г., после трех предостережений периодическое издание власть могла приостановить или закрыть.
Ермак Тимофеевич (умер в 1585 г.) --казачий атаман, завоеватель Сибири.
«Голос Москвы» — газета, выходившая в 1885—1886 гг., издание бульварного характера.
Теперешней только тезка. — Имеется в виду газета «Голос Москвы», выходившая в 1906—1915 гг., орган партии октябристов.
«Северное телеграфное агентство» — работало в Петербурге в 1882—1894 гг., выпускало бюллетень с телеграммами, распространявшийся по подписке.
Кортесы — парламенты в Испании и Португалии (до 1911 г.).
…пшютов и вланов (от фр. vlan — трах! бац!) — хлыщей и проходимцев.
Кочубей Василий Леонтьевич (1640—1708) — деятель украинской казацкой генеральной старшины, предупредил Петра I о готовившейся измене гетмана Мазепы, был казнен последним.
Мазепа Иван Степанович (1644—1709) — гетман Украины (1687—1708).
Петр Великий, Петр I (1672—1725) — русский царь, первый российский император (с 1721).
Елизавета Петровна (1709—1761) — российская императрица с 1741 г.
Иловайский Дмитрий Иванович (1832—1920) — русский историк, автор многих научных трудов, а также популярных учебников по русской и всеобщей истории для средней школы.
Беллярминов Иван Иванович (1837—?) — русский историк, педагог, автор учебников «Курс русской истории», «Курс всеобщей истории» и др.
Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) — русский писатель, автор популярных исторических романов, зачинатель русского исторического романа как жанра.
Зотов Рафаил Михайлович (1795—1871) — русский писатель и театральный деятель, автор исторических романов, рассчитанных на непритязательного читателя.