ДИРСЛЭЙЕРЪ (*).
править(*) Deerslayer буквально — «убиватель оленей». Читателямъ «Отеч. Записокъ» уже извѣстенъ герой этого романа подъ именемъ Патфайндера (въ романѣ «Путеводитель въ Пустынѣ», напечатанномъ въ «Отеч. Запискахъ» въ 1840 году).
I.
правитьЕсть радость на приморскомъ брегѣ,
И есть гармонія въ семъ говорѣ валовъ,
Дробящихся въ пустынномъ бѣгѣ,
Я ближняго люблю -- но ты, природа мать,
Для сердца ты всего дороже!
Съ тобой, владычица, привыкъ я забывать
И то, чѣмъ былъ, какъ былъ моложе,
"И то, чѣмъ нынѣ сталъ подъ холодомъ годовъ;
Тобою въ чувствахъ оживаю:
Ихъ выразить душа не знаетъ стройныхъ словъ,
И какъ молчать объ нихъ, не знаю.
Разнообразіе событій имѣетъ на человѣческую фантазію дѣйствіе времени. Кто много путешествовалъ и видѣлъ, тотъ способенъ вообразить, что онъ жилъ очень-долго, и народная исторія, обильная фактами, весьма-скоро принимаетъ древнія формы. Иначе мы не можемъ понять и объяснить этотъ достопочтенный видъ, въ какомъ уже представляются намъ американскія лѣтописи. Далекъ, повидимому, и слишкомъ-теменъ первоначальный періодъ колоніальной исторіи; тысячи многосложныхъ перемѣнъ и событій переплетаются и путаются въ звѣньяхъ историческихъ воспоминаній, набрасывая густой туманъ на колыбель народа, пережившаго, повидимому, длинный рядъ замѣчательныхъ эпохъ, а между-тѣмъ четыре только поколѣнія, ни больше, ни меньше, передаютъ подъ формой преданія изъ устъ въ уста все то, что совершилъ на этой почвѣ образованный европейскій человѣкъ. Народонаселеніе Нью-Йорка, одного только Нью-Йорка, превышаетъ въ матеріальномъ смыслѣ народонаселеніе всей швейцарской конфедераціи, а прошло всего лишь двѣсти лѣтъ, какъ Голландцы своими поселеніями начали выводить эту страну изъ варварскаго состоянія. Ясно, стало-быть, что сановитая древность въ этихъ случаяхъ не болѣе, какъ оптическій обманъ, который исчезаетъ самъ собою, когда приближаешься къ нему съ хронологіей въ рукахъ.
Имѣя въ виду подобную перспективу событій, читатель не долженъ слишкомъ изумляться при взглядѣ на картины романиста, тѣмъ болѣе, что нѣкоторыя дополнительныя объясненія дадутъ ему возможность правильно представлять состояніе общества, которое мы намѣрены изобразить. Извѣстно, что поселенія на восточныхъ берегахъ Гудсона, не далѣе какъ за сто лѣтъ, еще не были свободны отъ набѣга Индійцевъ, и даже до-сихъ-поръ, по закраинамъ той же рѣки, на разстояніе ружейнаго выстрѣла отъ Албани, существуетъ резиденція младшей отрасли Ван-Ренислеровъ, которые строили здѣсь свои укрѣпленія для защиты отъ этихъ хитрыхъ враговъ. Многіе другіе памятники, разбросанные въ самомъ центрѣ современной американской цивилизаціи, неоспоримо свидѣтельствуютъ, что безопасность противъ туземныхъ дикарей утверждена въ самый короткій промежутокъ времени, который равняется продолженію обыкновенной человѣческой жизни.
Событія нашей повѣсти заключаются между 1740 и 1745 годами, когда обитаемыя части нью-йоркской колоніи ограничивались четырьмя атлантическими графствами, по обѣимъ сторонамъ Гудсона, отъ его устья до водопадовъ при его истокѣ, и еще нѣсколькими сосѣдними областями по берегамъ Могока и Скогари. Широкія полосы дѣвственной почвы простирались до самой Новой-Англіи, представляя густые, непроходимые лѣса, въ которыхъ свободно могъ укрываться туземный воинъ въ своей безшумной обуви изъ кожи дикаго звѣря. Стало-быть, вся страна къ востоку отъ Миссисиппи, представляла въ ту пору обширное протяженіе лѣсовъ, окаймленныхъ по краямъ весьма-незначительною частью обработанной земли, пересѣкаемой блестящею поверхностью рѣкъ и озеръ. Въ этой обширной картинѣ торжественнаго уединенія, описываемый нами уголокъ, самъ-по-себѣ, совершенно ничтоженъ; но если читатель получитъ о немъ вѣрную идею, нѣтъ сомнѣнія, въ головѣ его образуются правильныя понятія обо всей этой странѣ, за исключеніемъ, разумѣется, частнѣйшихъ подробностей, которыя не могутъ, имѣть большой важности.
Но, при всѣхъ перемѣнахъ, произведенныхъ человѣкомъ, природа вѣчно неизмѣнна въ своихъ основныхъ законахъ. Время сѣянія и время жатвы возвращаются и проходятъ съ незыблемою точностью, представляя человѣку благороднѣйшій случай испытывать высокія силы своего всеобъемлющаго духа въ познаніи вѣчныхъ законовъ, которыми упрочивается это безконечное однообразіе. Цѣлыя столѣтія знойное лѣтнее солнце согрѣвало вершины этихъ благородныхъ дубовъ и сосенъ, вѣчно зеленыхъ, распространяя свою теплоту до ихъ послѣднихъ корней, какъ вдругъ во глубинѣ этого лѣса раздались человѣческіе голоса, перекликавшіеся одинъ съ другимъ. Это было въ одинъ изъ іюньскихъ дней, когда листья высокихъ деревъ омывались потоками свѣта, и когда ихъ вѣтви возвышались въ мрачномъ величіи, отбрасывая отъ себя отдаленную тѣнь. Перекликались, очевидно, два человѣка, потерявшіе дорогу и хотѣвшіе встрѣтиться другъ съ другомъ. Наконецъ, пронзительный крикъ возвѣстилъ объ успѣхѣ, и въ то же мгновеніе какой-то человѣкъ, пробираясь по лабиринту густаго кустарника на закраинѣ болота, вышелъ на долину, образовавшуюся въ лѣсу отъ опустошеній бури и огня.
— Вотъ здѣсь можно перевести духъ, сказалъ лѣсной странникъ, видя надъ своей головой чистый сводъ неба. — Ура, Дирслэйеръ! Здѣсь очень-свѣтло, и мы очень-недалеко отъ озера..
При этихъ словахъ выставилась на долинѣ фигура другаго странника, который пробирался черезъ хворостъ, отодвигая руками сучья, цѣплявшіеся за его платье.
— Знаешь ты это мѣсто? спросилъ Дирслэйеръ: — или, можетъ-быть, ты кричишь отъ радости при видѣ солнца?
— Да, пріятель, мѣсто знакомое, и я, сказать правду, радёхонекъ, что наткнулся на солнечный лучъ. Теперь мы ухватились за всѣ румбы компаса, и не кого будетъ винить, если опять потеряемъ ихъ изъ виду. Не будь мое имя Скорый-Гэрри, если не въ этомъ самомъ мѣстѣ приставали прошлый годъ сухопутные охотники[1], проведшіе здѣсь цѣлую недѣлю. Видишь, вотъ остатки хвороста, который они палили, и я очень-хорошо знаю этотъ ключъ. Да, молодой человѣкъ, я люблю солнце, хотя и безъ его лучей отлично понимаю, что теперь двѣнадцать часовъ, минута въ минуту. Мой желудокъ — превосходный и самый вѣрный хронометръ, какого не отъискать во всей колоніи. Его стрѣлка указываетъ на полдень: стало-быть, намъ надо развязать котомку и завести часовую машину еще на шесть часовъ.
Они оба принялись за необходимыя приготовленія къ умѣренному обѣду, который всегда приправлялся удовлетворительнымъ аппетитомъ. Воспользуемся этой минутой, чтобъ познакомить читателя съ двумя странниками, главными дѣйствующими лицами нашей исторіи. Тотъ изъ нихъ, который называлъ себя Скорымъ-Гэрри, представлялъ своей особой благороднѣйшій образецъ мужественной красоты во всемъ ея могущественномъ величіи. Его подлинное имя было Генрихъ Марчъ; но пограничные жители, слѣдуя обыкновенію Индійцевъ придавать прозвища къ собственнымъ именамъ, называли его Скорымъ-Гэрри, а иногда просто Торопыгой, означая этимъ необыкновенную скорость его движеній и беззаботность характера, какими онъ прославился на всей линіи жилищъ, разбросанныхъ между Нью-Йоркомъ и Канадой. Ростомъ Скорый-Гэрри былъ въ шесть футовъ и четыре дюйма, и его физическая сила вполнѣ соотвѣтствовала гигантскимъ размѣрамъ его членовъ. Черты лица его были правильны и прекрасны, и всѣ его манеры, нѣсколько-грубыя, какъ у всѣхъ колонистовъ, были однакожь проникнуты какимъ-то особеннымъ благородствомъ, гармонировавшимъ какъ-нельзя-лучше со всею прекрасною наружностію.
Другой характеръ и совсѣмъ-другая наружность отличали Генрихова товарища; который назывался Дирслэйеромъ. Достигая своимъ ростомъ также до шести футовъ, онъ былъ, сравнительно, чрезвычайно тщедушенъ и тонокъ, хотя мускулы его обличали необыкновенную ловкость и проворство. На его молодомъ лицѣ рисовался особый отпечатокъ, невольно располагавшій къ нему сердце наблюдателя, который принималъ на себя трудъ разсмотрѣть его хорошенько. Это было наивное простосердечіе, соединенное съ необыкновенною твердостью воли и совершенною искренностью. Съ перваго раза можно было даже подумать, что онъ нарочно прикидывается добрякомъ и простофилей, чтобы тѣмъ удобнѣе скрыть затаенный обманъ и плутовство; но эти подозрѣнія тотчасъ же исчезали при малѣйшемъ съ нимъ знакомствѣ.
Оба они были очень молоды. Торопыгѣ казалось на видъ лѣтъ двадцать восемь; Дирслэйеръ имѣлъ не болѣе двадцати-пяти. Ихъ костюмъ не требуетъ подробныхъ описаній, и мы скажемъ только, что онъ состоялъ изъ выдѣланной кожи дикихъ козъ; стало-быть, оба спутника, по своему платью, принадлежали къ людямъ, проводившимъ свою жизнь въ дремучихъ лѣсахъ на рубежѣ возникающей цивилизаціи.
— Ну, Дирслэйеръ; теперь за дѣло. Докажи, что твой желудокъ работаетъ мастерски, какъ у всѣхъ этихъ Делоэровъ, между которыми ты получилъ свое воспитаніе, сказалъ Гэрри, отправляя въ свой ротъ страшный кусокъ дичи, котораго хватило бы на цѣлый обѣдъ европейскому крестьянину. — Докажи, любезный, своими зубами докажи этой самкѣ, что ты человѣкъ въ полномъ смыслѣ слова. Своимъ карабиномъ ты уже доказалъ ей эту статью отличнѣйшимъ образомъ.
— Невелика честь для человѣка хвастаться тѣмъ, что онъ врасплохъ убилъ бѣдную лань, отвѣчалъ его скромный товарищъ, принимаясь за обѣдъ. — Еще бы это была пантера или дикая кошка, можно бы, пожалуй, и похвастаться. Делоэры прозвали меня Дирслэйеромъ вовсе не за силу и храбрость, а единственно за вѣрный взглядъ и проворство. Застрѣлить оленя, конечно, еще не значитъ быть трусомъ; но все же было бы безразсудно доказывать этимъ свою храбрость.
— Твои Делоэры, любезный, кажется, не большіе храбрецы, бормоталъ сквозь зубы Скорый-Гэрри, отправляя въ ротъ новый огромный кусокъ мяса. — Вотъ эти праздношатающіеся Минги скрутили ихъ по рукамъ и по ногамъ, какъ беззащитныхъ овечекъ: не такъ ли?
— Нѣтъ, вовсе не такъ, съ жаромъ возразилъ Дирслэйеръ: — это дѣло надобно понять хорошенько и не перетолковывать вкось и вкривь. Минги самые вѣроломные, безсовѣстные дикари, и весь лѣсъ наполненъ ихъ обманомъ и безстыдствомъ. Нѣтъ для нихъ ни честнаго слова, ни вѣрности своимъ договорамъ. А съ Делоэрами я прожилъ десять лѣтъ, и очень-хорошо знаю, что они умѣютъ быть героями, когда нужно.
— Хорошо, Дирслэйеръ; такъ-какъ мы коснулись этого предмета, будемъ говорить откровенно, по-человѣчески. Отвѣчай мнѣ вотъ на какой вопросъ: ты уже давно составилъ себѣ славу отличнаго охотника и прославился во всѣхъ лѣсахъ; но нападалъ ли ты когда-нибудь на человѣка и способенъ ли ты стрѣлять въ непріятеля, который подъ-часъ былъ бы не прочь сломить тебѣ шею?
— Скажу тебѣ по совѣсти, Гэрри, никогда я не имѣлъ и не видалъ законныхъ случаевъ обнаруживать убійственные замыслы противъ своихъ собратій. Я проживалъ между Делоэрами въ мирное время, и, по моему мнѣнію, преступно отнимать жизнь у человѣка, если онъ не въ открытой съ нами воинѣ.
— Какъ! Развѣ тебѣ не случалось столкнуться у своихъ капкановъ съ какимъ-нибудь мошенникомъ, который собирался украсть твои кожи? А въ такомъ случаѣ, весьма-вѣроятно, ты раздѣлывался съ нимъ самъ, своими собственными руками: не тащить же его къ судьѣ и не заводить тяжбы, всегда соединенной съ хлопотами и большими издержками для обоихъ тяжущихся лицъ!
— Я не разставляю ни капкановъ, ни сѣтей, гордо отвѣчалъ молодой человѣкъ: — я живу своимъ карабиномъ и не побоюсь съ этимъ оружіемъ никого въ мірѣ. Никому не предлагаю звѣриной кожи безъ диры на головѣ въ томъ мѣстѣ, которое природа устроила для зрѣнія или слуха.
— Звѣриная кожа совсѣмъ не то, что волосы съ непріятельскаго черепа. Подкараулить гдѣ-нибудь и подстрѣлить какого-нибудь Индійца, значитъ дѣйствовать по тѣмъ же правиламъ, какихъ придерживается твой непріятель, когда ведетъ съ тобой войну. По-моему, чѣмъ больше отправить на тотъ свѣтъ этихъ негодяевъ, тѣмъ легче на душѣ и тѣмъ спокойнѣе твоя совѣсть. Надѣюсь, пріятель, мы не такъ часто будемъ видѣться впередъ, если карабинъ твой умѣетъ ладить только съ четвероногими.
— Наше путешествіе, Гэрри, скоро будетъ кончено; стало-быть, мы можемъ разойдтись, если тебѣ угодно. Меня ждетъ одинъ пріятель, который не постыдится вести знакомство съ человѣкомъ, неубившимъ никого изъ своихъ ближнихъ.
— Желалъ бы я знать, что завело сюда этого щепетильнаго Делоэра, бормоталъ Гэрри Марчъ, не скрывая своего негодованія и недовѣрчивости. — Въ какомъ мѣстѣ, говоришь ты, молодой начальникъ назначилъ тебѣ свиданіе?
— Подлѣ небольшаго утеса на краю озера, гдѣ, какъ меня увѣряли, индійскія племена имѣютъ обыкновеніе заключать договоры и закапывать въ землю свои военныя сѣкиры. Я часто слышалъ отъ Делоэровъ объ этомъ утесѣ, хотя еще ни разу не видалъ его. Объ этой части озера еще спорятъ между собою Минги и Делоэры. Въ мирное время, оба эти племени здѣсь ловятъ рыбу и охотятся за звѣрьми, такъ-что этотъ клочокъ составляетъ пока общую собственность.
— Общую собственность, — вотъ оно какъ! вскричалъ Скорый-Гэрри, заливаясь громкимъ, смѣхомъ: — желалъ бы я знать, что скажетъ на это Гуттеръ Томъ-Плывучій, который пятнадцать лѣтъ сряду одинъ владѣетъ озеромъ исключительно и нераздѣльно! Не думаю, чтобъ онъ охотно уступилъ его Делоэрамъ или Мингамъ.
— А колоніи развѣ будутъ смотрѣть хладнокровно на этотъ споръ? Вся эта страна должна же составлять чью-нибудь неотъемлемую собственность. Колонисты, повидимому, не знаютъ въ своихъ желаніяхъ никакихъ предѣловъ, и готовы захватывать всѣ возможныя мѣста.
— Ну, сюда, надѣюсь, никогда не заберутся ноги колонистовъ. Имъ и не узнать этого захолустья. Старикъ Томъ не разъ мнѣ говорилъ, что имъ въ тысячу лѣтъ не развѣдать объ этихъ окрестностяхъ, и я съ своей стороны рѣшительно убѣжденъ, что Томъ-Плывучій никому въ свѣтѣ не уступитъ своего озера.
— Стало-быть, Гэрри, выходитъ по-твоему, что старикъ Томъ рѣшительно необыкновенный человѣкъ. Онъ, очевидно, не принадлежитъ ни къ Мингамъ, ни къ Делоэрамъ, ни къ блѣдно-лицымъ, и владѣетъ-себѣ одинъ такимъ мѣстомъ, изъ-за котораго готовы перессориться всѣ племена. Кто же онъ, этотъ человѣкъ? Какой онъ породы?
— Объяснить породу старика Тома не такъ-то легко, да едвали и найдешь человѣческое племя, къ которому бы его можно было отнести. Онъ скорѣе, по своей породѣ, смахиваетъ на канадскаго бобра, чѣмъ на какого-нибудь человѣка. Его манеры и всѣ привычки точь-въ-точь какъ у бобра. Думаютъ нѣкоторые, будто въ молодости онъ разгуливалъ по, соленой водѣ съ какимъ-то Киддомъ, котораго лѣтъ тридцать назадъ вздернули на висѣлицу какъ морскаго разбойника. По смерти Кидда, онъ пріютился сюда въ той увѣренности, что въ этихъ мѣстахъ никогда не доберутся до него королевскіе солдаты, и онъ спокойно можетъ наслаждаться плодами своихъ грабежей.
— Онъ разсчиталъ дурно, Гэрри, слишкомъ-дурно. Человѣкъ нигдѣ и никогда не можетъ наслаждаться спокойно плодами своихъ грабежей.
— У всякаго свой вкусъ и своя натура, любезный Дирслэйеръ; я зналъ такихъ молодцовъ, которые могли быть спокойны и счастливы не иначе; какъ посреди веселой компаніи безпардонныхъ и безпросыпныхъ гулякъ; знавалъ и такихъ, которые любили прятаться отъ всякихъ обществъ и корчиться въ какомъ-нибудь углу. Одни не заснутъ спокойно ночи, если не ограбятъ кого-нибудь на сонъ грядущій; другіе, напротивъ, теряютъ и сонъ и аппетитъ послѣ грабежа. Человѣческая природа, видишь ты, слишкомъ разнообразна. Что касается до старика Тома, могу тебя завѣрить, онъ совершенно счастливъ, и живетъ-себѣ на славу вмѣстѣ съ своими дочерьми.
— Да, я знаю, у него есть дочери. Между Делоэрами объ нихъ носился слухъ. Есть у нихъ мать?
— Была, разумѣется; но вотъ ужь два года, какъ она умерла и брошена въ воду.
— Что ты сказалъ? спросилъ Дирслэйеръ, съ изумленіемъ озирая своего товарища.
— Умерла и брошена въ воду. Кажется, ясно: я говорю не потарабарски. Старый проказникъ похоронилъ свою жену въ озерѣ, распрощавшись съ нею, какъ нѣжный супругъ. Копать могилу, видишь ты, неловко среди этихъ корней; а можетъ онъ сдѣлалъ это въ томъ предположеніи, что вода чище смываетъ грѣхи съ человѣческаго тѣла — не знаю навѣрное.
— Стало-быть, бѣдная женщина была слишкомъ грѣшна? спросилъ Дирслэйеръ.
— Не думаю, чтобы черезъ-чуръ; но, разумѣется, водились за ней грѣшки, и вообще Юдиѳь Гуттеръ проводила разгульную жизнь. Впрочемъ, всего вѣроятнѣе, что старику лѣнь было рыть могилу на сухой землѣ. Въ характерѣ Юдиѳи было довольно стали; а ея муженекъ — настоящій кремень; не мудрено, стало-быть, что огонекъ довольно-часто вспыхивалъ между ними, хотя вообще они жили очень-дружно и согласно. Я, съ своей стороны, всегда уважалъ Юдиѳь Гуттеръ, какъ мать прекрасной дѣвушки, которая носитъ ея имя. Дѣло, видишь ты, идетъ о старшей дочери Тома, которую также зовутъ Юдиѳью.
— Да, я слышалъ объ этой, дѣвушкѣ, хотя Делоэры по-своему произносили ея имя. Судя по ихъ разсказамъ, я не думаю, чтобъ Юдиѳь Гуттеръ могла нравиться моему воображенію.
— Твоему воображенію? Это очень-забавно! вскричалъ Скорый-Гэрри, покраснѣвъ отъ запальчивости при этомъ равнодушіи, съ какимъ его товарищъ отозвался о прекрасной дѣвушкѣ. — Какъ ты смѣешь соваться съ своимъ воображеніемъ, когда идетъ рѣчь о Юдиѳи Гуттеръ? Ты ещё молокососъ, у тебя не обсохло на губахъ молоко матери, между-тѣмъ, какъ Юдиѳь имѣла любовниковъ, когда ей было не больше пятнадцати лѣтъ. Не безпокойся, любезный: Юдиѳь Гуттеръ не захочетъ и взглянуть на тебя.
— Вотъ что, Гэрри: теперь іюнь, и ни одно облачко не заслоняетъ отъ насъ солнца, отвѣчалъ Дирслэйеръ спокойнымъ тономъ. — Горячиться безполезно, и я не совѣтую тебѣ выходить изъ себя. У каждаго свои мысли, и я надѣюсь, бѣлка можетъ думать о дикой кошкѣ что ей угодно.
— Разумѣется, если только дикая кошка не провѣдаетъ объ этомъ. Впрочемъ, ты еще молодъ, легкомысленъ, и я охотно тебѣ прощаю. Къ чему, въ-самомъ-дѣлѣ, намъ ссориться изъ-за дѣвушки, которой ты еще и не видалъ? Смѣшно было бы считать соперникомъ какого-нибудь молокососа… А кстати, что говорили о ней Делоэры?
— Они хвалили ея умъ и красоту; но прибавляли, что она вѣтрена, и слишкомъ любитъ обставлять себя поклонниками.
— Ахъ, чортъ бы ихъ побралъ! Да они нарисовали тебѣ самый вѣрный портретъ Юдиѳи Гуттеръ! Сказать правду, Дирслэйеръ, если бы не эта вѣтренность, быть бы ей моей женою года два назадъ. Была, впрочемъ, и еще причина, почему я не женился.
— Какая, на-примѣръ? спросилъ Дирслэйеръ съ видомъ человѣка, котораго слишкомъ-мало интересуетъ этотъ разговоръ.
— Я въ то время не совсѣмъ былъ увѣренъ, любитъ ли она меня. Плутовка слишкомъ-хороша и знаетъ себѣ цѣну. Не растутъ на этихъ горахъ деревья прямѣе ея стана, и ты въ жизнь не увидишь серны, которая прыгаетъ съ такою легкостью. Но при всемъ томъ, и ея недостатки слишкомъ-рѣзко бросаются въ глаза. Было время, я клялся никогда не видѣть этого озера.
— И вотъ ты опять идешь къ нему. Зачѣмъ же ты клялся, когда не надѣялся сдержать клятвы?
— Ахъ, Дирслэйеръ, ты еще новичокъ въ этихъ дѣлахъ, и трудно тебѣ растолковать, на что бываетъ похожъ человѣкъ, когда страсть овладѣваетъ его сердцемъ. Если бы ты зналъ Юдиѳь, какъ я ее знаю, мои клятвы не казались бы тебѣ слишкомъ-безразсудными. По-временамъ, видишь ты, наѣзжаютъ на это озеро для рыбной ловли крѣпостные офицеры съ береговъ Могока, и вотъ тогда-то кокетка совсѣмъ теряетъ голову. Она рядится какъ кукла и всѣмъ въ ту пору дѣлаетъ умильные глазки.
— Это нехорошо, очень-нехорошо, простодушно замѣтилъ Дирслэйеръ. — Дочь бѣднаго отца должна понимать свое мѣсто. Я увѣренъ, ни одинъ изъ этихъ офицеровъ не имѣетъ честныхъ намѣреній, если ухаживаетъ за Юдиѳью.
— Вотъ это-то меня и бѣситъ. Есть между ними одинъ вертлявый капитанъ, который того-и-гляди ни за что погубитъ ее. Впрочемъ, Юдиѳь сама будетъ виновата: она готова всякому вѣшаться на шею.
— За чѣмъ же ты о ней думаешь, Генрихъ Марчъ? На твоемъ мѣстѣ я давно бы убѣжалъ въ лѣсъ отъ такой женщины.
— Совѣтовать легко, пріятель, но не такъ-то легко выполнять совѣты, какъ скоро идетъ дѣло о Юдиѳи. Признаться, я подумывалъ увезти ее насильно и жениться на берегу Могока въ какой-нибудь трущобѣ, куда авось не попалъ бы ни одинъ изъ этихъ офицеровъ. У старика Тома осталась бы еще дочка, не красавица, правда, и не умница, но за то примѣрная смиренница.
— Есть, стало-быть, еще другая птичка въ этомъ гнѣздѣ? Вотъ что! Делоэры, однакожь, говорили только о Юдиѳи.
— Не мудрено. Кто не забудетъ бѣдной Гэтти, когда подлѣ нея красавица Юдиѳь! Впрочемъ, по-моему, и Гэтти довольно мила; только ужь что касается до ума, надобно ее извинить: бѣдняжка не совсѣмъ-хорошо умѣетъ отличить правую сторону отъ лѣвой.
— Есть существа, жоторыхъ Господь Богъ беретъ подъ свое особое покровительство, замѣтилъ Дирслэйеръ набожнымъ тономъ: — и благодать Его особенно простирается на нищихъ духомъ. Краснокожіе особенно уважаютъ такихъ людей, потому-что, думаютъ они, злой духъ не можетъ поселиться въ слабомъ тѣлѣ и овладѣть немощною душою.
— Ну, злому духу не о чемъ хлопотать подлѣ бѣдной Гэтти. Старикъ-отецъ и умная сестра не спускаютъ съ нея глазъ; иначе, пожалуй, не уцѣлѣть бы ей отъ этихъ сорванцовъ, которые, сказать правду, похитрѣе всякаго злаго духа.
— Какъ же это? Я думалъ, напротивъ, что озеро совсѣмъ неизвѣстно этимъ людямъ, сказалъ Дирслэйеръ, очевидно озадаченный близкой перспективой непріятнаго столкновенія съ цивилизованнымъ обществомъ.
— Твоя правда, любезный; сюда пристаютъ на короткое время десятка два бѣлокожихъ, никакъ не больше. Но мало ли что могутъ настряпать эти два десятка сорванцовъ, рожденныхъ и воспитанныхъ на границѣ, безъ осѣдлости и безъ всякаго опредѣленнаго образа жизни? Однимъ словомъ, Дирслэйеръ, я былъ бы въ отчаяніи, если бы теперь, послѣ десятимѣсячнаго отсутствія, нашелъ, что Юдиѳь угораздилась выйдти замужъ.
— А развѣ она подала тебѣ какія-нибудь надежды?
— Въ томъ-то и дѣло, что нѣтъ. Не знаю, право, какъ все это выходитъ: я, видишь ты, недуренъ, даже очень недуренъ, и въ этомъ увѣряетъ меня всякій ручей, освѣщаемый солнечнымъ лучомъ; при всемъ томъ, я никогда не могъ отъ нея добиться ни обѣщанія, ни даже ласковой улыбки, хотя иной разъ безъ умолку она хохотала по цѣлымъ часамъ. Ну, да что тутъ толковать? Если Юдиѳь Гуттеръ осмѣлилась выйдти замужъ — быть ей премилой вдовушкой на двадцатомъ году своей жизни.
— Не-ужь-то, Гэрри, ты рѣшишься погубить человѣка единственно за то, что его предпочли тебѣ?
— Почему же нѣтъ? Если непріятель загородилъ мнѣ дорогу, я имѣю полное право раздавить его, какъ мнѣ угодно. Всмотрись въ меня хорошенько: развѣ я похожъ сколько-нибудь на человѣка, способнаго подставить свою шею какому-нибудь вкрадчивому торгашу, который задумаетъ перебить у меня любимую красавицу? Нѣтъ, слуга покорный, это было бы изъ-рукъ-вонъ. Притомъ, за отсутствіемъ законовъ, мы сами по-неволѣ и судьи и палачи. Пусть, пожалуй, отъищутъ въ лѣсу мертвое тѣло: кому охота идти въ колонію съ доносомъ на убійцу?
— Мнѣ, на-примѣръ. Вѣдь я же буду знать, что ты намѣренъ былъ отправить мужа Юдиѳи?
— Какъ? Ты осмѣлишься доносить на Скораго-Гэрри, ты, низкая тварь, полу-человѣкъч полу-обезьяна?!
— Я готовъ высказать правду обо всякомъ человѣкѣ, кто бы и гдѣ бы онъ ни былъ.
Съ минуту Генрихъ Марчъ смотрѣлъ на своего товарища съ безмолвнымъ изумленіемъ. Потомъ, ухватившись обѣими руками за его горло, началъ трясти его съ такою ужасною силой, какъ-будто хотѣлъ разорвать своего пріятеля. Дирслэйеръ не оробѣлъ, не задрожалъ, и ни одна черта лица его, спокойнаго и яснаго, не измѣнилась ни сколько. Онъ сказалъ твердымъ и рѣшительнымъ голосомъ:
— Можешь трясти гору сколько угодно и разгромить ее, если хватитъ силъ; но тебѣ, кромѣ правды, ничего не вытрясти изъ меня, Генрихъ Марчъ. Очень вѣроятно, что Юдиѳь еще дѣвушка какъ и прежде; но если, сверхъ чаянія, есть у нея мужъ, я воспользуюсь первымъ случаемъ, чтобы пересказать ему нашъ разговоръ.
Марчъ пересталъ трясти и взглянулъ на своего товарища еще съ большимъ изумленіемъ.
— Я думалъ, что мы пріятели; но теперь вижу, что жестоко ошибался. Это послѣдній секретъ, залетѣвшій въ твое ухо; знай это, Дирслэйеръ.
— Знаю, и очень-радъ. Не хочу слышать секретовъ, если подъ ними скрываются убійственные замыслы. Твоя правда, мы очень-легко и удобно можемъ скрываться отъ преслѣдованія гражданскихъ законовъ; но ты забываешь, Генрихъ Марчъ, что есть надъ міромъ одинъ верховный законодатель, который знаетъ и видитъ все. Тотъ, кто не повинуется его заповѣдямъ, не долженъ называть меня своимъ другомъ.
— Какой же ты послѣ этого разбитной и свободный охотникъ, гроза и каратель лютыхъ звѣрей? Лучше бы тебѣ удалиться къ моравскимъ братіямъ и копать гряды подлѣ своего дома.
— Надѣюсь, Гэрри, ты всегда найдешь совершенную откровенность въ моихъ поступкахъ и словахъ. Въ твоей безразсудной запальчивости я вижу доказательство, какъ мало тебѣ приходилось жить между краснокожими. Юдиѳь Гуттеръ, безъ сомнѣнія, еще не вышла замужъ, и языкъ твой очевидно въ разладѣ съ твоимъ сердцемъ. Перестанемъ толковать объ этомъ, и вотъ тебѣ моя рука.
Гэрри, казалось, былъ изумленъ какъ-нельзя-больше. Принимая мало-по-малу веселый и беззаботный видъ, онъ расхохотался до того, что слезы выступили у него на глазахъ. Потомъ онъ взялъ предложенную ему руку и дружба снова была заключена.
— Твоя правда, Дирслэйеръ, безразсудно намъ ссориться за то, что покамѣстъ остается въ предѣлахъ одной мысли. Вѣдь мы не горожане, чортъ побери, а вольные люди свободныхъ лѣсовъ. Въ городахъ совсѣмъ другое дѣло: тамъ иной разъ дерутся изъ-за мыслей.
— Слыхалъ объ этомъ и я, Генрихъ Марчъ. Моравскіе братья разсказывали, что есть, будто, такія государства, гдѣ люди ссорятся и дерутся изъ-за своей религіи. Если это справедливо, прости имъ Богъ: они слишкомъ-жалки въ моихъ глазахъ. Намъ во всякомъ случаѣ нечего слѣдовать этимъ примѣрамъ, и ужь конечно очень-глупо ссориться изъ-за мужа Юдиѳи, котораго, можетъ-статься, у ней и не будетъ никогда. Что касается до меня, то мнѣ гораздо пріятнѣе видѣть бѣдную Гэтти, чѣмъ эту вѣтренную красавицу.
— Послушай, Дирслэйеръ, ты знаешь вообще, что такое охотники, трапписты и праздношатающіеся продавцы кожъ. Этимъ людямъ ни-по-чемъ человѣческія чувства, и они иной разъ изъ одной удали готовы отважиться на всякое зло; но я убѣжденъ, что во всей этой странѣ не отъищешь человѣка, который бы рѣшился добровольно нанести какое-нибудь оскорбленіе дѣвицѣ Гэтти Гуттеръ.
— Мнѣ очень-пріятно, Гэрри, что ты отдаешь справедливость Делоэрамъ и другимъ союзнымъ племенамъ. Краснокожій, дѣйствительно, всегда готовъ принять подъ свое особое покровительство бѣдное созданіе, лишенное умственныхъ способностей. Право, Гэрри, я очень-радъ, что въ этомъ отношеніи ты совершенно сошелся съ моимъ образомъ мыслей. Но вотъ уже солнце склоняется къ западу: не пора ли намъ продолжать дорогу, чтобы поскорѣе увидѣть этихъ замѣчательныхъ сестеръ?
Путешественники собрали остатки обѣда, взвалили котомки на свои плеча, и, оставивъ долину, снова углубились въ тѣнь густыхъ деревъ.
II.
правитьНедалеко оставалось идти нашимъ искателямъ приключеній. Разъ отъискавъ долину и ручей, Скорый-Гэрри отлично понималъ дорогу, и велъ своего товарища съ увѣренностію человѣка, привыкшаго къ этимъ мѣстамъ. Лѣсъ, разумѣется, здѣсь, какъ и вездѣ, былъ очень-густой, но его не загромождали груды хвороста, и по ровной почвѣ его можно было идти ускореннымъ шагомъ. Когда они прошли около мили, Марчъ остановился, и началъ съ озабоченнымъ видомъ разсматривать окружающіе предметы. Его занимали даже пни свалившихся деревъ, разбросанныхъ повсюду въ американскихъ лѣсахъ, особенно тамъ, гдѣ дерево не имѣетъ еще никакой цѣнности.
— Кажется, мы пришли куда надо, замѣтилъ Марчъ. — Вотъ букъ подлѣ дуба, а немного-дальше три сосны и береза съ надломанной вершиной. При всемъ томъ, я не вижу ни утеса, ни надломанныхъ вѣтвей, которыя должны быть въ этомъ мѣстѣ.
— Сломанныя вѣтви еще не совсѣмъ-вѣрный признакъ, Гэрри Марчъ. Случается, и очень-часто, вѣтви переламываются сами собою. Что жь касается до буковъ, сосенъ и дубовъ, то около насъ цѣлыя сотни этихъ деревъ.
— Твоя правда, Дирслэйеръ; но ты не берешь въ разсчетъ этой мѣстности. Я, вотъ, говорю объ этомъ букѣ и дубѣ…
— А вотъ, если хочешь, другой букъ и другой дубъ: видишь, они ростутъ словно братья, и ужь конечно любятъ другъ друга получше иныхъ братьевъ. Немного подальше опять точно такая же пара деревъ. Ты, безъ сомнѣнія, отлично ловишь медвѣдей и бобровъ; но я не думаю, Гэрри, чтобы ты былъ большой мастеръ отъискивать скрытые слѣды. Ну, да, такъ и есть: я вижу теперь, чего ты ищешь,
— Полно городить вздоръ, хвастливый Делоэръ! Меня хоть сейчасъ на висѣлицу, я не вижу ничего въ этомъ лабиринтѣ деревъ.
— Смотри вотъ сюда, по прямой линіи отъ этого чернаго дуба. Видишь ли этотъ молодой, немножко погнутый букъ, прицѣпленный вѣтвями къ сосѣднему дубу? Онъ не могъ въ этомъ видѣ прицѣпиться самъ, и, разумѣется, эту услугу оказалъ ему человѣкъ.
— Моя рука оказала эту услугу, вскричалъ Гэрри. — Это молодое дерево въ ту пору пригнулось къ землѣ, какъ-бы согбенное подъ бременемъ несчастій: я его выпрямилъ и поставилъ въ это положеніе. Да, Дирслэйеръ, надо согласиться, ты мастерски разглядываешь деревья.
— Мои глаза улучшаются, это правда; но все же въ этомъ отношеніи я ни больше, ни меньше, какъ ребенокъ въ-сравненіи съ какимъ-нибудь изъ краснокожихъ. Вотъ, напримѣръ, Таменундъ уже старикъ, и никто не помнитъ его молодаго, а между-тѣмъ ничто не можетъ ускользнуть отъ его глазъ. Унка, отецъ Чингачгука, законнаго начальника Могикановъ, другой ясновидящій старичокъ, отъ котораго не укроется и пылинка. Да, мое зрѣніе улучшается, повторилъ Дирслэйеръ: — но еще не скоро наступитъ время, когда оно сдѣлается совершеннымъ.
— Кто этотъ Чингачгукъ, о которомъ ты такъ-часто говоришь? сказалъ Гэрри, продолжая путь по указанному направленію. — Какой-нибудь краснокожій бродяга, я увѣренъ въ этомъ.
— Это самый лучшій краснокожій бродяга, если тебѣ нравится это имя. При благопріятныхъ обстоятельствахъ онъ могъ бы сдѣлаться великимъ начальникомъ и полководцемъ; теперь, когда лишили его законныхъ правъ, онъ не болѣе, какъ Делоэръ — честный, благородный, умный Дилоэръ, всѣми уважаемый и любимый, потомокъ несчастной династіи и представитель почти-уничтоженнаго племени. Ахъ, Гэрри, твое сердце надорвалось бы отъ жалости, если бы ты слышалъ, какъ эти несчастные въ своихъ хижинахъ разсказываютъ о могуществѣ и величіи Могикановъ.
— Послушай, другъ Натанаэль, сказалъ Гэрри, останавливаясь на дорогѣ и пристально всматриваясь въ лицо своего товарища, чтобы придать больше важности своимъ словамъ: — если вѣрить всѣмъ росказнямъ, какіе распространяютъ о себѣ другіе люди, то выйдетъ на повѣрку, что всѣ отличные герои, и только мы съ тобой никуда не годимся. Всѣ краснокожіе, я знаю, отчаянные хвастуны, и половина ихъ преданій, повѣрь мнѣ, сущій вздоръ.
— Тутъ есть частица правды, я согласенъ. Краснокожіе любятъ похвастать, и природа дала имъ на это особую способность. Смотри, однакожь, мы пришли къ тому мѣсту, что ты искалъ.
Этимъ замѣчаніемъ окончился разговоръ, и оба странника обратили свое вниманіе на ближайшій предметъ. Дирслэйеръ указалъ своему товарищу на пень огромной липы, отжившей свой продолжительный вѣкъ и свалившейся на землю собственною своею тяжестію. Это дерево, какъ и мильйоны его собратій, покоилось на томъ же мѣстѣ, гдѣ упало, и подвергалось гніенію подъ медленнымъ, но вѣрнымъ вліяніемъ окружающей атмосферы. Между-тѣмъ, губительный ракъ опустошилъ его внутренность еще въ ту пору, когда оно прямо стояло на корнѣ во всей красотѣ и гордости своего величественнаго прозябенія. Этотъ пень занималъ на землѣ пространство около сотни футовъ, и опытный глазъ охотника мгновенно узналъ въ немъ то самое дерево, о которомъ говорилъ Скорый-Гэрри.
— Да, здѣсь у насъ все, что нужно, вскричалъ Гэрри, осматривая дерево у корня. — Все здѣсь сохранено въ такой же цѣлости, какъ въ сундукѣ скупой старухи. Давай руку, Дирслэйеръ, и черезъ полчаса мы будемъ на водѣ.
Охотникъ подошелъ къ своему товарищу, и оба правильно принялись за работу, какъ люди, совершенно-привыкшіе къ занятіямъ этого рода. Сперва Гэрри сбросилъ большіе куски толстой коры, покрывавшіе огромное дупло во внутренности дерева, а потомъ оба они вытащили оттуда байдарку, выдѣланную изъ коры, и. снабженную лавками, веслами, рыболовными сѣтями, вообще всѣмъ, что нужно для рыбной ловли. Байдарка была довольно-велика, но до того легка, что Марчъ безъ посторонней помощи поднялъ ее съ земли и взвалилъ на свое плечо.
— Ступай впередъ, Дирслэйеръ, и отгораживай сучья. Съ остальнымъ управлюсь я одинъ.
И они поспѣшно двинулись съ мѣста. Дирслэйеръ прочищалъ дорогу, и бралъ вправо или влѣво, какъ указывалъ товарищъ. Минутъ черезъ десять, они вдругъ очутились подъ палящими лучами солнца, на маленькой песчаной площадкѣ, омытой на половину водами озера. Видъ отсюда былъ очаровательный въ полномъ смыслѣ этого слова, и Дирслэйеръ не могъ удержаться отъ восклицанія, когда передъ нимъ нечаянно открылась великолѣпная картина. Почти въ уровень съ площадкой, на которой они стояли, разстилалась прекрасная скатерть тихой и прозрачной воды, мили на три въ длину и на пол-мили въ ширину. Но къ югу отъ этого мѣста озеро съуживалось почти наполовину. Его берега были неправильны и неровны, представляя съ одной стороны небольшіе мысы, вдавшіеся въ озеро, и окаймляясь по-мѣстамъ маленькими бухтами. На сѣверной оконечности озеро примыкало къ горѣ, представлявшей по своимъ бокамъ правильные скаты. Между-тѣмъ, общій характеръ страны былъ гористый, и почти изъ нѣдръ самыхъ водъ на девяти-десятыхъ окружности озера выставлялись неровныя возвышенности. Исключенія только разнообразили и украшали эту перспективу.
Но болѣе всего въ этомъ мѣстѣ бросался въ глаза общій характеръ уединенія и какого-то торжественнаго покоя. Вездѣ и со всѣхъ сторонъ наблюдатель видѣлъ только поверхность озера, гладкаго какъ стекло, чистое небо и безконечную перспективу густаго лѣса съ богатою растительностью. Вся видимая земля отъ вершины, округленной горами, до закраины озера, представляла обильную и самую разнообразную зелень. Ничего не измѣнила здѣсь рука человѣка, и вся картина была чистымъ произведеніемъ природы.
— Прекрасный видъ, очаровательный видъ! воскликнулъ Натанаэль, опираясь на свой карабинъ, и озираясь по всѣмъ возможнымъ направленіяімъ, направо и налѣво, на сѣверъ и на югъ. — Краснокожіе, какъ я вижу, не дотронулись здѣсь ни до одного дерева, и все оставили на волю Божію; все растетъ, цвѣтетъ и умираетъ, какъ повелѣлъ Господь. Гэрри Марчъ, твоя Юдиѳь должна быть умная и разсудительная дѣвушка, если она провела половину своей жизни въ этомъ благословенномъ мѣстѣ.
— Она умна, это правда, но прихотлива и своенравна. Впрочемъ, она не всегда проживала здѣсь со своимъ отцомъ. Старикъ Томъ, до моего съ ппмть знакомства, обыкновенію переселялся на зимнее время въ пограничныя окрестности, подлѣ крѣпостей, откуда можно было слышать пушечную пальбу. Тамъ-то Юдиѳь познакомилась съ вѣтренными офицерами и узнала множество вещей, которыя ей вовсе ненужны.
— Но во всякомъ случаѣ, Гэрри, это мѣсто можетъ имѣть благодѣтельное вліяніе на ея характеръ, какъ бы онъ ни былъ испорченъ. Но что это за вещь прямо передъ нами, посреди воды? Это, видимо, не островъ, и однакожь не барка.
— Крѣпостные офицеры называютъ эту вещицу Замкомъ-Канадскаго-Бобра, и самъ Томъ-Плывучій не прочь отъ этого названія. то его постоянный, осѣдлый домъ, потому-что, надо тебѣ сказать, у него два дома: одинъ никогда не перемѣняетъ мѣста — ты его видишь; другой, напротивъ, плаваетъ по водѣ и появляется поперемѣнно въ различныхъ частяхъ озера. Этотъ послѣдній домъ азывается у него ковчегомъ; по что значитъ это слово, я не знаю навѣрное.
— Мнѣ часто, Гэрри, приходилось слышать это слово отъ миссіонеровъ. По ихъ словамъ, вся земля нѣкогда была покрыта водою, и праотецъ Ной въ эту годину всеобщаго наводненія плавалъ со всѣмъ своимъ семействомъ и со всѣми животными въ огромномъ суднѣ, которое онъ назвалъ ковчегомъ. Мы съ тобой, какъ люди бѣлые, обязаны вѣрить этому преданію, хотя нѣкоторые изъ Делоэровъ его отвергаютъ. Замѣчаешь ты этотъ ковчегъ?
— Нѣтъ. Онъ теперь, я полагаю, на южной сторонѣ, или стоитъ на якорѣ въ какой-нибудь бухтѣ. Но байдарка наша готова, минутъ въ пятнадцать мы можемъ долетѣть до Замка Канадскаго Бобра.
Уложивъ котомки, оружіе и всю свою провизію, они сѣли въ байдарку и, однимъ ударомъ весла, удалили ее отъ берега на нѣсколько саженъ. Быстро легкій челнокъ покатился по ровной скатерти прозрачной воды, и черезъ нѣсколько минутъ Дирслэйеръ уже ясно могъ видѣть странное зданіе старика Тома.
Замокъ Канадскаго-Бобра красовался на озерѣ въ разстояніи по-крайней-мѣрѣ на четверть мили отъ ближайшаго берега. Къ сѣверу отъ него вода была больше, чѣмъ на двѣ мили, и около половины этого пространства была на востокъ. Натанаэль съ изумленіемъ замѣтилъ, что не было въ этомъ мѣстѣ ни малѣйшихъ слѣдовъ острова: замокъ былъ просто построенъ на сваяхъ, изъ-за которыхъ виднѣлась вода, достигавшая, казалось, значительной глубины. Но Гэрри объяснилъ, что въ этомъ, и только въ одномъ этомъ мѣстѣ была длинная и узкая отмель, простиравшаяся отъ сѣвера къ югу на нѣсколько сотень ярдовъ. Здѣсь-то старикъ Гуттеръ вколотилъ толстыя сваи и выстроилъ на нихъ свой домъ, безопасный отъ всякихъ нападеній.
— Надобно тебѣ сказать, Натанаэль, продолжалъ Гэрри: — что Индійцы и охотники три раза сжигали сухопутный домъ старика Тома, и въ одной изъ перепалокъ съ красно-кожими онъ потерялъ своего единственнаго сына. Съ того времени, онъ долженъ былъ обратиться къ водѣ, и по-моему распорядился отлично. Здѣсь онъ совершенно-безопасенъ, и можетъ, если не ошибаюсь, устоять противъ самаго сильнаго нападенія. У него нѣтъ недостатка ни въ порохѣ, ни въ оружіи всякаго рода, и притомъ, замокъ построенъ такъ, что ему нечего бояться свинцовыхъ орѣховъ.
Натанаэль, получившій отъ колонистовъ нѣкоторыя понятія о военномъ искусствѣ, видѣлъ ясно, что его товарищъ отнюдь не преувеличивалъ дѣла. Въ-самомъ-дѣлѣ, замокъ былъ построенъ такъ, что, въ случаѣ аттаки, всѣ выгоды были на сторонѣ осажденныхъ, и всѣ неудобства на сторонѣ осаждающихъ, которыхъ буквально можно было забросать ядрами. Строитель употребилъ большое искусство въ размѣщеніи деревъ, срубленныхъ для этого жилья, и оно имѣло во всѣхъ отношеніяхъ очевидныя преимущества передъ обыкновенными деревянными домами колонистовъ. Стѣны были сдѣланы изъ огромныхъ сосновыхъ пней, поставленныхъ перпендикулярно, такъ, какъ въ обыкновенныхъ домахъ они кладутся горизонтальными линіями. Съ трехъ сторонъ сосновые пни обтесаны были четвероугольниками и завершались на каждомъ концѣ огромными шипами. Массивныя бревна, выстроганныя четыреугольниками, были утверждены на поверхности толстыхъ свай; наружныя части этихъ бревенъ представляли выдолбленныя углубленія, въ которыя воткнуты шипы отъ нижняго конца сосновыхъ пней, поставленныхъ перпендикулярно и прикрѣпленныхъ этимъ способомъ снизу. Другія деревья, расположенныя на поверхности этихъ пней, были воткнуты въ такія же углубленія, и держались превосходно. Полъ выдѣланъ изъ маленькихъ пней, обтесанныхъ также четвероугольниками, а кровля образовалась изъ длинныхъ жердей, положенныхъ рядомъ и тщательно прикрытыхъ древесною корою. Наружная сторона этого зданія представляла сучковатый и неровный видъ, потому-что не всѣ пни имѣли одинаковую толщину, и притомъ снаружи они не были выстроганы, между-тѣмъ, какъ внутри образовались изъ нихъ стройные ряды самыхъ правильныхъ четвероугольниковъ. Печь въ своемъ родѣ была такъ же оригинальна, и представляла всѣ возможныя удобства. Строитель, употребилъ для этой цѣли мягкую глину, придавъ ей форму кирпичей, вложенныхъ въ отверстія между сухими вѣтвями, гдѣ имъ слѣдовало постепенно отвердѣть. Эти кирпичи клались одинъ на другой на два фута высоты, и какъ-скоро они высыхали, работа снова продолжалась въ такомъ же порядкѣ. Когда вся печь приведена была къ концу, въ ней развели большой огонь, который долженъ былъ накалить до красна всѣ эти кирпичи. Эта операція удалась нескоро, потому-что сначала во многихъ мѣстахъ образовались трещины и ращелины, которыя опять нужно было замазывать глиной. Наконецъ, мало-по-малу, опытъ удался, и печь, поддерживаемая особой своей, сдѣлалась годною для всѣхъ потребностей жилаго дома. Замокъ Канадскаго-Бобра имѣлъ еще нѣкоторыя, болѣе или менѣе замѣчательныя особенности; но читатель познакомится съ ними постепенно изъ слѣдующаго разговора.
— Ты, любезный Гэрри, какъ я вижу, превосходно знаешь всю исторію этого замка, сказалъ Натанаэль, когда его товарищъ окончилъ подробности своего описанія. — Не-уже-ли любовь такая сильная страсть, что мужчина охотно изучаетъ даже исторію дома, гдѣ живетъ его возлюбленная?
— Если я знаю всѣ эти вещи, Натанаэль, мудренаго нѣтъ ничего. Тутъ было много народа въ то время, какъ старикъ Томъ сооружалъ свой замокъ, и мы усердно помогали ему при постройкѣ. Я вынесъ на своихъ плечахъ значительную часть этихъ толстыхъ пней, и могу тебя увѣрить, что на этомъ берегу во все лѣто раздались тогда дружные топоры. Старикъ не скупился, и каждый день вдоволь угощалъ насъ своею дичью. Мы въ свою очередь не торопились съ своими кожами въ Албанію и отстроили ему домъ на славу. Гэтти глупа, Богъ съ ней, скрыть этого нельзя, но приготовляла намъ отличные обѣды, и я въ ту пору повеселился, на свой пай за гостепріимнымъ столомъ стараго Тома.
Разговаривая такимъ-образомъ, они подъѣхали почти къ самому замку. На лицевой его сторонѣ красовалась досчатая платформа на двадцать квадратныхъ футовъ.
— Старикъ Томъ называетъ эту набережную своимъ дворомъ, сказалъ Гэрри, привязывая свой челнокъ, когда они изъ него вышли. — Крѣпостные офицеры въ свою очередь называютъ ее дворомъ замка. Я не вижу, впрочемъ, какого чорта станетъ въ этомъ мѣстѣ дѣлать дворъ, какъ скоро нѣтъ никакихъ законовъ. Ну, вотъ, я такъ и думалъ: теперь здѣсь нѣтъ ни души. Вѣроятно, вся семья отправилась на поиски.
Между-тѣмъ, какъ Гэрри разсматривалъ на площадкѣ багры, снасти, удочки, сѣти и другія принадлежности рыболовства, Натанаэль поспѣшилъ войдти въ самый домъ и смотрѣлъ на всѣ предметы съ любопытствомъ, необыкновеннымъ въ человѣкѣ, который такъ-давно освоился со всѣми привычками Индійцевъ. Все было чисто и опрятно во внутренности замка, раздѣленнаго на множество маленькихъ комнатъ. Самая большая и первая при входѣ, служила въ одно и то же время кухней, столовой, гостиной и залой. Мёбель была вообще груба, самой простой, незатѣйливой работы. Впрочемъ, тутъ были довольно хорошіе стѣнные часы, столъ, два-три стула и прекрасное бюро, которое, вѣроятно, было вынесено изъ дома, имѣвшаго большія претензіи на изящный вкусъ. Маятникъ качался исправно и стрѣлка указывала на одиннадцать, тогда-какъ, судя по солнцу, было гораздо позже. Въ одномъ углу стоялъ большой кованый сундукъ. Столовая посуда была также очень-незатѣйлива, но искусная рука расположила всѣ предметы въ стройномъ порядкѣ.
Осмотрѣвъ эту комнату, Натанаэль приподнялъ деревянную задвижку и вошелъ въ узкій корридоръ, раздѣлявшій заднюю часть дома на двѣ неровныя половины. Отворивъ первую дверь, попавшуюся на глаза, онъ очутился въ спальнѣ, и при одномъ взглядѣ на нее убѣдился, что это была комната двухъ женщинъ. Большая перина, набитая пухомъ дикихъ гусей, лежала на грубой кровати, возвышавшейся надъ поломъ только на одинъ футъ. Подлѣ самой постели на вколоченныхъ гвоздяхъ висѣли различныя статьи женскаго туалета, украшенныя лентами и другими болѣе или менѣе дорогими бездѣлками, какихъ вовсе нельзя было ожидать въ подобномъ мѣстѣ. Здѣсь, между-прочимъ, были хорошенькіе башмаки съ серебряными пряжками, какъ носили въ ту пору зажиточныя женщины, и шесть разноцвѣтныхъ вѣеровъ съ различными рисунками живописно красовались на маленькомъ столикѣ. Даже постельныя подушки, украшенныя кружевами, были изъ самаго тонкаго полотна. На самомъ видномъ мѣстѣ висѣли: шляпка, кокетливо убранная лентами, и женскія длинныя перчатки, которыя въ ту пору составляли предметъ роскоши даже для богатыхъ дамъ.
Все это Натанаэль осматривалъ съ самымъ тщательнымъ и напряженнымъ вниманіемъ. Уже давно, нѣсколько лѣтъ сряду, не былъ онъ въ комнатахъ женщинъ, и этотъ видъ пробудилъ въ его душѣ воспоминанія дѣтства. Онъ думалъ о своей матери, отличавшейся въ своихъ нарядахъ такою же простотою, какъ Гэтти Гуттеръ; о своей сестрѣ, любившей щеголять своимъ туалетомѣ Такъ же, какъ Юдиѳь Гуттеръ. Долго пробылъ онъ въ этой комнатѣ, погруженный въ размышленія о невозвратныхъ временахъ своего дѣтства, и медленными шагами вышелъ на платформу, гдѣ оставилъ своего товарища.
— Старикъ Томъ, какъ я вижу, промышляетъ ныньче и бобрами, сказалъ Гэрри, отъискавшій на площадкѣ нѣсколько капкановъ для ловли этихъ звѣрей. — Если тебѣ вздумается здѣсь погостить, мы можемъ весело проводить время. Томъ и я будемъ доказывать бобрамъ свою злость и хитрость, а ты, между-тѣмъ, станешь ловить рыбу и стрѣлять дичь для прокормленія всей этой семьи; не такъ ли, Натанаэль?
— Очень-радъ, любезный другъ; но я долженъ сказать, что, при случаѣ, пожалуй, и я не прочь отъ ловли бобровъ. Это правда, что Делоэры прозвали меня Дирслэйеромъ или Непромахомъ исключительно за то, что я метко стрѣляю въ оленей; но я надѣюсь, что рука моя не дрогнетъ, если прійдется имѣть дѣло и съ другими звѣрями. А кстати: губернаторъ или королевскіе дозорщики дали какое-нибудь имя этому озеру?
— Покамѣстъ никакого. Послѣдній-разъ, какъ я продавалъ кожи, одинъ изъ этихъ господъ вздумалъ-было меня разспрашивать, да только провѣдалъ не слишкомъ-много. Онъ слыхалъ, что есть тутъ гдѣ-то озеро и получилъ о немъ общее понятіе, представляя, что есть въ немъ вода и горы, но какая вода и какія горы, зналъ онъ столько же, сколько мы съ тобой разумѣемъ языкъ Могоковъ. Я, съ своей стороны, нагородилъ ему, что вода здѣсь самая мутная, и что тысячу разъ успѣешь завязнуть по горло въ трясинахъ прежде, чѣмъ доберешься до этого мѣста. Онъ мнѣ показывалъ даже карту, и тамъ отмѣчено это озеро на такомъ пунктѣ, который долженъ отстоять отсюда по-крайней-мѣрѣ на пятьдесятъ миль. Разумѣется, я не счелъ нужнымъ выводить его изъ этого пріятнаго заблужденія.
Въ-продолженіе этого разсказа, Гэрри хохоталъ отъ всего сердца, и очевидно былъ очень радъ, что такъ мастерски одурачилъ королевскаго агента. Такія продѣлки въ ту пору были очень обыкновенны со стороны людей, боявшихся цивилизованныхъ колонистовъ, постепенно сокращавшихъ обширность ихъ владѣній. Грубѣйшія ошибки географическихъ картъ, которыя всѣ печатались въ Европѣ, служили для туземцевъ постояннымъ предметомъ потѣхи, потому-что они очень-хорошо понимали всѣ эти искаженія, хотя сами вовсе не умѣли обрисовывать окружающихъ мѣстностей.
— Я очень-радъ, сказалъ Натанаэль: — что блѣднолицые не успѣли еще окрестить никакимъ именемъ всѣхъ этихъ мѣстъ, потому-что эти крестины у нихъ всегда предшествуютъ самымъ безпощаднымъ опустошеніямъ. Краснокожіе, однакожь, должны какъ-нибудь называть это мѣсто, и я увѣренъ, что они пріискали характеристическія имена для этихъ окрестностей.
— Ну, что касается до дикихъ племенъ, вѣроятно, каждое изъ нихъ по-своему коверкаетъ на своемъ языкѣ всѣ предметы на свѣтъ. Мы въ свою очередь называемъ озеро просто Глиммергласъ (свѣтлое стекло), такъ-какъ, видишь ты, на его поверхности чудесно отражаются всѣ эти сосны. Думать надо, на его днѣ бьетъ множество ключей, изъ которыхъ, пожалуй, могутъ образоваться цѣлыя рѣки.
— Я очень-хорошо знаю, что отсюда вытекаетъ рѣка, и мнѣ говорили, что утесъ, подлѣ котораго я долженъ встрѣтиться съ Чингачгукомъ, находится подлѣ рѣки. Колонія не далала ей какого-нибудь имени?
— Колонія въ этомъ отношеніи имѣетъ преимущество надъ нами, потому-что въ ея владѣніи самый обширный конецъ этой рѣки. Имя, которымъ они окрестили ее, распространяется до самаго истока, потому-что имена, натурально, всегда идутъ противъ теченія. Я не сомнѣваюсь, Натанаэль, что ты, въ странѣ Делоэровъ, непремѣнно долженъ былъ видѣть Сускеганнахъ.
— О, да, я сотню разъ охотился на его берегахъ.
— Нут такъ вотъ это и есть та самая рѣка, о которой ты говоришь. У ней, видишь ты, съ обоихъ концовъ одно и то же имя. Мнѣ очень-пріятно, что для нея сохранили то самое названіе, какое первоначально присвоили ей краснокожіе. Будетъ къ нихъ и того, что отбиваютъ земли: имена могутъ оставаться за ними.
Натанаэль не отвѣчалъ ничего, и, опершись подбородкомъ на свой карабинъ, разсматривалъ очаровательную перспективу, разстилавшуюся передъ его глазами. Видъ озера, въ-самомъ-дѣлѣ, былъ великолѣпенъ, и теперь оно выказывалось во всей своей красотѣ. Его поверхность, гладкая какъ стекло, была въ то же время прозрачна, какъ самый чистый воздухъ, и отражала горы, покрытыя темными соснами, со всею зеленью, на которой онѣ росли. Это былъ видъ совершеннѣйшаго покоя, еще невозмущеннаго властною рукою безпокойнаго человѣка; это было чистое и неприкосновенное царство природы, и всѣ его явленія способны были наполнить неизъяснимымъ восторгомъ человѣческую душу, проникнутую сочувствіемъ къ истиннымъ красотамъ безпредѣльнаго міра. Натанаэль чувствовалъ какъ поэтъ, самъ того не зная. Если онъ находилъ необъятное наслажденіе въ изученіи великой книги тайнъ и многообразныхъ формъ, сокрытыхъ въ непроницаемой глубинѣ лѣсовъ, тѣмъ менѣе онъ могъ оставаться нечувствительнымъ къ великолѣпнымъ красотамъ подобнаго ландшафта, и его душа наполнялась тѣмъ поэтическимъ восторгомъ, который обыкновенно возбуждается видомъ сцены, запечатлѣнной священнымъ спокойствіемъ природы.
III.
правитьСкорый-Гэрри думалъ больше о прелестяхъ Юдиѳи Гуттеръ, чѣмъ о красотахъ Глиммергласа и о ландшафтѣ, окружавшемъ это озеро. Осмотрѣвъ все, что лежало на платформѣ, онъ опять подошелъ къ байдаркѣ и пригласилъ своего товарища отъискать на озерѣ семейство Гуттера. Но напередъ онъ вооружился подзорной трубкой, находившейся между его вещами, и тщательно принялся осматривать всю сѣверную часть озера, особенно мысы и бухты.
— Мнѣ казалось, сказалъ Гэрри: — что старикъ Томъ отправился отсюда на сѣверъ, оставивъ свой замокъ на произволъ судьбы. Но такъ-какъ теперь извѣстно, что его нѣтъ на сѣверной сторонѣ, то мы поѣдемъ на югъ, и авось отъищемъ его въ какомъ-нибудь захолустьи.
— А развѣ онъ счелъ за нужное выкопать себѣ какое-нибудь логовище на берегу этого озера? спросилъ Натанаэль, усаживаясь въ байдарку. — Мнѣ кажется, въ этомъ уединеніи спокойно можно предаваться своимъ мыслямъ, не опасаясь нечаянныхъ нападеній.
— Ты забываешь, Натанаэль, Минговъ и всѣхъ этихъ дикарей, союзныхъ Французамъ. Развѣ отъищется гдѣ-нибудь клочекъ земли, куда бы не забрались эти гончія собаки?
— Конечно, я слыхалъ о нихъ очень-много дурнаго; но почему жь они гончія собаки?
— Какъ-же назвать ихъ иначе? Если слушать тебя, выходитъ, что твои Делоэры чуть не ангелы, между-тѣмъ, какъ, по-моему, и Делоэры и Минги хуже всякихъ чертей. Но вотъ въ чемъ штука. Всѣ люди на землѣ бываютъ трехъ цвѣтовъ: бѣлые, черные и красные. Бѣлый цвѣтъ, разумѣется, самый лучшій, а, слѣдовательно, и бѣлый человѣкъ совершеннѣе другихъ людей. Затѣмъ слѣдуетъ человѣкъ черный: онъ можетъ жить подлѣ бѣлаго, принося ему удовольствіе и пользу. Но красный человѣкъ никуда не годится, и по-моему глупо какого-нибудь Индійца называть человѣкомъ.
— И, однакожь, Гэрри, всѣ эти породы сходны между собою…
— Сходны? Вотъ славно! Не-ужь-то ты думаешь, что негръ похожъ на бѣлаго, или я, на-примѣръ, похожъ сколько-нибудь на краснокожаго?
— Дай мнѣ договорить, Гэрри. Одинъ и тотъ же Богъ сотворилъ бѣлыхъ, черныхъ и красныхъ, и, конечно, Онъ имѣлъ особыя причины придать своему творенію различные цвѣта. Всѣ породы получили одни и тѣ же чувства, хотя я никакъ не отвергаю, что каждое племя надѣлено особыми дарами. Бѣлые скорѣе другихъ способны совершенствоваться; краснокожіе, напротивъ, по своимъ способностямъ, удобнѣе могутъ оставаться въ дикомъ состояніи. Каждое племя дѣйствуетъ по собственнымъ своимъ соображеніямъ и внутреннимъ побужденіямъ. Напримѣръ, содрать кожу съ черепа мертвеца — въ глазахъ бѣлаго, безсмысленный и позорный поступокъ, между-тѣмъ, какъ Индіецъ видитъ въ этомъ доказательство геройской храбрости. Съ другой стороны, бѣлый, во время войны, всегда пощадитъ женщину или младенца; краснокожій, напротивъ, убьетъ ихъ съ самою спокойною совѣстію. Это, конечно, очень-жестоко, согласенъ; но по ихъ понятіямъ разсудокъ можетъ позволить такой поступокъ, между-тѣмъ, какъ тотъ же разсудокъ говоритъ намъ съ тобою, что это позорно и преступно. Но перестанемъ толковать объ этомъ. Каждый можетъ думать, какъ ему угодно. Смотри, какъ бы намъ не проглазѣть старика Тома. Можетъ-быть, онъ скрывается гдѣ-нибудь между этими густыми листьями.
Чего боялся Натанаэль, то легко могло случиться. На всемъ протяженіи закраинъ озера, въ томъ мѣстѣ, куда онъ указывалъ, маленькія деревья совершенно заслоняли своими вѣтвями края береговъ, которые по-большой-части довольно круты. Они плыли быстро: при колоссальной силѣ Скораго-Гэрри байдарка летѣла, какъ перо, а Дирслэйеръ управлялъ ею съ необыкновенною ловкостію. Всякій разъ, какъ они проѣзжали около мысовъ, Гэрри бросалъ взглядъ на бухту, надѣясь увидѣть ковчегъ стоящій на якорѣ или прицѣпленный къ берегу, но надежды его не сбывались, а между-тѣмъ, они проѣхали больше двухъ миль, и замокъ уже совершенно скрылся изъ виду. Наконецъ, Гэрри совершенно бросилъ весла, и очевидно недоумѣвалъ, въ какую сторону имъ должно направить дальнѣйшіе поиски.
— Не-уже-ли старикъ Томъ вздумалъ углубиться въ рѣку! сказалъ онъ, тщательно осмотрѣвъ восточный берегъ, который безпрепятственно можно было видѣть на всемъ его протяженіи. — Должно быть онъ черезъ-чуръ занялся своимъ новымъ ремесломъ, и выюркнулъ изъ озера. Дѣлать нечего, поѣдемъ и мы по рѣкѣ; только сначала будетъ дьявольски трудно управляться съ этими листьями и сучьями.
— Да гдѣ жь эта рѣка, Гэрри? съ изумленіемъ спросилъ Натанаэль: — ни на берегу, ни между деревьями я рѣшительно не вижу отверстія, черезъ которое могъ бы проходить Сускеганнахъ.
— Вотъ въ томъ-то и штука, что всѣ рѣки похожи на людей, которые сперва выходятъ на свѣтъ Божій скорчившись въ маленькіе шарики, а потомъ появляются у нихъ и огромныя головы и широкія плеча. Ты не видишь рѣки отъ-того, что она проходитъ между высокими и крутыми берегами, и деревья покрываютъ ея воды, словно кровлю какого-нибудь дома. Если старикъ Томъ не укрылся въ бухтѣ, значитъ, его надобно искать на рѣкѣ. Но заглянемъ напередъ въ бухту.
Они снова взялись за весла, и Гэрри объяснилъ товарищу, что недалеко отъ нихъ находится очень-мелкая бухта, образовавшаяся подлѣ длиннаго мыса. Ее называли бобровой бухтой, потому-что въ ней водилось множество канадскихъ бобровъ. Здѣсь довольно-часто старикъ Гуттеръ останавливался съ своимъ ковчегомъ, который совершенно скрывался въ этомъ мѣстѣ.
— Заранѣе, разумѣется, нельзя знать, какіе гости могутъ нахлынуть въ эту сторону, продолжалъ Гэрри, размахивая весломъ: — и потому нетрудно пріютиться въ такомъ мѣстѣ, откуда можно ихъ видѣть издали. Эта предосторожность особенно необходима теперь, въ военное время, когда какой-нибудь Мингъ можетъ на тебя напасть, какъ снѣгъ на голову. Но у старика Тома отличное чутье, и его мудрено застигнуть въ-расплохъ.
— Замокъ открытъ со всѣхъ сторонъ, и я полагаю, что старикъ Гуттеръ легко наживетъ непріятеля, если озеро сдѣлается извѣстнымъ.
— Твоя правда, Натанаэль: непріятеля нажить всегда легче, чѣмъ какого-нибудь друга. Страшно подумать, сколько средствъ и способовъ накликать враговъ на свою шею. Одни готовы выколоть тебѣ глаза единственно за то, что ты не раздѣляешь ихъ образа мыслей; другіе выкапываютъ изъ земли сѣкиру, когда видятъ, что ты слишкомъ-далеко ушелъ отъ нихъ впередъ. Я зналъ одного съумасброда, который поссорился съ своимъ другомъ единственно за то, что тотъ не признавалъ его красавцемъ. Вотъ, напримѣръ, о тебѣ, Натанаэль, никакъ нельзя сказать, чтобъ ты былъ красавецъ первой руки; однакожь, само-собою разумѣется, ты не сдѣлаешься моимъ врагомъ, если я говорю тебѣ это въ глаза.
— Я не желаю быть ни лучше, ни хуже того, какимъ меня создалъ Богъ. Можетъ-статься, мое лицо дѣйствительно не отличается прекрасными чертами, какъ представляютъ ихъ тщеславные и легкомысленные люди; но все же я не уродъ, и надѣюсь, найдутся люди, которые отличатъ меня за доброе поведеніе.
Гэрри разразился громкимъ смѣхомъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, любезный Натанаэль, сказалъ онъ: — ты отличный стрѣлокъ, съ чѣмъ тебя и поздравляю; но глупо считать тебя красавцемъ. Юдиѳь, пожалуй, скажетъ это тебѣ сама, если ты вздумаешь разговориться съ ней объ этихъ вещахъ; потому-что, предупреждаю тебя, во всѣхъ нашихъ колоніяхъ нѣтъ дѣвушки легкомысленнѣе и болтливѣе Юдиѳи. Всего лучше тебѣ и не сталкиваться съ ней. Вотъ сестрица ея, Гетти, совсѣмъ другая статья: можешь говорить съ нею, сколько угодно, и она будетъ слушать тебя съ кротостію овечки. Впрочемъ, весьма-вѣроятно, и Юдиѳь не выскажетъ вполнѣ своего мнѣнія о твоей наружности.
— Каково бы ни было ея мнѣніе, Гэрри, однакожь она не можетъ сказать больше того, что теперь я слышу отъ тебя.
— Я увѣренъ, Натанаэль, ты не вздумаешь обижаться моими замѣчаніями. Тебѣ самому очень-хорошо извѣстно, что ты не красавецъ, и почему же друзьямъ не говорить откровенно о такихъ пустякахъ? Будь ты красавецъ, я бы первый высказалъ тебѣ это отъ чистаго сердца и къ полному твоему удовольствію. Еслибъ Юдиѳи вздумалось увѣрять меня, что я безобразенъ какъ рыболовъ, я былъ бы ей за это очень-благодаренъ, хотя, разумѣется, не повѣрилъ бы ни одному слову.
— Любимцу природы ничего не стоитъ шутить этими вещами, любезный Гэрри; но такія шутки не всегда пріятны для другихъ. Не скрою, мнѣ иногда хотѣлось быть красавцемъ; но это желаніе исчезало, когда въ то же время я воображалъ, что многіе люди, при счастливой наружности, вовсе не отличаются внутренними дарами. Притомъ приходило мнѣ въ голову, что есть на свѣтѣ тысячи людей гораздо хуже и несчастнѣе меня. Я могъ родиться хромымъ, слѣпымъ, глухимъ, и тогда подлинно были бы для меня основательныя причины жаловаться на судьбу.
— Ты правъ, Натанаэль, извини меня, и забудемъ этотъ разговоръ. Если твоя наружность не отличается прекрасными чертами, за то всякій, при одномъ взглядѣ, яснѣе солнца видитъ, что въ твоей душѣ нѣтъ ничего безобразнаго. Притомъ, и самъ ты не слишкомъ-высоко цѣнишь красивую наружность, стало-быть, тѣмъ легче можешь простить подобную шутку. Юдиѳь, само-собой разумѣется, не обратитъ никакого вниманія на твое лицо; за то сестрица ея, Гетти, повѣрь мнѣ, будетъ на тебя смотрѣть съ большимъ удовольствіемъ, какъ и на всякаго мужчину. Впрочемъ, какая тебѣ нужда до Юдиѳи? Она вѣтрена, тщеславна, и у нея цѣлыя толпы обожателей всякаго рода. Не въ твоемъ характерѣ любить такую дѣвушку. Притомъ, мнѣ приходило въ голову, что плутовка любитъ себя до безумія, больше, пожалуй, чѣмъ другой можетъ ее полюбить.
— Что жь тутъ мудренаго, Гэрри? Юдиѳь въ этомъ случаѣ поступаетъ такъ, какъ и большая часть хорошенькихъ женщинъ. Я зналъ даже многихъ Делоэрокъ, влюбленныхъ въ свою красоту, о которыхъ, стало-быть, можно сказать то же, что о Юдиѳи. Но вотъ мы уже почти проѣхали длинный мысъ, о которомъ ты говорилъ: бухта бобровъ должна быть около этого мѣста.
Этотъ мысъ, вдавшійся въ воду на четверть мили, описывалъ правильный полукругъ, параллельный берегамъ, и образовалъ въ этомъ мѣстъ глубокую губу, которою оканчивалось озеро съ южной стороны. Старикъ Гуттеръ могъ какъ-нельзя-лучше спрятаться здѣсь съ своимъ плывучимъ домомъ, и Гэрри полагалъ навѣрное, что они отъищутъ его въ этой бухтѣ.
— Вотъ сейчасъ увидимъ и ковчегъ, сказалъ Гэрри, направляя байдарку туда, гдѣ вода была глубже. — Томъ, вѣрно, запрятался въ тростникъ, и мы черезъ нѣсколько минутъ отъищемъ его въ этомъ гнѣздѣ.
Тщетная надежда. Легкій челнокъ былъ уже на самой срединѣ этой бухты, а между-тѣмъ даже вооруженнымъ глазомъ нельзя было разглядѣть ничего похожаго на лодку. Они углубились въ тростникъ, и байдарка почти закрылась вѣтвями деревъ, образовавшихъ надъ нею сводъ. При всемъ томъ, они плыли безъ всякаго шума, наблюдая величайшую осторожность въ своихъ движеніяхъ, и челнокъ скользилъ какъ-будто по ровной и гладкой поверхности. Вдругъ послышался имъ трескъ сухихъ вѣтвей на узкой полосѣ земли, отдѣлявшей озеро отъ этой губы. Они вздрогнули, и въ одно мгновеніе схватились за ружья, которыя всегда были подъ рукою.
— Нога, ступившая на эту вѣтвь, не можетъ принадлежать легкому животному, сказалъ Гэрри тихимъ голосомъ: — этотъ шумъ произведенъ ногою человѣка.
— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ Натанаэль такимъ же тономъ. — Эта походка еще слишкомъ-легка для человѣчьей ноги, хотя въ то же время она тяжела для маленькаго звѣря. Причалимъ же къ берегу, и я выскочу на землю. Будь это Мингъ или боберъ, я перерѣжу имъ дорогу.
Медленными и осторожными шагами Дирслэйеръ углубился въ густой кустарникъ и, настороживъ ухо, снова услышалъ такой же трескъ сухой вѣтви; теперь онъ не сомнѣвался, что какая-то живая тварь пробирается на оконечность мыса. Гэрри также слышалъ эти звуки и, отчаливъ отъ берега, терпѣливо ожидалъ, что будетъ. Черезъ минуту онъ увидѣлъ, какъ легкая лань, пробравшись изъ-за кустарника, медленно подошла къ песчаной оконечности мыса и начала утолять жажду чистою водою озера. Послѣ минутнаго колебанія, Гэрри приподнялъ ружье, прицѣлился и выстрѣлилъ. Нѣсколько минутъ выстрѣлъ сопровождался глухимъ молчаньемъ; но когда, наконецъ, звукъ перелетѣлъ черезъ озеро и достигъ утесовъ и горъ, покрывавшихъ другой берегъ, громкое эхо въ различныхъ перекатахъ огласило, повидимому, все это пространство безпредѣльнаго лѣса. При ружейномъ выстрѣлѣ, сопровождавшемся свистомъ пули, благородная лань только встряхнула головой и не двинулась съ мѣста, потому-что первый разъ ей приходилось имѣть дѣло съ человѣкомъ; но перекаты громкаго эхо пробудили ея недовѣрчивость и она стремительно бросилась въ воду, чтобъ переплыть на противоположный край. Гэрри испустилъ пронзительный крикъ и погнался на своемъ челнокѣ за бѣгущимъ животнымъ. Двѣ. или три минуты вода пѣнилась между охотникомъ и ланью, и когда Гэрри готовъ былъ сдѣлать послѣднее усиліе, чтобъ настигнуть свою жертву, Натанаэль появился на берегу и подалъ знакъ воротиться.
— Зачѣмъ безразсудно гоняться за бѣднымъ животнымъ, когда оно не сдѣлало тебѣ никакого вреда? сказалъ Натанаэль, подавляя внутреннюю досаду. — Вмѣсто того, чтобъ стрѣлять безъ всякой нужды, мы должны бы прежде всего поблагодарить судьбу, что сами не наткнулись на скрытаго врага.
— Какъ это я промахнулся, чортъ побери! вскричалъ Торопыга, ломая руками. — Такихъ промаховъ я не дѣлалъ и мальчикомъ пятнадцати лѣтъ.
— Не о чемъ жалѣть, любезный другъ. Смерть этого животнаго не принесетъ намъ никакой пользы, а твой выстрѣлъ можетъ надѣлать большихъ хлопотъ. Шумъ этихъ отголосковъ поважнѣе для насъ промаховъ ружейнаго выстрѣла. Это голосъ самой природы, которая возстаетъ противъ безразсудной попытки опустошенія.
— Такихъ голосовъ ты услышишь безчисленное множество, если поживешь въ этихъ окрестностяхъ, отвѣчалъ Гэрри. — Эхо, въ-продолженіе лѣтней тишины, безпрестанно повторяетъ все, что дѣлаютъ или говорятъ на Глиммергласѣ. Если нечаянно уронишь въ лодку весло — горы тотчасъ захохочутъ надъ твоею неловкостью; если ты свиснешь или засмѣешься — сосны сдѣлаютъ то же, и ты сгоряча подумаешь иной разъ, что онѣ въ-самомъ-дѣлѣ могутъ говорить съ тобой.
— Стало-быть, тѣмъ нужнѣе благоразуміе и осторожность въ этихъ мѣстахъ. Не думаю, чтобъ непріятели успѣли проникнуть въ эти горы — имъ тутъ нечего дѣлать; но всѣ Делоэры того мнѣнія, что осторожность, послѣ храбрости, составляетъ первую и необходимую добродѣтель. Горное эхо лучше всякаго шпіона можетъ обличить тайну нашего прибытія сюда.
— Но прежде всего оно доложитъ старику Тому, что у него гости. Садись-ка опять, любезный, и покамѣстъ засвѣтло поплывемъ къ этому ковчегу.
И Скорый-Гэрри, описывая діагональную линію, направилъ свой челнокъ къ юго-востоку. Въ этомъ направленіи они были на разстояніи одной мили отъ берега. Черезъ нѣсколько минутъ, они услышали легкій шумъ, и оглянувшись назадъ, увидѣли, какъ лань выходила изъ воды на берегъ, пробираясь къ тому мѣсту, откуда появилась сначала. Благородное животное стряхнуло воду съ своихъ боковъ, взглянуло на деревья и углубилось въ густой кустарникъ.
— Бѣдное твореніе уходитъ съ благодарностью въ сердцѣ, сказалъ Натанаэль: — природа, безъ-сомнѣнія, говоритъ ему, что оно избавилось отъ великой опасности. Ты въ свою очередь, Гэрри Марчъ, долженъ благодарить Бога, что у тебя на этотъ разъ глазъ былъ не такъ вѣренъ и рука не такъ тверда, потому-что мы вовсе не нуждались въ этой невинной твари.
— До моего глаза и до моей руки, я думаю, нѣтъ тебѣ никакого дѣла, возразилъ Гэрри, вспыхнувъ отъ досады. — Делоэры прозвали тебя Непромахомъ, и ты, я очень вѣрю, отлично стрѣляешь въ оленей; но желалъ бы я поставить тебя лицомъ-къ-лицу съ какимъ-нибудь Мингомъ, который, такъ же какъ и ты, вооруженъ карабиномъ. Тогда можно бы что-нибудь сказать насчетъ твердости твоей руки и вѣрности глаза. Убить четвероногое животное не значитъ еще отличиться какимъ-нибудь подвигомъ; но положить на мѣстѣ дикаря, по-моему, геройскій подвигъ. Мой глазъ вѣренъ, другъ Натанаэль, и рука моя не дрожитъ; но если теперь пуля не дошла по своему назначенію, это произошло отъ-того, что животное вдругъ остановилось на мѣстѣ, тогда-какъ, по моему разсчету, ему слѣдовало продолжать свой путь.
— Отъ-чего бы то ни произошло, Гэрри Марчъ, я очень-радъ, что ты промахнулся. Что жь касается до меня, то я не стыжусь, что у меня не достанетъ духа стрѣлять на своего собрата съ такимъ же хладнокровіемъ, какъ на оленя.
— Кто жь тебѣ говоритъ о твоихъ собратьяхъ? Рѣчь идетъ о какомъ-нибудь Индійцѣ, который недалеко ушелъ отъ четвероногихъ.
— Краснокожіе такіе же люди, какъ и мы, Гэрри Марчъ. У нихъ свои обряды и своя религія, это правда; но человѣкъ будетъ судимъ по своимъ дѣйствіямъ, а не по цвѣту кожи.
— Ты говоришь точь-въ-точь какъ миссіонеры; но повѣрь, что тебя не станутъ слушать въ этой странѣ, куда, къ нашему благополучію, еще не притащились моравскіе братья съ своимъ скучнымъ бредомъ. Я въ свою очередь скажу тебѣ, что кожа для человѣка значитъ все; иначе какъ бы стали отличать одно племя отъ другаго? Вѣдь ты по кожѣ, разумѣется, отличаешь медвѣдя отъ свиньи, и сѣрую бѣлку отъ черной.
— Однакожь обѣ онѣ, и бѣлая и сѣрая, все же бѣлки.
— Кто противъ этого споритъ? но ты не станешь утверждать, что краснокожій и бѣлолицый — оба Индійцы.
— Конечно нѣтъ; но я всегда скажу, что оба они — люди, различныхъ породъ и различныхъ цвѣтовъ, съ различными обыкновеніями и преданіями, но все же люди съ разумною душою, и каждый изъ нихъ послѣ смерти будетъ отвѣчать за поступки въ этой жизни.
— Ты ребенокъ, Натанаэль, забавный ребенокъ, и хитрые миссіонеры вмѣстѣ съ Делоэрами загромоздили твою голову странными понятіями. Считай, если угодно, краснокожихъ своими братьями; но на мои глаза они звѣри, ни больше, ни меньше, и только одну хитрость природа удѣлила имъ изъ всѣхъ человѣческихъ свойствъ. Хитрости въ нихъ очень-много, это правда; пр лисица и медвѣдь въ этомъ отношеніи не хуже ихъ. Я постарше тебя, Натанаэль, и слишкомъ-долго жилъ въ этихъ лѣсахъ: не тебѣ меня учить, что такое Индіецъ, и чѣмъ отличается одна порода отъ другой. Если хочешь прослыть дикаремъ, стоитъ только тебѣ объ этомъ заикнуться, и мы увидимъ, какой пріемъ сдѣлаетъ тебѣ Юдиѳь Гуттеръ. Однакожь, вотъ рѣка, которую мы такъ долго искали. Видишь, какъ она запряталась подъ деревья и кустарники: можно подумать, что все это скорѣе загромождаетъ, чѣмъ облегчаетъ истокъ воды изъ озера.
Скорый-Гэрри недурно описалъ это мѣсто. Въ-самомъ-дѣлѣ, рѣка представляла глазамъ какую-то засаду, образовавшуюся изъ кустарниковъ и деревъ. Оба берега отстояли одинъ отъ другаго футовъ на сотню, правда западной сторонѣ это пространство. загромождалось по-крайней-мѣрѣ на половину. Отъ множества кустарниковъ, пригнутыхъ къ водъ, и отъ сосенъ, подымавшихъ свои верхушки на подобіе колокольныхъ щпицовъ, глазъ, даже на ближайшемъ разстояніи, никакъ не могъ замѣтить отверстія, черезъ которое протекала вода изъ Глиммергласа. Словомъ, не было видно никакихъ слѣдовъ рѣки, и лѣсъ повсюду представлялъ однообразный, безконечный коверъ изъ листьевъ. Челнокъ, между-тѣмъ, подвигаясь медленно, вошелъ подъ арку изъ древесныхъ вѣтвей. Нисколько минутъ путешественники, окруженные мракомъ, не говорили ни слова.
— Эту засаду образовала сама природа, сказалъ наконецъ Гэрри въ-полголоса, какъ-будто чувствуя, что это мѣсто посвящено молчанію и бдительности. — Я теперь убѣжденъ, что старикъ Томъ засѣлъ гдѣ-нибудь недалеко отсюда. Проѣдемъ еще саженъ десятокъ, и мы навѣрное наткнемся на его гнѣздо.
— Но какимъ образомъ могъ пробраться сюда его ковчегъ? съ недовѣрчивостію спросилъ Натанаэль. — Здѣсь едва достаетъ мѣста и для нашей байдарки.
Гэрри улыбнулся этой мысли, и не безъ основанія. Пробравшись черезъ бахраму кустарниковъ, разстилавшуюся по закраинамъ озера, пріятели очутились на гладкой поверхности воды, протекавшей подъ лиственнымъ балдахиномъ, для котораго старыя деревья служили колоннами. Здѣсь вдругъ образовался свободный проходъ футовъ на двадцать въ ширину, и зрѣніе могло ясно различать предметы на далекое пространство. Подвигаясь впередъ медленно и осторожно, путешественники тщательно наблюдали всѣ извороты рѣки, которыхъ оказалось довольно-много на пространствѣ нѣсколькихъ сотенъ ярдовъ. При одномъ изъ такихъ поворотовъ, Гэрри вдругъ остановилъ лодку, и ухватился за вѣтвь, какъ-будто нечаянная мысль поразила его. Дирслэйеръ въ свою очередь машинально взялся за карабинъ.
— Вотъ гдѣ онъ, этотъ старый плутъ, сказалъ Гэрри тихимъ голосомъ, указывая пальцемъ впередъ и стараясь не дѣлать никакого шуму. — Я такъ и думалъ. Видишь, какъ онъ гомозится по колѣно въ грязи и перестанавливаетъ свои сѣти? Но гдѣ же, чортъ побери, его проклятый ковчегъ? Я готовъ прозакладывать всѣ свои кожи, если онъ не въ этомъ же мѣстѣ. Разумѣется, Юдиѳь ни за что не согласится пачкать свои прелестныя ножки въ этой черной грязи. Скорѣе кокетка сидитъ гдѣ-нибудь на берегу ручья, убираетъ свои волосы и запасается на всякій случай презрѣніемъ къ бѣднымъ мужчинамъ.
— Ты слишкомъ-строго судишь молодыхъ дѣвушекъ, Гэрри, сказалъ Натанаэль. — Зачѣмъ безпрестанно думать о ихъ недостаткахъ, выпуская изъ виду совершенства, недоступныя для нашего брата? Я убѣжденъ, что Юдиѳь далеко не такъ презираетъ нашъ полъ, какъ мерещится тебѣ, и вѣроятно теперь она гдѣ-нибудь и какъ-нибудь помогаетъ своему отцу.
— Очень-пріятно слышать истину изъ устъ мужчины, хотя бы только одинъ разъ въ жизни, вскричалъ пріятный женскій голосокъ такъ близко отъ лодки, что путешественники вздрогнули. — Что касается до васъ, господинъ Марчъ, правдивыя слова совсѣмъ не идутъ къ вашему горлу, и я въ этомъ отношеніи не имѣю на васъ никакой надежды. При всемъ томъ, я очень рада, что съ вами не постыдился путешествовать человѣкъ, который такъ хорошо умѣетъ цѣнить бѣдныхъ женщинъ. Теперь ваше общество гораздо лучше, чѣмъ прежде.
Едва были произнесены эти слова, какъ прекрасная молодая женщина выставила свою голову черезъ отверстіе между листьями въ такомъ близкомъ разстояніи, что Натанаэль могъ бы дотронуться до нея своимъ весломъ. Она бросила суровый взглядъ на Гэрри и поблагодарила ласковой улыбкой его товарища, при чемъ нельзя было не замѣтить, что ея подвижная физіономія способна принимать въ короткое время самые разнообразные оттѣнки.
Минутное изслѣдованіе объяснило все дѣло. Байдарка нашихъ путешественниковъ совершенно-незамѣтнымъ для нихъ образомъ почти наткнулась на самый ковчегъ, который тщательно былъ скрытъ за вѣтвями деревъ, склонившихся съ берега. Молодой дѣвушкѣ стоило только отодвинуть листья отъ окна, чтобы обратить свою рѣчь къ путешественникамъ, которые были прямо передъ ея глазами.
IV.
правитьПлывучій домикъ Тома Гуттера, или ковчегъ, какъ обыкновенно называли его, былъ построенъ очень-просто. Нижняя часть его, плававшая на водѣ, образовалась изъ большаго плоскаго парома, среди котораго возвышалось зданіе, занимавшее всю ширину и около двухъ третей длины всего парома. По наружному виду зданіе походило на замокъ, хотя деревья, употребленныя на его постройку, были сравнительно довольно хрупки, представляя толщины не болѣе, сколько нужно для огражденія отъ пуль. Доски для парома подобраны были съ большимъ искусствомъ, и онъ былъ чрезвычайно легокъ, такъ что для управленія не требовалось ни особой ловкости, ни особаго труда, чѣмъ на обыкновенномъ суднѣ. Каюта раздѣлялась на двѣ комнаты: въ одной семейство обѣдало и спалъ старикъ, другая была назначена для дѣвицъ. Кушанье приготовлялось подъ открытымъ небомъ, на краю парома.
Легко понять, отъ-чего Скорый-Гэрри назвалъ эту рѣку засадой. Во многихъ частяхъ озера и рѣки, кустарники и деревья склоняли свои вѣтви надъ самымъ уровнемъ воды, простираясь по горизонтальной линіи почти на двадцать футовъ. При значительной глубинѣ подлѣ крутыхъ береговъ, Гуттеръ безъ всякаго труда подвелъ свой ковчегъ подъ одно изъ этихъ природныхъ укрѣпленій, и сталъ на якорѣ въ такомъ мѣстѣ, гдѣ, по его мнѣнію, безопасно можно было укрыться отъ постороннихъ глазъ. Читатель видѣлъ, что этотъ пріютъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ очень надеженъ: онъ обманулъ двухъ человѣкъ, привыкшихъ къ лѣсамъ, и притомъ почти навѣрное разсчитывавшихъ на существованіе его въ этомъ пунктѣ: странность, совершенно понятная для людей, знакомыхъ съ могучею растительностью дѣвственныхъ американскихъ лѣсовъ.
Открытіе ковчега произвело не одинаковое дѣйствіе на обоихъ путешественниковъ. Бросивъ байдарку, Скорый-Гэрри немедленно вскочилъ на паромъ, и черезъ минуту завязался у него одушевленный разговоръ съ Юдиѳью: онъ защищался, оправдывался, шутилъ, смѣялся, и казалось совершенно забылъ обо всемъ на свѣтѣ въ присутствіи прекрасной дѣвушки. Совсѣмъ не такъ поступалъ Дирслэйеръ. Взобравшись на ковчегъ медленно и осторожно, онъ принялся съ напряженнымъ любопытствомъ осматривать его фигуру и всѣ подробности. Отъ его вниманія не ускользнуло даже размѣщеніе вѣтвей, и въ короткое время онъ въ совершенствѣ узналъ всѣ тайны этого оригинальнаго зданія. Затѣмъ, пройдя первую комнату, гдѣ сидѣла Юдиѳь съ его товарищемъ, онъ отворилъ вторую, и увидѣлъ подъ окномъ Гэтти Гуттеръ, сидѣвшую за работой.
Такъ-какъ его изслѣдованія были теперь кончены, то онъ бросилъ свои карабинъ и, остановись подлѣ пушки, принялся смотрѣть на дѣвушку съ видимымъ участіемъ, зная напередъ изъ разсказовъ своего пріятеля, что природа лишила ее обыкновенной доли человѣческихъ способностей. Наружность ея не представляла ничего особенно-замѣчательнаго, и нельзя было въ строгомъ смыслѣ назвать ее идіоткой: ея умъ, сравнительно-слабый съ искусственными проявленіями человѣческой природы, сохранялъ, однакожь, свою природную простоту и врожденную любовь къ истинѣ. При малѣйшемъ сближеніи съ нею не трудно было замѣтить, что чувство добра представлялось въ ней инстинктомъ, и отвращеніе отъ всего дурнаго было до такой степени характеристической чертою ея природы, что она какъ-будто окружена была атмосферой чистой невинности. Черты ея лица были довольно пріятны, и въ общей совокупности она казалась слабою копіею своей сестры. Ея щеки рѣдко покрывались румянцемъ, потому-что простой ея умъ никогда не представлялъ образовъ, способныхъ взволновать кровь. Природа и образъ жизни сдѣлали изъ нея невинное созданіе, безъ хитростей, безъ притворства; а провидѣніе окружило ее ореоломъ нравственнаго свѣта, удалявшимъ отъ нея самый призракъ порока.
— Васъ зовутъ Гетти Гуттеръ, сказалъ Дирслэйеръ ласковымъ тономъ. — Скорый-Гэрри мнѣ говорилъ о васъ, и я знаю, что ваше имя — Гетти.
— Ваша правда, я Гетти Гуттеръ, сестра Юдиѳи и младшая дочь Томаса Гуттера, отвѣчала дѣвушка пріятнымъ голосомъ.
— Въ такомъ случаѣ, я знаю вашу исторію. Скорый-Гэрри разсказалъ мнѣ всё, потому-что онъ не имѣетъ обыкновенія скрывать чужихъ дѣлъ. Вы проводите большую часть вашей жизни на озерѣ?
— Да. Моя мать умерла; батюшка занимается своимъ ремесломъ; а Юдиѳь и я остаемся дома. Какъ васъ зовутъ?
— На этотъ вопросъ не совсѣмъ легко отвѣчать. При всей своей молодости, Гетти, я износилъ гораздо больше именъ, чѣмъ какой-нибудь изъ великихъ начальниковъ всей Америки.
— Но всё же есть у васъ имя? Бросая одно, вы, конечно, съ честію принимаете другое.
— Надѣюсь, что такъ. Имена приходились мнѣ не даромъ, и я думаю, настоящее имя недолго останется за мной. Делоэры рѣдко вспадаютъ на дѣйствительное имя, свойственное человѣку, пока онъ не обнаружитъ своего истиннаго характера въ совѣтѣ или на воинѣ. Моя очередь еще не пришла. Во-первыхъ, я не имѣю права засѣдать въ ихъ совѣтахъ, потому-что я не краснокожій; а во-вторыхъ, на моемъ вѣку теперь только первая война, и непріятель еще не забирался въ эту колонію.
— Разскажите мнѣ ваши имена, повторила Геттй съ наивнымъ видомъ: — и я, можетъ-быть, скажу, кто вы такой.
— Не думаю. Люди часто обманываются при оцѣнкѣ характера своихъ собратій и нерѣдко даютъ имъ имена, которыхъ они вовсе не заслуживаютъ.
— Разскажите мнѣ ваши имена, вскричала съ запальчивостію дѣвушка, придавая очевидную важность этому обстоятельству. — Я хочу знать, какъ о васъ думать.
— Извольте, если вы непремѣнно этого хотите. Прежде всего, я христіанинъ, и принадлежу къ породѣ бѣлыхъ людей, точно такъ же, какъ и вы. Мой отецъ имѣлъ фамилію, которая перешла къ нему по наслѣдству, и онъ передалъ ее мнѣ. Эта фамилія — Бемпо. При крещеніи къ ней придали имя Натанаэль, которое, для краткости, часто произносятъ — Натти.
— Ахъ, какъ это хорошо — Натти и Гетти! вскричала молодая дѣвушка, отрывая глаза отъ работы и съ улыбкой всматриваясь въ своего собесѣдника. — Вы Натти, а я Гетти, хотя васъ зовутъ Бемпо, а меня Гуттеръ. Какъ вы думаете: вѣдь Гуттеръ гораздо пріятнѣе Бемпо: не правда ли?
— У каждаго свой вкусъ. Бемпо звучитъ не такъ хорошо, я согласенъ; но мой дѣдъ и отецъ довольствовались этой фамиліей всю свою жизнь. Я, однакожь, носилъ ее недолго: Делоэрамъ показалось, что я никогда не лгу, и потому они назвали меня: Правдивый.
— Это очень-хорошее имя, вскричала Гетти съ живостію и положительнымъ тономъ. — Не говорите же, что нѣтъ правды въ именахъ.
— Я и не говорю этого. Ложь дѣйствительно ненавистна для меня, какъ и для многихъ другихъ людей. Черезъ нѣсколько времени, Делоэры нашли, что у меня проворныя ноги, и потому назвали меня: Голубь.
— Чудесное имя, сказала Гетти. — Голубь прехорошенькая птица.
— Всѣ вещи, созданныя Богомъ, хороши въ своемъ родѣ, моя милая; только человѣкъ слишкомъ-часто портитъ ихъ своимъ прикосновеніемъ. Потомъ, когда я началъ заниматься охотой, Делоэры увидѣли, что я отъискиваю дичь слишкомъ-скоро и гораздо-вѣрнѣе многихъ своихъ сверстниковъ. Они прозвали меня Вислоухимъ (Lapeared), потому-что, какъ говорили они, у меня собачьё чутье.
— Вотъ это нехорошо, очень-нехорошо, и я надѣюсь, вы недолго носили это имя.
— Недолго. Когда я сдѣлался довольно богатъ и обзавелся своимъ карабиномъ, Делоэры увидѣли, что я способенъ своймъ искусствомъ доставлять въ ихъ хижины гораздо больше дичи, нежели сколько нужно для нихъ. Они назвали меня Дирслэйеромъ или Непромахомъ, такъ-какъ я не даю промаха, когда стрѣляю въ оленей. Это имя я ношу до-сихъ-поръ, и горжусь имъ, хотя нѣкоторые полагаютъ, что для мужчины гораздо-приличнѣе сдирать кожу съ человѣчьихъ череповъ, нежели стрѣлять въ оленей.
— Я этого никакъ не думаю, Дирслэйеръ, простодушно замѣтила Гэтти. — Юдиѳь очень любитъ военныхъ съ ихъ мундирами и перьями на головѣ; но все это ни-по-чемъ для меня. Юдиѳь говоритъ, что офицеры великіе люди, что они красавцы и умѣютъ отлично говорить; я, напротивъ, вся дрожу, когда ихъ вижу. Ваше ремесло мнѣ больше нравится, и я нахожу, что ваше послѣднее имя гораздо-пріятнѣе, чѣмъ Натти Бемпо.
— Это очень естественно въ молодой дѣвушкѣ съ вашимъ характеромъ, и я этого ожидалъ. Мнѣ говорилц, что сестрица ваша рѣдкая красавица, и потому, разумѣется, ей пріятно, когда удивляются ея красотѣ.
— Развѣ вы никогда не видали Юдиѳи? съ живостію вскричала Гетти. — О! ступайте къ ней, ступайте скорѣе. Ей даже не всегда нравится общество Скораго-Гэрри, хотя онъ мужчина, а она женщина.
Блѣдныя щеки молодой дѣвушки немного оживились, и глазъ ея, обыкновенно-ясный и спокойный, засверкалъ неестественнымъ блескомъ. Дирслэйеръ понялъ ея тайныя мысли, и, склонивъ голову, медленно вышелъ изъ комнаты.
Почти въ одно время съ Дирслэйеромъ, въ другой комнатѣ, гдѣ сидѣли Юдиѳь и Скорый-Гэрри, появился и владѣлецъ ковчега, Томасъ Гуттеръ или Томъ-Плывучій, какъ обыкновенно называли его охотники, знакомые съ привычками загадочнаго старика. Казалось, онъ съ перваго взгляда узналъ байдарку Гэрри, и не обнаружилъ ни малѣйшаго изумленія, когда увидѣлъ ее на паромѣ.
— Я ожидалъ тебя еще на прошлой недѣлѣ, сказалъ онъ, обращаясь къ Гэрри. — Сюда дошелъ слухъ, что между колоніей и Канадой опять идетъ перепалка, а я засѣлъ между этими горами одинъ, какъ байбакъ. На однѣ свои руки плохая надежда.
— Очень понимаю безпокойство отца, у котораго двѣ хорошенькія дочки, какъ Юдиѳь и Гетти, отвѣчалъ Генрихъ Марчъ полушутливымъ тономъ.
— Однакожь, ты, въ теперешнее время, когда канадскіе дикари начинаютъ рыскать по всѣмъ сторонамъ, пріѣхалъ сюда не одинъ, сказалъ Гуттеръ, бросая недовѣрчивый взглядъ на Дирслэйера.
— Тутъ бѣды нѣтъ никакой, Томасъ Гуттеръ. Въ дорогѣ пригодится и дурной товарищъ, а этотъ молодой человѣкъ славный малый, могу тебя увѣрить. Это Дирслэйеръ, извѣстный охотникъ между Делоэрами и честный христіанинъ, получившій такое же воспитаніе, какъ ты и я. Онъ отлично стрѣляетъ оленей, и мы не насидимся съ нимъ безъ хлѣба въ этой сторонѣ.
— Добро пожаловать, молодой человѣкъ, проговорилъ Томъ, протягивая Дирслэйеру свою костлявую руку. — Въ нынѣшнее время, каждый бѣлый внушаетъ довѣріе, и я надѣюсь, при случаѣ, найдти въ васъ подмогу. Дѣти иной разъ могутъ разнѣжить самое твердое сердце, и я боюсь за своихъ дочерей гораздо больше, чѣмъ за всѣ свои права на эти мѣста.
— Это очень-естественно, сказалъ Гэрри. — Мы съ тобой, Дирслэйеръ, еще не испытали этого чувства; но я очень понимаю его. Будь у насъ дочери, мы, безъ сомнѣнія, имѣли бы такія же опасенія, и я уважаю человѣка, который не стыдится этого признанія. Ну, старикъ, съ этой минуты я объявляю себя защитникомъ Юдиѳи, а Дирслэйеръ будетъ покровительствовать Гетти.
— Очень-благодарна вамъ, господинъ Марчъ, отвѣчала прекрасная Юдиѳь гармоническимъ голосомъ и на чистомъ англійскомъ языкѣ. — Знайте, однакожь, что Юдиѳь Гуттеръ можетъ защищать себя сама, и ни мало не нуждается въ помощи какого-нибудь бродяги. Если нужно будетъ столкнуться съ дикими, выходите съ моимъ отцомъ на вольный воздухъ, вмѣсто того, чтобъ запираться въ четырехъ стѣнахъ подъ предлогомъ защиты слабыхъ женщинъ, и…
— Юдиѳь! Укороти свой языкъ, и выслушай, въ чемъ дѣло. Дикіе уже на берегу озера, и неизвѣстно въ какой сторонѣ. Можетъ-быть, они отъ насъ въ нѣсколькихъ шагахъ.
— Если это правда, Томъ, съ безпокойствомъ сказалъ Гэрри: — твой ковчегъ въ довольно-жалкомъ положеніи. Онъ скрытъ недурно, если могли обмануться мы съ Дирслэйеромъ, но Индіецъ, который охотится за волосами съ человѣческаго черепа, отъищетъ его непремѣнно.
— Я то же думаю, молодой человѣкъ, и признаюсь откровенно, въ эту минуту я желалъ бы скорѣе быть во всякомъ другомъ мѣстѣ, чѣмъ въ этой засадѣ. Скрываться здѣсь очень-удобно, это правда, но не будетъ никакого спасенія, если дикари откроютъ убѣжище. Теперь они очень-недалеко отъ насъ, и трудность состоитъ въ томъ, какъ выкарабкаться изъ этой рѣки, чтобъ съ берега не перестрѣляли насъ всѣхъ какъ оленей.
— Увѣрены ли вы, господинъ Гуттеръ, что краснокожіе, которыхъ вы такъ боитесь, точно изъ Канады? спросилъ Дирслэйеръ скромнымъ, но серьёзнымъ тономъ. — Если вы ихъ видѣли, не можете ли сказать, какъ расписано ихъ тѣло.
— Я не видалъ еще никого, но навѣрно знаю, что они слоняются въ окрестностяхъ. Спустившись по рѣкѣ на милю отсюда, я замѣтилъ на углу одного болота человѣчій слѣдъ, обращенный къ сѣверу. По размѣру ноги и по углубленію въ ней большаго пальца, я тотчасъ же догадался, что это долженъ быть слѣдъ Индійца, и немного погодя отъискалъ старый его мокассинъ (обувь изъ звѣриной кожи), брошенный въ грязь. Я очень-хорошо замѣтилъ мѣсто, гдѣ онъ остановился, чтобъ перемѣнить свою обувь.
— Изъ этого еще вовсе нельзя видѣть, чтобъ краснокожій имѣлъ враждебное намѣреніе, сказалъ Дирслэйеръ, качая головой: — опытный солдатъ могъ бы зарыть, сжечь, или бросить въ рѣку свою изношенную обувь, не обличая своего путешествія, и я увѣренъ, что слѣдъ, на который вы напали, принадлежитъ мирному Индійцу. Я пріѣхалъ сюда повидаться съ однимъ молодымъ индійскимъ начальникомъ, и онъ долженъ меня ждать около того мѣста, на которое вы указали. Не мудрено, что на его-то сдѣдъ ъы и напали.
— Гэрри, я надѣюсь, что ты хорошо знаешь этого молодаго человѣка, который назначаетъ свиданія съ дикими въ такомъ мѣстѣ, гдѣ онъ никогда не, былъ прежде? спросилъ Гуттеръ подозрительнымъ тономъ. — Измѣна считается добродѣтелью у Индійцевъ, а бѣлые слишкомъ-скоро освоиваюгся съ ихъ обычаями, какъ только поживутъ между ними.
— Справедливо, старикъ, совершенно-справедливо; но только это вовсе не идетъ къ моему пріятелю. Дирслэйеръ откровенный молодой человѣкъ и неспособенъ къ обманамъ. Я ручаюсь за его честность, хотя не имѣю никакихъ доказательствъ его храбрости.
— Я желалъ бы знать, чего ему надобно въ этой странѣ.
— Это скоро будетъ объяснено, господинъ Гуттеръ, отвѣчалъ молодой охотникъ спокойнымъ тономъ человѣка, котораго ни въ чемъ не упрекаетъ совѣсть: — отецъ двухъ дочерей, владѣлецъ озера, имѣетъ полное право освѣдомляться, зачѣмъ кто пріѣзжаетъ въ эти мѣста. Это все равно, еслибъ колонія вздумала спросить, зачѣмъ Французы размножаютъ свои полки на пограничной линіи.
— Если вы такъ думаете, любезный другъ, потрудитесь разсказать вашу исторію безъ всякихъ предисловій.
— Дѣло вотъ въ чемъ, Томасъ Гуттеръ. Я еще очень-молодъ, и не успѣлъ до-сихъ-поръ показать своей опытности въ военномъ дѣлѣ; но когда прислали къ Делоэрамъ обнаженную сѣкиру, объявляя такимъ-образомъ наступленіе войны, они поручили мнѣ отправиться къ людямъ моего цвѣта, и подробно развѣдать о настоящемъ положеніи вещей. Я исполнилъ это порученіе, и по окончаніи своихъ переговоровъ съ бѣлыми начальниками встрѣтилъ на возвратномъ пути на берегахъ Скогари королевскаго офицера съ деньгами для пересылки нѣкоторымъ союзнымъ племенамъ, живущимъ далѣе къ юго-востоку. Въ этомъ видѣли благопріятный случай для Чингачгука, еще не успѣвшаго помѣрить съ непріятелями своихъ силъ, и вмѣстѣ для меня, который также не отличался на поприщѣ войны. Поэтому, одинъ старый Делоэръ присовѣтовалъ намъ встрѣтиться и переговорить подлѣ утеса на краю этого озера. Не скрою, есть у Чингачгука и другая цѣль свиданія, но это его частный секретъ, который нимало не касается до васъ, и конечно вы не потребуете, чтобъ я безъ всякой нужды обнаруживалъ чужія тайны.
— Держу пари, что дѣло идетъ о какой-нибудь молоденькой женщинѣ, вскричала Юдиѳь, улыбаясь и краснѣя при этой догадкѣ. — Если сюда не замѣшалась охота или война, такъ, значитъ, молодой индійскій начальникъ влюбленъ: это яснѣе солнца
— Можетъ-быть да, а можетъ-быть и нѣтъ. Я не скажу ничего ни въ защиту, ни въ опроверженіе догадки, которая, натурально, весьма-легко можетъ запасть въ голову молодой дѣвушки, Проникнутой нѣжнымъ чувствомъ. Завтра поутру за часъ до захожденія солнца мы должны встрѣтиться съ Чингачгукомъ подлѣ утеса, и потомъ вмѣстѣ продолжать нашъ общій путь, не затрогивая никого, кромѣ королевскихъ враговъ, которые теперь на законномъ основаніи сдѣлались и нашими врагами. Скораго-Гэрри я давно зналъ, потому-что онъ не разъ ставилъ свои капканы на землѣ Делоэровъ; встрѣтившись съ нимъ на берегахъ Скогари, когда онъ собирался на свои обыкновенные въ лѣтнее время поиски, мы рѣшились идти вмѣстѣ не столько изъ опасенія, сколько для сокращенія нашей общей дороги. Впрочемъ, объ этомъ онъ и самъ говорилъ вамъ.
— Такъ вы полагаете, что замѣченный мною слѣдъ принадлежитъ вашему другу, который въ такомъ случаѣ явился на мѣсто свиданія раньше условленнаго срока?
— Да, я такъ думаю. Можетъ-быть, я ошибаюсь, а можетъ и нѣтъ. Еслибъ увидѣть найденный вами мокассинъ, я бы въ минуту сказалъ, кому онъ принадлежитъ: Делоэру или нѣтъ.
— Извольте, Богъ онъ, вскричала Юдиѳь, уже сбѣгавшая за нимъ въ лодку. — Говорите, другъ его носилъ или недругъ. Вы честный человѣкъ, и я совершенно вѣрю вашимъ словамъ, что бы ни думалъ объ этомъ отецъ.
— Это очень на тебя похоже, Юдиѳь, сказалъ старикъ Томъ. — Я безпрестанно боюсь враговъ, а у тебя на умѣ только друзья. Хорошо, молодой человѣкъ, говорите: что вы думаете объ этомъ мокассипѣ?
— Онъ сдѣланъ не такъ, какъ у Делоэровъ, отвѣчалъ Дирслэйсръ, внимательно осмотрѣвъ эту изношенную и брошенную обувь. — Я еще слишкомъ-молодъ и неопытенъ въ военныхъ дѣлахъ; но мнѣ кажется, что этотъ мокассинъ шелъ отъ сѣвера изъ-за большихъ озеръ.
— Въ такомъ случаѣ, мы не должны здѣсь оставаться ни минуты, сказалъ Гуттеръ съ крайнимъ безпокойствомъ, какъ-будто скрытый непріятель уже засѣлъ на берегу недалеко отъ его ковчега. — До сумерекъ одинъ только часъ, и въ темнотѣ нельзя отсюда выбраться, не дѣлая шума. Слышали вы за пол-часа предъ этимъ эхо отъ ружейнаго выстрѣла?
— Вѣдь это я выстрѣлилъ, чортъ меня побери! отвѣчалъ Скорый-Гэрри, понявшій теперь свою неосторожность.
— Дурно, молодой человѣкъ, очень-дурно. Выстрѣлъ можетъ возбудить подозрѣніе Индійцевъ, и они легко откроютъ наше убѣжище. Никогда не должно стрѣлять въ военное время безъ всякой нужды.
— Это говорилъ я и прежде своему товарищу; но онъ слишкомъ-упрямъ и не слушаетъ постороннихъ совѣтовъ, сказалъ Дирслэйеръ. — Однакожь, зачѣмъ намъ перемѣнять эту позицію, господинъ Гуттеръ? Здѣсь мы, кажется, довольно-безопасны, и въ случаѣ нужды могли бы защищаться изъ этой каюты. Я знаю сраженія только по преданію; но мнѣ кажется, что изъ-за этой крѣпости можно обратить въ бѣгство дюжины двѣ Минговъ.
— Это и видно, молодой человѣкъ, что вы знаете сраженія только по преданію. Видали ли вы когда-нибудь скатерть воды пошире той, черезъ которую сейчасъ проѣзжали съ вашимъ товарищемъ?
— Нѣтъ.
— Такъ я объясню вамъ невыгоды нашей позиціи въ этомъ захолустьи. Здѣсь, видите ли, дикимъ нѣтъ никакой трудности узнать, на какой пунктъ направлять свои пули, и безразсудно, если мы будемъ думать, что ни одна изъ нихъ не проберется черезъ трещины нашего судна. Мы, напротивъ, принуждены будемъ стрѣлять наудачу во всѣ эти деревья. Съ другой стороны, здѣсь ничто не спасетъ насъ отъ пожара, потому-что всего легче запалить кору этой кровли. Притомъ, очень-немудрено, что дикіе, въ мое отсутствіе, проберутся въ мой замокъ, разграбятъ его, опустошатъ, разорятъ въ конецъ. Но какъ-скоро мы проберемся на озеро, непріятели должны будутъ аттаковать насъ не иначе, какъ на лодкахъ или на своихъ паромахъ, и тогда мы совершенно сравняемся съ ними. Защищаясь съ ковчега, мы отстоимъ нашъ замокъ. Понимаете вы эти соображенія, молодой человѣкъ?
— Какъ не понимать: вы совершенно-правы, господинъ Гуттеръ.
— Нечего, стало-быть, и распространяться, дядюшка Томъ, съ живостію вскричалъ Гэрри. — Чѣмъ скорѣе съ мѣста, тѣмъ лучше. Маршъ за дѣло. Можетъ-быть, еще до ночи намъ удастся запастися индійскими волосами.
Послѣ кратковременнаго совѣщанія начались серьёзныя приготовленія къ трудной переправѣ. Прежде всего развязали веревки, которыми ковчегъ прикрѣплялся къ деревьямъ на берегу и потомъ, посредствомъ бичевокъ, мало-по-малу вытащили его изъ-за кустарниковъ на гладкую поверхность воды. При этомъ не было произведено ни малѣйшаго шума, ни малѣйшаго шороха, потому-что старикъ Гуттеръ принялъ всѣ возможныя предосторожности. Затѣмъ, когда всѣ трое перебрались съ берега на бордъ ковчега, Гуттеръ и Скорый-Гэрри взялись за весла, а Дирслэйеръ сталъ на караулѣ, посматривая во всѣ стороны. Послѣдняя предосторожность была очень-кстати. Когда подъѣхали они почти къ самому устью Сускеганнаха, Дирслэйеръ увидѣлъ на западномъ берегу такое зрѣлище, которое могло напугать и опытнаго воина. На огромное дерево, наклонившееся къ водѣ въ формѣ полу-круга, уже вскарабкались шесть Индійцевъ съ очевиднымъ намѣреніемъ броситься на каюту ковчега, какъ скоро онъ поравняется съ этимъ мѣстомъ. Дирслэйеръ замѣтилъ ихъ въ ту самую минуту, когда уже одинъ, придерживаясь за вѣтви, выжидалъ за собою мгновенія, чтобы соскочить, и увлечь остальныхъ товарищей.
— Живѣе, Гэрри, живѣе! вскричалъ онъ. — Дѣло идетъ о жизни. Гребите изо всей мочи!
Пораженные этимъ необыкновенымъ крикомъ, Гуттеръ и Марчъ удвоили свои усилія, и съ быстротою стрѣлы промчались мимо роковаго дерева, какъ-будто заранѣе зная опасность, которая имъ угрожала на этомъ пунктѣ. Замѣтивъ, что ихъ открыли, Индійцы испустили пронзительный военный крикъ, и опрометью одинъ за другимъ побросались съ дерева, надѣясь попасть на кровлю плывучаго дома, но вмѣсто этого всѣ попадали въ воду на большемъ или меньшемъ разстояніи отъ ковчега. Одинъ только ихъ начальникъ, бывшій впереди и вооруженный съ ногъ до головы, очутился на бортѣ плывучаго дома; но прежде, чѣмъ успѣлъ онъ прійдти въ себя, смѣлая Юдиѳь, выбѣжавъ изъ каюты, мгновенно столкнула его въ воду. Ея щеки горѣли, глаза пылали необыкновеннымъ блескомъ, и въ этомъ неестественномъ состояніи она отнюдь не могла сообразить всей безразсудности своего отчаяннаго героизма. Все это было дѣломъ одного мгновенія и когда героиня снова превратилась въ слабую женщину, Натанаэль взялъ ее на руки и поспѣшно отнесъ въ каюту. Въ эту минуту по всему лѣсу раздались ужасные крики, и ружейныя пули облѣпили стѣны каюты. Но еще нѣсколько мгновеній, и ковчегъ, подвигаемый впередъ могучими руками, выплылъ на открытое озеро, гдѣ уже не было никакой опасности. Дикіе съ отчаяніемъ увидѣли безполезность своихъ покушеній, и мало-по-малу прекратили ружейные залпы.
V.
правитьНачалось совѣщаніе на передней части парома въ присутствіи Юдиѳи и Гетти. Непріятель уже не могъ подкрасться невзначай; но было достовѣрно извѣстно, что Индійцы, разсѣянные толпами по берегу озера, воспользуются всѣми возможными средствами для истребленія ковчега и замка. Молодыя и неопытныя дѣвушки, увѣренныя въ сметливости отца, не обнаруживали слишкомъ-большаго безпокойства; но старикъ Гуттеръ лучше всѣхъ понималъ опасность, особенно, если двумъ товарищамъ вздумается его оставить на произволъ судьбы, что, натурально, могли они сдѣлать во всякое время. Эта мысль въ настоящую минуту не выходила изъ его головы.
— Нечего бояться, сказалъ онъ: — пока мы на озерѣ. — Въ нашихъ рукахъ большія преимущества передъ непріятелемъ, кто бы онъ ни былъ. Здѣсь всего три лодки, кромѣ твоей, Гэрри, и только я одинъ знаю, гдѣ онѣ скрыты. Ирокезъ можетъ искать ихъ тысячу лѣтъ, и развѣ чудомъ какимъ наткнется на дупло, куда онѣ запрятаны.
— Не говорите этого, господинъ Гуттеръ, возразилъ Дирслэйеръ. — Чутье у краснокожихъ лучше всякой собаки, какъ скоро впереди ожидаетъ ихъ добыча, и я не знаю, какое дупло укроетъ отъ нихъ вашу лодку.
— Твоя правда, Дирслэйеръ, сказалъ Гэрри Марчъ: — и я очень-радъ, что моя байдарка безопасна подъ нашими руками. Завтра къ вечеру, по моимъ разсчетамъ, они непремѣнно отъищутъ лодки, если ихъ цѣль загнать тебя въ твое логовище, старикъ Томъ.
Гуттеръ не отвѣчалъ ничего. Онъ поперемѣнно смотрѣлъ то на озеро, то на небо, то на опушку лѣсовъ, какъ-будто хотѣлъ открыть въ нихъ какіе-нибудь знаки. Но ничто не обнаруживало возмутительныхъ слѣдовъ: деревья покоились въ глубокомъ снѣ, небо было чисто и на западѣ еще освѣщалось багровымъ свѣтомъ заходящаго солнца; озеро, повидимому, было еще спокойнѣе въ этотъ торжественный часъ ночи. То была сцена, внушавшая человѣческимъ страстямъ священный покой. Посмотримъ, въ какой мѣрѣ она производила это дѣйствіе на обитателей ковчега.
— Юдиѳь сказалъ старикъ Томъ, прекратившій свои наблюденія: — приготовь ужинъ для нашихъ друзей. Послѣ этой перепалки у нихъ долженъ быть отличный аппетитъ.
— Вовсе нѣтъ, дядя Гуттеръ, отвѣчалъ Марчъ: — мы сегодня за обѣдомъ порядкомъ набили свои желудки, и для меня на этотъ разъ общество Юдиѳи пріятнѣе всякаго ужина. Кто не будетъ любоваться ею въ этотъ прекрасный вечеръ?
— Природа не отказывается отъ своихъ правъ, и желудокъ требуетъ пищи, возразилъ старикъ. — Юдиѳь, займись приготовленіемъ ужина и уведи съ собой сестру. Мнѣ надобно съ вами поговорить, друзья мои, продолжалъ онъ, когда дѣвушки вошли въ каюту: — и я нарочно выслалъ дочерей. Вамъ извѣстно мое положеніе, и я хотѣлъ бы слышать ваше мнѣніе насчетъ нашихъ плановъ. Три раза горѣлъ мой домъ, построенный на землѣ; но выстроивъ этотъ замокъ и поселившись на водѣ, я считалъ себя безопаснымъ вплоть до настоящей минуты. Какъ вы объ этомъ думаете?
— По моему мнѣнію, старикъ Томъ, въ настоящемъ случаѣ угрожаетъ величайшая опасность и твоей жизни и всѣмъ твоимъ владѣніямъ, отвѣчалъ Гэрри, не видѣвшій никакой причины скрывать свой образъ мыслей. — Все твое имѣніе не стоитъ сегодня и половины того, что стоило вчера.
— Притомъ, у меня есть дѣти, прибавилъ старикъ вкрадчивымъ тономъ: — и вы сами видите, какъ хороши мои дочери. Это я могу сказать, несмотря на то, что я ихъ отецъ.
— Все можно сказать, почтенный старичина, особенно, если ножъ приставятъ къ горлу. У тебя двѣ дочери, говоришь ты, и одна изъ нихъ, это правда, не встрѣтитъ себѣ соперницы во всѣхъ возможныхъ колоніяхъ. О другой можно сказать только то, что ее зовутъ Гетти Гуттеръ, и ничего больше. Такъ ли, старичина?
— Твоя дружба, Гэрри Марчъ, какъ я вижу, зависитъ отъ направленія вѣтра, и товарищъ твой, безъ сомнѣнія, придерживается такихъ же правилъ, отвѣчалъ старикъ Томъ съ гордымъ видомъ. — Пусть такъ! можете идти на всѣ четыре стороны! Провидѣніе защититъ стараго отца.
— Вы конечно ошибаетесь, господинъ Гуттеръ, если думаете, что Гэрри намѣренъ васъ оставить, простодушно замѣтилъ Дирслэйеръ: — ошибаетесь еще больше, если полагаете, что я послѣдую за нимъ, какъ скоро западетъ въ его голову мысль бросить на произволъ судьбы цѣлое семейство, поставленное въ затруднительное положеніе. Вы знаете, зачѣмъ я пришелъ: завтра будутъ окончены мои переговоры съ молодымъ Делоэромъ, и потомъ — вотъ вамъ моя рука и съ нею надежный карабинъ, который еще ни разу не давалъ промаха на звѣриной охотѣ. Очень буду радъ, если принесетъ онъ такую же пользу и въ военное время.
— Стало-быть, я могу разсчитывать на вашу помощь, защищая своихъ дочерей?
— Очень можете, Томъ-Плывучій, если это имя принадлежитъ вамъ. Я стану защищать ихъ до послѣдней капли крови, какъ братъ защищаетъ свою сестру, мужъ жену, любовникъ возлюбленную своего сердца. Да, вы можете положиться на меня во всякомъ затруднительномъ случаѣ, и то же, надѣюсь, скажетъ вамъ Скорый-Гэрри, если дорожитъ своею честью.
— Нѣтъ, нѣтъ, вскричала Юдиѳь, полуотворяя дверь: — Скорый-Гэрри столько же опрометчивъ на словахъ, какъ и на дѣлѣ. Онъ взапуски бросится отъ нашего семейства, какъ скоро увидитъ опасность для своей смазливой фигуры. Ни старикъ Томасъ, ни его дочери не могутъ разсчитывать на легкомысленный и фальшивый характеръ Генриха Марча; но всѣ мы будемъ надѣяться на васъ, Дирслэйеръ, потому-что ваше честное лицо и добрая воля ручаются за искренность вашихъ словъ.
Однакожь въ ея словахъ было больше досады, чѣмъ искренности, и Марчъ не безъ внутренняго негодованія замѣтилъ въ ея глазахъ выраженіе рѣшительнаго презрѣнія, когда они обратились на него. Но въ одно мгновеніе ея физіономія измѣнилась, когда она бросила нѣжный и благодарный взглядъ на Дирслэйера. Все это ясно видѣлъ Генрихъ Марчъ.
— Оставь насъ, Юдиѳь, вскричалъ Гуттеръ строгимъ тономъ, прежде, чѣмъ молодые люди собрались отвѣчать: — можешь прійдти сюда съ ужиномъ, когда онъ будетъ готовъ. Видите ли, господа, ее избаловали глупой лестью крѣпостные офицеры, которые наѣзжаютъ сюда по временамъ. Надѣюсь, Гэрри, ты не обратишь вниманія на ея ребяческую выходку.
— Что правда, то правда, дядя Томъ, отвѣчалъ Гэрри, раздосадованный замѣчаніями Юдиѳи. — Эти молодые вертопрахи рѣшительно вскружили голову твоей дочери. Я просто не узнаю Юдиѳи, и ея сестра начинаетъ мнѣ нравиться гораздо больше, чѣмъ она.
— И прекрасно, молодой человѣкъ. Гетти, повѣрь мнѣ, гораздо разсудительнѣе своей сестры, и по моему мнѣнію изъ нея выйдетъ самая вѣрная, самая преданная жена.
— Конечно, дядя Томъ, вѣрнѣе Гетти не съискать жены въ цѣломъ мірѣ, по насчетъ ея разсудительности можно еще поспорить, отвѣчалъ Гэрри улыбаясь. — Но объ этомъ рѣчь впереди. Теперь я очень-благодаренъ Дирслэйеру, что онъ принялъ трудъ отвѣчать за меня. Каковы бы ни были мои отношенія къ твоей старшей дочери, я не оставлю тебя, старикъ, можешь въ этомъ успокоиться.
Гуттеръ выслушалъ это обѣщаніе съ видимымъ удовольствіемъ, котораго и не скрывалъ. Физическая сила такого человѣка, какъ Генрихъ Марчъ, уже извѣстный своею храбростію, была при настоящихъ обстоятельствахъ для него надежнымъ оплотомъ. За минуту до этого старикъ готовъ былъ оставаться только въ оборонительномъ положеніи, теперь же его мысли мгновенно перемѣнились, и онъ уже обдумывалъ планъ наступательной войны.
— Можно смотрѣть на всѣ предметы съ двухъ различныхъ сторонъ, началъ старикъ съ двусмысленной улыбкой: — и вѣроятно найдутся совѣстливые люди, которые сочтутъ не совсѣмъ благороднымъ проливать человѣческую кровь за деньги. Мнѣ, однакожь, кажется, что если ужь заведено обыкновеніе убивать другъ друга на военной дорогѣ, то ничто не мѣшаетъ къ волосамъ дикаря прибавить малую-толику звонкой благостыни. Что ты объ этомъ думаешь, Гэрри Марчъ?
— А то, что ты дѣлаешь страшную ошибку, дядя Томъ, когда кровь дикарей называешь человѣческою кровью. По-моему, срѣзать кожу съ черепа Индійца то же, что окарнать уши собакѣ или волку, и разумѣется, глупо въ томъ или другомъ случаѣ отказываться отъ законнаго и заслуженнаго барыша. Бѣлые, конечно, здѣсь не идутъ въ разсчетъ: они имѣютъ врожденное отвращеніе отъ сдиранія кожи; между-тѣмъ, Индійцы брѣютъ себѣ голову какъ-будто нарочно для ножа. На маковкѣ у нихъ шутовской клочекъ волосъ, разумѣется, для того только, чтобъ удобнѣе дѣлать эту операцію.
— Вотъ это по-нашему, любезный Гэрри, отвѣчалъ старикъ, нескрывая своей радости. — Теперь мы раздѣлаемся по-свойски. Мы подготовимъ Индійцамъ такой праздникъ, какой имъ не мерещился и во снѣ. Вы, Дирслэйеръ, конечно, раздѣляете образъ мыслей вашего товарища. Деньги всегда деньги, будь онѣ выручены за индійскій черепъ.
— Нѣтъ, я не имѣю никакого желанія сочувствовать этимъ мыслямъ. Я человѣкъ бѣлый, и религія запрещаетъ мнѣ издѣваться надъ моимъ собратомъ, какого бы цвѣта онъ ни былъ. Я стану защищать васъ, Томасъ Гуттеръ, на ковчегѣ, въ замкѣ, въ лѣсу, на лодкѣ, во всякомъ мѣстѣ, но никогда не измѣню внушеніямъ своего чувства, никогда не откажусь отъ законовъ, дарованныхъ провидѣніемъ для людей моей породы. Вы хотите денегъ за индійскіе трупы, идите куда вамъ угодно: я остаюсь здѣсь для защиты вашихъ дочерей. Сильный долженъ защищать слабаго: это въ порядкѣ вещей, и мои руки къ вашимъ услугамъ.
— Скорый-Гэрри, воспользуйтесь этимъ урокомъ, сказалъ изъ другой комнаты кроткій, но одушевленный голосъ Юдиѳи. Это доказывало, что она слышала весь разговоръ.
— Замолчишь ли ты, Юдиѳь? закричалъ отецъ гнѣвнымъ тономъ. — Ступай прочь: мы толкуемъ о вещахъ, которыя должны быть далеки отъ женскихъ ушей.
Впрочемъ, онъ не принялъ никакихъ мѣръ для удостовѣренія, послушалась ли его дочь, или нѣтъ. Онъ только понизилъ голосъ и продолжалъ такимъ образомъ:
— Молодой человѣкъ говоритъ правду, Гэрри, и мы можемъ ему довѣрить моихъ дочерей. Я думаю собственно вотъ о чемъ. На берегу озера теперь многочисленныя толпы дикарей, и между ними довольно женщинъ, хотя этого мнѣ не хотѣлось сказать передъ своими дочерьми. Очень-вѣроятно, что это покамѣстъ ни больше, ни меньше, какъ стая охотниковъ, которые не слыхали еще ни о войнѣ, ни о наградахъ за человѣческіе волоса, потому-что, видно по всему, они давно кочуютъ въ этихъ мѣстахъ.
— Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же они хотѣли ни съ того ни съ сего отправить насъ на тотъ свѣтъ? сказалъ Гэрри.
— Навѣрно еще нельзя сказать, что въ этомъ состояло ихъ намѣреніе. Индійцы очень любятъ устроивать нечаянныя засады и дѣлать фальшивыя тревоги, чтобъ позабавиться надъ испугомъ мнимыхъ плѣнниковъ: это въ ихъ характерѣ. Они, безъ-сомнѣнія, хотѣли нахлынуть на ковчегъ, какъ снѣгъ на голову, и предложить свои условія; но когда этотъ планъ не удался, они со злости начали стрѣлять, вотъ и все тутъ.
— Пожалуй и такъ, я согласенъ съ тобой, дядя Томъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, имъ не къ чему таскать за собою женщинъ въ военное время.
— Но охотники не расписываютъ тѣла разноцвѣтной краской, замѣтилъ Дирслэйеръ. — Это дѣлается только въ случаѣ войны, и Минги, которыхъ я видѣлъ, безъ сомнѣнія гоняются не за оленями въ этомъ мѣстѣ.
— Слышишь, дядя Томъ? вскричалъ Гэрри. — У Дирслэйера взглядъ повѣрнѣе какого-нибудь стараго колониста, и если онъ говоритъ, что Индійцы расписаны военной краской, значитъ, это ясно какъ день.
— Ну, такъ, стало-быть, военный отрядъ наткнулся на толпу охотниковъ, и больше ничего. За нѣсколько дней курьеръ проѣзжалъ чрезъ эти мѣста съ извѣстіемъ о войнѣ и, можетъ-статься, солдаты пришли теперь за дѣтьми и женщинами, которыхъ развезутъ по домамъ.
— Можетъ-быть и такъ; но тебѣ-то какая изъ этого польза, дядя Томъ?
— Денежная польза, любезный другъ, хладнокровно отвѣчалъ старикъ, бросивъ проницательный взглядъ на обоихъ собесѣдниковъ. — Волосы есть у женщинъ и дѣтей, а колонія платитъ безъ различія за всѣ, не разбирая, съ какого черепа они содраны.
— Это безчеловѣчію и позорно! воскликнулъ Дирслэйеръ.
— Не горячись, любезный, сказалъ Гэрри: — и выслушай въ чемъ дѣло. Всѣ эти дикари прехладнокровно рѣжутъ всякаго человѣка, кто бы онъ ни былъ. Небось, они не даютъ спуску пріятелямъ твоимъ Делоэрамъ или Могиканамъ. Отъ-чего же въ свою очередь намъ не сдирать волосъ съ ихъ череповъ? Разумѣется, если не затрогиваютъ тебя, не тронь и ты, и я согласенъ, что безчестно скальпировать человѣка бѣлой породы; но если Индіецъ, при первомъ случаѣ, готовъ содрать твою кожу, не-ужь-то самъ ты будешь столько глупъ, что не постараешься отплатить ему тою же монетой? Какъ аукнешься, такъ и откликнутся, говоритъ пословица, извѣстная всему міру. Этому, надѣюсь, учитъ тебя и религія.
— Стыдитесь, господинъ Марчъ! вскричала опять Юдиѳь, полуотворяя дверь. — Религія никого не уполномочиваетъ на безчестные поступки.
— Съ вами, Юдиѳь, я не намѣренъ разсуждать: за недостаткомъ словъ, вы умѣете доказывать своими глазами, и я сознаюсь въ своемъ безсиліи противъ такого оружія. Жители Канады, видите ли, платятъ Индійцамъ за ваши волоса; почему же въ свою очередь намъ не платить…
— Нашимъ бѣло-кожимъ Индійцамъ! добавила Юдиѳь съ какимъ-то меланхолическимъ смѣхомъ. — Батюшка, не думайте объ этомъ; ради Бога. Слушайтесь Дирслэйера: онъ человѣкъ честный, совѣстливый — не такъ, какъ Генрихъ Марчъ.
Гуттеръ всталъ, вошелъ въ ближайшую комнату, заперъ своихъ дочерей, и воротился опять къ своимъ друзьямъ. Разговоръ продолжался въ томъ же духѣ.
— Поражай врага его же собственнымъ оружіемъ, сказалъ Гэрри: — вотъ мое правило, Дирслэйеръ. Если врагъ твой безчеловѣченъ, будь еще безчеловѣчнѣе; если у него каменное сердце, выдѣлай свое изъ крѣпкаго гранита. Въ этомъ, и только въ этомъ случаѣ не останешься въ дуракахъ.
— Не тому учили насъ моравскіе братья, съ кротостію возразилъ Дирслэйеръ. — Они говорятъ, что обо всякомъ человѣкѣ надобно судить по тѣмъ способностямъ, какія получилъ онъ отъ природы. Пусть Индіецъ остается Индійцемъ, а бѣлый человѣкъ не долженъ отказываться отъ врожденныхъ ему законовъ. Нѣкоторые прибавляютъ еще: если кто ударилъ тебя въ щеку, подставь ему другую, и это значитъ…
— Довольно, можешь убираться къ чорту съ своимъ моравскимъ бредомъ.
— Дай мнѣ договорить, Генрихъ Марчъ. Это значитъ, что мы не должны въ своемъ сердцѣ таить злобу противъ нашихъ обидчиковъ. Мстительность есть принадлежность Индійца, и пусть онъ остается вѣрнымъ своей природѣ; прощеніе, напротивъ, отличительная черта въ характерѣ бѣлаго человѣка. Вотъ и все.
— Дѣлай другимъ то, что другіе тебѣ дѣлаютъ: вотъ правило благоразумнаго человѣка, любезный Дирслэйеръ.
— Нѣтъ, Гэрри, моравскіе братья разсуждаютъ не такъ. Они говорятъ: «обращайся съ другими такъ, какъ желаешь, чтобъ другіе съ тобою обращались.»
— Твои моравскіе братья, на мои глаза, не лучше какихъ-нибудь квакеровъ. Послушайся ихъ, такъ безъ хлѣба, насидишься.
И этотъ отвѣтъ сопровождался такимъ презрительнымъ взглядомъ, что Дирслэйеръ не рѣшился продолжать споръ. Гуттеръ и Скорый-Гэрри начали теперь обдумывать свой планъ, и разговаривали въ-тихомолку, повѣряя одинъ другому всѣ свои мысли. Ихъ совѣщаніе продолжалось до той минуты, когда Юдиѳь принесла ужинъ. Марчъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что лучшіе куски были изготовлены для Дирслэйера, и что хозяйка, во всѣхъ возможныхъ случаяхъ, обнаруживала очевидное желаніе угодить этому новому гостю. Знакомый, однакожь, съ кокетствомъ и причудами своей красавицы, онъ былъ совершенно спокоенъ и ѣлъ съ отличнымъ аппетитомъ, такъ же, какъ и его товарищъ, успѣвшій проголодаться послѣ легкой обѣденной пищи.
Черезъ часъ, зрѣлище совершенно измѣнилось. Мракъ мало-помалу заступилъ мѣсто сумерекъ лѣтняго вечера, и все погрузилось въ тихій покой ночи. Озеро по-прежнему было гладко и спокойно. Лѣса, окружавшіе прекрасный его бассейнъ, были погребены въ торжественномъ молчаніи. Никакого крика, никакого шороха на всемъ окружающемъ пространствѣ, и только правильное движеніе веселъ въ рукахъ Гэрри и Дирслэйера разстроивало всеобщую тишину. Гуттеръ сначала управлялъ рулемъ на задней части ковчега, но когда увидѣлъ, что молодые люди могутъ справиться и безъ него, бросилъ рулевое весло и закурилъ трубку. Черезъ нѣсколько минутъ вышла изъ каюты Гетти и сѣла у ногъ своего отца. Гуттеръ, привыкшій къ манерамъ младшей дочери, не обратилъ на это никакого вниманія и только погладилъ ее по головѣ.
Не отвѣчая на ласки отца, Гетти принялась пѣть. Ея голосъ сначала тихій и дрожащій, имѣлъ какой-то торжественный характеръ. Слова и мелодія отличались величайшей простотой: то былъ одинъ изъ тѣхъ гимновъ, которые нравятся всѣмъ классамъ общества, во всѣхъ вѣкахъ и у всѣхъ народовъ, и Гетти переняла его отъ своей покойной матери. Эта простая мелодія всегда производила умилительное дѣйствіе на сердце и грубыя манеры стараго Тома. Гетти инстинктивно поняла это, и во многихъ случаяхъ умѣла кстати пользоваться своимъ вліяніемъ на отца.
При звукахъ этого голоса, гребцы немедленно положили свои весла, и религіозная пѣснь невинной дѣвушки возвышалась теперь одна посреди торжественнаго молчанія ночи. Вдохновеніе пѣвицы увеличивалось, по-видимому, съ каждою минутой, и ея голосъ, проникнутый какою-то меланхолическою силой, возвышался постепенно, переливаясь въ разнообразнѣйшихъ оттѣнкахъ. Бездѣйствіе молодыхъ людей, сидѣвшихъ на передней части парома, доказывало, что они неравнодушны къ этой заунывной мелодіи, и только тогда, какъ послѣдній изъ этихъ звуковъ замеръ на отдаленномъ берегу въ непроницаемой густотѣ лѣсовъ, они снова взялись за свои весла. Старикъ Гуттеръ былъ, по-видимому, очень-растроганъ.
— Ты что-то слишкомъ печальна въ этотъ вечеръ, дитя мое, сказалъ онъ съ необыкновенною нѣжностію: — мы избавились отъ великой опасности, мой другъ, и ты должна радоваться.
— Ты ничего этого не сдѣлаешь, батюшка, сказала Гетти, не отвѣчая на его замѣчаніе и взявъ его за руку. — Ты долго разговаривалъ съ Гэрри, но я надѣюсь, что у васъ не достанетъ духа отважиться на это.
— Ты впутываешься не въ свое дѣло, глупое дитя. Знай себя, и будетъ съ тебя.
— Зачѣмъ хотите вы съ этимъ Гэрри убивать людей, особенно дѣтей и женщинъ?
— Перестань, дѣвчонка! Мы ведемъ войну, и наша обязанность поступать съ непріятелями такъ же, какъ они съ нами поступаютъ,
— Нѣтъ, батюшка, Дирслэйеръ говоритъ не то. Я слышала, какъ онъ сказалъ: «вы должны съ непріятелями обходиться такъ, какъ желаете, чтобъ они съ вами обходились». А никто, конечно, не желаетъ быть убитымъ своими непріятелями.
— Мы должны истреблять враговъ, дитя мое, иначе они сами истребятъ насъ всѣхъ. Но ты ничего въ этомъ не понимаешь, моя бѣдная Гетти, и лучше тебѣ замолчать.
— Юдиѳь говоритъ, что это дурно, а Юдиѳь все понимаетъ.
— Вотъ потому-то она и не толкуетъ со мной объ этихъ вещахъ. Не худо и тебѣ подражать ея примѣру. Что лучше, мой другъ: отдать непріятелямъ свою жизнь, или убить непріятелей, отнявъ у нихъ возможность быть вредными для насъ?
— Не то, батюшка. Не убивайте враговъ и ведите себя такъ, чтобъ они васъ не убивали. Распродайте свои кожи, накопите ихъ еще больше, но не продавайте человѣческой крови.
— Поговоримъ лучше о чемъ-нибудь другомъ, дитя мое. Рада ли ты возвращенію друга нашего Марча? Ты, кажется, любишь Гэрри и должна знать, что скоро, можетъ-быть, онъ сдѣлается твоимъ братомъ, или чѣмъ-нибудь поближе.
— Этого не можетъ статься, батюшка, отвѣчала Гетти послѣ продолжительной паузы. — У Гэрри уже есть отецъ и мать, а никто не можетъ имѣть двухъ отцовъ и двухъ матерей.
— Какъ ты глупа, моя милая! Дѣло, видишь ли, вотъ въ чемъ. Если Юдиѳь выйдетъ замужъ, родители ея мужа сдѣлаются также ея родителями, и сестра ея мужа будетъ также ея сестрою. Стало-быть, если женится на ней Гэрри, онъ будетъ твоимъ братомъ.
— Юдиѳь никогда не выйдетъ за Гэрри, отвѣчала дѣвушка рѣшительнымъ тономъ. — Юдиѳь не любитъ Гэрри.
— Этого ты не можешь знать, мой другъ. Гэрри Марчъ прекрасный, сильный и храбрый молодой человѣкъ; Юдиѳь въ свою, очередь прекрасная молодая дѣвушка: почему же имъ не обвѣнчаться? Я уже почти далъ ему слово, и только на этомъ условіи онъ соглашался идти со мною въ походъ.
Съ минуту Гетти не отвѣчала ничего, и только передвигалась, съ мѣста на мѣсто, обнаруживая очевидные признаки внутренняго безпокойства. Наконецъ, она спросила:
— Батюшка, виноватъ ли тотъ, кто безобразенъ?
— Нѣтъ, мой другъ. Но ты не безобразна, Гетти: ты только не такъ хороша, какъ Юдиѳь.
— Юдиѳь красавица, и всѣ называютъ ее красавицей. Счастливѣе ли она отъ этого, батюшка?
— Можетъ-быть да, а можетъ-быть и нѣтъ, дитя мое. Но станемъ лучше говорить о чемъ-нибудь другомъ. Какъ тебѣ нравится новый нашъ знакомецъ, Дирслэйеръ?
— Его, я думаю, нельзя назвать прекраснымъ мужчиной, по-тому-что Гэрри красивѣе его.
— Это правда, но за то Дирслэйеръ отличный стрѣлокъ, и я слышалъ о немъ еще прежде, чѣмъ познакомился съ нимъ. Есть надежда, что со временемъ онъ сдѣлается и отличнымъ солдатомъ. Ко всему надобно привыкать, и я знаю по собственному опыту, сколько нужно времени, чтобъ освоиться съ этими уединенными лѣсами.
— Какъ ты думаешь, батюшка, могу ли я привыкнуть къ уединенію лѣсовъ? И можетъ ли Гэрри Марчъ такъ же, какъ и ты, освоиться съ уединеніемъ лѣсовъ?
— Ты дѣлаешь иной-разъ презабавные вопросы, милая Гетти. Я полагаю, тебѣ съ твоимъ умомъ гораздо-удобнѣе жить въ лѣсахъ, чѣмъ между людьми.
— Растолкуй мнѣ, батюшка, отъ-чего Юдиѳь умнѣе меня?
— Господи помилуй! Что съ тобою, дитя мое? Этого я не могу тебѣ сказать. Самъ Богъ, по собственной своей волѣ, раздаетъ кому заблагоразсудитъ всѣ эти дары: и разумъ, и красоту, и силу. Развѣ тебѣ хотѣлось бы имѣть болѣе ума?
— Нѣтъ. Я не знаю куда дѣвать и тотъ умъ, который у меня есть: онъ только мучитъ меня. Чѣмъ больше я размышляю, тѣмъ болѣе мнѣ кажется, что я несчастна. Размышленіе ко мнѣ совсѣмъ не пристало. Но я хотѣла бы похорошѣть такъ же, какъ Юдиѳь.
— Зачѣмъ? Красота можетъ ей надѣлать множество огорченій, такихъ же, напримѣръ, какъ бѣдной твоей матери.
— Моя мать была очень-добра при всей своей красотѣ, сказала Гетти, заливаясь слезами, которыя всегда пробивались изъ ея глазъ, какъ-скоро рѣчь заходила объ этомъ предметѣ.
При этомъ намекѣ на свою жену, Гуттеръ нахмурился, замолчалъ и принялся докуривать свою трубку. Гетти плакала. Наконецъ, вытряхнувъ пепелъ и погладивъ дочь по головкѣ, онъ сказалъ:
— Твоя мать была слишкомъ-добра для этого міра, хотя для другихъ эта доброта приходилась не очень-кстати. Ея красота была далеко не завиднымъ даромъ, и тебѣ нечего жалѣть, что ты на нее не совершенно похожа, какъ Юдиѳь. Думай не о красотѣ, милое дитя мое, а какъ-можно-больше о своихъ обязанностяхъ, и ты будешь на этомъ озерѣ такъ же счастлива, какъ въ королевскомъ дворцѣ.
— Я это знаю; но Гэрри говоритъ, что красота значитъ все въ молодой дѣвушкѣ. Вотъ отъ-чего мнѣ хотѣлось бы похорошѣть, милый батюшка.
Гуттеръ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе, всталъ и немедленно прошелъ черезъ каюту на переднюю часть парома. Простосердечіе, съ какимъ Гетти обнаружила свою слабость, обезпокоило его тѣмъ больше, что никогда прежде подобная мысль не приходила ему въ голову, и онъ рѣшился безъ всякаго отлагательства объясниться съ Гэрри; потому-что идти прямо къ своей цѣли и въ рѣчахъ и въ поступкахъ, было отличительною, лучшею чертою этой грубой натуры, подавленной странными привычками и дикимъ образомъ жизни. Подойдя къ молодымъ людямъ, онъ сказалъ, что пришелъ смѣнить Дирслэйера съ гребли, и, взявъ весло, попросилъ его занять мѣсто рулеваго на задней части парома. Въ-слѣдствіе этой смѣны Гуттеръ и Генрихъ Марчъ остались наединѣ.
Съ появленіемъ Дирслэйера, Гетти исчезла, и молодой охотникъ остался одинъ на сторожевомъ постѣ. Черезъ нѣсколько минутъ вышла изъ каюты Юдиѳь. Въ ея блестящихъ глазахъ, устремленныхъ на молодаго человѣка, выражалось неподдѣльное участіе, которое безъ труда замѣтилъ бы и поверхностный наблюдатель при ясномъ свѣтѣ луны. Волосы ея густыми прядями падали на плеча, и ея одушевленная физіономія казалась въ этотъ часъ еще прекраснѣе.
— Я едва не умерла со смѣху, Дирслэйеръ, когда этотъ Индіецъ бултыхнулся въ рѣку, сказала молодая дѣвушка безъ всякаго предисловія. — Этотъ дикарь расписанъ недурно; любопытно бы знать, слинялъ онъ или нѣтъ на днѣ Сускеганнаха.
— Благодарите Бога, Юдиѳь, что вы уцѣлѣли отъ ружейнаго дула этого Индійца. Вамъ не слѣдовало выходить изъ каюты, и ваша необдуманная смѣлость могла имѣть печальныя послѣдствія.
— Зачѣмъ же вы бросились за мною, любезный Дирслэйеръ? Вѣдь и вамъ грозила такая же опасность.
— Мужчина обязанъ спасать женщину вездѣ и всегда: это его обязанность, которую понимаютъ и Минги.
— Вы больше дѣлаете, чѣмъ говорите, Дирслэйеръ, отвѣчала Юдиѳь, усаживаясь подлѣ того мѣста, гдѣ онъ стоялъ, управляя рулемъ. — Надѣюсь, мы съ вами скоро подружимся. Генрихъ Марчъ говоритъ очень-бойко, но когда нужно, дѣйствовать, онъ слишкомъ-далекъ отъ своихъ словъ.
— Марчъ вашъ старый другъ, Юдиѳь, и вамъ не слѣдуетъ дурно отзываться объ отсутствующемъ другѣ.
— Генрихъ Марчъ, я полагаю, никого не обрадуетъ своею дружбой. Молчите или поддакивайте, когда онъ говоритъ — и онъ весь къ вашимъ услугамъ; но какъ-скоро вы ему противоречите, злословіе и бѣшенство его не знаютъ никакихъ предѣловъ. Нѣтъ, Дирслэйеръ, я не могу любить человѣка съ характеромъ Гэрри Марча. Съ своей стороны, и онъ, я увѣрена, такихъ же мыслей обо мнѣ. Вы это, конечно, знаете, если онъ говорилъ съ вами.
— Марчъ, по обыкновенію, высказываетъ все, что у него на языкѣ, не давая пощады ни своимъ друзьямъ, ни врагамъ. Это, конечно, зависитъ отъ необдуманности и чрезмѣрной пылкости его характера.
— Я убѣждена, языкъ Марча работаетъ вдоволь, какъ-скоро рѣчь заходитъ о Юдиѳи Гуттеръ и ея сестрѣ, сказала она презрительнымъ тономъ. — Репутація молодыхъ дѣвушекъ-забавный предметъ для извѣстныхъ людей, которые, однакожь, не осмѣлились бы разинуть рта, если бъ у этихъ дѣвушекъ былъ братъ или близкій родственникъ. Такъ и быть. Пусть Генрихъ Марчъ издѣвается надъ нами сколько угодно: рано или поздно, онъ раскается — даю въ томъ честное слово.
— Вы слишкомъ преувеливичаете, Юдиѳь, злословіе вашего друга, по-моему вашъ гнѣвъ не имѣетъ основанія. Начать съ того, что Гэрри никогда ни одного дурнаго слова не говорилъ о вашей сестрѣ, и…
— Понимаю, очень понимаю, съ живостію вскричала Юдиѳь. — Его змѣиный язычокъ потѣшается только надо мной одной. Бѣдная Гетти ниже или выше его клеветы и злости. Она слабоумна; но повѣрьте мнѣ, Дирслэйеръ, нѣтъ на землѣ существа невиннѣе Гетти Гуттеръ.
— Очень вѣрю, Юдиѳь; но надѣюсь вмѣстѣ съ тѣмъ, что столько же невинна и ея прекрасная сестра.
Искренность, съ какою молодой человѣкъ произнесъ эти слова. слишкомъ подѣйствовала на чувствительное сердце Юдиѳи, и она съ живѣйшимъ удовольствіемъ выслушала теперь намекъ на свою красоту. Между-тѣмъ, голосъ ея совѣсти не замолкъ, и онъ-то, послѣ минутнаго размышленія, продиктовалъ ей отвѣтъ;
— Я не сомнѣваюсь, Генрихъ Марчъ непремѣнно дѣлалъ вамъ какіе-нибудь низкіе намеки насчетъ крѣпостныхъ офицеровъ. Ему извѣстно, что они принадлежатъ къ высшему сословію, въ которомъ самъ онъ не будетъ никогда. Этимъ только и объясняется его ненависть ко всѣмъ военнымъ.
— Вы не совсѣмъ справедливы, Юдиѳь Гуттеръ. Марчъ, по своему положенію, конечно, не можетъ никогда возвыситься до степени королевскаго офицера; но почему же отличный звѣроловъ, въ совершенствѣ знакомый съ своимъ ремесломъ, долженъ, по вашимъ понятіямъ, стоять ниже губернатора колоніи? Не скрою, мой товарищъ жаловался довольно-часто, что вы слишкомъ-привязаны къ обществу военныхъ офицеровъ; но это онъ говорилъ отъ ревности, и, по всей вѣроятности, самъ же огорчался собственными своими мыслями, какъ мать огорчается смертію своего дитяти.
Дирслэйеръ, можетъ-быть, и самъ не чувствовалъ всей важности своихъ простодушныхъ рѣчей. Онъ не замѣтилъ живой краски, выступившей на прекрасномъ лицѣ Юдиѳи, и потомъ смертельной блѣдности, покрывшей ея щеки. Нѣсколько минутъ продолжалось глубокое молчаніе съ обѣихъ сторонъ; но вдругъ Юдиѳь стремительно вскочила съ своего мѣста, схватила руку молодаго человѣка, и съ необыкновенною живостію проговорила:
— Дирслэйеръ, я въ восторгѣ, что между нами нѣтъ больше недоумѣній. Говорятъ, нечаянная дружба ведетъ къ продолжительной враждѣ; но съ нами этого не случится никогда. Не знаю, какъ это вышло; но вы первый, и, можетъ-быть, единственный человѣкъ, который говоритъ со мною безъ всякой лести, не желая моей погибели, и не разсчитывая на мою слабость. Не говорите ничего Скорому-Гэрри: при первомъ удобномъ случаѣ мы возобновимъ съ вами этотъ разговоръ.
Она выпустила руку молодаго охотника и поспѣшно удалилась въ свою комнату. Озадаченный Дирслэйеръ машинально ухватился за руль, и сдѣлался неподвиженъ, какъ горная сосна. Разсѣянность его была такъ велика, что онъ совершенно забылъ свой постъ, и Гуттеръ долженъ былъ окликнуть его нѣсколько разъ, чтобы заставить держаться прямой дороги.
VI.
правитьВскорѣ послѣ ухода Юдиѳи, легкій южный вѣтерокъ заколыхалъ поверхность озера, и Гуттеръ распустилъ огромный парусъ, при которомъ ненужно было употребленіе веселъ. Часа черезъ два путешественники, сквозь ночной мракъ, увидѣли замокъ въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ себя, и когда парусъ снова былъ опущенъ, ковчегъ благополучно присталъ къ платформѣ, гдѣ его и привязали.
Никто не входилъ въ Замокъ Канадскао-Бобра съ той поры, какъ оставили его Скорый-Гэрри и Дирслэйеръ, и теперь, въ глубокій полночный часъ, онъ представлялся идеаломъ пустыннаго затворничества. Гуттеръ не велѣлъ своимъ дочерямъ зажигать свѣчъ, изъ опасенія пробудить бдительность Индійцевъ, кочевавшихъ по берегамъ.
— Днемъ за этой оградой я не испугаюсь цѣлаго полчища дикарей, говорилъ старикъ Гуттеръ: — у меня здѣсь три или четыре всегда заряженныхъ ружья, и одно изъ нихъ, прозванное «убійцей оленей», никогда не даетъ промаховъ. Днемъ всѣ выгоды на моей сторонѣ, между-тѣмъ, какъ ночью совсѣмъ не то: лодка можетъ подъѣхать сюда изподтишка, и у дикарей мильйоны средствъ тревожить насъ со всѣхъ сторонъ. Довольно, если мой замокъ съ успѣхомъ можетъ обороняться при ясномъ свѣтѣ солнца, и я держусь тѣхъ мыслей, что здѣсь на водѣ и подъ открытымъ небомъ я совершенно безопасенъ.
— Мнѣ говорили, дядя, Томъ, что ты былъ когда-то морякомъ, сказалъ Скорый-Гэрри полу-шутливымъ тономъ: — ты могъ бы, по словамъ нѣкоторыхъ людей, разсказать предиковинныя исторіи относительно-этакъ морскихъ битвъ и кораблекрушеній.
— Мало ли какихъ людей не бываетъ на свѣтѣ, любезный Гэрри! отвѣчалъ Гуттеръ, уклоняясь отъ этой матеріи. — Нѣкоторые люди, видишь ты, большіе охотники до чужихъ дѣлъ и мыслей, и эта охота преслѣдуетъ ихъ даже въ лѣсной глуши. Моя старина, я полагаю, не такъ важна для насъ, какъ эти дикари. Гораздо-приличнѣе теперь допытываться, что можетъ съ нами случиться черезъ двадцать четыре часа, нежели разсуждать о томъ, что и какъ происходило за двадцать четыре года.
— Вы правы, господинъ Гуттеръ, сказалъ Дирслэйеръ: — и по моему мнѣнію мы всего лучше сдѣлаемъ, если позаботимся о принятіи мѣръ насчетъ безопасности Юдиѳи и Гетти. Впрочемъ, не мѣшаетъ напередъ отдохнуть, и я объявляю, что усну спокойно въ этихъ четырехъ стѣнахъ.
Этимъ замѣчаніемъ окончился разговоръ. Но не сонъ былъ на умѣ старика Тома. Какъ-скоро дочери удалились въ спальню, онъ пригласилъ своихъ товарищей на ковчегъ, и совѣщанія начались снова.
— Вотъ въ чемъ дѣло, друзья мои, началъ Гуттеръ; — на всемъ этомъ пространствѣ только пять лодокъ, годныхъ для плаванія по этому озеру. Изъ этихъ пяти лодокъ двѣ принадлежатъ мнѣ, одна Гэрри, и всѣ эти три лодки теперь подъ нашими руками. Одна привязана къ сваямъ подъ моимъ замкомъ; двѣ другія поставлены рядомъ на ковчегѣ. Но двѣ остальныя лодки запрятаны на берегу въ дуплахъ толстыхъ деревъ, и если Индійцы твердо рѣшились получить деньги за наши волоса, то нѣтъ сомнѣнія, что завтра поутру они обшмыгаютъ всѣвозможныя лазейки, чтобы..,
— Я готовъ спорить до упаду, старикъ Гуттеръ, что ни одинъ Индіецъ не пронюхаетъ лодки, если она хорошо упрятана въ дупло. Вотъ Дирслэйеръ, пожалуй, скажетъ, какой я мастеръ на эти штуки: моя лодка упрятана такъ, что я самъ не могъ ее отъискать.
— Но ты забываешь, Гэрри, одно маленькое обстоятельство, возразилъ молодой охотникъ: — мои глаза гораздо прежде твоихъ замѣтили и отъискали слѣдъ человѣка, скрывшаго твою лодку. Я съ своей стороны, такъ же какъ и Гуттеръ, того мнѣнія, что гораздо-благоразумнѣе остерегаться проницательныхъ глазъ хитраго врага, чѣмъ разсчитывать на недостатокъ его зрѣнія. Стало-быть, нужно какъ-можно-скорѣе причалить сюда эти обѣ остальныя лодки, если нѣтъ какихъ-нибудь непредвидѣнныхъ препятствій.
— И вы согласны принять участіе въ этомъ предпріятіи? сказалъ обрадованный старикъ.
— Разумѣется, отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Я вовсе не прочь отъ подобныхъ предпріятій, какъ-скоро они не противорѣчатъ природѣ бѣлаго человѣка. Природа повелѣваетъ намъ; защищать жизнь своихъ ближнихъ при каждомъ необходимомъ случаѣ. Имѣя въ виду такую цѣль, я готовъ, Томъ-Плывучій, идти съ вами въ самый притонъ дикарей, если этого вы требуете. До-сихъ-поръ я еще не участвовалъ ни въ какомъ сраженіи, и трудно съ моей стороны обѣщать какую-нибудь рѣшительную помощь; но въ томъ нѣтъ сомнѣнія, что я употреблю всѣ возможныя средства, чтобы быть вамъ полезнымъ.
— Это очень-скромно и разсудительно съ твоей стороны, любезный Натанаэль, сказалъ Гэрри. — Ты еще незнакомъ съ ружейными выстрѣлами, и я могу тебя увѣрить, что они немножко посерьёзнѣе твоего карабина, такъ же какъ раздраженный непріятель въ тысячу разъ опаснѣе оленей, съ которыми до-сихъ-поръ ты велъ свои дѣла. Сказать правду, Дирслэйеръ, я на тебя не слишкомъ-много надѣюсь.
— Это мы увидимъ, Гэрри, увидимъ, съ кротостію отвѣчалъ Дирслэйеръ, ни мало не обижаясь колкими замѣчаніями. — Бывали иной разъ такіе люди, которые слишкомъ храбрились напередъ до начала сраженій, а потомъ, когда пули начинали свистѣть надъ ихъ головой, храбрость ихъ исчезала, какъ дымъ; другіе, напротивъ, не говоря и не обѣщая ничего, вели себя очень-порядочно на-самомъ-дѣлѣ. Все бываетъ, любезный Гэрри.
— Во всякомъ случаѣ намъ извѣстно, молодой человѣкъ, что вы хорошо управляете весломъ, сказалъ Гуттеръ: — и другой услуги на этотъ разъ мы не потребуемъ отъ васъ. Времени терять не нужно: — садитесь въ лодку, господа, и маршъ въ добрый путь.
Съ этими словами старикъ Томъ отправился въ замокъ, потолковалъ о чемъ-то съ Юдиѳью, и, воротившись къ своимъ друзьямъ, занялъ свое мѣсто въ лодкѣ. Была полночь, но звѣзды сіяли полнымъ блескомъ, и на небѣ не было ни одного облачка. Гуттеръ, въ совершенствѣ знакомый съ мѣстностію, указывалъ дорогу, между-тѣмъ, какъ молодые люди управляли лодкой, наблюдая величайшую осторожность, изъ опасенія пробудить бдительность врага. Черезъ полчаса они уже подъѣзжали къ мысу на разстояніи мили отъ замка.
— Бросьте весла, друзья мои, сказалъ Гуттеръ тихимъ голосомъ. — Надобно осмотрѣть хорошенько эту мѣстность. Смотрите во всѣ глаза и насторожите уши: у этихъ гадовъ обоняніе лучше всякой собаки.
Но при самомъ тщательномъ изслѣдованіи ничего нельзя было ни замѣтить, ни разслышать: притонъ дикарей, вѣроятно, былъ на берегахъ Сускеганнаха, гдѣ сдѣлано ими нечаянное нападеніе. Когда лодка причалила къ берегу, старикъ Гуттеръ и Скорый-Гэрри поспѣшили выйдти; Дирслэйеръ, между-тѣмъ, остался въ лодкѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, осторожные путешественники, не дѣлая никакого шуму, были уже на мѣстѣ подлѣ извѣстнаго дупла.
— Ну, вотъ мы и здѣсь, сказалъ шопотомъ Гуттеръ, опираясь ногою о пень огромной липы, свалившейся на землю. — Надобно теперь тихонько отодвинуть эту кору и вынуть лодку изъ дупла.
— Объ этомъ уже я озабочусь, отвѣчалъ Гэрри такимъ же тономъ: — только ты, старичина, обороти прикладъ ружья къ моей сторонѣ, чтобъ можно было выпалить тотчасъ же, если эти черти накроютъ меня, когда лодка будетъ на моемъ плачѣ. Огляди хорошенько ружейную полку.
— Все въ порядкѣ; не безпокойся объ этихъ вещахъ. Тебѣ надобно выступать какъ-можно-медленнѣе съ этимъ грузомъ, а я пойду впереди.
Когда лодка была освобождена, Гэрри взвалилъ ее на свои плеча, и оба отправились къ берегу, принимая обыкновенныя мѣры, Чтобъ не произвести ни малѣйшаго шума. Послѣ незначительныхъ усилій, они благополучно спустились съ пригорка, и Дирслэйерѣ, встрѣтивъ своихъ товарищей, поспѣшилъ привязать другую лодку подлѣ первой. Потомъ еще разъ всѣ трое обратили свои взоры на окрестныя мѣста, ожидая завидѣть гдѣ-нибудь скрытыхъ враговъ; но ничто не возмущало ночной тишины, и они съ такими же предосторожностями отправились на дальнѣйшіе поиски. Подъѣхавъ къ тому мысу, гдѣ Гэрри неудачно выстрѣлилъ въ убѣгавшую лань, они такимъ же порядкомъ опять вышли на берегъ, кромѣ Дирслэйера, по-прежнему оставленнаго на мѣстѣ, и черезъ нѣсколько минутъ третья, послѣдняя лодка, вырученная изъ потаеннаго дупла, была спущена на озеро, къ общему удовольствію всѣхъ ночныхъ странниковъ, весело поздравлявшихъ себя съ окончаніемъ счастливой экспедиціи.
— Отлично, чортъ-побери, поддедюлили мы этихъ красно-рожихъ болвановъ, сказалъ Гэрри, обрадованный и гордый успѣхомъ. — Если теперь вздумается имъ посѣтить замокъ, пусть поищутъ броду, или бросятся вплавь. Твоя мысль, старикъ Томъ, пріютиться на озерѣ, превосходная мысль, и она доказываетъ, что у тебя пресметливая голова. Пусть думаютъ сколько хотятъ, будто земля безопаснѣе воды: выходитъ на повѣрку, что это дичь, на которую благоразумный человѣкъ не обращаетъ вниманія. Недаромъ же бобры и другія смышленыя твари бросаются въ воду, какъ-скоро имъ грозитъ опасность на берегу. Пусть теперь бунтуютъ противъ насъ всѣ канадскіе негодяи: нечего ихъ бояться при этой позиціи, старикъ Томъ.
— Не мѣшаатъ намъ обслѣдовать этотъ берегъ съ южной стороны, сказалъ Гуттеръ: — авось не нападемъ ли на какой-нибудь слѣдъ. Но напередъ дайте взглянуть порядкомъ на эту бухту, которая, на мои глаза, представляетъ всѣ удобства для ночлега дикарей.
За этими словами всѣ трое пошли въ ту сторону, на которую указалъ Гуттеръ. Едва они сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ общее изумленіе обнаружило, что одинъ и тотъ же предметъ поразилъ ихъ взоры. Это была почти совсѣмъ затухшая головня, представлявшая очевидный остатокъ огня, разведеннаго въ этомъ мѣстѣ кочующими дикарями. Выборъ этого мѣста, защищеннаго со всѣхъ сторонъ, обнаруживалъ тщательное намѣреніе скрыть свой станъ отъ человѣческаго взора. Гуттеръ, которому было извѣстно, что въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда находился ручей, и что здѣсь всего удобнѣе располагаться для рыбной ловли, немедленно вывелъ заключеніе, что по всей вѣроятности Индійцы скрыли въ этомъ мѣстѣ своихъ женъ и дѣтей.
— Это вовсе не военный станъ, шепнулъ онъ Скорому-Гэрри: — подлѣ этого огонька, если не ошибаюсь, лежатъ смирныя овечки, и намъ будетъ отъ нихъ славная пожива. Спровадь какъ-нибудь этого молодца, и мы безъ него тотчасъ же пріймемся за дѣло.
— Твоя мысль мнѣ очень нравится, старикъ. Сейчасъ я распоряжусь. — Эй, Дирслэйеръ! Воротись къ лодкамъ, и отвали отъ берега подальше. Вѣтеръ теперь, ты видишь, попутный, и тебя надобно поставить двѣ лодки въ дрейфъ, а на остальной опять пріѣхать сюда. Ты будешь дожидаться здѣсь около берега. Въ случаѣ нужды мы тебя позовемъ, и я закричу какъ гагара (loon): этотъ крикъ будетъ сигналомъ. Если ты услышишь ружейные выстрѣлы, можешь явиться къ намъ на помощь, и тогда увидимъ, какъ ты станешь справляться съ этими Индійцами.
— Гэрри, затѣи ваши къ добру не поведутъ: бросьте ихъ и послушайтесь моего совѣта.
— Твои совѣты превосходны, мой милый, но никто не будетъ ихъ слушать — вотъ въ чемъ штука. Отчаливай скорѣе, и какъ-скоро ты воротишься, въ этомъ лагерѣ произойдетъ маленькое движеніе.
Не надѣясь образумить своихъ спутниковъ, молодой охотникъ сѣлъ въ лодку и отвалилъ отъ берега. Достигнувъ до половины озера, онъ отчалилъ другія двѣ лодки, и онѣ, увлекаемыя южнымъ вѣтромъ, поплыли прямо къ замку. Затѣмъ Дирслэйеръ пустился въ обратный путь, и минутъ черезъ десять былъ опять подлѣ берега въ томъ мѣстѣ, на которое указалъ ему Скорый-Гэрри. Было все тихо вокругъ, и ни малѣйшій шорохъ не возмущалъ торжественнаго безмолвія ночи. Молодой человѣкъ, съ замираніемъ сердца и едва смѣя дышать, ожидалъ послѣдствій опаснаго предпріятія своихъ товарищей. Онъ зналъ хорошо теорію пограничной войны, и его хладнокровіе въ настоящую минуту могло бы сдѣлать честь даже старому солдату. Съ того мѣста, гдѣ онъ остановился, ему нельзя было разглядѣть никакихъ признаковъ военныхъ движеній, и онъ разсчитывалъ только на чуткость своего уха. Разъ или два показалось ему, что слышитъ онъ хрустѣніе вѣтвей, но это легко могло показаться ему при чрезвычайномъ напряженіи воображенія. Минуты проходили за минутами, и минуло уже около полтора часа послѣ разлуки съ товарищами, какъ вдругъ его вниманіе пробудилось звукомъ, который произвелъ въ немъ изумленіе и вмѣстѣ безпокойство. Раздался крикъ гагары, пронзительный, дрожащій, сильный, продолжительный, какъ-будто нарочно-изобрѣтенный природой для подаванія зловѣщихъ сигналовъ. Въ ночное время довольно-часто слышенъ подобный крикъ, и гагара въ этомъ отношеніи составляетъ рѣдкое исключеніе изъ всѣхъ другихъ пернатыхъ обитателей лѣса. Теперь этотъ крикъ раздался очевидно въ небольшомъ разстояніи отъ Сускеганнаха, куда въ полтора часа легко могли добраться отважные искатели приключеній. Но зачѣмъ и для чего попали они въ ту сторону? Если они оставили притонъ Индійцевъ, имъ слѣдовало воротиться къ лодкѣ; если, напротивъ, за многолюдностью непріятеля, они не отважились сдѣлать нападенія, тѣмъ-менѣе было поводовъ удаляться на такое разстояніе. Что же дѣлать? Идти по направленію сигнала, значило слишкомъ удалиться отъ мыса и подвергнуть явной опасности своихъ товарищей; остаться на мѣстѣ, предположивъ, что это настоящій, неподдѣльный крикъ птицы, значило опять сдѣлаться причиной слишкомъ-опасныхъ послѣдствій. Въ этой нерѣшимости, Дирслэйеръ остался прикованнымъ къ своему мѣсту въ надеждѣ услышать во второй разъ тотъ же самый крикъ, дѣйствительный или мнимый. Онъ не обманулся. Прошло нѣсколько минутъ, и съ той же стороны раздался опять такой же крикъ. На этотъ разъ чуткое ухо не обмануло охотника. Онъ часто слышалъ удивительное подражаніе этой птицѣ, подражалъ и самъ довольно-удачно, и былъ теперь убѣжденъ, что Гэрри, сдѣлавшій передъ нимъ нѣсколько опытовъ въ этомъ родѣ, не могъ съ такимъ совершенствомъ подражать природѣ. Поэтому онъ рѣшился не обращать никакого вниманія на этотъ крикъ и выжидать другаго, менѣе совершеннаго, и не удаленнаго отъ него.
Едва Дирслэйеръ остановился на этой мысли, какъ ночная тишина нарушилась другимъ крикомъ, ужаснымъ, раздирающимъ душу, отчаяннымъ крикомъ, который немедленно изгладилъ изъ памяти охотника меланхолическій звукъ зловѣщей птицы. То былъ предсмертный крикъ женщины или молодаго человѣку, котораго голосъ еще не получилъ интонаціи своего пола. Ошибиться было невозможно. Эти звуки выражали смертельный ужасъ, или, быть-можетъ, предсмертное томленіе страдальца. Дирслэйеръ обомлѣлъ, и не зная самъ, что дѣлаетъ, поѣхалъ наудачу, разсѣкая воду своими веслами. Нѣсколько минутъ положили конецъ его недоумѣнію. Онъ ясно разслышалъ ломъ вѣтвей, хрустѣніе хвороста и смѣшанный шумъ человѣческихъ шаговъ; звуки, по-видимому, приближались къ водѣ, въ діагональномъ направленіи и немного къ сѣверу отъ того мѣста, гдѣ ему должно было стоять съ своей лодкой. Немедленно онъ повернулъ свой легкій челнокъ и черезъ минуту очутился подлѣ крутаго и высокаго берега. Нѣсколько человѣкъ очевидно пробирались къ этому мѣсту черезъ кустарники и деревья, какъ-будто убѣгая отъ своихъ преслѣдователей. Вдругъ въ одно и то же время раздалось пять или шесть ружейныхъ залповъ, и затѣмъ послышался смѣшанный крикъ человѣческихъ голосовъ. Немного погодя, въ кустарникѣ, недалеко отъ Дирслэйера, завязалась борьба двухъ человѣкъ.
— Проклятый угорь! съ бѣшенствомъ вскричалъ Гэрри. — У этого дьявола кожа обмазана масломъ, и я не могу его схватить. Вотъ же тебѣ, демонское пугало!
За этими словами послѣдовалъ шумъ, произведенный паденіемъ тяжелаго тѣла на кустарникъ, и Дирслэйеръ вообразилъ, что его гигантскому товарищу удалось опрокинуть навзничъ своего врага, Затѣмъ снова начались преслѣдованія и бѣгство, и въ скоромъ времени какой-то человѣкъ, сбѣжавшій съ горы, бросился въ воду. Дирслэйеръ, видѣвшій эту сцену, понялъ ясно, что теперь или никогда ему должно спасать своихъ товарищей. Но едва онъ сдѣлалъ нѣсколько взмаховъ своими веслами, чтобъ подъѣхать, къ бѣглецу, бывшему въ водѣ, какъ воздухъ наполнился жалобными криками Гэрри, который катался на берегу, буквально задавленный своими непріятелями. Въ этомъ критическомъ положеніи, онъ еще разъ испустилъ крикъ гагары, странный крикъ, который при обстоятельствахъ менѣе ужасныхъ могъ бы показаться очень-смѣшнымъ. При этомъ звукѣ, человѣкъ, барахтавшійся въ водѣ, казалось, вдругъ раскаялся въ своемъ бѣгствѣ и воротился на берегъ, чтобъ идти на помощь къ своему товарищу; но въ ту самую минуту, какъ онъ ступилъ на землю, пять или шесть дикарей мгновенно бросились на него и завладѣли имъ совершенно.
— Да отстанете ли вы отъ меня, намалеванные черти! кричалъ Генрихъ Марчъ. — Будетъ и того, что связали меня по рукамъ и, по ногамъ; зачѣмъ же еще душить свою жертву?
Этотъ возгласъ убѣдилъ Дирслэйера, что пріятели его попались въ плѣнъ, и что ему самому неминуемо угрожаетъ та же участь, если онъ выйдетъ на берегъ, Въ эту минуту онъ былъ отъ берега шагахъ въ-тридцати, и нѣсколько ловкихъ ударовъ весломъ отдалили его незначительное разстояніе, гдѣ онъ могъ-быть безопасенъ отъ ружейныхъ залповъ. Къ-счастію, Индійцы не замѣтили прежде его лодки, и, занятые общей свалкой, не обратили на него никакого вниманія.
— Впередъ, мой милый, дальше отъ этихъ береговъ!.. кричалъ старикъ Гуттеръ. — Теперь на васъ только вся надежда моихъ дочерей и, вамъ должно употребить все свое благоразуміе, чтобъ спастись отъ этихъ дикарей.
Не было вообще большой симпатіи между Дирслэйеромъ и Гуттеромъ; но страшное отчаяніе, сопровождавшее эти слова, заставило забыть молодаго охотника всѣ недостатки страннаго старика.
Онъ видѣлъ въ немъ только страждущаго старика, и рѣшился оставаться вѣрнымъ всѣмъ его интересамъ.
— Будьте спокойны, господинъ Гуттеръ, сказалъ онъ. — Я стану заботиться о вашихъ дочеряхъ и буду охранять вашъ замокъ. Непріятель завладѣлъ берегами Глиммергласа, но вода, покамѣстъ, для него недоступна. Провидѣніе бодрствуетъ надъ всѣми, и никто не можетъ сказать, какая участь, ожидаетъ насъ впереди; но если доброй воли довольно для защиты вашего семейства, то можете на меня совершенно положиться; я сдѣлаю все, что будетъ отъ меня зависѣть….
— Да, Дирслэйеръ, да, любезный другъ, вскричалъ Гэрри своимъ громовымъ голосомъ — Намѣренія твои честны и похвальны, но какого чорта ты можешь сдѣлать? Плохая на тебя надежда и въ лучшія времена, а теперь и родавно. Тебѣ ли управиться съ цѣлымъ полчищемъ дикарей, разсѣянныхъ по этимъ берегамъ? Вотъ что тебѣ нужно дѣлать, по моему мнѣнію: ступай прямо въ замокъ, запасись провизіей, посади въ лодку обѣихъ дѣвицъ, высадись на берегу въ томъ углу, откуда мы зашли, и немедленно отправляйся къ Могоку. Эти демоны нѣсколько часовъ еще не будутъ знать о твоемъ убѣжищѣ, и во всякомъ случаѣ ты можешь опередить ихъ. Послушайся этого совѣта, а старикъ Томъ покамѣстъ озаботится завѣщаніемъ для своихъ дочерей.
— Все это никуда не годится, молодой человѣкъ, возразилъ Гуттеръ. — Непріятели смотрятъ во всѣ глаза, и какъ-разъ провѣдаютъ объ этомъ планѣ. Разсчитывайте только на замокъ, и никакъ не подходите къ землѣ. Стоитъ только продержаться недѣлю, а потомъ крѣпостные полки прогонятъ этихъ дикарей.
— Что за вздоръ ты городишь, старикъ! вскричалъ Гэрри съ необыкновенною силою. — Не пройдетъ, пожалуй, и сутокъ, какъ эти хитрыя лисицы построютъ паромы и причалятъ къ твоему замку. Совѣтъ твой во всякомъ случаѣ можетъ имѣть гибельныя послѣдствія. Мы съ тобой, разумѣется, еще могли бы нѣсколько времени держаться въ замкѣ; но этотъ молодой человѣкъ не имѣетъ никакой военной опытности, и не знаетъ всѣхъ уловокъ хитраго врага. Дирслэйеръ, эти обезьяны дѣлаютъ мнѣ знаки, чтобъ я велѣлъ тебѣ приплыть къ этому берегу, но я, разумѣется, не послушаюсь ихъ. Неизвѣстно, что станется со мной и съ Томомъ: можетъ-быть, въ эту же ночь они облупятъ кожу съ нашихъ череповъ, или убьютъ насъ завтра послѣ ужасныхъ пытокъ, не то, пожалуй, задумаютъ живьемъ отвести въ Канаду: никто этого не знаетъ, кромѣ развѣ чорта, съ которымъ они совѣтуются. Волосы на моей головѣ такъ густы, что по всей вѣроятности они сдѣлаютъ изъ нихъ два черепныхъ убора въ надеждѣ получить двойной призъ. Вотъ они, проклятые, опять повторяютъ свои демонскіе знаки. Нѣтъ, Дирслэйеръ, отваливай дальше, и какъ скоро наступитъ день, держись отъ берега по-крайней-мѣрѣ сажень на сто.
Одинъ изъ дикарей, вѣроятно понимавшій отчасти англійскій языкъ, положилъ конецъ этой рѣчи, закрывъ своей ладонью широкій ротъ Генриха Марча. Вслѣдъ за тѣмъ всѣ Индійцы пошли въ лѣсъ и повели съ собою плѣнниковъ, которые, казалось, не дѣлали никакого сопротивленія. Въ общей суматохѣ, Дирслэйеръ еще разъ услышалъ замиравшій голосъ старика:
— Берегите моихъ дочерей, молодой человѣкъ, и Богъ наградитъ васъ!
Теперь молодой охотникъ остался одинъ на произволъ собственныхъ размышленій. Гробовое молчаніе смѣнило шумную сцену, и никакой звукъ не доходилъ болѣе до чуткаго его слуха. Дирслэйеръ ѣхалъ медленно, погруженный въ глубокую думу, и не прежде какъ черезъ часъ настигъ одну изъ лодокъ, пущенныхъ по направленію вѣтра. Привязавъ ее къ своей байдаркѣ, онъ еще разъ осмотрѣлся вокругъ себя и насторожилъ чуткое ухо, но ни чего не было ни слышно ни видно. Онъ рѣшился заснуть; но несмотря на крайнее утомленіе, сонъ на этотъ разъ не вдругъ сомкнулъ его вѣжды. Долго-напряженное воображеніе проносило передъ нимъ всѣ событія этой ночи, и онъ; грезилъ съ открытыми глазами. Вдругъ послышалось ему, будто Гэрри даетъ сигналъ подойдти къ берегу: онъ всталъ, осмотрѣлся, прислушался; но все, казалось, было погружено въ могильное молчанье. Обѣ лодки медленно подвигались на сѣверъ; звѣзды блистали надъ его головой во всей красотѣ своей и прекрасная скатерть воды, окруженная лѣсами и горами, разстилалась во всемъ своемъ меланхолическомъ величіи, какъ-будто лучи солнца никогда не отражались на ея прозрачномъ зеркалѣ. Дирслэйеръ легъ во второй разъ на дно своей лодки, и черезъ нѣсколько минутъ заснулъ крѣпкимъ сномъ.
VII.
правитьБылъ уже день, ясный день, когда молодой человѣкъ открылъ глаза. Немедленно онъ всталъ и осмотрѣлся вокругъ съ озабоченнымъ видомъ человѣка, который сознавалъ необходимость увѣриться точнѣе въ своемъ положеніи. Его сонъ былъ глубокъ, непрерывенъ, и онъ пробудился съ ясностію мысли и готовностію отъискать въ себѣ новыя силы, которыя были для него такъ необходимы въ настоящую минуту. Солнце еще не взошло, но небесный сводъ окрасился уже багрянымъ цвѣтомъ, возвѣщавшимъ день, и воздухъ наполнился щебетаніемъ птицъ, воспѣвавшихъ свой обыкновенный утренній гимнъ. Эти звуки ознакомили Дирслэйера съ опасностію, которой онъ подвергался. Въ продолженіе ночи, вѣтеръ, все еще довольно-тихій, значительно увеличился, и лодки переплыли пространство вдвое болѣе того, какъ можно было ожидать; но что всего хуже, онѣ до того пододвинулись къ горѣ, возвышавшейся перпендикулярно на восточномъ берегу, что молодой человѣкъ могъ разслышать каждую ноту птичьихъ гимновъ. Но это еще не все: третья лодка, пущенная по тому же направленію, приплыла почти къ самому мысу, и если она не достигла берега, то не иначе, какъ вслѣдствіе направленія вѣтра, или, можетъ-быть, отъ-того что ее оттолкнула человѣческая рука. Этимъ, впрочемъ, ограничились всѣ опасенія молодаго охотника, и онъ не видѣлъ другихъ поводовъ къ безпокойству. Замокъ спокойно возвышался среди озера, и ковчегъ былъ въ томъ же положеніи, какъ его оставили.
Все вниманіе Дирслэйера, естественно, обратилось на уплывшую лодку. Сдѣлавъ нѣсколько взмаховъ своимъ весломъ, молодой охотникъ увидѣлъ, что ему не догнать этого челнока, тѣмъ болѣе, что въ эту минуту очень-некстати подулъ попутный вѣтеръ, и теченіе быстро уносило лодку къ берегу. При такой невозможности, онъ рѣшился не употреблять напрасныхъ усилій, и, осмотрѣвъ свой карабинъ, медленно и осторожно поѣхалъ къ мысу, озираясь по всѣмъ направленіямъ. Могло статься, что какой-нибудь Индіецъ караулилъ въ засадѣ, дожидаясь мгновенія завладѣть лодкой, какъ скоро волна прибьетъ ее къ берегу; могло быть и то, что цѣлая стая индійскихъ шпіоновъ, скрытыхъ въ этомъ мѣстѣ, готова была встрѣтить его самого десятками ружейныхъ залповъ. Предосторожность во всякомъ случаѣ была необходима, и Дирслэйеръ держалъ ухо востро. Не доѣзжая до берега сажень на пятьдесятъ, онъ поднялся во весь ростъ на своей лодкѣ, сдѣлалъ нѣсколько сильныхъ ударовъ весломъ, чтобъ челнокъ самъ-собою могъ долетѣть до земли, и потомъ, бросивъ весло, быстро ухватился за свой карабинъ. Въ эту минуту раздался ружейный выстрѣлъ и пуля просвистала надъ его головой. Не теряя присутствія духа, молодой охотникъ сдѣлалъ видъ, что зашатался на ногахъ, и вдругъ повалился на дно лодки всею тяжестію своего тѣла. Затѣмъ послышался пронзительный крикъ и на берегу появился Индіецъ, стремительно выбѣжавшій изъ засады. Этого-то Дирслэйеръ и ожидалъ. Быстро поднявшись на ноги, онъ прицѣлился своимъ карабиномъ; но врагъ былъ въ эту минуту дотого беззащитенъ, что молодой челбвѣкъ невольно медлилъ роковымъ ударомъ. Индіецъ воспользовался этимъ мгновеніемъ и убѣжалъ въ кустарникъ съ необыкновеннымъ проворствомъ. Лодка, между-тѣмъ, въ это время пристала къ берегу, и Дирслэйеръ, бывшій отъ нея только въ нѣсколькихъ шагахъ, могъ бы безъ всякихъ затрудненій достать ее весломъ и пуститься въ. обратный путь; но не было сомнѣнія, что Индіецъ, оправившійся отъ испуга, снова зарядитъ ружье и пошлетъ въ погоню убійственную пулю, поэтому молодой человѣкъ, съ тѣмъ же разсчетливымъ хладнокровіемъ, выскочилъ на берегъ и, углубившись въ лѣсъ, скрылся за деревомъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дикаря, который его не замѣчалъ. Наблюдая изъ этой засады всѣ движенія своего врага, Дирслэйеръ увидѣлъ ясно, что Индіецъ дѣйствительно заряжаетъ ружье, вбивая въ его дуло огромную пулю, обернутую въ кожу. Всего легче было въ эту минуту броситься на него и овладѣть имъ совершенно; но великодушный молодой человѣкъ ужаснулся при одной мысли напасть на беззащитнаго врага. Индіецъ, между-тѣмъ, зарядилъ свое ружье и быстро пошелъ. къ берегу, не подозрѣвая, что его непріятель скрывается подлѣ. Въ. эту минуту Дирслэйеръ вышелъ изъ засады.
— Сюда, краснокожій, сюда, если только ищешь меня. Я еще неопытенъ въ военномъ дѣлѣ, но все же не столько, чтобъ могъ, среди бѣлаго дня, оставаться на берегу, гдѣ ты могъ подстрѣлить меня, какъ сову. Отъ тебя теперь зависитъ помириться со мной или вести войну. Я человѣкъ бѣлый и вовсе не считаю великимъ подвигомъ застрѣлить въ лѣсу кого-нибудь изъ своихъ ближнихъ, а ближній мой есть каждый человѣкъ безъ различія цвѣта кожи.
Индіецъ изумился. Онъ зналъ немного по-англійски и понялъ почти все, что говорилъ ему молодой охотникъ. Не обнаруживая никакого волненія и опустивъ къ землѣ, съ довѣрчивымъ видомъ, дуло своего ружья, онъ сдѣлалъ учтивый и вмѣстѣ гордый жестъ, съ развязностію и спокойствіемъ человѣка, привыкшаго не признавать надъ собою никакой посторонней власти. Но при этомъ мнимомъ хладнокровіи, глаза его сверкали и ноздри раздувались, какъ у дикаго звѣря, у котораго подъ самымъ носомъ выхватили добычу.
— Двѣ лодки, сказалъ онъ гортаннымъ звукомъ своего племени, поднимая два своихъ пальца, чтобъ не было ошибки: — одна для тебя, рдна для мецд.
— Нѣтъ, Мингъ, нѣтъ, этого не можетъ быть. Нѣтъ у тебя права ни на одну изъ этихъ лодокъ, и пока я живъ, ты не получишь ни одной! Я знаю, что твое племя ведетъ войну съ моимъ племенемъ, но отсюда не слѣдуетъ, что два человѣка, встрѣтившіеся случайно, должны убивать другъ друга, какъ дикія лѣсные звѣри. Ступай своей дорогой, а я пойду своей. Если мы встрѣтимся на воинѣ, Богъ рѣшитъ, кому быть или не быть.
— Добре! вскричалъ Индіецъ. — Мой братъ миссіонеръ. — Много говоритъ. — О Маниту говоритъ.
— Нѣтъ, Мингъ, ты ошибся. Я не изъ числа, моравскихъ братій и не люблю бродить по лѣсамъ и читать проповѣди дикимъ. Теперь я только охотникъ, хотя, нѣтъ сомнѣнія, во время этой войны моему карабину прійдется имѣть дѣло съ вашимъ братомъ. Буду сражаться на законной войнѣ, но вовсе не имѣю желанія ссориться изъ какой-нибудь лодки.,…
— Добре! Братъ мой очень-молодъ. — Очень-уменъ. — Не воинъ — добрый краснобай. — Главный на совѣтахъ.
— Ничего ты не угадалъ, Мингъ, возразилъ Дирслэйеръ, краснѣя отъ досады при этомъ сарказмѣ Индійца. — Я хочу провести всю свою жизнь въ лѣсу и провести мирно. Всѣ молодые люди обязаны идти на войну, — если требуетъ этого нужда, но рѣзня не то, что война, и я въ нынѣшнюю ночь имѣлъ случай убѣдиться, что провидѣніе осуждаетъ безполезное убійство. Еще разъ приглашаю тебя идти своей дорогой, и надѣюсь, мы разстанемся друзьями.
— Добре! У моего брата сѣдина подъ черными волосами. Старый умъ — молодой языкъ.
И, протянувъ руку, Индіецъ подошедъ съ улыбающимся лицомъ и выражая довѣрчивость и дружбу. То же съ своей стороны сдѣлалъ и Дирслэйеръ: они пожали другъ другу руки въ знакъ искренняго желанія разойдтись друзьями…
— Добре! Всякій на своё. Моя лодка — мнѣ. Твоя лодка — тебѣ. Глянь сюда: я на свою лодку, ты на свою, — и будетъ добре.
— Нѣтъ, краснокожій, ты ошибаешься, когда думаешь,, что одна изъ этихъ лодокъ принадлежитъ тебѣ. Пойдемъ на берегъ, и ты увѣриться въ этомъ собственными глазами.
— Добре!
И они оба пошли на берегъ, не обнаруживая ни малѣйщей недовѣрчивости одинъ къ другому. Индіецъ нѣсколько разъ забѣгалъ даже впередъ, показывая своему товарищу, что онъ не боится повернуться къ нему спиною. Когда они вышли на открытое мѣсто, Индіецъ протянулъ руку къ лодкѣ Дирслэйера и выразительно сказалъ:
— Не моя лодка — блѣднолицаго. — Эта — краснокожаго. Не надобна чужая — давай собственная.
— Ты ошибаешься, краснокожій, жестоко ошибаешься. Эту вторую лодку берегъ для себя старикъ Томасъ Гуттеръ, и до всѣмъ возможнымъ законамъ, краснымъ или бѣлымъ, она принадлежитъ ему, никому другому. Осмотри хорошенько работу: Индійцу никогда не сдѣлать такой лодки.
— Добре! Братъ мой не старъ по годамъ — по уму старъ. Индіецъ не сдѣлаетъ. Работалъ бѣлый человѣкъ.
— Очень-радъ, что ты убѣдился, иначе пришлось бы намъ поссориться, потому-что всякій имѣетъ право требовать того, что принадлежитъ ему, какъ неотъемлемая собственность, и, былъ бы глупъ и безуменъ человѣкъ, еслибъ вздумалъ объявлять свои права на собственность другаго лица. Но для прекращенія всякихъ споровъ и недоразумѣній, я отпихну эту лодку такъ, чтобъ не достать ее ни тебѣ, ни мнѣ.
И, говоря это, онъ толкнулъ ее съ такою силой, что легкій челнокъ отскочилъ отъ берега футовъ на сотню и поплылъ по теченію впередъ, не подходя къ берегу. При этомъ неожиданномъ движеніи, дикарь остолбенѣлъ и бросилъ жадный взглядъ на другую лодку, въ которой хранились всѣ весла. Но это измѣненіе въ лицѣ Индійца продолжалось не болѣе минуты, и онъ тотчасъ принялъ дружелюбный видъ.
— Добре! повторилъ Индіецъ выразительнымъ тономъ. — Молодая голова — старая душа. Умѣетъ пошабашивать споры. Прощай, братъ. Твой идетъ по водѣ на домъ бобра; мой отвалитъ въ индійскій притонъ, сказать по начальству — не найдена лодка.
Это предложеніе обрадовало Дирслэйера, спѣшившаго увидѣться съ гуттеровыми дочерьми, и онъ съ удовольствіемъ пожалъ протянутую руку Индійца. На прощаньи еще разъ оба распространились въ выраженіи братскихъ, дружелюбныхъ чувствъ, и когда красный воротился въ лѣсъ съ своимъ ружьемъ подъ мышкой, какъ носятъ охотники, бѣлый человѣкъ удалился къ лодкѣ, слѣдуя за всѣми движеніями краснокожаго братца. Впрочемъ, такая недовѣрчивость скоро показалась ему совершенно-неумѣстною и, опустивъ свой карабинъ, онъ думалъ только о приготовленіяхъ къ отплытію; но когда, черезъ минуту потомъ, онъ случайно оборотился назадъ, страшная опасность готовилась ему со стороны дикаря. Звѣровидный Индіецъ, скрываясь за кустарникъ, вылупилъ свои глаза, какъ кровожадный тигръ, и направилъ дуло своего ружья прямо противъ того, кого онъ столько разъ называлъ равнымъ себя братомъ.
Въ эту минуту для Дирслэйера пригодилась какъ-нельзя-лучше продолжительная опытность охотника. Привыкнувъ стрѣлять въ оленя на всемъ его скаку, и когда можно было только по догадкѣ судить о настоящемъ положеніи его тѣла, онъ въ эту минуту обратился къ своимъ обыкновеннымъ средствамъ. Поднять карабинъ и прицѣлиться было дѣломъ одного мгновенія и онъ, почти наудачу выстрѣлилъ въ ту часть кустарника, гдѣ, по его догадкѣ, должно было находиться туловище коварнаго дикаря. Затѣмъ онъ поднялъ голову, выпрямился какъ сосна и ожидалъ послѣдствій выстрѣла. Дикарь испустилъ ужасный крикъ, стремительно выскочилъ изъ кустарника и побѣжалъ на открытое пространство, размахивая своимъ томагукомъ (родъ булавы). Неподвижный на своемъ мѣстѣ, Дирслэйеръ положилъ карабинъ на плечо, и машинально отъискивалъ рукою патронъ. Индіецъ, между-тѣмъ, подбѣжалъ къ своему непріятелю шаговъ на сорокъ, и бросилъ въ него свои томагукъ, но такъ неметко и такою слабою рукой, что молодой охотникъ долженъ былъ сдѣлать нѣсколько шаговъ, чтобъ схватить это оружіе за рукоятку. Въ эту минуту Индіецъ обезсилѣлъ, зашатался и повалился на землю.
Бросивъ томагукъ въ свою лодку и зарядивъ опять карабинъ, Дирслэйеръ подошелъ къ Индійцу и остановился подлѣ него съ печальнымъ видомъ. Первый разъ лежалъ передъ нимъ умирающій человѣкъ, и это былъ первый изъ ближнихъ, погибавшій отъ его руки. Въ его сердце заронилось болѣзненное чувство, ослаблявшее ту радость, которую онъ чувствовалъ при мысли объ освобожденіи отъ неминуемой смерти. Индіецъ еще не умеръ, хотя пуля пробила его тѣло навылетъ. Онъ лежалъ безъ движенія на спинѣ; но его глаза слѣдили за всѣми движеніями побѣдителя, какъ у птицы, попавшейся въ разставленныя сѣти птицелова. Вѣроятно, ожидалъ онъ роковаго удара, который долженъ предшествовать сдиранію волосъ съ черепа, или, быть-можетъ, онъ думалъ, что эта варварская операція будетъ сдѣлана до его смерти. Дирслэйеръ понялъ эту мысль и поспѣшилъ утѣшить умирающаго собрата.
— Нѣтъ, краснокожій; нѣтъ, сказалъ онъ. — Тебѣ нечего меня бояться. Я христіанинъ и не умѣю торговать человѣческими головами. Мнѣ только нужно твое ружье, и я готовъ оказать тебѣ всѣ возможныя услуги, хотя не могу оставаться долго на этомъ мѣстѣ. Ружейные выстрѣлы не замедлятъ привлечь сюда кого-нибудь изъ вашихъ демоновъ.
Затѣмъ, отъискавъ въ кустарникѣ ружье Индійца, онъ отнесъ его въ лодку и воротился опять.
— Теперь мы больше не враги, краснокожій, и ты можешь требовать какой угодно услуги.
— Воды, вскричалъ умирающій: — воды для бѣднаго Индійца!
— Будетъ у тебя вода. Я принесу тебя на край озера, и ты можешь пить, сколько угодно. Говорятъ, будто раненнаго человѣка всегда одолѣваетъ жажда.
Взваливъ Индійца на свои плеча, Дирслэйеръ притащилъ его къ озеру и приставилъ его ротъ къ водѣ такимъ-образомъ, что тотъ легко могъ утолить свою жажду. Затѣмъ онъ сѣлъ подлѣ раненнаго и положилъ его голову на свои колѣни.
— Было бы грѣшно, собратъ мой, если бы сталъ я говорить, что часъ твой не приспѣлъ. Нѣтъ, этого я не скажу. Ты уже прошелъ средній возрастъ и дни твои были сочтены. Стало-быть, нужно подумать, что ожидаетъ тебя впереди. И краснокожіе и блѣднолицые одинаково надѣются жить послѣ своей смерти въ другомъ, лучшемъ мірѣ. Каждый изъ насъ получилъ отъ Бога свои особые таланты, и каждаго на томъ свѣтѣ будутъ судить по его дѣламъ. Думаю, впрочемъ, что ты объ этомъ часто разсуждалъ въ свое время и не нуждаешься въ моей проповѣди. Если ты исправно исполнялъ свои обязанности Индійца, то нѣтъ сомнѣнія, что на томъ свѣтѣ ты вѣчно будешь бродить по густымъ лѣсамъ, и дичь сама будемъ подлетать подъ дуло твоего ружья; въ противномъ случаѣ, не убить тебѣ ни цыпленка во вѣки вѣковъ. Впрочемъ, ты самъ человѣкъ опытный и почти старикъ: къ-чему мнѣ толковать тебѣ объ этихъ вещахъ?
— Добре! вскричалъ Индіецъ, котораго голосъ и передъ смертью сохранялъ свою силу. — Молодая голова — старый умъ.
— При отправленіи на тотъ свѣтъ, пріятно, я полагаю, думать, что тѣ, кому мы собирались повредить въ этой жизни, прощаютъ насъ отъ всего сердца. Изъ этого, по моимъ понятіямъ, можно вывесть и такое заключеніе, что самъ Великій-Духъ охотнѣе проститъ намъ всѣ наши прегрѣшенія. Однимъ словомъ, я думаю, что умирающій человѣкъ чувствуетъ большую отраду, когда слышитъ прощеніе изъ устъ своего брата. И вотъ, любезный собратъ, я прощаю тебя отъ всей моей души, прощаю за то, что ты съ такимъ безумнымъ звѣрствомъ собирался лишить меня жизни. Потому прощаю тебя, что твое злоумышленіе въ сущности не принесло мнѣ никакого зла, и потому еще, что я вообще не могу питать вражды къ умирающему человѣку, кто бы онъ ни былъ, язычникъ или христіанинъ. Къ-тому же беру я въ разсчетъ и то, что ты человѣкъ дикій, и по неволѣ, нѣкоторымъ образомъ, усвоилъ звѣрскія привычки. Стало-быть, на мой счетъ ты можешь быть совершенно спокоенъ. Относительно другихъ вещей, самъ ты гораздо лучше меня знаешь, нужно ли тебѣ унывать или радоваться въ эту торжественную минуту.
— Добре! сказалъ Индіецъ, не понявшій, по-видимому, и половину назидательной рѣчи. — Молодая голова — молодое сердце — стариковскій умъ. Твое имя?
— Дирслэйеромъ зовутъ меня теперь; но Делоэры сказали, что послѣ первой войны будетъ у меня другое имя, болѣе достойное мужчиины.
— Дирслэйеръ — добре для ребенка; дурно для воина. Лучше впереди. Не бось.
Индіецъ съ большими усиліями поднялъ свою руку и прикоснулся къ груди молодаго человѣка.
— Вѣрный взглядъ; рука — молнія; мишенью — смерть. Скоро славный воинъ. Дирслэйеръ не годится. Соколъ-твое имя, Соколъ. Давай руку!
Дирслэйеръ, или Соколъ (Hawkey), какъ Индіецъ назвалъ его въ первый-разъ — въ-послѣдствіи это имя за нимъ утвердилось — взялъ руку дикаря, и тотъ испустилъ послѣдній вдохъ, съ удивленіемъ взглянувъ на незнакомца, который обнаружилъ столько хладнокровія, ловкости и твердости во всей этой сценѣ.
Сказавъ самъ себѣ длинную рѣчь на счетъ жалкой участи всѣхъ смертныхъ, Дирслэйеръ всталъ и посадилъ мертвеца на камень къ дереву спиною, принявъ мѣры, чтобъ онъ не свалился или не принялъ позы, которая считается неприличною у Индійцевъ. Исполнивъ эту обязанность, онъ еще разъ принялся осматривать дикаря съ печальнымъ видомъ и говорилъ, обращаясь къ трупу, какъ-будто тотъ могъ его слышать:
— Я не покушался на твою жизнь, краснокожій собратъ, но ты самъ довелъ меня до того, что я принужденъ былъ выстрѣлить въ тебя. Мы оба дѣйствовали по внушеніямъ собственной природы, и, стало-быть, оба мы совершенно правы въ-отношеніи другъ друга. Ты дѣйствовалъ какъ измѣнникъ, потому-что такъ внушала тебѣ твоя природа; а я не принялъ во время надлежащихъ мѣръ, потому-что природа внушила мнѣ довѣріе къ другимъ людямъ. Что жь отсюда слѣдуетъ? Вотъ и кончилось мое первое сраженіе съ моимъ собратомъ, и это, вѣроятно, не послѣдняя битва. До-сихъ-поръ, я сражался съ волками, медвѣдями, барсами, оленями, дикими кошками, и вотъ теперь начинаю биться съ краснокожими. Будь я Индіецъ, было бы чѣмъ похвастаться передъ всѣмъ моимъ племенемъ, къ которому, какъ трофей, я принесъ бы волосы, содранные съ этого черепа. Если бы врагъ мой былъ медвѣдь, можно бы по-крайней-мьрѣ разсказать, какъ происходила моя свалка съ этимъ звѣремъ; но теперь я не знаю, какъ ввѣрить эту тайну даже Чингачгуку, потому-что одинъ только языкъ мой — свидѣтель моихъ дѣлъ. А и то сказать, зачѣмъ и для чего тщеславиться. Я убилъ человѣка дикаго, правда, краснокожаго, но все же человѣка. Хорошо бы, впрочемъ, еслибъ Чингачгукъ узналъ, что я не дѣлаю позора Делоэрамъ и воспитанію, которое они мнѣ дали.
Эти размышленія вдругъ были прерваны нечаяннымъ появленіемъ другаго Индійца на берегу озера, саженяхъ въ пятидесяти отъ Дирслэйера. Этотъ дикарь, по-видимому, шпіонъ, привлеченный къ этому мѣсту ружейными выстрѣлами, вышелъ изъ лѣса почти безъ всякихъ предосторожностей, и Дирслэйеръ завидѣлъ его первый. Но увидѣвъ въ свою очередь и самъ молодаго человѣка, Индіецъ испустилъ пронзительный крикъ, на который немедленно съ различныхъ сторонъ отозвалась дюжина громкихъ голосовъ. Медлить было нечего: Дирслэйеръ сѣлъ въ свою лодку и началъ грести изо всѣхъ силъ.
Отплывъ отъ берега на разстояніе, безопасное отъ ружейной пули, молодой человѣкъ бросилъ весла и принялся наблюдать сцену, которая должна была произойдти на берегу. Трупъ Индійца, прислоненный къ дереву, сидѣлъ неподвижно на камнѣ. Шпіонъ, появившійся на берегу, углубился опять въ лѣсъ, и на всемъ окружающемъ пространствѣ господствовало глубокое молчаніе. Но вдругъ толпы Индійцевъ выскочили изъ лѣсу, прибѣжали на мысъ и наполнили воздухъ яростными криками, когда увидѣли бездыханный трупъ своего товарища. Затѣмъ, по мѣръ приближенія къ трупу, раздались радостныя восклицанія, происходившія отъ увѣренности, что побѣдитель не успѣлъ сорвать волосъ съ черепа своей жертвы, безъ чего побѣда никогда не считается совершенною. Никто изъ нихъ, между-тѣмъ, не думалъ стрѣлять въ молодаго человѣка, такъ-какъ было ясно, что выстрѣлъ не достигнетъ цѣли: американскіе Индійцы, какъ пантеры тамошнихъ лѣсовъ, рѣдко нападаютъ на своихъ непріятелей, не увѣрившись напередъ въ успѣхѣ своихъ предпріятій.
Не имѣя болѣе никакихъ побужденій оставаться подлѣ мыса, Дирслэйеръ рѣшился ѣхать къ замку; но напередъ ему слѣдовало овладѣть остальными двумя лодками, пущенными на озеро. Первую догналъ онъ безъ труда и взялъ на буксиръ, между-тѣмъ, какъ другая, сверхъ всякаго ожиданія, уплыла довольно-близко къ берегу и, что всего удивительнѣе, ея движеніе не совсѣмъ сообразовалось съ направленіемъ вѣтра. Загадка скоро объяснилась, когда Дирслэйеръ подъѣхалъ ближе и увидѣлъ на поверхности воды голую человѣческую руку, дѣйствовавшую медленно, по вѣрно вмѣсто весла. Оказалось, что рука принадлежала Индійцу, лежавшему въ лодкѣ навзничъ и забравшемуся сюда въ то самое время, какъ Дирслэйеръ управлялся съ его товарищемъ на берегу. Увѣренный, что не было съ нимъ никакого оружія, молодой человѣкъ не поднялъ даже своего карабина и подъѣхалъ на самое близкое разстояніе. Заслышавъ шумъ веселъ другой лодки, Индіецъ стремительно поднялся на ноги и испустилъ пронзительный крикъ.
— Ну, любезный, ты, я думаю, наигрался довольно въ этой лодкѣ, сказалъ Дирслэйеръ спокойнымъ тономъ. — Совѣтую тебѣ ее оставить, если ты благоразумный человѣкъ. Вплавь пришелъ, вплавь и убирайся. Крови твоей мнѣ не нужно, хотя другіе на моемъ мѣстѣ не поцеремонились бы съ твоимъ черепомъ. Слышишь ли, краснокожій? Убирайся по-добру, по-здорову, не то дойдетъ дѣло до расправы.
Дикарь не разумѣлъ по-англійски ни одного слова и только жесты Дирслэйера, сопровождаемые выразительнымъ взглядомъ, объяснили ему смыслъ его рѣчи. Быть-можетъ, видъ карабина подъ рукой у бѣлаго человѣка также ускорилъ его рѣшимость. Какъ бы то ни было, онъ пригнулся на своихъ ногахъ, какъ тигръ, готовый пуститься въ бѣгство, испустилъ страшный крикъ и во мгновеніе ока его нагое чѣло исчезло подъ водою. Затѣмъ онъ всплылъ на поверхность уже въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ лодки, и взглядъ, брошенный имъ назадъ, убѣдительно доказывалъ, сколько онъ боялся огнестрѣльнаго оружія бѣлаго человѣка. Но Дирслэйеръ вовсе не имѣлъ враждебной цѣли. Онъ спокойно привязалъ вырученную лодку и помаленьку удалился отъ земли. Когда Индіецъ доплылъ до берега и стряхнулъ съ себя воду, наподобіе лягавой собаки, его опасный врагъ уже былъ далеко на дорогѣ къ замку старика Тома.
Солнце сіяло во всемъ блескъ на высокомъ горизонтѣ, разливая волны свѣта на эту прекрасную скатерть воды, которой Европейцы еще не дали никакого имени. Сцена была очаровательная со всѣхъ сторонъ, и никто не подумалъ бы, что эта великолѣпная мѣстность еще такъ-недавно была театромъ безчеловѣчныхъ, варварскихъ приключеній. Но когда Дирслэйеръ подъѣхалъ къ замку, глазамъ его представились предметы, затмившіе всѣ красоты и озера и береговъ. Юдиѳь и Гетти стояли на платформѣ передъ главной дверью, ожидая его прибытія съ величайшимъ нетерпѣніемъ. По-временамъ старшая сестра заглядывала въ подзорную трубку, стараясь явственнѣе разсмотрѣть физіономію пловца. Встревоженность и безпокойство придавали великолѣпный колоритъ ея лицу, и никогда, быть-можетъ, она не была такъ прекрасна, какъ въ эту минуту. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, казалось молодому человѣку, когда онъ тщательно привязывалъ къ ковчегу всѣ свои лодки.
VIII.
правитьСестры стояли и молчали, когда Дирслэйеръ съ безпокойнымъ и печальнымъ лицомъ взбирался на площадку. Наконецъ, Юдиѳь, дѣлая почти отчаянное усиліе, вскричала:
— Отецъ!
— Съ нимъ повстрѣчалось несчастіе, и я не буду скрывать ничего, отвѣчалъ Дирслэйеръ простодушнымъ тономъ. — Старикъ Гуттеръ и Генрихъ Марчъ въ плѣну у Минговъ, и только Богу извѣстно, чѣмъ кончится эта бѣда. Лодки я выручилъ всѣ, и это можетъ служить для Насъ нѣкоторымъ утѣшеніемъ, потому-что дикіе должны пуститься вплавь или построить паромы, чтобъ добраться до этого мѣста. На закатѣ солнца будетъ съ нами Чингачгукъ, если только мнѣ удастся его привезти. Онъ и я соединенными силами будемъ защищать ковчегъ и замокъ до-тѣхъ-поръ, пока не наѣдутъ сюда крѣпостные офицеры съ отрядомъ солдатъ, которымъ правительство поручитъ разогнать эти шайки.
— Офицеры! вскричала Юдиѳь съ живѣйшимъ волненіемъ, окрасившимъ ея щеки. — Кто думаетъ объ офицерахъ? Кто говоритъ о нихъ въ эту минуту? Мы и одни можемъ защищать замокъ. Разсказывайте намъ объ отцѣ и о бѣдномъ Генрихѣ Марчѣ.
И онъ началъ подробный разсказъ обо всѣхъ приключеніяхъ прошлой ночи, не скрывая ничего, что случалось съ его товарищами. Обѣ сестры слушали съ величайшимъ вниманіемъ, но отнюдь не обнаруживали чрезмѣрнаго безпокойства, которое неминуемо должно было овладѣть женщинами, не привыкшими къ случайностямъ и опасностямъ кочевой пограничной жизни. Юдиѳь, казалось, была встревожена гораздо-болѣе своей сестры, и это чрезвычайно изумляло Дирслэйера. Гетти слушала внимательно, но не обнаруживала никакихъ внѣшнихъ признаковъ чувствительности, и казалось, размышляла о случившемся. Это видимое равнодушіе, думалъ молодой охотникъ, безъ сомнѣнія, происходило отъ слабости ея ума, между-тѣмъ, какъ старшая сестра должна была безпокоиться объ отцѣ и возлюбленномъ вмѣстѣ. Обѣ сестры машинально принялись за приготовленіе завтрака, которымъ воспользовался одинъ только Дирслэйеръ, обнаружившій солдатскую способность ѣсть и пить во всякое время, не смотря ни на какія тревоги. Юдиѳь и Гетти сидѣли за столомъ не говоря ни слова и не принимая никакого участія въ приготовленныхъ блюдахъ. Наконецъ, Юдиѳь прервала молчаніе такимъ-образомъ:
— Отецъ мой очень любитъ эту рыбу. Такой сёмги, по его словамъ, нѣтъ и въ морѣ.
— Вашъ отецъ; какъ видно, хорошо знакомъ съ моремъ, отвѣчалъ Дирслэйеръ, бросая на Юдиѳь проницательный взглядъ. — Скорый-Гэрри говорилъ мнѣ, что онъ былъ когда-то морякомъ.
— Мнѣ, однакожь, Генрихъ Марчъ ничего не разсказывалъ объ исторіи моего отца, и я рѣшительно ничего не знаю. По-временамъ, впрочемъ, думаю и я, что онъ былъ морякомъ, ею эта догадка не подтвердилась еще ничѣмъ. Еслибъ вскрыть этотъ сундукъ, или еслибъ могъ онъ говорить, мы узнали бы, вѣроятно, всю исторію нашего дома; но отпереть его не такъ легко, какъ обыкновенную укладку.
Дирслэйеръ первый разъ обратилъ свое вниманіе на этотъ замѣчательный сундукъ. Краска на немъ совершенно полиняла, и было ясно, что обращались съ нимъ безъ всякой церемоніи; но матеріалы и работа были превосходны, и молодой охотникъ не видѣлъ еще ничего подобнаго въ этомъ родѣ. Онъ былъ сдѣланъ из;ь крѣпкаго чернаго дерева, и желѣзныя полосы покрывали его вдоль о поперегъ. Онъ былъ запертъ тремя огромными замками, и его стальныя петли были обдѣланы съ такимъ искусствомъ, которое могло быть доступно только для лучшихъ лондонскихъ ремесленниковъ. Онъ былъ очень-великъ, и когда Дирслэйеръ попытался его приподнять, оказалось, что его тяжесть соразмѣрна величинѣ.
— Вы, Юдиѳь, никогда не видали, что положено въ немъ? спросилъ Дирслэйеръ.
— Никогда. Мой отецъ никогда не отпиралъ его въ моемъ присутствіи, и я не думаю, чтобъ онъ при комъ-нибудь поднималъ его крышку.
— Ты ошибаешься, Юдиѳь, спокойно сказала Гетти. — Я видѣла, какъ батюшка открывалъ этотъ сундукъ.
— Когда же, моя милая?
— Очень-часто, и всякій разъ, какъ тебя здѣсь не было. Батюшка не заботился о моемъ присутствіи. Я видѣла, что онъ дѣлалъ и слышала все, что онъ говорилъ.
— Что жь онъ дѣлалъ? Что онъ говорилъ?
— Этого я но могу сказать, Юдиѳь, отвѣчала Гетти, понизивъ голосъ, по рѣшительнымъ тономъ. — Тайны моего отца не принадлежатъ мнѣ.
— Его тайны! Часъ-отъ-часу не легче: что вы скажете на это, Дирслэйеръ? Мой отецъ повѣряетъ свои секреты Гетти, и скрываетъ ихъ отъ меня!
— Вѣроятно, есть у него свои причины, Юдиѳь, и тебѣ ихъ не узнать, сказала Гетти тѣмъ же рѣшительнымъ тономъ. — Батюшки здѣсь нѣтъ, и я не скаи больше ни одного слова.
Юдиѳь и Дирслэйеръ были очень изумлены, и въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ старшая сестра имѣла огорченный видъ. Мало-по-малу, однакожь, она совершенно оправилась, и, оборотясь къ молодому человѣку, продолжала:
— Вы разсказали. намъ только половину вашей исторіи и остановились на томъ мѣстѣ, какъ вы задремали въ лодкѣ. Васъ пробудилъ крикъ гагары.
— Скоро я убѣдился, началъ Дирслэйеръ: — что это не могло быть сигналомъ Гэрри, легъ опять и заснулъ. Поутру, когда было уже совсѣмъ свѣтло, я всталъ и поспѣшилъ взять на буксиръ эти лодки изъ опасенія, чтобъ не овладѣли ими Минги.
— Но это еще не все, Дирслэйеръ. Мы слышали ружейные выстрѣлы подъ горами на восточной сторонѣ, и эхо повторило ихъ съ такою скоростію, что они, по всей вѣроятности, должны были произойдти на самомъ берегу, или, можетъ-быть, въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ берега. Наши уши привыкли къ этимъ звукамъ, и не могутъ ошибиться.
— Да, Юдиѳь, вы не ошиблись. Выстрѣлы были.
— Вы сражались съ дикими, одинъ и безъ всякой помощи, Дирслэйеръ! Вы спасали Гетти и меня! Никто не видѣлъ вашей храбрости, и никто не могъ быти свидѣтелемъ вашей гибели, еслибъ провидѣніе допустило такое несчастіе.
— Да, Юдиѳь, я сражался съ непріятелемъ одинъ-на-одинъ, и это было первый разъ въ моей жизни. Я убилъ своего врага, былъ свидѣтелемъ его послѣднихъ минутъ, и грустныя чувства овладѣли моею душою. Что же дѣлать? Человѣческая природа, я полагаю — воюющая природа, потому-что всѣ народы, какъ мы видимъ, воюютъ между собою, и мы въ свою очередь должны оставаться вѣрными, нашей природѣ. Мои дѣла сами-по-себѣ до-сихъ-поръ еще слишкомъ маловажны, но если вечеромъ сегодня намъ удастся привезти сюда Чингачгука, тогда, вѣроятно, мы увидимъ что-нибудь похожее на войну, какъ-скоро Минги задумаютъ овладѣть замкомъ, ковчегомъ или вами.
— Кто этотъ Чингачгукъ? Откуда и зачѣмъ онъ идетъ?
— Въ его жилахъ кровь Могикановъ, и онъ принадлежитъ къ фамиліи великихъ полководцевъ. Унка, его отецъ — знаменитый воинъ и судья своего племени. Даже самъ Таменундъ уважаетъ Чингачгука, хотя онъ еще слишкомъ-молодъ и не можетъ быть полководцемъ на войнѣ. Но племя Могикановъ разбрелось, разсѣялось, и предводитель ихъ почти не имѣетъ никакого значенія. Чингачгукъ живетъ между Делоэрами. Теперь, когда открылась война, Чингачгукъ и я назначили другъ другу свиданіе нынѣшнимъ вечеромъ подлѣ утеса на краю озера. Мы должны условиться въ средствахъ нашей первой экспедиціи противъ Минговъ. Но зачѣмъ именно мы проходимъ черезъ озеро, — это нашъ секретъ, неимѣющій для васъ ни малѣйшей важности. Можете, впрочемъ, разсчитывать, что молодые разсудительные люди, собираясь на войну, ничего не дѣлаютъ безъ особыхъ цѣлей.
— Делоэръ, конечно, не можетъ имѣть враждебныхъ намѣреній противъ насъ, сказала Юдиѳь послѣ минутнаго колебанія: — и мы увѣрены въ вашей дружбѣ.
— Измѣна самый гнусный порокъ въ моихъ глазахъ, и я надѣюсь, что провидѣніе не допуститъ, чтобъ кто осмѣлился обвинять меня въ измѣнѣ.
— Избави Богъ, Дирслэйеръ, никто васъ не подозрѣваетъ! съ живостію возразила Юдиѳь. — Ваше честное лицо можетъ служить залогомъ вѣрности за тысячу человѣкъ. Еслибъ всѣ люди имѣли вашъ правдивый языкъ, и обѣщали только то, что могутъ исполнить, тогда не было бы вѣроломства на землѣ, и свѣтъ не имѣлъ бы нужды въ этихъ блестящихъ мундирахъ…
Юдиѳь говорила съ величайшей энергіей, и глаза ея заискрились необыкновеннымъ блескомъ, когда она замолчала. Дирслэйеръ очень-ясно замѣтилъ волненіе прекрасной дѣвушки, но ничѣмъ не обнаружилъ своихъ наблюденій. Юдиѳь, между-тѣмъ, постепенно успокоилась, и черезъ нѣсколько минутъ хладнокровно продолжала разговоръ:
— Я не имѣю никакого права допытываться до секретовъ вашихъ или вашего друга, сказала она: — и готова вѣрить всему, что вы говорите. Въ-самомъ-дѣлѣ, если въ эту трудную минуту будетъ у насъ союзникъ вашего пола, то мы легко можемъ отстоять замокъ, и вѣроятно скоро выручимъ батюшку изъ плѣна, предложивъ какой-нибудь выкупъ.
— Вы думаете? сказалъ Дирслэйеръ, сомнительно покачавъ головой. У него на умѣ были волосы несчастныхъ плѣнниковъ и вырученныя за нихъ деньги. Юдиѳь поняла его мысль.
— Я васъ понимаю очень-хорошо; но, къ-счастію, ваши безпокойства не имѣютъ основанія. Индійцы никогда не скальпируютъ плѣнника, если онъ не раненъ, а доставляютъ его правительству живымъ. Исключенія рѣдки, и я почти вовсе не боюсь за жизнь моего отца. Совсѣмъ другое дѣло, если ночью исподтишка нападутъ они на замокъ: тогда быть намъ изрѣзаннымъ въ куски, а плѣнника щадитъ Индіецъ, по-крайней-мѣрѣ, до той поры, какъ, въ-слѣдствіе особой злобы, наступитъ время погубить его въ пыткахъ.
— Знаете ли вы, Юдиѳь, для чего отецъ вашъ и Генрихъ Марчъ нападали на Индійцевъ?
— Очень-хорошо знаю; но что прикажете дѣлать, когда варварскія обыкновенія уполномочиваютъ на эти безчеловѣчные поступки? Вся кровь моя воспламеняется при мысли, на какое зло способенъ даже цивилизованный человѣкъ. Что касается до Индійцевъ — они проникнуты особеннымъ уваженіемъ къ смѣльчакамъ, которые собирались разгромить ихъ же самихъ. Если будетъ имъ извѣстно, съ какою цѣлью плѣнники ворвались въ ихъ притонъ, они, какъ я думаю, воздадутъ имъ почести, а не обрекутъ ихъ на казнь.
— Можетъ-быть, Юдиѳь; но едва-ли эти почести будутъ продолжительны. Чувство уваженія, по-обыкновенію, скоро смѣняется жаждой мщенія, и тогда дикарь не знаетъ никакой пощады. Во всякомъ случаѣ, мы съ Чингачгукомъ должны подумать, что можно сдѣлать для освобожденія вашего отца и Генриха Марча. Минги, безъ сомнѣнія, пробудутъ еще нѣсколько дней въ окрестностяхъ этого озера, и постараются извлечь всю возможную пользу изъ своего перваго успѣха.
— Вы думаете, что можно совершенно положиться на этого Делоэра?
— Такъ же, какъ на меня. Вѣдь вы сказали, Юдиѳь, что не подозрѣваете меня?
— Васъ, Дирслэйеръ, васъ?! Да скорѣе я усомнюсь въ родномъ братѣ, чѣмъ въ такомъ честномъ и благородномъ человѣкѣ, какъ вы, хотя одинъ только день, какъ я познакомилась съ вами. Впрочемъ, ваше имя было мнѣ не безъизвѣстно: крѣпостные офицеры довольно-часто говорятъ объ урокахъ, которые вы имъ давали на охотѣ, и всѣ вообще прославляютъ вашу честность.
— Будто они говорятъ объ этомъ! сказалъ Дирслэйеръ улыбаясь. — А любопытно знать, что они разсказываютъ о самихъ-себѣ? Вѣдь оружіе, кажется, ихъ ремесло, между-тѣмъ, увѣряю васъ, нѣкоторые совсѣмъ не умѣютъ владѣть имъ.
— Этого, конечно, нельзя сказать о вашемъ пріятелѣ Чингачгукѣ. Что значитъ это имя на нашемъ языкѣ?
— Великій-Змѣй. Такъ его назвали за природный умъ и необыкновенную сметливость. Его настоящее имя — Унка, и всѣ члены его семейства называются Унками до-тѣхъ-поръ, пока не пріймутъ новыхъ именъ, приспособленныхъ къ ихъ талантамъ.
— При такомъ умѣ, вашъ другъ, безъ-сомнѣнія, будетъ для насъ очень-полезенъ, если не помѣшаютъ ему собственныя дѣла, для которыхъ онъ прибылъ къ этимъ мѣстамъ.
— Впрочемъ, я не вижу большой бѣды открыть вамъ его секретъ, тѣмъ болѣе, что вы и ваша сестрица можете, при случаѣ, помочь намъ. Дѣло, видите ли, вотъ какое. Чингачгукъ — молодой Индіецъ, весьма-недурной собою, и всѣ дѣвушки его племени посматриваютъ на него умильными глазами, тѣмъ болѣе, что онъ изъ хорошей фамиліи. Ну, такъ вотъ, у одного шейха есть дочка, по имени Вахта, прекрасная молодая дѣвушка, предметъ искательства и зависти всѣхъ военныхъ молодыхъ мужчинъ. Чингачгукъ полюбилъ Вахту; Вахта полюбила Чингачгука. Оба семейства въ ладу между собою, и въ такихъ случаяхъ дѣло обыкновенно оканчивается свадьбой. Но случилось такъ, что Чингачгукъ нажилъ себѣ враговъ между своими соперниками, и одинъ изъ нихъ, нѣкто Нокоммонъ, или, по-англійски, Бріарторнъ (колючій), ухитрился, какъ мы догадываемся, разстроитъ всѣ эти дѣла. Мѣсяца за два передъ этимъ, Вахта отправилась съ своими родителями на рыбную ловлю къ западнымъ рѣкамъ, гдѣ, какъ говорятъ, водится отличная рыба, и когда отецъ былъ занятъ съ матерью этимъ ремесломъ, дочь ихъ вдругъ исчезла изъ виду. Цѣлыя недѣли не было о ней ни слуху, ни духу; но дней за десять передъ этимъ, курьеръ, проѣзжавшій черезъ страну Делоэровъ, извѣстилъ насъ, что Вахта находится теперь у нашихъ непріятелей, и они хотятъ ее выдать за молодаго Минга. Мы догадываемся, хотя и не увѣрены, что во всемъ этомъ участвуетъ Бріарторнъ. Тотъ же курьеръ объявилъ, что Минги въ лѣтнее время намѣрены мѣсяца на два отправиться на охоту въ лѣса подлѣ этого озера, и потомъ воротиться въ Канаду. Онъ прибавилъ, что если намъ удастся напасть на ихъ слѣдъ, то легко станется, что мы отъищемъ средства выручить похищенную дѣвушку и возвратимъ ее въ родительскій домъ.
— Но какъ всѣ эти дѣла касаются васъ, Дирслэйеръ? спросила Юдиѳь съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.
— Все, что касается моего друга, относится въ одинаковой мѣрѣ и ко мнѣ, Юдиѳь. Я здѣсь главный помощникъ Чингачгука, и если, при моемъ пособіи, его возлюбленная будетъ отъискана, я обрадуюсь этому столько же, какъ онъ самъ.
— А гдѣ живетъ ваша возлюбленная, Дирслэйеръ?
— Въ лѣсу, Юдиѳь. Я вижу ее въ каждомъ листкѣ послѣ дождя, въ капляхъ росы, покрывающихъ траву, въ прекрасныхъ облакахъ, волнующихся на лучезарномъ небосклонѣ, въ чистыхъ и прозрачныхъ струяхъ, утоляющихъ мою жажду, словомъ, я вижу ее во всѣхъ богатыхъ дарахъ, которыми одолжены мы благому провидѣнію.
— Это, значитъ, Дирслэйеръ, что вы никогда не любили женщины; и предпочитаете ей лѣса, въ которыхъ живете?
— Ваша правда, Юдиѳь. Я человѣкъ бѣлый, съ бѣлымъ сердцемъ, и съ моей стороны неблагоразумно влюбиться въ краснокожую дѣвушку, съ красными чувствами и краснымъ сердцемъ. Нѣтъ, я не влюбленъ, и надѣюсь сохранить свое сердце свободнымъ по-крайней; мѣрѣ до окончанія, войны. Дѣла, Чингачгука поглощаютъ теперь всю мою дѣятельность и мысли.
— Счастлива женщина, которой достанется ваше сердце, Дирслэйеръ — сердце честное, благородное, откровенное, и многія будутъ завидовать счастію этой женщины.
Этимъ окончился ихъ разговоръ. Такъ-какъ было еще довольно-рано, то Дирслэйеръ принялся осматривать оборонительныя средства замка и дѣлать, по-возможности, нѣкоторыя добавочныя прибавленія, сообразныя съ обстоятельствами. Разстояніе между замкомъ и ближайшею частію земли не представляло никакихъ опасностей отъ пуль съ берега, и Юдиѳь объявила сама, что бояться нечего съ этой стороны. Но непріятель могъ подплыть исподтишка, осадить замокъ, зажечь, или употребить какую-нибудь другую хитрость, на которую слишкомъ остеръ изворотливый умъ Индійца. Противъ нечаянной осады, старикъ Гуттеръ принялъ слишкомъ надежныя мѣры, и загорѣться могла только кровля этого зданія. Притомъ, пожаръ легко потушить, такъ-какъ воду можно было доставать насосами и разливать по всѣмъ мѣстамъ. Всѣ эти подробности объяснила Дирслэйеру Юдиѳь, знакомая, по-видимому, въ совершенствѣ со всѣми планами и средствами своего отца. Оказалось, что днемъ почти нечего бояться, такъ-какъ ковчегъ и всѣ лодки были подъ руками, и на всемъ озерѣ не было еще никакой другой ладьи. Но Дирслэйеръ зналъ, что не трудно въ этихъ мѣстахъ сплотить паромъ или плотъ изъ досокъ и бревенъ, разбросанныхъ по берегамъ, и можно было разсчитывать, что дикари немедленно возьмутся за это дѣло, если у нихъ твердое намѣреніе осадить замокъ. Смерть одного изъ ихъ соплеменниковъ могла ихъ поощрить въ этомъ намѣреніи, хотя, съ другой стороны, она же могла внушить имъ осторожность. Во всякомъ случаѣ, думалъ Дирслэйеръ, слѣдующая ночь такъ или иначе должна будетъ объяснить ихъ планы и разсчеты. Тѣмъ больше желалъ онъ свидѣться и дѣйствовать за одно съ своимъ другомъ Могиканомъ, и съ возрастающимъ нетерпѣніемъ ожидалъ захожденія солнца.
Весь день прошелъ въ большихъ суетахъ, и, наконецъ, наступилъ часъ, когда нужно было готовиться на свиданіе съ Чингачгукомъ. Когда Дирслэйеръ сообщилъ свой планъ обѣимъ сестрамъ — всѣ трое начали немедленно приводить его въ исполненіе. Гетти взошла на ковчегъ, и связавъ вмѣстѣ двѣ лодки, спустилась на одну изъ нихъ, взяла вёсла и просунула ихъ въ дверь палисадовъ, окружавшихъ домъ. Потомъ она подъ самымъ зданіемъ прикрѣпила ихъ къ цѣпямъ, которыхъ оконечность скрывалась во внутренности замка. Эти палисады, состоявшіе изъ древесныхъ пней, образовали родъ ограды, препятствовавшей непріятелю прокрасться на своей лодкѣ подъ крѣпость. Лодки, заключенныя въ этотъ бассейнъ, были почти совершенно скрыты изъ виду, и непріятель могъ до нихъ добраться не иначе, какъ черезъ дверь, которая была крѣпко заперта. Между-тѣмъ, не запирая двери, Юдиѳь сама вошла въ эту ограду на третьей лодкѣ, оставивъ во внутренности замка Дирслэйера, который доканчивалъ необходимыя распоряженія. Ему нужно было закрытъ всѣ окна и отверстія въ замкѣ, и эта операція, требовавшая довольно времени, кончилась съ успѣхомъ. Такъ-какъ все было плотно и массивно, и толстые обрубки отъ деревъ послужили для задвижекъ и запоровъ, то запертый домъ представлялъ настоящую крѣпость, въ которую можно было вломиться не иначе, какъ часа черезъ два послѣ трудной работы, и только въ томъ случаѣ, когда осаждающіе снабжены исправными орудіями для разрушенія массивной постройки. Эти мѣры для своей безопасности старикъ Гуттеръ принялъ въ-слѣдствіе того, что его два или три раза обокрали пограничные бѣлые во время его частыхъ отлучекъ изъ дома.
Когда все было приведено въ порядокъ во внутренности зданія, Дирслэйеръ открылъ одну изъ западней, устроенныхъ въ полу, и спустился въ лодку Юдиѳи, послѣ чего западня захлопнулась сама собою. Гетти также присоединилась къ сестрѣ, и тогда все общество пересѣло на ковчегъ, привязавъ къ нему одну лодку. Дирслэйеръ взялъ напередъ подзорную трубку, чтобъ осмотрѣть по возможности всѣ берега озера. На всемъ пространствѣ не было видно ни одного живаго существа, кромѣ нѣсколькихъ птицъ, порхавшихъ между вѣтвями.
— Нигдѣ не видно человѣческихъ слѣдовъ, сказалъ Дирслэйеръ, отнимая трубку отъ глазъ. — Можетъ-статься, Индійцы дѣлаютъ плотъ во внутренности лѣса и тщательно скрываютъ свои замыслы; но все же имъ нельзя угадать, что мы собираемся оставить замокъ; да притомъ, если бы и угадали, они не имѣютъ никакихъ средствъ знать, куда мы намѣрены ѣхать.
— Стало-быть, нечего и безпокоиться, сказала Юдиѳь. — Теперь, когда у насъ все готово, мы смѣло можемъ ѣхать, чтобъ заранѣе прибыть на мѣсто.
— Нѣтъ, нѣтъ, возразилъ Дирслэйеръ. — Дѣло требуетъ нѣкоторой уловки. Дикимъ, конечно, ничего не извѣстно о свиданіи моемъ съ Чингачгукомъ, но у нихъ есть глаза и ноги. Они увидятъ, въ какую сторону мы поѣдемъ, и пожалуй вздумаютъ слѣдить насъ. Я буду направлять носъ ковчега въ разныя стороны, пока ихъ ноги не утомятся гоняясь за нами.
Дирслэйеръ выполнилъ этотъ планъ съ необыкновенною ловкостію, и менѣе чѣмъ въ пять минутъ ковчегъ былъ приведенъ въ движеніе. Неуклюжее судно совсѣмъ не отличалось легкостію; но въ это время, при попутномъ вѣтрѣ, безъ труда оно могло переплыть три или четыре мили въ часъ. Завѣтный утесъ, гдѣ было назначено свиданіе, отстоялъ отъ замка не болѣе, какъ на двѣ мили, и Дирслэйеръ, знакомый съ аккуратностью Индійцевъ, расчислилъ время такъ, чтобы минутами пятью предупредить Чингачгука, или пріѣхать послѣ него. Солнце еще возвышалось надъ вершинами западныхъ горъ, когда парусъ былъ распущенъ, и черезъ нѣсколько минутъ Дирслэйеръ убѣдился, что ковчегъ плыветъ съ удовлетворительною скоростію.
Былъ прекрасный вечеръ. Легкій вѣтерокъ едва колыхалъ поверхность озера, какъ-будто боясь его потревожить. Деревья, казалось, начинали засыпать подъ вліяніемъ солнечныхъ лучей, и ничто не обнаруживало, что эта великолѣпная мѣстность скоро можетъ сдѣлаться театромъ кровавыхъ сценъ. Юдиѳь невольно любовалась очаровательной картиной. Должно сказать, что обѣ дѣвушки получили нѣкоторое образованіе подъ руководствомъ своей матери, и съ перваго взгляда наблюдатель замѣчалъ ихъ облагороженныя манеры и особенно правильное произношеніе англійскихъ словъ. Крѣпостные офицеры немногимъ преувеличивали дѣло, когда говорили, что Юдиѳь такая дѣвушка, которая своимъ воспитаніемъ могла бы сдѣлать честь даже высшему обществу. Кто была мать этихъ дѣвицъ, зналъ только старикъ Гуттеръ, и никто болѣе. Она умерла два года назадъ, и мужъ похоронилъ ее въ озерѣ. Юдиѳь никогда не видала мѣста, гдѣ она опущена въ воду, но Гетти присутствовала при погребеніи, и часто на легкомъ челнокѣ, при свѣтѣ луны, подъѣзжала къ тому мѣсту и смотрѣла въ воду по цѣлымъ часамъ, какъ-будто надѣясь увидѣть образъ той, которую любила съ безграничною нѣжностію отъ первыхъ дѣтскихъ лѣтъ до печальной минуты вѣчной разлуки.
— Должно ли намъ явиться на мѣсто свиданія въ самую минуту захожденія солнца? спросила Юдиѳь молодаго человѣка, управлявшаго рулемъ. — По моему мнѣнію, было бы опасно слишкомъ-долго оставаться подлѣ утеса, близкаго къ берегу.
— Ваша правда, Юдиѳь, и я постараюсь избѣжать этой опасности. Разсчетъ и хитрость неизбѣжно необходимы, какъ-скоро имѣешь дѣло съ Индійцемъ, остроумнымъ на всякія уловки. Вы видите, я теперь повернулъ немного къ востоку, въ противоположную сторону отъ утеса: Индійцы безъ сомнѣнія побѣгутъ туда и надорвутся отъ бѣготни безъ всякой для себя пользы.
— Стало-быть, вы полагаете, что они насъ видятъ и слѣдятъ за нашими движеніями? Я думала, напротивъ, что они убѣжали въ лѣсъ, и оставили насъ въ покоѣ на нѣсколько часовъ.
— Вы женщина, Юдиѳь, и вамъ простительно такъ думать. Но нѣтъ никакого сомнѣнія, что Индійцы не спускаютъ теперь глазъ съ нашего ковчега, и намъ необходимо навести ихъ на ложные слѣды. Чутье у Минга лучше всякой собаки; но разумъ бѣлаго человѣка лучше всякаго инстинкта.
Между-тѣмъ, какъ Юдиѳь разговаривала и любезничала съ молодымъ человѣкомъ, младшая ея сестра была задумчива и безмолвна. Разъ только она подошла къ Дирслэйеру и предложила ему нѣсколько вопросовъ относительно его плановъ, и когда охотникъ удовлетворилъ ея любопытству, она опять отошла въ сторону и принялась за свою работу, напѣвая въ-полголоса заунывную пѣсню.
Когда солнце спустилось за бахраму сосенъ, покрывавшихъ западныя горы, ковчегъ былъ весьма-недалеко отъ мыса, гдѣ Гуттеръ и Гэрри попались въ плѣнъ. Дикари, наблюдавшіе за всѣми движеніями плывучаго дома и бѣгавшіе взадъ и впередъ по его разнообразнымъ направленіямъ, теперь, безъ сомнѣнія, вообразили, что съ ними хотятъ вступить въ переговоры относительно выкупа плѣнныхъ. Чтобъ окончательно утвердить ихъ въ этой догадкѣ, Дирслэйеръ подъѣхалъ къ западному берегу на самое близкое разстояніе, безопасное, впрочемъ, отъ ружейной пули. Потомъ, отославъ обѣихъ сестеръ въ каюту, онъ склонилъ свою голову къ доскамъ парома, и вдругъ круто и быстро повернулъ носъ ковчега къ устью Сускеганнаха. Въ эту минуту вѣтеръ какъ нарочно подулъ сильнѣе, ковчегъ понесся съ необыкновенной, быстротою, и Дирслэйеръ почти не сомнѣвался въ благополучномъ успѣхѣ своего предпріятія.
IX.
правитьДля уясненія событій, которыя будутъ описаны въ этой главѣ, не мѣшаетъ припомнить, что озеро имѣетъ форму неправильнаго бассейна, котораго контуры образуютъ большею частію овальную фигуру, видоизмѣненную по краямъ маленькими бухтами и мысами. Поверхность прекрасной, водяной скатерти въ эту минуту, при послѣднихъ лучахъ заходящаго солнца, блистала подобно драгоцѣнному камню, и ея холмистыя окрестности, окаймленныя богатѣйшею зеленью лѣсовъ, были одушевлены какою-то лучезарною улыбкой. Такъ-какъ берега, съ небольшими исключеніями, возвышались отвѣсно надъ водою, даже тамъ, гдѣ гора не прерывала этого вида, то по закраинамъ спокойнаго озера во всѣхъ мѣстахъ разстилалась почти безпрерывная бахрама зеленыхъ листьевъ, потому-что деревья пробивались впередъ на дневной свѣтъ съ отлогихъ холмовъ, выставляя свои длинныя вѣтви болѣе чѣмъ на полтораста футовъ. Мы здѣсь говоримъ только о соснахъ, объ этихъ лѣсныхъ гигантахъ, которые лишь одни возвышаются на полтораста футовъ, между-тѣмъ, какъ деревья меньшей величины наклоняются-по-большей-части такъ, что ихъ нижнія вѣтви почти купаются въ водѣ.
Въ положеніи, какое теперь занималъ ковчегъ, замокъ и вмѣстѣ вся сѣверная оконечность озера скрылась отъ глазъ за вершиной мыса. Лѣсистая гора, округленная со всѣхъ сторонъ, ограничивала зрѣніе по этому направленію, застилая вдругъ все пространство этой великолѣпной сцены, за исключеніемъ глубокой бухты, вдавшейся на западъ болѣе чѣмъ на одну милю. Мы уже говорили, какимъ-образомъ изъ Глиммергласа протекала вода подъ зелеными сводами деревъ, окаймлявшихъ Сускеганнахъ по сбоямъ берегамъ. Утесъ, назначенный мѣстомъ свиданія между Дирслэйеромъ и Могиканомъ, возвышался въ этомъ мѣстѣ весьма-недалеко отъ берега. Это былъ большой одинокій камень, опиравшійся на дно озера, гдѣ безъ сомнѣнія онъ оставался, когда воды сдвинули отсюда окружавшую землю, прочищая свободный проходъ для образованія рѣки. Высота этого камня простиралась до шести футовъ, и по своей фигурѣ онъ имѣлъ нѣкоторое сходство со скирдомъ сѣна. Онъ отстоялъ отъ берега футовъ на пятьдесятъ, и вода около него имѣла глубины не болѣе какъ на два фута. Деревья съ берега почти добрасывали до него свои вѣтви, и одна изъ огромныхъ сосенъ образовала надъ нимъ высокій и правильный сводъ. Приблизившись къ берегу футовъ на двѣсти, Дирслэйеръ немедленно опустилъ паруса, и ковчегъ уже самъ собою доплылъ до утеса. Между-тѣмъ, какъ молодой охотникъ управлялъ рулемъ, обѣ дѣвицы въ своей каютѣ должны были стоять на караулѣ подлѣ оконъ, наблюдая всѣ окрестности по обоимъ берегамъ.
— Не видите ли вы кого-нибудь на утесѣ, Юдиѳь? спросилъ Дирслэйеръ, какъ-скоро ковчегъ былъ остановленъ.
— Никого, Дирслэйеръ. Камень, берегъ, деревья, озеро, и никакого слѣда человѣческихъ ногъ.
— Берегите себя, Юдиѳь; не выставляйтесь наружу, Гетти. У карабина острый глазъ, проворная нога и смертельный языкъ. Будьте осторожны и смотрите во всѣ глаза. Я буду въ отчаяніи, если случится съ вами какая-нибудь непріятность.
— А вы, Дирслэйеръ, вы что дѣлаете? вскричала Юдиѳь, просовывая черезъ отверстіе свою голову и бросая на молодаго охотника благодарный взглядъ. — И вамъ должно быть столько же осторожнымъ, какъ и намъ. Пуля, смертельная для насъ, никому не даетъ пощады, и мы обѣ прійдемъ въ отчаяніе, если вы будете ранены.
— За меня ничего не бойтесь, добрая дѣвушка. Ваши глазки очень милы и любезны, по, пожалуйста, не смотрите въ эту сторону, и…
Въ эту минуту восклицаніе Юдиѳи, обратившей глаза на противоположную сторону, прервало комплименты молодаго человѣка.
— Что такое, Юдиѳь? что такое? спросилъ онъ торопливо.
— Какой-то человѣкъ на утесѣ! Индійскій солдатъ, расписанный и вооруженный!
— Гдѣ у него соколиное перо? Приколото ли къ военной лентъ, или онъ повѣсилъ его надъ лѣвымъ ухомъ?
— Соколиное перо надъ лѣвымъ ухомъ, онъ улыбается и бормочетъ какія-то могиканскія слова.
— Слава Богу, это Змѣй! вскричалъ молодой человѣкъ, бросивъ руль, и быстро перебѣгая на противоположный конецъ ковчега.
Въ эту минуту дверь каюты поспѣшно отворилась, и передъ Дирслэйеромъ остановился молодой Могиканъ, у котораго вырвалось одно только восклицаніе: — «уфъ!» Еще минута, Юдиѳь и Гетти испустили пронзительный крикъ, и воздухъ огласился страшнымъ визгомъ и воемъ двадцати дикарей, выбѣжавшихъ изъ-за кустарника на берегъ. Нѣкоторые уже побросались въ воду, головою внизъ.
— Отваливайте, Дирслэйеръ! закричала Юдиѳь, поспѣшно запирая дверь, черезъ которую вошелъ Делоэръ. — Отваливайте! Дѣло идетъ о жизни! дикари какъ собаки бросаются въ воду, и плывутъ прямо къ нашему ковчегу.
Въ одно мгновеніе Дирслэйеръ и его товарищъ привели въ движеніе плывучій домъ, отвалили, и послѣ нѣсколькихъ ловкихъ и сильныхъ взмаховъ веслами, ковчегъ былъ на безопасномъ разстояніи отъ ружейныхъ пуль.
— Что теперь дѣлаютъ эти проклятые Минги, Юдиѳь? спросилъ Дирслэйеръ, который за каютой не могъ слѣдить движенія непріятелей.
— Всѣ исчезли, и только одинъ въ эту минуту скрывается за кустарникомъ на берегу. Вотъ теперь пропалъ и онъ: никого не вижу! Мы совершенно-безопасны.
Пріятели успокоились и бросили весла. Чингачгукъ, молодой индійскій воинъ высокаго роста, съ благородной осанкой и прекрасными чертами лица, поспѣшилъ осмотрѣть свое ружье, открылъ полку, попробовалъ курокъ и увѣрился, что все было исправно. Потомъ онъ бросилъ пытливый взглядъ на окружающіе предметы, по ни однимъ словомъ не обнаружилъ своего любопытства.
— Юдиѳь и Гетти, сказалъ Дирслэйеръ учтивымъ тономъ: — съ нами теперь знаменитый начальникъ Могикановъ, о которомъ я такъ-часто говорилъ вамъ. Чингачгукъ его имя, Великій-Змѣй на нашемъ языкѣ. Такъ его назвали за умъ, разсудительность и необыкновенную ловкость. Онъ мой старый, искренній другъ. Я его узналъ по соколиному перу, которое у него надъ лѣвымъ ухомъ, тогда-какъ у другихъ воиновъ оно прикалывается къ военной лентѣ.
Чингачгукъ понималъ и говорилъ по-англійски, но не любилъ изъясняться на этомъ языкѣ подобно большей части своихъ земляковъ. Онъ пожалъ руку Юдиѳи, раскланялся съ Гетти, и, не сказавъ ни одного слова, оборотился къ Дирслэйеру, какъ-будто ожидая отъ него дальнѣйшихъ объясненій. Молодой охотникъ понялъ его мысль.
— Этотъ вѣтерокъ скоро совсѣмъ замретъ по захожденіи солнца, сказалъ онъ: — и теперь безполезно грести. Черезъ полчаса подуетъ южный вѣтеръ и мы распустимъ парусъ. А между-тѣмъ, намъ съ Чингачгукомъ не мѣшаетъ потолковать о своихъ дѣлахъ.
Сестры удалились въ каюту для приготовленія ужина, оставивъ молодыхъ пріятелей на передней части парома. Они говорили на языкѣ Делоэровъ. Дирслэйеръ разсказалъ о происшествіяхъ, уже извѣстныхъ читателю, промолчавъ, однакожь, о своей встрѣчѣ съ Индійцемъ и объ одержанной побѣдѣ. Чингачгукъ въ свою очередь сообщилъ ясный и лаконическій разсказъ о прощаніи съ своими родственниками и о своемъ прибытіи въ долину Сускеганнаха, отстоявшую отъ озера на полмили къ южной сторонѣ. Въ этой долинѣ напалъ онъ на слѣдъ, предувѣдомившій его о близости непріятельскаго стана. Это обстоятельство, впрочемъ, ожиданное, заставило его принять надежныя мѣры противъ нечаяннаго нападенія. Углубляясь впередъ къ озеру по берегу Сускеганнаха, онъ скоро напалъ на другой слѣдъ и провелъ нѣсколько часовъ подъ носомъ у непріятеля, выжидая удобнаго случая выручить свою любовницу или взрѣзать черепъ какому-нибудь Ирокезу: трудно сказать, чего желалъ онъ больше. По временамъ, Чингачгукъ прокрадывался даже на самый берегъ и видѣлъ все, что происходило на поверхности озера. Замѣтивъ ковчегъ и его хитрую лавировку по разнымъ сторонамъ, сметливый Делоэръ мигомъ догадался, что это судно, управляемое, безъ-сомнѣнія, бѣлыми людьми, должно содѣйствовать къ ускоренію его свиданія съ молодымъ охотникомъ. Эта догадка превратилась въ очевидность, когда плывучій домъ остановился подлѣ утеса и Чингачгукъ, не медля ни минуты, вскочилъ на бордъ. Когда, такимъ-обракимъ, оконченъ былъ этотъ разсказъ, Дирслэйеръ спросилъ:
— Видно по всему, Великій-Змѣй, что ты долго бродилъ вокругъ притона этихъ Минговъ. Не можешь ли ты сказать чего-нибудь на-счетъ нашихъ плѣнниковъ? Одинъ изъ нихъ — отецъ этихъ дѣвушекъ, а другой — бѣлый молодой человѣкъ огромнаго роста, возлюбленный старшей сестры, какъ я догадываюсь.
— Чингачгукъ ихъ видѣлъ. Старикъ и молодой богатырь. Согнутый дубъ и высокая сосна.
— Ты угадываешь недурно, Делоэръ, очень-недурно. Старикъ Гуттеръ разбитъ непогодой и грозой, но пни его еще тверды и годятся для крѣпкихъ блоковъ. Что касается до Генриха Марча, то его справедливо можно назвать красой и гордостью человѣческаго лѣса. Связаны они или нѣтъ? Пытали ихъ или нѣтъ еще? Эти вопросы предлагаю тебѣ вмѣсто молодыхъ дѣвушекъ, которымъ интересна всякая подробность на этотъ счетъ.
— Нѣтъ, Дирслэйеръ. Добыча Минговъ не въ клѣткѣ. Ихъ слишкомъ-много. Одни ходятъ, другіе спятъ, третьи на караулѣ. Сегодня блѣднолицые у нихъ какъ братья; завтра сдерутъ съ нихъ волосы.
— Что дѣлать! Таковъ у нихъ обычай: я это зналъ. Юдиѳь, Гетти, вотъ пріятныя для васъ новости: Делоэръ говоритъ, что Индійцы обходятся съ нашими плѣнниками по-братски и не дѣлаютъ имъ никакихъ непріятностей. Разумѣется, свобода у нихъ отнята, а впрочемъ, они могутъ дѣлать почти все, что имъ угодно.
— Очень-благодарна за эту новость, Дирслэйеръ, отвѣчала Юдиѳь. — Теперь, когда другъ вашъ съ нами, я ни мало не сомнѣваюсь, что мы отъищемъ случай выкупить моего отца и Генриха Марча. У меня есть дорогіе наряды, довольно-соблазнительные для дикихъ женщинъ, а въ случаѣ нужды мы откроемъ завѣтный сундукъ и, вѣроятно, найдемъ въ немъ много сокровищъ, на которыя разгорятся глаза у этихъ Ирокезовъ.
— Юдиѳь, сказалъ молодой охотникъ, всматриваясь въ ея лицо съ улыбкой и вмѣстѣ съ живѣйшимъ любопытствомъ, которое не ускользнуло отъ проницательныхъ глазъ прекрасной дѣвушки: — достанетъ ли у васъ духа отказаться отъ нарядовъ въ пользу плѣнниковъ; хотя одинъ изъ нихъ вашъ отецъ, а другой, если не ошибаюсь, вашъ женихъ?
— Дирслэйеръ, отвѣчала дѣвушка послѣ минутнаго колебанія: — я буду съ вами совершенно-откровенна. Признаюсь, было время, когда я ничего не любила съ такимъ жаромъ, какъ свои наряды; но съ нѣкоторой поры я начинаю совсѣмъ измѣнять свой образъ мыслей. Генрихъ Марчъ самъ-по-себѣ не имѣетъ въ моихъ глазахъ никакой особенной важности, но я не пожалѣю ничего, лишь бы возвратить ему свободу. И если я готова на такую жертву для этого хвастуна, самохвала, вертопраха, можете представить, что могу я сдѣлать для своего собственнаго отца.
— Вотъ это хорошо, очень-хорошо. Такой образъ мыслей совершенно-сообразенъ съ женскою природой. Мнѣ удавалось встрѣчать такія чувства даже между Делоэрками: дикія женщины нерѣдко жертвуютъ своимъ тщеславіемъ въ пользу сердечныхъ привязанностей. Эти чувства, стало-быть, одинаковы для всѣхъ возможныхъ породъ, не смотря на различіе ихъ цвѣта и кожи. Ясно, что женская природа вездѣ и всегда должна быть вмѣстилищемъ нѣжныхъ чувствъ.
— Освободятъ ли дикіе моего отца, если Юдиѳь и я отдадимъ все, что у насъ есть? спросила Гетти простодушнымъ тономъ.
— Очень-вѣроятно, моя милая, сказалъ Дирслэйеръ съ выраженіемъ искренняго участія: — ихъ женщины, безъ-сомнѣнія, будутъ за васъ хлопотать. Но скажи мнѣ, Великій-Змѣй, много ли женщинъ въ притонѣ этихъ головорѣзовъ?
— Шесть, отвѣчалъ Чингачгукъ, поднимая всѣ пальцы лѣвой руки, и приставляя правую руку къ сердцу: — шесть, съ этою.
Дирслэйеръ понялъ, что его пріятель разумѣлъ свою возлюбленную.
— Видѣлъ ли ты ее, любезный другъ? Замѣтилъ ли ты ея прелестное лицо? Подходилъ ли ты близко къ ея уху, чтобъ пропѣть ея любимую пѣсню?
— Нѣтъ, Дирслэйеръ. Густыя деревья закрывали ее своими листьями, какъ облака скрываютъ солнце на лазурномъ небѣ.. Но Чингачгукъ слышалъ громкій смѣхъ своей Вахты и отличилъ ее отъ ирокезскихъ женщинъ.
— Вотъ, Юдиѳь, вѣрьте уху Делоэра, и особенно чуткому уху влюбленнаго, способному различить любимые звуки между тысячами голосовъ. Не знаю, какъ это бываетъ; но если молодые люди — я разумѣю вмѣстѣ и мужчинъ и женщинъ — любятъ другъ друга, то имъ особенно нравится смѣхъ или просто голосъ любимой особы.
— А вамъ, Дирслэйеръ, развѣ никогда не случалось испытать, какъ пріятно слышать смѣхъ любимой дѣвушки? спросила Юдиѳь съ величайшею живостію.
— Помилуй васъ Богъ, Юдиѳь! Я никогда не заживался слишкомъ-долго между женщинами моего цвѣта, и не имѣлъ случаевъ испытывать пріятность подобнаго чувства. Да, никогда. Пріятно онѣ поютъ и весело смѣются, это правда; но самая лучшая музыка для моихъ ушей въ дуновеніи вѣтра по вершинамъ деревъ, въ журчаніи свѣжаго и прозрачнаго ручья и въ шелестѣ зеленыхъ листьевъ. Люблю слушать голосъ поющей женщины, но еще лучше люблю громкій лай охотничьей собаки, когда бѣжитъ она по слѣдамъ подстрѣленной лани.
Послѣ этого никакъ-непредвидѣннаго предпочтенія въ пользу лягавыхъ собакъ, обѣ дѣвушки, съ разнообразными чувствами, удалились въ каюту. Оставшись наединѣ, Дирслэйеръ и его пріятель продолжали свою бесѣду.
— Молодой блѣдно-лицый охотникъ давно ли на этомъ озерѣ? спросилъ Чингачгукъ.
— Только со вчерашняго полудня. Великій-Змѣй, но въ это время слишкомъ много утекло виды. Я видѣлъ кое-что и даже сдѣлалъ кое-что.
Черные глаза Индійца, при этомъ двусмысленномъ отвѣтѣ, засверкали, какъ у барса или волка, попавшаго въ западню. Дирслэйеръ понялъ языкъ этихъ искрометныхъ взоровъ.
— Твои подозрѣнія справедливы; Великій-Змѣй. Я столкнулся съ непріятелемъ лицомъ-къ-лицу, и даже могу сказать, что сражался съ нимъ.
— Гдѣ жь его волосы, блѣднолицый воинъ? Давай его волосы.
— Великій-Змѣй, въ присутствіи всего племени Делоэровъ, въ присутствіи старца Таменунда и отца твоего, великаго Унки, я скажу и всегда буду говорить, что бѣлый человѣкъ, вѣрный внушеніямъ своей природы, не можетъ и не долженъ издѣваться надъ своими умирающими собратами, кто бы они ни были! Волосы на моей головѣ цѣлы, какъ ты видишь, и этого слишкомъ-довольно для моего торжества. Мой врагъ, красный или бѣлый, никогда не будетъ имѣть причинъ бояться за свой черепъ.
— Не-уже-ли не палъ ирокезскій воинъ? Не-уже-ли Дирслэйеръ, несравненный стрѣлокъ оленей, промахнулся, когда метилъ въ человѣка?
— Нѣтъ, Чингачгукъ, рука моя не пошатнулась, и карабинъ не измѣнилъ мнѣ. Врагъ мой, Мингъ, палъ, сраженный пулей моего карабина.
— Онъ шейхъ? торжественно спросилъ Могиканъ.
— Этого я и самъ не знаю. Могу только сказать, что онъ хитеръ, вѣроломенъ и храбръ. Немудрено, что между своими онъ добрался до званія шейха. Онъ мужественъ и отваженъ, хотя глазъ его не такъ вѣренъ, какъ у человѣка, образовавшагося въ школѣ Делоэровъ.
— Братъ и другъ мой раздробилъ его тѣло?
— Это было безполезно. Мингъ умеръ въ моихъ объятіяхъ. Скажу безъ утайки, какъ происходило все дѣло. Мы сражались оба храбро и отважно: онъ, какъ человѣкъ красный, одаренный отъ природы красными талантами; я, какъ человѣкъ, получившій дары, свойственные моей породѣ. Богъ даровалъ мнѣ побѣду и я не могъ обижать провидѣніе, забывая самого-себя. Бѣлымъ я родился, бѣлымъ живу, бѣлымъ и умру.
— Хорошо! у Дирслэйера бѣлое лицо и блѣдныя руки. Делоэръ отъищетъ волосы, чтобъ повѣсить ихъ на колъ, и по возвращеніи домой пропоетъ въ честь его пѣсню передъ своимъ племенемъ. Честь принадлежитъ племени Делоэровъ: не должно ее терять.
— Легко это сказать, но трудно исполнить. Тѣло Минга въ рукахъ его друзей, и скрыто безъ сомнѣнія въ такомъ мѣстѣ, гдѣ не отъискать его Великому-Змѣю.
Затѣмъ молодой человѣкъ коротко и ясно разсказалъ объ утреннемъ происшествіи, избѣгая всякихъ поводовъ къ самохвальству. Чингачгукъ снова выразилъ свое удовольствіе, и потомъ оба друга встали, чтобъ приняться за дѣло. Въ эту минуту стемнѣло совершенно. Небо покрылось облаками, и глазъ не видѣлъ ни одной звѣзды на мрачномъ горизонтѣ. Сѣверный вѣтеръ, какъ обыкновенно, прекратился послѣ солнечнаго заката, и легкій вѣтерокъ подулъ съ юга. Дирслэйеръ распустилъ парусъ, и ковчегъ довольно-быстро побѣжалъ впередъ по направленію къ замку. Весла оказались безполезными. Дирслэйеръ, Чингачгукъ и Юдиѳь усѣлись на задней части плывучаго дома, и повели разговоръ о своихъ будущихъ планахъ. Юдиѳь приняла живѣйшее участіе въ этой бесѣдѣ. Делоэръ легко понималъ все, что она говорила; но отвѣчалъ на своемъ языкѣ, и его энергическія замѣчанія долженъ былъ переводить Дирслэйеръ. Въ полчаса Юдиѳь очень-много выиграла въ мнѣніи своего собесѣдника. Ея рѣшенія были скоры, планы смѣлы и тверды, и всѣ мнѣнія обнаруживали необыкновенную проницательность. Многосложныя событія послѣ ихъ встрѣчи, вмѣстѣ съ тѣмъ ея одинокое и зависимое положеніе заставили молодую дѣвушку считать Дирслэйера стариннымъ, испытаннымъ другомъ, и она предалась ему со всею довѣрчивостью пылкой души. До этого времени въ сношеніяхъ съ мужчинами она принуждена была держаться въ оборонительномъ положеніи; но теперь вдругъ она вступила подъ покровительство молодаго человѣка, который очевидно не имѣлъ противъ нея дурныхъ намѣреній. Чистота его мыслей, наивная поэзія чувствъ и даже самая оригинальность его языка, все это содѣйствовало къ образованію привязанности, столько же чистой, какъ внезапной и глубокой. Много, до этой поры, имѣла она поклонниковъ и обожателей своей красоты, не включая Генриха Марча, не имѣвшаго у нея никакой цѣны; но всѣ смотрѣли на нее какъ на хорошенькую игрушку, и она никогда не была убѣждена въ искренности ихъ надутыхъ и приторныхъ комплиментовъ. Дирслэйеръ, напротивъ, служилъ для нея олицетвореніемъ совершеннѣйшей откровенности, и его сердце представлялось прозрачнымъ, какъ чистѣйшій кристаллъ. Даже его равнодушіе къ прелестямъ, составлявшимъ предметъ удивленія всѣхъ мужчинъ, подстрекало тщеславіе молодой дѣвушки, и тѣмъ сильнѣе раздувало въ ней искру нѣжнаго чувства.
Такъ прошло полчаса. Этимъ временемъ ковчегъ довольно медленно скользилъ по водѣ, и мракъ постепенно сгущался. Впрочемъ, можно было разглядѣть, какъ темныя массы лѣса на южной оконечности озера начинали теряться въ отдаленіи, а горы по бокамъ покрывали великолѣпный бассейнъ своею тѣнью почти во всю его длину. Но на самый центръ озера еще ниспадалъ съ неба блѣдный отблескъ, образовавшій линію отъ сѣвера къ югу наподобіе млечнаго пути, и ковчегъ постоянно плылъ по этому слабому слѣду, который, по разсчетамъ кормчаго, долженъ былъ протянуться до самаго зимка. Юдиѳь и Дирслэйеръ, прекратившіе одушевленную бесѣду, любовались, въ поэтической восторженности торжественнымъ спокойствімъ природы.
— Какая темная ночь! сказала дѣвушка послѣ продолжительной паузы. — Надѣюсь, впрочемъ, мы безъ труда отъищемъ замокъ.
— Никакого нѣтъ сомнѣнія, если только мы будемъ слѣдовать по этой дорогѣ, проведенной среди озера, отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Природа сама проложила для насъ эту дорогу, и авось мы не собьемся.
— Вы ничего не слышите, Дирслэйеръ? Вода какъ-будто колышется подлѣ насъ.
— Да, я очень слышу. Вѣроятно, здѣсь нырнула какая-нибудь большая рыба. Водяныя твари такъ же, какъ и, люди, ведутъ между собою войну. Впрочемъ, что жь это такое? Кажется, я различаю теперь шумъ весла, и чья-то рука управляетъ имъ съ большою осторожностію.
Въ эту минуту Чингачгукъ наклонился черезъ бордъ, и значительнымъ жестомъ указалъ впередъ, какъ-будто его взоръ былъ нечаянно пораженъ какимъ-то предметомъ. Дирслэйеръ и Юдиѳь устремили въ ту сторону свои глаза, и оба въ одно мгновеніе замѣтили лодку. Какой-то человѣкъ, стоя на ногахъ, управлялъ весломъ; но нельзя было разглядѣть, скрывался ли еще кто во внутренности лодки. Молодые люди на всякой случай вооружились своими карабинами.
— Подстрѣлить его не трудно, сказалъ Дирслейеръ тихимъ голосомъ: — но мы напередъ его окликнемъ, и авось узнаемъ, что ему надо.
И, возвысивъ голосъ, онъ закричалъ:
— Эй! Если ты подойдешь къ намъ ближе, я принужденъ буду стрѣлять, и вѣрная смерть ожидаетъ тебя. Перестань грести, и отвѣчай.
— Стрѣляй, и пусть беззащитная бѣдная дѣвушка падетъ отъ твоей руки, отвѣчалъ дрожащій женскій голосъ. — Но Богѣ не проститъ тебѣ моей смерти. Ступай своей дорогой, Натанаэль Дирслэйеръ: я не мѣшаю никому.
— Гетти! вскричали разомъ Юдиѳь и молодой охотникъ, который тотчасъ же бросился къ мѣсту, гдѣ у него привязана была лодка. Лодки не было, и все дѣло объяснилось. Бѣглянка, между-тѣмъ, запуганная угрозой, перестала грести и остановилась неподвижно, подобно блѣдному привидѣнію. Въ одно мгновеніе парусъ былъ снятъ, чтобъ остановить бѣгъ ковчега, но въ ту минуту какъ нарочно подулъ порывистый вѣтеръ, и еще больше увеличилъ разстояніе между лодкой и ковчегомъ.
— Что это значитъ, Юдиѳь? спросилъ Дирслэйеръ. — Зачѣмъ ваша сестра уплыла отъ насъ на этой лодкѣ?
— Вамъ извѣстно, что она слабоумна, бѣдная дѣвушка! У ней на все свои разсчеты, и она не слушается ни чьихъ совѣтовъ. Она любитъ отца больше всего на свѣтѣ, и къ-тому же…
— Что ещё, Юдиѳь? Не скрывайте ничего въ эту критическую минуту!
Нѣсколько времени Юдиѳь молчала, не желая измѣнить тайнѣ своей сестры; но, чувствуя всю опасность безразсудной выходки Гетти, принуждена была говорить откровенно.
— Дѣло вотъ въ чемъ, Дирслэйеръ. Бѣдняжка моя сестра не могла разглядѣть пустоты, самохвальства и тщеславія подъ прекрасными чертами Генриха Марча, и онъ, если не ошибаюсь, совсѣмъ вскружилъ ей голову. Она бредитъ о немъ во снѣ, и часто даже на яву обнаруживаетъ свою страсть.
— Вы думаете, Юдиѳь, что сестрица ваша рѣшилась на какой-нибудь отчаянный поступокъ для освобожденія отца и Генриха Марча? Стало быть, мы навѣрное можемъ разсчитывать, что эти дикари овладѣютъ ея лодкой.
— Очень можетъ статься, Дирслэйеръ. Едва ли у Гетти достанетъ ловкости провести хитраго Минга.
Вѣтеръ между-тѣмъ усилился еще больше, и легкій челнокъ почти скрылся изъ виду. Не теряя времени, молодые люди бросили свои карабины, схватились за весла и направили носъ ковчега въ ту сторону, гдѣ плавала бѣглянка. Юдиѳь, привыкшая къ этой операціи, бросилась на другой конецъ ковчега и помѣстилась подлѣ самой кормы. При видѣ всѣхъ этихъ шумныхъ приготовленій, взволнованная и оторопѣлая Гетти вдругъ удалилась, какъ птица, испуганная неожиданнымъ приближеніемъ охотника.
Такъ-какъ Дирслэйеръ и его товарищъ дѣйствовали съ энергіею людей, понимавшихъ необходимость употребить всю свою силу, и такъ-какъ, съ другой стороны, силы Гетти были отчасти парализированы ея желаніемъ вырваться отъ близкой бѣды, то ловля эта безъ сомнѣнія скоро бы окончилась плѣномъ оторопѣлой бѣглянки, еслибъ вдругъ не пришло ей въ голову сдѣлать нѣсколько непредвидѣнныхъ изворотовъ. Этимъ она выиграла время и вмѣстѣ завела ковчегъ въ совершенную тьму, распространившуюся отъ береговой тѣни. Юдиѳь, слѣдившая за движеніями сестры, должна была извѣстить, что слѣдъ ея совсѣмъ пропалъ. Молодые люди съ отчаяніемъ положили весла. Гетти, въ свою очередь, слышавшая малѣйшій шорохъ на ковчегѣ, притаила дыханіе, и съ трепетомъ ожидала послѣдствій. Настала мертвая тишина. Юдиѳь выставилась впередъ въ надеждѣ разслышать звукъ или шорохъ, который обличилъ бы присутствіе ея сестры; молодые люди съ тою же цѣлью напрягали во всѣ стороны свои глаза. Все безполезно: никакой звукъ, никакой видимый предметъ не вознаградилъ ихъ общихъ усилій. Гетти, между-тѣмъ, приложивъ палецъ къ губамъ, стояла среди своей лодки, неподвижная, какъ статуя, прикованная къ мѣсту.
Пауза продолжалась нѣсколько минутъ. Наконецъ, Дирслэйеръ и Чингачгукъ, поговоривъ между собою на делоэрскомъ языкѣ, снова принялись за весла, избѣгая по-возможности всякаго шума. Ковчегъ повернулся на юго-западъ, по направленію къ непріятельскому стану. Подъѣхавъ почти къ самому берегу, они простояли цѣлый часъ на одномъ мѣстѣ, выжидая приближенія Гетти; но и этотъ маневръ не имѣлъ никакого успѣха. Такимъ-образомъ, потерявъ всякую надежду завладѣть бѣглянкой, Дирслэйеръ принужденъ былъ поворотить къ замку, не безъ причины опасаясь варварскаго нашествія, которое могло быть ускорено безумною выходкой Гетти.
X.
правитьСтрахъ и вмѣстѣ разсчетъ заставили Гетти положить весла, когда она замѣтила, что ея преслѣдователи не знали, въ какую сторону направить свой бѣгъ. Замѣтивъ потомъ, что ковчегъ приближается къ индійскому стану, она опять взяла весла, и, наблюдая величайшую осторожность, направила свой путь на западъ, къ оконечности мыса, отстоявшаго отъ Сускеганнаха на одну милю. При всей слабости ума, молодая дѣвушка отлично понимала, что неблагоразумно оставлять лодку у берега на произволъ дикарей, и потому, ступивъ на песчаный берегъ, тотчасъ оттолкнула свой челнокъ такимъ-образомъ, чтобъ онъ самъ собою, при попутномъ вѣтрѣ, додвинулся до замка. Услышавъ въ эту минуту голоса на ковчегѣ, который проѣзжалъ мимо, она запряталась въ кустарникъ и спокойно дожидалась послѣдстій своей опасной и смѣлой выходки.
— Дальше отъ берега, Могиканъ, дальше, не то мачта зацѣпится за деревья, сказалъ Дирслэйеръ по-англійски, чтобъ Юдиѳь могла его понимать. — Я вижу лодку!
Послѣднія слова Дирслэйеръ произнесъ съ величайшею живостію, и рука его тотчасъ же ухватилась за карабинъ. Но Юдиѳь немедленно догадалась, въ чемъ дѣло, и шепнула своему товарищу, что это и есть лодка ея сестры.
— Держи прямо, Чингачгукъ! закричалъ опять Дирслэйеръ. — Вотъ такъ! Лодка въ нашихъ рукахъ.
И въ то же мгновеніе пойманная лодка, къ величайшей радости Гетти, слѣдившей изъ своей засады за каждымъ шорохомъ, была причалена къ ковчегу.
— Гетти! вскричала Юдиѳь взволнованнымъ голосомъ. — Слышишь ли ты меня, любезная сестра? Отвѣчай мнѣ, ради Бога! Гетти, милая Гетти!
— Я здѣсь, Юдиѳь, здѣсь на берегу. Если вы погонитесь за мною, я укроюсь въ густомъ лѣсу.
— О чемъ же ты думаешь, Гетти? Вспомни, что теперь полночь, и лѣсъ наполненъ дикими звѣрями.
— Ни звѣрь, ни человѣкъ не посмѣютъ обижать слабоумную дѣвушку. Богъ защититъ меня на этомъ мѣстѣ, какъ въ лѣсу или въ хижинѣ. Иду освободить батюшку и бѣднаго Гэрри, которыхъ истерзаютъ въ пыткахъ, если никто не будетъ о нихъ думать.
— Мы всѣ о нихъ думаемъ, и завтра же вступимъ въ переговоры о выкупѣ. Воротись, сестрица. Мы умнѣе тебя, и употребимъ всѣ средства, чтобъ освободить нашихъ плѣнныхъ. Можешь на насъ положиться.
— Я знаю, что вы всѣ умнѣе меня, но все-таки я пойду освободить отца и бѣднаго Гэрри. Караульте замокъ, и оставьте меня на волю Божію.
— Богъ вездѣ съ нами, въ замкѣ и на берегу, милая Гетти, и тебѣ грѣшно не надѣяться на Его милость. Ты ничего не сдѣлаешь въ этой темнотѣ: заблудишься и погибнешь съ голоду.
— Богъ не захочетъ уморить бѣдную дѣвушку, которая идетъ на помощь къ своему отцу. Ступайте своей дорогой, а я попытаюсь отъискать дикарей.
— Воротись только на эту ночь, милая Гетти: завтра поутру, если хочешь, мы высадимъ тебя, и ты можешь дѣлать что угодно.
— Этого тебѣ никогда не сдѣлать, милая Юдиѳь. Ты испугаешься за меня томагуковъ и ножей. Но я скажу индійскому начальнику такое слово, что у него волосы станутъ дыбомъ, и онъ тотчасъ же освободить несчастныхъ плѣнниковъ.
— Бѣдная Гетти! что можешь ты сказать лютому дикарю, проникнутому жаждой человѣческой крови?
— А вотъ увидишь, сестрица, увидишь. Мои слова сдѣлаютъ его смирнѣе всякаго ребенка.
— Не можете ли вы мнѣ повѣрить эту тайну, любезная Гетти? спросилъ Дирслэйеръ. — Я хорошо знаю дикихъ, и могу сказать навѣрное, какое впечатлѣніе могутъ сдѣлать на нихъ слова прекрасной дѣвушки.
— Извольте, Дирслэйеръ, отъ васъ я не утаю ничего, такъ-какъ вы человѣкъ разсудительный и честный. Прежде всего я потребую, чтобы дикари немедленно отвели меня къ своему главному начальнику, и потомъ, когда онъ будетъ передъ моими глазами, я скажу, Дирслэйеръ, что Богъ строго наказываетъ и за убійство и за воровство. Если батюшка и Генрихъ Марчъ собирались рѣзать Ирокезовъ, то онъ долженъ простить ихъ великодушно, потому-что библія, подъ опасеніемъ вѣчной муки, повелѣваетъ платить добромъ за зло. И вотъ, Дирслэйеръ, если все это услышитъ отъ, меня главный начальникъ Ирокезовъ — не-ужь-то, думаете вы, не освободитъ онъ нашихъ плѣнниковъ въ ту же минуту?
И предложивъ этотъ замысловатый вопросъ, бѣдная дѣвушка, не дожидаясь отвѣта, захохотала отъ полноты души и бросилась впередъ со всѣхъ ногъ. Догонять ее не было никакихъ средствъ, и никто объ этомъ даже и не думалъ. Потолковавъ между собою, путешественники опять распустили парусъ, и при попутномъ вѣтрѣ скоро прибыли въ замокъ, гдѣ, въ ихъ отсутствіе, не произошло никакихъ перемѣнъ.
Гетти, между-тѣмъ, оставивъ берегъ, углубилась въ густой лѣсъ, и къ-счастію попала на самую лучшую дорогу. Ночь была совершенно темна подъ вѣтвями деревъ, и она подвигалась впередъ съ большою медленностію, спотыкаясь почти на каждомъ шагу и падая нѣсколько разъ, безъ всякаго однакожь вреда. Часа черезъ два она совсѣмъ выбилась изъ силъ, и хладнокровно принялась устроивать постель, понимая, что отдыхъ для нея необходимъ. Ей было извѣстно, какъ много дикихъ звѣрей въ этихъ лѣсахъ; но также знала она, что рѣдко дикій звѣрь нападаетъ на человѣка. Опасныхъ змѣй не было вовсе. Гетти получила эти подробности отъ своего отца, которому, какъ, впрочемъ, и всѣмъ людямъ, она вѣрила безусловно и безгранично. Мракъ и уединеніе совсѣмъ ея не пугали, и она была даже рада, что можетъ дѣйствовать безъ всякой помѣхи. Наломавъ вѣтвей и покрывъ ихъ сухими листьями, молодая дѣвушка стала на колѣни передъ этимъ скромнымъ ложемъ, сложила руки на груди и прочитала молитву на сонъ грядущій медленнымъ, тихимъ, но вмѣстѣ внятнымъ голосомъ. Затѣмъ она легла и уснула крѣпкимъ сномъ.
Пробудившись раннимъ утромъ, молодая дѣвушка улыбнулась какъ ребенокъ въ спокойной колыбели, и опять прочитала свою молитву. Затѣмъ, оглядываясь по сторонамъ, она замѣтила почти подлѣ себя какой-то черный предметъ, хрустѣвшій листьями и поспѣшно удалявшійся отъ нея. Оказалось, что это былъ медвѣжонокъ изъ породы обыкновенныхъ бурыхъ американскихъ медвѣдей: онъ поминутно оглядывался назадъ, становился на заднія лапы, и съ забавнымъ любопытствомъ всматривался въ молодую дѣвушку. Первымъ движеніемъ Гетти было — догнать и поласкать это маленькое животное, но сердитый ревъ, раздавшійся въ сторонѣ, увѣдомилъ ее объ опасности такого предпріятія. Отступивъ на нѣсколько шаговъ, она увидѣла мать, слѣдившую за всѣми ея движеніями. Медвѣдица расположилась подлѣ древеснаго дупла, служившаго пріютомъ для пчелъ, и угощала себя медомъ, раздѣляя это лакомство съ двумя другими дѣтенышами, которыя прыгали и рѣзвились вокругъ нея. Въ то же время заботливая мать не спускала глазъ съ третьяго дѣтеныша, убѣжавшаго полюбоваться на незнакомый предметъ.
Извѣстно, что медвѣдица никому не даетъ пощады, какъ-скоро видитъ опасность для своихъ дѣтей; но на этотъ разъ она не обнаружила никакихъ враждебныхъ намѣреній противъ молодой дѣвушки. Оставивъ свой завтракъ, она подошла къ ней шаговъ на двадцать, стала на заднія лапы, промычала, но не подвинулась впередъ. Къ-счастію, Гетти не думала спасаться бѣгствомъ. Напротивъ, несмотря на свой ужасъ, она стала за колѣни, и, оборотясь къ животному лицомъ, набожно причитала «Отче нашъ». Медвѣдица перестала мычать, собрала дѣтенышей вокругъ себя и позволила имъ насыщаться ихъ естественною пищей. Гетти была очарована такою материнскою нѣжностію, и когда одинъ изъ медвѣжатъ, окончивъ свое дѣло, началъ прыгать на свободѣ, молодая дѣвушка почувствовала сильнѣйшее желаніе поиграть съ нимъ; но вспомнивъ негодованіе матери, не рѣшилась подойдти, и съ сожалѣніемъ удалилась отъ этой группы, намѣреваясь продолжать свой путь вдоль озера, которое виднѣлось изъ-за листьевъ. Медвѣдица и ея дѣтеныши, къ величайшему изумленію Гетти, послѣдовали за ней въ нѣсколькихъ шагахъ, наблюдая, повидимому, всѣ движенія молодой дѣвушки.
Съ этой свитой Гетти прошла около мили, и когда она вздумала остановиться подлѣ прозрачнаго ручья, чтобъ вымыть лицо и утолить жажду, медвѣжата съ матерью также пріостановились, и потомъ опять послѣдовали за ней на почтительномъ разстояніи. Ея путь лежалъ теперь по широкой и почти гладкой террассѣ, выходившей съ береговъ на открытую долину, заключенную между холмами отъ озера на югъ. Здѣсь-то, по ея догадкѣ, долженъ былъ находиться непріятельскій лагерь. Такъ, вѣроятно, думала и медвѣдица, потому-что, обнюхавъ воздухъ, она отказалась идти впередъ, не смотря-на дружескіе жесты молодой дѣвушки, оглянувшейся назадъ. Сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ, Гетти вдругъ была остановлена рукою, прикоснувшеюся къ ея плечу.
— Куда идти? торопливо сказалъ пріятный женскій голосъ тономъ искренняго участія. — Индійцы здѣсь, красные люди, дикіе, злые солдаты.
Этотъ неожиданный привѣтъ всего менѣе былъ способенъ напугать молодую дѣвушку, совершившую утреннее путешествіе съ дикими звѣрьми. Оглянувшись назадъ, она увидѣла красную дѣвушку, почти ровесницу себѣ, красоты необыкновенной и съ радужной улыбкой на устахъ. На ней была выбойчатая епанча, покрывавшая верхнюю часть ея тѣла; коротенькая голубая суконная юбка, окаймленная золотыми галунами, длинные чулки изъ такой же матеріи и кожаные мокассины довершали ея фантастическій нарядъ. Ея русые волосы длинными косами упадали на спину и на плеча, и были раздѣлены на ея низкомъ и ровномъ лбу такимъ образомъ, что значительно смягчали выраженіе плутовскихъ и веселыхъ глазокъ. Ея лицо имѣло овальную фигуру и черты совершенно правильныя; зубы ея были ровны и бѣлы, ротъ выражалъ какую-то меланхолическую нѣжность. Голосъ ея былъ очаровательно-нѣженъ и походилъ на дуновеніе вечерняго вѣтерка. Однимъ-словомъ, это была Вахта, возлюбленная Чингачгука. Съ теченіемъ времени, ей удалось усыпить подозрѣнія своихъ похитителей, и они позволили ей бродить вокругъ своего стана. Такая милость совершенно согласовалась съ политикою красныхъ людей, знавшихъ очень-хорошо, что въ случаѣ бѣгства всего легче напасть на ея слѣдъ. Къ-тому же, Ирокезы или Гуроны совсѣмъ не знали о близкомъ присутствіи ея любовника: обстоятельство, неизвѣстное также для самой Вахты. Трудно сказать, которая изъ двухъ дѣвушекъ показала больше хладнокровія при этой неожиданной встрѣчѣ; но при всемъ изумленіи, Вахта обнаружила большую расторопность, и языкъ ея готовъ былъ разболтаться. Она довольно-хорошо понимала по-англійски и бѣгло объяснялась на этомъ языкѣ, сохраняя, однакожь, всѣ идіотизмы нарѣчія Делоэровъ. Англійскому языку научилась она въ дѣтствѣ, когда ея отецъ, ремесломъ солдатъ, долженъ былъ проживать въ крѣпостяхъ между колонистами.
— Куда идти? повторила Вахта. — Здѣсь все злые солдаты; добрые люди далеко отсюда.
— Какъ тебя зовутъ? спросила Гэтти съ младенческимъ простодушіемъ.
— Вахта — мое имя. Не Минга, добрая Делоэрка. Минги безчеловѣчны и жестоки; любятъ сдирать волосы изъ жажды крови. Делоэры сдираютъ для чести. Иди сюда, помимо жадныхъ глазъ.
Вахта отвела свою подругу къ рѣкѣ и усѣлась съ нею на пнѣ свалившагося дерева, котораго передній конецъ погрузился въ воду.
— Зачѣмъ прійдти? съ участіемъ спросила молодая Индіянка. — Зачѣмъ тебѣ прійдти?
Гетти съ наивнымъ простосердечіемъ разсказала ей всю свою исторію.
— Зачѣмъ же твой отецъ прійдти къ Мингамъ прошлую ночь? — Время военное, онъ знаетъ. Ужь не мальчикъ, борода есть, былъ зная, что у Ирокезовъ томагукъ, и ножикъ, и ружье. Зачѣмъ прійдти ночью схватить за волосы, чтобъ оскальпировать дѣвушку Делоэрку?
— Не-ужь-то онъ схватился за тебя? спросила Гетти, оцѣпенѣвшая отъ ужаса.
— Почему же нѣтъ? Волосы у Делоэрки будто хуже, чѣмъ у Минга? Разницы нѣтъ. Губернаторъ не знаетъ. Блѣдно-лицому не годится скальпировать. Не его дѣло, какъ, бывало, говорилъ добрый Дирслэйеръ.
— А развѣ ты знаешь Дирслэйера? спросила Гетти, покраснѣвъ отъ изумленія и восторга. — Я его также знаю. Онъ теперь въ ковчегѣ вмѣстѣ съ Делоэромъ, котораго зовутъ Великимъ-Змѣемъ. Славный и храбрый мужчина этотъ Великій-Змѣй.
— Чингачгукъ! воскликнула молодая Делоэрка, произнося музыкальнымъ тономъ это вовсе не мелодическое имя. — Его отецъ, Унка, великій шейхъ Могикановъ, первый послѣ старика Таменунда! Какъ ты знаешь Чингачгука?
— Онъ пришелъ къ намъ вчера вечеромъ, и пробылъ со мной въ ковчегѣ два или три часа. Я ушла, а онъ остался. Я боюсь, Вахта, какъ бы и онъ не задумалъ прійдти за волосами, какъ бѣдный мой батюшка и Скорый-Гэрри.
— Почему же нѣтъ? Чингачгукъ красный воинъ, очень-красный, и волосы съ непріятельскаго черепа дѣлаютъ ему честь. Будь увѣрена, у него будетъ добыча, славная, богатая добыча.
— Стало-быть, онъ такъ же золъ, какъ и всѣ дикари? съ живостію сказала Гетти. — Богъ не проститъ краснокожему того, чего нельзя простить блѣднолицымъ.
— О, нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ, я тебѣ это говорю, возразила Делоэрка съ большимъ одушевленіемъ. — Маниту улыбнется и очень-доволенъ, когда молодой солдатъ несетъ передъ нимъ на своей палкѣ дюжину, двѣ, цѣлыя сотни головныхъ уборовъ, чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Отецъ Чингачгука сдиралъ волосы, дѣдъ сдиралъ, всѣ старики сдирали, а Чингачгукъ превзойдетъ ихъ всѣхъ.
— Въ такомъ случаѣ, Вахта, страшенъ будетъ сонъ Великаго-Змѣя. Жестокій человѣкъ не получитъ прощенія.
— Не жестокъ онъ, и не за что его винить! вскричала Вахта, сердито топнувъ маленькою ножкой. — Змѣй храбръ, говорю я тебѣ, и въ этотъ разъ принесетъ домой множество непріятельскихъ волосъ.
— Не-ужь-то онъ за этимъ и пришелъ сюда? Не-ужь-то въ-самомъ-дѣлѣ пробрался онъ черезъ горы и лѣса единственно для того, чтобъ мучить себѣ подобныхъ?
Этотъ вопросъ немедленно укротилъ возраставшій гнѣвъ полуобиженной индійской красавицы, и сообщилъ ея мыслямъ болѣе-нѣжное и женственное направленіе. Она сперва недовѣрчиво посмотрѣла вокругъ себя, какъ-будто боялась шпіонства, и потомъ бросила гордый взглядъ на свою внимательную подругу. Кончивъ этотъ маневръ женскаго кокетства, она принялась хохотать изо всѣхъ силъ, и ея хохотъ раздался музыкальной мелодіей на далекое пространство. Но страхъ быть открытой скоро положилъ конецъ этому обнаруженію чрезмѣрной чувствительности: отнявъ отъ лица свои руки, она опять взглянула на молодую подругу съ очевиднымъ желаніемъ удостовѣриться, до какой степени ей можно ввѣрить свою тайну. Гетти, само-собою разумѣется, отнюдь не была обворожительной красавицей, но не было въ ней, однакожь, и тѣхъ непріятныхъ признаковъ, которыми такъ часто сопровождается умственная слабость. Многіе даже находили ее очень-миленькою дѣвушкой, и никому съ перваго взгляда не приходило на умъ. что природа лишила ее обычной доли человѣческихъ способностей, Впечатлѣніе, произведенное ею на Вахту, было благопріятно во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Уступая непобѣдимому внутреннему влеченію, молодая Индіянка бросилась на шею къ своей подругѣ и принялась цаловать ее съ необыкновенною нѣжностію.
— Ты добра, моя милая, очень добра, я это вижу, восклицала одушевленная Индіянка. — Уже давно нѣтъ у Вахты ни друга, ни сестры, никого нѣтъ, съ кѣмъ дѣлить сердечныя чувства. Ты будешь другомъ Вахты: не правда ли?
— И у меня не было друга, отвѣчала Гетти, обнимая въ свою очередь Индіянку съ истиннымъ увлеченіемъ. — Есть у меня сестра, но друга нѣтъ. Юдиѳь меня любитъ, и я люблю Юдиѳь: это очень-естественно, какъ и въ библіи говорится; во мнѣ хотѣлось бы имѣть пріятельницу. Я готова быть твоимъ другомъ отъ всей моей души, потому-что мнѣ нравится твой голосъ, твоя улыбка, и я люблю твой образъ мыслей во всемъ, кромѣ того, что ты сказала на счетъ волосъ.
— Перестанемъ толковать о волосахъ, возразила Вахта. — Ты бѣла, а я красна, вотъ почему и не надо говорить о волосахъ. Дирслэйеръ и Чингачгукъ великіе друзья, нѣтъ нужды, что кожа на ихъ тѣлѣ различныхъ цвѣтовъ. Подружимся и мы. Какъ твое имя, хорошенькая бѣляночка?
— Меня зовутъ Гетти, хотя въ библіи это имя всегда пишется — Эсѳирь.
— Какая нужда, что тамъ они пишутъ, какъ хотятъ? Пусть ихъ. И меня тоже моравскіе братья хотѣли писать по-своему, да я не позволила: двѣ Делоэрки не годится. Зови меня Вахтой, а ты будешь Гетти. У тебя есть еще и братъ кромѣ отца?
— Нѣтъ, Вахта. Былъ когда-то братъ, но умеръ давнымъ-давно, и его похоронили въ озерѣ подлѣ моей матери.
— Вотъ что! Такъ брата-то и нѣтъ у тебя! Ну, за то есть молодой воинъ, и ты любишь его какъ отца, можетъ и больше: не такъ ли? Красавецъ онъ, храбрый парень, шейхомъ будетъ, а?
— Грѣшно любить посторонняго мужчину такъ же, какъ своего отца, и я стараюсь этого не дѣлать. При всемъ томъ, видно, что этотъ грѣхъ падетъ на мою душу, если Генрихъ Марчъ часто будетъ ходить на озеро. Скажу тебѣ правду, милая Вахта, я умру съ горя, когда онъ узнаетъ о моемъ чувствѣ.
— Затѣмъ онъ не проситъ тебя самъ? храбрый на дѣла, несмѣлый на слова: такъ ли? Молодой воинъ долженъ самъ спрашивать молодую дѣвушку: ей не первой говорить. Этого не водится и у Минговъ.
Это было высказано съ негодованіемъ и съ тѣмъ великодушнымъ увлеченіемъ, которому предается страстная молодая женщина, когда слышитъ о нарушеніи драгоцѣннѣйшаго права, присвоеннаго ея полу.
— Спрашивать меня? вскричала Гетти съ пылкой торопливостію. — Спрашивать, люблю ли я его такъ же, какъ своего отца? Ахъ! я надѣюсь, что онъ никогда не предложитъ мнѣ подобнаго вопроса, иначе я умру отъ стыда, отвѣчая искренно на его слова.
— Зачѣмъ же умирать? возразила Вахта съ невольной улыбкой. — Отъ этого не умираютъ. Дѣвушка краснѣетъ, стыдится, робѣетъ, и потомъ чувствуетъ себя счастливѣе чѣмъ прежде. Молодой воинъ долженъ сказать, что онъ хочетъ на ней жениться, не то нельзя ему жить въ своей хижинѣ.
— Генрихъ Марчъ никогда не женится на мнѣ; да и никто не можетъ на мнѣ жениться, милая Вахта.
— Какъ-знать чего не знать? Можетъ, всѣ молодые люди хотѣли бы твоей руки, и современемъ смѣлый языкъ скажетъ напрямикъ, что чувствуетъ сердце. Отъ-чего, думаешь ты, никто не захочетъ имѣть тебя женой?
— Отъ-того, что я, какъ говорятъ, не въ полномъ умѣ. Батюшка часто говоритъ объ этомъ, говоритъ и Юдиѳь, особенно, когда сердита; но ихъ рѣчи все не то, что слова моей матери. Покойная матушка разъ всего высказала мнѣ эту горькую правду, и потомъ она долго плакала, какъ-будто ея сердце надорвалось отъ тоски. Я вѣрю моей матери.
Вахта, не говоря ни слова, бросила проницательный взглядъ на свою подругу, и печальная истина вдругъ поразила ея умъ. Сожалѣніе, почтительность и нѣжность очевидно боролись въ ея сердцѣ. Скоро она встала, и вызвалась проводить свою подругу въ непріятельскій станъ. Это неожиданное забвеніе предосторожностей, принятыхъ первоначально, происходило отъ глубокаго убѣжденія, что никакой Индіецъ не отважится оскорбить бѣдное созданіе, которое великій Маниту совершенно обезоружилъ, отнявъ человѣческій разумъ. Въ этомъ отношеніи, почти всѣ племена, близкія къ природѣ, больше илй меньше сходны между собою: юродивый или нищій духомъ всегда найдетъ у нихъ не только покровительство и защиту, но и набожное благоговѣніе.
Гетти безъ всякаго страха послѣдовала за своей подругой, въ надеждѣ немедленно добраться до стана Минговъ. Одушевленная своими побужденіями, она ни мало не сомнѣвалась въ успѣхѣ своихъ плановъ, и заранѣе соображала, какъ ей должно говорить передъ главнымъ начальникомъ Ирокезовъ. Это, однакожь, не мѣшало ей продолжать разговоръ съ Вахтой.
— Но ты владѣешь полнымъ умомъ, моя милая, сказала Гетти: — и я не вижу причины, почему Великій-Змѣй не можетъ на тебѣ жениться.
— Вахта въ плѣну, и у Минговъ чуткія уши. Въ ихъ присутствіи не говорить о Чингачгукѣ. Обѣщаешь ты это, добрая Гетти?
— Я знаю, что Дирслэйеръ и Чингачгукъ хотятъ тебя отнять у Ирокезовъ, и тебѣ хочется, чтобъ я не объявляла имъ этой тайны.
— Какъ ты это знаешь? торопливо спросила Вахта, раздосадованная тѣмъ, что ея подруга не совершенно лишена здраваго смысла. — Какъ ты это знаешь? Говори только о своемъ отцѣ и Генрихѣ Марчѣ. Мингъ понимаетъ это, но другихъ вещей онъ не понимаетъ. Обѣщайся мнѣ не говорить о томъ, чего ты не понимаешь.
— Но я понимаю, Вахта, и, стало-быть, могу объ этомъ говорить. Дирслэйеръ въ моемъ присутствіи разсказывалъ батюшкѣ объ этихъ вещахъ, и я слышала все, такъ-какъ мнѣ не говорили, чтобъ я ушла. Я знаю также, какъ Гэрри толковалъ съ батюшкою о своемъ намѣреніи запастись волосами въ непріятельскомъ станѣ.
— Нехорошо блѣднолицымъ говорить о волосахъ, и нехорошо молодымъ дѣвушкамъ подслушивать разговоры мужчинъ. Теперь я знаю, ты любишь Вахту, милая Гетти, а у Индійцевъ чѣмъ больше любятъ, тѣмъ меньше говорятъ.
— У бѣлыхъ совсѣмъ не такъ. Бѣлые говорятъ преимущественно о тѣхъ, кого любятъ. Не понимаю, почему у красныхъ это наоборотъ.
— Дирслэйеръ современемъ это растолкуетъ лучше, чѣмъ я. Только повѣрь, съ Мингами тебѣ надо молчать. Если Змѣй желаетъ видѣть Вахту, Гетти желаетъ видѣть Гэрри, Добрая дѣвушка никогда не пересказываетъ секретовъ своей подруги.
Геттй поняла, въ чемъ дѣло, и обѣщалась молодой Делоэркѣ не дѣлать никакихъ намековъ на Чингачгука.
— Можетъ-быть, ему удастся освободить твоего отца, и Гэрри, и Вахту, сказала Индіянка тихимъ голосомъ, когда онѣ уже почти совсѣмъ подошли къ ирокезскому стану. — Подумай объ этомъ, Гетти, и приложи къ губамъ всѣ свои двадцать пальцевъ. Не будетъ никому свободы безъ Великаго-Змѣя.
Нельзя было придумать лучшаго средства ограничить болтливость Гетти, которая теперь въ совершенствѣ поняла, что все дѣло зависитъ отъ ея скромности. Успокоивъ себя съ этой стороны, Вахта, не теряя времени, прямо пошла въ ирокезскій станъ, гдѣ содержали ее въ плѣну.
XI.
правитьПрисутствіе женщинъ въ индійскомъ лагерѣ очевидно доказывало, что Ирокезы стоятъ еще не на военной ногѣ, какъ обыкновенно выражаются эти дикія племена. Это была весьма незначительная часть племени Ирокезовъ или Гуроновъ, которые охотились и ловили рыбу на англійской территоріи при началѣ военныхъ дѣйствій. Когда курьеръ возвѣстилъ о вспыхнувшей войнѣ между Англичанами и Французами, и когда не осталось никакого сомнѣнія, что въ эту войну будутъ вовлечены всѣ дикія племена, находившіяся подъ вліяніемъ враждующихъ державъ, — эти дикари кочевали на берегахъ Онейды, озера, отстоявшаго отъ ихъ собственныхъ границъ миль на пятьдесятъ. Вмѣсто-того, чтобы воротиться домой по прямой дорогѣ въ Канаду, подвергаясь опасности неожиданно наткнуться на отряды англійскихъ солдатъ, они предпочли еще далѣе углубиться въ непроходимый лѣсъ, и такимъ-образомъ, сверхъ всякаго чаянія, очутились на берегахъ Глиммергласа, гдѣ расположился старикъ Гуттеръ съ своимъ семействомъ.
Временный лагерь представлялъ для глазъ родъ грубаго бивуака, защищеннаго самодѣльными средствами людей, привыкшихъ къ подобнымъ сценамъ. Единственный огонекъ, разведенный при корнѣ дуба, удовлетворилъ кухоннымъ потребностямъ всей этой группы, укрывавшейся отъ холода въ ночное время въ двадцати шалашахъ изъ хвороста, прикрытаго древесною корой. Мёбели въ лачужкахъ почти не было никакой. Самодѣльная кухонная посуда расположена была подлѣ огня, и тутъ же на деревьяхъ висѣли разныя статьи мужскаго и женскаго платья. Ружья, патроны съ порохомъ, охотничьи котомки и нѣсколько застрѣленныхъ ланей довершали остальную собственность этого фантастическаго табора.
Такъ-какъ лагерь находился среди густаго лѣса, то не было никакихъ средствъ обнять его однимъ взглядомъ, не-смотря-на-то, что шалаши торчали одинъ подлѣ другаго. Не было здѣсь общаго центра или открытаго мѣста, куда бы могли собираться владѣтели этого жалкаго хутора: все было темно, прикрыто, затаено, и все притворно, какъ сами жители. Дѣти, бѣгавшія взадъ и впередъ отъ одной лачужки къ другой, придавали отчасти этому кочевью оживленный видъ домашней жизни. Робкіе голоса и затаенный смѣхъ нѣсколькихъ женщинъ возмущали по-временамъ глубокое спокойствіе мрачнаго лѣса. Мужчины ѣли, спали, осматривали свои ружья и разговаривали очень-мало, притомъ всегда вдали отъ своихъ женъ.
Когда молодыя дѣвушки вошли въ самый лагерь, Гетти испустила легкое восклицаніе, замѣтивъ своего отца. Онъ сидѣлъ на землѣ, прислонившись къ дереву, между-тѣмъ, какъ Гэрри, стоявшій противъ него, небрежно рѣзалъ маленькую вѣтвь. Повидимому, они пользовались совершенною свободой въ этомъ мѣстѣ, и посторонній наблюдатель, незнакомый съ индійскими обычаями, могъ принять ихъ за гостей, наслаждавшихся радушнымъ гостепріимствомъ. Проводивъ свою подругу, Вахта немедленно удалилась, чтобы не помѣшать своимъ присутствіемъ нѣжной встрѣчѣ; но Гетти, не пріученная къ чрезмѣрнымъ ласкамъ, обуздала какъ-нельзя-лучше восторгъ своей чувствительности. Она подошла къ отцу спокойнымъ и ровнымъ шагомъ, и остановилась передъ нимъ, не говоря ни слова, какъ нѣмая статуя дочерней любви. Старикъ въ свою очередь, при этомъ нечаянномъ явленіи; не обнаружилъ ни удивленія, ни безпокойства: въ этомъ отношеніи онъ былъ совершенно пропитанъ стоицизмомъ Индійцевъ и отлично понималъ, что, подражая ихъ хладнокровію, можно всего-скорѣе заслужить ихъ уваженіе къ себѣ. Сами дикари, при внезапномъ появленіи незнакомки, остались совершенно равнодушны. Однимъ-словомъ, подъѣздъ къ деревенскому трактиру какого-нибудь путешественника подѣйствовалъ бы гораздо больше на праздныхъ зѣвакъ, нежели это нечаянное прибытіе, сопровождавшееся довольно оригинальными обстоятельствами.
Гуттеръ, между-тѣмъ, внутренно былъ очень растроганъ поведеніемъ Гетти, хотя притворился совершенно-хладнокровнымъ. Онъ вспомнилъ ея увѣщанія передъ отъѣздомъ изъ своего замка, и теперь, при постигшемъ несчастіи, ея слова получали для него глубокій смыслъ. Притомъ онъ зналъ простодушную вѣрность своей дочери, способной на всякія пожертвованія, и хорошо понималъ причину ея настоящаго поступка.
— Нехорошо, Гетти, сказалъ онъ, соображая вѣроятныя послѣдствія ея выходки: — очень-нехорощо. Ирокезы жадны до человѣческой крови, и никакія услуги не заставятъ ихъ простить нанесенную обиду.
— Скажи, батюшка, возразила молодая дѣвушка, боязливо осматриваясь вокругъ себя: — скажи, позволилъ ли вамъ Богъ выполнить жестокій планъ, который привелъ тебя и Генриха Марча на это мѣсто? Мнѣ надобно объ этомъ знать, чтобы тѣмъ свободнѣе говорить Индійцамъ.
— Тебѣ не слѣдовало приходить сюда, неразумная дочь. Эти звѣри не поймутъ твоихъ намѣреній.
— Какъ же это, батюшка? Удалось ли тебѣ или Гэрри завладѣть человѣческими волосами.
— Нѣтъ, дитя мое, совсѣмъ нѣтъ, и ты можешь быть спокойна на этотъ счетъ. Я схватилъ-было ту дѣвушку, что съ тобою пришла, но на ея отчаянный крикъ сбѣжалась цѣлая стая дикихъ крысъ, и мы не управились съ ними.
— Благодарю тебя, батюшка! Теперь я могу смѣло говорить съ Ирокезами, и совѣсть моя будетъ спокойна. Надѣюсь, Генрихъ Марчъ, такъ же какъ и ты, не сдѣлалъ никакого вреда этимъ Индійцамъ.
— О, что касается до меня, то можете, если хотите, успокоиться, на долгія времена, отвѣчалъ Скорый-Гэрри. — Я остался круглымъ дуракомъ такъ же, какъ и вашъ отецъ. Исторія, видите ли, вотъ какая. Когда старикъ Томъ и я накинулись на свою законную добычу, чтобъ заработать казенныя денежки, эти черти нахлынули на насъ со всѣхъ сторонъ, и, менѣе, чѣмъ въ пять минутъ скрутили насъ обоихъ по рукамъ и по ногамъ.
— Однакожь, теперь вы не связаны, Генрихъ Марчъ, возразила молодая дѣвушка, бросивъ робкій взглядъ на красиваго гиганта. — На васъ нѣтъ ни веревокъ, ни цѣпей, и тѣло ваше не изломано.
— Еще бы! какого чорта они выиграютъ, если вздумаютъ переломать мои кости? Да дѣло не въ томъ: владѣя и руками и ногами, мы теперь съ вашимъ отцомъ хуже всякаго безрукаго и безногаго калѣки. У всѣхъ этихъ деревъ есть и уши и глаза: одинъ шагъ впередъ съ этого мѣста, и цѣлые десятки пуль засядутъ на нашей спинѣ. Вотъ какъ, любезная Гетти. Во всей колоніи нѣтъ тюрьмы крѣпче той, въ которую теперь законопатили насъ. Это я отлично понимаю.
Но Гетти вовсе не понимала, что такое тюрьмы, и для чего онѣ существуютъ на бѣломъ свѣтѣ. Уловивъ только общую мысль Генриха Марча, она отвѣчала:
— Потерпите, Гэрри, успокойтесь и съ надеждой на Бога ожидайте своего избавленія. Я пойду къ Ирокезамъ, переговорю съ ними, и все кончится къ общему благополучію. Никто изъ васъ не долженъ за мною слѣдовать: я пойду одна, и какъ скоро вамъ позволятъ воротиться въ замокъ, я немедленно извѣщу васъ.
Гетти говорила съ такою наивною важностью и такъ была увѣрена въ успѣхѣ, что оба плѣнника невольно начали разсчитывать на ея ходатайство, никакъ не подозрѣвая, на чемъ оно основывалось. Поэтому никто не возражалъ, когда она обнаружила свое намѣреніе ихъ оставить, хотя было ясно, что она рѣшилась подойдти прямо къ группѣ ирокезскихъ шейховъ, которые, между-тѣмъ, втихомолку разсуждали въ сторонѣ, вѣроятно, о причинахъ внезапнаго появленія странной незнакомки.
Оставивъ свою подругу, Вахта подошла какъ-можно-ближе къ двумъ или тремъ старѣйшимъ шейхамъ, которые ей оказывали особенное снисхожденіе въ-продолженіи плѣна. Вмѣшаться въ разговоръ старшинъ ей какъ женщинѣ и какъ плѣнницѣ, было невозможно; но хитрая дѣвушка разочла, что старшины, вѣроятно, потребуютъ ее сами, если она будетъ увиваться около нихъ. Такъ и случилось. Едва Гетти подошла къ своему отцу, какъ многозначительнымъ и тайнымъ жестомъ потребовали Делоэрку въ кругъ старшинъ, гдѣ тотчасъ же начали ее разспрашивать на счетъ загадочнаго прибытія бѣлой подруги. Этого только и хотѣла суженая Чингачгука. Послѣ нѣкоторыхъ незначительныхъ подробностей, Вахта объяснила прежде всего, какимъ-образомъ она открыла слабоуміе дѣвушки, которую, безъ дальнѣйшихъ околичностей, тотчасъ же назвала юродивой, преувеличивая до невозможности отсутствіе въ ней умственныхъ способностей. Затѣмъ, въ короткихъ словахъ объяснила она поводъ, заставившій молодую дѣвушку отважиться на свое опасное странствованіе. Ея слова не долго оставались безъ ожидаемаго дѣйствія, и Вахта съ удовольствіемъ замѣтила, что Ирокезы уже съ благоговѣніемъ посматриваютъ на ея подругу. Кончивъ свое дѣло, она удалилась къ разведенному огню, и какъ нѣжная сестра принялась готовить обѣдъ для угощенія своей неожиданной гостьи. Но среди этихъ приготовленій, сметливая дѣвушка не ослабила своей бдительности: она наблюдала физіономію шейховъ, движенія Гетти и всѣ второстепенныя обстоятельства, которыя могли имѣть вліяніе на интересы ея подруги, соединенные такъ тѣсно съ ея собственными выгодами.,
Всѣ старшины съ почтеніемъ разступились, когда Гетти вошла въ ихъ кружокъ, и одинъ изъ главныхъ шейховъ ласково пригласилъ молодую дѣвушку сѣсть на пень. Затѣмъ онъ самъ занялъ мѣсто подлѣ нея, а другіе обступили ихъ съ величавою важностью. Гетти немедленно начала объяснять причину своего визита; но едва открыла она уста, какъ старѣйшій шейхъ подалъ ей знакѣ къ молчанію, и вступилъ въ какіе-то переговоры съ своими товарищами. Оказалось, что имъ нуженъ переводчикъ, и что самый лучшій переводчикъ — делоэрская плѣнница, которую такимъ образомъ потребовали вновь на этотъ сеймъ.
Оторванная отъ своихъ занятій, Вахта съ величайшей радостью взялась за свою новую роль, рѣшась употребить всѣ возможныя средства въ пользу своей подруги. Какъ скоро она заняла мѣсто подлѣ Гэтти, главный старшина подалъ знакъ, чтобъ блѣднолицая красавица объяснила свои намѣренія.
— Скажи имъ, Вахта, что я младшая дочь Томаса Гуттера, старшаго изъ ихъ плѣнниковъ. Онъ владѣетъ замкомъ и ковчегомъ, плавая по широкому Глиммергласу, который принадлежитъ ему вмѣстѣ съ холмами и окрестными лѣсами, такъ-какъ онъ давно поселился на этихъ мѣстахъ. Пусть они знаютъ, кого должно разумѣть подъ именемъ старика Тома. Потомъ скажи имъ, Вахта, что я пришла убѣдить ихъ, что они не должны дѣлать своимъ плѣнникамъ ни малѣйшаго зла и отпустить ихъ съ миромъ. Скажи имъ все это откровенно, милая Вахта, и не бойся ничего, ни за себя, ни за меня. Богъ нашъ покровитель.
Вахта перевела буквально эти предварительныя статьи на ирокезскій языкъ, который былъ ей извѣстенъ какъ свой природный. Шейхи выслушали ее съ величайшею важностью, и двое изъ нихъ, понимавшіе немного англійскій языкъ, засвидѣтельствовали многозначительными жестами, что Делоэрка переводитъ исправно.
— Теперь, Вахта, я желаю, чтобъ ты передала этимъ краснымъ людямъ слово-въ-слово все, что я намѣрена сказать. Прежде всего скажи имъ, что мой отецъ и Генрихъ Марчъ забрались въ ихъ станъ единственно для-того; чтобъ содрать какъ-можно-болѣе волосъ съ человѣческихъ череповъ, такъ-какъ злой губернаторъ и колонія обѣщали за нихъ большія деньги, не разбирая, мужчина ли, женщина или ребенокъ сдѣлаются жертвами этого безчеловѣчнаго наказа. Мой отецъ и Генрихъ Марчъ прибыли сюда изъ одной только жадности къ деньгамъ. Скажи имъ это, милая Вахта, безъ утайки, точь-въ-точь, какъ слышишь изъ моихъ устъ.
Вахта принуждена была повиноваться, изъ опасенія перемѣной выраженій раздражить тѣхъ изъ своихъ слушателей, которые сами немного понимали Гетти. Эта рѣчь, однакожь, къ величайшему изумленію, совсѣмъ не произвела дурнаго впечатлѣнія на собраніе старшинъ. Очевидно, что они не хотѣли порицать въ другихъ то, на что каждый изъ нихъ готовъ былъ отважиться при малѣйшей возможности.
— И теперь, Вахта, продолжала Гетти, замѣтивъ, что ея объясненія усвоены какъ слѣдуетъ: — теперь ты можешь сообщить имъ вещи по-важнѣе. Они знаютъ, что батюшка и Генрихъ Марчъ не успѣли въ своемъ предпріятіи, и, стало-быть, они не могутъ питать противъ нихъ ни малѣйшей злобы. Совсѣмъ другое дѣло, если бы плѣнники перерѣзали ихъ женъ и дѣтей; теперь же замышляемое зло осталось безъ послѣдствій. Но прежде всего, спроси ихъ, Вахта, знаютъ ли они, что есть Богъ, царствующій надъ всею землею, верховный владыка всѣхъ людей и всѣхъ тварей, красныхъ и бѣлыхъ, черныхъ и желтыхъ?
Вахта, повидимому, немного изумилась при этомъ вопросѣ, потому-что мысль о Великомъ Духѣ рѣдко выходитъ изъ головы индійской дѣвушки. Однакожь она передала буквально этотъ вопросъ, и немедленно получила утвердительный отвѣтъ, сдѣланный важнымъ и торжественнымъ тономъ.
— Хорошо, продолжала Гетти: — теперь не трудно уладить остальныя вещи. Этотъ Великій Духъ, какъ вы называете нашего Бога, благоволилъ даровать людямъ книгу, которую мы называемъ библіей. Въ этой книгѣ начертаны всѣ его заповѣди и всѣ правила, съ которыми люди должны сообразоваться въ своихъ поступкахъ. Вотъ эта святая книга въ моихъ рукахъ; скажи, Вахта, этимъ старѣйшинамъ, что я намѣрена прочесть имъ нѣкоторыя мѣста.
Съ этими словами Гетти вынула маленькую англійскую библію, завернутую въ платокъ, и открыла ее съ набожнымъ благоговѣніемъ. Нѣкоторые изъ Индійцевъ, при видѣ этого предмета, выразили свое изумленіе.
— Смотри сюда, Вахта, продолжала Гетти: — всѣ эти строки, слова, стихи и главы произошли отъ Бога.
— Отъ-чего же Великій Духъ не далъ такой книги Индійцамъ? спросила Вахта.
— Отъ-чего? какъ отъ-чего, милая Вахта? Вѣдь ты знаешь, что Индійцы не умѣютъ читать.
Вахта не сочла нужнымъ дѣлать возраженій, и смиренно ожидала дальнѣйшихъ объясненій.
— Ты можешь сказать старѣйшинамъ, что эта книга повелѣваетъ прощать своимъ врагамъ, воздавая добромъ за зло, повелѣваетъ считать ихъ своими братьями и не обижать никого изъ мстительности или другой какой-нибудь грѣшной страсти. Думаешь ли ты. что имъ можно все это передать такъ, чтобъ они поняли?
— Передать попытаюсь, но поймутъ ли, не знаю.
Когда Вахта перевела, большая часть Индійцевъ обнаружили величайшее изумленіе, противорѣчившее какъ-нельзя-болѣе ихъ обыкновенному хладнокровію, и всѣ вообще потребовали, чтобы бѣлая дѣвушка продолжала.
— Теперь я стану читать, и пусть они знаютъ, что это говоритъ самъ Великій-Духъ. Прежде всего повелѣваетъ святая книга любить своего ближняго какъ самого-себя. Растолкуй имъ это, милая Вахта.
— Но блѣдно-лицый не можетъ быть ближнимъ для Индійца, возразила Делоэрка рѣшительнымъ тономъ. — Ближній значить Ирокезъ для Ирокеза, Могиканъ для Могикана, бѣлый для бѣлаго. Не къ чему говорить объ этомъ старшинамъ.
— Ты забываешь, Вахта, что слова эти принадлежатъ Великому Духу, для котораго равны всѣ племена и народы. Вотъ еще другая заповѣдь: аще тя кто ударитъ въ десную твою ланиту, обрати ему и другую.
— Что это значитъ? спросила Вахта съ быстротою молніи.
Гетти объяснила, что этимъ текстомъ запрещается всякая мстительность и злоба.
— Слушай дальше, милая Вахта. Вотъ что говоритъ Великій Духъ: Любите враги ваша, благословите клянущія вы, добро творите ненавидящимъ васъ, и молйтеся за творящихъ вамъ напасть.
Воспитанная своею матерью въ духѣ христіанскаго благочестія, восторженная дѣвушка теперь быстро переходила отъ текста къ тексту, и наконецъ разомъ прочитала нѣсколько страницъ. Само-собою разумѣется, простодушная Делоэрка, не понимавшая и десятой доли изъ всего, что ей читали, тѣмъ менѣе могла передать всѣ эти мысли дикимъ слушателямъ. Кое-что у ней осталось въ головѣ, и она перевела, какъ могла, нѣкоторые изъ замѣчательнѣйшихъ текстовъ. Старѣйшины молчали, и только одинъ изъ нихъ, оправившись отъ изумленія, вздумалъ сообщить свои замѣчанія импровизированной миссіонеркѣ.
— Это ли святая книга блѣдно-лицыхъ? спросилъ онъ, взявъ библію изъ рукъ Гетти и переворачивая ее съ напряженнымъ любопытствомъ, какъ-будто надѣясь отъ нея дождаться какихъ нибудь положительныхъ послѣдствій. — Здѣсь ли тотъ законъ, которому слѣдуютъ мои бѣлые братья?
Вахта, къ которой обращенъ былъ этотъ вопросъ, отвѣчала утвердительно, прибавивъ, что канадскіе Французы и всѣ вообще Англичане признаютъ авторитетъ этой книги.
— Скажи моей бѣлой сестрѣ, прибавилъ Ирокезъ: — что я намѣренъ сказать ей нѣсколько словъ.
— Ирокезскій шейхъ будетъ говорить, милая Гетти. Слушай.
— О, какъ я рада! вскричала Гетти. — Богъ коснулся его сердца, и теперь онъ освободитъ батюшку и Генриха Марча.
— Законъ блѣдно-лицыхъ заставляетъ дѣлать добро сзоимъ обидчикамъ, началъ шейхъ. — Если братъ просить ружье, законъ заставляетъ отдать и пороховые патроны. Такой ли законъ у блѣднолицыхъ?
— Нѣтъ, нѣтъ, съ живостію отвѣчала Гетти, когда объяснили ей эту рѣчь. — Святая книга вовсе не говоритъ о ружьяхъ. Порохъ и пули оскорбляютъ Великаго Духа.
— Зачѣмъ же блѣдно-лицые употребляютъ пули и порохъ? Законъ повелѣваетъ имъ давать вдвое противъ того, чего у нихъ просятъ, а они берутъ вдвое у бѣдныхъ Индійцевъ, которые не просятъ ничего. Вмѣстѣ съ лучами солнца встаютъ они съ своею книгою въ рукахъ и читаютъ ее краснокожимъ; а сами что дѣлаютъ? Они забываютъ все, чему учитъ эта книга. Какъ скоро Индіецъ даетъ, бѣлый человѣкъ никогда не доволенъ и требуетъ" втрое. Теперь бѣлые люди обѣщаютъ золото за волосы нашихъ женъ и дѣтей, а насъ, между-тѣмъ, они же называютъ дикими звѣрями, когда беремъ мы волосы человѣка, убитаго на открытой войнѣ. Мое имя — Райвенокъ.
Легко понять затрудненіе бѣдной дѣвушки, вовсе неприготовленной къ возраженіямъ этого рода.
— Что мнѣ имъ сказать, милая Вахта? спросила она умоляющимъ тономъ. — Я знаю, все то правда, что написано въ этой книгѣ, а между-тѣмъ правда и то, что бѣлые люди ведутъ себя не такъ, какъ повелѣваетъ Великій Духъ.
— Дай имъ блѣдно-лицый отчетъ, сказала Вахта ироническимъ тономъ: — вѣдь онъ всегда хорошъ съ одной стороны, хотя дуренъ съ другой.
— Нѣтъ, Вахта, нѣтъ, у истины не можетъ быть двухъ сторонъ, а вотъ выходятъ странныя вещи. Стихи я прочла правильно, увѣряю, тебя, и никто не посмѣетъ сказать, что въ словѣ Божіемъ есть ошибки. Этого никогда не можетъ быть, милая Вахта.
— Отъ-чего же никогда? Блѣдно-лицые объ одномъ и томъ же предметѣ говорятъ какъ имъ вздумается: иногда онъ у нихъ бѣлъ какъ снѣгъ, иногда черепъ какъ смола.
Бѣдная Гетти. рѣшительно стала въ-тупикъ, и видя, что планъ ея не принесетъ грѣшникамъ никакой пользы, залилась горькими слезами. Съ этой минуты, Вахта перемѣнила свой ироническій тонъ и сдѣлалась опять нѣжною подругой. Она заключила Гетти въ свои объятія и старалась ее успокоить.
— Не плачь, моя милая бѣляночка, говорила она, лаская свою подругу: — что въ этомъ толку? Вѣдь не ты сдѣлала книгу, и не ты виновата, если блѣдно-лицые ведутъ себя дурно. Много злыхъ людей между красными, и много злыхъ людей между бѣлыми. Всякій цвѣтъ одинаково хорошъ, и всякій цвѣтъ одинаково дуренъ. Старѣйшины знаютъ это.
Скоро Гетти оправилась отъ своей тоски, и умъ ея съ новою живостію обратился къ задуманному плану. При видѣ старѣйшинъ, стоявшихъ вокругъ нея съ глубокомысленнымъ вниманіемъ, она еще разъ употребила отчаянное усиліе, чтобъ вразумить и убѣдить ихъ.
— Слушай, Вахта, сказала она, подавляя свои вздохи и стараясь говорить внятнымъ тономъ. — Скажи старѣйшинамъ, что злые люди есть вездѣ, и Великій-Духъ не пощадитъ ихъ, потому-что его законъ дань для всѣхъ породъ и для всѣхъ цвѣтовъ. Великій Духъ сказалъ: воздадите добромъ за зло, и этому закону должны покоряться всѣ племена.
— Между Делоэрами и Гуронами никто не слыхивалъ о такомъ законѣ, сказала Вахта, стараясь ее утѣшить. — Не годится говорить объ этомъ краснымъ людямъ. Не повѣрятъ.
Въ эту минуту одинъ изъ шейховъ остановилъ Делоэрку движеніемъ руки, и она должна была прекратить свои ласки и слова. Затѣмъ другой шейхъ вышелъ изъ этой группы, и скоро возвратился опять въ сопровожденіи Гуттера и Генриха Марча. Вахта поняла, что плѣнниковъ призвали на допросъ.
— Дочь моя, сказалъ главный шейхъ молодой Делоэркѣ: — спроси у этой сѣрой бороды, зачѣмъ онъ забрался въ нашъ лагерь?
Вахта повиновалась. Старикъ Гуттеръ прямо и безъ всякихъ уловокъ отвѣчалъ, что его намѣреніе было рѣзать своихъ непріятелей безъ различія возраста и пола, чтобъ овладѣть ихъ волосами, за которые колоніальное правительство назначило огромные призы. Такой же отвѣтъ принужденъ былъ дать и Генрихъ Марчъ, понимавшій въ настоящемъ случаѣ безполезность всякихъ выдумокъ и увертокъ. Затѣмъ, ирокезскіе шейхи, считая это дѣло оконченнымъ, удалились въ разныя стороны, оставивъ плѣнниковъ наединѣ съ обѣими молодыми дѣвушками.
— Не буду тебя бранить, милая Гетти, за твой безразсудный планъ, сказалъ старикъ Гуттеръ, усаживаясь подлѣ дочери. — Намѣреніе твое очень-похвально, но не мѣшало бы тебѣ знать, что библейской проповѣдью не образумишь этихъ скотовъ. Скажи-ка лучше намъ: что предпринимаетъ Дирслэйеръ для нашего освобожденія?
— Батюшка, Дирслэйеръ и Юдиѳь совсѣмъ не знали, что я намѣрена оставить ковчегъ. Они боятся, какъ бы Ирокезы не построили плотъ, чтобъ добраться до замка, и думаютъ только о своей собственной защитѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, сказала Вахта съ величайшею живостію, такъ, однакожь, чтобъ нельзя было ее подслушать за нѣсколько шаговъ. — Дирслэйеръ совсѣмъ не такой человѣкъ. Онъ не думаетъ о себѣ, когда другъ въ бѣдѣ. Поможетъ всѣмъ и воротится домой.
— Это недурно, дядя Томъ, сказалъ Гэрри, улыбаясь. — Если смазливая Индіянка вмѣшается въ дѣло, можно провести съ нею самого чорта.
— Тише, молодой человѣкъ, замѣтила Вахта. — У Ирокезовъ чуткія уши.
— Другъ ты намъ, или недругъ, молодая женщина? спросилъ Гуттеръ, принимая живѣйшее участіе въ разговорѣ. — Если другъ, то у тебя будетъ славная награда, и мы немедленно возвратимъ тебя домой.
— Или поживитесь моими волосами, сѣдая борода, возразила Вахта съ холодной ироніей.
— Нечего говорить о томъ, что прошло. То была ошибка. Насмѣшкой ничего не сдѣлаешь, молодая женщина: замѣть это хорошенько.
— Батюшка, сказала Гетти: — Юдиѳь думаетъ вскрыть большой сундукъ, чтобъ сокровищами его купить твою свободу.
Старикъ нахмурился и проворчалъ какія-то невнятныя фразы.
— Отъ-чего же не разломать сундука? прибавила Вахта. — Жизнь дороже стараго сундука.
— Вы не знаете, чего просите, угрюмо отвѣчалъ Томасъ Гуттеръ. — Обѣ вы глупыя дѣвчонки, и я совѣтую вамъ держать языкъ за зубами. — Брри, дикари, повидимому, вовсе не заботятся о насъ, а это слишкомъ-дурной признакъ. Должно на что-нибудь рѣшиться, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Какъ ты думаешь: можно ли положиться на эту молодую женщину?
— Слушай, старикъ, сказала Делоэрка торжественнымъ тономъ. — Вахта не была и не будетъ ирокезской женщиной: она Делоэрка душой и тѣломъ, чувствами и сердцемъ. Она также плѣнница. Плѣнники помогаютъ другъ другу. Ни слова больше. Дочь останется съ отцомъ. Вахта заботится обо всѣхъ и держитъ ухо востро.
Съ этими словами молодая дѣвушка встала и спокойно отправилась въ свой шалашъ, какъ-будто ей не было никакого дѣла до блѣднолицыхъ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
правитьI.
правитьThere's tricks i'the world; and hems, and beats her heart;
Spurns enviously at straws; speaks things in doubt
That carry but half sense; her speech is nothiur,
Jet the unsuspected use of it doth move
The heavers to collection.
Въ ту пору, какъ Гетти совершала свои миссіонерскія похожденія въ лагерѣ Гуроновъ или Ирокезовъ, товарищи ея, оставленные въ ковчегѣ, благополучно прибыли въ замокъ и погрузились въ глубокій сонъ. Могиканъ и Дирслэйеръ два-три-раза просыпались въ-продолженіе ночи, осматривали поверхность и окрестности озера, и увѣрившись, что все спокойно, засыпали опять какъ люди, которыхъ нелегко было лишить естественнаго покоя. Но съ разсвѣтомъ Дирслэйеръ пробудился и сдѣлалъ свои личныя распоряженія на цѣлый день, между-тѣмъ, какъ его товарищъ, проведшій сряду нѣсколько безпокойныхъ ночей, пролежалъ на своей постелѣ до восхожденія солнца. Юдиѳь также, противъ обыкновенія, не совсѣмъ рано проснулась въ этотъ день, такъ какъ съ вечера она долго металась на подушкѣ, не смыкая глазъ. Но прежде, чѣмъ солнце появилось надъ восточными холмами, всѣ обитатели замка были уже на ногахъ, потому-что въ этихъ странахъ никто вообще не остается на постелѣ послѣ появленія великаго свѣтила.
Чингачгукъ былъ занятъ своимъ лѣснымъ туалетомъ, когда Дирслэйеръ вошелъ въ каюту ковчега и бросилъ ему нѣсколько штукъ грубаго, но уютнаго, легкаго платья, принадлежавшаго Гуттеру.
— Юдиѳь прислала это для твоего употребленія, любезный шейхъ, сказалъ Дирслэйеръ, бросая куртку и штаны къ ногамъ Индійца: — потому что крайне неблагоразумно разгуливать тебѣ въ военной одеждѣ. Вымой хорошенько свое лицо, такъ, чтобы не осталось на щекахъ грозныхъ слѣдовъ этой уморительной раскраски. Вотъ и шляпа, которая придастъ тебѣ почтенный видъ американской цивилизаціи, какъ говорятъ миссіонеры. Вспомни, что Вахта подлѣ насъ, и занимаясь этой дѣвушкой, мы должны въ то же время заботиться и о другихъ. Знаю, что тебѣ далеко не по сердцу всѣ эти платья, выкроенныя для бѣлыхъ людей; но что же дѣлать, любезный другъ: необходимость иной разъ сильнѣе всякой привычки.
Чингачгукъ осмотрѣлъ предлагаемый костюмъ съ рѣшительнымъ отвращеніемъ, однакожь, повидимому, совершенно понялъ настоятельную необходимость преобразиться въ новаго человѣка. Если бы въ-самомъ-дѣлѣ Ирокезы открыли въ замкѣ или его окрестностяхъ краснаго человѣка, это могло бы увеличить ихъ недовѣрчивость и обратило бы ихъ подозрѣнія на свою плѣнницу. Имѣя въ виду такія опасенія, молодой влюбленный Индіецъ готовъ былъ согласиться на все, чтобы тѣмъ вѣрнѣе упрочить свой успѣхъ. Повертѣвъ еще разъ съ очевиднымъ небреженіемъ и насмѣшкой всѣ эти статьи ненавистнаго костюма, Чингачгукъ напялилъ на себя штаны, куртку и жилетъ, и нахлобучился огромной шляпой съ широкими полями, слѣдя во всемъ наставленіямъ своего пріятеля. Въ этомъ новомъ костюмѣ, онъ сдѣлался настоящимъ колонистомъ, и только цвѣтъ кожи еще обличалъ въ немъ краснаго дикаря. Это послѣднее обстоятельство не внушало, однакожь, большихъ опасеній, потому-что съ берега, безъ помощи подзорной трубки, невозможно было вглядѣться въ черты лица, и къ тому же самъ Дирслэйеръ до того загорѣлъ отъ солнца, что почти ничѣмъ не отличался отъ Могикана.
Трое островитянъ, если мы можемъ употребить здѣсь это выраженіе, были молчаливы, серьёзны и задумчивы въ-продолженіе утренней закуски. Черты Юдиѳи обличали; что она провела тревожную ночь, между-тѣмъ, какъ мужчины думали о событіяхъ, которыя могли случиться въ этотъ день. Дирслэйеръ и молодая дѣвушка помѣнялись нѣсколькими комплиментами, не говоря, однакожь, ничего о своемъ взаимномъ положеніи. Наконецъ, Юдиѳь, передъ выходомъ изъ-за стола, первая прервала всеобщее молчаніе.
— Страшно подумать, Дирслэйеръ, что нашимъ плѣнникамъ и бѣдной Гетти грозитъ, можетъ-быть, величайшая опасности. Мы непремѣнно должны сегодня что-нибудь придумать для ихъ освобожденія.
— Я готовъ на все, Юдиѳь, если мнѣ укажутъ на благонадежныя средства. Знаю очень-хорошо, что не бездѣлица попасть въ руки красно-кожихъ, послѣ несчастныхъ попытокъ, которыя завели въ ихъ станъ вашего отца и Генриха Марча. Такой бѣды, признаюсь, я не пожелалъ бы и лютѣйшему врагу, тѣмъ менѣе своему товарищу, съ которымъ путешествовалъ и дѣлилъ хлѣбъ-соль. Можетъ-быть, вы, Юдиѳь, имѣете въ виду какой-нибудь планъ!
— Самое лучшее средство, по моему мнѣнію, задобрить этихъ дикарей какими-нибудь подарками. Ирокезы, я знаю, очень жадны до подарковъ, и надобно доказать, что для нихъ гораздо выгоднѣе присвоить себѣ здѣсь, на мѣстѣ, какую нибудь драгоцѣнность, чѣмъ вести обоихъ плѣнниковъ къ Французамъ.
— Этотъ планъ недуренъ, Юдиѳь, если точно будутъ у насъ подъ руками такія вещи, которыя могутъ соблазнить жаднаго Индійца. Домъ вашего батюшки очень удобенъ и построенъ съ большимъ искусствомъ; по ни откуда не видно, чтобы въ немъ хранились большія драгоцѣнности. Есть, правда, здѣсь хорошій карабинъ и боченокъ съ порохоімъ; но по моему, двухъ человѣкъ за бездѣлицу не выкупишь… къ-тому же еще…
— Что такое? спросила Юдиѳь съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ, замѣтивъ, что молодой человѣкъ не рѣшался высказать своей мысли, вѣроятно, изъ опасенія ее огорчить.
— Дѣло въ томъ, видите ли: Французы обѣщали за непріятельскіе волосы такія деньги, за которыя можно купить отличный карабинъ, ни чуть не хуже какъ у старика Гуттера, и по-крайней-мѣрѣ два такихъ же боченка съ порохомъ
— Это ужасно! проговорила молодая дѣвушка, пораженная простымъ и яснымъ изложеніемъ дѣла. — Но вы забываете, Дирслэйеръ, мои наряды, между-тѣмъ, какъ я увѣрена, что ими можно бросить пыль въ глаза ирокезскихъ женщинъ.
— Ваша правда, Юдиѳь; но достанетъ ли у васъ самихъ охоты и желанія отказаться отъ своихъ драгоцѣнностей изъ за такихъ побужденій? Я зналъ людей очень храбрыхъ, но только до наступленія опасности; зналъ и такихъ, которые, выслушавъ разсказъ о бѣдномъ семействѣ, готовы были отдать съ себя все до послѣдней рубашки; но потомъ, какъ скоро приходилось исполнить на дѣлѣ великодушныя мысли, имъ становилось жаль самой незначительной бездѣлицы. Къ-тому же, Юдиѳь, вы красавица: какъ же вамъ отказаться отъ вещей, которыя столько содѣйствуютъ къ возвышенію вашей красоты? Это нелегко.
Утѣшительный намекъ на прелести молодой дѣвушки значительно ослабилъ въ ней непріятное впечатлѣніе, произведенное сомнѣніемъ молодаго охотника въ ея дочерней привязанности. Если бы другой кто выразилъ такія же чувства, комплиментъ, вѣроятно, былъ бы забытъ въ первоначальномъ негодованіи; но грубая и наивная откровенность такого простака, какъ Дирслэйеръ, имѣла особую прелесть для молодой дѣвушки; поэтому, не смотря на свою краску и бѣглый огонь, проблеснувшій въ ея взорахъ, она не могла серьёзно разсердиться на человѣка съ доброю и совершенно откровенною душою. Въ слезахъ ея выразился невольный упрекъ, но она умѣла подавить эту мгновенную вспышку, и отвѣчала дружескимъ тономъ:
— Я увѣрена, Дирслэйеръ, къ делоэрскимъ дѣвушкамъ вы гораздо снисходительнѣе, и не мнѣ, разумѣется, перемѣнить ваше мнѣніе насчетъ бѣлыхъ женщинъ. Такъ и быть, однакожъ, испытайте меня, и если увидите, что я пожалѣю какую-нибудь ленту, тряпку или перо, думайте тогда и говорите обо мнѣ, что вамъ угодно; я охотно подчиняюсь вашему суду.
— Полно такъ ли, Юдиѳь? Желаю, чтобы вы не раскаялись. Правдивый судья всего рѣже встрѣчается за землѣ. Это говоритъ даже старикъ Таменундъ, самый премудрый вѣщунъ между Делоэрами, и точно такимъ же образомъ должны думать всѣ тѣ, которые имѣли случай проживать въ различныхъ человѣческихъ обществахъ. Люблю правдиваго человѣка, Чингачгукъ: его глаза не покрываются мракомъ, какъ скоро онъ смотритъ на своихъ враговъ, и они горятъ самымъ яркимъ блескомъ, когда онъ имѣетъ дѣло съ своими друзьями. Онъ употребляетъ свой разумъ съ единственною мыслью вникать въ настоящую сущность вещи, не придавая ей ложныхъ свойствъ и признаковъ, какихъ она вовсе не имѣетъ. Не трудно найдти людей, которые хвастаются своимъ правосудіемъ, но чрезвычайно трудно встрѣтиться на самомъ дѣлѣ съ безпристрастнымъ и совершенно правдивымъ судьею. Сколько разъ видѣлъ я Индійцевъ, думающихъ своими поступками угодить Великому Духу, тогда какъ на дѣлѣ они угождали только своимъ наклонностямъ и противоестественнымъ привычкамъ! Ослѣпленный жалкой страстью, бѣдный человѣкъ, красный или бѣлый, теряетъ всякую возможность добраться до истины, которую иной разъ поймать такъ же легко, какъ этихъ окуней, что пыряютъ вокругъ з4мка старика Тома.
— Вы совершенію правы, Дирслэйеръ, отвѣчала Юдиѳь съ лучезарною улыбкой на устахъ: — и я увѣрена, любовь къ правосудію будетъ одушевлять васъ во всемъ, что касается до меня. Надѣюсь также, вы будете руководиться своимъ собственнымъ судомъ, не обращая никакого вниманія на злыя сплетни Скораго-Гэрри. Такой человѣкъ, какъ Генрихъ Марчъ, способенъ оклеветать женщину единственно за то, что она осмѣлилась имѣть о немъ свое самостоятельное мнѣніе.
— Я не намѣренъ придавать особенной важности словамъ Генриха Марча: пусть онъ разсудителенъ и умепъ; но это не мѣшаетъ мнѣ имѣть собственныя уши и глаза.
— Довольно! Перестанемъ толковать объ этомъ! вскричала Юдиѳь въ порывѣ негодованія. — Станемъ лучше говорить о томъ, какъ выкупить моего отца. Я согласна съ вами, Дирслэйеръ: Индійцы едва-ли захотятъ освободить своихъ плѣнниковъ за такіе пустяки, какъ мои наряды или боченокъ съ порохомъ; но вы забываете еще большой сундукъ.
— Ну, да, и въ-самомъ-дѣлѣ. Бываютъ случаи, когда безъ грѣха можно пожертвовать фамильной тайной, и настоящій случай, конечно, самый важный. А кстати: батюшка вашъ давалъ ли вамъ какія-нибудь особыя приказанія насчетъ этого сундука?
— Никакихъ и никогда, Дирслэйеръ. Батюшка увѣренъ, что эти стальныя полосы и огромные замки лучше всего ручаются за его безопасность.
— Форма этого сундука удивительна и загадочна во всѣхъ отношеніяхъ, сказалъ Дирслэйеръ, вставая съ мѣста и подходя ближе къ предмету своего удивленія. — Какъ ты думаешь, Чингачгукъ? такого дерева намъ съ тобою нигдѣ не приходилось видѣть въ здѣшнихъ лѣсахъ. Это вѣдь не то, что черный орѣшникъ, и однакожь чрезвычайно красивое дерево.
Чингачгукъ подошелъ къ сундуку и принялся осматривать его съ величайшимъ вниманіемъ.
— Нѣтъ, Дирслэйеръ, сказалъ онъ, ощупавъ всѣ его части: — ничего подобнаго нѣтъ и быть не можетъ въ этихъ странахъ. Я знаю всѣ возможныя породы дуба, клена, вяза, орѣшника, но никогда не видалъ я ничего общаго съ этимъ замѣчательнымъ деревомъ. Юдиѳь! Ирокезы за одинъ этотъ сундукъ согласятся отпустить вашего отца. Такъ я думаю.
— Еще бы! Но мы постараемся, Дирслэйеръ, заключить выгодную сдѣлку съ этими дикарями. Сундукъ, какъ видно по всему, биткомъ набитъ разными вещами, и гораздо лучше отдать половину, чѣмъ все вдругъ. Батюшка слишкомъ дорожитъ этимъ сундукомъ, и ужь конечно не безъ причины.
— Разумѣется, Юдиѳь, и вамъ, вѣроятно, хотѣлось бы отъискать эту причину. Вотъ три замка: гдѣ же ключи?
— Я не видала ключей, а думать надо, что они есть. Гетти говорила, что батюшка часто въ ея присутствіи отпиралъ и запиралъ сундукъ.
— Ключи не могутъ висѣть на воздухѣ, и природа не дала имъ способности держаться на водѣ. Если есть ключъ, должно быть и мѣсто, Юдиѳь, куда его кладутъ.
— Само-собою разумѣется, и вѣроятно мы найдемъ его безъ труда, если станемъ искать.
— Это касается васъ, Юдиѳь, и только васъ однихъ. Сундукъ принадлежитъ вамъ или вашему батюшкѣ, и господинъ Гуттеръ не мой отецъ, а вашъ. Притомъ, любопытство характеристическій недостатокъ женщины, а не мужчины, и въ этомъ отношеніи всѣ возможныя причины на вашей сторонѣ. Стало-быть, вы сами должны рѣшить, должно или нѣтъ открыть этотъ сундукъ.
— Могу ли я колебаться, Дирслэйеръ, какъ скоро жизнь моего отца въ опасности? Давайте искать ключъ, и если найдемъ, отпирайте сундукъ и берите изъ него все, что, по вашему мнѣнію, пригодится для выкупа нашихъ плѣнныхъ.
— Объ этомъ успѣемъ натолковаться въ свое время: станемъ прежде искать ключъ. Чингачгукъ, у тебя глаза какъ у мухи, и догадливость твоя необыкновенна: не можешь ли какъ-нибудь догадаться теперь, куда Томъ-Плывучій вздумалъ положить свой ключъ отъ этого замѣчательнаго сундука?
До этой минуты, Могиканъ не принималъ никакого участія въ разговорѣ; но теперь, когда обратились къ нему, онъ отошелъ отъ сундука, и началъ озираться вокругъ, стараясь угадать мѣсто, куда бы старикъ могъ запрятать свои ключи. Юдиѳь и Дирслэйеръ послѣдовали его примѣру, и дружные ихъ поиски начались въ одну и ту же минуту. Было ясно, что вождѣленный ключъ не могъ быть положенъ въ обыкновенный шкапъ или ящикъ, безъ крышки или затвора, поэтому никто въ нихъ и не заглядывалъ; но всѣ обратили свои взоры на потаенныя и скрытныя лазейки, годныя для секретныхъ назначеній. Такимъ-образомъ первая комната была осмотрѣна сверху до низу, вдоль и поперегъ, но безъ всякаго успѣха, и затѣмъ они перешли въ гуттерову спальню. Въ этой части дома была и такая мёбель, которая въ частности посвящалась для употребленія покойной супруги владѣльца; осмотрѣли и здѣсь всѣ возможныя лазейки, но опять безъ успѣха.
Зашли въ спальню двухъ сестеръ, раздѣленную на двѣ половины, изъ которыхъ одна, заваленная различными принадлежностями щегольскаго туалета, очевидно принадлежала Юдиѳи; другая, скромная и простая, назначалась для ея сёстры. Чингачгукъ, при первомъ взглядѣ, понялъ, въ чемъ дѣло, и не преминулъ сообщить втихомолку своему пріятелю нѣсколько замѣчаній на делоэрскомъ языкѣ.
— Что жь тутъ удивительнаго, Великій-Змѣй? отвѣчалъ Дирслэйеръ. — Старшая сестра, какъ необыкновенная красавица, до излишества любитъ всѣ эти наряды, между-тѣмъ, какъ младшая выбираетъ вещи, сообразныя съ ея простой и скромною душою. Это въ порядкѣ вещей. Есть, однакожь, свои добродѣтели у Юдиѳи, точно такъ же, какъ и Гетти имѣетъ свои существенные недостатки.
— И Слабый-Умъ видѣлъ, какъ отпирали сундукъ? спросилъ Чингачгукъ съ выраженіемъ особеннаго любопытства.
— Да! Это, впрочемъ, ты слышалъ и самъ изъ ея собственныхъ устъ. Не довѣряя старшей дочери, старикъ Гуттеръ, какъ видно, совершенно полагается на скромность простодушной Гетти.
— Стало-быть, ключъ спрятанъ только отъ Дикой-Розы? спросилъ Чингачгукъ, окрестившій съ самаго начала этимъ именемъ бѣлую красавицу.
— Конечно, конечно, Старикъ Гуттеръ довѣряетъ одной, и сомнѣвается въ другой. На это, разумѣется, есть у него свои основательныя причины.
— Гдѣ же лучше укрыть ключъ отъ взоровъ Дикой-Розы, какъ не между грубыми платьями Слабаго-Ума?
Дирслэйеръ обомлѣлъ при этой необыкновенной сметливости, и во всѣхъ чертахъ его лица выразилось самое наивное изумленіе, когда онъ обратился къ проницательному Могикану.
— Не напрасно племя Делоэровъ прозвало тебя Великимъ-Змѣемъ, любезный другъ: ты заслужилъ это прозвище и умомъ и дѣлами. Да, Чингачгукъ, твоя правда: особа, влюбленная въ наряды, не захочетъ рыться между скромными платьями, и я увѣренъ, напримѣръ, что нѣжные пальчики Юдиѳи никогда не дотрогивались до этой грубой юбки, по-крайней-мѣрѣ, съ той поры, какъ она познакомилась съ офицерами. Впрочемъ, какъ знать, ключъ можетъ висѣть какъ на этомъ гвоздѣ, такъ и въ другихъ мѣстахъ. Сними юбку, и сейчасъ увидимъ, точно ли ты искусный вѣщунъ.
Чингачгукъ сдѣлалъ то, чего отъ него требовали, но не нашелъ ключа. На ближайшемъ гвоздѣ висѣлъ большой карманъ, пустой, повидимому, но довольно подозрительный по своему объему. Сняли и его. Этимъ временемъ вниманіе Юдиѳи было обращено на обоихъ собесѣдниковъ, занятыхъ, ей казалось, совершенно безполезными поисками, и она сказала съ большою живостію:
— Зачѣмъ вы роетесь въ этихъ платьяхъ бѣдной нашей Гетти? Разумѣется, здѣсь мы ничего не найдемъ.
Едва вылетѣли эти слова изъ прелестныхъ устъ молодой дѣвушки, какъ Чингачгукъ вынулъ изъ кармана вождѣленный ключъ. Юдиѳь немедленно догадалась, отъ-чего пріятелямъ вздумалось обыскивать грубыя платья, и лицо стыдливой красавицы покрылось живѣйшимъ румянцемъ. Она закусила губы и не сказала ни слова. Дирслэйеръ и его товарищъ, по врожденной скромности, воздержались въ свою очередь отъ всякихъ шутокъ и непріятныхъ намековъ. Когда всѣ трое вышли опять въ большую комнату, гдѣ находился сундукъ, Дирслэйеръ, взявъ ключъ изъ рукъ Могикана, безъ труда убѣдился, что имъ можно отпирать всѣ три замка. Затѣмъ, положивъ ключъ на крышку сундука, онъ сдѣлалъ знакъ своему пріятелю, что имъ неприлично болѣе оставаться въ этой комнатѣ.
— Это, Юдиѳь, фамильный сундукъ, сказалъ онъ: — и въ немъ, вѣроятно, скрыты фамильные секреты. Чингачгукъ и я уйдемъ въ ковчегъ, чтобъ осмотрѣть лодки и весла, а вы между-тѣмъ откроете сундукъ, и увидите, есть ли въ немъ или нѣтъ дорогіе предметы, которыми можно было бы выкупить нашихъ плѣнниковъ. Когда вы кончите этотъ розъискъ, потрудитесь позвать насъ, и мы рѣшимъ втроемъ, что должно думать о вашихъ находкахъ.
— Погодите, Дирслэйеръ! вскричала молодая дѣвушка, когда пріятели хотѣли идти. — Я не тронусь съ мѣста и не подойду къ этому сундуку, если вы не будете здѣсь. Батюшка и Гетти сочли нужнымъ укрывать отъ меня свои завѣтныя вещи, и я не хочу къ нимъ прикасаться одна. Оставайтесь здѣсь со мною, и будьте моими свидѣтелями.
— Юдиѳь разсуждаетъ основательно; какъ ты думаешь, Великій-Змѣй? Взаимная довѣренность и согласіе ручаются за общую безопасность. Пусть сундукъ открывается при насъ, и если въ-самомъ-дѣлѣ заключаются въ немъ фамильныя тайны, каждый изъ насъ, конечно, съумѣетъ быть нѣмымъ, гдѣ этого требуетъ необходимость. Хорошо, Юдиѳь, мы останемся съ вами; но все же напередъ позвольте намъ взглянуть на озеро и на ковчегъ, потому-что не вдругъ, вѣроятно, мы опростаемъ этотъ громадный сундукъ.
Они оба вышли на платформу. Дирслэйеръ, вооруженный подзорной трубкой, принялся осматривать берега, между-тѣмъ, какъ Индіецъ озирался по всѣмъ сторонамъ, отъискивая на озерѣ слѣдовъ хитраго непріятеля. Не открывъ и не замѣтивъ ничего, способнаго возбудить какія-нибудь подозрѣнія, пріятели опять вошли въ комнату, гдѣ ожидала ихъ Юдиѳь.
Съ того времени, какъ стала себя помнить, Юдиѳь всегда сохраняла какое-то странное уваженіе къ этому сундуку. Ни ея отецъ, ни мать никогда не говорили о немъ въ ея присутствіи, заключивъ, повидимому, тайное условіе не дѣлать на него никакихъ намековъ, какъ скоро рѣчь заходила о вещахъ, которыя лежали подлѣ или на его крышкѣ. Это обстоятельство, отъ продолжительной привычки, совсѣмъ не казалось страннымъ, и Юдиѳь только недавно обратила на него вниманіе. Притомъ, между Гуттеромъ и его старшею дочерью не было никогда особенной короткости и совершенной искренности. Случалось, былъ онъ снисходителенъ и благосклоненъ, но вообще казался въ-отношеніи къ ней строгимъ и суровымъ. Молодая дѣвушка никогда не могла позволить себѣ совершенной короткости въ обхожденіи съ отцомъ, и скрытность между ними увеличивалась съ годами. Съ самаго младенчества, загадочный сундукъ сдѣлался для нея чѣмъ-то въ родѣ фамильной святыни, о которой не слѣдуетъ даже говорить. Наступило теперь время, когда сущность этой святыни должна объясниться сама собою.
Замѣтивъ, что пріятели съ безмолвнымъ вниманіемъ слѣдили за всѣми ея движеніями, молодая дѣвушка, опустивъ руку, сдѣлала усиліе, чтобы приподнять крышку, но безъ всякаго успѣха: крышка не приподнялась ни на волосъ. Зная, между-тѣмъ, что замки отперты, и не было больше никакихъ внѣшнихъ препятствій къ открытію сундука, Юдиѳь, преодолѣваемая паническимъ страхомъ, приписала это сопротивленіе сверхъестественной силѣ, негодующей на нечестивую попытку.
— Я не могу, Дирслэйеръ, приподнять крышки, сказала она: — не лучше ли намъ совсѣмъ отказаться отъ этого намѣренія, и поискать другихъ средствъ для освобожденія нашихъ плѣнниковъ?
— Нѣтъ, Юдиѳь, нечего объ этомъ и думать. Если не представимъ хорошаго выкупа, плѣнники останутся навсегда во власти нашихъ враговъ. Крышку вы не можете открыть, разумѣется, потому только, что она слишкомъ-тяжела для вашихъ силъ.
Говоря такимъ образомъ, Дирслэйеръ самъ принялся за дѣло, и черезъ минуту крышка уступила его усиліямъ. Юдиѳь задрожала всѣми членами, когда бросила первый взглядъ на внутренность сундука; но мало-по-малу она оправилась отъ этого испуга, замѣтивъ, что кусокъ вышитаго по краямъ полотна совершенно закрывалъ остальную поклажу.
— Вотъ и весь грузъ передъ нашими глазами, сказалъ Дирслэйеръ. — Мы должны теперь осторожно перебирать и пересматривать каждую вещь, а это отниметъ довольно времени. Змѣй, потрудись принести скамейки, а я покамѣстъ выложу на полъ это полотно.
Чингачгукъ повиновался. Дирслэйеръ учтиво поставилъ одинъ табуретъ для Юдиѳи, взялъ другой для себя, и началъ съ большою осторожностію развертывать полотно, какъ-будто ожидая, что увидитъ драгоцѣннѣйшія вещи. Первыми предметами, бросившимися въ глаза, были мужскія платья изъ тонкой прекрасной матеріи, сшитыя, очевидно, по современной модѣ, и богато украшенныя. Особенно замѣчательнымъ показалось верхнее малиновое платье съ петлицами, вышитыми золотомъ. Это, однакожь, былъ не мундиръ, а скорѣе часть изъ костюма человѣка, принадлежавшаго къ высшему обществу; платье было сшито въ ту эпоху, когда костюмъ строго согласовался съ общественнымъ положеніемъ. При видѣ такого пышнаго и блестящаго кафтана, Чингачгукъ не могъ удержаться отъ невольнаго восклицанія, и было ясно, что глаза Индійца слишкомъ разгорѣлись на эту вещь. Дирслэйеръ съ негодованіемъ взглянулъ на своего друга, и, не обращаясь ни къ кому въ особенности, сдѣлалъ замѣчаніе такого рода:
— Индіецъ всегда Индіецъ, будь онъ, пожалуй, проницателенъ какъ Змѣй. Всякая блестящая бездѣлка его отуманитъ и выведетъ изъ себя. Впрочемъ, и то сказать: кафтанъ удивительный, и должно быть, очень-дорогой. Ну, Юдиѳь, если это платье было въ свое время сдѣлано для вашего батюшки, я не удивляюсь вашей чрезмѣрной склонности къ нарядамъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала съ живостію молодая дѣвушка. — Мой отецъ никогда не носилъ этого платья; оно слишкомъ-длинно и очевидно сшито не для него.
— Пожалуй и такъ. Вотъ что, Чингачгукъ: кафтанъ какъ разъ приходится на твой ростъ: примѣрь его, если хочешь, а мы полюбуемся на тебя.
Чингачгукъ безъ всякихъ отговорокъ согласился сдѣлать заманчивый опытъ, и, сбросивъ старую истасканную куртку старика Гуттера, немедленно украсилъ свою особу щегольскимъ платьемъ знатнаго барина. Восторгъ Индійца былъ неподдѣльный и самый поэтическій: онъ разъ двадцать смотрѣлъ на себя въ маленькое зеркало, употреблявшееся Гуттеромъ для бритья, и желалъ отъ души, чтобъ Вахта могла видѣть его въ эту минуту.
— Довольно, Змѣй! пощеголялъ на свой пай и будетъ съ тебя, сказалъ неумолимый Дирслэйеръ. — Эти платья не для нашего брата. Нѣтъ для тебя наряда приличнѣе сокольихъ перьевъ, байковыхъ одѣялъ и вампума, точно такъ же, какъ моимъ обыкновеннымъ нарядомъ должны быть звѣриныя шкуры, кожаные чулки и крѣпкіе мокассины. Да, Юдиѳь, и мокассины: хотя я человѣкъ бѣлый, а долженъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ для своего удобства подражать красно-кожимъ. Безъ мокассиновъ былобъ слишкомъ-неловко бродить по этимъ лѣсамъ.
— Я не вижу, Дирслэйеръ, возразила Юдиѳь: — отъ-чего не ко всякому идетъ малиновое платье. Признаюсь, мнѣ бы очень хотѣлось посмотрѣть на васъ въ этомъ щегольскомъ кафтанѣ.
— Мнѣ надѣть щегольской кафтанъ знатнаго вельможи! Съ чего вы это взяли, Юдиѳь? Я еще, слава Богу, не сошелъ съ ума. Простой охотникъ американскихъ лѣсовъ, я очень-хорошо понимаю, что идетъ ко мнѣ или не идетъ.
— Я съ своей стороны думаю, Дирслэйеръ, что какіе-нибудь гарнизонные вертопрахи съ фальшивымъ языкомъ и фальшивымъ сердцемъ всего менѣе имѣютъ право украшать себя этими блистательными перьями: почести и отличія всегда и вездѣ должны быть достояніемъ людей честныхъ и правдивыхъ.
— Что же за особая почесть для меня, Юдиѳь, если я прикроюсь малиновыми галунами, какъ индійскій шейхъ, получающій свои подарки изъ Квебека? Нѣтъ, я хочу быть такимъ, каковъ есть, ни лучше, ни хуже. Чингачгукъ, положи кафтанъ подлѣ сундука, и посмотримъ, что тамъ ещё.
За принадлежностями мужскаго костюма, изящными и богатыми, слѣдовали женскіе наряды, и прежде всего прекрасное парчевое платье, рѣшительно отуманившее голову Юдиѳи. Ничего подобнаго до этой поры не видала молодая дѣвушка, знавшая, однакожь, всѣ возможныя подробности дамскаго туалета. Ея восторгъ и очарованіе были необузданны, какъ у своенравнаго ребенка, и она непремѣнно въ ту же минуту хотѣла примѣрить щёгольское платье. Съ этой цѣлью, она удалилась въ свою комнату, и, скинувъ свой обыкновенный уборъ, кокетливо надѣла на себя парчевое платье, которое какъ-нельзя-лучше пристало къ ея тонкой таліи и роскошнымъ, совершенно развившимся формамъ. Когда она вошла, Чингачгукъ и Дирслэйеръ, занятые этимъ временемъ разборомъ мужскихъ платьевъ, вдругъ оба вскочили съ своихъ мѣстъ, и невольными восклицаніями обнаружили свое изумленіе. Притворившись, что не замѣчаетъ произведеннаго вгіечатлѣпія, молодая дѣвушка сѣла на свое мѣсто съ достоинствомъ королевы, и попросила продолжать ревизію сундука.
— Ступайте къ Мингамъ такъ какъ вы есть, сказалъ Дирслэйеръ: — назовитесь королевой, бросьте на нихъ величественный взоръ, и старикъ Гуттеръ немедленно получитъ свободу вмѣстѣ съ товарищами своего плѣна.
— Я никакъ не думала, что вы способны къ лести, возразила молодая дѣвушка, очень-довольная искреннимъ комплиментомъ. — До-сихъ-поръ я уважала васъ, Дирслэйеръ, исключительно за вашу любовь къ истинѣ.
— И вы можете видѣть въ моихъ словахъ истину, торжественную истину, Юдиѳь, и ничего болѣе. Никогда мои глаза не встрѣчали созданія величественнѣе того, какимъ вы представляетесь въ эту минуту. Видѣлъ я красавицъ на своемъ вику, бѣлыхъ и красныхъ, видѣлъ ихъ издалека и вблизи; но ни одна изъ нихъ не можетъ выдержать ни малѣйшаго сравненія съ тѣмъ, чѣмъ вы кажетесь въ эту счастливую минуту — ни одна, и никогда!
И Дирслэйеръ не преувеличивалъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, никогда Юдиѳь съ своими влажными глазами, исполненными чувствительности и томной нѣги, не была такъ очаровательна, какъ при этихъ словахъ молодаго человѣка. Счастливая минута! Еще разъ онъ пристально взглянулъ на восторженную красавицу, покачалъ головой, и безмолвно началъ продолжать свои изслѣдованія.
Они нашли потомъ нѣсколько добавочныхъ принадлежностей женскаго туалета, равно изящныхъ и богатыхъ, какъ парчевое платье. Все это безмолвно положено къ ногамъ Юдиѳи, какъ-будто владѣніе такими вещами принадлежало ей по праву. Молодая дѣвушка примѣрила еще двѣ-три штуки, между-прочимъ перчатки и кружева, дополнившія въ совершенствѣ ея щегольской костюмъ. Пересмотрѣвъ такимъ-образомъ эти мужскіе и женскіе уборы, они нашли другое полотно, покрывавшее остальныя вещи сундука. На минуту Дирслэйеръ остановился, погруженный въ раздумье.
— У всякаго, я полагаю, есть свои тайны, сказалъ онъ — и каждый имѣетъ право беречь ихъ сколько ему угодно. Мы уже отъискали въ этомъ сундукѣ довольно вещей, годныхъ для удовлетворенія нашихъ нуждъ: не лучше ли намъ остановиться на этомъ, не развертывая другаго покрывала?
— Не-ужь-то, Дирслэйеръ, вы хотите предложить эти платья Ирокезамъ въ обмѣнъ за нашихъ плѣнниковъ? съ живостію спросила Юдиѳь.
— Разумѣется. Зачѣмъ же иначе мы и рылись въ чужомъ сундукѣ? Этотъ богатый кафтанъ, безъ всякаго сомнѣнія, соблазнитъ главнаго ирокезскаго шейха, и будь у него жена или дочка, охотница до нарядовъ, это пышное платье удовлетворитъ самымъ взъискательнымъ требованіямъ отчаянной щеголихи.
— Вы такъ думаете, Дирслэйеръ, отвѣчала озадаченная молодая дѣвушка — но зачѣмъ и къ чему такой нарядъ для индійской женщины? Нельзя же ей носить его въ дымной избушкѣ, или таскаться по лѣсамъ, цѣпляясь за сучья въ густомъ кустарникѣ и хворостѣ.
— Все это правда, Юдиѳь, и вы даже можете сказать, что эти платья никуда не годятся для этого климата. Вашъ батюшка, я увѣренъ, не имѣетъ никакой нужды въ этихъ нарядахъ, и, стало-быть, нисколько не станетъ ихъ жалѣть, когда ими будетъ куплена его свобода. Генрихъ Марчъ пойдетъ въ придачу.
— Но развѣ Томасъ Гуттеръ никого не имѣетъ въ своей семьѣ, кому могли бы пригодиться эти наряды? И вамъ, Дирслэйеръ, не-ужь-то не было бы пріятно взглянуть когда-нибудь, хоть для шутки, на его дочь, одѣтую въ богатое парчевое платье?
— Понимаю вашу мысль, Юдиѳь, совершенно понимаю. Я готовъ еще разъ повторить, что въ этомъ нарядѣ вы такъ же величественны, какъ солнце, когда оно встаетъ или заходитъ въ октябрьскій день, и ваша красота, безъ сомнѣнія, гораздо болѣе украшаетъ нарядъ, чѣмъ нарядъ содѣйствуетъ къ украшенію васъ самихъ. Но есть свои особыя назначенія въ одеждѣ, какъ и въ другихъ вещахъ. Простой воинъ, напримѣръ, дѣлаетъ, по моему мнѣнію, очень-дурно, когда, собираясь на войну, росписываетъ свое тѣло, какъ опытный предводитель, уже не разъ доказавшій свою храбрость. То же должно сказать и объ одеждѣ. Вы ни больше ни меньше, какъ дочь Томаса Гуттера, между-тѣмъ, какъ это платье очевидно сдѣлано для знатной дамы, можетъ-быть, для губернаторской жены или дочери. На мои глаза, Юдиѳь, скромная молодая дѣвушка всего прелестнѣе тогда, когда одѣвается по своему состоянію, не употребляя безполезныхъ и смѣшныхъ усилій выйдти изъ своего круга. Притомъ, если во всей колоніи найдется милое созданіе, которое безъ всякихъ нарядовъ можетъ вполнѣ положиться на свои природныя прелести, такъ это безъ сомнѣнія вы, Юдиѳь Гуттеръ.
— Сію же минуту я сброшу эти тряпки, вскричала Юдиѳь, стремительно выбѣгая изъ комнаты — и пусть онѣ не достаются ни мнѣ, ни другой какой бы то ни было женщинѣ.
— Вотъ, Змѣй, всѣ эти женщины выкроены по одной мѣркѣ, съ улыбкой сказалъ Дирслэйеръ, обращаясь къ своему другу. — Онѣ любятъ наряды, но еще больше влюблены въ свою природную красоту. Какъ бы то ни было, я очень-радъ, что она согласилась разстаться съ этой мишурой. Вахта, я полагаю, тоже была бы очень-хороша въ этомъ нарядѣ: не такъ ли, Чингачгукъ?
— Вахта красно-кожая дѣвушка, и нѣтъ ей надобности раскрашиваться чужими перьями, отвѣчалъ Индіецъ. — Всѣ мы должны одѣваться такъ, чтобъ пріятелямъ не было нужды освѣдомляться, какъ насъ зовутъ. Дикая-Роза прекрасна и величественна сама-посебѣ, и всѣ эти цвѣты ничего не прибавляютъ къ ея природной красотѣ.
Затѣмъ пріятели занялись изслѣдованіемъ вопроса: должно ли рыться дальше въ гуттеровомъ сундукѣ? Въ эту минуту пришла Юдиѳь въ своемъ скромномъ полотняномъ платьѣ.
— Очень вамъ благодаренъ, Юдиѳь, сказалъ Дирслэйеръ, ласково взявъ ее за руку: — я знаю, нелегко вамъ было отказаться отъ этихъ прекрасныхъ бездѣлокъ; но повѣрьте, въ скромномъ своемъ платьѣ вы еще лучше, чѣмъ въ этомъ пышномъ нарядѣ. Дѣло теперь въ томъ: развертывать или нѣтъ это другое покрывало для достиженія нашихъ общихъ цѣлей? Мы должны теперь поступить такъ, какъ бы на нашемъ мѣстѣ поступилъ самъ старикъ Гуттеръ.
Юдиѳь была совершенно-счастлива. Скромная похвала молодаго человѣка правилась ей гораздо больше, чѣмъ великолѣпные комплименты легкомысленныхъ льстецовъ, которыми до той поры она была окружена. Искусный и ловкій льстецъ можетъ имѣть успѣхъ до-тѣхъ-поръ, пока не обратятъ противъ него его же собственнаго оружія; но человѣкъ откровенный и правдивый, хотя нерѣдко обижаетъ, высказывая горькую правду, но тѣмъ дороже и отраднѣе его похвалы, о которыхъ извѣстно, что онѣ всходятъ отъ искренняго сердца. Простодушный охотникъ съ необыкновенной скоростью убѣждалъ всѣхъ въ своей искренности: поэтому, съ одной стороны, его похвалы производили неотразимо-пріятное впечатлѣніе, между-тѣмъ, какъ съ другой, за свои нескромные отзывы, онъ могъ бы нажить безчисленное множество враговъ, если бы его характеръ не возбуждалъ невольнаго уваженіе. Случалось, онъ нерѣдко приходилъ въ соприкосновеніе съ военными и гражданскими чиновниками, и всѣ въ короткое время оказывали ему безграничную довѣренность, и больше или меньше дорожили его отзывами. Юдиѳь, въ свою очередь, съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ ожидала его похвалъ, восхищалась ими и была какъ-будто очарована всѣми его словами.
— Если бы мы знали все, что въ этомъ сундукѣ, сказала молодая дѣвушка, успокоенная немного послѣ первыхъ волненій: — можно было бы правильнѣе судить, на что должно намъ рѣшиться.
— Пожалуй и такъ, Юдиѳь, хотя, по моему мнѣнію, блѣднолицымъ не совсѣмъ прилично вникать въ тайны другихъ людей. Любопытство характеристическій недостатокъ красно-кожихъ.
— Любопытство очень-естественно для всѣхъ возможныхъ породъ, бѣлыхъ и красныхъ. Проживая въ крѣпостяхъ, я имѣла случай убѣдиться, что всѣ безъ исключенія охотники до чужихъ секретовъ.
— Ваша правда, Юдиѳь. Случается и то, что, за отсутствіемъ настоящихъ секретовъ, сочиняютъ разнаго рода небылицы: въ этомъ-то собственно и состоитъ разница между бѣлымъ и краснымъ джентльменомъ. Вотъ, напримѣръ, Змѣй, я вамъ поручусь, Юдиѳь, непремѣнно отвернетъ свою голову, если ненарокомъ заглянетъ въ чужую хижину, тогда какъ въ колоніи того только и добиваются бѣлые люди, чтобъ провѣдать насчетъ дѣлишекъ своего сосѣда. Этого, какъ вамъ угодно, похвалить нельзя. Помоему знай себя, и будетъ съ тебя, а до чужихъ вещей не касайся.
— Но этотъ сундукъ, Дирслэйеръ, наша фамильная собственность, и онъ всегда принадлежалъ моему отцу. Почему жь не разобрать этихъ вещей, какъ скоро дѣло идетъ объ освобожденіи ихъ владѣльца?
— Что правда, то правда, Юдиѳь, и я совершенно съ вами согласенъ. Какъ скоро все будетъ передъ нашими глазами, мы обсудимъ легче и правильнѣе, что можно отдать и что удержать за собой.
Впрочемъ, Юдиѳь во всемъ этомъ поступала далеко не съ такимъ безкорыстіемъ, какъ старалась увѣрить молодаго человѣка. Во-первыхъ, ей хотѣлось во что бы ни стало удержать при себѣ богатыя платья; а во-вторыхъ, ей было досадно, что младшая сестра, независимо отъ нея, владѣетъ отцовскимъ секретомъ. Очень-естественно было воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ отнять у бѣдной Гетти единственный ея перевѣсъ надъ красавицей-сестрой.
Развернули второе полотняное покрывало, и прежде всего глаза зрителей были поражены парою пистолетовъ въ серебряной оправѣ. Вѣроятно, были они очень-дороги; но въ этихъ лѣсахъ подобное оружіе не имѣло никакой цѣнности. Никто даже и не употреблялъ здѣсь пистолетовъ, кромѣ развѣ европейскихъ офицеровъ, которые не хотѣли отставать отъ своихъ привычекъ и въ глуши американскихъ лѣсовъ. Сейчасъ увидимъ, какой эффектъ произвело открытіе этого оружія.
II.
правитьВынувъ изъ сундука пистолеты, Дирслэйеръ оборотился къ Могикану, представляя для его наблюденіи эту необыкновенную для него рѣдкость.
— Дѣтское ружьецо! воскликнулъ Чингачгукъ, взявъ какъ игрушку одинъ изъ этихъ пистолетовъ.
— Нѣтъ, Чингачгукъ, эта вещица годится и для гиганта, если только онъ умѣетъ съ нею ладить. Подождемъ, однакожь: бѣлые люди иной-разъ слишкомъ-неосторожно укладываютъ въ сундуки огнестрѣльное оружіе. Дай мнѣ вглядѣться хорошенько.
Съ этими словами, Дирслэйеръ взялъ пистолетъ изъ рукъ своего друга и открылъ полку. Оказалось, что тамъ была затравка, похожая на пережженый уголь. Съ помощію шомпола увѣрились безъ труда, что пистолеты были заряжены, хотя Юдиѳь могла свидѣтельствовать, что они оставались въ сундукѣ цѣлые годы. Это открытіе въ высшей степени озадачило Индійца, имѣвшаго обыкновеніе каждый день осматривать и перезаряжать свое ружье.
— Непростительная неосторожность бѣлаго человѣка! сказалъ Дирслэйеръ, покачавъ головой. — И вѣдь рѣдкій мѣсяцъ проходитъ, чтобы не было отъ этой оплошности какой-нибудь бѣды. Странно, Юдиѳь: владѣлецъ этого ружья, стрѣляя въ какую-нибудь дичь, или въ своего врага, непремѣнно изъ трехъ разъ дѣлаетъ два промаха, а между-тѣмъ, въ случаѣ оплошности, онъ весьма-часто убиваетъ свою жену, ребенка, брата или друга! Ну, такъ вотъ, видите ли: мы окажемъ нѣкоторую услугу владѣльцу этихъ пистолетовъ, если сейчасъ же изъ нихъ выстрѣлимъ, и кстати, для насъ съ Чингачгукомъ это будетъ новый случай попробовать свою ловкость. Положи, Чингачгукъ, новую затравку; я сдѣлаю то же, и потомъ увидимъ, кто изъ насъ лучше стрѣляетъ изъ пистолета.
Минуты черезъ двѣ они вышли на платформу, и выбрали на поверхности ковчега какой-то предметъ, который долженъ былъ служить для нихъ мишенью. Юдиѳь остановилась подлѣ нихъ.
— Отступите назадъ, Юдиѳь, дальше отступите, сказалъ Дирслэйеръ. — Пистолеты заряжены давно и, пожалуй, при этомъ опытѣ можетъ встрѣтиться какая-нибудь непріятность.
— Такъ не стрѣляйте, по-крайней-мѣрѣ, вы, Дирслэйеръ, и пусть оба пистолета пробуетъ вашъ пріятель; а всего лучше, если вы просто разрядите ихъ, не стрѣляя.
— Вотъ ужь это нехорошо, Юдиѳь, и, пожалуй, нѣкоторые люди могли бы подумать, что мы трусимъ, хотя это было бы совершенно-несправедливо. Нѣтъ, Юдиѳь, мы будемъ стрѣлять, только мнѣ сдается, что едва-ли кто изъ насъ найдетъ въ этомъ поводъ похвастаться своимъ искусствомъ.
Юдиѳь въ сущности была дѣвушка храбрая, и ружейный выстрѣлъ испугать ея не могъ. Ей случалось самой стрѣлять изъ ружья, и даже одинъ разъ она застрѣлила оленя при такихъ обстоятельствахъ, которыя дѣлали ей честь. Теперь она отступила назадъ и подошла къ Дирслэйеру, оставивъ во владѣніи Индійца всю переднюю часть платформы. Чингачгукъ приподнималъ пистолетъ нѣсколько разъ, и наконецъ, ухватившись за него обѣими руками, спустилъ курокъ. Оказалось, что пуля, миновавъ избранную мишень, не попала даже въ ковчегъ, и сдѣлала на водѣ рикошеты наподобіе камня, брошеннаго рукою.
— Хорошо, Змѣй, отлично-хорошо! вскричалъ Дирслэйеръ съ веселымъ смѣхомъ. — Ты дотронулся до озера, и это для нѣкоторыхъ людей совершенный подвигъ. Я зналъ это, и говорилъ Юдиѳи, что руки краснокожихъ отнюдь не созданы для этихъ короткихъ оружій. Ты дотронулся до озера, и все же это лучше, чѣмъ попасть на воздухъ. Теперь моя очередь: посторонись!
Дирслэйеръ прицѣлился съ необыкновенной скоростію, и выстрѣлъ раздался почти въ ту же минуту, какъ онъ поднялъ руку. Между-тѣмъ, пистолетъ разорвало, и обломки разлетѣлись въ разныя стороны, одни на кровлю замка, другіе на ковчегъ и въ воду. Юдиѳь испустила пронзительный крикъ, затряслась всѣми членами, и замертво упала на землю.
— Она ранена, Змѣй, бѣдная дѣвушка! Но этого нельзя было предвидѣть въ томъ положеніи, какое она занимала. Посадимъ ее и посмотримъ, что можно сдѣлать для нея при нашихъ познаніяхъ и опытности.
Посаженная на скамейку, Юдиѳь проглотила нѣсколько капель воды, и послѣ судорожнаго сотрясенія ея нѣжныхъ членовъ залилась слезами.
— Надобно терпѣливо переносить боль, сказалъ Дирслэйеръ сострадательнымъ тономъ: — но я вовсе не намѣренъ останавливать вашихъ слезъ, бѣдная Юдиѳь: слезы нерѣдко облегчаютъ страданія молодой дѣвушки. Гдѣ же ея раны, Чингачгукъ? Я не вижу ни царапины, ни крови, и платье, кажется, не разодрано.
— Я не ранена, Дирслэйеръ, пробормотала Юдиѳь, продолжая плакать. — Это страхъ, и ничего больще, увѣряю варъ. Слава Богу, кажется, никто не пострадалъ отъ этой бѣды.
— Это, однакожь, очень-странно! сказалъ недальновидный охотникъ. — Я думалъ до-сихъ-поръ, что такую дѣвушку, какъ вы, не можетъ напугать взрывъ какого-нибудь пистолета. Вотъ, сестрица ваша, Гетти, совсѣмъ другое дѣло; но вы слишкомъ-разсудительны и умны, чтобъ бояться всякаго вздора. Пріятно, Чингачгукъ, смотрѣть на молодыхъ дѣвушекъ; но за ихъ чувства, я полагаю, никто не поручится.
Взволнованная дѣвушка не отвѣчала ничего. Ее мучилъ невольный и внезапный страхъ, необъяснимый для нея самой столько же, какъ и для ея товарищей. Мало-по-малу, она успокоилась, отерла слезы, и могла даже шутить надъ собственною слабостью.
— Точно ли вы, Дирслэйеръ, не получили никакой раны? сказала она наконецъ. — Вѣдь пистолетъ взорвало въ вашей рукѣ, и это просто чудо, если вы такъ дешево отдѣлались отъ этой бѣды.
— Такія чудеса отнюдь не рѣдкость при этихъ старыхъ ружьяхъ. Когда я началъ стрѣлять первый разъ, ружье въ дребезги разлетѣлось изъ моихъ рукъ, и, однакожь, какъ видите, я остался невредимъ. Что дѣлать? У старика Гуттера однимъ пистолетомъ меньше; но, вѣроятно, онъ не станетъ жаловаться на насъ. Посмотримъ теперь еще, что тамъ у него въ этомъ сундукѣ.
Юдиѳь, между-тѣмъ, совершенно оправившись отъ испуга, заняла снова свое мѣсто, и обзоръ вещей продолжался. Прежде всего попался на ихъ глаза завернутый въ сукно одинъ изъ тѣхъ математическихъ инструментовъ, которые употреблялись въ ту пору моряками. При взглядѣ за этотъ совершенно-незнакомый предметъ, Чингачгукъ и Дирслэйеръ не преминули выразить свое изумленіе.
— Не думаю, чтобъ эта вещь могла принадлежать землемѣрамъ, сказалъ Дирслэйеръ, повертывая загадочный инструментъ въ своихъ рукахъ. — Землемѣры, Юдиѳь, люди безчеловѣчные и злые: они заходятъ въ лѣсъ единственно для того, чтобъ проложить дорогу для грабежа и опустошеніи. Скажите безъ утайки, молодая дѣвушка, замѣчали ли вы или нѣтъ въ своемъ отцѣ ненасытимую жадность землемѣровъ?
— Могу вамъ поручиться, Дирслэйеръ, что батюшка никогда не былъ и не будетъ землемѣромъ. Онъ вовсе не знакомъ съ употребленіемъ этого инструмента, хотя, какъ видно, владѣетъ имъ издавна. Думаете ли вы, что Томасъ Гуттеръ носилъ когда-нибудь это платье? Нѣтъ, разумѣется, потому-что оно не по его росту. Ну, такъ и этотъ инструментъ совсѣмъ не подъ-стать его головѣ, лишенной большихъ свѣдѣній.
— Пожалуй и такъ, я согласенъ съ вами, Юдиѳь. Старый дуракъ какими-нибудь неизвѣстными средствами присвоилъ себѣ чужое добро. Говорятъ, онъ былъ когда-то морякомъ, и этотъ сундукъ, безъ сомнѣнія… а это что такое?
Дирслэйеръ вынулъ небольшой мѣшокъ, откуда, одна за другою, посыпались шашки шахматной игры, выточенныя изъ слоновой кости и обдѣланныя съ отмѣннымъ искусствомъ. Каждая шашка имѣла фигуру представляемаго предмета: всадники сидѣли верхами на лошадяхъ, башни покоились на слонахъ, и даже пѣшки имѣли человѣчьи головы и бюсты. Игра была неполная, и недочетъ нѣсколькихъ шашекъ показывалъ, что о ней не заботились въ этомъ мѣстѣ; но все, что оставалось, было тщательно сбережено и отложено въ сторону. Сама Юдиѳь обнаружила удивленіе при видѣ этихъ новыхъ для нея предметовъ, а Чингачгукъ, въ упоеніи восторга, совершенно забылъ свое индійское достоинство. Онъ изслѣдовалъ каждую пѣшку съ неутомимымъ вниманіемъ, объясняя молодой дѣвушкѣ разныя части, особенно замѣчательныя по своей отдѣлкѣ; но всего болѣе заинтересовали его слоны: ихъ уши, спины, головы, хвосты были пересмотрѣны тысячу разъ, и при каждомъ осмотрѣ онъ громко выражалъ свое неизъяснимое наслажденіе. Эта сцена продолжалась нѣсколько минутъ. Дирслэйеръ, между-тѣмъ, сидѣлъ молча, погруженный въ глубокое раздумье и не дѣлая никакихъ замѣчаній. Наконецъ, когда его товарищи, послѣ первыхъ восторговъ, обратились къ нему съ своими вопросами, онъ испустилъ глубокій вздохъ и сдѣлалъ вопросъ такого рода:
— Юдиѳь, ваши родители говорили вамъ когда-нибудь о. религіи?
— Матушка говорила довольно-часто, но отецъ мой никогда, отвѣчала молодая дѣвушка, покраснѣвъ какъ роза.
— Немудрено, Юдиѳь, очень-немудрено. Отецъ вашъ не знаетъ истиннаго Бога, которому поклоняются люди бѣлой породы. Эти фигуры не что иное, какъ идолы!
Юдиѳь затрепетала, и даже въ первую минуту серьёзно обидѣлась такимъ предположеніемъ; но, подумавъ немного, она расхохоталась.
— Не-ужь-то, Дирслэйеръ, вы серьёзно думаете, что эти слоновыя игрушки представляютъ боговъ моего отца? Я слышала объ идолахъ, и знаю, что они такое.
— Это — идолы, говорю я вамъ! повторилъ Дирслэйеръ рѣшительнымъ тономъ. — Къ-чему жь бы вашъ отецъ сталъ беречь ихъ, еслибъ не поклонялся имъ?
— Да развѣ берегутъ боговъ въ мѣшкѣ и запираютъ ихъ въ сундукъ? Полноте, Дирслэйеръ: отецъ мой носитъ своего бога съ собою, и этотъ богъ состоитъ въ его собственныхъ желаніяхъ. Почему знать? Легко, пожалуй, станется, что эти фигуры въ-самомъ-дѣлѣ представляютъ идоловъ, но во всякомъ случаѣ отецъ мой обращаетъ на нихъ вниманія не больше, какъ на всѣ другія вещи, запрятанныя въ этомъ сундукѣ, и которыя, по всей вѣроятности, достались ему въ ту пору, какъ онъ былъ морякомъ.
— Ну, слава Богу, я очень-радъ, что вы меня успокоили, молодая дѣвушка. Помогать старику-христіанину и отцу семейства я согласенъ всегда и вездѣ, но у меня вовсе нѣтъ ни желанія, ни охоты имѣть дѣло съ идолопоклонниками. Этотъ звѣрь, кажется, доставляетъ тебѣ особенное удовольствіе, любезный Чингачгукъ: не такъ ли?
— Это фигура слона, прервала Юдиѳь. — Я часто видала въ крѣпостяхъ рисунки различныхъ животныхъ, и у матушки моей была книга, въ которой между прочимъ находилась живописная исторія слона. Но отецъ мой сжегъ всѣ ея книги, потому-что, говорилъ онъ, матушка слишкомъ любила читать. Это случилось незадолго до ея кончины, и послѣ я часто думала, что такое лишеніе должно было ускорить ея смерть.
— Можетъ-быть, это и слонъ, отвѣчалъ Дирслэйеръ: — но во всякомъ случаѣ онъ идолъ, и неприлично ему оставаться въ христіанскихъ рукахъ.
— Ирокезамъ его! вскричалъ Чингачгукъ, разставаясь не безъ сожалѣнія съ одной изъ башень, которую его пріятель опять положилъ въ мѣшокъ. — Слономъ можно купить цѣлое племя!
— Ты это можешь сказать, Чингачгукъ, такъ-какъ тебѣ хорошо извѣстна природа краснокожихъ; но вѣдь человѣкъ, передающій фальшивыя деньги, столько же виноватъ, какъ и тотъ, который дѣлаетъ фальшивыя деньги. Согласится ли честный Индіецъ продавать барсуковъ вмѣсто бобровъ? Никакъ нѣтъ. Понимаю очень-хорошо, что этими идолами, даже, по всей вѣроятности, однимъ изъ нихъ можно освободить изъ плѣна старика Гуттера и его товарища; но не совѣстно ли будетъ предложить имъ такую фальшивую монету? Нѣкоторыя изъ этихъ племенъ, я знаю, придерживаются идолопоклонства, но бѣлый человѣкъ не долженъ содѣйствовать къ распространенію подобныхъ заблужденій.
— Но отъ-чего же вы увѣрены, Дирслэйеръ, что эти слоновыя игрушки непремѣнно должны быть идолами. Теперь я кстати припомнила, что у одного изъ нашихъ офицеровъ были гуси точно въ такомъ же родѣ, да и вотъ, смотрите, въ этой завернутой пачкѣ должны быть еще какія-нибудь вещи, которыя относятся къ вашимъ идоламъ.
Дирслэйеръ взялъ поданную пачку, развернулъ и вынулъ оттуда шахматную доску огромнаго размѣра, выдѣланную изъ чернаго дерева и слоновой кости. Сравнивая ее съ шахматами и соображая ихъ отношенія между собою, охотникъ мало-по-малу пришелъ къ заключенію, что эти мнимые идолы должны быть по всей вѣроятности принадлежностію какой-то любопытной игры. Это открытіе окончательно рѣшило важное дѣло относительно выкупа плѣнныхъ. Зная вкусъ и наклонности Индійцевъ, всѣ единодушно согласились, что выточенные слоны всего болѣе способны подстрекнуть ирокезскую жадность. Къ-счастію, башни на слонахъ представляли полный комплектъ, и потому рѣшили — предложить четырехъ животныхъ за выкупъ плѣнниковъ. Остальныя фигуры вмѣстѣ съ другими вещами рѣшились запереть въ сундукъ и хранить отъ завистливыхъ глазъ Ирокеза до послѣдней крайности. Окончивъ эту предварительную статью, они даже не развертывали шесть остальныхъ пачекъ, и привели всю поклажу сундука въ прежній порядокъ, такъ-что старикъ Гуттеръ, по возвращеніи домой, едва ли бы и догадался, что посторонняя рука прикасалась къ его завѣтному сокровищу. Ключъ былъ положенъ опять въ тотъ же карманъ, откуда его вынули. Послѣ всѣхъ этихъ распоряженій, продолжавшихся около часу, Чингачгукъ убрался въ спальню, захвативъ съ собою чудныхъ слоновъ, и Дирслэйеръ остался наединѣ съ молодою дѣвушкою, которая старалась обнаружить передъ нимъ всю любезность и гибкость своего ума. Ихъ разговоръ продолжался гораздо долѣе, нежели разсчитывалъ молодой охотникъ, не замѣчавшій, — какъ проходило время. Наконецъ онъ образумился.
— Ну, Юдиѳь, сказалъ Дирслэйеръ, вставая съ мѣста — пріятно съ вами разговаривать и устраивать эти дѣла, но обязанность отзываетъ меня на другую сторону. Почему знать? Старикъ Гуттеръ, Генрихъ Марчъ, а, можетъ-быть, въ эту минуту и Гетти…
И слово замерло на его губахъ, потому-что въ эту самую минуту заслышалась легкая походка на платформѣ; человѣческая фигура затемнила порогъ двери, и въ комнату медленными шагами вошла Гетти въ сопровожденіи молодаго Индійца лѣтъ семнадцати, обутаго въ мокассины. Не смотря на такое неожиданное появленіе, Дирслэйеръ не потерялъ присутствія духа. Прежде всего онъ скороговоркой посовѣтовалъ своему пріятелю на делоэрскомъ языкѣ не выходить изъ своей засады, и на всякій случай держать ухо востро, а потомъ немедленно подошелъ къ двери, чтобъ изслѣдовать, какъ велика была опасность. Не было, однакожь, никого на поверхности озера, и грубый, на скорую руку сколоченный плотъ изъ сосновыхъ бревенъ, колыхавшійся теперь подлѣ ковчега, тотчасъ объяснилъ, какимъ образомъ Гетти перебралась въ жилище своего отца.
Оправившись отъ изумленія и страха, Юдиѳь съ поспѣшностію бросилась въ объятія сестры, и, прижимая ее къ сердцу, плакала отъ радости. Гетти, съ своей стороны, спокойная и серьёзная, не обнаружила признаковъ чрезмѣрной чувствительности. По приглашенію Юдиѳи, она сила на скамейку и начала подробный разсказъ о своихъ похожденіяхъ послѣ нечаяннаго отплытія изъ ковчега. Этимъ временемъ въ комнату вошелъ Дирслэйеръ, и, занявъ свое мѣсто, принялся съ большимъ вниманіемъ слушать интересную разсказчицу, между-тѣмъ, какъ молодой Ирокезъ безмолвно стоялъ у дверей, совершенно-равнодушный ко всему, что вокругъ него происходило! Первоначальныя подробности разсказа уже извѣстны читателю до того мѣста, когда Вахта оставила свою подругу и товарищей ея плѣна. Дальше интересный разсказъ продолжался въ такомъ тонѣ:
— Когда я читала индійскимъ старѣйшинамъ тексты изъ священной библіи; ты бы никакъ не подумала, Юдиѳь, что ихъ мысли начали постепенно измѣняться. Но если хорошо посѣешь сѣмя, оно взойдетъ. Богъ насадилъ сѣмена для всѣхъ деревъ.
— Что правда, то правда, бормоталъ Дирслэйеръ: — и отъ этихъ сѣменъ возникла богатая жатва?
— Богъ насадилъ сѣмена для всѣхъ деревъ, продолжала Гетти послѣ минутной остановки: — и вы видите, какъ высоко они выросли, и какая тѣнь падаетъ отъ нихъ на животныхъ и людей. Вотъ это же самое должно сказать и о библіи. Можете въ этотъ годъ прочесть изъ нея два, три стиха, и забыть ихъ совершенно, но на будущій годъ они сами собою вспадутъ на умъ, когда всего меньше будешь о нихъ думать.
— Не нашла ли ты чего-нибудь подобнаго между этими дикарями, бѣдная Гетти?
— Да, Юдиѳь, я нашла между ними такія вещи, о которыхъ и не думала. Окончивъ разговоръ съ батюшкою и Скорымъ-Гэрри, мы, то-есть, я и Вахта, отправились завтракать. Лишь-только мы позавтракали, къ намъ подошли старѣйшины, и тогда-то оказалось, что брошенныя сѣмена уже принесли свои плоды. Они сказали: все прочитанное мною сущая правда, непремѣнно правда и никакъ не можетъ быть неправдой. Затѣмъ они совѣтовали мнѣ немедленно воротиться къ вамъ, выпросить для нихъ лодки, чтобъ имъ можно было переѣхать сюда вмѣстѣ съ плѣнниками. Тогда старѣйшины и вмѣстѣ съ ними всѣ Ирокезы сядутъ передъ замкомъ на платформѣ, и я буду для нихъ читать священную книгу, объясняя трудныя мѣста. Ирокезскія женщины также пріѣдутъ вмѣстѣ съ ними, потому-что онѣ, какъ и ихъ мужья, имѣютъ пламенное желаніе внимать пѣснямъ Маниту блѣдно-лицыхъ. Вотъ какъ, Юдиѳь! Согласись, что тебѣ съ твоимъ умомъ и не грезилось о такихъ чудесахъ.
— Да, сестрица, твои чудеса были бы точно чудесами, еслибъ все это не объяснялось характеромъ вѣроломныхъ и хитрыхъ Индійцевъ, которые просто обманываютъ тебя, и вмѣстѣ съ тобою хотятъ обмануть насъ всѣхъ. Вы что объ этомъ думаете, Дирслэйеръ?
— Прежде всего позвольте мнѣ немного побесѣдовать съ Гетти. Этотъ плотъ сдѣланъ послѣ вашего завтрака, Гетти, и оставивъ лагерь, вы должны были дойдти пѣшкомъ до противоположнаго берега?
— О, нѣтъ, Дирслэйеръ. Плотъ былъ уже совсѣмъ готовъ и колыхался на водѣ. Не-ужь-то, Юдиѳь, онъ вдругъ появился опять какимъ-нибудь чудомъ?
— Именно такъ, чудомъ индійскаго изобрѣтенія, отвѣчалъ охотникъ. — Ирокезы большіе мастера на чудеса этого рода. Выходитъ, стало-быть, что плотъ уже совсѣмъ былъ сдѣланъ, и только дожидался на водѣ своего груза?
— Да, Дирслэйеръ, вы угадали. Плотъ стоялъ недалеко отъ лагеря, Индійцы меня посадили, и веревкой притянули къ мѣсту насупротивъ замка; потомъ они сказали этому молодому человѣку, чтобъ онъ взялъ весла и ѣхалъ вмѣстѣ со мной.
— И весь лѣсъ наполненъ теперь бродягами, которые дожидаются слѣдствій этого чуда. Мы теперь отлично понимаемъ это дѣло, и вотъ, Юдиѳь, прежде всего мнѣ надобно раздѣлаться съ этимъ молодымъ кровопійцей, а потомъ увидимъ, что дѣлать. Оставьте меня съ нимъ наединѣ, и потрудитесь принести слоновъ, которыми забавляется Чингачгукъ: надобно смотрѣть во всѣ глаза, иначе этотъ молодой Канадіецъ ухитрится занять одну изъ нашихъ лодокъ, не выпросивъ нашего позволенія.
Юдиѳь немедленно принесла слоновъ, и потомъ, вмѣстѣ съ Гетти, удалилась въ свою комнату. Дирслэйеръ былъ довольно знакомъ со многими индійскими нарѣчіями, и бѣгло могъ объясняться на ирокезскомъ языкѣ. Онъ пригласилъ молодаго человѣка сѣсть на сундукъ, и вдругъ поставилъ передъ его глазами двѣ башни. До этой минуты, холодный Ирокезъ не обнаруживалъ ни малѣйшаго волненія: почти всѣ предметы въ этомъ мѣстѣ были для него совершенно новы и чрезвычайно интересны, но онъ умѣлъ сохранять хладнокровіе съ глубокомысліемъ философа, для котораго нѣтъ на свѣтѣ удивительныхъ вещей. Правда, черный его глазъ переходилъ отъ одного предмета къ другому и вникалъ въ постройку и расположеніе вещей, но никто въ свѣтѣ не замѣтилъ бы этихъ наблюденій, кромѣ Дирслэйера, въ совершенствѣ знакомаго со всѣми уловками хитрыхъ дикарей. Между-тѣмъ, какъ-скоро глаза молодаго Ирокеза встрѣтились нечаянно съ дивными фигурами незнакомыхъ животныхъ, изумленіе овладѣло имъ до такой степени, что онъ растерялся совершенно и забылъ принятую роль равнодушнаго философа. Онъ запрыгалъ какъ ребенокъ, закричалъ въ порывѣ радостнаго восторга, и глаза его никакъ не могли оторваться отъ удивительныхъ фигуръ, какъ-будто очаровала ихъ волшебная сила. Затѣмъ, уступая непреодолимому влеченію, онъ осмѣлился взять въ руки чудную фигуру, гладилъ ее, перевертывалъ на всѣ стороны, и очевидно старался удержать въ своей памяти всѣ подробности въ организаціи невиданнаго звѣря. Зная очень-хорошо, что молодой Ирокезъ обо всемъ разскажетъ своимъ землякамъ, Дирслэйеръ сначала далъ ему полную волю; но потомъ, когда любопытство его было, по-видимому, удовлетворено, онъ положилъ руку на его колѣно, и такимъ-образомъ невольно обратилъ вниманіе на себя самого.
— Вотъ въ чемъ исторія, сказалъ Дирслэйеръ: — мнѣ надо потолковать малую-толику съ моимъ молодымъ пріятелемъ изъ Канады. Пусть онъ забудетъ на минуту эту чудную вещицу.
— А гдѣ другой блѣдно-лицый? спросилъ молодой человѣкъ, быстро поднявъ свои черные глаза.
— Онъ спитъ, а если еще нѣтъ, такъ онъ въ той комнатѣ, гдѣ обыкновенно спятъ мужчины. Какъ это молодой мой другъ узналъ, что здѣсь еще есть другой человѣкъ?
— Я видѣлъ его съ берега. У Ирокезовъ дально-зоркіе глаза: они видятъ выше облаковъ, и видятъ даже то, что хранится на днѣ глубокой рѣки.,
— Честь и слава дально-зоркимъ Ирокезамъ. Въ ихъ лагерѣ теперь два бѣлыхъ плѣнника: не такъ ли?
Молодой человѣкъ пріосанился и сдѣлалъ утвердительный знакъ.
— Что думаютъ ваши старѣйшины дѣлать съ этими плѣнниками? спросилъ Дирслэйеръ. — Молодой мой другъ долженъ, конечно, смекать объ этомъ.
Ирокезъ улыбнулся, и хладнокровно провелъ своимъ указательнымъ пальцемъ вокругъ черепа. Дирслэйеръ понялъ его мысль.
— Зачѣмъ же не хотятъ отвести ихъ въ Канаду, спросилъ онъ: — и представить правительству живьемъ?
— Длинная и опасная дорога. Попадешься въ лапы блѣдно-лицыхъ. А волосы дороги. Продаютъ ихъ на вѣсъ золота.
— Такъ, такъ, яснѣе быть не можетъ. Теперь вотъ что, пріятель: вѣроятно ты знаешь, что старшій изъ этихъ плѣнниковъ отецъ двухъ молодыхъ дѣвицъ, а младшій — нареченный женихъ одной изъ нихъ. Понимаешь, что онѣ ничего не пожалѣютъ для спасенія такихъ друзей. Ступай же къ своимъ старѣйшинамъ и скажи, что молодыя дѣвушки предлагаютъ за выкупъ плѣнныхъ вотъ этихъ двухъ слоновыхъ чудовищъ. Ты воротишься съ ихъ отвѣтомъ до солнечнаго заката.
Молодой человѣкъ вошелъ въ эти переговоры очень-охотно и съ такою искренностію, которая не позволяла сомнѣваться, чтобъ онъ отчетливо не исполнилъ возложеннаго порученія. Занятый единственнымъ желаніемъ пріобрѣсти невиданное и неслыханное сокровище, онъ вовсе, повидимому, забылъ ненависть своего племени къ англійскимъ подданнымъ, и Дирслэйеръ былъ совершенно-доволенъ произведеннымъ впечатлѣніемъ. Правда, хитрый Ирокезъ предложилъ взять съ собою на показъ одного слона; но Дирслэйеръ былъ слишкомъ-опытенъ, чтобъ согласиться на подобное предложеніе, и отлично понималъ, что слонъ никогда не достигнетъ своего назначенія, если разъ попадется въ такія руки. Вскорѣ это маленькое затрудненіе было отстранено, и молодой Индіецъ рѣшился убраться во-свояси. Взойдя на платформу, онъ попробовалъ попросить взаймы уютную лодку, чтобъ тѣмъ-скорѣе окончить переговоры; но когда Дирслэйеръ сдѣлалъ отрицательный жестъ, онъ поспѣшилъ взобраться на свой неуклюжій плотъ, и медленно отвалилъ отъ замка. Охотникъ спокойно сѣлъ на табуретъ, и облокотившись подбородкомъ на руку, провожалъ глазами ирокезскаго посла до той поры, пока онъ присталъ къ ближайшему берегу на полмили отъ замка.
Между-тѣмъ, во время этихъ переговоровъ Дирслэйера съ молодымъ Индійцемъ, сцена совсѣмъ другаго рода происходила въ сосѣдней комнатѣ. Освѣдомившись у своей сестры, гдѣ и для чего скрывался Могиканъ, Гетти отправилась его искать. Чингачгукъ принялъ молодую дѣвушку ласково и съ почтительнымъ вниманіемъ. Гетти пригласила его сѣсть подлѣ себя.
— Васъ зовутъ Чингачгукъ, или, по-нашему, Великій-Змѣй. Такъ или нѣтъ?
— Совершенно такъ. Мое имя, на языкѣ Дирслэйера, означаетъ Великаго-Змѣя.
— Но языкъ Дирслэйера есть въ тоже время и мой природный языкъ. На немъ говорятъ мой отецъ, Юдиѳь и бѣдный Генрихъ Марчъ. Знакомы ли вы съ Генрихомъ Марчемъ, Великій-Змѣй? Нѣтъ, безъ сомнѣнія, иначе онъ говорилъ бы о васъ.
— Скажи мнѣ, Скромная-Лилія, произносилъ ли чей-нибудь языкъ имя Чингачгука въ ирокезскомъ станѣ? Нѣтъ ли тамъ маленькой птички, которая любитъ пѣть его имя?
Не отвѣчая ничего, Гетти склонила свою голову, и яркій румянецъ покрылъ ея щеки. Потомъ она подняла свои глаза на Индійца, улыбнулась съ невинностію младенца, и во всѣхъ чертахъ ея лица выразился утвердительный отвѣтъ.
— Моя сестра, Скромная-Лилія, слышала, безъ сомнѣнія, эту маленькую птичку! прибавилъ Чингачгукъ восторженнымъ и нѣжнымъ тономъ, противоречившимъ какъ-нельзя-болѣе съ грубыми звуками, выходившими изъ тѣхъ же устъ. — Уши моей сестры были открыты: не-ужь-то теперь она потеряла свой языкъ?
— Да, теперь я вижу, вы точно Чингачгукъ. Знайте же: я слышала ту птичку, о которой вы говорите. Имя ея — Вахта.
— Что же она цѣла, эта птичка? Смѣется ли она? Плачетъ ли? Скажи мнѣ все, Скромная-Лилія, что ты знаешь о маленькой птичкѣ.
— Всего чаще она пѣла имя Чингачгука, и смѣялась отъ чистаго сердца, когда я разсказывала, какимъ образомъ Ирокезы погнались за нами въ воду, погнались и не догнали. Надѣюсь, Великій-Змѣй, что нѣтъ никакихъ ушей у этихъ деревянныхъ стѣнъ?
— Нечего бояться стѣнъ. Сестра въ другой комнатѣ. Нечего бояться Ирокеза: Дирслэйеръ заткнулъ ему уши и глаза.
— Понимаю васъ, Великій-Змѣй, и хорошо поняла я Вахту. Иной разъ мнѣ кажется, что я совсѣмъ не такъ слабоумна, какъ они говорятъ. Теперь уставьте глаза въ потолокъ, и я разскажу вамъ все. Но вы меня пугаете, Великій-Змѣй: страшно горятъ ваши глаза, когда я говорю о Вахтѣ.
Индіецъ подавилъ внутреннее волненіе и старался по возможности принять спокойный видъ.
— Вахта поручила мнѣ тихонько сказать вамъ, что вы ни въ чемъ не должны вѣрить Ирокезамъ. Они очень хитры, и гораздо коварнѣе всѣхъ другихъ Индійцевъ. Потомъ она сказала мнѣ, что есть на небѣ большая свѣтлая звѣзда, которая появляется надъ этой горой спустя часъ послѣ солнечнаго заката. И вотъ, лишь только появится эта звѣзда, она прійдетъ на тотъ самый мысъ, гдѣ я высадилась въ прошлую ночь. Сюда вамъ и надо причалить свою лодку.
— Добре! Чингачгукъ выразумѣлъ наставленіе своей Вахты. Но пусть сестра моя, Скромная-Лилія, пропоетъ еще разокъ эту же пѣсню. Чингачгукъ пойметъ яснѣе.
Гетти удовлетворила его желаніе, и объяснила подробнѣе, о какой звѣздѣ была рѣчь, и къ какому мѣсту долженъ пристать влюбленный Индіецъ. За тѣмъ она разсказала о своихъ сношеніяхъ съ молодой Индіянкой, повторяя буквально всѣ ея выраженія, къ неизъяснимому удовольствію жениха. Особенно рекомендовала она принять надежныя мѣры противъ измѣны и нечаянныхъ нападеній: совѣтъ, рѣшительно безполезный для такого слушателя, какъ Змѣй. Она объяснила также съ удовлетворительною ясностію настоящее положеніе непріятеля и всѣ движенія, происходившія по утру въ ирокезскомъ станѣ. Вахта пробыла съ ней на плоту до послѣдней минуты и разсталась дружески, какъ нѣжная сестра. Теперь она въ лѣсу, гдѣ-нибудь насупротивъ замка, и не ранѣе вечера думаетъ воротиться къ Ирокезамъ. Въ сумерки она найдетъ случай ускользнуть опять изъ непріятельскаго стана, и будетъ ждать своего друга на условленномъ мѣстѣ. О присутствіи Чингачгука, повидимому, не подозрѣвалъ никто, хотя должны были догадываться, что какой-то Индіецъ прошлою ночью пробрался въ ковчегъ.
— И теперь, Великій-Змѣй, продолжала Гетти, взявъ по разсѣянности руку Индійца, и небрежно играя его пальцами: — такъ-какъ я разсказала вамъ все отъ имени вашей невѣсты, то ужь позвольте мнѣ кое-что прибавить отъ моего собственнаго имени. Какъ-скоро Вахта сдѣлается вашей женой, вы должны обходиться съ нею ласково, и улыбаться передъ ней точь-въ-точь, какъ теперь улыбаетесь передо мной. Индійцы вообще очень-дурно обходятся съ своими женами: вы не должны подражать имъ. Обѣщаете вы мнѣ это?
— Буду всегда добръ для моей Вахты. Нѣжная вѣтка. Изломается какъ разъ.
— То-то же, Великій-Змѣй, улыбайтесь ей какъ-можно-чаще. Вы не знаете, какъ пріятна для молодой дѣвушки улыбка ея возлюбленнаго. Батюшка улыбался мнѣ всего только одинъ разъ. Генрихъ Марчъ говоритъ много, смѣется еще громче, но, кажется, ни разу мнѣ не улыбался. Вы, конечно, знаете разницу между смѣхомъ и улыбкой?
— Смѣхъ по-моему лучше. Соловья не такъ заслушаешься, какъ Вахту, когда она смѣется.
— Смѣхъ ея очень пріятенъ, это правда; но вы-то, Змѣй, должны ей улыбаться. Къ-тому же еще, вамъ надо освободить ее отъ земляной работы и отъ переноски тяжестей: ей не вытерпѣть такихъ трудовъ. Однимъ-словомъ, Чингачгукъ, подражайте во всемъ этомъ бѣлымъ людямъ, которые вообще хорошо обходятся съ своими женами.
— Вахта не блѣдна. У ней красная кожа, красное сердце, красныя чувства, все у ней красно. Слѣдуетъ ей носить по-крайней-мѣрѣ своихъ ребятъ.
— Разумѣется: въ этомъ обязанность всякой женщины, отвѣчала Гетти улыбаясь: — но вы должны любить Вахту отъ всей души и предупреждать всѣ ея желанія.
Чингачгукъ съ важностію поклонился, но сдѣлалъ видъ, что не намѣренъ больше распространяться объ этомъ предметѣ. Кстати, въ эту минуту раздался въ первой комнатѣ голосъ Дирслэйера, который звалъ своего друга. Великій-Змѣй немедленно вскочилъ съ своего мѣста, а Гетти пошла къ своей сестрѣ.
III.
правитьСоединившись съ своимъ пріятелемъ, Делоэръ прежде всего началъ серьёзно заботиться о перемѣнѣ своего цивилизованнаго костюма на воинственный нарядъ могиканскаго шейха. На возраженія, сдѣланныя по этому поводу Дирслэйеромъ, онъ отвѣчалъ увѣдомленіемъ, что Ирокезы уже знаютъ о присутствіи Индійца, и что подозрѣнія ихъ, по всей вѣроятности, обратятся на его дѣйствительный планъ, какъ-скоро онъ будетъ весьма-некстати продолжать свой маскарадъ. Дирслэйеръ больше не настаивалъ, видя очень-хорошо, что теперь, въ-самомъ-дѣлѣ безполезно было скрываться. При всемъ томъ, желаніе казаться сыномъ лѣсовъ происходило въ сущности дѣла отъ причины гораздо-болѣе нѣжной. Чингачгукъ былъ извѣщенъ, что его возлюбленная гуляетъ на противоположномъ берегу, и онъ пришелъ въ неописанный восторгъ отъ мысли, что она можетъ видѣть его въ живописномъ нарядѣ могиканскаго шейха, какъ-скоро онъ выйдетъ на платформу и станетъ издалека рисоваться передъ ея глазами.
Молодой охотникъ, непосвященный въ таинства любви, всего менѣе былъ способенъ попасть на подобную догадку. Его занимали болѣе-серьёзныя мысли, и онъ спѣшилъ держать съ своимъ другомъ военный совѣтъ. Напередъ они сообщили одинъ другому все, что происходило во время ихъ различныхъ переговоровъ съ различными особами. Чингачгукъ ознакомился съ подробностями договора относительно выкупа плѣнныхъ; Дирслэйеръ въ свою очередь узналъ о тайныхъ извѣстіяхъ Гетти. Онъ выслушалъ съ великодушнымъ участіемъ разсказъ о надеждахъ своего друга, и обѣщалъ ему отъ чистаго сердца всякую помощь.
— Я не забылъ, Великій-Змѣй, что въ этомъ-то и состоитъ главная цѣль нашего свиданія, сказалъ Дирслэйеръ, пожимая руку краснаго друга: — борьба за дочерей старика Гуттера — дѣло случайное, которое могло быть и не быть, Да, я буду трудиться изъ всѣхъ силъ для маленькой Вахты, которая, скажу правду, самая лучшая дѣвушка во всемъ племени Делоэровъ. Я всегда ободрялъ тебя въ этой склонности, любезный шейхъ, и готовъ повторить опять, что вашъ древній и знаменитый родъ не долженъ исчезнуть вмѣстѣ съ тобою. Еслибъ красная дѣвушка съ красными способностями могла мнѣ нравиться такъ же, какъ тебѣ, я бы искалъ жену такую же, какъ Вахта; но этому не бывать никогда. Какъ бы то ни было, я очень-радъ, что Гетти видѣлась съ Вахтой: если у одной не слишкомъ-много ума, за то у другой вдоволь его на обѣихъ. Если соединить ихъ вмѣстѣ, то во всемъ Йоркѣ не будетъ дѣвицъ хитрѣе Гетти и Вахты.
— Я отправлюсь въ ирокезскій станъ, отвѣчалъ съ важностію Могиканъ. — Никто не знаетъ Чингачгука, кромѣ Вахты, и могиканскому шейху всего приличнѣе вести лично переговоры въ такомъ случаѣ, гдѣ дѣло идетъ о жизни плѣнниковъ. Дай мнѣ слоновыхъ звѣрей и я переправлюсь въ лодкѣ на противоположный берегъ.
Дирслэйеръ склонилъ голову на грудь и погрузился въ глубокую думу. Не отвѣчая прямо на предложенный вызовъ, онъ началъ самъ съ собою монологъ такого рода:
— Да, да, эти вещи могутъ происходить только отъ любовной горячки. Недаромъ говорили мнѣ, что человѣкъ, отуманенный этой страстью, бываетъ иной разъ глупѣе всякой скотины. Кто бы могъ подумать, что и Великій-Змѣй совсѣмъ потеряетъ свой разсудокъ! Разумѣется, надобно скорѣе освободить Вахту и женить ихъ въ первый же день по возвращеніи домой, иначе все пойдетъ вверхъ дномъ. Послушай, Змѣй: я сдѣлаю тебѣ только одно замѣчаніе. Ты шейхъ и племя Могикановъ ждетъ тебя съ-часу-начасъ, чтобъ назначить предводителемъ храбраго войска: какъ же ты послѣ этого, очертя голову, пойдешь къ Ирокезамъ, чтобъ сдѣлаться ихъ плѣнникомъ еще до начала войны? Пораздумай объ этомъ и согласись, что ты ослѣпъ и спятилъ съ ума, любезный другъ.
— Блѣднолицый другъ говоритъ дѣло. Облако залѣпило глаза Чингачгука и слабость прокралась въ его умъ. Бѣлый братъ мой имѣетъ добрую память на добрыя дѣла, и слабую память на дурныя. Онъ забудетъ.
— Постараюсь, Чингачгукъ, постараюсь; но бѣда, если еще разъ облако залѣпитъ твои глаза. Непріятно видѣть ненастные дни, когда небо покрыто облаками; но всего хуже, когда облако безсмыслія покрываетъ разумъ. Садись, Чингачгукъ, подлѣ меня, и побесѣдуемъ на-счетъ нашихъ предпріятій: скоро будетъ у насъ миръ, а затѣмъ, вѣроятно, послѣдуетъ кровавая война. Ты видишь, эти бродяги не дурно дѣлаютъ паромы, и ничего мудренаго не будетъ, если они проберутся къ намъ толпами. Не лучше ли намъ заколотить наглухо всѣ двери замка и перетащить гуттерово имѣніе на ковчегъ? Мы можемъ въ такомъ случаѣ провести безопасно нѣсколько ночей, и эти канадскіе волки авось не доберутся до нашей овчарни. Чингачгукъ выслушалъ этотъ планъ съ одобрительнымъ видомъ.
Если переговоры не доведутъ до счастливой развязки, война, по всей вѣроятности, начнется въ эту же ночь, и толпы Ирокезовъ нагрянутъ на замокъ, чтобъ завладѣть сокровищами старика со включеніемъ диковинокъ, предложенныхъ за его выкупъ. Настояла рѣшительная необходимость принять надежныя мѣры противъ нечаянныхъ нападеній, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Послѣ продолжительныхъ разсужденій, пріятели согласились, что ковчегъ могъ служить для нихъ единственнымъ твердымъ оплотомъ и убѣжищемъ отъ коварнаго врага. Когда Юдиѳь, въ свою очередь, призванная на совѣтъ, одобрила это рѣшеніе, всѣ четверо немедленно принялись за исполненіе этого плана.
Нетрудно догадаться, что старикъ Томъ не слишкомъ изобиловалъ благами міра сего. Двѣ постели, нѣсколько паръ мужскаго и женскаго платья, оружіе и кухонная посуда со включеніемъ таинственнаго сундука, составляли почти все его имущество. Все это осторожно, перенесли въ ковчегъ, скрытый по другую сторону отъ глазъ хитраго врага. Тяжелая и громоздкая мёбель, неимѣвшая почти никакой цѣнности, осталась въ замкѣ. Лишь-только кончилась эта переборка, продолжавшаяся два или три часа, на противоположной сторонѣ увидѣли плотъ, удалявшійся отъ берега. Дирслэйеръ взялъ подзорную трубку, и замѣтилъ на плоту двухъ Индійцевъ, которые, казалось, были безоружны. Неуклюжій плотъ подвигался очень-медленно, и это обстоятельство давало очевидное преимущество ковчегу, сравнительно легкому и быстрому. Немедленно приняты были всѣ мѣры на случай грубаго поведенія нежданныхъ гостей. Сестры удалились въ свою комнату; Чингачгукъ остановился у дверей, вооруженный съ ногъ до головы; Дирслэйеръ, между-тѣмъ, небрежно взялъ карабинъ, вышелъ на платформу, и, усѣвшись на скамейкѣ, спокойно поджидалъ приближенія ирокезскаго плота. Когда, наконецъ, Ирокезы находились отъ замка не болѣе, какъ саженяхъ въ десяти, Дирслэйеръ вышелъ на край площадки и громко закричалъ, чтобъ не смѣли подвигаться ближе, иначе онъ станетъ стрѣлять. Ирокезы бросили весла, но попутный вѣтеръ самъ собою подогналъ ихъ почти къ самой платформѣ.
— Шейхи вы, или нѣтъ? спросилъ Дирслэйеръ съ величавымъ видомъ. — Отвѣчайте на мой вопросъ. Не-ужь-то Минги присылаютъ безъименныхъ воиновъ для переговоровъ съ храбрыми людьми? Если такъ, можете отваливать назадъ, и мы будемъ дожидаться воина, съ которымъ нестыдно разсуждать о важномъ дѣлѣ.
— Мое имя Райвенукъ! съ гордостію отвѣчалъ старшій Ирокезъ, выпрямившись во весь ростъ и бросивъ проницательный взглядъ на замокъ съ его окрестностями. — Братъ мой слишкомъ гордъ, но имя Райвенука нагонитъ страхъ на всякаго Делоэра.
— Можетъ-быть да, а можетъ-быть и нѣтъ: все зависитъ отъ случая, только ужь я не намѣренъ блѣднѣть при имени Райвенука. Чего тебѣ надобно и зачѣмъ ты притащился на этихъ гадкихъ бревнахъ, которыхъ не умѣлъ и обтесать?
— Ирокезы не утки. По водѣ не ходятъ. Пусть блѣднолицые дадутъ имъ лодку, и они пріѣдутъ на лодкѣ.
— Выдумка не плохая; но у насъ, видишь ты, всего четыре лодки, и на каждаго приходится только по одной. Хорошо, Ирокезъ, не взъищемъ за гадкія бревна. Добро пожаловать!
— Благодарю. Молодой блѣдно-лицый воинъ, конечно, имѣетъ какое-нибудь имя — какъ называютъ его шейхи?
Дирслэйеръ пріостановился, и черты его лица приняли гордое выраженіе. Онъ улыбнулся, пробормоталъ что-то сквозь зубы, и, поднявъ глаза на Ирокеза, отвѣчалъ:
— Мингъ, я былъ извѣстенъ въ своей жизни подъ разными именами. Одинъ изъ вашихъ воиновъ, котораго душа отлетѣла вчерашнимъ утромъ ловить дичь въ густыхъ лесахъ загробнаго міра, прозвалъ меня Соколомъ за то, что глазъ мой былъ вѣрнѣе и быстрѣе его глаза въ ту рѣшительную минуту, когда одинъ изъ насъ долженъ былъ умереть или остаться въ живыхъ.
— Добре! мы знаемъ это. Братъ мой Соколъ послалъ Ирокезамъ предложеніе, отрадное для ихъ сердецъ. Они узнали, что есть у него изображенія звѣрей о двухъ хвостахъ. Намѣренъ ли онъ показать ихъ своимъ друзьямъ?
— Скажи лучше врагамъ, а не друзьямъ; но такъ и быть: слова пустые звуки, и не сдѣлаютъ большаго зла. Вотъ одно изъ этихъ изображеній: передаю тебѣ его на честное слово. Если не будетъ оно возвращено, карабинъ рѣшитъ нашъ споръ.
Когда, Ирокезъ согласился на это условіе, Дирслэйеръ приготовился перебросить слона, и съ обѣихъ сторонъ приняли мѣры, чтобъ онъ какъ-нибудь не попалъ въ воду. Но такъ какъ молодой охотникъ всего меньше могъ промахнуться при этой операціи, то слонъ благополучно перешелъ изъ рукъ въ руки, и затѣмъ послѣдовала на плоту презабавная сцена. Осматривая выточенную пѣшку со всѣхъ сторонъ, старики пришли въ неописанное изумленіе, и обнаружили при этомъ случаѣ гораздо болѣе шуму, нежели молодой парень, еще умѣвшій отчасти обуздать свой восторгъ послѣ недавнихъ уроковъ, полученныхъ отъ старѣйшинъ. На нѣсколько минутъ они потеряли, повидимому, всякое сознаніе о своемъ положеніи и забавлялись какъ дѣти, которымъ совсѣмъ неожиданно подарили драгоцѣнную игрушку.
— Бѣлый братъ мой имѣетъ ли еще такихъ же звѣрей? спросилъ наконецъ старшій Ирокезъ.
— Есть у меня и еще звѣрки, не лучше и не хуже; но будетъ съ тебя и одного. Такимъ звѣремъ можно выкупить полсотни человѣкъ.
— Но вѣдь одинъ изъ моихъ плѣнниковъ храбрый воинъ, огроменъ какъ сосна, силенъ какъ лось, проворенъ какъ олень, свирѣпъ какъ барсъ. Будетъ современемъ великимъ шейхомъ, и король Георгъ сдѣлаетъ его полководцемъ.
— Полно тебѣ, Мингъ, городить такой вздоръ. Знаемъ мы Скораго-Гэрри съ ногъ до головы, и не выйдетъ изъ него ничего, кромѣ развѣ ледащаго капрала, да и то едвали. Великъ онъ, это правда, да что въ этомъ толку? Огромный верзила, онъ только цѣпляется головою за сучья и вѣтви, когда бѣгаетъ по лѣсамъ. Онъ силенъ; но крѣпкіе суставы безъ крѣпкой головы къ чорту не годятся: ты это долженъ знать. И проворенъ онъ, если хочешь; но вѣдь пуля карабина еще проворнѣе его. Ну, а свирѣпость еще не большая похвала для хорошаго солдата. Бываетъ и то, что иной человѣкъ свирѣпъ лишь на словахъ, а на дѣлѣ смирнѣе всякой овечки. Нѣтъ, Мингъ, волосы съ безмозглой головы не большая находка для тебя.
— Мой старый плѣнникъ разуменъ и уменъ. Владыка озера, великій воинъ, опытный совѣтникъ.
— Ну, найдутся люди, которые не согласятся и съ этимъ, Мингъ. Разумный человѣкъ не полѣзетъ очертя голову въ западню, какъ старикъ Гуттеръ, и ужь не ему давать другимъ хорошіе совѣты. Владыка этого озера одинъ только, и живетъ далеко отсюда, за горами, за долами, за широкими морями. Старикъ Гуттеръ колышется въ этомъ захолустьи, какъ медвѣдь въ своей берлогѣ. Нѣтъ, Мингъ, звѣрь о двухъ хвостахъ стоитъ одинъ десятка такихъ людей.
— Но вѣдь есть у бѣлаго брата еще другой такой же звѣрокъ. Братъ мой отдастъ и его за стараго отца.
— Старикъ Томъ не отецъ мнѣ, и я еще не сошелъ съ ума, чтобъ разоряться для всякаго дуралея. Будь счастливъ, Мингъ, что съ тобой ведутъ такой выгодный торгъ.
Въ эту минуту, удивленіе Райвенука уступило мѣсто его обыкновенному хладнокровію, и онъ началъ изворачиваться на всѣ возможныя хитрости для заключенія выгоднѣйшей сдѣлки. Онъ даже усомнился, что едва-ли гдѣ существуетъ оригиналъ этой фигуры, и утверждалъ, что никто изъ самыхъ старыхъ людей не слыхивалъ о странныхъ звѣряхъ съ двумя хвостами. Дирслэйеръ, такъ же какъ и дикарь, совсѣмъ не зналъ, что такое слонъ; но понималъ совершенно, что эти выточенныя игрушки въ глазахъ Ирокеза должны имѣть цѣнность, равную мѣшку золота, или нѣскольку возовъ бобровыхъ мѣховъ. При такихъ обстоятельствахъ онъ вполнѣ сознавалъ необходимость скупиться на уступки и беречь до послѣдней крайности всѣ другія шахматныя пѣшки.
Наконецъ, дикарь сказалъ наотрѣзъ, что не слѣдуетъ ему бросать на воздухъ пустыя слова, что его просто осмѣетъ старый и малый, если онъ уступитъ двухъ молодцовъ за какую-нибудь дѣтскую игрушку — сказалъ, и рѣшился уѣхать восвояси. Тогда обѣ стороны испытали очень-непріятное чувство огорченія и досады, бывшее естественнымъ слѣдствіемъ взаимной неудачи. Дирслэйеръ, жалѣвшій и плѣнниковъ и двухъ сестеръ, казался озабоченнымъ и грустнымъ; дикарь, напротивъ, раздосадованный упорствомъ своего противника, пламенѣлъ желаніемъ мести.
Между-тѣмъ, какъ молчаливый Индіецъ отваливалъ плотъ и приводилъ въ движеніе эту неуклюжую массу сосновыхъ обрубковъ, Райвенукъ съ гордымъ и кровожаднымъ видомъ расхаживалъ взадъ и впередъ, не переставая бросать дикіе взгляды на хижину, платформу и своего упрямаго антагониста. Разъ только о чёмъ-то онъ живо и быстро заговорилъ въ-полголоса съ своимъ товарищемъ, и тутъ же началъ отодвигать листья своими ногами. Въ эту минуту Дирслэйеръ сидѣлъ на скамейкѣ и обдумывалъ средства снова начать переговоры, не давая слишкомъ большихъ преимуществъ противной сторонѣ. Онъ уже не обращалъ никакого вниманія на эволюціи своего противника; но, къ-счастію, быстрые глаза Юдиѳи одушевились теперь неутомимою дѣятельностію. Въ то мгновеніе, какъ молодой охотникъ всего менѣе думалъ о своей опасности, она очень-кстати подала ему сигналъ:
— Берегитесь, Дирслэйеръ, вскричала, Юдиѳь встревоженнымъ голосомъ — я вижу черезъ трубку ружья подъ листьями на плоту: Ирокезъ вытаскиваетъ ихъ ногою.
Райвенукъ мгновенно измѣнилъ свою позу, ноги его сдѣлались неподвижными, и лицо приняло самое ласковое выраженіе. Ясно, что его товарищъ, знакомый съ англійскимъ языкомъ, понялъ воззваніе Юдиѳи. Черезъ минуту, плотъ подъѣхалъ опять на ближайшее разстояніе къ платформѣ.
— Зачѣмъ Райвенукъ и его брать станутъ ссориться между собою? сказалъ хитрый Индіецъ. — Оба они умны, храбры, добры; зачѣмъ же имъ не разстаться друзьями? Двухвостный звѣрь будетъ цѣною за одного плѣнника.
— Давно бы такъ, почтенный Мингъ, отвѣчалъ Дирслэйеръ, обрадованный возможностію начать переговоры, и готовый теперь на всякую уступку — сейчасъ ты увидишь, что блѣдно-лицый умѣетъ надбавлять высокую цѣну, если ведетъ торговлю съ честнымъ и открытымъ сердцемъ. Одного звѣря ты забылъ мнѣ отдать, когда собирался ѣхать домой, да и я забылъ его потребовать назадъ, такъ-какъ мнѣ слишкомъ жаль было съ тобой разстаться. Такъ и быть, Мингъ: можешь, если хочешь, удержать этого звѣря. Ступай домой, и покажи его ирокезскимъ шейхамъ. Двухъ другихъ звѣрей ты получишь тотчасъ же, какъ привезешь сюда нашихъ друзей. Ну, была-не-была: для круглоты счета найдемъ, пожалуй, и четвертаго звѣря, если плѣнники будутъ здѣсь до заката солнца.
Этимъ окончился торгъ. Ирокезъ улыбнулся отъ чистаго сердца, и всякій слѣдъ неудовольствія исчезъ съ его лица. Онъ опять съ новымъ, удовольствіемъ принялся разсматривать интересную фигуру, и громкія восклицанія, обнаружили его непомѣрную радость одъ пріобрѣтенія безцѣнной рѣдкости. Повторивъ еще разъ условія торга, Индійцы медленно поѣхали къ противоположному берегу.
— Можно ли въ чемъ-нибудь вѣрить этимъ жалкимъ тварямъ? спросила Юдиѳь, выбѣжавъ на платформу и остановись подлѣ охотника, который наблюдалъ медленныя движенія Ирокезовъ. — Получивъ теперь то, что дорого на ихъ глаза, они, быть-можетъ, нахлынутъ на насъ цѣлыми толпами, чтобы поживиться грабежемъ. Я часто слышала о нихъ множество исторій въ этомъ родѣ.
— Все это, Юдиѳь, при другихъ обстоятельствахъ легко могло бы статься; но я слишкомъ-хорошо знаю характеръ Ирокезовъ, и увѣренъ, Что этотъ звѣрокъ о двухъ хвостахъ произведетъ между ними непомѣрную тревогу. Никто изъ нихъ спокойно не заснетъ, если не будетъ убѣжденъ, что и другіе звѣри въ этомъ родѣ также перейдутъ въ ихъ владѣніе изъ кладовыхъ старика Тома.
— Но они видѣли только слона, и не имѣютъ никакого понятія о другихъ фигурахъ.
— Что въ этомъ нужды, Юдиѳь? Они, я увѣренъ, будутъ разсуждать такимъ манеромъ: «если у блѣднолицыхъ ведутся звѣри о двухъ хвостахъ, мудренаго не будетъ ничего, если нардутся у нихъ звѣрки похитрѣе о трехъ, четырехъ, и, можетъ-быть, о десяти хвостахъ.» Послѣ такого заключенія, они, во что бы ни стало, захотятъ навѣрное добраться до всего.
— Не-ужь-то вы думаете, Дирслэйеръ, простодушно спросила Гетти: — что Ирокезы не освободятъ батюшку и Гэрри? Вѣдь я прочла имъ самыя замѣчательныя мѣста, и вотъ уже вы видите, что они сдѣлали.
Охотникъ благосклонно выслушалъ это замѣчаніе слабоумной дѣвушки, и нѣсколько минутъ обдумывалъ свой отвѣтъ. Его лицо покрылось яркой краской, когда, наконецъ, онъ сказалъ:
— Тяжело и стыдно бѣлому человѣку признаваться, что онъ не умѣетъ читать; но я дѣйствительно не умѣю, любезная Гетти. До-сихъ-поръ изучалъ я могущество Творца, наблюдая холмы и долины, горы и лѣса, источники и рѣки. Многому, конечно, можно выучиться и безъ книгъ, но все же я жалѣю, что не пишу и не читаю. Пріятно слышать, когда читаютъ моравскіе братья, и мнѣ уже не разъ приходило въ голову учиться грамотѣ; но звѣриная охота въ лѣтнюю пору и военные уроки зимой всегда мѣшали мнѣ исполнить это желаніе.
— Хотите ли, Дирслэйеръ, я буду васъ учить? съ живостію сказала Гетти. — Пусть я слабоумна, но все же я читаю не хуже сестрицы. Вы спасете свою жизнь, читая дикимъ библію, и ужь навѣрное спасете собственную свою душу на томъ свѣтѣ. Матушка мнѣ часто объ этомъ говорила.
— Благодарю васъ, Гетти, отъ всей души благодарю. Когда пройдутъ всѣ эти тревоги, мы будемъ, конечно, видѣться часто, и я самъ усердно стану проситъ васъ заняться моимъ образованіемъ. Но теперь покамѣстъ не до ученья. Подождемъ, чѣмъ окончатся наши переговоры; если вашъ батюшка и Генрихъ Марчъ благополучно воротятся домой, мы съ Чингачгукомъ должны отправиться въ эту же ночь за его невѣстой, и потомъ, какъ я думаю, всѣ мы будемъ принуждены готовиться къ оборонѣ и отражать нападенія дикихъ непріятелей.
Между-тѣмъ, часы проходили за часами, по не было на озерѣ никакихъ слѣдовъ присутствія красныхъ людей. Наконецъ, съ послѣдними лучами заходящаго солнца показался на противоположномъ берегу ирокезскій плотъ, и Юдиѳь, вооруженная подзорной трубкой, скоро извѣстила, что ея отецъ и Генрихъ Марчъ лежатъ на вѣтвяхъ, связанные по рукамъ и по ногамъ. Индійцы, какъ и прежде, дѣйствовали веслами и употребляли на этотъ разъ необыкновенныя усилія, чтобы засвѣтло добраться до гуттерова дома. Благодаря этому усердію, необыкновенному въ лѣнивомъ Ирокезѣ, неуклюжій плотъ черезъ нѣсколько минутъ остановился передъ платформой.
Не смотря за ясность изложенныхъ условій, передача плѣнныхъ сопровождалась значительными затрудненіями. Обстоятельства были такого рода, что: безопасность Ирокезовъ зависѣла исключительно отъ честности ихъ непріятелей. Какъ-скоро Генрихъ Марчъ и Томъ-Плывучій соединятся съ своими товарищами въ замкѣ, ихъ будетъ двое противъ одного, и притомъ позиція блѣдно-лицыхъ гораздо выгоднѣе. Ковчегъ, безъ сомнѣнія, догонитъ неуклюжій плотъ, и слѣдствіемъ такого столкновенія будетъ безспорно пораженіе красно-кожихъ. Все это было слишкомъ-ясно для обѣихъ сторонъ. Къ-счастію, благородная и честная физіономія Дирслэйера произвела свое обыкновенное впечатлѣніе на Райвенука.
— Бѣлый братъ мой долженъ знать, что я совершенно вѣрю его словамъ, сказалъ Райвенукъ, передавая съ рукъ на руки старика Тома, которому теперь развязали ноги, чтобъ онъ свободно могъ взойдти на платформу. — Твой плѣнникъ, мой звѣрокъ.
— Остановись, Мингъ, прервалъ охотникъ: — пусть этотъ плѣнникъ будетъ покамѣстъ у тебя. Сейчасъ принесу тебѣ звѣря.
Съ этими словами Дирслэйеръ вошелъ въ замокъ, и предварилъ Юдиѳь, чтобъ она забрала все оружіе въ свою комнату. Потомъ, поговоривъ о чемъ-то съ Чингачгукомъ, стоявшимъ у дверей съ карабиномъ въ рукахъ, онъ положилъ въ карманъ три остальныя башни, и воротился на платформу.
— Добро пожалуйте, господинъ Гуттеръ, поздравляю васъ съ благополучнымъ возвращеніемъ въ свой домъ, сказалъ Дирслэйеръ, помогая старику взобраться на платформу, и передавая въ то же время шахматную пѣшку въ руку Райвенука. — Дочки ваши невредимы и радуются вашему приходу: вотъ и Гетти подтвердитъ мои слова.
За тѣмъ развязали и поставили на ноги Генриха Марча; но онъ былъ такъ крѣпко стянутъ, что и безъ веревокъ не вдругъ могъ воспользоваться употребленіемъ своихъ членовъ, и шатался нѣсколько времени какъ опьянѣлый, представляя изъ себя вмѣстѣ смѣшную и жалкую фигуру. Дирслэйеръ расхохотался.
— Ну, любезный, ты похожъ, какъ двѣ капли воды, на шишковатую сосну, которую расшатало вѣтромъ въ ненастную погоду. Это, однакожь, ничего: я радъ, что ирокезскій цирюльникъ оставилъ въ покоѣ твои густые волосы, съ чѣмъ тебя и поздравляю.
— Послушай, Дирслэйеръ, возразилъ Генрихъ Марчъ: — я ожидалъ отъ тебя дружескаго участія и ласки, а ты ведешь себя какъ легкомысленная дѣвчонка, готовая смѣяться всегда безъ всякаго разбора. Скажи-ка лучше, есть ли у меня ноги: я ихъ вижу, но не чувствую совсѣмъ, какъ-будто онѣ остались на берегахъ Могока.
— Ты невредимъ, Генрихъ Марчъ; члены твои цѣлехоньки, а это не шутка послѣ такой бѣды, отвѣчалъ Дирслэйеръ, передавая Индійцу послѣднюю пѣшку, и дѣлая тайкомъ выразительный жестъ, чтобъ тотъ скорѣй отваливалъ домой. — Да, любезный, твои руки и ноги невредимы, только, разумѣется, нельзя имъ вдругъ получить свойственную гибкость послѣ такой перепалки. Скоро природа возстановитъ замедленное кровообращеніе, и тогда ты можешь, пожалуй, плясать сколько тебѣ угодно, радуясь своему чудесному избавленію отъ волчьихъ клыковъ.
Когда Дирслэйеръ развязалъ своимъ пріятелямъ руки, ирокезскій плотъ уже былъ на значительномъ разстояніи отъ замка. Почувствовавъ себя на свободѣ, Генрихъ Марчъ, еще не успѣвшій отдохнуть послѣ всей этой тревоги, судорожно вырвалъ карабинъ изъ рукъ охотника, и послалъ пулю въ догонку Ирокезамъ, но, къ-счастію, Дирслэйеръ во время успѣлъ отвести этотъ ударъ, и пуля пролетѣла мимо. Раздосадованный гигантъ побѣжалъ въ комнату, гдѣ хранилось оружіе, но съ изумленіемъ увидѣлъ, что все благовременію прибрано къ мѣсту. Потерявъ такимъ образомъ всякую надежду отмстить своимъ мучителямъ, онъ сѣлъ на скамейку и бормоталъ про себя энергическія ругательства, отдыхая въ то же время отъ продолжительной пытки. Дирслэйеръ, между-тѣмъ, разсказывалъ старику о случившихся событіяхъ, и о мѣрахъ, которыя онъ принялъ для спасенія его имущества и дочерей. Молодыя дѣвушки готовили ужинъ.
IV.
правитьТишина лѣтняго вечера представляла поразительный контрастъ съ человѣческими страстями, но возрастающій мракъ въ совершенствѣ согласовался съ ними. Солнце закатилось, и послѣдніе его лучи уже перестали позлащать контуры облаковъ. Небо мрачилось больше и больше, предвозвѣщая темную ночь, и поверхность озера рябилась отъ прохладнаго вѣтра. Обитатели замка были безмолвны и печальны, какъ природа. Освобожденные плѣнники, проникнутые униженіемъ и стыдомъ, томились жаждою мести. Дирслэйеръ и Юдиѳь углубились въ размышленія о собственной судьбѣ; Гетти наивно предавалась дѣтскому восторгу; Могиканъ, между-тѣмъ, любовался перспективой своего блаженства. При такихъ-то размышленіяхъ и чувствахъ, вся компанія усѣлась за столъ.
— Знаешь ли что, почтенный старичина! вскричалъ Генрихъ Марчъ, заливаясь громкимъ смѣхомъ — ты былъ чертовски-похожъ на скованнаго медвѣдя, когда повалили тебя на эти дубовые сучья, и я только дивился, — отчего ты не ревѣлъ какъ мишка. А и то сказать: кто прошлое помянетъ, тому глазъ вонъ. Только этотъ мерзавецъ Райвенукъ, надо согласиться, плутъ отчаянный, и я бы далъ большія деньги за его башку. Ну, а вы какъ поживали здѣсь, Юдиѳь, красоточка моя? Много вы обо мнѣ плакали, когда я былъ въ рукахъ этихъ Филинстиновъ!
Такъ прозывалось одно семейство нѣмецкаго происхожденія, жившее на берегахъ Могока, которое ненавидѣлъ Генрихъ Марчъ. Онъ смѣшалъ его фамилію съ именемъ извѣстныхъ враговъ древней Іудеи.
— Вы могли замѣтить, Генрихъ Марчъ, что озеро сдѣлалось гораздо глубже отъ нашихъ слезъ, отвѣчала Юдиѳь насмѣшливымъ тономъ. — Я и Гетти много горевали о своемъ отцѣ; но о васъ мы пролили цѣлые потоки горькихъ слезъ.
— Да, Генрихъ, мы грустили о васъ такъ же какъ о батюшкѣ, простодушно замѣтила Гетти.
— Это въ порядкѣ вещей, моя милая, съ живостью возразила Юдиѳь — мы жалѣемъ о всякомъ несчастливцѣ, кто бы и какой бы онъ ни былъ. Впрочемъ, въ-самомъ-дѣлѣ, Генрихъ Марчъ, намъ пріятно видѣть, что вы счастливо вырвались изъ рукъ Филинстиновъ.
— Да, Филинстины — гадкое племя, и я не пожалѣю, если оно провалится сквозь землю 'со всѣмъ своимъ отродьемъ. Какъ это удалось тебѣ насъ выручить, Дирслэйеръ? За эту небольшую услугу я тебѣ охотно прощаю, что ты не далъ распотѣшиться моей рукѣ. сообщи намъ, пожалуйста, этотъ дивный секретъ, чтобъ, при случаѣ, намъ можно, было оказать и тебѣ такую же услугу. Вѣроятно, ты употребилъ ласку или хитрость?
— Ни той, ни другой. Я просто заплатилъ выкупъ за васъ обоихъ, и цѣна его такъ высока, что впередъ не совѣтую вамъ попадаться въ эту ловушку, иначе капиталъ нашъ истощится.
— Выкупъ! Стало-быть, старикъ Томъ продалъ мои скрипки, иначе откуда бы взять вамъ денегъ для освобожденія меня? Я никакъ не думалъ, что эти бродяги согласятся уступить за вздоръ такого плѣнника, какъ я; но, видно, деньги всегда деньги, и гадкій Индіецъ жаденъ до нихъ не меньше людей всякой другой породы.
Въ эту минуту Гуттеръ подалъ знакъ Дирслэйеру, и тотъ въ другой комнатѣ, сообщилъ ему всѣ подробности выкупа и переговоровъ. Старикъ не обнаружилъ ни изумленія, ни досады, когда узналъ, что вскрыли его сундукъ, и только полюбопытствовалъ узнать, всѣ ли вещи были пересмотрѣны. Онъ спросилъ также, гдѣ и какъ отъискали ключъ. Дирслэйеръ откровенно разсказалъ обо всемъ, и потомъ оба они опять перешли въ ту комнату, которая служила вмѣстѣ и кухней и залой.
— Я желалъ бы знать, чортъ побери, война или миръ у насъ съ этими дикарями, вскричалъ Генрихъ Марчъ въ ту самую минуту, когда Дирслэйеръ, не останавливаясь, проходилъ черезъ наружную дверь. — Это возвращеніе плѣнниковъ обнаруживаетъ, повидимому, дружескія связи, и, пожалуй, легко станется, что они на этотъ разъ оставятъ насъ въ покоѣ. Ты какъ думаешь, Дирслэйеръ?
— Вотъ тебѣ, Гэрри, прямой отвѣтъ на твою мысль.
Говоря такимъ образомъ, Дирслэйеръ бросилъ на столъ пучокъ прутьевъ, крѣпко перевязанныхъ ремнями. Схвативъ этотъ пучокъ, Генрихъ Марчъ стремительно побѣжалъ къ огню, горѣвшему въ печи, и немедленно убѣдился, что оконечность каждаго прута вымочена въ крови.
— Ясный отвѣтъ, нечего и толковать. Вотъ какъ, Юдиѳь, въ Нью-Йоркѣ объявляется война. Какимъ манеромъ ты, Дирслэйеръ, нашелъ этотъ вызовъ?
— Очень-просто. За минуту передъ этимъ окровавленный пучокъ лежалъ во дворцѣ Плывучаго-Тома.
— Какъ же онъ туда попалъ? Вѣдь не съ облаковъ же спустился, какъ иной разъ падаютъ оттуда жабы, да притомъ и дождя не было. Ты долженъ намъ объяснить эти штуки, Дирслэйеръ, иначе, пожалуй, мы подумаемъ, что ты хочешь запугать несчастныхъ горемыкъ, которые и безъ того чуть не спятили съ ума.
Дирслэйеръ подошелъ къ окну и бросилъ взглядъ на мрачную поверхность озера. Удовлетворивъ съ этой стороны свое любопытство, онъ опять взялъ окровавленный пучокъ, и принялся его разсматривать съ большимъ вниманіемъ.
— Да, это по всей индійской формѣ объявленіе войны, и оно доказываетъ, Генрихъ Марчъ, что ты отуманился порядкомъ. Волосы на головѣ твоей цѣлы, это ясно; но Ирокезы, вѣроятно, подрѣзали твои уши, иначе ты долженъ былъ слышать шумъ на водѣ, произведенный движеніемъ плота, на которомъ воротился молодой человѣкъ. Его послали бросить къ нашимъ дверямъ окровавленный пучокъ, а это значитъ вотъ что: по заключеніи торговой сдѣлки, мы подаемъ военный сигналъ, и будемъ стараться изо всѣхъ силъ забрать васъ въ свои руки.
— Кровожадные волки! Юдиѳь, дайте мнѣ карабинъ, и я съ этимъ вѣстникомъ отправлю къ нимъ приличный отвѣтъ.
— Не отправишь, Генрихъ Марчъ, покуда я буду при тебѣ, хладнокровно сказалъ Дирслэйеръ. — Клятва всегда клятва, съ кѣмъ бы ни имѣлъ ты дѣла, съ краснымъ или бѣлымъ. Молодой человѣкъ зажегъ факелъ, и при свѣтѣ его открыто пріѣхалъ къ этому мѣсту: никто здѣсь не можетъ и не смѣетъ прикоснуться къ его особѣ, какъ-скоро онъ занятъ исполненіемъ подобныхъ порученій. Да и напрасно ты бѣснуешься, любезный: твоя пуля въ эту минуту не долетитъ до его головы. Опоздалъ!
— А вотъ, увидимъ. Лодка авось догонитъ неуклюжій паромъ, отвѣчалъ Скорый-Гэрри, быстро подбѣгая къ дверямъ съ карабиномъ въ рукахъ. — Никто въ свѣтѣ не помѣшаетъ мнѣ овладѣть волосами этой гадины.
Юдиѳь задрожала всѣми членами, ожидая неизбѣжной перепалки съ обѣихъ сторонъ. Если Марчъ почерпалъ въ сознаніи своей силы непреклонную и бурную волю, за то Дирслэйеръ отличался необыкновенною твердостью духа и настойчивостью, которая почти всегда обѣщала ему вѣрный успѣхъ. Гэрри побѣжалъ немедленно къ тому мѣсту, гдѣ была привязана лодка; но Дирслэйеръ одушевленномъ тономъ заговорилъ о чемъ-то съ Чингачгукомъ за делоэрскомъ языкѣ. Могиканъ въ свое время первый услышалъ шумъ веселъ, и вышелъ на платформу, чтобъ разъузнать, въ чемъ дѣло. Замѣтивъ свѣтъ, онъ убѣдился, что идетъ ирокезскій посолъ, и вовсе не былъ изумленъ, когда молодой человѣкъ бросилъ къ его ногамъ связку прутьевъ. Онъ ограничился только тѣмъ, что удвоилъ свою бдительность, опасаясь, какъ-бы подъ этимъ вызовомъ не скрывалась измѣна. Заслышавъ теперь голосъ Дирслэйера, онъ немедленно бросился въ лодку, и съ быстротою мысли выхватилъ оттуда весла. Гэрри пришелъ въ бѣшенство, и съ угрозами бросился на Чингачгука, разсѣкая воздухъ своими гигантскими кулаками; но могиканскій шейхъ встрѣтилъ этотъ напоръ съ такимъ величавымъ видомъ и съ такимъ безстрашіемъ, что противникъ его невольно отступилъ назадъ, и ринулся на Дирслэйера съ очевиднымъ намѣреніемъ выместить на немъ всѣ свои неудачи. Неизвѣстно, чѣмъ бы кончилась эта свалка, еслибъ не вмѣшалось сюда постороннее лицо.
— Стыдно вамъ и грѣшно, Скорый-Гэрри, предаваться такому гнѣву, сказалъ кроткій и нѣжный голосъ: — Богъ никогда не проститъ вамъ. Вы должны помнить, что Ирокезы обходились съ вами милостиво: они пощадили вашу голову, тогда какъ вы и батюшка покушались на ихъ жизнь.
Это вмѣшательство слабоумной дѣвушки не замедлило произвести свое благотворное дѣйствіе. Вмѣсто того, чтобъ схватить за горло своего противника, Генрихъ Марчъ обратился къ Гетти. — Жалко и досадно, сказалъ онъ: — выпустить изъ рукъ добычу, которая сама бѣжала въ капканъ. Этотъ гадкій плотъ увезъ съ собою цѣнность по-крайней-мѣрѣ шести мѣховъ перваго сорта, тогда-какъ я могъ его догнать послѣ дюжины ударовъ весломъ. Ты, Дирслэйеръ, и не думаешь дорожить интересами своихъ друзей.
— Я дорожу своею честью больше чужихъ и своихъ собственныхъ интересовъ, съ твердостью возразилъ Дирслэйеръ. — Этотъ молодой человѣкъ пріѣзжалъ для законнаго дѣла, и намъ было бы стыдно не уважать такихъ правъ, которыя свято сохраняются даже послѣднимъ индійскимъ бродягой. Да ужь притомъ теперь онъ слишкомъ-далеко, и безполезно намъ съ тобой толковать о предметѣ, который не въ нашихъ рукахъ.
Высказавъ эту мысль, Дирслэйеръ отошелъ съ видомъ человѣка, который не рѣшался болѣе продолжать пустаго разговора. Гуттеръ и Генрихъ Марчъ отправились въ ковчегъ, гдѣ происходила между ними тайная бесѣда. Могиканъ и его пріятель разсуждали о своемъ планѣ относительно похищенія прекрасной Делоэрки изъ ирокезскаго стана. Юдиѳь, между-тѣмъ, покорная своей чувствительности, выслушивала наивную повѣсть сестры о похожденіяхъ ея въ густомъ лѣсу. Гетти говорила также о Вахтѣ, расхваливала ея красоту, добродушіе, скромность, но ни словомъ не проболталась относительно тайны Чингачгука.
Возвращеніе Гуттера на платформу прекратило всѣ эти совѣщанія. Онъ собралъ въ одно мѣсто всѣхъ жителей замка, и объявилъ, что, соглашаясь съ мнѣніемъ Дирслэйера, считаетъ необходимымъ перемѣститься въ ковчегъ, по-крайней-мѣрѣ, на нѣкоторое время. Всѣ съ необыкновенной торопливостью принялись выбирать вещи, нагрузили каюту ковчега, затушили въ комнатахъ огонь, заперли ихъ со всѣхъ сторонъ, и пересѣли на ковчегъ.
Отъ сосѣдства береговыхъ холмовъ, закрытыхъ густыми листьями, ночи въ этихъ мѣстахъ представлялись гораздо-темнѣе, чѣмъ обыкновенно; но въ самомъ центрѣ озера, теперь какъ и всегда, разстилалась свѣтоносная тропинка, представлявшая удивительный контрастъ съ береговою тѣнью. Здѣсь, по обыкновенію, дулъ западный вѣтеръ, но иногда довольно трудно было отгадать настоящее его направленіе. На этотъ разъ, самъ Гуттеръ, державшій руль, не могъ навѣрное опредѣлить, въ какую сторону дулъ вѣтеръ. Это затрудненіе обыкновенно отстранялось наблюденіемъ надъ ходомъ облаковъ, слѣдовавшихъ натурально за направленіемъ вѣтра; но теперь небесный сводъ представлялся сплошною массою густыхъ стѣнъ. Глазъ не видѣлъ между облаками никакого отверстія, и Чингачгукъ серьёзно начиналъ бояться, какъ-бы его возлюбленная не осталась въ шалашѣ, потому-что на небѣ не являлось путеводной звѣзды. Гуттеръ, между-тѣмъ, распустилъ парусъ съ очевидною цѣлью убраться куда бы то ни было отъ замка, въ которомъ съ минуты на минуту могъ появиться вооруженный непріятель. Когда, наконецъ, воздухъ раздулъ полотно, и ковчегъ быстро сдвинулся съ мѣста, оказалось, что вѣтеръ дуетъ съ юга и уноситъ путешественниковъ къ восточному берегу. Около часа плывучій домъ слѣдовалъ по этому направленію; но потомъ вдругъ вѣтеръ перемѣнился, и ковчегъ понесся въ ту сторону, гдѣ былъ расположенъ лагерь Ирокезовъ.
Дирслэйеръ, между-тѣмъ, съ неутомимымъ вниманіемъ слѣдилъ за всѣми движеніями Гуттера и Генриха Марча. Сначала онъ не зналъ навѣрное, случаю или обдуманному плану приписать направленіе ковчега; но въ эту минуту онъ не сомнѣвался въ послѣдней догадкѣ. Генрихъ Марчъ, знавшій немного по-алгонкински, объяснился на этомъ языкѣ съ Могиканомъ, и тотъ въ свою очередь поспѣшилъ сообщить нѣкоторыя подробности Дирслэйеру.
— Старый мой отецъ и младшій мой братъ Великая-Сосна (такъ назвалъ Делоэръ Генриха Марча) хотятъ поживиться волосами съ гуронскихъ череповъ, сказалъ Чингачгукъ своему пріятелю. — Будетъ авось пожива и для Змѣя, который желаетъ съ честью воротиться домой. Знаю, что у моего брата бѣлыя руки, и онъ не будетъ отнимать волосъ даже у мертвеца. Онъ будетъ, напротивъ, ожидать насъ здѣсь, и я надѣюсь, онъ не будетъ послѣ нашего возвращенія стыдиться своего друга. Великій могиканскій Змѣй долженъ сдѣлаться достойнымъ воинственнаго Сокола.
— Ну, да, я вижу, что это имя останется за мной, и мнѣ особенно пріятно слышать его изъ твоихъ устъ. Что касается до твоего желанія охотиться за чужими волосами, то я не вижу въ этомъ никакого зла: ты родился Могиканомъ и долженъ оставаться вѣрнымъ своей природѣ. Будь, однакожь, снисходителенъ и милосердъ, Великій-Змѣй — прошу тебя объ этомъ отъ всего сердца. Состраданіе не можетъ вредить чести краснаго человѣка. Старикъ Гуттеръ и Генрихъ Марчъ — совсѣмъ другая статья: что естественно въ тебѣ, то чудовищно и отвратительно въ нихъ, особенно въ этомъ отцѣ молодыхъ дѣвушекъ, которыя могли бы возбудить въ его сердцѣ лучшія чувства. Пусть икъ судитъ христіанскій Богъ. Минги въ свою очередь роптать не должны, если пораженіе будетъ ихъ удѣломъ. Желая чужой крови, они не въ правѣ ждать пощады отъ другихъ. Но все-таки, Великій-Змѣй, тебѣ надобно быть милосердымъ. Не начинай своихъ военныхъ подвиговъ стѣнаніемъ женщинъ и жалобнымъ крикомъ дѣтей. Веди себя такъ, чтобъ Вахта смѣялась, а не плакала при встрѣчѣ съ тобою. Ступай же съ миромъ, и пусть Маниту будетъ твоимъ покровителемъ.
— Мой братъ останется здѣсь на ковчегѣ, отвѣчалъ Могиканъ. — Вахта скоро выйдетъ на берегъ и Чингачгукъ долженъ спѣшить.
Затѣмъ Индіецъ присоединился къ своимъ товарищамъ и всѣ трое, перемѣстившись въ лодку, удалились отъ ковчега. Гуттеръ и Марчъ не говорили ничего Дирслэйеру о своихъ намѣреніяхъ и одинъ Чингачгукъ сдѣлался повѣреннымъ ихъ тайны, которая, впрочемъ, состояла только въ томъ, что они хотѣли произвести рѣзню въ ирокезскомъ станѣ. Успѣхъ казался вѣроятнымъ. Они разсчитывали, что непріятели въ эту же ночь не замедлятъ сдѣлать поголовную вылазку противъ замка, оставивъ въ своемъ лагерѣ женщинъ и дѣтей. Ихъ-то и хотѣлъ безъ пощады перерѣзать старикъ Гуттеръ, оставившій за собою двухъ своихъ дочерей на произволъ судьбы.
Старикъ Гуттеръ правилъ лодкой, Генрихъ Марчъ храбро занялъ свой постъ напереди, Чингачгукъ стоя расположился въ серединѣ. Они осторожно подъѣхали къ берегу, вышли изъ лодки безъ всякаго шума и, осмотрѣвъ свое оружіе, начали тигровымъ шагомъ приближаться къ ирокезскому стану. Могиканъ шелъ впереди, и осторожная поступь его была такъ легка, какъ-будто онъ летѣлъ по воздуху, между-тѣмъ, какъ хворостъ иной разъ хрустѣлъ подъ тяжелыми ногами Генриха Марча. Нужно было прежде всего разгадать положеніе огня, который, какъ извѣстно, находился въ центрѣ самаго лагеря, и на этотъ пунктъ было теперь обращено ихъ напряженное вниманіе. Наконецъ, проницательный глазъ Чингачгука замѣтилъ слабый слѣдъ этого путеводителя, мелькнувшаго изъ-за деревъ на нѣкоторомъ разстояніи. Пламени, однакожь, не было видно и курилась только затухавшая головня: было поздно, а дикари обыкновенно ложатся и встаютъ вмѣстѣ съ солнцемъ.
Открывъ такимъ-образомъ этотъ безошибочный Фаросъ, искатели приключеній ускорили свои шаги и, черезъ нѣсколько минутъ, очутились подлѣ ирокезскихъ шалашей. Немедленно Могиканъ началъ подкрадываться къ одному изъ нихъ съ хитростію кошки, навострившей свои зубы на неосторожную птичку. Еще нѣсколько шаговъ, и онъ долженъ былъ поползть на карачкахъ, потому-что, при узкомъ и низкомъ входѣ, эта предосторожность была совершенно-необходима. Еще не просовывая головы, онъ насторожилъ свой слухъ, надѣясь услышать храпъ и вздохи; но никакой звукъ не долетѣлъ до его чуткаго уха, и этотъ человѣкъ-змѣй просунулъ наконецъ свою голову черезъ отверстіе точно такъ же, какъ это дѣлаетъ всякій другой змѣй, когда подкрадывается къ птичьему гнѣзду. Не было, однакожь, никакихъ послѣдствій и отъ этой смѣлой попытки: ощупавъ осторожно всѣ стѣны и углы, онъ убѣдился, что лачуга совершенно пуста. Не было ни души и въ другихъ двухъ шалашахъ, объисканныхъ съ такими же предосторожностями. Ясно, что Гуроны оставили свой лагерь, и эту безотрадную вѣсть Чингачгукъ немедленно сообщилъ своимъ товарищамъ. Трудно описать досаду и отчаянное изступленіе Гуттера и Марча, когда новыми поисками они окончательно убѣдились, что обреченныя жертвы ускользнули отъ ихъ яростнаго гнѣва. Прогремѣвъ энергическими проклятіями надъ всѣмъ племенемъ Ирокезовъ, они переломали нѣсколько лачужекъ отсутствующаго врага, и, томимые безсильной злобой, отправились въ обратный путь къ ковчегу, гдѣ Юдиѳь и Дирслэйеръ, въ-продолженіе ихъ отсутствія, вели между собою одушевленный разговоръ.
— Какое ужасное существованіе для двухъ женщинъ, Дирслэйеръ! воскликнула Юдиѳь. — Скоро ли кончится эта адская жизнь?
— Что жь вы находите здѣсь особенно ужаснаго, Юдиѳь? Можно привыкнуть ко всякой жизни, и другія на вашемъ мѣстѣ были бы очень-счастливы.
— Нѣтъ, Дирслэйеръ, я была бы счастливѣе въ тысячу разъ, еслибы могла жить въ образованныхъ обществахъ, тамъ, гдѣ спокойно стоятъ фермы, храмы и дома, построенные христіанскими руками. Не лучше ли выстроить свой домъ подлѣ колоніальныхъ крѣпостей, чѣмъ въ этихъ дикихъ мѣстахъ, куда запропастился мой отецъ?
— Нѣтъ, Юдиѳь, я не могу легкомысленно согласиться съ вами. Крѣпости, конечно, полезны въ томъ отношеніи, что удаляютъ на извѣстное разстояніе кровожадныхъ враговъ; но бываютъ иной разъ во внутренности ихъ такіе враги, какихъ не найдти въ другихъ мѣстахъ. Фермы также очень-полезны, и многіе любятъ проводить въ нихъ свою жизнь; но всѣ эти удовольствія, представляемыя открытыми полями, человѣкъ вдвойнѣ найдетъ среди обширнаго лѣса. Если ему нуженъ воздухъ, прохлада, яркій свѣтъ, долины и ручьи могутъ все это доставить въ большомъ изобиліи, и притомъ здѣсь есть озера, которыми никогда не перестанетъ любоваться человѣкъ съ мыслію и чувствомъ. Но гдѣ вы на открытомъ полѣ найдете густую тѣнь отъ почтенныхъ деревъ, прожившихъ болѣе тысячи лѣтъ? А эти прозрачные ручьи, каскады, водопады, разнообразные хоры птицъ? — развѣ все это не доставляетъ высочайшихъ наслажденій для человѣка съ чувствомъ?
— Все это такъ, Дирслэйеръ; но согласитесь, что женщина не рождена для кровавыхъ сценъ, которымъ, кажется, не будетъ и конца въ этомъ захолустьи.
— Если вы разумѣете собственно бѣлую женщину, я согласенъ съ вами, Юдиѳь; но женщины краснокожія отнюдь не отвращаютъ своего лица отъ этихъ сценъ. Скажу даже больше: въ нихъ-то именно онъ и находятъ главный источникъ для своихъ наслажденій. Вахта, напримѣръ, чингачгукова невѣста, была бы совершенно счастлива, еслибъ узнала, что ея женихъ охотится въ эту минуту за волосами своихъ враговъ.
— Не-уже-ли, Дирслэйеръ, ее нисколько не тревожитъ мысль, что человѣкъ, ею любимый, подвергается опасности?
— Она думаетъ не объ опасности, Юдиѳь, а о чести своего возлюбленнаго, и при такомъ чувствѣ страхъ не можетъ имѣть мѣста. Вахта дѣвушка веселая, добрая, милая, но слава для нея всего дороже. Черезъ часъ она должна увидѣть Чингачгука, и нѣтъ никакого сомнѣнія, радость этого свиданія достигнетъ до величайшей восторженности, когда вмѣстѣ съ тѣмъ она узнаетъ, что ея возлюбленный счастливо охотился за волосами.
— Все это меня крайне удивляетъ, Дирслэйеръ, и я начинаю думать вмѣстѣ съ вами, что люди красной породы одарены такими свойствами, которыя для насъ совершенно-непостижимы. Всякая бѣлая дѣвушка, я увѣрена, пропадетъ съ тоски, если узнаетъ, что жизнь ея любовника подвержена опасности. Да и вы, Дирслэйеръ, при всемъ своемъ хладнокровіи, не-ужь-то будете спокойны, какъ скоро узнаете, что вашей Вахтѣ грозитъ опасность?
— Ну, это совсѣмъ другое дѣло. Женщина слаба по своей природѣ, и мужчина необходимо долженъ принимать въ ней участіе. Но для меня нѣтъ, и, вѣроятно, быть не можетъ другой Вахты, и краснокожая дѣвушка никогда не овладѣетъ моимъ сердцемъ: люди различныхъ породъ, по моему мнѣнію, могутъ вступать въ дружескія связи, но чувства болѣе нѣжныя между ними неестественны.
— Такой образъ мыслей дѣлаетъ вамъ честь, Дислэйеръ, и мнѣ пріятно, что вы дѣйствуете по законамъ вашей собственной природы. Генрихъ Марчъ, я увѣрена, думаетъ совсѣмъ не такъ: онъ согласенъ жениться на Делоэркѣ или губернаторской дочери безъ всякаго разбору, была бы только она смазлива и умѣла приготовлять вкусныя блюда для его желудка.
— Послушайте, Юдиѳь, вы очень несправедливы къ Генриху Марчу. Онъ влюбленъ въ васъ до безумія, и быть не можетъ, чтобъ какая-нибудь Делоэрка заставила его измѣнить этому чувству. Смѣйтесь, пожалуй, сколько угодно, надъ такими людьми, какъ Марчъ и я: мы необразованъ! и грубы до-того, что не умѣемъ даже читать, но это не мѣшаетъ намъ имѣть свои хорошія стороны. Несправедливо презирать мужчину съ добрымъ сердцемъ единственно за то, что онъ не имѣетъ познаній, пріятныхъ для женскаго воображенія.
— Презирать васъ, Дирслэйеръ! Съ чего вы это взяли? Какъ пришло вамъ въ голову, что я могу поставить васъ за одну доску съ Генрихомъ Марчемъ? Для этого, слава Богу, я еще не сошла съ ума, и не-ужь-то, думаете вы, найдется глупое созданье, которое вашъ прекрасный, благороднѣйшій характеръ поставитъ въ параллель съ холоднымъ самолюбіемъ и ненасытимою жадностію свирѣпаго и гордаго Генриха Марча? Его прозвали Торопыгой, и я нахожу, что этимъ прозвищемъ выражены всѣ лучшія свойства, какія еще можно отъискать въ немъ. Даже батюшка, покорный теперь его капризамъ, понимаетъ какъ-нельзя-лучше разницу между вами обоими, и это онъ мнѣ высказалъ очень-ясно.
И, говоря это, Юдиѳь, увлеченная невольнымъ чувствомъ, съ жаромъ пожимала мозолистую руку охотника, доказывая всѣми своими жестами, что слова ея происходили отъ искренняго сердца.
— Отъ всей души благодарю васъ, Юдиѳь, отвѣчалъ растроганный молодой человѣкъ. — Пріятно слышать голосъ истины, особенно изъ такихъ прелестныхъ устъ. Гэрри красавецъ, этого отъ него отнять нельзя, и Чингачгукъ справедливо назвалъ его прекрасною горною сосной. Но что жь дѣлать? Однимъ нравится смазливое лицо, другіе напротивъ предпочитаютъ ему честное поведеніе. Природа надѣлила Генриха Марча красотой, и отъ него самого зависитъ пріобрѣсть… Чу! что это такое? Я слышу, кажется, сердитый голосъ вашего отца.
— О, Боже мой, скоро ли прекратятся эти ужасныя сцены! воскликнула Юдиѳь, закрывая обѣими руками свое лицо. — Знаете ли, Дирслэйеръ: я иногда жалѣю, что у меня есть отецъ.
Эти слова, произнесенныя болѣзненнымъ тономъ, были вызваны горькими воспоминаніями прошедшихъ сценъ, и смыслъ ихъ, вѣроятно, былъ бы представленъ яснѣе, еслибъ въ эту же минуту не раздался подлѣ нея пріятный и скромный голосъ младшей сестры:
— Юдиѳь, мнѣ бы хотѣлось прочесть батюшкѣ и Генриху одну главу изъ библіи. Позовите ихъ, Дирслэйеръ, и скажите, что я хочу сообщить имъ спасительныя наставленія.
— Оставьте ваши затѣи, бѣдная Гетти: не вамъ утолить ихъ жажду мщенія и денегъ. Странно, однакожь, Юдиѳь: вашъ батюшка и Генрихъ Марчъ ревутъ какъ медвѣди, а голосъ Чингачгука вовсе не слышенъ.
— Быть можетъ, небесное правосудіе покарало его, лишивъ жизни въ ту самую минуту, когда онъ собирался рѣзать невинныхъ женщинъ и дѣтей.
— Нѣтъ, Юдиѳь, я думаю совсѣмъ иначе. Ирокезы, по всей вѣроятности, оставили свой лагерь, и наши искатели приключеній возвращаются безъ успѣха. Это всего лучше объясняетъ бѣшенство Гэрри и молчаніе Чингачгука.
Между-тѣмъ, раздался шумъ весла, брошеннаго въ лодку, и Дирслэйеръ, по этой безпечности Марча, убѣдился въ справедливости своей догадки. Черезъ нѣсколько минутъ, лодка причалила къ ковчегу, и отважные искатели приключеній соединились съ своими товарищами. Гуттеръ и Марчъ не заикнулись ни словечкомъ относительно своихъ похожденій, а Чингачгукъ пробормоталъ только: «огонь потушенъ», и эти два слова объяснили Дирслэйеру все дѣло.
Надлежало теперь опредѣлить направленіе плывучаго дома. Послѣ предварительныхъ разсужденій и совѣщаній старикъ Гуттеръ рѣшилъ, что благоразумнѣе всего разъѣзжать по разнымъ мѣстамъ наудачу взадъ и впередъ, разстроивая такимъ-образомъ планъ нечаянныхъ нападеній со стороны Ирокезовъ. Затѣмъ онъ и Генрихъ Марчъ, не смыкавшіе своихъ глазъ въ-продолженіе плѣна, повалились на постели, и вскорѣ дружный храпъ возвѣстилъ, что они заснули крѣпкимъ сномъ. Чингачгукъ и Дирслэйеръ остались на паромѣ вмѣстѣ съ дѣвицами, которыя тоже, какъ они, не хотѣли засыпать въ эту тревожную ночь.
Черезъ нѣсколько минутъ молодые люди съ удовольствіемъ замѣтили, что ковчегъ несется прямо и быстро къ тому мѣсту, гдѣ назначено свиданье Чингачгука съ его возлюбленной. Въ-продолженіе этого переѣзда, никто почти не говорилъ ни слова, и даже молодыя дѣвушки обуздывали свое любопытство. Могиканъ казался по наружности совершенно спокойнымъ, но его внутреннее волненіе увеличивалось съ минуты на минуту, и возрасло наконецъ до такой степени, что могло удовлетворить желаніямъ самой взъискательной любовницы. Мало-по-малу, ковчегъ введенъ былъ въ бухту, и путешественники медленно подвигались впередъ подъ тѣнью густыхъ листьевъ. Чингачгукъ, не отрывавшій отъ берега своихъ глазъ, безмолвно подошелъ къ своему другу, и обратилъ его вниманіе на отдаленный пунктъ, находившійся прямо передъ ними. Изъ-за кустарника, покрывавшаго южную оконечность мыса, мелькалъ огонекъ, разведенный, очевидно, человѣческой рукою: это обстоятельство не оставляло никакого сомнѣнія, что Ирокезы нечаянно перенесли свой таборъ именно въ то мѣсто, о которомъ Вахта разсказывала своей бѣлой пріятельницѣ.
V.
правитьОткрытіе огня было чрезвычайно важнымъ обстоятельствомъ въ глазахъ Дирслэйера и его пріятеля. Можно было разсчитывать навѣрное, что Гуттеръ и Генрихъ Марчъ задумаютъ сдѣлать новое нападеніе противъ Индійцевъ, какъ скоро будетъ пробуждено ихъ усыпленное вниманіе. По мѣрѣ того, какъ приближался часъ свиданія, Могиканъ не думалъ больше о своихъ трофеяхъ надъ пораженнымъ непріятелемъ, и старался только о томъ, чтобъ уснувшіе товарищи не разстроили его плановъ. Ковчегъ приближался медленно, и прошло больше четверти часа, прежде чѣмъ подошелъ онъ къ назначенному мѣсту. Чтобъ укрыть свой огонь отъ наблюденій изъ замка Плывучаго-Тома, Индійцы расположили его на самой южной оконечности мыса, и онъ до того заслоненъ былъ съ этой стороны густымъ кустарникомъ, что даже самъ Дирслэйеръ, лавировавшій направо и налѣво, терялъ его изъ вида.
— Минги развели огонь почти подлѣ воды, сказалъ Дирслэйеръ, обращаясь къ Юдиѳи: — это показываетъ, что они вовсе не ожидаютъ отсюда нападеній. Хорошо, что вашъ батюшка и Генрихъ Марчъ заснули крѣпкимъ сномъ, иначе они опять могли бы пуститься на свои опасныя продѣлки.
Настоящее положеніе ковчега представляло свои выгоды и невыгоды. Огонь скрывался по мѣрѣ приближенія ковчега къ берегу, который могъ быть гораздо ближе, чѣмъ нужно. Между-тѣмъ, было извѣстно, что немного дальше озеро представляло значительную глубину, и ковчегъ, въ случаѣ бѣгства, не могъ остановиться на мели. Разсчитывали также, что никакого плота не могло быть въ этомъ мѣстѣ, и погоня со стороны непріятеля оказывалась невозможною. Притомъ, густой мракъ закрывалъ ихъ совершенно, и для нихъ не будетъ ни малѣйшей опасности, если по-крайней-мѣрѣ они станутъ ѣхать безъ шума. Всѣ эти замѣчанія Дирслэйеръ сообщилъ Юдиѳи, давая подробныя наставленія относительно того, что ей нужно дѣлать въ случаѣ тревоги.
— И вотъ уже пора мнѣ и Чингачгуку пересаживаться въ лодку, заключилъ Дирслэйеръ, когда молодая дѣвушка внимательно, выслушала его наставленія. — Правда, нѣтъ еще путеводной звѣзды, но она скоро взойдетъ, и вѣроятно никто изъ насъ въ эту ночь не увидитъ ея за-облаками. Вахта, я увѣренъ, теперь держитъ ухо востро, и не опоздаетъ ни одной минутой, если только дикари не запрятали ее въ какую-нибудь трущобу.
— Дирслэйеръ, съ живостію возразила Юдиѳь: — это предпріятіе чрезвычайно опасно, и я не понимаю, зачѣмъ вы, съ своей стороны, мѣшаетесь въ дѣло.
— Какъ зачѣмъ? Развѣ вы не знаете, что мы хотимъ похитить Вахту, невѣсту Чингачгука, на которой онъ женится тотчасъ же по возвращеніи домой?
— Но вѣдь женихъ-то Индіецъ, а не вы, и это предпріятіе такого рода, что его можно съ одинаковымъ успѣхомъ выполнить и одному безъ всякаго посторонняго содѣйствія.
— Понимаю васъ, молодая дѣвушка, отлично понимаю. Вы хотите сказать, что всѣ эти дѣла касаются одного только Чингачгука, и такъ какъ онъ одинъ можетъ справиться съ лодкой, то не зачѣмъ еще другому вмѣстѣ съ нимъ вдаваться въ очевидную опасность. Но вы забываете, что въ этомъ-то и состоитъ цѣль нашего прибытія на это мѣсто, и мнѣ стыдно отказаться отъ задуманнаго плана потому только, что онъ довольно опасенъ. Притомъ, если молодыя дѣвушки дорожатъ любовью, и готовы изъ-за нея на высокія пожертвованія, то, конечно, ничто не мѣшаетъ и мужчинамъ дѣлать такія пожертвованія изъ-за дружбы. Разумѣется, Могиканъ могъ бы справиться съ лодкой безъ посторонняго содѣйствія; но если, сверхъ чаянія, будетъ нападеніе со стороны Минговъ, помощь друга для него необходима. Да и сами вы, Юдиѳь, не-уже-ли согласились бы оставить друга въ опасную минуту?
— Къ-несчастію, вы совершенно правы, Дирслэйеръ, и, однакожь, я бы очень хотѣла удержать васъ на ковчегѣ. Обѣщайте мнѣ по-крайней-мѣрѣ одно: не заходить въ самый лагерь дикарей, и ограничиться только похищеніемъ дѣвушки. На первый разъ и этого довольно.
— Господь съ вами, Юдиѳь! Можно подумать, что это говоритъ простодушная Гетти, а не сестра ея, умная, блистательная Юдиѳь Гуттеръ! Но страхъ перемѣняетъ умъ на глупость и силу на слабость: я видѣлъ довольно-частые примѣры такихъ превращеній. Что жь такое? Вы принимаете участіе въ судьбѣ вашего ближняго, и это доказываетъ, Юдиѳь, доброту вашего сердца. Скажу и буду говорить всегда, что вы дѣвушка сострадательная, великодушная, не смотря на глупѣйшія исторіи, выдумываемыя человѣкомъ, который ревнуетъ вашу красоту.
— Не-уже-ли вы вѣрите, Дирслэйеръ, всему, что вамъ разсказываютъ о бѣдной сиротѣ? И не-уже-ли злой языкъ Торопыги долженъ отравить мою жизнь?
— Нѣтъ, Юдиѳь, я говорилъ Генриху Марчу, что не годится честному человѣку злословить другихъ людей потому только, что они къ нему неблагосклонны. Даже Индіецъ уважаетъ доброе имя молодой дѣвушки.
— Будь у меня братъ, онъ умѣлъ бы подрѣзать змѣиный языкъ этого клеветника, вскричала Юдиѳь съ сверкающими глазами, — но единственный мой покровитель — упрямый старикъ съ притупленными чувствами, и дерзкій клеветникъ, не опасаясь наказаній, можетъ дѣлать, что ему угодно.
— Напрасно вы такъ думаете, Юдиѳь. Всякій честный человѣкъ, кто бы онъ ни былъ, братъ или посторонній, всегда будетъ защищать прекрасную дѣвушку, если ее злословятъ въ его присутствіи. Но Генрихъ Марчъ серьёзно думаетъ на васъ жениться, и его злословіе, по моему Мнѣнію, происходитъ единственно отъ ревности. Улыбнитесь ему, когда онъ встанетъ, и пожмите его руку: могу увѣрить, онъ забудетъ въ эту минуту все на свѣтѣ, кромѣ вашихъ прелестей. Необдуманныя выраженія всего чаще выходятъ изъ головы, а не отъ сердца. Сдѣлайте, прошу васъ, этотъ опытъ, и вы увидите могущество своей улыбки.
Затѣмъ Дирслэйеръ и краснокожій его пріятель отправились на свою опасную экспедицію съ такимъ хладнокровіемъ и разсчетливостію, которыя могли бы сдѣлать честь самымъ опытнымъ воинамъ, знакомымъ со всѣми стратегическими хитростями. Индіецъ помѣстился въ лодкѣ на передней сторонѣ, чтобъ удобнѣе выскочить на берегъ и встрѣтить свою возлюбленную, а его товарищъ, разсудительный и спокойный, взялся за весла и предоставилъ себѣ управленіе легкимъ челнокомъ. Вмѣсто того, чтобъ ѣхать прямо къ извѣстному мысу, отстоявшему отъ ковчега на четверть мили, Дирслэйеръ описалъ напередъ діагональную линію къ центру озера, чтобъ потомъ, при подъѣздѣ къ берегу, можно было принять выгоднѣйшую позицію. Тотъ пунктъ, гдѣ высадилась Гетти, и куда теперь обѣщалась прійдти Вахта, находился на самой возвышенной оконечности мыса: надлежало сообразить хорошенько эту мѣстность, и для этой цѣли Дирслэйеръ на минуту остановилъ лодку.
Ночной мракъ увеличивался съ минуты на минуту, но еще можно было различить контуры горъ съ того мѣста, гдѣ остановились наши смѣльчаки. Напрасно Могиканъ обращалъ глаза къ востоку, стараясь разглядѣть обѣтованную звѣзду: облака были не слишкомъ густы по эту сторону горизонта, но занавѣсъ, распространенный ими, скрывалъ всѣ предметы позади на далекое пространство. Разговаривая шопотомъ, они старались угадать, какой часъ. По мнѣнію Дирслэйера, звѣзда должна была появиться черезъ нѣсколько минутъ; но нетерпѣливый его пріятель воображалъ, что было очень-поздно, и что его возлюбленная, безъ сомнѣнія, на берегу. Это мнѣніе, разумѣется, одержало верхъ, и Дирслэйеръ принужденъ былъ спѣшить, принимая всѣ возможныя предосторожности въ своихъ движеніяхъ. Весла поднимались и погружались въ воду безъ малѣйшаго шума, и когда они подъѣхали къ берегу на разстояніе пятидесяти ярдовъ, Чингачгукъ выпрямился во весь ростъ и схватился за свое ружье. Подъѣхавъ еще ближе къ темной опушкѣ лѣса, они замѣтили, что слишкомъ углубились на сѣверъ, и перемѣнили направленіе лодки, которая какъ-будто двигалась сама-собою, по какому-то инстинкту: такъ осторожны и обдуманны были всѣ движенія гребца. Наконецъ, лодка остановилась на мели подлѣ того мѣста, гдѣ наканунѣ высадилась Гетти, и откуда слышался ея голосъ въ ту пору, когда ковчегъ проѣзжалъ мимо. Здѣсь, какъ и въ другихъ мѣстахъ, берегъ былъ очень-узокъ; но кустарникъ образовалъ бахрому при подошвѣ лѣса, и почти вездѣ широкія листья висѣли надъ водой.
Чингачгукъ вылѣзъ изъ лодки, и очутившись по колѣно въ водѣ, осторожно пошелъ къ берегу, озираясь во всѣ стороны. Нѣсколько минутъ бродилъ онъ по берегу, надѣясь увидѣть Вахту, или по крайней мѣрѣ услышать ея голосъ: напрасная надежда! Повсюду царствовала могильная тишина, и нигдѣ не было замѣтно человѣческихъ слѣдовъ. Не теряя времени по напрасну, онъ опять воротился къ своему пріятелю, который между-тѣмъ успѣлъ причалить лодку, и они начали тихонько разговаривать между собою. Могиканъ полагалъ, что они ошиблись мѣстомъ; Дирслэйеръ, напротивъ, положительно думалъ, что пріятель его еще слишкомъ-рано явился на свиданіе. Высказавъ эту догадку, онъ тотчасъ же положилъ руку на плечо Могикана и обратилъ его глаза на вершину горъ, расположенныхъ къ востоку. Облака разошлись на этомъ пунктѣ, и вечерняя звѣзда заблистала между вѣтвями высокихъ сосенъ. Отрадная надежда проникла въ душу молодыхъ людей: они облокотились на свои ружья и насторожили чуткія уши, вслушиваясь въ малѣйшій шорохъ и колыханія листьевъ. Мало-по-малу, до ихъ слуха начали достигать смѣшанные голоса дѣтей и беззаботный смѣхъ индійскихъ женщинъ. Ясно, что искатели приключеній находились не въ далекомъ разстояніи отъ ирокезскаго табора. Лучи свѣта, озарившіе вершины нѣкоторыхъ деревъ, обличали огонь, разведенный въ лѣсу, но трудно было вычислить навѣрное пространство, которое ихъ отдѣляло отъ этого костра. Два-три раза показалось имъ, будто кто-то отходитъ отъ огня и приближается къ мѣсту свиданія, но эти звуки были, вѣроятно, обманомъ воображенія, или, быть-можетъ, какой-нибудь Ирокезъ, расхаживалъ, для своей забавы, взадъ и впередъ, не думая вовсе о выходѣ на берегъ. Прошло около четверти часа въ этомъ томительномъ безпокойствѣ, и наконецъ Дирслэйеръ предложилъ, воротившись къ лодкѣ, занять выгоднѣйшую позицію, откуда бы можно наблюдать всѣ движенія Индійцевъ и вмѣстѣ сообразить причины отсутствія Вахты. Чингачгукъ рѣшительно отказался принять такое предложеніе, отговариваясь тѣмъ, что Вахта будетъ въ отчаяніи, если въ-продолженіе ихъ отсутствія вдругъ прійдетъ на мѣсто свиданія и не найдетъ никого. Находя такую причину основательною, Дирслэйеръ вызвался одинъ отправиться въ лодку, и оставилъ своего пріятеля въ кустарникѣ на произволъ его счастливой судьбы.
Усѣвшись въ лодку, Дирслэйеръ съ обыкновенными предосторожностями отвалилъ отъ берега, и черезъ нѣсколько минутъ очутился почти въ прямой линіи между ковчегомъ и непріятельскимъ станомъ. Вдругъ яркій свѣтъ совершенно неожиданно поразилъ его глаза, и на первый разъ ему показалось, что онъ въ виду у Ирокезовъ. Новый взглядъ, однакожь, убѣдилъ его, что нѣтъ никакой опасности, что его не откроютъ, пока Индійцы останутся въ освѣщенной сторонѣ. Поставя свою лодку въ это выгоднѣйшее положеніе, онъ спокойно началъ наблюденія.
Индійцы, еще недавно перемѣнившіе свой лагерь, были всѣ на открытомъ воздухѣ, и считая себя совершенно-безопасными, развели большой костеръ, распространявшій яркое пламя на далекое пространство. Это была минута беззаботнаго разгула, который слѣдовалъ за вкуснымъ ужиномъ послѣ окончанія дневныхъ трудовъ. Съ перваго взгляда, Дирслэйеръ увидѣлъ, что Ирокезы были не всѣ. Онъ замѣтилъ, однакожь, своего знакомца, Райвенука, помѣстившагося на первомъ планѣ этой фантастической картины. Онъ показывалъ своему товарищу одного изъ слоновъ, вырученныхъ за выкупъ плѣнниковъ, между-тѣмъ, какъ оборванный мальчишка съ простодушнымъ любопытствомъ смотрѣлъ черезъ его плечо. Немного подальше, на заднемъ планѣ, восемь или десять Индійцевъ развалились на землѣ или сидѣли, прислонившись спинами къ деревьямъ. Ихъ оружія также приставлены были къ деревьямъ, или лежали подлѣ нихъ въ фантастическомъ безпорядкѣ. Женщины, между-тѣмъ, образовали особыя группы, и при каждой матери толпились ея дѣти. Онѣ спорили, смѣялись и перебивали одна другую весело и беззаботно. Одна только старушонка, сидѣвшая немного поодаль, не принимала, казалось, никакого участія въ общемъ весельи и съ озабоченнымъ видомъ наблюдала все, что происходило вокругъ нея. Ясно, что старѣйшины поручили ей непріятную должность, но какую, неизвѣстно.
Глаза Дирслэйера повсюду съ озабоченнымъ вниманіемъ искали возлюбленную Чингачгука, но нигдѣ ея не было видно, хотя свѣтъ отъ костра распространялся во всѣ стороны на далекое пространство. Два или три раза ему почудилось, что онъ, слышитъ ея смѣхъ, но его уши были обмануты младенческимъ звукомъ молодыхъ Индіянокъ. Наконецъ, старая колдунья заговорила о чемъ-то громко и гнѣвно: тогда, какъ-бы въ-слѣдствіе отданнаго приказанія, появились на заднемъ планѣ двѣ или три мрачныя фигуры, подошедшія къ той части лагеря, которая была больше освѣщена. Молодой воинъ выставился первый. За нимъ послѣдовали двѣ молодыя дѣвушки, и одна изъ нихъ была делоэрская плѣнница. Дирслэйеръ понялъ все: за Вахтой очевидно смотрѣли, быть-можетъ, ея молодая подруга, и ужь навѣрное старая вѣдьма. Молодой человѣкъ могъ быть обожателемъ Вахты или ея подруги, и на лицѣ его легко было прочесть сомнѣніе и недовѣрчивость. Вахта, съ своей стороны, обнаруживала очевидное безпокойство, и ея глаза не разъ обращались въ ту сторону, гдѣ взошла обѣтованная звѣзда; но не было, по-видимому, никакой возможности удалиться за предѣлы лагеря, потому-что колдунья не спускала съ нея глазъ.
Положеніе Дирслэйера было очень-затруднительно. Онъ зналъ, что Чингачгукъ ни за что въ свѣтѣ не согласится воротиться въ ковчегъ, не употребивъ напередъ отчаянныхъ усилій для освобожденія своей невѣсты, и потому, скрѣпивъ сердце, онъ великодушно рѣшился помогать своему пріятелю до послѣдней крайности. По нѣкоторымъ признакамъ можно было замѣтить, что женщины скоро пойдутъ спать: надлежало выждать эту минуту и разсмотрѣть хорошенько, въ какомъ шалашѣ скроется Вахта. Такъ и хотѣлъ поступить Дирслэйеръ. Но если, съ другой стороны, онъ слишкомъ-долго будетъ медлить на своемъ наблюдательномъ постѣ, нетерпѣливый Делоэръ могъ ринуться одинъ въ непріятельскій станъ, и своею опрометчивостію испортить все дѣло. Принимая въ соображеніе всѣ эти обстоятельства, Дирслэйеръ предпочелъ воротиться къ своему другу и по возможности успокоить его хладнокровными убѣжденіями. Этотъ планъ приведенъ былъ въ исполненіе не болѣе, какъ въ пять минутъ.
Чингачгукъ, между-тѣмъ, неподвижно стоялъ на своемъ постѣ въ ожиданіи любовницы, но его надежда исчезла, когда Дирслэйеръ въ короткихъ словахъ объяснилъ сущность дѣла. Послѣ предварительныхъ совѣщаній, пріятели рѣшились дѣйствовать безъ отлагательства. Прежде всего, они поставили у берега лодку такимъ образомъ, чтобъ Вахта, явившись на свиданіе, могла ее замѣтить; потомъ, осмотрѣвъ свое оружіе, они расположились идти далѣе въ лѣсъ. Мысъ, углубившійся въ озеро, содержалъ около двухъ десятинъ земли, и половина этого пространства занята была теперь ирокезскимъ лагеремъ. Черезъ нѣсколько минутъ, пріятели, пробираясь между густыхъ деревъ, очутились въ такомъ мѣстѣ, откуда могли видѣть всѣ движенія Ирокезовъ, не бывъ однакожь ими замѣчены сами. Лагерь былъ иллюминованъ въ полномъ смыслѣ этого слова, и всѣ предавались необузданному веселью. Женщины вели одушевленный разговоръ насчетъ слоновыхъ фигуръ; между ними Чингачгукъ съ замираніемъ сердца увидѣлъ и свою Вахту. Настороживъ уши, пріятели могли слышать каждое слово…
— А вѣдь если подумать хорошенько, такъ и выйдетъ вздоръ, сущій вздора, говорила одна Ирокезка. — У Гуроновъ есть звѣрки еще, пожалуй, похитрѣе, да и то не хвастаются. Эта игрушка удивительна только для Делоэра; Гуронъ завтра же ее забудетъ. Да и что за диковина? Пусть этотъ звѣрь подойдетъ къ шалашу, наши молодцы шапками его закидаютъ.
Эти слова относились къ Вахтѣ, и были сказаны съ очевидной цѣлію вывести ее изъ терпѣнья, такъ-какъ она всегда вступалась за своихъ земляковъ.
— Бѣда только въ томъ, что этотъ звѣрь не осмѣлится подойдти къ делоэрскимъ домамъ, возразила Вахта. — Онъ задрожитъ отъ страха при одномъ взглядѣ на делоэрскихъ молодыхъ людей.
— Вотъ забавно: молодые люди между Делоэрами! Да во всемъ ихъ племени никого нѣтъ, кромѣ женщинъ, и желала бы я знать: кто когда слыхалъ о молодомъ делоэрскомъ богатырѣ? Ихъ не боятся даже козы, и беззаботно разгуливаютъ-себѣ гдѣ ни попало, какъ-скоро проходитъ между ними делоэрскій охотникъ. Кто когда слыхалъ о молодомъ делоэрскомъ богатырѣ?
— Всѣ слыхали, кромѣ развѣ тебя, съ живостію возразила Вахта — да и ты, конечно, слыхала, если не была всегда глуха какъ тетеревъ. Богатырь Таменундъ теперь старъ, какъ эти горныя сосны, или какъ орлы, которые вьются подъ облаками, нойонъ былъ молодъ въ свое время. Имя Таменунда знаетъ старый и малый на всемъ пространствѣ отъ большаго озера соленой воды до прѣсныхъ водъ на западной сторонѣ. А гдѣ и когда была порода знаменитѣе семейства Унковъ, хотя блѣднолицые разорили ихъ могилы и разметали кости по широкому полю? Никогда и никакой орелъ не залеталъ на такую высоту, какъ они, и никакая пантера не превышала ихъ своею силой и отвагой. И будто нѣтъ теперь между Делоэрами молодыхъ богатырей, крѣпкогрудыхъ и легкихъ на ходу, какъ дикія лани? Шире открой свои глаза, и ты увидишь Чингачгука, величественнаго какъ молодая ясень и твердаго какъ старый дубъ. Вотъ что!
Это объясненіе вызвало многочисленныя противорѣчія, и споръ завязался жаркій. Среди этой сцены, Могиканъ пригнулся къ землѣ, и скрывшись за кустарникомъ, испустилъ звукъ до того похожій на крикъ небольшой американской векши, что самъ Дирслэйеръ на этотъ разъ совершенно былъ обманутъ удивительнымъ подраженіемъ, и вообразилъ, что шумъ этотъ дѣйствительно произведенъ однимъ изъ тѣхъ маленькихъ животныхъ, которыя перепрыгивали надъ ихъ головами съ вѣтки на вѣтку. Никто изъ Гуроновъ не обратилъ вниманія на этотъ слишкомъ-обыкновенный звукъ, но Вахта немедленно прекратила разговоръ и осталась неподвижною. Она угадала теперь тотъ самый сигналъ, которымъ ея любовникъ въ былыя времена вызывалъ ее изъ хижины на тайное свиданье.
Убѣдившись, что присутствіе его извѣстно, Чингачгукъ не сомнѣвался въ то же время, что молодая дѣвушка употребитъ всѣ возможныя усилія для своего освобожденія. Въ ту же минуту Дирслэйеръ замѣтилъ значительную перемѣну въ обращеніи Вахты. Продолжая споръ, она говорила нерѣшительно и вяло, давая очевидный перевѣсъ своимъ восторженнымъ противницамъ. Наконецъ, споръ мало-по-малу охладѣлъ, и всѣ женщины встали, чтобъ разойдтись по своимъ мѣстамъ. Здѣсь только Вахта, первый разъ, осмѣлилась оборотить голову въ ту сторону, откуда раздался сигналъ. Чингачгукъ повторилъ его опять, и молодая дѣвушка убѣдилась, что ей теперь извѣстна позиція ея любовника, хотя невозможно было разглядѣть его изъ ярко-освѣщеннаго табора Ирокезовъ.
Приближалась роковая пора, когда молодая дѣвушка такъ или иначе должна была привести въ исполненіе свой планъ. Ей слѣдовало лечь въ низенькомъ шалашѣ, построенномъ подлѣ того мѣста, гдѣ она стояла; подругой ея была неотвязчивая старая хрычовка. Разъ убравшись въ эту лачугу, она могла потерять всякую надежду на освобожденіе, потому-что колдунья обыкновенно ложилась поперегъ при самомъ входѣ. Къ-счастію, одинъ изъ воиновъ приказалъ ей въ эту минуту принести воды. Колдунья взяла тыквенную бутылку, подозвала Вахту, и обѣ отправились къ источнику, находившемуся на сѣверной сторонѣ этого мыса. Имъ слѣдовало напередъ взобраться на вершину холма и спуститься подъ гору, гдѣ былъ источникъ. Все это было понято и соображено какъ-нельзя-лучше обоими пріятелями, и они поспѣшили укрыться за деревья, чтобъ дать этимъ женщинамъ свободный пропускъ. Старуха крѣпко держала Вахту за руку, и быстро продолжала идти впередъ. Когда проходили онѣ мимо дерева, скрывавшаго друзей, Чингачгукъ схватилъ свой томагукъ, намѣреваясь раздробить голову старой вѣдьмъ, но Дирслэйеръ, понимавшій опасность этой выходки, удержалъ его руку. Лишь-только отступили онѣ на нѣсколько шаговъ, Могиканъ еще разъ повторилъ свой сигналъ. Гуронка остановилась и съ любопытствомъ взглянула на дерево, откуда послышался звукъ. Она изумилась, что векша могла проснуться въ такой поздній часъ, и, это, по ея мнѣнію, былъ нехорошій признакъ. Вахта отвѣчала, что не далѣе какъ минутъ за двадцать она слышала такіе же звуки: векша, безъ сомнѣнія, голодна, прибавила она, и отъискиваетъ какихъ-нибудь крохъ утолить свой голодъ. Это объясненіе, повидимому, совершенно удовлетворило вѣдьму, и онѣ обѣ пошли впередъ, сопровождаемыя теперь молодыми пріятелями, которые слѣдовали за ними волчьимъ шагомъ. Наполнивъ водою тыквенную бутылку, старуха расположилась идти въ обратный путь, удерживая за руку свою спутницу; по въ ту самую минуту, какъ она готова была сдвинуться съ мѣста, могучая рука схватила ее за горло съ такою силой, что она немедленно освободила свою плѣнницу. Обвивъ рукою станъ молодой дѣвушки, Чингачгукъ понесъ ее черезъ кустарники на сѣверную оконечность мыса. Очутившись на берегу, онъ обернулся и не останавливаясь побѣжалъ къ лодкѣ.
Дирслэйеръ, между-тѣмъ, сдавливалъ своими пальцами шею старой вѣдьмы, давая ей по временамъ мгновенный роздыхъ, чтобы она не задохлась. Она умѣла, однакожь, воспользоваться этими промежутками, и въ одно мгновеніе вырвался изъ груди ея страшный крикъ, который взбаломутилъ весь табаръ. Дирслэйеръ услышалъ шумъ ирокезскихъ воиновъ и черезъ минуту увидѣлъ трехъ или четырехъ, остановившихся передъ костромъ подобно фантасмагорическимъ тѣнямъ. Стиснувъ еще разъ сухую шею старой вѣдьмы, и давъ ей на прощаньи пинка, отъ котораго повалилась она навзничь, молодой охотникъ бросился черезъ кустарники съ карабиномъ въ рукахъ, озираясь черезъ плечо какъ разъяренный левъ.
VI.
правитьОгонь, лодка и ручей, подлѣ котораго Дирслэйеръ началъ свое отступленіе, образовали углы почти равнобедреннаго треугольника. Костеръ находился нѣсколько ближе къ лодкѣ, чѣмъ къ ручью, между-тѣмъ, какъ разстояніе ручья отъ лодки, описывая прямую линію, равнялось почти разстоянію первыхъ двухъ пунктовъ. Но для бѣглецовъ эта прямая линія не существовала, потому-что они принуждены были обходить разныя извилины вдоль берега и углубляться въ кустарникъ, чтобы скрыть свой слѣдъ. При такомъ положеніи дѣлъ всѣ выгоды были на сторонѣ Ирокезовъ, которые притомъ могли ударить въ разсыпную и запутать бѣглеца на всѣхъ возможныхъ пунктахъ. Все это мигомъ сообразилъ Дирслэйеръ, и однакожь еще не рѣшился забѣжать въ кустарники, окаймлявшіе берегъ. Эта сцена его взволновала, и придала его характеру самую твердую рѣшимость. Четыре непріятеля рисовались передъ его глазами на заднемъ планѣ картины, освѣщенной огнемъ, и одинъ изъ нихъ могъ быть отправленъ на тотъ свѣтъ во мгновеніе ока. Индійцы стояли и озирались во всѣ стороны, отъискивая въ темнотѣ старуху, взволновавшую лагерь. Будь молодой охотникъ неспособенъ къ размышленіямъ, смерть одного изъ нихъ была бы рѣшена; но къ-счастію Дирслэйеръ былъ слишкомъ остороженъ, и не хотѣлъ стрѣлять. Исчезнувъ между кустами, онъ въ нѣсколько минутъ прибѣжалъ на берегъ къ тому мѣсту, гдѣ Чингачгукъ ожидалъ его въ лодкѣ вмѣстѣ съ Вахтой. Бросивъ карабинъ на дно лодки, онъ нагнулся, чтобъ оттолкнуть челнокъ на открытую воду, какъ вдругъ изъ-за кустарника выскочилъ проворный и сильный Индіецъ и бросился къ нему на спину, какъ барсъ. Все теперь висѣло на волоскѣ: одинъ промахъ, и погибель была бы неизбѣжна. Руководимый великодушнымъ чувствомъ, которое могло бы навсегда обезсмертить древняго Римлянина, Дирслэйеръ соединилъ всѣ свои силы для отчаяннаго движенія и оттолкнулъ лодку футовъ на сто отъ берега; но затѣмъ онъ самъ, потерявъ равновѣсіе, упалъ въ воду, и вмѣстѣ съ нимъ бултыхнулся его непріятель.
Глубина воды достигала въ этомъ мѣстѣ не болѣе, какъ аршина на полтора, но этого было довольно, чтобъ погубить молодаго охотника, который лежалъ теперь подъ Индійцемъ. Между-тѣмъ, руки его были свободны, и дикарь съ своей стороны принужденъ былъ встать, чтобъ перевести духъ. Дирслэйеръ такъ же быстро поднялся на ноги, и около полминуты происходила между ними ужасная борьба на жизнь и смерть. Когда, наконецъ, около полдюжины дикарей бросились въ воду на выручку своего товарища, Дирслэйеръ принужденъ былъ отдаться въ плѣнъ съ такимъ достоинствомъ, которое могло равняться его самоотверженію.
Въ нѣсколько минутѣ, новый плѣнникъ отведенъ въ лагерь. Занятые борьбою двухъ противниковъ, Индійцы не обратили никакого вниманія на лодку, хотя она была отъ нихъ на самомъ близкомъ разстояніи, такъ-что Чингачгукъ и Вахта слышали ясно каждое ихъ слово. Нѣкоторые изъ нихъ еще продолжали искать молодую дѣвушку; другіе, послѣ безполезныхъ поисковъ, воротились къ огню. Между-тѣмъ, противникъ Дирслэйера мало-по-малу пришелъ въ себя, и, собравшись съ силами, разсказалъ, какимъ образомъ Вахта ускользнула отъ ихъ рукъ. Преслѣдовать ее было уже поздно, потому-что Могиканъ, удостовѣрившись въ гибели своего друга, быстро поѣхалъ впередъ на середину озера, чтобъ соединиться съ ковчегомъ.
Когда Дирслэйеръ подошелъ къ огню, его окружили восьмеро дикарей съ угрюмымъ видомъ, и между ними его старый знакомецъ, Райвенукъ. Бросивъ глаза на плѣнника, Райвенукъ сказалъ что-то своимъ товарищамъ, и они выразили очевидный восторгъ, когда узнали, что блѣднолицый, попавшійся къ нимъ въ руки, есть тотъ самый, который убилъ недавно одного изъ ихъ храбрыхъ воиновъ. Ихъ удивленіе и любопытство не имѣли теперь предѣловъ, и каждый по нѣскольку разъ подходилъ къ знаменитому плѣннику, озирая его съ ногъ до головы. Видимое равнодушіе Дирслэйера увеличивало еще больше этотъ наивный восторгъ дѣтей природы, способныхъ увлекаться всякими подвигами, которые сколько-нибудь выходятъ изъ круга обыкновенныхъ вещей.
Всѣ предосторожности, принятыя противъ Дирслэйера, состояли единственно въ томъ, что ему перевязали толстой веревкой обѣ ноги, такъ, однакожь, что онъ могъ гулять гдѣ ему угодно, хотя не имѣлъ возможности убѣжать. Его руки и всѣ члены были совершенно свободны. Дирслэйеръ думалъ сначала, что его свяжутъ только на ночь, какъ это обыкновенно дѣлали Минги съ своими плѣнниками; но когда ему немедленно спутали ноги, то онъ увидѣлъ въ этомъ обстоятельствѣ несомнѣнный признакъ уваженія къ своей ловкости и храбрости. Съ этой минуты, его слава между Дикарями была упрочена однажды-навсегда, и онъ съ гордостію смотрѣлъ на свои оковы. Ему позволили сѣсть на пень дерева подлѣ огня, чтобъ высушить свое платье. Передъ нимъ лицомъ-къ-лицу, стоялъ его дюжій противникъ, съ которымъ онъ барахтался въ водѣ. Другіе воины и шейхи стояли немного поодаль и совѣщались о своихъ дѣлахъ. Черезъ нѣсколько минутъ, къ плѣннику подошла старуха, которую звали медвѣдицей: ея глаза сверкали, ноги дрожали, морщинистые кулаки дѣлали угрожающіе жесты и она обратилась къ своему, врагу съ такою рѣчью;
— Хорёкъ смердящій! Пріятели твои Делоэры хуже всякой бабы, и ты былъ паршивымъ бараномъ между ними. Тебя прогнали изъ племени блѣднолицыхъ, и красные люди не пускаютъ въ свои избы: скверныя бабы дали тебѣ пристанище, какъ дряблому щенку. И будто правда, что ты убилъ нашего друга? Врешь, собака: его великая душа оставила свое тѣло потому только, что не хотѣла опозорить себя сраженіемъ съ такимъ щенкомъ! Земля отказалась пить кровь, которую проливалъ ты въ ту пору, какъ его душа, изъ презрѣнія къ тебѣ, летѣла на небо; вотъ теперь твоими стонами высушена эта кровь. Но что это такое? Я слышу голосъ… Ба! да это совсѣмъ не вопль краснокожаго человѣка: красный воинъ не будетъ хрюкать, какъ свинья. Эти звуки вырываются изъ блѣднаго горла, и я люблю ихъ, какъ пѣсню молодой дѣвушки. Грязь проклятая, пёсъ смердящій, свинья, ёжъ, паукъ, Англичанинъ!
Говоря это, старуха неистово махала кулаками подъ самымъ подбородкомъ плѣнника, который, однакожь, былъ совершенно-равнодушенъ къ этимъ энергическимъ проявленіямъ злости, и не обращалъ на нихъ никакого вниманія, точно такъ же, какъ левъ не обращаетъ вниманія на глупый и совершенно-безвредный лай какой-нибудь моськи. Наконецъ, Райвенукъ оттолкнулъ старуху, и приказавъ ей удалиться, спокойно подошелъ къ Дирслэйеру.
— Блѣднолицый другъ мой пожаловалъ къ намъ въ гости, сказалъ онъ фамильярнымъ тономъ и съ лукавой улыбкой — мы очень рады такимъ гостямъ. У Гуроновъ есть хорошій огонёкъ, и бѣлый человѣкъ можетъ обсушиться.,
— Спасибо, Гуронъ, или Мингъ, что ли, какъ тебя зовутъ. Спасибо за ласку и за твой огонь, который особенно хорошъ послѣ того, какъ выкупаешься въ Глиммергласѣ.
— Блѣднолицый… но у брата моего должно же быть какое-нибудь имя. Великій воинъ не могъ прожить такъ долго безъ всякаго имени.
— Мингъ, я уже говорилъ тебѣ, что твой умирающій собратъ назвалъ меня Соколомъ, и ты можешь судить самъ, достоинъ я или нѣтъ такого имени.
— Доброе имя. У Сокола быстрые глаза и вѣрные удары. Но вѣдь Соколъ не женщина: зачѣмъ же онъ живетъ между Делоэрами?
— Понимаю тебя, Мингъ, и начинаю видѣть, что ты лукавъ, какъ демонъ; но пусть будетъ тебѣ извѣстно, что я хочу жить и умереть между Делоэрами, исполняя въ то же время свои христіанскія обязанности.
— Добре! Но ужь если охота тебѣ жить съ красными людьми, выбирай лучше Гуроновъ: Соколъ больше похожъ на Гурона, чѣмъ на бабу.
— Я полагаю, тебѣ извѣстно, что ты хочешь сказать, Мингъ; а если ты самъ этого не знаешь, такъ не знаетъ и сатана. Говори яснѣе, Мингъ, иначе тебѣ не добиться отъ меня никакого отвѣта.
— Добре! Соколъ любитъ выражаться напрямки, и за это я его люблю. Ну, такъ вотъ какая штука: Соколъ знаетъ Канадскаго-Бобра, и проживалъ въ его хатѣ; но Соколъ не можетъ быть пріятелемъ Бобра. Онъ не срѣзываетъ волосъ какъ бѣдный Индіецъ, и слишкомъ-храбръ какъ блѣднолицый. Напротивъ, Канадскій-Бобръ, что называется, ни рыба, ни мясо, и его нельзя причислить ни къ бѣлымъ ни къ краснымъ людямъ: живетъ онъ либо на землѣ, либо на озерѣ, и чертовски-жаденъ до человѣческихъ волосъ. Соколъ можетъ къ нему воротиться и сказать, что ему посчастливилось убѣжать отъ Гуроновъ; потомъ, какъ-скоро Бобръ упрячется въ свою берлогу и заснетъ, Соколъ можетъ отворить для Гуроновъ ворота. Ну, а тамъ что? дѣло извѣстное: Соколъ возьметъ все что ему угодно, а Гуроны будутъ довольны остальной добычей. Волосы, конечно, отойдутъ въ Канаду, потому-что блѣднолицымъ ихъ не надо.
— Дѣло, Райвенукъ: теперь я тебя отлично понимаю, хотя ты говоришь по-ирокезски. Твоя правда: немудрено мнѣ увѣрить Бобра, что я вырвался изъ вашихъ рукъ, и благополучно опять воротился въ его замокъ.
— Добре! Этого я и ожидаю отъ тебя.
— Конечно. Ты ожидаешь, что я поговорю съ Бобромъ, раздѣлю его хлѣбъ соль, повеселюсь съ его дочерьми, и потомъ напущу на его глаза такой туманъ, что онъ не разглядитъ земли подъ своими ногами.
— Добре! Соколъ говоритъ и судитъ какъ настоящій Гуронъ; его кровь выбѣлена только на половину.
— Ну, вотъ ужь на этотъ счетъ ты ошибаешься, Гуронъ. Моя кровь и сердце всегда были и будутъ бѣлыми, хотя мои привычки и наклонности немного покраснѣли. Это ничего, однакожь. Когда старикъ Гуттеръ и его дочери заснутъ на своихъ постеляхъ, мнѣ должно будетъ отворить дверь, подать сигналъ, и впустить Гуроновъ, которые станутъ охотиться за волосами: такъ ли?
— Именно такъ. Мой братъ навѣрно ошибается, когда думаетъ, что у него бѣлое сердце: онъ красенъ какъ Гуронъ, и будетъ современемъ великимъ шейхомъ между ними.
— Нѣтъ, Гуронъ, еслибъ ты принялъ волка за дикую кошку, ошибка твоя была бы не такъ велика. Выслушай хоть разъ честныя слова изъ устъ искренняго человѣка. Я родился христіаниномъ между бѣлыми людьми, и развратъ съ младенчества былъ чуждъ моего сердца. Хитрости могутъ быть позволительны и законны во время воины; но плутовство, измѣна и обманъ — такіе гнусные пороки, на которые не можетъ отважиться человѣкъ изъ бѣлой породы. Ихъ гнушаются даже краснокожіе люди, кромѣ развѣ Минговъ, которые на все способны.
Райвенукъ выслушалъ этотъ отвѣтъ съ очевиднымъ неудовольствіемъ, и нѣсколько минутъ не говорилъ ни слова.
— Развѣ Соколъ — закадышный другъ Канадскаго-Бобра? спросилъ онъ наконецъ — или онъ любовникъ одной изъ его дочерей?
— Ни то, ни другое, Мингъ. Старикъ Томъ не пріобрѣлъ еще, да и не можетъ пріобрѣсти никакихъ правъ на мою дружбу. Его дочери, правда, очень-милы и могутъ плѣнить всякаго молодаго человѣка; но по нѣкоторымъ причинамъ я не могу слишкомъ полюбить ни одной изъ нихъ. У Гетти добрая душа, но природа наложила тяжелую руку на ея умъ.
— А Дикая-Роза? вскричалъ Райвенукъ. Слухъ о красотѣ Юдиѳи быстро распространился между всѣми этими дикарями, и они прозвали ее Дикою-Розой. — Развѣ пріятный ея запахъ еще не распространялся на груди моего брата?
Дирслэйеръ не отвѣчалъ ничего, потому-что не въ его характерѣ было дѣлать дурные отзывы о дѣвушкѣ, которая не можетъ защищаться. Затѣмъ рѣчь зашла о Вахтѣ, и Дирслэйеръ объяснилъ всѣ подробности ея похищенія. Здѣсь только Райвенукъ съ изумленіемъ узналъ о присутствіи Чингачгука въ замкѣ Канадскаго-Бобра, и обо всѣхъ его сношеніяхъ съ Вахтой. Оставивъ плѣнника, онъ немедленно сообщилъ этотъ разсказъ старѣйшинамъ и воинамъ. Отважность и успѣхъ предпріятія молодыхъ друзей внушали имъ вмѣстѣ удивленіе и гнѣвъ. Особенно раздосадованъ былъ тотъ молодой Индіецъ, котораго Чингачгукъ и Дирслэйеръ видѣли съ Вахтой и другой Индіанкой. Нѣсколько минутъ онъ стоялъ поодаль съ унылымъ видомъ, не принимая никакого участія въ общемъ движеніи; но выслушавъ теперь разсказъ объ успѣхѣ дерзкаго счастливца, онъ быстро подошелъ къ тому пню, на которомъ сидѣлъ спутанный плѣнникъ.
— Вотъ тебѣ Дикая-Кошка! сказалъ Индіецъ, ударяя себя въ грудь будучи увѣренъ, что это имя должно произвести сильный эффектъ.
— А вотъ тебѣ Соколъ! хладнокровно отвѣчалъ Дирслэйеръ. — Глазъ мой вѣренъ, и рука не дрожитъ, поражая коварнаго врага. Желательно знать: каково попрыгиваетъ мой братъ?
— Его прыжокъ — отсюда до делоэрскихъ деревень. Соколъ укралъ мою жену: пусть онъ приведетъ ее обратно, или его волосы будутъ торчать на моей палкѣ.
— Соколъ не воровалъ никогда и ничего — было бы тебѣ это извѣстно, сердитый Мингъ. Твоя жена, какъ ты осмѣливаешься называть Вахту, никогда не будетъ женою краснокожаго изъ Канады. Ея сердце въ хатѣ Делоэра, и скоро она будетъ съ нимъ соединено. Дикая кошка скачетъ быстро, это я знаю, но никогда не перегнать ей желаній молодой дѣвушки.
— Делоэрскій-Змѣй хуже всякой собаки: онъ не посмѣетъ столкнуться съ храбрымъ Индійцемъ на твердой землѣ.
— Ты удивительно безстыденъ, Мингъ. Не прошло еще и часа, какъ Великій-Змѣй былъ отъ тебя въ нѣсколькихъ шагахъ.
— Вахта смѣется надъ нимъ, презираетъ его. Она видитъ, что онъ самый ледащій охотникъ, и хромаетъ какъ старая баба. Мужемъ ея будетъ храбрый воинъ, а не дуракъ.
— Какъ же ты все это пронюхалъ, Дикая-Кошка? Вѣдь вотъ, ты видишь, что она сама-собой отправилась на озеро къ своему другу, не спрашиваясь твоего совѣта. Нѣтъ, Дикая-Кошка, ты ужь лучше послушайся меня: ищи себѣ жену между Гуронками, потому-что, видишь ты, Делоэрка не пойдетъ за тебя.
Взбѣшенный Индіецъ схватился за свой томагукъ, но Райвенукъ удержалъ его, и грознымъ жестомъ заставилъ удалиться на свое мѣсто.
— Соколъ говоритъ правду, сказалъ Райвенукъ — и не способенъ ошибаться: его глазъ ясно различаетъ отдаленные предметы во мракѣ ночи.
— Радъ отъ тебя слышать эти вещи, почтенный Райвенукъ; а на счетъ измѣны все-таки я долженъ тебѣ сказать, что бѣлый человѣкъ не рожденъ для такого гнуснаго порока. Измѣну запрещаетъ намъ и совѣсть и евангеліе.
— Блѣднолицый братъ мой говоритъ истинную правду. Онъ не долженъ забывать ни своего Маниту, ни своей породы. Извѣстно Гуронамъ, что теперешній ихъ плѣнникъ — великій воинъ: такъ они и будутъ поступать съ нимъ. Если назначенъ онъ для пытки, его станутъ мучить совсѣмъ не такъ, какъ обыкновеннаго человѣка. Если же, напротивъ, суждено ему быть нашимъ другомъ, онъ будетъ между нами великимъ шейхомъ.
— Я попался въ ваши руки, Гуронъ, и вы, конечно, можете сдѣлать изъ меня все что вамъ угодно. Не стану хвастаться напередъ, какъ я буду вести себя во время пытки; но постараюсь во всякомъ случаѣ употребить всѣ возможныя усилія, чтобъ не сдѣлать стыда своей бѣлой породѣ. Если же, паче чаянія, мученія превзойдутъ мои силы и вырвутъ изъ груди моей болѣзненные стоны, не обвиняйте въ этомъ ни бѣлыхъ, ни Делоэровъ: человѣческая природа слаба вообще у всѣхъ, и не всякій способенъ стоять выше этихъ слабостей.
— Добре, это мы увидимъ. У Сокола меткій глазъ, и тѣло его закалено въ трудахъ. Но зачѣмъ добровольно идти на пытку, какъ-скоро Гуроны могутъ сдѣлаться его друзьями? Нѣтъ нужды, что Соколъ убилъ ихъ храбраго воина: Гуроны могутъ и забыть такую обиду.
— Тѣмъ лучше, Минго, тѣмъ лучше. Я хотѣлъ бы, однакожь, чтобъ не было между нами какихъ-нибудь недоразумѣній. Очень-радъ, что Гуроны не имѣютъ особой наклонности мстить за смерть своего собрата; но все-таки не можетъ быть, чтобъ между нами не было законной вражды.
Внезапное появленіе привидѣнія вдругъ прекратило этотъ разговоръ. Передъ огнемъ Гуроновъ остановилась Гетти Гуттеръ, равнодушная и спокойная какъ всегда. Казалось, будто она родилась и выросла въ этомъ таборѣ среди Ирокезовъ, и принадлежала къ ихъ породѣ. Райвенукъ и Дирслэйеръ увидѣли ее въ одно и то же время.
— Надѣюсь, Гетти, прибытіе ваше служитъ ручательствомъ, что Чингачгукъ и Вахта совершенно-здоровы и благополучны, сказалъ Дирслэйеръ, когда молодая дѣвушка, по сдѣланному знаку, подошла къ нему. — Цѣль вашего прихода, разумѣется, ужь не та, какъ въ первый разъ.
— Вы угадали, Дирслэйеръ. На этотъ разъ послала меня Юдиѳь, и сама проводила въ лодку, какъ-скоро Чингачгукъ и Вахта разсказали ей о вашемъ несчастіи. О, еслибъ вы знали, какъ прекрасна Вахта въ этотъ вечеръ! Кажется, она счастливѣе теперь въ тысячу разъ, чѣмъ между Гуронами.
— Это въ порядкѣ вещей, любезная Гетти. Вахта соединилась съ человѣкомъ, котораго любитъ, и уже не боится, что ея мужемъ будетъ ненавистный Мингъ. Для чего же васъ послала сюда Юдиѳь?
— Она велѣла мнѣ предложить всѣхъ другихъ слоновъ за вашъ выкупъ. Но я взяла съ собою библію, и могу увѣрить васъ, что это будетъ дѣйствительнѣе всѣхъ возможныхъ слоновъ, какіе могутъ отъискаться въ сундукъ моего отца.
— Вашъ отецъ и Скорый-Гэрри знаютъ ли что-нибудь о нашихъ дѣлахъ, моя добрая Летти;
— Нѣтъ: они еще спятъ. Юдиѳь и Чингачгукъ не хотѣли ихъ будить, изъ опасенія, чтобъ они опять не вздумали охотиться за волосами, такъ-какъ Вахта объявила, что въ лагерѣ больше женщинъ, чѣмъ мужчинъ. Юдиѳь приказала мнѣ развѣдать обо всемъ, что съ вами случилось.
— Это, однакожь, очень-замѣчательно. Отъ-чего Юдиѳь слишкомъ безпокоится обо мнѣ? Впрочемъ, догадаться не мудрено: ваша сестрица боится, какъ бы Генрихъ Марчъ, проснувшись, не вздумалъ выручать меня изъ лагеря Ирокезовъ, гдѣ можетъ угрожать опасность собственной его жизни. Опасеніе безполезное: Торопыга дѣлаетъ, иной разъ, большіе промахи, но изъ-за друга не полѣзетъ на очевидную опасность.
— Юдиѳь не любитъ Гэрри, хотя самъ Гэрри очень любитъ Юдиѳь, отвѣчала Гетти простодушнымъ, но рѣшительнымъ тономъ.
— Ну, да, вы объ этомъ говорили, Гетти, но вы ошибаетесь. Самъ я никогда не былъ влюбленъ, но могу отчасти судить, какъ ведутъ себя влюбленные. Какъ-скоро любовь закрадывается въ сердце молодой дѣвушки, она задумывается, молчитъ, мечтаетъ, и глаза ея постоянно обращены на мужчину, которымъ занято ея сердце. Затѣмъ слѣдуютъ вздохи, жалобы, и если еще дѣло не дошло до открытаго объясненія, молодая дѣвушка начинаетъ клеветать, и находитъ въ своемъ возлюбленномъ тысячи недостатковъ. Вотъ такъ точно поступаетъ и Юдиѳь. Она говорила даже, будто Генрихъ Марчъ совсѣмъ не красавецъ, и ужь разумѣется, это можетъ сказать только влюбленная дѣвушка.
— Напротивъ, влюбленная дѣвушка всегда согласится, что Генрихъ Марчъ удивительный красавецъ. Я, на-примѣръ, дѣйствительно нахожу его красавцемъ, и въ этомъ убѣдится всякій, у кого есть глаза. Юдиѳь не любитъ Генриха Марча, и вотъ почему находитъ въ немъ безчисленные недостатки.
— Ну, думайте объ этомъ какъ вамъ угодно, моя добрая Гетти: мы можемъ объ этомъ, проговорить до поздней зимы, и, вѣроятно, не перемѣнимъ своихъ мнѣній. Посмотрите лучше, что дѣлается вокругъ насъ. Вы видите, Райвенукъ насъ оставилъ и толкуетъ о чемъ-то съ молодыми людьми. Слышать его я не могу съ этого мѣста, но вижу по глазамъ, что онъ говоритъ. Онъ приказываетъ наблюдать всѣ ваши движенія, отъискать лодку, которая васъ ожидаетъ, проводить васъ до ковчега, и овладѣть всѣмъ, что могутъ захватить. Я очень жалѣю, Гетти, что Юдиѳь прислала васъ сюда.
— Не безпокойтесь объ этомъ, Дирслэйеръ: все устроено какъ-нельзя-лучше, и я ворочусь въ ковчегъ, когда мнѣ, вздумается. Юдиѳь велѣла мнѣ спросить: что, по вашему мнѣнію, будутъ дѣлать съ вами Гуроны, если не удастся выкупить вашу свободу? И не можетъ ли она сама какъ-нибудь помочь вамъ, потому-что для вашего освобожденія она готова на все. Вотъ для этого-то собственно она и прислала меня къ вамъ.
— Скажите вашей сестрицѣ всю правду… и я не вижу причины, почему правда должна быть скрыта отъ Юдиѳи Гуттеръ. Минги взяли меня въ плѣнъ, и только Богу извѣстно, что изъ этого выйдетъ. Послушайте, Гетти: умъ вашъ довольно слабъ, скрыть этого нельзя, но вы знаете таки Индійцевъ. Я попался въ ихъ руки послѣ пораженія одного изъ ихъ храбрыхъ воиновъ, и за это они угрожаютъ пыткой; но чтобъ избавиться отъ пытки, они уговариваютъ меня измѣнить вашему отцу и всему его семейству. Съ одной стороны, предложили они почести и богатую добычу, съ другой — раскрыли передъ моими глазами всѣ ужасы пытки, въ той увѣренности, что моя честность разобьется объ эти два камня. Но пусть вашъ батюшка и Генрихъ Марчъ будутъ убѣждены, что этого не случится никогда. Чингачгуку говорить нечего: онъ это знаетъ.
— Что же я скажу отъ васъ своей сестрѣ? Вѣдь ужь я знаю, она опять отошлетъ меня сюда, если не будутъ ей извѣстны всѣ подробности относительно вашего положенія.
— Скажите ей то же самое. Дикари, безъ сомнѣнія, обратятся къ пыткѣ, чтобъ отмстить за смерть своего собрата; но я буду по возможности бороться противъ слабостей человѣческой природы. Вы можете сказать Юдиѳи, чтобъ она обо мнѣ не безпокоилась. Хвалиться и пѣть пѣсни во время ужасныхъ мученій бѣлый человѣкъ, конечно, не можетъ; но пусть знаетъ ваша сестрица, что никакія пытки въ свѣтѣ не заставятъ меня измѣнить своимъ друзьямъ. Ирокезы провертятъ раскаленнымъ желѣзомъ дыры на моемъ тѣлѣ, сорвутъ волосы съ моего черепа, искромсаютъ мое тѣло въ мелкіе куски: я буду… почему знать?.. я буду плакать, стонать, кричать какъ слабый человѣкъ; но въ томъ могу поручиться, что при всей моей слабости, останусь честнымъ человѣкомъ.
Гетти слушала съ большимъ вниманіемъ, и всѣ черты ея лица выражали глубокое состраданіе, когда Дирслэйеръ рисовалъ картину своихъ будущихъ мученій. Сперва она, повидимому не знала, что ей дѣлать; но потомъ, взявъ его руку, предложила ему свою библію, чтобъ онъ могъ ее читать во время пытокъ. Дирслэйеръ напомнилъ, что не умѣетъ читать; молодая дѣвушка изъявила желаніе остаться съ нимъ, чтобы самой утѣшать его чтеніемъ священной книги. Въ эту минуту издали приближался къ нимъ Райвенукъ. Отказавшись отъ обязательнаго предложенія Гетти, Дирслэйеръ еще разъ посовѣтовалъ ей идти какъ-можно-скорѣе въ ковчегъ и успокоить своихъ друзей. Гетти удалилась, и тотчасъ же подошла къ группѣ женъ и дѣтей съ такою довѣренностію, какъ-будто вѣкъ жила между ними. Райвенукъ, между-тѣмъ, опять занялъ свое мѣсто подлѣ плѣнника, и продолжалъ съ нимъ разговаривать въ такомъ же тонѣ, какъ и прежде.
VII.
правитьМолодые Индійцы, посланные на развѣдки послѣ внезапнаго появленія Гетти, воротились и сказали, что не удалось имъ сдѣлать никакихъ открытій. Одинъ изъ нихъ даже поровнялся на берегу съ ковчегомъ, но въ темнотѣ не могъ его замѣтить. Другіе бродили взадъ и впередъ по разнымъ мѣстамъ, но повсюду находили спокойствіе ночи въ этой безмолвной пустынѣ лѣсовъ. Стало-быть, заключили старѣйшины, молодая дѣвушка пришла одна, какъ и первый разъ. Гуронамъ было неизвѣстно, что ковчегъ оставилъ замокъ, и они замышляли движенія, которыя заранѣе одушевляли ихъ чувствомъ безопасности. По мѣстамъ разставили часовыхъ, и весь таборъ расположился спать, принявъ напередъ всѣ необходимыя мѣры, чтобы плѣнникъ не могъ вырваться.
Гетти, между-тѣмъ, оставили на произволъ ея собственныхъ желаній, и она немедленно удалилась къ молодымъ Ирокезкамъ, которыя приняли ее дружелюбно, и предложили къ ея услугамъ звѣриную кожу. Сдѣлавъ себѣ постель изъ листьевъ, молодая дѣвушка легла подлѣ одного изъ шалашей, и скоро погрузилась въ глубокій сонъ.
Во всемъ таборѣ было только тринадцать мужчинъ, и трое изъ нихъ стояли на часахъ. Одинъ оставался въ тѣни, недалеко отъ огня, и должность его состояла въ томъ, чтобы смотрѣть за плѣнникомъ и раздувать костеръ, такъ, однакожь, чтобы пламя распространялось не слишкомъ-далеко. Другой безпрестанно переходилъ съ одного берега на другой, пересѣкая основаніе мыса; третій медленными шагами гулялъ по песку на противоположной сторонѣ. Всѣ эти распоряженія были вообще не совсѣмъ обыкновенны: дикари разсчитываютъ больше на тайну своихъ движеній, чѣмъ на бдительность сторожевыхъ; но эти мѣры приняты вѣслѣдствіе особенныхъ обстоятельствъ, въ которыхъ находились Гуроны; непріятелю была извѣстна ихъ позиція, и въ этотъ неурочный часъ переноситься на другое мѣсто было неудобно.
Къ числу загадочныхъ феноменовъ нашей таинственный природы должно, конечно, отнести удивительную аккуратность и точность, съ какою вообще спятъ люди, привыкшіе къ продолжительному бодрствованію. Лишь-только голова ихъ помѣстится на подушкѣ, они мгновенно забываютъ все и засыпаютъ самымъ крѣпкимъ сномъ; но въ урочный, заранѣе опредѣленный часъ, духъ непремѣнно пробуждаетъ тѣло съ необыкновенною быстротою. Это самое случилось теперь съ Гетти Гуттеръ. Погруженная въ спокойный и глубокій сонъ, молодая дѣвушка проснулась ровно въ полночь, и немедленно принялась за исполненіе своей мысли. Прежде всего она подошла къ огню, который почти догоралъ, и подложила новыхъ дровъ. Вспыхнувшее пламя освѣтило красное лицо Гурона, стоявшаго на часахъ, и глаза его заблистали какъ у пантеры, преслѣдуемой охотниками въ ея логовищѣ. Но Гетти не почувствовала никакого страха, и спокойно подошла къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ Индіецъ. Ея движенія были такъ естественны, и въ чертахъ ея лица рисовалось такое добродушіе, что онъ отнюдь не былъ встревоженъ появленіемъ молодой дѣвушки, и подумалъ только, что ей холодно. Гетти начала съ нимъ говорить, но онъ не понималъ англійскаго языка. Простоявъ подлѣ него около минуты, она медленнымъ шагомъ пошла впередъ, не принимая никакихъ предосторожностей, чтобы скрыть свои движенія. Она прямо пошла къ оконечности мыса, къ тому мѣсту, гдѣ высадилась въ первый разъ. Часовой видѣлъ, какъ она мало-по-малу исчезла во мракѣ, но не обратилъ на это никакого вниманія: онъ зналъ, что его товарищи караулятъ всѣ выходы изъ лагеря, да притомъ и не думалъ, чтобъ она вздумала идти украдкой.
Не имѣя яснаго представленія объ этой мѣстности, Гетти однакожь благополучно выбралась на берегъ, и встрѣтила на дорогѣ Индійца, бродившаго по песку. Заслышавъ легкую поступь молодой дѣвушки, онъ бросился къ ней съ необыкновенною торопливостью. При глубокомъ мракѣ, особенно подъ тѣнью деревъ, нельзя было различить предметовъ на разстояніи двадцати шаговъ, и чтобы разглядѣть черты человѣка, надлежало сойдтись съ ницъ лицомъ-къ-лицу. Молодой Гуронъ былъ повидимому очень-непріятно изумленъ, когда угадалъ Гетти: дѣло въ томъ, что онъ ожидалъ своей любовницы, обѣщавшей прійдти къ нему въ полночный часъ. Такъ же какъ его товарищъ, онъ ничего не зналъ по-англійски, но появленіе молодой дѣвушки въ глубокую полночь его нимало не обезпокоило. При кочевой жизни, Индійцы не имѣли опредѣленныхъ часовъ для своихъ занятій, и каждый спалъ, обѣдалъ или ужиналъ когда ему угодно. Притомъ слабоуміе бѣдной Гетти, въ этомъ какъ и въ другихъ случаяхъ, служило для нея надежной зашитой. Озадаченный своей неудачей, молодой Индіецъ сдѣлалъ знакъ, чтобы дѣвушка шла своей дорогой. Гетти повиновалась; но продолжая свой путь, говорила Индійцу:
— Если ты, молодой человѣкъ, принялъ меня за Гуронку, я не удивляюсь твоей теперешней досадѣ. Я Гетти Гуттеръ, младшая дочь Томаса Гуттера, и никогда не назначала свиданій въ ночное время молодому человѣку: матушка всегда говорила, что это нехорошо, и что скромная молодая дѣвушка не позволяетъ себѣ этого. Я говорю о молодыхъ блѣдно-лицыхъ дѣвушкахъ, потому-что у Гуронокъ, можетъ-быть, другіе нравы. Нѣтъ, нѣтъ! Я Гетти Гуттеръ, и пусть даже Скорый-Гэрри на колѣняхъ передо мною вымаливаетъ этого свиданія, я не соглашусь: матушка говорила, что это нехорошо.
Говоря такимъ образомъ, она скоро пришла къ тому мѣсту, гдѣ въ береговой извилинѣ за кустарниками лодка была скрыта отъ глазъ часовыхъ, которые не могли бы увидѣть ее здѣсь даже среди бѣлаго дня.
— Юдиѳь! закричала Гетти — вотъ я здѣсь, и подлѣ меня никого нѣтъ. Ирокезскій часовой назначилъ свиданье индійской дѣвушкѣ, и она вѣроятно обѣщалась къ нему прійдти, потому-что, видишь ты, ея мать была не христіанка, и вѣроятно никогда не говорила ей, что дурно…
Крикъ, раздавшійся на водѣ, остановилъ потокъ этихъ объясненій, и въ ту же минуту къ берегу подъѣхала лодка. Гетти поспѣшила сѣсть, и Юдиѳь, ловкимъ ударомъ веселъ, вдругъ отвалила отъ берега на нѣсколько сажень. Нѣсколько минутъ обѣ сестры не говорили ни слова. Легкій челнокъ, управляемый искусною рукою, быстро уносился впередъ къ ковчегу. Наконецъ, Юдиѳь первая открыла разговоръ:
— Здѣсь мы совершенно-безопасны, Гетти, и съ берега никто насъ не услышитъ. Надобно, однакожь, говорить какъ-можно-тише, потому-что звуки раздаются далеко среди безмолвія ночи. Плавая здѣсь подлѣ берега, я очень-ясно слышала голоса Ирокезовъ, и распознала шумъ твоихъ шаговъ еще прежде, чѣмъ начала ты говорить.
— Мнѣ кажется, Юдиѳь, Гуроны не подозрѣваютъ, что я оставила ихъ.
— Очень можетъ быть: любовникъ плохой часовой! Видѣла ли ты Дирслэйера? Говорила ли съ нимъ?
— О да, и видѣла и говорила. Онъ сидѣлъ подлъ, огня съ связанными ногами, хотя руки его оставлены на волѣ, и онъ могъ ими дѣлать все, что хотѣлъ.
— Ну, такъ разсказывай скорѣе, что онъ тебѣ говорилъ.
— Что онъ мнѣ говорилъ, Юдиѳь? Да прежде всего, можешь вообразить, онъ сказалъ, что не умѣетъ читать. Человѣкъ онъ бѣлый, и не умѣетъ даже читать Библіи. Это удивительно! Стало-быть, у него не было ни матери, ни сестры.
— Не думай объ этомъ, Гетти. Разумѣется, не всѣ люди читаютъ. Матушка наша знала очень-много вещей и выучила насъ съ тобой, а вотъ отецъ-то едва-ли читаетъ и Библію.
— Отцы могутъ читать и не читать: это, я полагаю, совершенно все равно; а какъ же матерямъ-то не знать грамотъ, когда онѣ должны учить своихъ дѣтей? Нѣтъ, Юдиѳь, будь увѣрена, что у Дирслэйера не было матери.
— Говорила ли ты, что это я послала тебя къ нему? сказала Юдиѳь съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ — разсказывала ли, какъ я огорчена его несчастіемъ?
— Кажется, что разсказывала, Юдиѳь; но вѣдь ты знаешь, я глупа и легко могла забыть. А вотъ онъ разсказалъ мнѣ такія вещи, которыхъ забыть нельзя, потому-что кровь застывала въ моихъ жилахъ, когда я его слушала. Онъ поручилъ мнѣ сказать, чтобъ всѣ его друзья… а вѣдь и ты, я полагаю, принадлежишь къ числу его друзей, сестрица?
— Что тебѣ за охота мучить меня, Гетти? Разумѣется, я самый искренній его другъ.
— Мучить тебя, сестрица? съ чего это ты взяла? Никакъ нѣтъ: я не хочу тебя мучить… а вотъ это слово и напомнило мнѣ все, что говорилъ Дирслэйеръ. Дикіе, видишь ты, собираются его мучить, но онъ постарается перенести всѣ эти муки какъ христіанинъ и бѣлый человѣкъ: этого, говорилъ онъ, бояться нечего.
— Какъ! вскричала Юдиѳь, съ трудомъ переводя духъ. — Не-уже-ли Дирслэйеръ въ-самомъ-дѣлѣ говорилъ тебѣ, что дикари поведутъ его на пытку? Вѣдь это ужасно, Гетти: подумай объ этомъ хорошенько.
— Думать тутъ нечего: Дирслэйеръ говорилъ безъ обиняковъ, что его станутъ мучить. Я ужасно огорчилась за него, а онъ былъ удивительно-спокоенъ, когда говорилъ. Дирслэйеръ совсѣмъ не такъ хорошъ, какъ Скорый-Гэрри, но только онъ гораздо спокойнѣе его.
— Мильйоны этихъ Гэрри не стоютъ одного Дирслэйера, и онъ безконечно выше всѣхъ молодыхъ людей, пріѣзжавшихъ на эти берега! вскричала Юдиѳь съ необыкновеннымъ жаромъ. — Дирслэйеръ правдивъ, какъ истина, и сердце его не создано для лжи. Ты, Гетти, не можешь понять, что такое правдивость въ честномъ мужчинѣ; но, можетъ-быть, прійдетъ пора… нѣтъ, нѣтъ! никогда тебѣ не узнать всѣхъ этихъ вещей!
И, не смотря на непроницаемый мракъ, Юдиѳь, испустивъ глубокій вздохъ, закрыла свое лицо обѣими руками. Но этотъ припадокъ чувствительности продолжался не болѣе минуты, и она могла спокойно разсуждать съ своей сестрой, хотя голосъ ея понизился на нѣсколько тоновъ.
— Тяжко бояться правды, милая Гетти, сказала она — и однакожь, правда, Дирслэйеръ пугаетъ меня больше, чѣмъ какой-нибудь врагъ. Правдивость и честность олицетворились въ этомъ человѣкѣ до степени совершенства. Но вѣдь все же, сестрица, нельзя, я думаю, сказать, что мы вовсе не похожи другъ на друга. Не-уже-ли Дирслэйеръ во всѣхъ отношеніяхъ выше меня?
Первый разъ въ жизни прекрасная Юдиѳь обратилась за совѣтами къ младшей сестрѣ, и первый разъ въ жизни она назвала ее сестрицей. При всемъ простодушіи, Гетти слишкомъ-хорошо замѣтила эту неожиданную благосклонность, и отвѣтъ ея произнесенъ былъ съ необыкновеннымъ одушевленіемъ:
— Какъ могла ты подумать, Юдиѳь, что этотъ охотникъ можетъ равняться съ тобою? Въ чемъ же, на-примѣръ? У тебя была мать, прекрасная мать, между-тѣмъ, какъ онъ не умѣетъ и читать. Развѣ наша матушка не превосходила всѣхъ женщинъ на свѣтѣ? О нѣтъ, даже со мною, я полагаю, не сравняется этотъ охотникъ; а про тебя нечего и говорить. Ты прекрасна, онъ безобразенъ; ты…
— Нѣтъ, Гетти, нѣтъ: Дарслэйеръ вовсе не безобразенъ. Скажи лучше: у него обыкновенныя черты лица; но его физіономія выражаетъ честность, которая лучше всякой красоты. На мои глаза Дирслэйеръ гораздо-красивѣе Генриха Марча.
— Что съ тобою, Юдиѳь? Я тебя совершенно не понимаю. Генрихъ Марчъ самый красивый мужчина въ цѣломъ свѣтѣ. Онъ даже красивѣе тебя, сестрица.
— Какой вздоръ! Лучше замолчи, Гетти: ты слишкомъ глупа, чтобъ судить объ этихъ вещахъ. Между крѣпостными офицерами множество мужчинъ гораздо-красивѣе этого Торопыги. Но въ чемъ и какъ я могу сравняться съ Дирслэйеромъ? Вотъ объ этомъ-то скажи мнѣ откровенно. Мнѣ очень-непріятно видѣть твое пристрастіе къ Скорому-Гэрри, у котораго нѣтъ ни совѣсти, ни чувства, ни стыда. Ты слишкомъ-добра, и это не мѣшаетъ высказать ему хоть разъ.
— Какъ это, Юдиѳь? Я тебя совсѣмъ не понимаю. Вѣдь ужь это всѣмъ извѣстно, что я слабоумна, да и не красавица.
— У тебя добрѣйшее сердце, милая Гетти, между-тѣмъ, какъ у Скораго-Гэрри нѣтъ сердца. Онъ красивъ, дороденъ, статенъ, но нѣтъ у него никакой души. Но довольно объ этомъ. Пожалуйста, скажи мнѣ: въ чемъ могу я равняться съ Дирслэйеромъ?
— Странно, что ты объ этомъ меня спрашиваешь, Юдиѳь. Подумай сама, хорошенько подумай, и увидишь, что ты далеко выше Дирслэйера. Ты умѣешь читать, а онъ не умѣетъ. Ты говоришь прекрасно, а онъ даже хуже Генриха Марча. Вѣдь ты, разумѣется, замѣтила, что Гэрри произноситъ очень-неправильно?
— Какъ не замѣтить! Генрихъ Марчъ необтесанъ и грубъ во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Но ты, кажется, мнѣ льстишь, сестрица, если увѣряешь, что меня по всей справедливости можно сравнивать съ Дирслэйеромъ. Правда, я недурна собой и получила порядочное воспитаніе, но его безпримѣрная правдивость, по моему мнѣнію, полагаетъ огромную разницу между нами! Такъ и быть, однакожь: оставимъ этотъ предметъ, и подумаемъ о средствахъ выручить Дирслэйера изъ рукъ Гуроновъ. Большой сундукъ теперь въ ковчегѣ, и вѣроятно тамъ найдутся слоны, которые соблазнятъ этихъ дикарей. Впрочемъ, и то сказать: бездѣлкой едва-ли выкупишь свободу такого человѣка, какъ Дирслэйеръ. Къ-тому же, я крайне сомнѣваюсь, что батюшка и Генрихъ Марчъ окажутъ въ этомъ дѣлѣ всю свою готовность.
— Почему же нѣтъ? Дирслэйеръ и Гэрри друзья между собой, а вещь извѣстная: пріятели всегда помогаютъ другъ другу.
— Какъ-же ты мало знаешь людей, бѣдная Гетти! Мнимые друзья бываютъ иной разъ страшнѣе всякаго врага, особенно для женщинъ! Завтра ты поутру опять воротишься въ лагерь, и узнаешь покороче, что можно для него сдѣлать. Пока живетъ на свѣтѣ Юдиѳь Гуттеръ, Дирслэйера не станутъ мучить: въ этомъ могу дать клятву.
Затѣмъ разговоръ обратился на другіе предметы, и продолжался до-тѣхъ-поръ, пока Юдиѳь неуспѣла вывѣдать всѣ подробности отъ слабоумной сестры. Надлежало воротиться въ ковчегъ, стоявшій на якорѣ почти подлѣ самаго берега. Юдиѳь отлично управляла челнокомъ, и не смотря на непроницаемый мракъ, не боялась сбиться съ дороги; при всемъ томъ, на этотъ разъ, ея поиски были безуспѣшны, и обѣ сестры, къ величайшему сожалѣнію, должны были убѣдиться, что пловучій домъ переѣхалъ куда-то на другое мѣсто.
— Что жь это такое, Гетти? съ изумленіемъ и досадой спросила Юдиѳь послѣ безполезныхъ поисковъ. — Быть не можетъ, чтобъ Индійцы въ этотъ часъ сдѣлали нападеніе на своемъ неуклюжемъ плотѣ, и овладѣли нашими друзьями, когда они спали.
— Я никакъ не думаю, отвѣчала Гетти — что бы Чингачгукъ и Вахта могли такъ-скоро заснуть послѣ своей продолжительной разлуки. Имъ есть о чемъ поговорить.
— Разумѣется; но вѣдь мысли Чингачгука теперь далеко отъ всякихъ военныхъ дѣйствій, и его, пожалуй, всего легче застигнуть въ-расплохъ. Но во всякомъ случаѣ мы могли бы здѣсь услышать шумъ: крикъ и ругательства Скораго-Гэрри въ эту тихую ночь, безъ сомнѣнія, раздавались бы по всему озеру.
— Да, сестрица, Генрихъ Марчъ слишкомъ необдуманъ въ своихъ рѣчахъ, съ кротостію замѣтила Гетти.
— Не въ томъ теперь дѣло, моя милая. Ирокезы не могли дѣлать нападеній безъ всякаго шума, и только часъ одинъ прошелъ, какъ я оставила ковчегъ. Малѣйшій звукъ въ этотъ промежутокъ могъ бы достигнуть до моихъ ушей. Что жь такое заставило батюшку оставить своихъ дѣтей на произволъ судьбы?
— Можетъ-быть, онъ подумалъ, что мы спимъ въ своей комнатѣ, и спокойно воротился въ замокъ. Вѣдь не первый разъ ковчегу летать по водѣ въ ночное время.
— Съ этимъ легко согласиться, Гэтти. Недавно подулъ южный вѣтеръ, и они, можетъ-быть...
Прежде, чѣмъ Юдиѳь окончила свою фразу, свѣтъ, подобный блеску молніи, мгновенно озарилъ воду и лѣсъ. Раздался ружейный выстрѣлъ, и горное эхо на восточномъ берегу повторило этотъ залпъ. Почти въ ту же минуту раздался протяжный и страшный крикъ, вырвавшійся очевидно изъ женской груди. Еще минута — и смолкло все; но эта могильная тишина сдѣлалась на этотъ разъ страшнѣе самаго крика. Бѣдная Гетти закрыла лицо обѣими руками, и дрожъ пробѣжала по всему ея тѣлу. Юдиѳь, несмотря на свою природную неустрашимость, едва переводила духъ.
— Крикъ женщины, болѣзненный, предсмертный крикъ! воскликнула она. — Если ковчегъ снялся съ якоря, вѣтеръ, безъ сомнѣнія погналъ его на сѣверъ, а ружейный залпъ и крикъ раздаются отъ ныса. Не случилось ли чего съ Вахтой?
— Поспѣшимъ же къ ней на помощь, Юдиѳь, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. На ковчегѣ одни только мужчины.
Медлить было нечего: прежде, чѣмъ Гетти кончила свой совѣтъ, Юдиѳь уже гребла изо всѣхъ силъ, и легкій челнокъ быстро подвигался впередъ по ровной скатерти воды. Вскорѣ яркій свѣтъ ослѣпилъ глаза обѣихъ сестеръ, когда онѣ начали приближаться къ берегу. Все вниманіе ихъ обратилось теперь на сцену, происходившую въ лѣсу. Весь ирокезскій лагерь сгруппировался около одного пункта. Семь или восемь дикарей несли сосновые факелы распространявшіе погребальный свѣтъ. Подлѣ дерева, прислонившись къ нему спиною и поддерживаемая часовымъ; сидѣла молодая Индіянка, очевидно та самая, которую ожидали на любовное свиданье. Кровь ручьемъ бѣжала изъ ея груди, и страшныя судороги, предвѣщали ей вѣрную смерть. Не было никакого сомнѣнія, что она сдѣлалась несчастной жертвой ружейнаго выстрѣла. При одномъ взглядѣ, Юдиѳь поняла и сообразила все. Выстрѣлъ очевидно долженъ былъ раздаться съ ковчега, когда проѣзжалъ онъ мимо берега, и причиною его было безъ сомнѣнія неосторожное восклицаніе или шорохъ въ кустарникѣ, потому-что стрѣлявшій, при глубокой тьмѣ, не могъ на этомъ разстояніи видѣть самый предметъ.
Между-тѣмъ, голова несчастной жертвы упала на грудь, тѣло оцѣпенѣло, и по всему было видно, что она умерла. Юдиѳь затрепетала всѣми членами и судорожно ухватилась за весла. При яркомъ свѣтѣ факеловъ, она ясно различила Дирслэйера. Онъ стоялъ подлѣ умирающей, склонивъ голову и скрестивъ рука на груди: всѣ черты лица его выражали состраданіе и стыдъ. Онъ не обнаруживалъ никакого безпокойства, но Ирокезы бросали на него свирѣпые взгляды. Вся эта сцена глубоко запечатлѣлась въ головѣ Юдиѳи.
Сестры не нашли подлѣ мыса никакихъ слѣдовъ ковчега. Тишина и мракъ царствовали повсюду, какъ-будто никто и ничѣмъ нё нарушалъ безмолвія лѣсовъ. Все было спокойно: вода и деревья, земля и небо. Молодыя дѣвушки, потерявъ надежду отъискать плывучій домъ, поѣхали на середину озера. Здѣсь онѣ были совершенно-безопасны. Юдиѳь бросила весла, и легкій челнокъ покатился къ сѣверу по направленію вѣтра. Обѣ сестры легли на дно лодки, и успокоились на нѣсколько часовъ отъ тревожныхъ волненій этого дня.
VIII.
правитьЮдиѳь совершенно угадала, какимъ образомъ могла быть убита молодая Индіянка. Старикъ Гуттеръ и Генрихъ Марчъ проснулись спустя нѣсколько минутъ послѣ того, какъ она отправилась изъ ковчега за своей сестрой. Чингачгукъ сообщилъ всѣ подробности относительно индійскаго лагеря, и объяснилъ, почему не было на ковчегѣ обѣихъ дочерей. Послѣднее обстоятельство его нисколько не обезпокоило: онъ зналъ проницательный-умъ и необыкновенную сметливость своей старшей дочери, и былъ, съ другой стороны, совершенно убѣжденъ, что дикари не сдѣлаютъ никакого вреда слабоумной Гетти. Притомъ, его чувствительность уже давно притупилась отъ продолжительной привычки къ опасностямъ всякаго рода. О Дирслэйерѣ, по-видимому, жалѣлъ онъ очень-немного, такъ какъ между ними, при совершенномъ различіи въ образѣ мыслей, никогда не могло быть дружескихъ отношеній. Извѣстія объ индійскомъ лагерѣ, безъ сомнѣнія, привели бы его въ восторгъ, если бъ они были ему сообщены прежде похищенія Вахты; но теперь онъ ясно видѣлъ опасность новыхъ покушеній и съ сожалѣніемъ долженъ былъ отказаться отъ нихъ на эту ночъ. Исполненный такихъ мыслей, онъ вышелъ на переднюю часть парома, гдѣ ожидалъ его Скорый-Гэрри. Чингачгукъ и Вахта остались назади.
— Дирслэйеръ, чортъ побери, глупѣе всякаго ребенка, заворчалъ старикъ, видя по обыкновенію сучекъ въ глазу своего брата, и не замѣчая въ своемъ бревна — онъ забрался одинъ-одинехонекъ къ этимъ, дикарямъ и попалъ въ ихъ западню, какъ дикая коза. Не на кого жаловаться, если онъ своей шкурой поплатится за эту безсмысленную дерзость.
— Вотъ такъ-то и всегда бываетъ на свѣтѣ, старикъ Томъ, отвѣчалъ Гэрри. — Каждый обязанъ платить свои долги и отвѣчать за свои грѣхи. Странно, однакожь, что такой ловкій и проворный малый попался въ западню, какъ глупая крыса. До-сихъ-поръ, признаюсь, я былъ лучшаго мнѣнія объ его умѣ. Что жь дѣлать? надо быть снисходительнымъ къ невѣжеству новичка. А куда запропастились твои дочери, старичина? Я избѣгалъ весь ковчегъ, и не нашелъ ни одной.
Гуттеръ въ короткихъ словахъ разсказалъ все, что провѣдалъ отъ Чингачгука о своихъ дочеряхъ.
— Вотъ тебѣ и праздникъ отъ этой глупой дѣвчонки! вскричалъ Марчъ, заскрежетавъ руками. — Я тебѣ давно говорилъ, что надо за нею смотрѣть во всѣ глаза. Вотъ, когда мы съ тобой были въ плѣну у этихъ скотовъ, ей не мѣшало бы въ ту пору о насъ вспомнить, и однакожь, красотка Юдиѳь не пошевелила пальцемъ для нашихъ услугъ. Я готовъ присягнуть, чортъ побери, что она съ ума сходитъ отъ, этого Дирслэйера, нѣтъ нужды, что онъ безобразенъ какъ скелетъ. Смотри, дядя Томъ: я не позволю издѣваться надъ собой, какъ надъ безсмысленнымъ болваномъ, и ни за что не снесу такой обиды. Однакожь, пора, я думаю, сняться съ якоря, и подъѣхать поближе къ этому мысу. Посмотримъ, что тамъ дѣлается.
Гуттеръ не возражалъ. Въ одну минуту якорь снятъ, парусъ распущенъ, и ковчегъ, при попутномъ сѣверномъ вѣтрѣ, подъѣхалъ къ мысу такъ, что можно было разсмотрѣть мрачный контуръ деревъ, окаймлявшихъ берегъ. При всей, однакожь, зоркости привычнаго глаза, нельзя было разглядѣть ни малѣйшаго предмета въ тѣни на берегу; но къ-несчастью, въ эту минуту молодой часовой примѣтилъ фигуру паруса и верхушку каюты. Невольное восклицаніе вырвалось изъ его груди, и въ то же мгновеніе Скорый-Гэрри спустилъ курокъ своего ружья. Пуля, пущенная наудачу, попала въ грудь молодой Индіянки, и затѣмъ послѣдовала факельная сцена, которую мы описали.
Въ ту пору, какъ Гэрри сдѣлалъ этотъ необдуманный выстрѣлъ, лодка Юдиѳи была отъ ковчега футовъ на сто, и мы видѣли, какое она получила направленіе. Крикъ раненной Индіянка обнаружилъ пагубныя слѣдствія ружейнаго залпа, и Гэрри понялъ, что его жертвою сдѣлалась женщина. Онъ захохоталъ какъ съумасшедшій, но въ то же время устыдился своего безполезнаго злодѣйства. Гуттеръ былъ очень-недоволенъ, и бормоталъ про себя упреки неосторожному товарищу. Выгоды отъ этого злодѣйства не было никакой, и вдобавокъ оказывалось очевиднымъ, что война прійметъ теперь самый мстительный характеръ. Чингачгукъ быстро вскочилъ съ своего мѣста. Его красная кровь разъигралась, и онъ готовъ былъ мстить за смерть одноплеменной жертвы; но тутъ же опомнился, и угрюмо опять занялъ прежнее мѣсто. Не такъ поступила Вахта. Она опрометью бросилась съ задней части парома, перебѣжала каюту, и, очутившись подлѣ убійцы, говорила съ необыкновеннымъ одушевленіемъ:
— Зачѣмъ стрѣлять? Что тебѣ сдѣлала Гуронка? За что ты ее убилъ? Что, думаешь ты, скажетъ Манату? Что, думаешь ты, будетъ чувствовать Маниту? Что станутъ дѣлать Гуроны? Какая тебѣ честь и слава? Ты не сражался, не сдиралъ волосъ, никого не взялъ въ плѣнъ, ничего ты не выигралъ. Кровь, еще кровь! Что, еслибъ убили твою мать или сестру? Жестокъ ты, бѣлый человѣкъ, и нѣтъ въ теби души! Ты великъ, какъ сосна, Гуронка мала, какъ береза: зачѣмъ большому дереву сокрушать гибкую трость? И ты думаешь, Гуронъ забудетъ это? Нѣтъ, краснокожій ничего не забываетъ. Помнитъ онъ друга, помнитъ еще больше недруга. Маниту вездѣ и во всемъ. Горе тебѣ, блѣднолицый!
Первый разъ въ своей жизни, Скорый-Гэрри имѣлъ случай убѣдиться, что краснокожія натуры могутъ быть исполнены глубокаго чувства, и первый разъ заглушенная совѣсть пропѣла ему весьма-непріятную пѣсню. Онъ не отвѣчалъ ничего на грозную рѣчь красной дѣвицы, и удалился отъ нея съ видомъ человѣка, который не хочетъ вступать съ женщиною въ безполезный споръ.
Ковчегъ, между-тѣмъ, быстро подвигался впередъ, и когда факелы запылали подъ деревьями, онъ былъ уже на открытомъ озерѣ. Прошелъ часъ въ глубокомъ молчаніи, и никто не чувствовалъ охоты начать разговора. Вахта бросилась на постелю въ каютѣ; Чингачгукъ заснулъ на передней части парома; Гуттеръ и Генрихъ Марчъ бодрствовали одни, управляя ковчегомъ. Въ эту самую минуту, Юдиѳь и Гетти, заснувшія на днѣ лодки, выѣхали на середину озера.
Была тихая, спокойная ночь, хотя густыя облака загромождали горизонтъ. Если земля можетъ представить чувствамъ человѣка сцену, способную утишить его страсти и укротить свирѣпость, то настоящая сцена, открывшаяся передъ глазами Гуттера и Гэрри, могла бы всего скорѣе произвести это дѣйствіе. Но всѣ красоты природы были окончательно-потеряны для этихъ людей, совершенно-лишенныхъ поэтическаго чувства. Узкій и заскорузлый эгоизмъ былъ единственнымъ ихъ чувствомъ и вмѣстѣ исходнымъ пунктомъ всѣхъ ихъ поступковъ.
Начинало свѣтать. Гуттеръ поворотилъ носъ ковчега къ замку съ рѣшительнымъ намѣреніемъ провести въ немъ по-крайней-мѣрѣ одинъ день. Чингачгукъ уже всталъ, и Вахта возилась около кухонной посуды. Дулъ попутный вѣтеръ, и можно было надѣяться, что скоро ковчегъ самъ-собою соединится съ замкомъ. Въ эту минуту, на самой широкой части озера увидѣли лодку Юдиѳи, обогнавшую ковчегъ во время ночи. Гуттеръ вооружился подзорной трубкой, и скоро убѣдился, что его дочери спокойно почиваютъ на днѣ лодки. Радостное восклицаніе невольно вырвалось изъ груди его, но тутъ же опять онъ принялъ угрюмый видъ, какъ-будто ничего особеннаго не случилось. Спустя минуту, Юдиѳь встала, и отецъ ея видѣлъ, какъ она озиралась вокругъ себя, всматриваясь въ свое положеніе. Еще минута — и на другомъ концѣ лодки появилась Гетти на колѣняхъ, съ поднятыми на небо руками: она читала молитвы, заученыя въ дѣтствѣ подъ руководствомъ своей преступной, но раскаявшейся матери. Затѣмъ подзорная трубка перешла въ руки Чингачгука, еще незнакомаго съ этимъ инструментомъ, и когда онъ приставилъ ее къ своему глазу, изумленіе и восторгъ яркими чертами обозначились на его красномъ лицъ; однакожь, какъ осторожный и гордый шейхъ, онъ умѣлъ побѣдить въ себѣ эти чувства и притворился хладнокровнымъ. Зато Вахта предалась наивному и самому необузданному восторгу, когда оптическій инструментъ былъ приставленъ къ ея глазу: она засмѣялась, запрыгала и захлопала руками въ одно и то же время, пораженная такимъ явленіемъ, которое ей не грезилось и во снѣ. Въ нѣсколько минутъ, красная дѣвушка выучилась отлично владѣть чуднымъ инструментомъ, и поперемѣнно съ своимъ любовникомъ осматривала озеро, горы, берега, до-тѣхъ-поръ, пока наконецъ ихъ исключительное вниманіе не обратилось на замокъ. Когда подъѣхали они на полмили къ этому жилищу Канадскаго-Бобра, Чингачгукъ оставилъ свою возлюбленную, и съ озабоченнымъ видомъ подошелъ къ бѣлымъ людямъ на задней части парома.
— Ну, красная кожа, говори, что у тебя на умѣ! вскричалъ нетерпѣливый Гэрри. — Бѣлку, что ли, ты увидѣлъ на деревѣ, или жирную форель подъ ковчегомъ? Вотъ теперь ты опытомъ дозналъ, что можетъ сдѣлать бѣлый человѣкъ изъ своихъ глазъ, и перестанешь удивляться, отъ-чего мы издалека видимъ индійскія земли.
— Не подобаетъ идти къ замку, сказалъ Чингачгукъ выразительнымъ тономъ. — Гуронъ тамъ.
— Вотъ тебѣ и новость, старичина Томъ! Стало-быть, опять насъ съ тобой ожидаетъ западня. Гуронъ тамъ! Мудренаго нѣтъ ничего, и я, пожалуй, не прочь отъ этой догадки. А впрочемъ, что жь такое? замокъ передъ нами: я смотрю во всѣ глаза, и не вижу ничего кромѣ свай, столбовъ, коры, воды и закрытыхъ оконъ.
Гуттеръ потребовалъ трубку, и, осмотрѣвъ замокъ, рѣшительно объявилъ, что несогласенъ съ мнѣніемъ Могикана.
— Ну, стало-быть, ты ухватилъ трубку за дурной конецъ, красная башка, сказалъ Генрихъ Марчъ. — Я и старикъ Томъ не открываемъ никакихъ слѣдовъ.
— Нѣтъ слѣдовъ на водѣ, вскричала Вахта съ одушевленіемъ. — Остановите судно, и ни шагу дальше. Гуронъ тамъ!
— Наладили одно и то же, да и все тутъ. Такъ вотъ вамъ и повѣрятъ. Надѣюсь, Могиканъ, когда ты женишься на своей любовницѣ, между вами всегда будетъ такое же согласіе. Гдѣ жь этотъ Гуронъ, чортъ бы его побралъ? Не-ужь-то прицѣпился къ замку, завязпулъ въ трещинѣ или повисъ на сваяхъ? Во всей колоніи нѣтъ тюрьмы крѣпче и надежнѣе этого логовища Канадскаго-Бобра; ну, а ужь насчетъ тюремъ-то я большой знатокъ: было бы вамъ извѣстно.
— Не видишь мокассина? вскричала Вахта съ одушевленіемъ. — Зачѣмъ не смотришь? Легко его видѣть.
— Дай-ка сюда трубку, Гэрри, и опусти покамѣстъ парусъ, сказалъ старикъ Гуттеръ. — Индіянка не безъ причины вмѣшалась въ этотъ разговоръ. Ну, да, я точно вижу мокассинъ на водѣ подлѣ палиссада, и это, пожалуй, довольно-вѣрный признакъ, что дикари гостили безъ насъ въ моемъ замкѣ. Впрочемъ, и то сказать: мокассины не большая рѣдкость; я самъ ношу ихъ, носитъ и Дирслэйеръ. Гетти тоже иногда надѣваетъ мокассины вмѣсто башмаковъ: одна только Юдиѳь презираетъ эту обувь.
Въ-самомъ-дѣлѣ, множество предположеній могло возникнуть относительно появленія этого мокассина. Быть-можетъ, его обронили какъ-нибудь при переправѣ изъ замка на ковчегъ, или онъ самъ собою приплылъ съ берега по направленію вѣтра, или бросилъ его тутъ индійскій шпіонъ, посланный для дозора. Во всякомъ случаѣ, старикъ Гуттеръ вовсе не радовался этой находкѣ, между-тѣмъ, какъ Гэрри, по привычной беззаботности, не придавалъ ей никакого значенія. Могиканъ объявилъ, что мокассинъ этотъ по-крайней-мѣрѣ столько же подозрителенъ, какъ неизвѣстный слѣдъ, отъисканный въ лѣсу. Чтобъ разомъ порѣшить всѣ недоумѣнія, Вахта вызвалась съѣздить за нимъ на лодкѣ, чтобъ потомъ общимъ голосомъ признать, ирокезскій онъ или нѣтъ. Бѣлые охотно приняли это предложеніе, но Чингачгукъ воспротивился рѣшительнымъ тономъ и объявилъ, что не дѣвушка, а испытанный воинъ долженъ пуститься на это предпріятіе, если всѣ признаютъ его необходимымъ.
— Ну, такъ ступай самъ, Могиканъ, если ты слишкомъ трусишь за свою любовницу, сказалъ Генрихъ Марчъ. — Надобно непремѣнно достать этотъ мокассинъ, иначе старикъ Томъ уморитъ насъ голодомъ на этомъ проклятомъ суднѣ. И не-ужь-то исправный охотникъ испугается какой-нибудь оленьей шкуры, выдѣланной для дикой ноги? Какой вздоръ! Рѣшай скорѣе, Чингачгукъ: кому изъ насъ прокатиться на лодкѣ.
— Красный человѣкъ въ походъ. Его глаза быстрѣе блѣднолицыхъ. Понимаетъ лучше хитрости Гуроновъ.
— Съ этимъ я не соглашусь до преставленія свѣта, чортъ побери! Уши, глаза и носъ бѣлаго человѣка лучше въ тысячу разъ, чѣмъ у Индійца, когда дѣло идетъ о тайныхъ дозорахъ. Впрочемъ, ступай, если хочешь, удерживать не стану: окажи намъ эту собачью услугу.
Не говоря ни слова, Чингачгукъ сѣлъ въ лодку и отвалилъ отъ ковчега, къ величайшему сожалѣнію своей возлюбленной, которая, однакожь, ничѣмъ не обнаружила своей слабости. Осторожность Могикана отнюдь не могла быть неумѣстною среди всѣхъ этихъ обстоятельствъ. Если непріятель въ-самомъ-дѣлѣ засѣлъ въ замкѣ, ему надлежало нѣкоторымъ образомъ ѣхать подъ дулами ихъ карабиновъ, не защищаясь никакою покрышкой, существенно-необходимой для Индійца во всякой войнѣ. Словомъ, предпріятіе было чрезвычайно-опасно, и если бы Чингачгукъ былъ немного поопытнѣе въ военномъ дѣлѣ, или еслибы съ нимъ былъ другъ его Дирслэйеръ, онъ никогда не отважился бы на такую опасность, потому-что ожидаемыя выгоды были слишкомъ-несоразмѣрны съ очевиднымъ рискомъ. Но гордость индійскаго шейха соединилась на этотъ разъ съ соперничествомъ противъ бѣлой породы, и въ добавокъ его увлекла лестная надежда, что милое созданіе будетъ любоваться на его величественную осанку.
Подъѣзжая къ палиссадамъ, Чингачгукъ не отрывалъ своихъ глазъ отъ слуховыхъ оконъ, пробитыхъ въ стѣнахъ замка. Каждую минуту ожидалъ онъ, что увидитъ ружейныя дула или услышитъ выстрѣлы; но доѣхалъ однакожь до самыхъ свай безъ всякихъ приключеній. Здѣсь онъ былъ до нѣкоторой степени безопасенъ, потому-что могъ, въ случаѣ нужды, укрываться между палиссадами. Мокассинъ уже находился отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ; но вмѣсто того, чтобъ его подобрать, онъ рѣшился обогнуть весь замокъ, намѣреваясь осмотрѣть всѣ пункты, гдѣ непріятель могъ укрыться. Ничто, однакожь, не подтверждало его подозрѣній. Молчаніе царствовало повсюду въ оставленномъ домѣ, и всѣ двери были заперты, всѣ окна заколочены. Самый проницательный и опытный глазъ не открылъ бы здѣсь присутствія враговъ, еслибы не указывалъ на нихъ оставленный мокассинъ.
Чингачгукъ не зналъ что дѣлать. Подъѣхавъ ко входу замка, онъ хотѣлъ сначала взойдти на платформу и приставить глазъ къ отверстію слуховаго окна; но разсудилъ, что это не поведетъ къ добру, и, постоявъ немного на одномъ мѣстѣ, поѣхалъ опять къ палиссаду. Наконецъ, онъ подобралъ мокассинъ однимъ изъ своихъ веселъ, и благополучно воротился въ ковчегъ, гдѣ съ величайшимъ нетерпѣніемъ ожидала его Вахта.
— Ну, что, Великій-Змѣй, какія новости ты привезъ намъ отъ канадскихъ бобровъ? спросилъ Генрихъ Марчъ. — Видѣлъ ли ты ихъ зубы, когда объѣзжалъ вокругъ этого дома?
— Все спокойно и тихо. Ни гу-гу!
— И прекрасно. Значитъ, старикъ Томъ распуститъ парусъ, и мы завтракаемъ въ его домъ. Что же стало съ мокассиномъ?
— Вотъ онъ, отвѣчалъ Чингачгукъ, показывая товарищамъ свою добычу.
Когда осмотрѣли мокассинъ, Вахта начала утверждать рѣшительнымъ тономъ, что эта обувь принадлежала Гурону. Гуттеръ и Могиканъ немедленно согласились съ ея мнѣніемъ. Это, однакожь, отнюдь не было положительнымъ доказательствомъ, что Гуроны дѣйствительно засѣли въ замкѣ, такъ-какъ мокассинъ могъ быть оставленъ шпіономъ, который, исполнивъ свое дѣло, воротился въ ирокезскій лагерь.
При такихъ обстоятельствахъ, Гуттеръ и Скорый-Гэрри, безъ дальнѣйшихъ околичностей, рѣшились выполнить свое намѣреніе. Снова распустили парусъ, и ковчегъ поѣхалъ къ замку. Повсюду царствовало молчаніе смерти, и оказывалось, до всему, что въ этихъ стѣнахъ не было ни одной живой души. Гэрри вскочилъ на платформу и объявилъ наотрѣзъ, что онъ готовъ теперь смѣяться надъ всѣмъ племенемъ Гуроновъ. Гуттеръ причалилъ лодку къ передней части парома.
— Ну, старичина Томъ, вскричалъ Генрихъ Марчъ: — твой домъ пустехонекъ, какъ орѣхъ, который за полчаса передъ этимъ побывалъ въ зубахъ у бѣлки, съ чѣмъ тебя и поздравляю. Взбирайся смѣло на платформу, и еще разокъ мы попируемъ здѣсь на славу. Только твоя дочка, чортъ побери, совсѣмъ выбивается изъ рукъ, и если впередъ дѣла пойдутъ не лучше, я брошу тебя одного на произволъ этихъ Ирокезовъ, и управляйся ты съ ними, какъ умѣешь.
Отворивъ наружную дверь, старикъ Гуттеръ и Генрихъ Марчъ углубились въ комнаты замка, оставивъ своихъ спутниковъ на ковчегѣ. Съ минуту продолжалась глубокая тишина, но потомъ послышался шумъ, произведенный какъ-будто паденіемъ тяжелаго тѣла. Раздались энергическія ругательства Гэрри, и потомъ все смѣшалось и заглохло въ общей свалкѣ, происходившей во внутренности зданія. Внезапный шумъ походилъ на рыканія тигровъ, запертыхъ въ одной и той же клѣткѣ, и раздражающихъ другъ друга. Тѣла, казалось, насильственно были повергаемы на полъ, и въ ту же минуту поднимались опять для начатія новой борьбы. Чингачгукъ не зналъ что дѣлать. Всѣ ружья хранились на ковчегѣ, такъ-какъ Гуттеръ и Генрихъ Марчъ отправились безъ карабиновъ; но онъ не могъ ни воспользоваться ими, ни передать ихъ своимъ товарищамъ. Сражающіеся, въ буквальномъ смыслѣ, были посажены въ клѣтку, и для нихъ не было никакой возможности вырваться на свѣжій воздухъ. Съ другой стороны, Вахта стѣсняла всѣ движенія Могикана, и мѣшала ему дѣлать, что онъ хотѣлъ. Чтобъ выпутаться изъ этого затрудненія, онъ велѣлъ ей взять оставшуюся лодку и соединиться съ гуттеровыми дочерьми, которыя подплывали ближе и ближе къ ковчегу, не подозрѣвая никакой опасности. Но Вахта отказалась наотрѣзъ отъ исполненія воли своего возлюбленнаго, и развѣ только одни побои могли въ эту минуту столкнуть ее съ ковчега. Не видя никакой возможности помочь своимъ друзьямъ, Чингачгукъ принужденъ былъ отвалить отъ платформы, и употребивъ ужасныя усилія, отъѣхалъ на нѣсколько саженъ. Юдиѳь и Гетти между-тѣмъ догадались, что дѣла идутъ дурно, и остановились на своемъ челнокѣ не въ далекомъ разстояніи отъ ковчега.
Въ эту минуту, продолжалась въ замкѣ остервенѣлая борьба на жизнь и смерть. Событія въ такихъ сценахъ идутъ обыкновенно гораздо-быстрѣе всякаго разсказа. Прошло не болѣе трехъ минутъ отъ начала борьбы, ознаменованной страшнымъ крикомъ Гэрри, до-тѣхъ-поръ, какъ Чингачгукъ сдвинулся съ мѣста; но въ этотъ короткій промежутокъ разъяренные противники очевидно ослабѣли, и шумъ отъ ихъ движеній почти совсѣмъ заглохъ. Наконецъ, отворилась наружная дверь, и сраженіе съ новою силой и ожесточеніемъ возобновилось на платформѣ при яркомъ блескѣ солнца.
Дверь отворилъ Гуронъ, и за нимъ стремительно выскочили на свѣжій воздухъ трое его товарищей, какъ-будто насильно вырываясь отъ сцены, происходившей внутри. Въ ту же минуту съ ужасною силой было выброшено на платформу тѣло еще другаго дикаря. Затѣмъ появился Марчъ, неистовый, какъ тигръ, освободившійся на минуту отъ преслѣдованія своихъ многочисленныхъ враговъ. Гуттеръ былъ уже въ плѣну, и его скрутили по рукамъ и по ногамъ. Послѣдовала пауза, подобная минутной тишинѣ во время бури. Противники, имѣвшіе одинаковую нужду въ роздыхѣ, смотрѣли другъ на друга, какъ борзыя собаки, дожидавшіяся перваго сигнала, чтобъ начать драку. Пусть ихъ ждутъ, а мы объяснимъ покамѣстъ, какимъ образомъ дикари забрались въ жилище Плывучаго-Тома.
IX.
править|
Все сдѣлалъ я, что можетъ сдѣлать человѣкъ, и все напрасно сдѣлалъ! Любовь моя, родина моя — прощайте! Иду отъ васъ далеко за широкія моря — прощайте! Шотландская баллада.
|
Райвенукъ, и особенно его товарищъ, занятый, казалось, исключительно управленіемъ неуклюжаго плота, все осмотрѣли съ величайшимъ вниманіемъ въ-продолженіе своихъ визитовъ въ здмокъ Канадскаго-Бобра. Даже молодой человѣкъ, сопровождавшій Гетти, принесъ съ собою въ лагерь самыя мелочныя и подробныя свѣдѣнія. Получивъ такимъ-образомъ общее понятіе объ устройствѣ и укрѣпленіи замка, Гуроны могли уже успѣшно привести въ исполненіе свой планъ, даже во время ночи. Въ ту пору, какъ Гуттеръ перебирался на ковчегъ, шпіоны, поставленные на обоихъ берегахъ съ сѣвера и юга, наблюдали всѣ его движенія. Съ наступленіемъ ночи выступили, для дальнѣйшихъ изслѣдованій, два ирокезскихъ плота, и одинъ изъ нихъ проѣхалъ почти мимо ковчега, такъ, однакожь, что никто не могъ его замѣтить. Встрѣтившись передъ замкомъ, Индійцы сообщили другъ другу взаимныя наблюденія, и немедленно прокрались въ самое зданіе, гдѣ, само-собою разумѣется, не нашли ни одной души. Затѣмъ оба плота были отправлены къ берегу съ тѣмъ, чтобъ привезти на подмогу другихъ Ирокезовъ, заранѣе приготовленныхъ къ этой экспедиціи. Два человѣка, оставшіеся на платформѣ, взобрались на кровлю зданія, и отодвинувъ кору, пробили безъ всякаго труда широкое отверстіе на чердакъ, и оттуда во внутренніе покои. Здѣсь-то, въ этомъ чердакѣ, скрылись и другіе Индійцы, незамедлившіе пріѣхать на плоту къ своимъ товарищамъ. Ихъ было восемь отборныхъ воиновъ, горѣвшихъ желаніемъ грабежа и битвы: всѣ они были вооружены и всѣ повиновались шейху, который пріѣхалъ вмѣстѣ съ ними. По его приказанію, плотъ удалился снова, отверстіе на потолкѣ задѣлано, и снаружи, какъ мы видѣли, никакой глазъ не могъ провѣдать о ихъ засадѣ. Устроивъ все какъ слѣдуетъ, они спокойно легли спать, въ твердой увѣренности столкнуться на другой день съ оплошавшимъ непріятелемъ. Ихъ надежды оправдались гораздо-скорѣе, чѣмъ можно было думать. Съ разсвѣтомъ появился передъ замкомъ ковчегъ, и всѣ, по распоряженію шейха, приготовились къ упорной битвѣ, которая и началась тотчасъ же, какъ Гуттеръ и Генрихъ Марчъ переступили за дорогъ наружной двери.
Привыкнувъ ко всѣмъ эволюціямъ кулачныхъ боевъ, распространившихся въ эту эпоху по всѣмъ владѣніямъ колонистовъ, Скорый-Гэрри, независимо отъ своей гигантской силы, получилъ въ этой борьбѣ очевидный перевѣсъ надъ своими многочисленными непріятелями. Индійцы отнюдь не отличаются ловкостію въ гимнастическихъ упражненіяхъ, и неповоротливость ихъ была на этотъ разъ единственною причиной продолжительности сраженія. Никто до этой поры еще не получилъ опасныхъ ранъ, хотя нѣкоторые хромали, и одинъ изъ Индійцевъ, переброшенный за дверь могучею рукою своего противника, лежалъ ничкомъ на платформѣ. Самъ Генрихъ Марчъ былъ довольно оконтуженъ, и собирался съ духомъ. Отдыхъ былъ необходимъ для всѣхъ въ одинаковой мѣрѣ.
Перемиріе при подобныхъ обстоятельствахъ, разумѣется, не могло быть продолжительнымъ: арена была слишкомъ-узка и опасеніе вѣроломства казалось основательнымъ съ обѣихъ сторонъ. Гэрри, первый съ ужасною яростію началъ аттаку, и все на первый разъ разступилось передъ, нимъ. Онъ схватилъ поперегъ ближайшаго Гурона, приподнялъ его какъ ребенка, и бросилъ въ воду. Черезъ полминуты двое другихъ товарищей послѣдовали за нимъ, и одинъ изъ нихъ, падая въ озеро, былъ жестоко израненъ. Оставалось только четверо дикарей, и съ ними Генрихъ Марчъ надѣялся управиться безъ труда.
— Урра, старичина! закричалъ онъ богатырскимъ годосомъ: — дикари падаютъ въ воду одинъ за другимъ, и скоро я всѣхъ ихъ отправлю на съѣденіе щукамъ.
И, произнося эти слова, онъ со всего размаха ударилъ въ високъ еще одного Индійца, который, падая въ воду, уцѣпился за своего товарища, стоявшаго на краю платформы: Гэрри далъ ему пинка въ животъ, и этимъ энергическимъ толчкомъ отдѣлался вдругъ отъ двухъ дикарей. Осталось только два противника, еще не принимавшіе участія въ битвѣ; но одинъ изъ нихъ, исполинъ силою и ростомъ, былъ опытнѣйшій воинъ во всемъ племени Гуроновъ, и мышцы его укрѣпились въ многочисленныхъ битвахъ. Этотъ человѣкъ въ совершенствѣ измѣрилъ силы своего гигантскаго противника, и опредѣлилъ заранѣе способъ своей борьбы. Не было на немъ никакого платья, кромѣ широкаго пояса подъ грудью, и эта экипировка была какъ-нельзя-лучше приспособлена къ рукопашной свалкѣ. Словомъ, это былъ образчикъ превосходной статуи, изображавшей проворство и силу. Не медля ни минуты, Генрихъ Марчъ бросился съ обыкновеннымъ ожесточеніемъ на этого страшнаго антагониста, и употребилъ всѣ свои усилія, чтобъ столкнуть его въ озеро. Завязалась битва, страшная, отчаянная битва двухъ богатырей, не уступавшихъ одинъ другому ни въ ловкости, нй въ силѣ. Схватившись одной рукою за плечо, другою за горло своего противника, Генрихъ Марчъ въ то же время старался задать ему пинка въ животъ; но Ирокезъ въ свою очередь, уцѣпившись за платье Гэрри, высвободилъ свои ноги съ удивительнымъ проворствомъ и освободилъ себя отъ этого роковаго удара. Взбѣшенный этой неудачей, Скорый-Гэрри, употребивъ послѣднее усиліе, нанесъ страшный ударъ въ грудь своего противника, и тотъ, отскочивъ на нѣсколько шаговъ, ударился спиною и затылкомъ о толстые пни, образовавшіе стѣну замка. Ошеломленный этими ужасными толчками, дикарь испустилъ глухой стонъ, и какъ израненный тигръ ринулся опять на бѣлаго человѣка. Гэрри схватилъ его за поясъ, приподнялъ съ земли и грянулъ объ полъ. Этотъ новый ударъ окончательно истощилъ силы Ирокеза. Гэрри схватился обѣими руками за шею своей жертвы, и качалъ ее душить съ отчаяннымъ остервенѣніемъ. Глаза Индійца, по видимому, выкатились изъ своихъ орбитъ, языкъ его высунулся изо рта во всю длину, и раздувшіяся ноздри чуть не лопались отъ надрыва. Въ эту минуту съ необыкновенною ловкостію закинули арканъ на шею самого Гэрри, и въ то же мгновеніе другая веревка притянула къ спинѣ его локти съ такою силой, что онъ принужденъ былъ отскочить отъ своей жертвы; но сдѣлавъ одинъ только прыжокъ, онъ почувствовалъ, что третьей верёвкой стягиваютъ его ноги. Не было никакихъ средствъ защищаться, и прежде, чѣмъ онъ пришелъ въ себя, его тѣло, какъ толстый обрубокъ, уже катилось на средину платформы. Его антагонистъ не вдругъ оправился отъ своего пораженія, и въ первыя минуты голова его лежала на платформѣ, не обнаруживая никакихъ признаковъ жизни. Мало-по-малу, однакожь, онъ поднялся кое-какъ на ноги, и зашатался какъ опьянѣлый, переходя платформу. Товарищи не сомнѣвались, что эта богатырская схватка отзовется ему на всю жизнь.
Генрихъ Марчъ одолженъ былъ своимъ пораженіемъ той горячности, съ какою онъ сосредоточилъ всѣ свои мысли на страшномъ врагѣ. Между-тѣмъ, какъ онъ барахтался съ нимъ на полу, двое Индійцевъ, брошенныхъ въ озеро, вскарабкались кое-какъ на платформу и, соединившись съ своимъ молодымъ товарищемъ, не принимавшимъ никакого участія въ битвѣ, приготовили на скорую руку петли на веревкахъ и опутали ими бѣлаго богатыря. Положеніе дѣлъ мгновенно измѣнилось. Страшный богатырь, готовый одержать блистательную побѣду, которая бы его прославила между этими племенами изъ рода въ родъ, былъ теперь въ плѣну, связанный и лишенный всякой надежды на спасеніе. При всемъ томъ, Гуроны, пораженные его необыкновенной силой, смотрѣли на него съ уваженіемъ и страхомъ даже теперь, когда лежалъ онъ передъ ними, безсильный, какъ баранъ, обреченный на закланіе. Трупы остальныхъ Индійцевъ, брошенныхъ въ озеро рукою бѣлаго богатыря, всплыли теперь на поверхность воды недалеко отъ платформы, и это обстоятельство еще болѣе увеличило общій ужасъ.
Чингачгукъ и Вахта видѣли съ ковчега всѣ подробности этой отчаянной борьбы. Когда Гуроны дѣлали петли на веревкахъ, чтобъ спутать Гэрри, Могиканъ схватилъ свой карабинъ, но прежде, чѣмъ успѣлъ онъ выстрѣлить, жертва была уже связана и все зло совершено. Онъ могъ, правда, убить одного Индійца, но не надѣясь завладѣть его волосами, удержался отъ безполезнаго убійства тѣмъ болѣе, что Вахта въ эту минуту смотрѣла на него умильными глазами. Не видя никакой возможности спасти своихъ товарищей, Чингачгукъ уже хотѣлъ-было пересѣсть съ ковчега въ лодку, доплыть до горъ на восточномъ берегу и отправиться безъ оглядокъ въ делоэрскія деревни; но дальнѣйшія соображенія удержали его отъ этой неблагоразумной мѣры. Во-первыхъ, можно было разсчитывать навѣрное, что Гуроны разставили шпіоновъ на обоихъ берегахъ, и стало-быть побѣгъ Могикана съ его невѣстой былъ бы замѣченъ; а во-вторыхъ, Чингачгукъ не хотѣлъ оставить въ бѣдѣ своего искренняго друга, Дирслэйера. Вахта, съ своей стороны, принимала такое же участіе въ дочеряхъ Плывучаго-Тома. Ихъ лодка, по прекращеніи борьбы на платформъ, находилась отъ ковчега въ пятидесяти ярдахъ, и Юдиѳь перестала гресть, когда узнала о сраженіи. Объ сестры, стоя на ногахъ, старались увѣриться, въ чемъ дѣло; но всѣ подробности за такомъ разстояніи для нихъ не могли быть извѣстны. Надлежало ихъ какъ-нибудь заманить въ ковчегъ, гдѣ, по-крайней-мѣръ на время, онъ были безопасны. Вахта появилась на задней части парома, начала махать рукою и дѣлать энергическіе жесты, приглашая сестеръ къ ковчегу, но все было безполезно: онѣ не угадывали Вахты и не понимали истиннаго значенія ея жестовъ. Не имѣя никакого понятія о настоящемъ положеніи вещей, Юдиѳь еще болѣе удалилась отъ ковчега на сѣверъ, то-есть, на самую широкую часть озера, откуда, въ случаѣ надобности, было удобнѣе спасаться бѣгствомъ.
Не теряя времени, Чингачгукъ распустилъ парусъ, чтобъ удалиться на безопасное разстояніе отъ замка; но, къ-несчастію, вѣтеръ совершенно затихъ, ковчегъ не двигался съ мѣста, а между-тѣмъ, распущенный парусъ обратилъ на себя вниманіе Гуроновъ. Подверженный такимъ-образомъ неминуемой опасности, Чингачгукъ поспѣшилъ съ своей невѣстой войдти въ каюту и приготовить свои карабины.
Между-тѣмъ, ковчегъ, вмѣсто того, чтобъ подвигаться впередъ, подвинулся къ палиссадамъ и завязъ переднею частію парома между двумя сваями. Въ эту минуту, Чингачгукъ, выглядывая изъ каюты, прицѣливалъ свой карабинъ, тогда-какъ Гуроны, удалившись въ комнаты замка, оттискивали тамъ свое оружіе. Изможденный воинъ, совсѣмъ забытый при этой суматохѣ, остался на платформѣ, прислонившись спиною къ стѣнѣ; Генрихъ Марчъ, подрубленный какъ сосна, валялся посреди платформы. Чингачгукъ могъ бы уже двадцать разъ убить обезсиленнаго Ирокеза, но, не имѣя возможности завладѣть его волосами, не хотѣлъ осквернять своихъ рукъ безполезнымъ убійствомъ.
— Послушай, Змѣй, если ты точно Змѣй, вскричалъ Генрихъ Марчъ среди своихъ безсильныхъ проклятій: — выдерни одинъ колъ изъ палиссада и ковчегъ самъ-собою поплыветъ впередъ; а потомъ потрудись, пожалуйста, доканать этого пучеглазаго скота.
Эта рѣчь произвела только то дѣйствіе, что привлекла вниманіе Вахты на положеніе Генриха Марча. Выставивъ свою голову въ отверствіе каюты, она быстро сообразила весь ходъ дѣла и сказала тихимъ, но внятнымъ голосомъ:
— Отъ-чего жь ты не прикатишься сюда и не упадешь на паромъ? Чингачгукъ отправитъ Гурона, если тотъ побѣжитъ въ догонку.
— Да вѣдь это чудесная мысль, чортъ побери! воскликнулъ обрадованный Гэрри. — Вотъ я сейчасъ же и попробую, только не мѣшало бы парому еще подъѣхать поближе. Брось тюфякъ на то мѣсто, гдѣ я долженъ упасть.
Лишь-только онъ кончилъ эти слова, Гуроны, наскучивъ ожиданіемъ, сдѣлали залпъ на ковчегъ, но никто не былъ раненъ, хотя нѣсколько пуль проскочили черезъ отверстія въ каюту. Въ это время передъ ковчега началъ мало-по-малу высвобождаться изъ-за кольевъ, тогда-какъ задняя часть его ближе пододвинулась къ платформѣ. Гэрри, слѣдившій за каждой перемѣной въ позиціи плывучаго дома, началъ приводить въ исполненіе свой смѣлый планъ и, несмотря на ужасную боль, покатился на край платформы. Попытка отчаянная, но въ ней, и только въ ней одной скрывалось единственное средство освободиться отъ неминуемой пытки. Къ-несчастію, при этой операціи, связанный герой описалъ не совсѣмъ правильную линію, и его тѣло, вмѣсто того, чтобъ попасть на паромъ, бухнулось въ воду. Но Вахта предвидѣла этотъ случай и заранѣе позаботилась о средствахъ спасти героя. Лишь-только прекратились ружейные залпы, возобновившіеся еще разъ при самомъ паденіи Гэрри, она съ быстротою мысли выбѣжала на заднюю часть парома и бросила въ озеро длинную веревку, которая упала на грудь и шею Марча, такъ-что онъ ухватился за нее и руками и зубами. Взятый такимъ-образомъ на буксиръ, онъ, какъ отличный пловецъ, безопасно болѣе мили могъ проплыть за ковчегомъ, который, между-тѣмъ, успѣлъ сдвинуться съ мѣста и, при попутномъ вѣтрѣ, пошелъ впередъ.
Занятые исключительно намѣреніемъ убить Могикана, Ирокезы до времени не обращали никакого вниманія на связаннаго плѣнника, въ твёрдой увѣренности, что ему физически невозможно вырваться изъ ихъ рукъ. Чингачгукъ, съ своей стороны, дѣйствуя за одно съ Вахтой, безпрестанно развлекалъ своихъ враговъ, выставляя поперемѣнно голову и руки въ разныхъ отверстіяхъ каюты. Наконецъ, ковчегъ мало-по-малу удалился на совершенно-безопасное разстояніе отъ замка, и тогда только Чингачгукъ, употребивъ неимовѣрныя усилія, вытащилъ на ковчегъ связаннаго героя и, при содѣйствіи Вахты, втащилъ его въ каюту, гдѣ немедленно обрубили веревки, которыми были скручены его руки и ноги. Ирокезы въ свою очередь теперь только поняли, что были одурачены кругомъ. Раздираемые безсильной злобой, они посылали въ догонку пулю за пулей, но ни одна изъ нихъ не долетала до ковчега. Такимъ-образомъ, Генрихъ Марчъ, благодаря необыкновенной сметливости дѣвушки-красавицы, былъ спасенъ; но и освобожденный отъ своихъ оковъ, онъ долго не могъ прійдти въ себя и овладѣть своими гигантскими членами.
Ошеломленные непредвидѣнной неудачей, Гуроны (ихъ было трое, четвертый стоялъ безъ движенія подлѣ стѣны) выскочили на платформу и немедленно пересѣли въ лодку, оставленную владѣльцемъ замка подлѣ палиссада. Первою ихъ мыслью было погнаться за ковчегомъ, въ которомъ, какъ они думали, хранятся всѣ несметныя сокровища старика Тома, со включеніемъ чудныхъ слоновъ и другихъ рѣдкихъ звѣрей. Догнать его на легкомъ челнокѣ не стоило никакихъ трудовъ, потому-что массивное судно подвигалось медленно, едва замѣтно; но, съ другой стороны, не стоило никакихъ трудовъ и Чингачгуку заряжать свои карабины и посылать пулю за пулей на открытое озеро. Весь перевѣсъ, при этой перестрѣлкѣ, былъ на его сторонѣ, потому-что онъ могъ стрѣлять изъ отверстій каюты, защищенный толстыми стѣнами, тогда-какъ его противники ничѣмъ не могли укрыться въ своей лодкѣ. Сообразивъ всѣ эти обстоятельства, Гуроны оставили ковчегъ въ покоѣ, и обратили свои жадные взоры на лодку гуттеровыхъ дочерей, разъѣзжавшихъ среди озера. Дѣйствуя неутомимо своими веслами, Юдиѳь теперь, какъ и прежде, не понимала настоящаго положенія дѣлъ, и постоянно держалась въ отдаленіи отъ ковчега, откуда еще разъ безполезно подавали ей сигналы. Но вдругъ ея глаза остановились на Ирокезахъ, овладѣвшихъ лодкой ея отца. Они подплывали ближе и ближе съ очевиднымъ намѣреніемъ встрѣтиться съ ними. Юдиѳь въ свою очередь принялась грести изо всѣхъ силъ, и просила сестру помогать ей, сколько можно.
— Да зачѣмъ намъ бѣжать, Юдиѳь? простодушно спросила Гэтти. — Индійцы, я увѣрена, не сдѣлаютъ намъ никакого зла.
— Тебѣ бояться нечего, я знаю, добрая Гэтти; но Ирокезъ не будетъ снисходителенъ ко мнѣ. Становись на колѣни, молись, и подумай обо мнѣ въ своей молитвѣ. Потомъ ты будешь помогать мнѣ.
Юдиѳь сочла необходимымъ говорить въ такомъ тонѣ, потому-что знала набожность своей сестры, не начинавшей никакого дѣла безъ предварительной молитвы. Гэтти, однакожь, молилась на этотъ разъ не слишкомъ-долго, и сестра въ скоромъ времени нашла въ ней самую усердную помощницу. Тутъ открылась по всей формѣ погоня съ одной, и бѣгство съ другой стороны. Между-тѣмъ, сначала обѣ стороны не употребляли слишкомъ-большихъ усилій, разсчитывая обоюдно на трудность и продолжительность предстоявшей охоты. Подобно двумъ военнымъ судамъ, приготовляющимся къ битвѣ, двѣ миньятюрныя лодки, казалось, хотѣли напередъ увѣриться въ своей относительной-скорости, чтобъ съ нею сообразовать свои взаимныя усилія. Вскорѣ, однакожь, Гуроны убѣдились, что молодыя дѣвушки гребутъ отлично, и что имъ съ своей стороны нужно употребить всю ловкость и проворство.
При началѣ этой ловли, Юдиѳь направила свой побѣгъ къ восточному берегу съ неопредѣленной мыслью укрыться, въ случаѣ крайней нужды, въ лѣсу; но по мѣрѣ приближенія къ землѣ, она убѣдилась, что шпіоны замѣчаютъ всѣ ея движенія, и, стало-быть, эта мысль сама-собою исчезла изъ ея головы. Оставалась одна надежда — утомить своихъ преслѣдователей разными эволюціями на открытой водѣ. Въ этой надеждѣ, она еще разъ устремилась къ центру озера, и въ ту же минуту Ирокезы удвоили свои силы. Обоюдное соперничество возрастало съ каждой минутой, и черезъ полмили быстрой гонки обѣ стороны утомились до того, что одновременно почувствовали настоятельную необходимость роздыха и на минуту бросили весла. Въ этотъ короткій промежутокъ Ирокезы обратились къ такому средству, которое едва не привело въ отчаяніе дочерей Плывучаго-Тома. Они рѣшились время-отъ-времени смѣнять другъ друга, и такъ-какъ ихъ было трое, то не оставалось никакого сомнѣнія, что этой смѣной рано или поздно они утомятъ молодыхъ дѣвицъ, принужденныхъ работать безпрерывно. Гонка возобновилась, и черезъ нѣсколько минутъ Индійцы подъѣхали на такое разстояніе къ дѣвицамъ, что Юдиѳь, приведенная въ отчаяніе, уже рѣшалась отдаться въ плѣнъ. Мысль, что это обстоятельство соединитъ ее съ Дирслэйеромъ въ ирокезскомъ станѣ, поддерживала эту рѣшимость; но въ то же время пришло ей въ голову, что, оставаясь на свободѣ, она можетъ въ его пользу употребить болѣе надежныя средства, которыя еще прежде рисовались въ ея пылкомъ воображеніи. Одушевленная этой надеждой, она собрала всѣ свои силы, и послѣ нѣсколькихъ счастливыхъ эволюцій, снова оградила себя значительнымъ пространствомъ отъ упорнаго преслѣдованія дикарей. Ирокезы въ свою очередь, выведенные изъ терпѣнія, усугубили свою дѣятельность, но такъ неудачно, что послѣ нѣсколькихъ взмаховъ, одно изъ ихъ веселъ переломилось. При этомъ обстоятельствѣ, радостный крикъ невольно вырвался изъ груди обѣихъ дѣвицъ, и онѣ поняли, что троимъ мужчинамъ, оставшимся при одномъ веслѣ, никогда не догнать ихъ легкаго челнока. Еще яснѣе эта мысль представилась Индійцамъ, и они вдругъ отказались отъ ловли, какъ-будто ихъ лодка была кораблемъ, который внезапно потерялъ главную мачту. Оставивъ дѣвицъ, продолжавшихъ быстро ѣхать на югъ, Ирокезы поворотили къ замку, и черезъ нѣсколько минутъ высадились на платформу. Опасаясь, что въ замкѣ можно оттискать новыя весла, обѣ сестры дѣятельно продолжали свой путь до-тѣхъ-поръ, пока не удалились на безопасное разстояніе отъ новаго преслѣдованія. Дикіе, однакожь, повидимому, не имѣли этого намѣренія, потому-что черезъ часъ ихъ лодка, наполненная Индійцами, отвалила отъ замка и направила свой путь къ противоположному берегу.
Дѣвицы успокоились, и съ отъѣздомъ Индійцевъ скоро убѣдились, что въ самомъ ковчегѣ ихъ могутъ ожидать только друзья. Юдиѳь поворотила челнокъ къ замку, принимая на всякій случай всѣ возможныя предосторожности. Напередъ объѣхала она все зданіе, и съ удовольствіемъ увидѣла, что не было въ немъ никакихъ слѣдовъ человѣческаго присутствія. Причаливъ лодку къ палиссадамъ, обѣ дѣвицы взошли на платформу.
— Осмотри хорошенько комнаты, Гетти, и скажи мнѣ, что увидишь. Можетъ-быть, есть еще тамъ Ирокезы, но тебѣ они не сдѣлаютъ вреда. Я, между-тѣмъ, буду ожидать, и немедленно опять отвалю отъ замка, если ты дашь знать о присутствіи дикарей. Въ беззащитную дѣвушку, надѣюсь, стрѣлять они не станутъ.
Гетти исполнила желаніе сестры, и черезъ минуту воротилась на платформу, объявивъ, что опасности не было никакой.
— Я прошлась по комнатамъ, сказала Гетти: — всѣ онѣ пусты, кромѣ батюшкиной комнаты. Батюшка спитъ, хотя не такъ спокойно, какъ бы хотѣлось.
— Не случилось ли съ нимъ чего-нибудь? спросила Юдиѳь съ необыкновенною живостію.
Гетти немного замялась, и съ робостію осмотрѣлась вокругъ себя, какъ-будто опасаясь, чтобъ кто-нибудь изъ постороннихъ не разслышалъ ея рѣчей.
— Ты знаешь, Юдиѳь, что съ нимъ приключается иной разъ. Онъ не знаетъ и самъ, что дѣлаетъ или говоритъ, если немного подопьетъ. Теперь онъ подпилъ.
— Странно, моя милая, очень-странно. Не-уже-ли онъ пьянствовалъ вмѣстѣ съ дикарями, и угощалъ ихъ въ своемъ домѣ? Непріятно дочерямъ видѣть роднаго отца въ такомъ безобразномъ положеніи. Мы войдемъ въ его комнату, когда онъ проспится.
Но глубокій стонъ, раздавшійся изъ этой комнаты, перемѣнилъ ихъ мысли. обѣ сестры немедленно вошли въ спальню отца, гдѣ не разъ приходилось имъ видѣть его въ скотскомъ состояніи. Старикъ Гуттеръ сидѣлъ на полу, прислонившись плечами къ стѣнѣ; голова его была опущена на грудь. Увлекаемая невольнымъ побужденіемъ, Юдиѳь быстро подскочила къ нему и сорвала полотняный колпакъ, покрывавшій его голову до плечь. Окровавленное, дрожащее, красное мясо, обнаженные мускулы и вены, послужили несомнѣннымъ доказательствомъ, что старикъ Гуттеръ былъ оскалпированъ, но еще жилъ — и какъ жилъ!
X.
правитьЛегко вообразить ужасъ, который должны были почувствовать молодыя дѣвушки при этомъ внезапномъ, страшномъ видѣ, открывшемся передъ ихъ глазами. Оправившись отъ перваго изумленія, онѣ перевязали изуродованную голову, омыли кровь на лицѣ отца, и, словомъ, оказали ему всѣ возможныя услуги. Черезъ нѣсколько минутъ, старикъ Гуттеръ уже могъ разсказать имъ все, что происходило. При самомъ началѣ борьбы съ Гуронами, онъ схватился съ ихъ начальникомъ, и тотъ, послѣ безполезныхъ усилій овладѣть своимъ противникомъ, пырнулъ его ножомъ. Это случилось въ то мгновеніе, когда дверь съ шумомъ отворилась, и Гэрри выскочилъ на платформу. Вотъ почему ни гуронскій шейхъ, ни Гуттеръ не принимали потомъ никакого участія въ дальнѣйшей битвѣ. Воротившись въ замокъ послѣ неудачной ловли бѣлыхъ дѣвушекъ, Гуроны поспѣшили содрать кожу съ черепа ихъ отца, такъ, однакожь, чтобъ онъ могъ прожить нѣсколько времени и послѣ этой варварской операціи, томимый ужасными страданіями. Опыты такого безчеловѣчія повторялись тысячами между американскими дикарями. Могло статься, что старикъ Гуттеръ пережилъ бы свои муки и былъ бы современенъ здоровъ, еслибъ его только оскалпировали; но ударъ ножомъ нанесъ ему смертельную рану.
— О, Юдиѳь, милая Юдиѳь! воскликнула Гетти послѣ того, какъ раны были перевязаны. — Всю свою жизнь отецъ мои добивался все чужихъ волосъ: гдѣ жь теперь его собственные волосы? Вотъ что значитъ ослушаться заповѣдей Божіихъ!
— Перестань, сестрица: не время толковать объ этомъ. Батюшка открываетъ глаза и можетъ насъ услышать; а это было бы ужасно!
— Воды! вскричалъ Гуттеръ, дѣлая отчаянное усиліе, и голосъ его былъ еще довольно-твердъ для умирающаго человѣка. — Воды, глупыя дѣвчонки! Не-уже-ли вы дадите мнѣ умереть отъ жажды?
Дочери принесли ему воды. Первый разъ онъ ее пилъ послѣ нѣсколькихъ часовъ, проведенныхъ въ предсмертныхъ мукахъ. Его силы, повидимому, возобновились, и онъ могъ говорить свободно. Въ его глазахъ засверкали какія-то безпокойныя и смутныя мысли.
— Батюшка, сказала Юдиѳь, приведенная въ отчаяніе своимъ безсиліемъ спасти умирающаго старика: — что мы можемъ сдѣлать для тебя, отецъ мой?
— Отецъ твой! медленно и съ разстановкой повторилъ Томасъ Гуттеръ. — Нѣтъ, Юдиѳь, я не отецъ твой. Нѣтъ, Гетти, я не отецъ твой. Она точно была вашей матерью, но не я произвелъ васъ на свѣтъ. Объищите сундукъ: все тамъ. Воды, еще, воды!
Онѣ подали ему еще стаканъ. Выслушавъ эти предсмертныя слова, Юдиѳь почувствовала невыразимое удовольствіе и радость, такъ-какъ между нею и мнимымъ ея отцомъ никогда не было большой симпатіи. Она помнила о своемъ дѣтствѣ гораздо-больше и дальше, чѣмъ сестра, и подозрѣніе на счетъ истины уже не разъ представлялось ея уму, когда въ былыя времена она подслушивала секретные разговоры между ея отцомъ и матерью. Нельзя сказать, что она рѣшительно не имѣла къ нему никакой привязанности; но тѣмъ не менѣе теперь она съ восторгомъ узнала, что природа отнюдь не обязывала ее любить этого человѣка. Совсѣмъ другія впечатлѣнія и чувства возникли въ сердцѣ младшей сестры. Она любила мнимаго отца искренно, душевно, хотя не такъ, какъ родную мать, и теперь ей было больно слышать, что природа не уполномочивала ее на эту любовь. Она вдвойнѣ почувствовала лютую скорбь, какъ-будто смерть и слова старика два раза лишали ее роднаго отца. Преданная горькимъ размышленіямъ, бѣдная дѣвушка сѣла въ сторонѣ, и заплакала.
Эти противоположныя ощущенія двухъ сестеръ произвели на нихъ одинаковое дѣйствіе: онѣ обѣ хранили продолжительное молчаніе. Юдиѳь часто подавала воду страждущему старику, но не дѣлала ему никакихъ вопросовъ, отчасти изъ уваженія къ его отчаянному положенію, и отчасти потому-что боялась услышать отъ него непріятныя подробности относительно своей матери: этимъ, разумѣется, могло быть отравлено удовольствіе ея при мысли, что она не дочь Томаса Гуттера. Наконецъ, Гетти отерла свои слезы и сѣла на скамейкѣ подлѣ умирающаго старика, который теперь лежалъ на полу, на старыхъ лохмотьяхъ, отъисканныхъ въ домѣ.
— Батюшка, сказала Гетти: — ты еще позволишь мнѣ называть тебя своимъ отцемъ, хотя выходитъ по твоимъ словамъ, что не ты произвелъ меня на свѣтъ. Батюшка, я бы хотѣла почитать тебѣ библію. Матушка всегда говорила, что библія доставляетъ большое утѣшеніе всѣмъ страждущимъ, преступнымъ и недужнымъ. Часто, бывало, когда сдѣлается ей грустно, она приказывала мнѣ читать библію, и послѣ того становилось легко на ея душѣ. О, батюшка, ты еще не знаешь и никогда не испыталъ, какую отраду доставляетъ библія человѣческому сердцу. Я прочту тебѣ одну главу, и ты увидишь, какъ это чтеніе облегчитъ твою страждущую душу.
Нѣтъ надобности объяснять, что добродушная Гетти отнюдь не понимала таинственнаго смысла своей книги, и не умѣла отличать ея сравнительныхъ достоинствъ; но при выборѣ изъ нея мѣстъ, она руководствовалась своимъ инстинктомъ, который обманывалъ ее очень-рѣдко. На этотъ разъ, пришло ей въ голову, что покойная ея мать предпочтительно любила книгу Іова, и всегда перечитывала ее съ новымъ наслажденіемъ. Гетти даже почти знала ее наизусть отъ частыхъ повтореній, и теперь она начала читать: Погибни день, въ который я родился, и ночь, которая сказала: зачался человѣкъ. Ночь та да будетъ тьмою, и… Болѣзненные стоны умирающаго на минуту остановили чтеніе. Старикъ бросилъ вокругъ себя безпокойный, блуждающій взоръ, но скоро нетерпѣливымъ движеніемъ руки подалъ знакъ, чтобъ чтеніе продолжалось. Исполненная необыкновеннаго одушевленія, Гетти громкимъ и твердымъ голосомъ прочла всѣ тѣ главы, гдѣ знаменитый страдалецъ, проклявшій день своего рожденія, примиряется, наконецъ, съ своею совѣстію и щедро осыпается новыми благодѣяніями.
— Ну что, батюшка: какъ ты себя чувствуешь? спросила Гетти, закрывая книгу. — Я увѣрена, что теперь тебѣ гораздо лучше. Покойная матушка всегда находила въ библіи усладу для своего сердца.
— Воды! закричалъ старикъ. — Подай мнѣ воды, Юдиѳь: языкъ мой, не знаю отъ-чего, горитъ ужасно. Гетти, въ библіи говорится гдѣ-то о человѣкѣ, который былъ въ аду, и просилъ, чтобы прохладили его языкъ.
Гетти поспѣшила отъискать это мѣсто, и громкимъ голосомъ прочла весь разсказъ о страждущемъ несчастливцѣ.
— Ужасно, моя добрая Гетти. Языкъ мой и теперь имѣетъ нужду въ прохладѣ — что онъ будетъ потомъ?
Набожная дѣвушка не нашлась, что отвѣчать на этотъ страшный вопросъ. Даже Юдиѳь усердно начала молиться, подавая въ то же время воду умирающему старику. Гетти стала на колѣни и еще прочла нѣсколько стиховъ; но старикъ уже не слышалъ ничего, хотя его жизнь еще продолжалась. Онъ впалъ въ изнурительный бредъ и бормоталъ про себя невнятныя слова, изъ которыхъ Юдиѳь разслышала только: «мужъ, смерть! разбойникъ, ты, волосы». Изъ этихъ и подобныхъ словъ, неимѣвшихъ опредѣленнаго смысла, проницательная дѣвушка вывела заключеніе, что мнимый ея отецъ томится воспоминаніями своей грѣшной жизни.
Прошелъ часъ, трудный часъ въ этой физической и нравственной пыткѣ. Дѣвушки совсѣмъ забыли о Гуронахъ, и страшная картина страданій удалила отъ нихъ всякое представленіе опасности. Даже Юдиѳь, имѣвшая основательные поводы бояться Индійцевъ, нисколько не вздрогнула, когда услышала шумъ веселъ — она тотчасъ сообразила, что это безъ сомнѣнія ковчегъ приближается къ замку. Твердыми шагами и безъ малѣйшаго страха она вышла на платформу, и дѣйствительно увидѣла не въ дальнемъ разстояніи плывучій домъ своего мнимаго отца. Вахта, Чингачгукъ и Генрихъ Марчъ стояли на передней части парома, и тщательно осматривали замокъ, подозрѣвая въ немъ тайное присутствіе враговъ. Слова Юдиѳи немедленно произвели на нихъ свое успокоительное дѣйствіе, и черезъ нѣсколько минутъ ковчегъ остановился на прежнемъ своемъ мѣстѣ.
Юдиѳь не сказала ничего о своемъ отцѣ, но Генрихъ Марчъ, по выраженію ея физіономіи, понялъ ясно, что дѣла идутъ не совсѣмъ обыкновеннымъ порядкомъ. Онъ первый вошелъ въ замокъ, но уже далеко не съ дерзкимъ и наглымъ видомъ, который обыкновенно характеризовалъ всѣ его поступки. Гуттеръ какъ и прежде лежалъ на спинѣ, и младшая его дочь обмахивала его своимъ опахаломъ. Утреннія происшествія значительно измѣнили обращеніе Гэрри. Роковая минута, когда, связанный по рукамъ и по ногамъ, онъ какъ чурбанъ покатился на край платформы и бултыхнулся въ воду, еще живо представлялась его уму, и производила на него такое же впечатлѣніе, какое испытываетъ осужденный преступникъ при видѣ плахи или висѣлицы. Ужасы смерти еще носились передъ его воображеніемъ и приводили въ судорожный трепетъ всѣ его члены, потому-что дерзость этого человѣка была исключительно слѣдствіемъ его физической силы, неимѣвшей ничего общаго съ энергическою волей. Съ утратой силы, герои этого разбора всегда теряютъ значительную часть своей храбрости, и хотя Генрихъ Марчъ въ настоящую минуту былъ совершенно-свободенъ и здоровъ, однакожь уныніе невольно овладѣло его духомъ, и онъ не имѣлъ довольно твердости, чтобъ оттолкнуть отъ себя воспоминанія о своемъ плачевномъ положеніи. Однимъ словомъ, нѣсколько критическихъ минутъ, проведенныхъ въ озерѣ и на платформѣ, произвели спасительную перемѣну въ характерѣ этой буйной натуры.
Онъ былъ очень изумленъ и опечаленъ при взглядѣ на отчаянное положеніе своего товарища. Занятый исключительно самимъ-собою вовремя страшной борьбы съ толпой Гуроновъ, онъ не могъ знать, что случилось съ старикомъ, и вообще предполагалъ, что Гуроны отведутъ его въ плѣнъ, чтобы живьемъ представить правительству. Внезапная смерть человѣка, при торжественномъ молчаніи окружающихъ предметовъ, была для него явленіемъ новымъ. При всей привычкѣ къ насильственнымъ сценамъ, никогда до этой поры не случалось ему присутствовать при постели умирающаго и слѣдить за постепеннымъ ослабленіемъ жизненной дѣятельности. Несмотря на внезапную перемѣну въ мысляхъ, тонъ и манеры всей его жизни не могли измѣниться съ такою же быстротою, и слова, обращенныя къ Гуттеру, еще обнаруживали въ немъ привычную юркость.
— Ну, старичина, сказалъ онъ: — эти пройдохи доканали тебя порядкомъ, чортъ бы ихъ побралъ. Вотъ ты лежишь теперь на доскахъ, и ужь видно не встанешь никогда. Я разсчитывалъ, что тебя отведутъ въ ирокезскій таборъ, и никакъ не думалъ, что дѣло прійметъ такой оборотъ.
Гуттеръ открылъ свои полупотухшіе глаза, и бросилъ блуждающій взоръ на говорившаго человѣка. Группа смутныхъ воспоминаній представилась ему при взглядѣ на знакомыя черты, но онъ уже не могъ уяснить ихъ для своего отуманеннаго сознанія.
— Кто ты? спросилъ онъ слабымъ, едва слышнымъ голосомъ. — Не ты ли капитанъ Снѣгъ? О, богатырь онъ былъ, этотъ капитанъ Снѣгъ, и едва не отправилъ всѣхъ насъ!
— Пожалуй, коли хочешь, я твой капитанъ, дядя Томъ, и въ добавокъ твои закадышный другъ; но нѣтъ во мнѣ ничего похожаго на снѣгъ. Теперь покамѣстъ лѣто, и Генрихъ Марчъ съ первыми морозами оставляетъ эти горы.
— А, такъ это Торопыга? Ладно: я продамъ тебѣ волосы, отмѣнные волосы; только что содралъ. Что ты за нихъ дашь, Торопыга?
— Бѣдный Томъ! Съ этими волосами, видно, не дойдешь до добра, и меня ужь беретъ охота бросить этотъ опасный промыселъ.
— Гдѣ твои волосы, Торопыга? Мои убѣжали, далеко убѣжали, и я знаю, каково безъ нихъ: огонь вокругъ мозга и пламя на сердцѣ! Нѣтъ, Гэрри, сперва убей, а потомъ скальпируй.
— О чемъ онъ говоритъ, Юдиѳь? Не-ужь-то старикъ Томъ, какъ и я, наскучилъ своимъ ремесломъ? Зачѣмъ вы перевязали его голову? Развѣ эти разбойники раздробили ему черепъ?
— Они сдѣлали ему то, Генрихъ Марчъ, чего ты и этотъ умирающій старикъ добивались сами незадолго передъ этимъ: они содрали, съ него волосы, чтобъ получить за нихъ деньги отъ губернатора Канады. Вѣдь и вы добивались ирокезскихъ волосъ, чтобъ перепродать ихъ губернатору въ Нью-Йоркѣ.
При всѣхъ усиліяхъ говорить спокойно, Юдиѳь не могла скрыть внутренней досады. Генрихъ Марчъ съ видомъ упрека поднялъ на нее глаза.
— Отецъ вашъ умираетъ передъ вашими глазами, Юдиѳь Гуттеръ, а вы не можете удержаться отъ колкихъ словъ!
— Благодареніе Богу! Кто бы ни была моя мать, но я не дочь Томаса Гуттера.
— Вы не дочь Томаса Гуттера? Какъ вамъ не стыдно, Юдиѳь, отказываться отъ бѣднаго человѣка въ его послѣднія минуты! Это смертельный грѣхъ, и Господь не проститъ вамъ никогда. Но кто же вашъ отецъ, если вы точно не дочь Томаса Гуттера?
Этотъ вопросъ значительно смирилъ горделивый духъ Юдиѳи. Проникнутая удовольствіемъ при мысли, что ее никто не въ правѣ осуждать за недостатокъ любви къ мнимому отцу, она совсѣмъ забыла то важное обстоятельство, что ей некого поставить на его мѣсто.
— Я не могу сказать вамъ, кто былъ моимъ отцомъ, Генрихъ Марчъ, отвѣчала она съ кротостію: — надѣюсь, однакожь, что онъ, по-крайней-мѣрѣ, былъ честный человѣкъ.
— Такой, стало-быть, какимъ, по вашему мнѣнію, никогда не былъ старикъ Гуттеръ. Хорошо, Юдиѳь: не стану спорить, что по свѣту бродили странные слухи на-счетъ Плывучаго-Тома; но кто же избѣгалъ царапинъ, когда попадалъ въ непріятельскій капканъ? Есть люди, которые тоже обо мнѣ отзываются не слишкомъ-хорошо; да и вы, Юдиѳь, я полагаю, не всегда счастливо отдѣлывались отъ злыхъ языковъ.
Послѣдняя фраза была прибавлена съ очевидной цѣлью возстановить для будущихъ временъ родъ общаго согласія между обѣими сторонами. Незвѣстно, въ какой мѣрѣ такая уловка могла бы подѣйствовать на рѣшительный и пылкій характеръ Юдиѳи; но въ это самое время несомнѣнные признаки возвѣстили, что наступила послѣдняя минута въ жизни Томаса Гуттера. Страдалецъ открылъ глаза, и началъ рукою щупать вокругъ себя — доказательство, что зрѣніе его потухло. Спустя минуту, дыханіе его затруднилось До послѣдней степени, и наконецъ совсѣмъ испарилось: духъ оставилъ немощное тѣло, и передъ глазами зрителей лежалъ безжизненный трупъ. Въ эту торжественную минуту, всякій споръ былъ неумѣстенъ, и молодые люди замолчали.
День окончился безъ дальнѣйшихъ приключеній. Довольные пріобрѣтеннымъ трофеемъ, Гуроны, по-видимому, отказались отъ намѣренія сдѣлать новое нападеніе на замокъ, разсчитывая, можетъ-быть, что не совсѣмъ легко устоять противъ непріятельскихъ карабиновъ. Между-тѣмъ, начались приготовленія къ погребенію старика. Зарыть его въ землю было неудобно, и Гетти желала, чтобъ его тѣло опустили въ озеро тамъ, гдѣ похоронили ея мать. Кстати здѣсь она припомнила, что самъ Гуттеръ называлъ ту часть озера фамильнымъ кладбищемъ. Къ-счастію, всѣ эти рѣшенія состоялись безъ вѣдома Юдиѳи, иначе она могла бы противопоставить непреодолимыя препятствія къ выполненію этого плана. Но Юдиѳь не участвовала въ этихъ совѣщаніяхъ, и всѣ необходимыя мѣры были приняты безъ нея.
Совершеніе обряда назначено при солнечномъ закатѣ: часъ торжественный и самый удобный для исполненія послѣдняго долга даже въ-отношеніи къ такому человѣку, котораго душа всегда была спокойна и чиста. Есть въ человѣческой смерти какая-то священная тайна, располагающая живыхъ людей смотрѣть съ благоговѣйнымъ уваженіемъ на бренные останки умершихъ. Всѣ мірскія отношенія оканчиваются однажды навсегда, занавѣсъ падаетъ на сценѣ жизни, и характеръ покойника не подлежитъ болѣе суду человѣческихъ мнѣній. Вотъ почему особенно смерть ставитъ подъ общій уровень всѣхъ людей, какъ бы они ни отличались между собою на поприщѣ земной жизни. Приговоръ людей самъ-собою теряетъ всякое значеніе тамъ, гдѣ непосредственно начинается судъ Божій.
Извѣстили наконецъ и Юдиѳь, что все было готово. Она взошла на платформу, и первый разъ обратила свое вниманіе на сдѣланныя распоряженія. Тѣло лежало на паромѣ, окутанное бѣлою простынею, и вмѣстѣ съ нимъ положило нѣсколько дюжинъ кирпичей, чтобъ оно удобнѣе могло опуститься ко дну. Другихъ приготовленій не дѣлали никакихъ, хотя Гетти держала подъ мышкой свою библію.
Всѣ, наконецъ, перешли на бордъ, и плывучій домъ, давшій послѣдній пріютъ бреннымъ останкамъ своего хозяина, сдвинулся съ мѣста. Генрихъ Марчъ принялся грести, и весла въ его мощныхъ рукахъ казались легкою игрушкой. Могиканъ оставался простымъ зрителемъ на паромъ. Было что-то величественно-торжественное въ этомъ медленномъ и однообразномъ движеніи ковчега. Озеро представляло спокойный видъ, совершенно-приспособленный къ этому обряду, который неизмѣнно пробуждаетъ въ-душѣ идею божества. Не было на поверхности воды ни малѣйшей бороздники, и безконечная панорама лѣсовъ, погруженная въ меланхолическое молчаніе, казалось, созерцала священный покой погребальнаго шествія. Юдиѳь была растрогана до слезъ, и даже самъ Генрихъ Марчъ, не подозрѣвая почему, быль глубоко взволнованъ. Гетти сохраняла всѣ наружные признаки спокойствія; но ея внутренняя грусть превосходила во всѣхъ отношеніяхъ печаль ея сестры, потому-что она любила искренно, нѣжно своего мнимаго отца, который теперь соединялся съ ея обожаемою матерью. Одушевленная вмѣстѣ и вѣрой и надеждой, она какъ-будто готовилась встрѣтить внѣшнее, видимое проявленіе божественной силы въ этомъ торжественномъ обрядѣ. Ея мысли были теперь исключительно направлены къ небу, и она, казалось, совсѣмъ забыла въ эту минуту бурныя треволненія земной жизни. Вахта была задумчива, внимательна, и на все смотрѣла съ живѣйшимъ любопытствомъ, такъ-какъ еще первый разъ приходилось ей видѣть похороны бѣлаго человѣка при подобныхъ обстоятельствахъ: Чингачгукъ смотрѣлъ на все съ важнымъ и спокойнымъ видомъ, какъ глубокомысленный философъ изъ школы стоиковъ, поставившій себѣ за правило — не удивляться ничему на свѣтѣ.
Гетти служила кормчимъ и указывала Марчу направленіе къ могилѣ своей матери. Должно припомнить, что замокъ находился недалеко отъ южной оконечности той отмели, которая простиралась къ сѣверу почти на полмилю: здѣсь-то, на самомъ краю этой отмели, Томъ-Пловучій похоронилъ останки своей жены и сына, и здѣсь же теперь подлѣ нихъ готовились положить его собственный трупъ. Гетти, посѣщавшая часто это фамильное кладбище, умѣла отъискать его безъ труда во всякое время дня и ночи. Она подошла наконецъ къ Марчу и сказала въ-полголоса:
— Положите весла, Генрихъ Марчъ. Мы уже проѣхали большой камень на днѣ озера, и теперь недалеко до могилы моей матери.
Марчъ пересталъ грести, и черезъ минуту бросилъ якорь, чтобъ остановить плывущій домъ. Гетти указала на могилу, и залилась горькими слезами. Юдиѳь также присутствовала при погребеніи своей матери, но никогда съ той поры не видала этого мѣста. Такая небрежность происходила совсѣмъ не отъ равнодушія къ покойницѣ — Юдиѳь очень любила свою мать и говорила о ея потерѣ; но она вообще имѣла инстинктивное отвращеніе ко всему, что напоминало ей о смерти; притомъ были въ ея жизни поступки, противорѣчившіе материнскимъ наставленіямъ, и преступная дѣвушка щадила свою совѣсть отъ выговоровъ и упрековъ, которые сами-собою могли представиться ея воображенію на этомъ мѣстѣ. Совсѣмъ въ другомъ положеніи была ея младшая сестра. Гетти была невинна, простодушна, и воспоминаніе о матери, естественно, пробуждало въ ея сердцѣ глубокую и вмѣстѣ сладостную грусть, близкую такъ часто къ наслажденію, потому-что съ нею соединяются идеальные образы высшей, надзвѣздной жизни. Каждый вечеръ въ лѣтнюю пору, при послѣднихъ лучахъ заходящаго солнца, невинная дѣвушка выѣзжала въ своей лодкѣ на фамильное кладбище, бросала тамъ якорь, садилась, вела съ покойницею фантастическій разговоръ, пѣла вечерніе гимны, и, становясь на колѣни, повторяла молитвы, заученныя въ дѣвствѣ. Въ этомъ прямомъ обращеніи съ духомъ своей матери, она проводила счастливѣйшіе часы своей жизни, и душа ея проникалась неподдѣльнымъ поэтическимъ восторгомъ. Ея волненіе на этотъ разъ было естественнымъ слѣдствіемъ сожалѣнія дочери о потерѣ обожаемаго существа.
Природа, и только одна природа была жрецомъ при этомъ похоронномъ обрядѣ. Марчъ опустилъ глаза, и черезъ прозрачную струю воды, чистой какъ воздухъ, увидѣлъ то, что Гетти обыкновенно называла могилой своей матери. Это была небольшая груда земли, скопившаяся на отмели, безъ всякаго участія заступа и лопаты. Кусокъ бѣлаго полотна, служившій саваномъ покойницѣ, еще колыхался на поверхности этой странной могилы. Тѣло, опущенное въ воду, лежало на своемъ вѣчномъ ложѣ, прикрытое немного наносной землей. Сказавъ Юдиѳи, что все было готово, Марчъ, безъ всякой посторонней помощи, схватилъ въ охапку мертвеца и положилъ его на край парома. Прицѣпивъ концы веревки къ ногамъ и плечамъ трупа, Скорый-Гэрри приготовился спустить его въ озеро.
— Не туда, Генрихѣ Марчъ, Бога ради, не туда! вскричала Юдиѳь, подернутая невольнымъ трепетомъ. — Онъ не долженъ лежать подлѣ моей матери.
— Отъ-чего же, Юдиѳь? съ живостію спросилъ Марчъ. — Вмѣстѣ они жили, вмѣстѣ и лежать имъ послѣ смерти.
— Нѣтъ, нѣтъ, дальше отъ этого мѣста, дальше, Генрихъ Марчъ! Бѣдная Гетти, ты не знаешь, что говоришь. Предоставь мнѣ самой распорядиться въ этомъ случаѣ.
— Я знаю, Юдиѳь, что я слабоумна, возразила Гетти: — и что ты славишься своимъ умомъ; но ужь безъ сомнѣнія всякій мужъ долженъ быть помѣщенъ подлѣ своей жены. Матушка говорила, что всегда такъ водится на христіанскихъ кладбищахъ.
Обѣ сестры, при всей живости, говорили въ-полголоса, какъ-будто покойникъ могъ ихъ слышать. Не желая продолжать спора въ подобную минуту, Юдиѳь сдѣлала выразительный жестъ, и Генрихъ Марчъ, по ея указанію, спустилъ мертвеца немного поодаль отъ его жены. Затѣмъ онъ притянулъ веревки, и церемонія кончилась.
— Вотъ тебѣ и Томъ-Плывучій! воскликнулъ Генрихъ Марчъ, склонивъ голову черезъ бордъ, и разсматривая тѣло на днѣ озера. — Поминай какъ звали. Былъ храбрый товарищъ на охотѣ, и никто искуснѣе его не разставлялъ капкановъ и сѣтей. Не плачьте, Юдиѳь; не отчаявайтесь, Гетти. Всѣ мы рано или поздно должны умереть; и ужь если смерть пришла, слезами не воротишь ничего. Потерять отца не легкое дѣло, особенно такимъ дѣвушкамъ, какъ вы; но еще можно пособить этому горю. Оби вы молоды, хороши собой, и, разумѣется, не долго останетесь безъ жениховъ. Если вамъ пріятно, Юдиѳь, слушать честнаго и прямодушнаго человѣка, то я желалъ бы сказать вамъ нѣсколько словъ наединѣ.
Юдиѳь плакала о своей матери и о томъ, что такъ часто забывала ея спасительныя наставленія, которыя теперь живо возобновились въ ея огорченной душѣ. Слова Генриха Марча привели ее въ себя, и она мгновенно поняла его намѣреніе. Не смотря, однакожъ, на всю неумѣстность этихъ рѣчей въ подобное время, она отнюдь не обнаружила очевидныхъ признаковъ гнѣва. Пораженная какою-то внезапною мыслью, она устремила на него проницательный взглядъ, и быстро пошла на другой конецъ парома, пригласивъ его слѣдовать за собою. Тамъ она сѣла, и указала Гэрри мѣсто подлѣ себя. Все это сопровождалось такимъ важнымъ и рѣшительнымъ видомъ, что молодой человѣкъ оробѣлъ, и она принуждена была сама начать разговоръ.
— Вы хотите говорить мнѣ о супружествѣ, Генрихъ Марчъ, и я пришла на могилу своей матери единственно для того, чтобъ васъ слушать. Такъ ли?
— Ваши манеры, Юдиѳь, совсѣмъ сбиваютъ меня съ толка, и я право не знаю, что вамъ сказати. Но пусть истина говоритъ сама за себя. Вы знаете, Юдиѳь, что я давно считаю васъ прехорошенькою дѣвушкой, какую только удавалось мнѣ видѣть, и этого я не скрывалъ ни отъ васъ, ни отъ своихъ товарищей.
— Ну, да, я слышала это отъ васъ тысячу разъ, и, вѣроятно, вы не ошибаетесь. Дальше что?
— Дальше то, Юдиѳь, что если молодой человѣкъ говоритъ въ такомъ тонѣ съ молодою дѣвушкою, это вѣрный признакъ, что онъ придаетъ ей нѣкоторую цѣну.
— Правда; но и это я слышала отъ васъ мильйонъ разъ.
— Что жь такое? Всякой дѣвушкѣ, я полагаю, пріятно слышать повторенія этого рода. Дѣло извѣстное, ничто такъ не нравится женщинѣ, какъ бесѣда молодаго человѣка, который повторяетъ передъ ней въ сотый разъ, что онъ ее любитъ.
— Безъ сомнѣнія, въ извѣстныхъ случаяхъ мы любимъ другъ друга; но теперь мы въ такомъ положеніи, Гэрри, что всякая пустая болтовня неумѣстна. Говорите безъ обиняковъ.
— Пусть такъ, да будетъ ваша воля, прекрасная Юдиѳь. Я часто говорилъ вамъ, что люблю васъ больше всякой дѣвушки; но вы, конечно, замѣтили, что еще ни разу я не обнаруживалъ ясно своего намѣренія просить вашей руки.
— Замѣтила, Генрихъ Марчъ, очень замѣтила, отвѣчала Юдиѳь, и презрительная улыбка мелькнула на ея устахъ.
— Была на это основательная причина, Юдиѳь, и я не скрываю, что эта же причина безпокоитъ меня даже въ настоящую минуту. Не обижайтесь: я не намѣренъ скрывать своихъ мыслей, да и не могу. Не смотря, однакожь, на всѣ возможныя причины, я невольно долженъ теперь уступить чувству, которое давно закралось въ мое сердце. Нѣтъ у васъ больше ни матери, ни отца, Юдиѳь: вамъ и Гетти нельзя здѣсь оставаться однѣмъ даже въ мирное время, когда Ирокезы спокойно кочуютъ въ своихъ шалашахъ; но теперь, при настоящихъ безпокойствахъ, вы или умрете съ голода, или попадетесь къ этимъ дикарямъ, которые, вы знаете, не пощадятъ вашего черепа. Время, стало-быть, подумать о перемѣнѣ мѣста и о пріисканіи жениха. Согласитесь быть моей женою, и я даю вамъ слово, что о прошедшемъ не будетъ между нами и помина.
Юдиѳь слушала съ величайшимъ нетерпѣніемъ, и по видимому насилу дождалась окончанія этой рѣчи.
— Довольно, Генрихъ Марчъ! сказала она. сдѣлавъ судорожное движеніе рукою. — Я понимаю васъ очень-хорошо: вы предпочитаете меня всѣмъ дѣвушкамъ, и хотите на мнѣ жениться. Такъ, что ли?
— Именно такъ, Юдиѳь.
— Вотъ же вамъ мои отвѣтъ, отчетливый и ясный: есть, Генрихъ Марчъ, основательная причина, по которой я никогда не…
— Кажется, я понимаю васъ, Юдиѳь, и вы можете не договаривать. Но вѣдь я уже сказалъ, что о прошедшемъ не будетъ между нами и помина… Отъ-чего жь вы такъ краснѣете, Юдиѳь? Ваши щеки побагровѣли, какъ западное небо на закатѣ солнца. Въ моихъ словахъ, я думаю, обиднаго ничего нѣтъ: по-крайней-мѣрѣ, я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія васъ обидѣть.
— Нечего мнѣ краснѣть, и я не хочу обижаться вздорными словами, Генрихъ Марчъ, отвѣчала Юдиѳь, съ трудомъ подавляя внутреннее негодованіе. — Я хотѣла вамъ сказать, что, по извѣстной причинѣ, я ни за что на свѣтѣ не соглашусь быть вашею женой. Кажется, вы объ этомъ не думаете, но моя обязанность — объясниться съ вами откровенно и безъ всякихъ уловокъ. Я не люблю васъ. Генрихъ Марчъ, и никогда не буду любить васъ столько, чтобъ сдѣлаться вашею женой. Вотъ вамъ и все. Никакой порядочный мужчина не долженъ жениться на женщинѣ, которая предпочитаетъ ему другаго.
— Вотъ оно, что надѣлали эти франты въ красныхъ мундирахъ! Такъ я и думалъ: все зло отъ крѣпостныхъ офицеровъ.
— Замолчите, Марчъ! Гнусно клеветать на дѣвушку при могилѣ ея матери. Не принуждайте меня призывать на вашу голову несчастія, которыхъ, можетъ-быть, вы не заслуживаете. Помните — я женщина, и нѣтъ у меня ни брата, ни отца, который могъ бы наказать дерзкаго клеветника.
— Противъ этого говорить нечего, Юдиѳь, и я, пожалуй, замолчу. Но время еще терпитъ, и я надѣюсь, вы одумаетесь.
— Я обдумала давнымъ-давно свой отвѣтъ на ваше предложеніе, и вы слышали его. Теперь мы понимаемъ другъ друга, и вы избавите меня отъ дальнѣйшихъ объясненій.
Повелительный жестъ Юдиѳи окончательно сбилъ съ толку молодаго человѣка. Никогда до этой поры не приходило ему въ голову, чтобъ дочь Плывучаго-Тома могла отказать въ своей рукъ такому молодцу, какъ онъ, котораго вообще считали первымъ красавцемъ на всей пограничной линіи. То правда, что она почти всегда обращалась съ нимъ довольно-грубо и даже смѣялась надъ нимъ въ глаза; но такое обращеніе Генрихъ Марчъ приписывалъ обыкновенно кокетству молодой дѣвушки. И вотъ, теперь, совсѣмъ неожиданно, онъ слышитъ отъ нея отказъ, рѣшительный отказъ, разомъ уничтожившій всякую надежду.
— Съ этой поры, Глиммергласъ не имѣетъ ничего привлекательнаго для меня, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Нѣтъ больше Плывучаго-Тома, а Гуроны кишатъ по берегамъ какъ жадныя вороны. Видно, мнѣ прійдется оставить это мѣсто.
— И оставьте. Зачѣмъ вамъ подвергаться опасностямъ изъ-за другихъ? Къ-тому же, я вовсе не вижу, какую услугу вы могли бы вамъ оказать послѣ всего, что случилось. Уѣзжайте въ эту же ночь, и Богъ съ вами!
— Во всякимъ случаѣ, я уѣду съ крайнимъ огорченіемъ, и причиною моей грусти будете вы, Юдиѳь.
— Перестанемъ объ этомъ толковать, Генрихъ Марчъ. Ночью, если хотите,, я сама провожу васъ на лодкѣ, и вамъ нетрудно будетъ добраться до ближайшей крѣпости. Еслибы, по прибытіи туда, вы могли прислать къ намъ отрядъ…
Юдиѳь замялась. Ей не хотѣлось, чтобъ ея слова произвольно могъ перетолковывать человѣкъ, и безъ того представлявшій въ неблагопріятномъ свѣтѣ ея сношенія съ крѣпостными офицерами. Генрихъ Марчъ понялъ ея мысль.
— Я догадываюсь, почему вы не оканчиваете вашей мысли, сказалъ онъ. — Ничего: я васъ понимаю. Тотчасъ же по прибытіи моемъ будетъ отправленъ цѣлый полкъ, и прогонитъ всѣхъ этихъ негодяевъ. Я самъ буду въ числѣ солдатъ, и постараюсь увѣриться собственными глазами, что вы и Гетти спасены. Судьба авось позволитъ мнѣ взглянуть на васъ еще разъ прежде, чѣмъ навсегда разстанусь съ вами.
— Ахъ, Генрихъ Марчъ, отъ-чего бы вамъ всегда не говорить въ такомъ же тонѣ? Вѣроятно, мои чувства къ вамъ получили бы совсѣмъ другой характеръ.
— Не-уже-ли теперь уже слишкомъ-поздно, Юдиѳь? Я грубъ, необтесанъ, и привыкъ шататься по лѣсамъ; но всѣ мы перемѣняемся рано или поздно.
— Да, ужь теперь слишкомъ-поздно, Генрихъ Марчъ. Ни къ вамъ, ни къ другому мужчинѣ, кромѣ одного, не могу я питать чувства, которое бы вы желали во мнѣ отъискать. Этого, я думаю, довольно, и вы оставите меня въ покоѣ. Съ наступленіемъ ночи, я или Чингачгукъ выпроводимъ васъ на берегъ. Вы отправитесь въ ближайшую крѣпость по рѣкѣ Могоку и пришлете къ намъ военный отрядъ какъ-можно-скорѣе. Могу ли надѣяться, что вы останетесь нашимъ другомъ, Генрихъ Марчъ?
— Безъ сомнѣнія. И эта дружба была бы гораздо тѣснѣе, если бы вы перемѣнили обо мнѣ свои мысли.
Юдиѳь, казалось, была взволнована, но скоро успокоилась, и хладнокровно продолжала:
— Вы найдете на ближайшемъ постѣ капитана Уэрли, и вѣроятно онъ самъ будетъ командовать отрядомъ. Однакожь, я бы очень желала, чтобъ эта команда была поручена другому офицеру. Нельзя ли какъ-нибудь задержать капитана Уэрли въ крѣпости?
— Это легче сказать, чѣмъ исполнить, Юдиѳь, потому-что старшіе офицеры дѣлаютъ почти все, что имъ вздумается. Майоръ даетъ имъ приказанія: капитаны, поручики, прапорщики должны повийоваться. Я знаю офицера, о которомъ вы говорите: онъ способенъ высушить цѣлый Могокъ, если вмѣсто воды будетъ въ немъ мадера: буянъ отчаянный и страшный волокита. Я не удивляюсь, Юдиѳь, что вы не любите капитана Уэрли.
Юдиѳь затрепетала всѣмъ тѣломъ, и не отвѣчала ничего.
— Мать моя, бѣдная моя мать! думала она. — Забыты твои уроки, и назидательныя наставленія не послужили ни къ чему: встрепенулись ли твои кости теперь, когда преступная дочь посѣтила твою могилу!
Черезъ минуту она встала, и сказала Генриху Марчу, что имъ не о чемъ больше разсуждать.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.
правитьI.
правитьПо окончаніи печальнаго обряда, Гетти сидѣла на передней части парома, устремивъ грустный взоръ на фамильное кладбище, гдѣ покоилась ея мать, и гдѣ теперь похоронили ея отца. Вахта стояла подлъ, склонивъ голову и не говоря ни слова. Инстинктъ женскаго сердца внушалъ ей, что всякое утѣшеніе было безполезно въ эту минуту, и она терпѣливо выжидала случая обнаружить свое искреннее участіе самымъ дѣломъ, а не словами. Чингачгукъ стоялъ немного поодаль съ глубокомысленнымъ видомъ индійскаго солдата. Юдиѳь съ торжественнымъ достоинствомъ подошла къ сестрѣ, и, подавляя внутреннее волненіе, начала свою рѣчь твердымъ и рѣшительнымъ голосомъ. Въ эту минуту, Могиканъ и Вахта удалились на противоположную сторону ковчега.
— Сестрица, мнѣ нужно поговорить съ тобой о многомъ, сказала Юдиѳь: — сядемъ въ эту лодку, и отплывемъ отъ ковчега: постороннимъ ушамъ должны быть чужды тайны двухъ сиротъ.
— Но безполезно намъ таиться отъ своихъ родителей, Юдиѳь. Пусть Генрихъ Марчъ распуститъ парусъ и уйдетъ впередъ: мы останемся здѣсь. На могилѣ матери и отца намъ можно говорить откровенно.
— На могилѣ отца! повторила Юдиѳь, и при этомъ словѣ яркая краска выступила на ея щеки. — Онъ не былъ, Гетти, нашимъ отцомъ, и мы это слышали изъ собственныхъ его устъ въ послѣдній часъ его жизни.
— Не-уже-ли, Юдиѳь, ты съ удовольствіемъ узнала, что нѣтъ у насъ отца? Но вѣдь онъ насъ любилъ, кормилъ и поилъ насъ, заботился о насъ, какъ самый нѣжный отецъ: какъ же послѣ этого радоваться, что онъ дѣйствительно не былъ нашимъ отцомъ?
— Перестанемъ объ этомъ думать, сестрица: останемся здѣсь, какъ ты этого хочещь, и пусть ковчегъ сдвинется съ мѣста. Приготовь покамѣстъ лодку, а я скажу о нашихъ распоряженіяхъ Генриху Марчу.
Все это сдѣлалось очень-скоро и очень-просто. Ковчегъ отодвинулся впередъ саженъ на тридцать, а лодка остановилась на отмели подлѣ. фамильнаго кладбища.
— Смерть Томаса Гуттера, начала Юдиѳь: — измѣнила всю нашу будущность. Пусть онъ не былъ нашимъ отцомъ, но мы тѣмъ не менѣе родныя сестры, и намъ, при одинаковыхъ чувствахъ, должно оставаться въ одномъ домѣ.
— Почему я знаю, Юдиѳь, можетъ-быть, тебѣ пріятно было бы узнать, что я не родная твоя сестра. Во-первыхъ, я слабоумна, и не понимаю иной разъ самыхъ обыкновенныхъ вещей; а во-вторыхъ, я далеко не такъ хороша, какъ ты, Юдиѳь. Тебѣ, можетъ-быть, нужна сестра-красавица и умнѣе меня: не такъ ли?
— Нѣтъ, Гетти, ты моя единственная сестра, и женщина, которая покоится въ этой могилѣ, была наша родная мать; но Томасъ Гуттеръ, слава Богу, не былъ нашимъ отцомъ.
— Тише, Юдиѳь! Его духъ, можетъ-быть, паритъ надъ нами, и оскорбляется тѣмъ, что дѣти такъ легкомысленно разсуждаютъ на родительской могилѣ. Матушка мнѣ часто говаривала, что дѣти не должны оскорблять родителей, особенно послѣ ихъ смерти.
— Бѣдная Гетти! Покойникамъ не можетъ быть ни лучше ни хуже отъ нашихъ словъ. Матушка насъ не слышитъ, и твои поступки не вызовутъ улыбки на ея уста.
— Нѣтъ, Юдиѳь, этого, ты не можешь сказать. Духъ можетъ видѣть и слышать все на свѣтѣ, а матушка теперь — безплотный духъ, и мы съ своей стороны должны употреблять всѣ усилія, чтобъ не оскорбить ее.
— Гетти, бѣдная Гетти! ты говоришь о томъ, чего совсѣмъ не знаешь, отвѣчала Юдиѳь, поблѣднѣвъ отъ сильнаго волненія. — Мертвецы не видятъ ничего, и вовсе не знаютъ, что дѣлается на землѣ; но перестанемъ объ этомъ толковать. Прахъ Томаса Гуттера и тѣло нашей матущки покоятся въ этомъ озерѣ: станемъ надѣлться, что души ихъ соединились съ Богомъ. Но мы съ тобой, дочери одной матери, живемъ покамѣстъ на землѣ, и должны подумать о своихъ дѣлахъ.
— Пусть Томасъ Гуттеръ не отецъ нашъ, Юдиѳь: все же, я думаю, никто не будетъ оспоривать нашихъ правъ на его имѣніе. Замокъ, лодки и ковчегъ, также озеро съ лѣсами, по-прежнему, останутся въ нашемъ полномъ распоряженіи. Станемъ обѣ жить покойно на этихъ мѣстахъ, и никто, конечно, намъ не помѣшаетъ.
— Нѣтъ, сестрица, молодыя дѣвушки не могутъ жить здѣсь безопасно даже и тогда, когда не будетъ болѣе Гуроновъ. Самъ Томасъ Гуттеръ боялся иногда долго оставаться въ своемъ замкѣ. Мы должны, бѣдная Гетти, оставить эти мѣста и переселиться въ колонію.
— Очень жалѣю, что ты такъ думаешь, Юдиѳь, отвѣчала Гетти, склонивъ Голову на грудь и съ печальнымъ видомъ разсматривая могилу своей матери. — По моему мнѣнію, лучше навсегда остаться тамъ, гдѣ провели мы первые годы своей жизни. Не люблю я колоній: тамъ много злыхъ людей, оскорбляющихъ Создателя всякими неправдами. Но я очень люблю и эти дерева, и озеро, и ручьи, и все, чѣмъ украсилъ Господь Богъ наше родное жилище. Да и зачѣмъ покидать эти мѣста? Ты прекрасна, Юдиѳь, и умна: скоро, конечно, будетъ у тебя мужъ, который станетъ защищать тебя какъ жену, а меня какъ свою сестру.
— О, если бъ это могло случиться на самомъ дѣлѣ, милая Гетти! Эти лѣса были бы для меня дороже въ тысячу разъ, чѣмъ всѣ возможныя колоніи. Не всегда я думала такъ, но теперь я это чувствую. Гдѣ же тотъ человѣкъ, который могъ бы насадить для насъ райскій садъ въ этомъ пустынномъ мѣстѣ?
— Генрихъ Марчъ, сестрица, любитъ тебя душевно, и съ радостію готова жениться на тебѣ, я въ этомъ увѣрена. Ну, а согласись сама, нѣтъ на свѣтѣ человѣка храбрѣе и сильнѣе Генриха Марча.
— Марчъ никогда не будетъ моимъ мужемъ, и мы уже объяснились съ нимъ насчетъ этого пункта. Есть другой мужчина… но зачѣмъ прежде времени разсуждать объ этомъ? Чему быть, тому не миновать, а покамѣстъ мы должны условиться насчетъ нашего образа жизни. Прежде всего должно намъ узнать подробности относительно нашихъ родителей: отецъ нашъ, вѣроятно, еще живъ, и, быть-можетъ, обдумываетъ свиданье съ своими дочерьми. Старый сундукъ теперь — наша собственность, и мы имѣемъ право разобрать всѣ вещи. Тогда, вѣроятно, мы ознакомимся со всѣмъ, что необходимо для насъ. Въ этомъ сундукѣ, я увѣрена, есть бумаги, гдѣ подробно говорится о нашемъ отцѣ.
— Хорошо, Юдиѳь, дѣлай, что тебѣ угодно; но кто же этотъ человѣкъ, котораго ты предпочитаешь Генриху Марчу?
— Что ты думаешь о Дирслэйеръ, милая Гетти? спросила Юдиѳь, наклонившись къ своей сестрѣ.
— О Дирслэйеръ, повторила Гетти, съ изумленіемъ поднявъ глаза на сестру. — Какъ это пришло тебѣ въ голову, Юдиѳь? Дирслэйеръ совсѣмъ не красавецъ, и вовсе недостоинъ жениться на хорошенькой дѣвушкъ.
— Дирслэйеръ не безобразенъ, Гетти, и притомъ ты должна знать, что красота не великое дѣло въ мужчинѣ.
— Будто-бы? Я знаю, Юдиѳь, что въ очахъ Божіихъ человѣческая красота въ мужчинѣ или женщинѣ не имѣетъ особенной важности: такъ, по-крайней-мѣрѣ, говорила матушка. Но для насъ вообще красота столько же пріятна въ мужчинѣ, какъ и въ женщинѣ. Что касается до меня собственно, то прекрасный мужчина на мои глаза гораздо-пріятнѣе красивой женщины.
— Бѣдное дитя, ты сама не знаешь, что говоришь. Красота въ нашемъ полѣ имѣетъ, конечно, нѣкоторую важность; но въ мужчинѣ она не значитъ ничего. Мужчина, безъ-сомнѣнія, долженъ быть высокъ ростомъ, и многіе въ этомъ отношеніи не уступаютъ Генриху Марчу; онъ долженъ быть дѣятеленъ, силенъ, и я знаю довольно мужчинъ, которые столько же дѣятельны и сильны, какъ Генрихъ Марчъ; онъ непремѣнно долженъ быть храбръ, и я знаю одного молодаго человѣка похрабрѣе Торопыги.
— Какъ это странно, Юдиѳь! Я никакъ не думала, что есть на свѣтѣ люди красивѣе, дѣятельнѣе и храбрѣе Генриха Марча. По-краиней-мѣрѣ, до-сихъ-поръ я не встрѣчала мужчинъ, которые могли бы съ нимъ сравниться.
— Довольно, Гетти, не станемъ разсуждать объ этихъ вещахъ. Генрихъ Марчъ уѣзжаетъ отъ насъ сегодня вечеромъ, и я жалѣю только о томъ, что онъ шатался безъ всякой пользы по этимъ мѣстамъ.
— Вотъ этого, признаться, я давно боялась, сестрица. Да какъ же это такъ? Не-ужь-то въ-самомъ-дѣлѣ не бывать ему моимъ братомъ?
— Пожалуйста, не думай объ этомъ, Гетти. Станемъ лучше говорить о бѣдной матушкѣ и Томасѣ Гуттерѣ.
— Въ такомъ случаѣ, сестрица, поминай ихъ только добромъ, иначе, увѣряю тебя, они, какъ безплотные духи, могутъ насъ услышать. Пусть Томасъ Гуттеръ не отецъ нашъ, но все же былъ онъ добрѣій человѣкъ, и воспиталъ насъ какъ родныхъ дочерей! Намъ нельзя въ этомъ мѣстѣ поставить надгробнаго памятника съ надписью о жизни и дѣлахъ ихъ: будемъ же по-крайней-мѣрѣ прославлять ихъ изустно.
— Повѣрь, сестрица, покойники не нуждаются въ нашихъ похвалахъ. Думать надобно, что матушка, въ своей молодости, провинилась какимъ-нибудь важнымъ проступкомъ; но во всякомъ случаѣ она раскаялась, и, конечно, на томъ свѣтѣ Господь Богъ простилъ ей всѣ грѣхи.
— Къ-чему жь ты заговорила, Юдиѳь, о проступкахъ нашей матушки? Давай лучше разсуждать о собственныхъ своихъ грѣхахъ.
— Какіе же у тебя грѣхи, добрая Гетти? Ты невинна какъ ребенокъ, и я очень жалѣю, что не могу этого сказать о себѣ-самой. Посмотримъ, однакожь. Любимый мужчина можетъ совершенно измѣнить порочное сердце женщины, и я даже теперь чувствую въ себѣ большую перемѣну. По-крайней-мѣрѣ, я гораздо меньше думаю о нарядахъ.
— Неприлично, сестрица, разсуждать о нарядахъ на родительской могилѣ. Знай это Генрихъ Марчъ, онъ ушелъ бы отсюда безъ оглядокъ, и ужь никогда не воротился бы на это озеро.
— Пусть его идетъ на всѣ четыре стороны, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше; но намъ, какъ беззащитнымъ дѣвушкамъ, никакъ не слѣдуетъ оставаться въ этихъ мѣстахъ. Впрочемъ, я постараюсь прежде всего увидѣться съ Дирслэйеромъ, и потомъ, можетъ-быть, наша будущность опредѣлится сама собою. Но вотъ, солнце закатывается, и ковчегъ уже далеко. Давай грести какъ-можно-скорѣе, и потолкуемъ съ нашими друзьями. Въ эту же ночь я открою сундукъ, и завтра мы увидимъ, что нужно дѣлать. Всѣ сокровища теперь въ нашихъ рукахъ, и выкупъ Дирслэйера, я надѣюсь, не будетъ стоить большихъ хлопотъ. Какъ скоро получитъ онъ свободу, всѣ недоразумѣнія между нами будутъ рѣшены въ одинъ часъ.
— Ты забываешься, сестрица, сказала Гетти тономъ упрека: — мы на могилѣ матушки, и только-что похоронили отца: прилично ли заниматься своими дѣлами въ такомъ мѣстѣ и въ такой часъ? Будемъ лучше молиться, и Господь Богъ не оставитъ насъ своими милостями. Онъ внушитъ намъ, что дѣлать, куда ѣхать, и чего надѣяться.
Съ этими словами Гетти стала на колѣни, и сосредоточила всѣ свои мысли на молитвѣ. Юдиѳь не молилась: она уже давно утратила способность молиться, хотя ея умъ часто обращался къ источнику небесной благодати. Между-тѣмъ, при видѣ младшей сестры на колѣняхъ и съ поднятыми къ небу руками, она невольно предалась нѣжнымъ воспоминаніямъ о томъ времени, когда и она также молилась съ своею матерью, не имѣя нужды оплакивать ожесточеніе своего сердца. Эту привычку молиться она сохраняла до своихъ путешествій въ крѣпости съ Томасомъ Гуттеромъ; но съ той поры ея чувства мало-по-малу отвердѣли, и она совсѣмъ оставила обыкновенія первыхъ годовъ своей дѣвической жизни. Бывали, впрочемъ, минуты, когда она готова была отдать все на свѣтѣ, чтобъ возвратить своей душѣ эту успокоительную вѣру, и эту сладкую надежду, блиставшую въ чертахъ ея сестры, неспособной отъ природы къ пагубнымъ мудрованіямъ пытливаго ума. Когда Гетти встала, ея щеки пылали и во всѣхъ чертахъ ея лица выражалось необыкновенное спокойствіе. Въ эту минуту, она была прекрасна въ полномъ смыслѣ этого слова.
— Теперь мы можемъ ѣхать, Юдиѳь, если тебѣ угодно, сказала Гетти. — Богъ помиловалъ меня и успокоилъ мою печальную душу. Нѣтъ больше тяжелаго груза на моемъ сердцѣ, и мнѣ сдѣлалось очень-легко. Матушка по временамъ также очень грустила, но молитва успокоивала ее всегда. Отчего это, Юдиѳь, ты перестала молиться?
— Не спрашивай меня объ этомъ, Гетти: теперь не до того. Мы потеряли матушку, и нѣтъ уже больше съ нами старика Тома. Наступило для насъ время самимъ заботиться о себѣ. Надобно подумать о нашей будущности.
Между-тѣмъ, какъ лодка, управляемая старшей сестрою, медленно отодвигалась отъ фамильнаго кладбища, Гетти сидѣла молча, погруженная въ раздумье, и было видно, что какая-то трудная мысль озабочивала ее.
— Не знаю, сестрица, что ты разумѣешь подъ нашей будущностью, сказала она наконецъ: — матушка, сколько я помню, называла будущностью другую жизнь на небесахъ, а на твоемъ языкѣ будущность, кажется, то же, что другая недѣля или завтрашній день.
— Это слово, сестрица, въ общемъ смыслѣ означаетъ все, что можетъ съ нами случиться въ этой и въ другой жизни. Будущность нашей матери — вѣчность, между-тѣмъ, какъ для насъ съ этимъ словомъ соединяются всѣ произшествія послѣ нынѣшняго дня. Но что это за лодка позади нашего дома? Теперь ея не видно, но за минуту передъ этимъ я очень-хорошо разглядѣла ее за палисадомъ.
— Я уже давно замѣтила эту лодку, отвѣчала Гетти спокойно, такъ какъ Гуроны не внушали ей никакихъ опасеній: — но мнѣ казалось неприличнымъ говорить о ней на могилѣ моей матери. Въ лодкѣ одинъ только человѣкъ, и онъ ѣдетъ очевидно изъ лагеря Гуроновъ. Этотъ человѣкъ, какъ мнѣ кажется, Дирслэйеръ.
— Какъ, Дирслэйеръ! вскричала Юдиѳь съ необыкновенною наивностію: — этого быть не можетъ! Дирслэйеръ въ плѣну у Ирокезовъ, и я думала о средствахъ возвратить ему свободу. Почему ты думаешь, что это онъ?
— Посмотри сама, сестрица: лодка теперь выдается изъ-за палисадовъ.
Гетти не обманывалась. Легкій челнокъ, обогнувъ палисады замка, медленно приближался къ ковчегу, гдѣ уже собирались встрѣтить этого неожиданнаго посѣтителя. Одинъ взглядъ убѣдилъ Юдиѳь, что ея сестра говорила правду. Дирслэйеръ ѣхалъ спокойно, и въ его движеніяхъ не обнаруживалось никакой тревоги. Это очень озадачило Юдиѳь: человѣкъ, вырвавшійся насильно отъ враговъ, употребилъ бы всѣ усилія, чтобъ ускорить ходъ своего челнока. Ночь въ эту пору смѣняла сумерки, и уже почти нельзя было различать предметовъ на берегу; но остатокъ свѣта еще волновался на водахъ озера и особенно на той части, которая была сценой новаго событія. За отсутствіемъ тѣни на этой скатерти воды, глазамъ представлялся отблескъ отъ послѣднихъ лучей заходившаго солнца. Древесные пни, образовавшіе стѣны замка-ковчега, окрасилися пурпуровою краской, чудно-сочетавшейся съ возрастающимъ мракомъ, и кора лодки молодаго охотника, потерявъ свой обыкновенный цвѣтъ, отражала на себѣ богатѣйшій колоритъ, придававшій ей какой-то фантастическій видъ. Юдиѳь и ея сестра направили свой челнокъ навстрѣчу Дирслэйеру, и догнали его прежде, чѣмъ онъ доплылъ до ковчега.
— Вы прибыли къ намъ, Дирслэйеръ, въ такую минуту, когда ваше присутствіе всего болѣе необходимо, сказала Юдиѳь, приближаясь къ нему на лодкѣ. — Страшенъ былъ для насъ этотъ день и невыносимо грустенъ; но ваше возвращеніе избавитъ насъ по-крайней-мѣрѣ отъ дальнѣйшихъ несчастій. Какъ это удалось вамъ спастись отъ этихъ кровожадныхъ дикарей? Не-ужь-то они сжалились надъ вами, или. вы освободились какъ-нибудь своею собственною ловкостію?
— Ни то, ни другое, Юдиѳь, и догадки ваши совсѣмъ-несправедливы. Минги останутся Мингами всегда, и не думайте, чтобъ природа ихъ была способна измѣниться. Не было примѣровъ, чтобъ они давали пощаду какому-нибудь плѣннику, и я отнюдь не былъ исключеніемъ изъ ихъ постоянныхъ правилъ. Обмануть ихъ хитростію можно, и мы это доказали съ Чингачгукомъ, когда выручали его невѣсту; но это могло случиться одинъ только разъ, и теперь они держатъ ухо востро.
— Но какъ же вы очутились здѣсь, Дирслэйеръ, если вамъ не удалось собственными средствами вырваться изъ рукъ этихъ дикарей?
— Вопросъ очень-естественный съ вашей стороны, и вы предлагаете его очаровательнымъ образомъ. Удивительно, какъ вы хороши въ этотъ вечеръ, Юдиѳь! Чингачгукъ прозвалъ васъ Дикой-Розой, и я нахожу, что вы можете навсегда утвердить за собою это имя. Ну, а что касается до этихъ Минговъ, вы справедливо называете ихъ кровожадными дикарями, потому-что они думаютъ и чувствютъ какъ звѣри. Теперь всѣ они перебѣсились послѣ потери въ послѣдней схваткѣ, и готовы терзать безъ всякой пощады все, въ чемъ подозрѣваютъ англійскую кровь. Я даже увѣренъ, что они не пощадятъ и Голландца.
— Они убили моего отца, сказала Гетти: — и это, быть-можетъ, утолило ихъ жажду человѣческой крови.
— Знаю я всю эту исторію, очень-подробно знаю. Что жь прикажете дѣлать? Человѣческая жизнь подвержена на каждомъ шагу случайностямъ разнаго рода, и благоразуміе требуетъ быть готовымъ ко всему на свѣтѣ. Если вы теперь потеряли храбраго друга, Богъ пошлетъ вамъ кого-нибудь на его мѣсто. На первый разъ, я самъ готовъ принять на себя обязанность промышлять вамъ пищу, а этого покамѣстъ и довольно. Воскресить мертвеца не въ моей власти, но кормить и покоить живыхъ людей я умѣю столько же, какъ и всякій честный человѣкъ. Предлагаю къ вашимъ услугамъ мой карабинъ, и на него, я увѣренъ, вамъ можно положиться.
— Понимаемъ васъ, Дирслэйеръ, и не хотимъ сомнѣваться въ вашей дружбѣ, отвѣчала Юдиѳь. — О, еслибы у всѣхъ людей быль такой же искренній языкъ такое и благородное сердце!
— Въ этомъ отношеніи, Юдиѳь, разумѣется, не всѣ люди одинаковы. Зналъ я людей, которые не обманываютъ только въ глаза, зналъ и такихъ, которые стыдятся всякаго обмана даже тогда, какъ имѣютъ дѣло съ отсутствующимъ врагомъ. Да, Юдиѳь, вы совершенно-правы, если думаете, что на нѣкоторыхъ людей никакъ нельзя положиться.
— Все это такъ, Дирслэйеръ; но вы еще не объяснили, какимъ образомъ очутились въ этомъ мѣстѣ?
— Тутъ объяснять нечего: я просто въ отпуску.
— Въ отпуску! Что это такое? Я понимаю это слово въ устахъ солдата, но совсѣмъ не знаю, что оно значитъ въ устахъ плѣнника.
— Смыслъ этого слова одинъ и тотъ же во всѣхъ возможныхъ случаяхъ, Юдиѳь. Человѣкъ въ отпуску, какъ-скоро ему дано позволеніе оставить лагерь или гарнизонъ на извѣстный, опредѣленный срокѣ, по истеченіи котораго онъ долженъ воротиться вновь или для того, чтобъ опять носить ружье на своихъ плечахъ, или вытерпѣть пытку и лишиться жизни, смотря потому, разумѣется, солдатъ онъ или плѣнникъ. Ну, а такъ-какъ я плѣнникъ, то вы понимаете, что меня ожидаетъ впереди судьба плѣннаго человѣка.
— Не-уже-ли Гуроны отпустили васъ одного безъ караула и безъ всякихъ шпіоновъ?
— Какъ видите.
— Какое же у нихъ ручательство, что вы воротитесь назадъ?
— Мое слово. И повѣрьте, они были бы величайшіе глупцы, еслибъ отпустили меня безъ честнаго слова: потому-что въ этомъ случаѣ я отнюдь не былъ бы обязанъ воротиться къ нимъ на дьявольскую пытку: я просто положилъ бы карабинъ на плечо, да и маршъ въ делоэрскія деревни. Но теперь не то. Они, столько же какъ и вы, понимаютъ, что значитъ для меня честное слово, и вотъ почему я оставилъ ихъ лагерь безъ шпіоновъ и безъ всякаго караула.
— О, Боже мой? Не-уже-ли вы имѣете безразсудное и пагубное намѣреніе отважиться на самоубійство?
— Что вы говорите, Юдиѳь?
— Я васъ спрашиваю: не-уже-ли вы думаете что можно отдать себя во власть неумолимыхъ враговъ, сдержавъ данное имъ обѣщаніе?
Дирслэйеръ посмотрѣлъ съ неудовольствіемъ на молодую дѣвушку, но черезъ минуту его физіономія совсѣмъ прояснилась. Онъ улыбнулся и сказалъ:
— Ну, да, Юдиѳь, теперь я васъ понимаю, а сначала мнѣ казалось Богъ-знаетъ что. Вы думаете, что Скорый-Гэрри и Чингачгукъ помѣшаютъ мнѣ выполнить свой долгъ: — но я вижу, вы еще совсѣмъ не знаете людей. Могиканъ всего менѣе способенъ отвращать кого бы то ни было отъ исполненія обязанностей; а что касается до Генриха Марча, то онъ думаетъ только о себѣ, и ему нѣтъ ни малѣйшей нужды до другихъ людей. Нѣтъ, Юдиѳь, не безпокойтесь: никто не станетъ меня удерживать отъ возвращенія въ ирокезскій таборъ; а если бы, сверхъ чаянія, встрѣтились какія-нибудь препятствія, то повѣрьте, что я съумѣю ихъ преодолѣть.
Юдиѳь молчала. Всѣ ея чувства, какъ влюбленной женщины, взволновались при мысли объ ужасной судьбѣ, которая угрожала ея возлюбленному; но, съ другой стороны, она не могла не удивляться необыкновенной честности молодаго охотника, считавшаго свое высокое самоотверженіе простымъ долгомъ. Понимая, что всѣ убѣжденія будутъ безполезны, она хотѣла, по-крайней-мѣрѣ, узнать всѣ подробности дѣла, чтобъ сообразно съ ними устроить свое собственное поведеніе.
— Когда же срокъ вашему отпуску, Дирслэйеръ? спросила Юдиѳь, между-тѣмъ, какъ-обѣ лодки медленно приближались къ ковчегу.
— Завтра въ полдень, минута въ минуту, и вы очень понимаете, что я не имѣю ни малѣйшаго желанія ускорить этотъ срокъ. Ирокезы начинаютъ бояться крѣпостнаго гарнизона, и поэтому отпустили меня на самое короткое время. Рѣшено между ними, что пытка моя начнется завтра при захожденіи солнца, и потомъ, съ наступленіемъ ночи, они оставятъ эти мѣста.
Эти слова были произнесены торжественнымъ тономъ, какъ-будто мысль о неизбѣжной смерти невольно тревожила его душу. Юдиѳь затрепетала.
— Стало-быть, они твердо рѣшились мстить за понесенныя потери? спросила она слабымъ голосомъ.
— Да, если, только я могу судить о ихъ намѣреніяхъ по внѣшнимъ признакамъ. Кажется, впрочемъ, они не думаютъ, что я подозрѣваю ихъ планы; но человѣкъ, прожившій долго между краснокожими, понимаетъ очень-хорошо всѣ мысли и чувства Индійцевъ. Всѣ старухи пришли въ бѣшенство послѣ похищенія Вахты, а вчерашнее убійство взволновало весь лагерь. Моя грудь отвѣтитъ за все, и нѣтъ сомнѣнія, что ужасная пытка будетъ произведена торжественно, при полномъ собраніи всѣхъ мужчинъ и женщинъ. Я радъ, по-крайней-мѣрѣ, что Великій-Змѣй и Вахта теперь совершенно безопасны.
— Однакожь срокъ довольно-длиненъ, Дирслэйеръ, и, можетъ-быть, они перемѣнятъ свои мысли.
— Не думаю. Индіецъ всегда Индіецъ, и не въ его натурѣ откладывать или измѣнять свои планы. Жажда мщенія свойственна всѣмъ краснокожимъ, не исключая даже Делоэровъ, не смотря на ихъ постоянныя сношенія съ бѣлыми людьми. Къ-тому же, Гуроны упрекаютъ меня за смерть храбрѣйшаго изъ своихъ солдатъ, и потому безразсудно ожидать мнѣ отъ нихъ пощады или милости. Но вы разсуждаете со мной только о моцхъ дѣлахъ, Юдиѳь, между-тѣмъ, какъ вамъ самимъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, слишкомъ-необходимы дружескіе совѣты. Ну, что, старикъ Томъ спущенъ въ озеро?
— Да; и мы только-что его похоронили. Вы правы, Дирслэйеръ, дружескіе совѣты для насъ слишкомъ-необходимы, и единственный другъ нашъ — вы. Генрихъ Марчъ скоро уѣдетъ, и послѣ его отъѣзда, я надѣюсь, вы удѣлите мнѣ одинъ часъ для нѣкоторыхъ совѣщаній. Гетти и я, мы не знаемъ, что намъ дѣлать.
— Это очень-естественно послѣ такихъ печальныхъ и совсѣмъ неожиданныхъ переворотовъ. Но вотъ уже мы подлѣ ковчега: — надобно немного подождать.
II.
правитьСвиданіе Дирслэйера съ своими пріятелями на краю парома имѣло какой-то торжественный характеръ и отнюдь не сопровождалось радостными восклицаніями. Могиканъ и его подруга догадались съ перваго взгляда, что онъ не былъ обыкновеннымъ бѣглецомъ, и нѣсколько словъ, произнесенныхъ загадочнымъ тономъ, объяснили имъ вполнѣ, что Дирслэйеръ называлъ своимъ отпускомъ. Чингачгукъ призадумался и стоялъ съ озабоченымъ видомъ; Вахта поспѣшила обнаружить свое участіе маленькими женскими услугами.
Между-тѣмъ, черезъ нѣсколько минутъ, составили общій планъ относительно того, какъ надобно провести эту ночь. Рѣшено съ наступленіемъ сумерекъ поставить ковчегъ на его обыкновенномъ мѣстъ, потому-что, по мнѣнію Дирслэйера, Гуроны, послѣ недавней схватки, не имѣютъ никакой охоты отваживаться на новыя нападенія. Притомъ, ему было поручено сдѣлать довольно важное предложеніе, и если собраніе прійметъ его такъ, какъ ожидаютъ Ирокезы, война окончится сама-собою, безъ дальнѣйшихъ послѣдствій. За этимъ собственно и получилъ онъ, на честное слово, кратковременный отпускъ. Какъ-скоро ковчегъ былъ привязанъ, къ платформѣ, всѣ принялись за свои обыкновенныя дѣла, и посторонній наблюдатель могъ бы подумать, что ничего особеннаго не случилось. Три женщины хладнокровно и спокойно начали готовить вечернюю закуску; Скорый-Гэрри, при тускломъ свѣтѣ сосновой лучины, починивалъ свои мокассины; Чингачгукъ сидѣлъ задумавшись въ темномъ углу; Дирслэйеръ, съ видомъ участія, разсматривалъ убійцу оленей, карабинъ старика Тома, который въ-послѣдствіи пріобрѣлъ громкую извѣстность въ его собственныхъ рукахъ. Этотъ карабинъ съ серебряной оправой былъ нѣсколько длиннѣе обыкновеннаго — должно быть его сработалъ первостатейный оружейный мастеръ. Его главное достоинство состояло въ совершенствѣ калибра и всѣхъ деталей; самъ металлъ былъ также превосходенъ во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Нѣсколько разъ молодой охотникъ переворачивалъ его на всѣ стороны, пробовалъ замокъ и полку, приставлялъ прикладъ къ своему плечу, прицѣливался въ отдаленные предметы, и всѣ эти маневры производилъ онъ при свѣтѣ лучины съ такимъ хладнокровіемъ, которое могло какъ-нельзя-больше удивить и озадачить наблюдателя, знакомаго съ настоящимъ положеніемъ молодаго человѣка.
— Отличное ружье, Генрихъ Марчъ! вскричалъ онъ наконецъ, по окончаніи своихъ наблюденіи. — Признаюсь, я очень жалѣю, что оно попало въ руки женщинъ. Будь оно въ рукахъ хорошаго охотника, я бы прозвалъ eto Смертью навѣрнякъ, и ни чуть бы не ошибся. Такого огнестрѣльнаго снаряда не видалъ вѣрно и ты, Скорый-Гэрри.
— Твоя правда, Дирслэйеръ; такое ружье — рѣдкость въ нашихъ краяхъ, отвѣчалъ Марчъ, положивъ оленью кожу на свой мокассинъ. — Недаромъ старикъ Томъ хвалился всегда этимъ карабиномъ, и недаромъ прозвалъ его убійцей оленей. Онъ не былъ, правда, хорошимъ стрѣлкомъ, это мы знаемъ всѣ; но его голова имѣла и хорошія стороны. Мнѣ казалось нѣсколько разъ, что Юдиѳь намѣрена подарить мнѣ этотъ карабинъ.
— Ну, я полагаю, не всегда можно угадать, что на умѣ у молодой дѣвушки; однакожь, очень-вѣроятно, что карабинъ скорѣе достанется тебѣ, чѣмъ другому. Жаль только, что на этотъ разъ предметъ, близкій къ совершенству, не совсѣмъ достигнетъ своей цѣли,
— Что ты хочешь этимъ сказать, товарищъ? Не-ужь-то на моихъ плечахъ этотъ карабинъ будетъ не такъ красивъ, какъ на другихъ?
— Насчетъ красоты я не спорю, да и не зачѣмъ: — ты красавецъ первой руки, это всѣмъ извѣстно, а съ этимъ ружьемъ на плечѣ будешь молодецъ-молодцомъ; но иное дѣло красота, и совсѣмъ иное дѣло ловкость и вѣрность взгляда. Въ цѣлую недѣлю не настрѣлять тебѣ этимъ карабиномъ столько оленей, сколько другіе настрѣляли бы въ одинъ день. Помнишь ли намеднишняго оленя, въ котораго промахнулся?
— Что за вздоръ ты загородилъ, Дирслэйеръ? Я хотѣлъ въ ту пору только напугать вертлявую лань, и ты, я думаю, видѣлъ, какъ она перетрусилась.
— Ну, пусть будетъ по твоему: только этотъ карабинъ достоинъ короля, и я увѣренъ, что опытный стрѣлокъ былъ бы съ нимъ королемъ лѣсовъ.
— И прекрасно, будьте королемъ лѣсовъ, любезный Дирслэйеръ! воскликнула Юдиѳь, подслушавшая весь этотъ разговоръ. — Дарю вамъ со всей охотой этотъ карабинъ, и, надѣюсь, цѣлыя полсотни лѣтъ онъ будетъ въ самыхъ лучшихъ рукахъ.
— О, вы шутите, Юдиѳь! вскричалъ Дирслэйеръ, крайне изумленный такою неожиданною щедростію. — Вѣдь это такой подарокъ, который нестыдно бы предложить англійскому королю.
— Я вовсе не шучу, Дирслэйеръ, и желаю вамъ полныхъ успѣховъ отъ всей души.
— Хорошо, Юдиѳь, мы потолкуемъ объ этомъ въ свое время; а ты, Генрихъ Марчъ, не долженъ огорчаться. Юдиѳь дѣвушка молодая, и видитъ вещи издалека: она поняла, что отцовскій карабинъ вѣрнѣе прославится въ моихъ рукахъ, чѣмъ въ твоихъ, и въ этомъ ужь, конечно, она нисколько не ошиблась. Во всякомъ другомъ отношеніи, Юдиѳь, само-собою разумѣется, отдаетъ тебѣ полный перевѣсъ надо мной.
Занятый приготовленіями къ отъѣзду, Генрихъ Марчъ пробормоталъ что-то про себя и не счелъ нужнымъ обнаруживать открыто своего негодованія. Черезъ нѣсколько минутъ подали ужинъ, и все общество молча усѣлось за столъ. Никто не чувствовалъ желанія возобновлять разговоръ, такъ-какъ всѣ и каждый были заняты собственными размышленіями. Послѣ ужина, все общество выступило на платформу, чтобъ выслушать изъ устъ Дирслэйера предложеніе Гуроновъ. Всѣ усѣлись на скамейку подлѣ двери, и Юдиѳь первая открыла разговоръ:
— Видно по всему, Дирслэйеръ, что вы отнюдь не торопитесь исполнить возложенное на васъ порученіе; мы хотимъ однакожь знать, зачѣмъ послали васъ Гуроны.
— Отпустили, Юдиѳь, а не послали. Прошу не забывать, что, я въ отпуску и связанъ честнымъ словомъ. Но вы правы, мнѣ точно пора передать порученіе Гуроновъ, тѣмъ болѣе, что Скорый-Гэрри уже собрался насъ оставить. Какая прекрасная ночь! Вотъ эти безчисленныя звѣзды надъ нашими головами совсѣмъ не заботятся, ни о насъ, ни о Гуронахъ.
— Послушай, Дирслэйеръ, сказалъ Генрихъ Марчъ нетерпѣливымъ тономъ: — ты очень-хорошій стрѣлокъ и недурной товарищъ въ дорогѣ; но, какъ собесѣдникъ, ты иной разъ къ чорту не годишься. Зачѣмъ ты занесъ всю эту околесицу, когда могъ бы все дѣло высказать ясно и прямо?
— Понимаю тебя, Торопыга, и не намѣренъ обвинять тебя, потому-что въ эту ночь тебѣ въ-самомъ-дѣлѣ нужно торопиться. Всѣ мы засѣдаемъ теперь на совѣтѣ, и предметъ нашихъ совѣщаній — предложеніе Гуроновъ. Итакъ, вотъ въ чемъ дѣло. Гуроны, можете представить, воротились изъ послѣдняго похода очень-недовольные другъ другомъ, и на совѣтѣ ихъ шейховъ не было веселыхъ лицъ. Никто не любитъ пораженій, это само-собою разумѣется, и краснокожіе въ этомъ отношеніи столько же чувствительны, какъ и бѣлые люди. Долго они курили трубки, долго говорили, и когда, наконецъ, огонь началъ потухать, порѣшили дѣло единогласно и единодушно. Главнѣйшимъ шейхамъ пришло въ голову, что я, конечно, такого рода человѣкъ, на котораго безъ всякихъ опасеній можно положиться. Эти Минги вообще довольно-проницательны, надобно отдать имъ честь, и иной разъ даже блѣднолицый пользуется ихъ хорошимъ мнѣніемъ. Разсудивъ, что на меня совершенно можно положиться, они не замедлили сообщить мнѣ всѣ свои мысли, и вышла, видите ли, вотъ какая исторія: они знаютъ ваше положеніе, и разсчитываютъ, что озеро со всѣми принадлежностями въ полной ихъ власти. Они убили старика Тома, и увѣрены, что Генрихъ Марчъ, побывавъ въ ихъ когтяхъ, не захочетъ еще этимъ лѣтомъ охотиться за волосами. Стало-быть, по ихъ мнѣнію, всѣ ваши силы ограничены Чингачгукомъ и двумя молодыми дѣвушками. Чингачгукъ, какъ имъ извѣстно, принадлежитъ къ великой воинственной породѣ, но знаютъ они и то, что покамѣстъ онъ еще новичокъ въ военномъ дѣлѣ. Что касается до молодыхъ дѣвушекъ, они думаютъ о нихъ то же, что вообще думаютъ о женщинахъ.
— Вы хотите сказать, что они насъ презираютъ? вскричала Юдиѳь, и при этомъ глаза ея засверкали какимъ-то дикимъ огнемъ.
— Это вы увидите подъ конецъ. Я сказалъ, что Ирокезы считаютъ это озеро своею собственностію. Вотъ они передали мнѣ этотъ поясъ изъ вампума, и оборотились ко мнѣ съ такими словами: скажи Великому-Змѣю, что на первый разъ онъ велъ себя недурно. Онъ можетъ теперь спокойно удалиться въ свои деревни, и никто изъ насъ не погонится за нимъ. Буде есть у него волосы Минга, онъ можетъ унести ихъ, куда хочетъ. Гуроны храброе племя и съ чувствительнымъ сердцемъ. Они знаютъ, что неприлично молодому воину возвращаться домой съ пустыми руками. Онъ можетъ, пожалуй, набрать войско и преслѣдовать насъ въ открытомъ полѣ. Но Вахта непремѣнно должна воротиться къ Гуронамъ. Оставивъ ирокезскій станъ въ ночное время, она унесла съ собой по ошибкѣ такую вещь, которая не принадлежитъ ей.
— Этого быть не можетъ! съ живостію сказала Гетти. — Вахта не захочетъ поживиться чужимъ добромъ, и я увѣр…
Усердное заступничество простодушной дѣвушки было бы, вѣроятно, гораздо продолжительнѣе, если бы Вахта, покраснѣвъ и засмѣявшись въ одно и то же время, не закрыла ей рта своею рукою.
— Вы не понимаете рѣчи Минговъ, любезная Гетти, возразилъ Дирслэйеръ. — Надобно поглубже вникать въ смыслъ всего, что они говорятъ. На этотъ разъ они хотятъ сказать, что Вахта унесла съ собою сердце молодаго Гурона, и потому ей слѣдуетъ воротиться назадъ въ ирокезскій станъ, чтобы бѣдный парень отъискалъ потерянную вещь. Великій-Змѣй, говорятъ они, такой человѣкъ, который не будетъ имѣть недостатка въ женахъ, но эта дѣвушка не его. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, я понялъ ихъ слова.
— Они однакожь не совсѣмъ глупы, эти Ирокезы, если воображаютъ, что молодая дѣвушка можетъ пожертвовать влеченіями собственнаго сердца для того, чтобъ удовлетворить желаніямъ влюбленнаго дурака, сказала Юдиѳь ироническимъ и вмѣстѣ раздражительнымъ тономъ. — Женщина будетъ женщиной всегда и вездѣ, какую бы кожу ни дала ей природа, и ваши шейхи, Дирслэйеръ, слишкомъ-дурно знаютъ сердце женщины, если разсчитываютъ, что оно такъ легко можетъ отказаться отъ истинной любви.
— Вы правы, Юдиѳь, только не совсѣмъ: знавалъ я женщинъ, для которыхъ любовь то же, что игрушка или тряпка отъ ихъ нарядовъ. Второе порученіе относится собственно къ вамъ. Ирокезы того мнѣнія, что дочерямъ старика Тома, круглымъ сиротамъ, нужна теперь спокойная хата и вкусный кусокъ хлѣба. Гуронскія хаты, по ихъ словамъ, гораздо лучше нью-йоркскихъ, и они желаютъ, чтобъ вы извѣдали это на самомъ дѣлѣ. Цвѣтъ вашей кожи бѣлъ какъ снѣгъ, имъ это извѣстно; но они думаютъ, что молодыя дѣвушки, привыкшія къ лѣсамъ, не найдутъ правильной дороги среди просторныхъ полей. Одинъ изъ ихъ первостатейныхъ воиновъ недавно потерялъ жену, и вотъ, видите-ли, ему бы хотѣлось посадить Дикую-Розу на скамейку подлѣ своего огня. Что касается до слабоумной дѣвушки, то красные воины будутъ оказывать ей глубокое уваженіе, и принимаютъ на себя заботы обо всѣхъ ея нуждахъ. Они разсчитываютъ, что имѣніе вашего отца обогатитъ ихъ племя, но ваше собственное имущество, само-собою разумѣется, должно будетъ поступить въ полное распоряженіе семьи вашего мужа. Притомъ, бѣлые люди недавно умертвили у нихъ молодую дѣвушку, и теперь справедливость требуетъ, чтобъ этотъ ущербъ былъ, какъ и слѣдуетъ, пополненъ двумя дѣвушками изъ племени ихъ враговъ.
— И это вы, Дирслэйеръ, взялись передать мнѣ такое предложеніе! сказала Юдиѳь грустнымъ тономъ. — Не-уже-ли, по вашимъ понятіямъ, я способна сдѣлаться рабою Индійца?
— Если вы желаете, Юдиѳь, знать мое искреннее мнѣніе на этотъ счетъ, то я готовъ сказать безъ утайки, что вы никогда, по собственной волѣ, не сдѣлаетесь рабою мужчины, будь онъ бѣлый или красный, Это все равно. Но вы никакъ, не должны сѣтовать на посла, который передаетъ вамъ слово-въ-слово чужія предложенія: это его обязанность, и я съ своей стороны хотѣлъ бы выполнить ее, какъ слѣдуетъ честному человѣку. Но хотите ли теперь узнать мое собственное мнѣніе насчетъ того, что каждый изъ васъ можетъ и долженъ отвѣчать при настоящихъ обстоятельствахъ?
— Да, чортъ побери, мнѣ бы очень хотѣлось знать твои мысли обо всѣхъ этихъ вещахъ, Дирслэйеръ, сказалъ Скорый-Гэрри. — Я, впрочемъ, уже давно рѣшилъ съ своей стороны, какъ надобно вести себя.
— И прекрасно. Я тоже приготовилъ уже отвѣты за всѣхъ васъ и за тебя особенно, Генрихъ Марчъ. На твоемъ мѣстѣ, я бы отвѣчалъ: Дирслэйеръ, скажи этимъ бродягамъ, что они совсѣмъ не знаютъ Скораго-Гэрри. Какъ человѣкъ бѣлый, съ бѣлымъ сердцемъ и бѣлою душою, онъ никогда не позволитъ себѣ оставить на произволъ судьбы бѣдныхъ сиротъ, лишенныхъ покровительства и защиты. Поэтому дурно дѣлаютъ Ирокезы, что толкуютъ о немъ вкось и вкривь, когда раскуриваютъ свои трубки…
— Остановись, Дирслэйеръ; чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ, вскричалъ Марчъ почти угрожающимъ тономъ. — Ты слишкомъ-близорукъ, и не видишь чужой души. Скажи этимъ дикарямъ, что они отлично понимаютъ Генриха Марча, и это, разумѣется, дѣлаетъ имъ честь. Марчъ такой же человѣкъ, какъ всѣ, и былъ бы глупецъ или сумасшедшій, еслибъ отважился одинъ на борьбу съ цѣлымъ племенемъ. Если женщины его оставляютъ по собственнымъ побужденіямъ и, разсчетамъ, что мудренаго, если и самъ онъ оставляетъ такихъ женщинъ, хотя ихъ кожа бѣлѣе самаго снѣга? Если Юдиѳь перемѣнитъ свои мысли, радъ ее взять и съ сестрою въ собственную хату; въ противномъ случаѣ, нѣтъ мнѣ никакой надобности становиться мишенью для непріятельскихъ пуль.
— Юдиѳь не перемѣнитъ своихъ мыслей и не желаетъ оставаться въ вашемъ обществѣ, господинъ Марчъ, сказала она съ живостію: — можете идти на всѣ четыре стороны.
— Стало-быть, это дѣло рѣшенное, заключилъ Дирслэйеръ спокойнымъ тономъ, не обращая вниманія на саркастическія выходки молодыхъ людей. — Генрихъ Марчъ будетъ дѣлать что ему угодно, и, вѣроятно, намъ прійдется его проводить. Теперь очередь за Вахтой. Что ты скажешь? Забудешь ли ты свой долгъ, и воротишься къ Гуронамъ, чтобъ осчастливить молодаго Минга, или пойдешь къ Делоэрамъ съ возлюбленнымъ своего сердца?
— Зачѣмъ говорить объ этомъ Вахтѣ? спросила молодая дѣвушка полуобиженнымъ тономъ. — Делоэрка вѣдь не то, что капитанская жена, и не бросится на шею первому молодому офицеру.
— Я такъ и думаю, Вахта, но все же мнѣ нуженъ твой отвѣтъ, чтобъ передать, его Мингамъ.
Вахта встала, осмотрѣлась вокругъ себя, и энергически выразила свои мысли на делоэрскомъ языкѣ такимъ образомъ:
— Скажи, Дирслэйеръ, этимъ Гуронамъ, что всѣ они слѣпы, какъ кроты, если не умѣютъ отличать волка отъ собаки. Въ моемъ народѣ роза умираетъ на стебелькѣ, гдѣ расцвѣла; слезы ребенка падаютъ на могилу его родителей; зерно растетъ на томъ мѣстѣ, гдѣ брошено сѣмя. Делоэрскія дѣвушки вѣдь не то, что разсыльницы, которыхъ можно перегонять изъ одного племени въ другое, перепоясавъ поясомъ изъ вампума. То же онѣ, что каприфоліи, которыя растутъ лишь въ своихъ лѣсахъ, и молодые воины ради запаха кладутъ ихъ на свое сердце. Перелетная птица каждый годъ возвращается въ свое прежнее гнѣздо: не-ужь-то женщина непостояннѣе птицы? Посадите сосну на глинѣ: она высохнетъ, и листья ея пожелтѣютъ; ива не будетъ расти на горъ; тамаринъ всегда запрячется въ болото; морскія племена не отойдутъ отъ вѣтровъ, что подуваютъ отъ соленой воды. И что такое молодой Гуронъ для дѣвушки изъ древней породы Ленни-Ленапе? Проворенъ онъ, не спорю, но не угнаться ему за ней, когда она обратитъ свои глаза на делоэрскія деревни. И поетъ онъ хорошо, спору нѣтъ; но самая лучшая музыка для Вахты — родныя ея пѣсни. Пусть онъ родился въ народѣ, который когда-то кочевалъ на берегахъ соленой воды: все это вздоръ, если онъ не изъ племени великихъ Унковъ. Одно у Вахты сердце, и одинъ для нея мужъ. Объявить объ этомъ Мингу.
Дирслэйеръ съ видимымъ удовольствіемъ выслушалъ эту характеристическую рѣчь, и не замедлилъ объяснить ее бѣлымъ дѣвушкамъ, не понимавшимъ делоэрскаго языка.
— Вотъ это стоитъ всѣхъ индійскихъ вампумовъ, и, признаюсь, я очень-радъ, что не обманулся въ своемъ ожиданіи. Вообразите, Юдиѳь, что заклятый врагъ предлагаетъ вамъ отказаться отъ любимаго человѣка и выйдти за мужчину, котораго вы презираете: вашъ отвѣтъ въ такомъ случаѣ, я увѣренъ, былъ бы не лучше и не хуже этой выразительной и сильной рѣчи. Пусть женщина говоритъ, какъ чувствуетъ, и слова ея всегда будутъ удивительно-краснорѣчивы. Теперь за вами очередь, Юдиѳь. Любопытно послушать, какъ будетъ говорить бѣлая дѣвушка послѣ красной, хотя и то правда, румяныя ваши щеки трудно назвать бѣлыми. Чингачгукъ и всѣ Индійцы прозвали васъ Дикою-Розой: имя чудесное, и оно принадлежитъ вамъ по всему праву.. И ужь если зашла рѣчь о цвѣтахъ, я бы очень хотѣлъ сестрицу вашу Гетти прозвать каприфоліей.
— Еслибъ всѣ эти слова, Дирслэйеръ, выходили изъ устъ какого-нибудь крѣпостнаго офицера, я бы выслушала ихъ съ презрѣніемъ, отвѣчала Юдиѳь, обрадованная искреннимъ комплиментомъ: — но я знаю, вы говорите то, что чувствуете, и языкъ вашъ неспособенъ къ лести. Напрасно, однакожь, думаете вы, что теперь очередь за мной: Чингачгукъ покамѣстъ еще ничего не сказалъ.
— Да и не нужно: я заранѣе знаю его отвѣтъ. Впрочемъ, для порядка, пусть и Змѣй обѣявитъ свою мысль.
Чингачгукъ, такъ же, какъ его невѣста, всталъ съ своего мѣста, чтобъ придать своему отвѣту болѣе достоинства и силы. Вахта говорила, скрестивъ руки на груди, какъ-будто подавляя свое внутреннее волненіе; но Великій-Змѣй протянулъ свою руку впередъ съ видомъ спокойной и величавой энергіи.
— Вампумъ за вампумъ, посольство за посольство, да будетъ такъ. Слушайте всѣ, что Великій-Змѣй изъ племени Делоэровъ объявляетъ мнимымъ волкамъ, которыхъ вой раздается въ нашихъ лѣсахъ. Не волки они, а жалкіе псы съ подрѣзанными хвостами и обрубленными ушами. Воруютъ они дѣвушекъ, но не умѣютъ ихъ беречь. Чингачгукъ беретъ свою вещь вездѣ, гдѣ ее находитъ, не спрашивая позволенія презрѣннаго бродяги. Какое дѣло Гуронамъ, есть ли у него нѣжное сердце? Довольно знать объ этомъ, кому самъ онъ говоритъ, и пусть иноплеменникъ не вмѣшивается въ, его дѣла. Домъ его будетъ тайной даже для шейховъ делоэрскихъ, и тѣмъ болѣе для подлыхъ Минговъ. Объяви этимъ негоднымъ псамъ, что лай ихъ долженъ раздаваться громче и сильнѣе, если хотятъ они накликать за себя охотниковъ изъ племени Могикановъ. Была причина доискиваться ихъ логовища, когда въ немъ стерегли делоэрскую дѣвицу; но теперь они будутъ забыты, и я ихъ презираю. Чингачгукъ оставляетъ Вахту при себѣ, и она будетъ варить для него застрѣленную дичь. Объявить мой отвѣтъ презрѣннымъ Мингамъ.
— Браво, Чингачгукъ! Я отнесу имъ эту депешу, и налюбуюсь вдоволь, какъ переполошится весь ихъ станъ. Ну, Юдиѳь, ваша очередь. Гуроны непремѣнно хотятъ получить отъ всѣхъ ясные отвѣты, кромѣ развѣ одной Гетти.
— Зачѣмъ же такое исключеніе, Дирслэйеръ? Гетти говоритъ иногда очень-складно. Индійцы могутъ, конечно, придать нѣкоторую важность ея словамъ, такъ-какъ они вообще уважаютъ слабоумныхъ людей.
— И то правда. Говорите, Гетти, все, что у васъ на умѣ, и я передамъ вашъ отвѣтъ слово-въ-слово.
Гетти съ минуту молчала, по потомъ, собравшись съ духомъ, отвѣчала съ обыкновенною кротостію:
— Гуроны, кажется, не понимаютъ разницы между бѣлыми и красными людьми, иначе, я думаю, не пришло бы имъ въ голову требовать, чтобъ мы съ сестрою переселились въ ихъ жилища. Богъ даровалъ особую землю краснымъ людямъ, и особую бѣлымъ. Его всевышней волѣ было угодно, чтобъ мы жили отдѣльно. Притомъ матушка всегда мнѣ говорила, что намъ должно жить посреди христіанъ, и, стало-быть, вотъ еще причина, отъ-чего намъ неудобно переселиться къ Мингамъ. Озеро принадлежитъ намъ, и мы не оставимъ Глиммергласа. Здѣсь могилы нашего отца и нашей матери, и, конечно, самые злые Индійцы не оставляютъ родительскихъ могилъ. Пойду къ Гуронамъ со всею охотою, если они этого желаютъ, и стану читать имъ библію; но ни за что на свѣтѣ не покину я родительскихъ могилъ.
— Довольно, Гетти. Вашъ отвѣтъ, я увѣренъ, поправится Гуронамъ. Если теперь вы, Юдиѳь, объявите свои мысли, посольство мое будетъ окончено.
— Скажите напередъ, Дирслэйеръ, опрометчивость нашихъ выраженій не будетъ ли вредною собственно для васъ? Всѣ мы, сколько я вижу, рубимъ съ плеча, совсѣмъ забывая ваше положеніе какъ плѣнника между этими дикарями. Какія, по вашему мнѣнію, могутъ отсюда произойдти послѣдствія собственно для вашей личности?
— Это все равно, Юдиѳь, еслибъ вы спросили, съ какой стороны подуетъ вѣтеръ въ будущую недѣлю. Могу сказать только то, что Гуроны посматриваютъ на меня искоса, а больше ничего не знаю. Вамъ легче было предложить этотъ вопросъ, чѣмъ мнѣ отвѣчать.
— То же самое должна сказать и я относительно предложенія Гуроновъ, возразила Юдиѳь, вставая съ мѣста. — Я буду отвѣчать вамъ одному, Дирслэйеръ, когда всѣ наши товарищи улягутся спать.
Было что-то рѣшительное во всѣхъ чертахъ и движеніяхъ Юдиѳи, и Дирслэйеръ безпрекословно согласился на ея предложеніе. Этимъ окончилось засѣданіе на. платформѣ, и Гэрри объявилъ, что готовъ отправиться въ дорогу. Прошелъ, однакожь, еще цѣлый часъ прежде, чѣмъ онъ уложилъ свои вещи. Этимъ временемъ каждый предавался собственнымъ занятіямъ, а молодой охотникъ прилежно разсматривалъ подаренный корабинъ. Наконецъ, въ девять часовъ, Генрихъ Марчъ рѣшился начать свое путешествіе. Его прощанье было холодно и принужденно. Юдиѳь протянула ему руку, совсѣмъ не скрывая радости при этой разлукѣ. Чингачгукъ и Вахта оставались совершенно-равнодушными. Одна только Гетти обнаружила признаки искренняго сожалѣнія. Печальная и робкая, она стояла въ сторонѣ, до-тѣхъ-поръ, пока Марчъ не пересѣлъ въ лодку, гдѣ уже дожидался его Дирслэйеръ. Въ ту минуту, какъ лодка готова была отвалить, она вошла въ ковчегъ, остановилась на паромѣ и сказала кроткимъ голосомъ:
— Прощайте, Гэрри! Прощайте, любезный Гэрри! Идите осторожно по лѣсамъ, и не останавливайтесь нигдѣ до прибытія вашего въ крѣпость. Гуроновъ слишкомъ-много въ этихъ мѣстахъ, и такого человѣка, какъ вы, они не пощадятъ, какъ меня.
Власть, пріобрѣтенная Марчемъ надъ этой слабоумной дѣвушкой, происходила исключительно отъ причинъ физическихъ. Наружная красота, мужественный видъ и дородность этого исполина совсѣмъ ослѣпили ея чувства, и при слабости ума она неспособна была оцѣнить его истинный характеръ. Правда, она находила его нѣсколько грубымъ, иногда жестокимъ, но эти же свойства замѣчались и въ ея отцѣ, стало-быть, заключала Гетти, мужчины, вѣроятно, всѣ на одинъ покрой. Нельзя, однакожь, сказать, чтобъ она чувствовала къ нему рѣшительную любовь: этотъ человѣкъ впервые пробудилъ ея чувствительность, которая, безъ сомнѣнія, превратилась бы въ отчаянную страсть, еслибъ Генрихъ Марчъ постарался раздуть это пламя; но онъ почти никогда не обращалъ на неё вниманія, и грубо отзывался о ея недостаткахъ. На этотъ разъ, однакожь, прощальныя привѣтствія бѣдной дѣвушки растрогали его до глубины души. Немедленно онъ остановилъ лодку и вскочилъ на край парома.
— Вы, Гетти, добрая дѣвушка, и мнѣ очень-пріятно на прощаньи пожать вамъ руку. Юдиѳь совсѣмъ не стоитъ васъ, не смотря на свою красоту. Если вашу искренность съ молодымъ человѣкомъ считать признакомъ здраваго смысла, то вы гораздо-умнѣе и Юдиѳи и всѣхъ дѣвицъ, какихъ только я знаю.
— Пожалуйста, любезный Гэрри, ничего не говорите противъ Юдиѳи, сказала она умоляющимъ тономъ. — Отецъ мои умеръ, матушка тоже, всѣ мои родные только въ старшей сестрѣ, и мнѣ больно слышать дурные о ней отзывы. Обѣ мы круглыя сироты, и Богу одному извѣстно, что станется съ нами.
— Вы разсуждаете очень-умно, добрая Гетти, и я охотно съ вами соглашаюсь. Пусть будетъ что будетъ, а чему быть, тому не миновать. Если еще разъ мы свидимся съ вами, вы найдете во мнѣ искренняго друга, готоваго оказать вамъ всякую услугу. Я не былъ, правда, большимъ пріятелемъ вашей матушки и часто съ нею вздорилъ; но старикъ Томъ и я рѣшительно всегда сходились въ своихъ мысляхъ. Храбрый былъ онъ человѣкъ и мастеръ въ своемъ родѣ: это я готовъ твердить до конца своей жизни.
— Ну, такъ и прощайте, любезный Гэрри! сказала молодая дѣвушка, желавшая теперь, сама не зная почему, скорѣе разстаться съ красивымъ гигантомъ. — Берегитесь же во время этихъ странствованій по густому лѣсу. Я буду читать библію каждый вечеръ и не забуду васъ въ своихъ молитвахъ.
Этотъ послѣдній пунктъ не пробудилъ никакого сочувствія въ душѣ Генриха Марча. Не говоря больше ни одного слова, онъ радушно пожалъ руку Гетти Гуттеръ и перепрыгнулъ въ лодку. Черезъ минуту, онъ былъ уже на сто футовъ отъ ковчега; еще минута, и лодка его совершенно скрылась изъ вида. Гетти испустила глубокій вздохъ и, склонивъ голову, побрела къ своей сестрѣ.
Нѣсколько минутъ, Дирслэйеръ и его товарищъ гребли молча. Было рѣшено, что Марчъ выйдетъ на берегъ въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ они приставали въ началѣ нашей повѣсти, такъ-какъ Гуроны не обращали вниманія на этотъ пунктъ и притомъ здѣсь онъ лучше-зналъ дорогу. Менѣе, чѣмъ въ четверть часа, легкій челнокъ, управляемый могучими руками, остановился въ назначенной пристани.
— Смотри же, Генрихъ Марчъ, сказалъ Дирслэйеръ: — по прибытіи въ крѣпость ты немедленно поспѣши къ коменданту и упроси его послать военный отрядъ противъ этихъ бродягъ. Ты еще лучше сдѣлаешь, если вызовешься самъ проводить солдатъ, потому-что ты отлично знаешь всѣ эти мѣста. Ступай сперва на лагерь Гуроновъ и преслѣдуй ихъ по пятамъ, если они уйдутъ впередъ: солдаты авось зададутъ имъ такую острастку, какой они долго не забудутъ. Для меня тутъ не будетъ личныхъ выгодъ, потому-что завтра вечеромъ, при солнечномъ закатѣ, моя судьба будетъ рѣшена; но всѣ эти распоряженія, безъ-сомнѣнія, спасутъ бѣдныхъ сиротъ.
— Чего же самъ ты ожидаешь, любезный Натанаэль? спросилъ Гэрри съ видомъ искренняго участія.
— Богъ одинъ, въ своей премудрости, можетъ это сказать, Генрихъ Марчъ. Облака на горизонтъ мрачны и грозны, и я готовлюсь ко всему. Жажда мщенія томитъ и пожираетъ сердце Минговъ: они обманулись въ надеждѣ обогатиться сокровищами замка, раздражены похищеніемъ Вахты, и смерть стараго воина, убитаго мною, у нихъ въ свѣжей памяти. По всей вѣротности, умру я въ пыткахъ.
— Да вѣдь это адская шутка, чортъ побери, и пора положить ей конецъ! вскричалъ Гэрри въ бѣшеномъ порывъ. — Недаромъ старикъ Томъ и я собирались оскальпировать весь ихъ лагерь, когда нарочно для этого отправились изъ замка. Еслибъ ты, Дирслэйеръ, не остался назади, успѣхъ нашъ былъ бы совершенный. Однакожь, я надѣюсь, ты не имѣешь серьёзнаго намѣренія добровольно отдать себя въ руки этихъ злодѣевъ. Вѣдь это былъ бы отчаянный поступокъ сумасброда или, просто, набитаго дурака.
— Нѣкоторые люди точно считаютъ сумасбродствомъ держать данное слово, за то есть и такіе люди, Генрихъ Марчъ, которые считаютъ это своей обязанностью: я изъ числа послѣднихъ. Пусть Мингъ, убѣжденный моимъ примѣромъ, не жалуется на вѣроломство бѣлаго человѣка. Прощай, Генрихъ Марчъ, можетъ-статься, мы больше не увидимся.
И съ этими словами товарищи разстались. Марчъ углубился въ лѣсъ, проклиная про себя человѣческое сумасбродство; Дирслэйеръ, напротивъ, сохранилъ все свое спокойствіе. Вѣрный принятымъ правиламъ и непреклонный въ своей рѣшимости, онъ смотрѣлъ на будущее, какъ на неизбѣжную судьбу, и не старался отъ нея освободиться. Постоявъ на берегу нѣсколько минутъ, онъ воротился къ лодкѣ и прежде, чѣмъ взяться за весла, бросилъ взглядъ на окружающую сцену. Была ночь и на небѣ ярко сіяли звѣзды. Съ этого мѣста, первый разъ въ своей жизни, онъ увидѣлъ прекрасную скатерть воды, на которой теперь колыхался его челнокъ. Тогда она была великолѣпна при блистательномъ свѣтѣ южнаго солнца; теперь, въ ночномъ мракѣ, красота ея имѣла меланхолическій видъ. Горы возвышались вокругъ, какъ мрачныя ограды, заслонявшія собою внѣшній міръ, и лучи блѣднаго свѣта на самой широкой части этого бассейна служили символами слабой надежды, едва замѣтной въ отдаленной будущности. Вздохнувъ изъ глубины души, Дирслэйеръ оттолкнулъ свою лодку и быстро поплылъ къ осиротѣлому жилищу Канадскаго-Бобра.
III.
правитьЮдиѳь съ тайнымъ нетерпѣніемъ дожидалась на платформѣ возвращенія Дирслэйера. По прибытіи его, Вахта и Гетти уже спокойно почивали на своихъ постеляхъ, а Могиканъ растянулся на полу въ ближайшей комнатѣ съ карабиномъ подлѣ себя, и мечталъ во снѣ о случившихся событіяхъ. На краю ковчега горѣла лампа, употреблявшаяся только въ экстренныхъ случаяхъ: по ея формѣ и по матеріи можно было заключить, что она хранилась когда-то въ завѣтномъ сундукѣ.
Завидѣвъ лодку, Юдиѳь перестала ходить по платформѣ взадъ и впередъ, и приготовилась принять молодаго охотника. Они вмѣстѣ привязали лодку и Дирслэйеръ замѣтилъ съ перваго взгляда, что молодая дѣвушка имѣла слишкомъ-озабоченный видъ.
— Вы видите, Дирслэйеръ, начала Юдиѳь: — что.я зажгла лампу въ каютѣ нашего ковчега. Это мы дѣлаемъ только въ важныхъ случаяхъ и я думаю теперь, что эта ночь будетъ имѣть важное вліяніе на всю мою жизнь. Хотите ли вы идти за мною? Я намѣрена вамъ, показать нѣкоторыя вещи и открыть въ то же время свою тайну.
Дирслэйеръ нѣсколько изумился, но безъ отговорокъ пошелъ за своей спутницей въ каюту ковчега. Подлѣ большаго сундука стояли двѣ скамейки, и тутъ же былъ приготовленъ столъ, чтобъ укладывать на немъ вынутыя вещи. Всѣ замки на супдукѣ были отперты и сняты: оставалось только приподнять тяжелую крышку и выкладывать запрятанныя вещи.
— Отчасти я вижу, что все это значитъ, сказалъ Дирслэйеръ: — но зачѣмъ же нѣтъ здѣсь вашей сестрицы? Послѣ смерти старика Тома, Гетти имѣетъ одинаковое съ вами право на всѣ эти рѣдкости.
— Гетти спитъ, Дирслэйеръ. Всѣ наряды и сокровища не имѣютъ, къ-счастію, никакой цѣны въ ея глазахъ. Притомъ, она сама, ныньче вечеромъ, отдала мнѣ въ полное распоряженіе все, что отъищется въ этомъ сундукѣ.
— Но съ полнымъ ли умомъ бѣдная Гетти согласилась на такую уступку? спросилъ молодой охотникъ, обнаруживая здѣсь, какъ и вездѣ, свою обыкновенную любовь къ правосудію. — Справедливость требуетъ не брать ничего отъ тѣхъ, которые сами не знаютъ цѣны предлагаемой вещи. Съ людьми, лишенными отъ природы обыкновенной доли человѣческихъ способностей, должно обходиться не иначе, какъ съ младенцами, въ которыхъ сознаніе еще не пробудилось.
Это былъ упрекъ, и горькій упрекъ изъ устъ такого человѣка, какъ Дирслэйеръ; но совѣсть Юдиѳи на этотъ счетъ была совершенно спокойна, потому-что она не имѣла никакого намѣренія обидѣть свою слабоумную сестру, удостоившую ее полнымъ довѣріемъ.
— Будьте увѣрены, Дирслэйеръ, что Гетти не будетъ обижена ни въ чемъ. Она знаетъ все, что я намѣрена дѣлать, и понимаетъ побудительную причину моего поступка. Садитесь же и потрудитесь приподнять тяжелую крышку: на этотъ разъ мы осмотримъ все, что ни есть здѣсь. Очень жаль, если не найдемъ мы объясненій загадочной судьбы Томаса Гуттера и моей матери.
— Для чего же, Юдиѳь, вы называете его Томасомъ Гуттеромъ, а не отцомъ? Развѣ онъ, какъ мертвецъ, потерялъ право на ваше уваженіе?
— Давно я догадывалась, Дирслэйеръ, что Томасъ Гуттеръ не отецъ мой, хотя Гетти, думала я, родная его дочь; но теперь оказалось, что мы обѣ родились не отъ него. Онъ объявилъ намъ объ этомъ самъ передъ смертью. Въ младенчествѣ окружали меня предметы совсѣмъ не тѣ, которые видимъ здѣсь на озерѣ; но эти отдаленныя воспоминанія мелькаютъ передо мной, какъ сонъ, и я ничего не представляю ясно.
— Сонныя мечты, Юдиѳь, слишкомъ плохіе руководители въ дѣлахъ нашей жизни. Не думайте ничего, и не основывайте никакой надежды на этихъ мечтахъ.
— Я и не надѣюсь, достойный другъ мой; но мнѣ нельзя же удалить отъ себя младенческихъ воспоминаній. Впрочемъ, мы напрасно теряемъ время: черезъ полчаса мы узнаемъ, вѣроятно, все, что намъ нужно.
Уважая нетерпѣніе Юдиѳи, Дирслэйеръ сѣлъ, какъ она желала, и принялся выбирать изъ сундука различныя вещи. Прежде, само-собою разумѣется, попались на глаза уже знакомые предметы, которые, поэтому, не возбудили особеннаго любопытства: Юдиѳь не посмотрѣла даже на парчевое платье и бросила его въ сторону.
— Все это мы уже видѣли, сказала она: — и безполезно было бы пересматривать въ другой разъ. Но вотъ этотъ свертокъ, что въ вашихъ рукахъ, Дирслэйеръ, еще не былъ вскрытъ, и его слѣдуетъ осмотрѣть внимательно: изъ него, можетъ-быть, мы узнаемъ что-нибудь о происхожденіи моемъ и бѣдной Гетти.
— Да, еслибъ нѣкоторые свертки могли говорить, мы открыли бы удивительныя тайны, отвѣчалъ молодой охотникъ, развертывая толстую полотняную пачку: — но что жь это такое? Вѣдь это, если не ошибаюсь, знамя, хотя я не знаю, какому народу оно можетъ принадлежать.
— Разверните его совсѣмъ, Дирслэйеръ, съ нетерпѣніемъ вскричала Юдиѳь: — надобно хорошенько разсмотрѣть цвѣта.
— Нельзя не пожалѣть о бѣдномъ прапорщикѣ, который таскалъ его на своихъ плечахъ во время битвы. Ухъ, какое огромное знамя! Изъ него, на мой взглядъ, можно бы выкроить цѣлую дюжину обыкновенныхъ королевскихъ знаменъ. Это должно быть не офицерское, а генеральское знамя.
— Можетъ-быть, это корабельный флягъ, Дирслэйеръ. Томасъ Гуттеръ входилъ въ какія-то сношенія съ людьми, которыхъ называютъ буканьерами: вамъ не случалось объ этомъ слышать?
— Нѣтъ, Юдиѳь, я совсѣмъ не знаю, что это за буканьеры. Молва носилась, говорилъ Скорый-Гэрри: — будто старикъ Томъ имѣлъ когда-то связи съ морскими разбойниками; но это, можетъ-быть, клевета, и потому, безразсудно, основываясь на ней, обвинять мужа вашей матери.
— Мужъ моей матери! Да; къ-несчастію, это должно быть такъ. Но какимъ образомъ женщина съ ея характеромъ выбрала себѣ въ мужья такого человѣка, какъ Томасъ Гуттеръ, этого нельзя объяснить простыми соображеніями. Вы никогда не видали моей матери, Дирслэйеръ, и не можете постигнуть, какая неизмѣримая разница существовала между ними.
— Такія вещи, однакожь, бываютъ на бѣломъ свѣтѣ, и нерѣдко. Но будемъ продолжать нашъ объискъ: вотъ еще какая-то странная четыреугольная пачка. Развернувъ грубое полотно, Дирслэйеръ нашелъ подъ нимъ небольшую запертую шкатулку прекрасной работы. Не отъискавъ ключа, онъ принужденъ былъ, съ согласія Юдиѳи, открыть ее желѣзнымъ инструментомъ. Въ шкатулкѣ были письма, тетради, лоскутки исписанной бумаги. Юдиѳь тотчасъ же бросилась на этотъ рудникъ секретныхъ извѣстій съ быстротою ястреба, караулившаго издавна свою добычу. Первыя письма, которыя она пробѣжала, повидимому, вполнѣ удовлетворили ея гордое сердце, и удовольствіе ясно обозначилось во всѣхъ чертахъ ея лица. Это была переписка умной и нѣжной матери съ отсутствующею дочерью. Отвѣтовъ самой дочери не отъискалось, но они оказались совершенно-понятными изъ ясныхъ намековъ матери. Давая благоразумныя наставленія и совѣты, она, между-прочимъ, уговаривала дочь не сближаться съ однимъ европейскимъ офицеромъ, который, по ея мнѣнію, не могъ имѣть честныхъ видовъ на Американку. Судорожный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ членамъ дѣвушки, когда она читала это мѣсто, на которомъ еще виднѣлись капли слезъ ея матери.
Въ другомъ пакетѣ хранились любовныя записки, въ которыхъ по мѣстамъ были двусмысленныя выраженія, способныя оскорбить чувство прекраснаго пола. Юдиѳь читала ихъ съ негодованіемъ, и рука ея задрожала, когда въ одномъ изъ этихъ писемъ она открыла поразительное сходство съ любовнымъ посланіемъ, адресованнымъ къ ней-самой. Она склонила голову на грудь, и на минуту прекратила чтеніе. Дирслэйеръ, между-тѣмъ, хранилъ глубокое молчаніе, но тщательно наблюдалъ физіономію Юдиѳи, и почти такъ же, какъ она, понималъ сущность дѣла, не смотря на свою безграмотность.
Всѣ письма были расположенія въ хронологическомъ порядкѣ, и читая одно за другимъ, можно было узнать подробную исторію страсти удовлетворенной, охладѣвшей и смѣнившейся отвращеніемъ; но Юдиѳь, въ своемъ нетерпѣніи, бросила лишь бѣглый взглядъ на десятки страницъ, и прямо начала читать послѣднія письма, изъ которыхъ узнала всѣ проступки своей матери. Въ одномъ мѣстѣ былъ съ точностію обозначенъ день ея рожденія, и тутъ оказалось, что имя Юдиѳи было ей дано по желанію ея отца. Собственныя имена были стерты вездѣ, кромѣ этого мѣста и еще другаго, гдѣ говорилось о рожденіи Гетти, которую сама мать, независимо отъ воли отца, назвала Эсѳирью. Слабоумная дочь родилась въ эпоху совершеннаго охлажденія страсти, и отецъ, повидимому, не хотѣлъ развѣдывать о ея судьбѣ. Съ этой поры, покинутая любовница и вмѣстѣ несчастная мать постоянно оставляла копію съ своихъ собственныхъ писемъ. Ихъ было очень-немного, но они весьма краснорѣчиво изображали ея жалобы, страданія и глубокое раскаяніе въ своей слабости. Юдиѳь вздыхала, плакала, отирала глаза, и снова съ возрастающимъ участіемъ принималась за чтеніе. Такимъ-образомъ, она дошла до послѣдняго письма, которымъ, вѣроятно, прекратилась, корреспонденція ея родителей.
Всѣхъ писемъ въ этой пачкѣ было больше сотни, и около двадцати, она прочла съ напряженнымъ вниманіемъ, останавливаясь на каждой фразѣ. Такъ прошелъ цѣлый часъ. Юдиѳь не могла скрыть отъ себя печальной истины относительно своего рожденія, и это убѣжденіе поразило ее глубокою горестію. Ей казалось теперь, что она оторвана отъ всего свѣта, и что ей остается одно — прожить всю свою жизнь на этомъ озерѣ, гдѣ видѣла она столько радостей и печалей съ своею бѣдною сестрою.
Оставалось разобрать еще связку писемъ — корреспонденціи матери двухъ дочерей съ Томасомъ Гови, который въ-послѣдствіи принялъ имя Гуттера. За каждымъ письмомъ слѣдовалъ отвѣтъ, и эта переписка, тщательно подобранная, объяснила Юдиѳи первоначальную связь ея матери съ Томасомъ Гови. Съ величайшимъ ужасомъ Юдиѳь узнала, что несчастная женщина первая сдѣлала ему предложеніе соединиться на всю жизнь узами брака, и что въ этомъ случаѣ она дѣйствовала какъ помѣшанная. Отвѣты Гови обличали въ немъ человѣка грубаго и невоспитаннаго, горѣвшаго, однакожь, сильнымъ желаніемъ вступить въ бракъ съ женщиною замѣчательной красоты, которая притомъ неизмѣримо превосходила его своимъ образованіемъ. Въ послѣднихъ письмахъ, несчастная женщина склоняла своего мужа удалиться отъ свѣта, сдѣлавшагося опаснымъ для нихъ обоихъ.
Вотъ и всѣ документы, составлявшіе, такъ-сказать, историческую часть. Изъ отрывочныхъ бумагъ на днѣ шкатулки прежде сего бросился въ глаза старый журналъ съ прокламаціей губернатора, предлагавшаго значительную денежную награду за поимку и представленіе въ судъ извѣстныхъ разбойниковъ, между которыми также напечатано было имя Томаса Гови. Все вниманіе Юдиѳи обратилось на поля передъ этимъ реестромъ, исчерченныя чернилами, гдѣ можно было разобрать имя Томаса Гови, которое было подчеркнуто. Ничто, однакожь, не объясняло фамиліи матери и ея мѣсто жительства до прибытія на это озеро. Всѣ подписи и числа были вырѣзаны, и всѣ собственныя имена въ самомъ текстѣ писемъ тщательно зачеркнуты. Такимъ образомъ Юдиѳь отказалась отъ всякой надежды напасть-на слѣды своей фамиліи, и просила своего товарища окончить поскорѣе разборъ всѣхъ другихъ вещей, остававшихся въ этомъ сундукѣ.
— Извольте, Юдиѳь, я согласенъ, сказалъ Дирслэйеръ: — но если еще попадутся здѣсь такія же письма, вамъ не прочитать ихъ до солнечнаго восхода. Вы больше двухъ часовъ разбирали всѣ эти бумаги.
— Изъ нихъ, Дирслэйеръ, я узнала исторію своихъ родителей, и это рѣшило мою будущность. Вы, надѣюсь, охотно простите дочь, если она слишкомъ-долго занималась подробностями, которыя объясняютъ судьбу ея матери. Очень жалѣю, что я такъ долго заставила васъ ждать.
— Не безпокойтесь объ этомъ, Юдиѳь: я привыкъ не спать по ночамъ. Вы прекрасны, Юдиѳь, и всякій, конечно, смотритъ на васъ съ удовольствіемъ; но признаюсь, не слишкомъ-пріятно видѣть, когда вы плачете такъ долго. Слезы, говорятъ, не убиваютъ женщинъ, и даже приносятъ имъ нѣкоторую пользу; но во всякомъ случаѣ для меня, по-крайней-мѣрѣ, гораздо пріятнѣе смотрѣть на ваши улыбки, чѣмъ на слезы.
Юдиѳь улыбнулась на этотъ комплиментъ, и еще разъ попросила своего товарища окончить поскорѣе разборъ вещей. Это изслѣдованіе по необходимости заняло еще нѣсколько времени, въ-продолженіе котораго молодая дѣвушка оправилась совершенію и успѣла собраться съ своими мыслями. Не принимая теперь серьёзнаго участія въ этомъ дѣлѣ, она бросала по временамъ разсѣянный взглядъ на различные предметы, которые молодой охотникъ вытаскивалъ изъ сундука. Не оказалось больше ничего, что бы имѣло особую цѣнность. Двѣ хорошенькія шпаги, пара серебряныхъ серегъ, и нѣсколько женскихъ уборовъ — вотъ главные предметы, обратившіе на себя нѣкоторое вниманіе. Юдиѳь полагала; впрочемъ, что эти вещи могутъ пригодиться для открытія переговоровъ съ Ирокезами относительно выкупа изъ плѣна; но Дирслэйеръ противопоставилъ этому мнѣнію такое препятствіе, котораго она совсѣмъ не ожидала. Объ этомъ и начался ихъ разговоръ.
— Теперь, Дирслэйеръ, сказала Юдиѳь: — мы можемъ разсуждать о средствахъ, какъ высвободить васъ изъ плѣна. Я и Гетти съ удовольствіемъ готовы предложить за вашу свободу все, что ни есть въ этомъ сундукѣ.
— Это очень-великодушно съ вашей стороны, и по-женски. Слыхивалъ я, что женщина ни въ чемъ не любитъ останавливаться на полдорогѣ: если она почувствуетъ къ кону-нибудь истинную дружбу, всѣ вещи для нея ни-по-чемъ, и она готова жертвовать ими въ пользу друга. Отъ всего сердца васъ обѣихъ благодарю, какъ могъ бы благодарить я, еслибъ Райвенукъ былъ здѣсь и заключилъ съ вами выгодный торгъ. Но этого, къ-несчастію, никакъ не можетъ случиться по двумъ главнымъ причинамъ.
— Какія же эти причины, Дирслэйеръ, если я и Гетти готовы пожертвовать всѣмъ нашимъ имуществомъ за вашу свободу?
— Прекрасная мысль, Юдиѳь, нечего сказать; но на этотъ разъ она совсѣмъ неумѣстна. Минги, вѣроятно, охотно согласятся принять отъ васъ все, что въ этомъ сундукѣ; но это предложеніе ничѣмъ не будетъ вознаграждено съ ихъ стороны. Что бы вы сказали, Юдиѳь, еслибъ кто-нибудь вздумалъ объявить, что вотъ за такую-то цѣну оцъ отдастъ этотъ сундукъ въ полное ваше распоряженіе?
— Да онъ и безъ того въ полномъ моемъ распоряженіи. Нѣтъ надобности покупать за деньги свою неотъемлемую собственность.
— Однакожь, Минги думаютъ не такъ. По ихъ понятіямъ, все ваше имѣніе принадлежитъ имъ, и они не захотятъ купить ключа отъ этого сундука.
— Понимаю васъ, Дирслэйеръ; но это озеро все-таки наше, и мы можемъ держаться въ своемъ домѣ до-тѣхъ-поръ, пока не прибудетъ изъ колоніи военный отрядъ. Если, притомъ, вы останетесь съ нами, мы будемъ въ состояніи выдержать продолжительную осаду. Не-уже-ли вы разсчитываете непремѣнно отдаться въ руки этихъ дикарей?
— Еслибъ это сказалъ мнѣ Скорый-Гэрри, я бы ни мало не былъ изумленъ, такъ-какъ знаю, что онъ неспособенъ понимать чувствъ и мыслей честнаго человѣка. Но вы, Юдиѳь, не то, что Генрихъ Марчъ, и я спрашиваю, скажите мнѣ по совѣсти: не-ужели вы не перемѣните обо мнѣ своихъ мыслей, какъ о честномъ человѣкѣ, если я рѣшусь не сдержать своего слова?
— Ничто въ свѣтѣ не заставитъ меня перемѣнить о васъ своихъ мыслей, и я убѣждена, что вы навсегда останетесь самымъ честнымъ, благороднымъ и правдивымъ человѣкомъ.
— Ну, такъ и не принуждайте меня забыть обѣщаніе, данное Гуронамъ. Отпускъ всегда святое дѣло, какъ для воина, такъ и вообще для всѣхъ людей, въ какомъ бы положеніи они ни были. Стыдно мнѣ будетъ показаться на глаза старика Таменунда и всѣхъ моихъ делоэрскихъ друзей, если я опозорю себя низкимъ вѣроломствомъ. Надѣюсь, Юдиѳь, вы легко это поймете.
— Къ-несчастію, вы правы, Дирслэйеръ, отвѣчала Юдиѳь печальнымъ тономъ послѣ минутнаго размышленія. — Человѣкъ, подобный вамъ, не можетъ и не долженъ поступать какъ безчестный эгоистъ. Воротитесь въ ирокезскій лагерь, Богъ съ вами: не стану больше отговаривать васъ. Дѣйствуя по совѣсти, вы по-крайней-мѣрѣ не станете думать, что Юдиѳь… и вотъ, я не знаю теперь, какую фамилію присоединить къ этому имени.
— Отъ-чего же это? Дѣти, естественно, должны носить фамилію своихъ родителей: это въ порядкѣ вещей. Зачѣмъ же вы и Гетти не хотите сообразоваться съ принятымъ обычаемъ? Гуттеръ былъ вашъ отецъ, и фамилія Гуттера должна остаться за его дочерьми, до-тѣхъ-поръ, по-крайней-мѣрѣ, пока не выйдутъ онѣ замужъ.
— Мое имя — Юдиѳь, и нѣтъ у меня никакой фамиліи. Ни я, ни Гетти не можемъ болѣе, да и не захотимъ называться дѣвицами Гуттеръ. Старикъ Томъ, слава Богу, не былъ нашимъ отцомъ, и притомъ его настоящая фамилія не Гуттеръ.
— Это очень, очень-странно, и я никакъ не могу васъ понять. Старикъ Гуттеръ не Гуттеръ, и его дочери — не его дочери: что это значитъ? Кто же былъ Томасъ Гуттеръ, и кто его дочери?
— Развѣ вы, Дирслэйеръ, ничего не слыхали о первоначальной жизни этого человѣка? Я слыла его дочерью, но молва доходила и до моихъ ушей.
— Слыхалъ я кое-что, но признаюсь, Юдиѳь, я никогда не ввѣрялся злой молвѣ. Генрихъ Марчъ разсказывалъ мнѣ, что Томасъ Гуттеръ провелъ свою молодость на соленой водѣ, и жилъ привольно, вѣроятно, на чужой счетъ.
— То-есть, онъ говорилъ вамъ, что Томасъ Гуттеръ былъ морскимъ разбойникомъ: нечего смягчать выраженія, какъ скоро разговариваешь съ друзьями. Прочтите это письмо, и вы увидите, кто былъ мой мнимый отецъ. Томасъ Гови, о которомъ идетъ здѣсь рѣчь, есть тотъ самый Томасъ Гуттеръ, котораго вы знали. Доказательства — въ этихъ письмахъ.
Говоря такимъ образомъ, К)дись подала ему газетную статью съ губернаторской прокламаціей, и при этомъ глаза ея засверкали необыкновеннымъ блескомъ.
— Чего хотите вы, Юдиѳь? возразилъ Дирслэйеръ улыбаясь. — Я, вѣдь вы знаете, не умѣю ни читать, ни писать. Мое воспитаніе началось и окончилось въ лѣсу: единственною книгою для меня были озера, деревья, небесная твердь, громъ и бури, ведро и ненастье. Только эту книгу, исполненную дивныхъ тайнъ и глубокихъ познаній, я и умѣю читать.
— Извините, Дирслэйеръ, я совсѣмъ забыла образъ вашей жизни, и не имѣла ни малѣйшаго намѣренія васъ обидѣть.
— Меня обидѣть? Чѣмъ же тутъ обижаться, когда вы просите меня читать, тогда-какъ я не могу читать? До-сихъ-поръ, я былъ охотникомъ, и теперь начинаю вступать на военную стезю; но я не миссіонеръ, и, слѣдовательно, книги не имѣютъ ничего общаго съ моими занятіями. Говорятъ нѣкоторые, люди, что въ печатныхъ книгахъ всегда описывается правда; но нѣтъ для меня правды выше той, которую утвердилъ Господь на тверди небесной.
— Хорошо, Дирслэйеръ, оставимъ это. Дѣло въ томъ, что Томасъ Гови и Томасъ Гуттеръ — одно и то же лицо. Его фамилія никогда не будетъ моего.
— Ну, такъ, стало-быть, остается вамъ принять фамилію вашей матушки.
— Оно бы такъ; но я совсѣмъ не знаю, какъ прозывалась моя мать. Въ этихъ бумагахъ нѣтъ никакого слѣда относительно ея происхожденія.
— Это слишкомъ-странно и неразсудительно. Родители обязаны самымъ закономъ природы передавать дѣтямъ свою фамилію, хотя бы не было у нихъ никакого наслѣдства. Я, напримѣръ, человѣкъ очень-скромный и бѣдный, но родовое имя осталось за мною. Прозываемся мы Бемпо, и я слыхалъ, что эта фамилія въ свое время была слишкомъ-извѣстна свѣту.
— Вы носите почтенное имя, любезный Дирслэйеръ, и можете имъ гордиться по заслуженному праву. Гетти и я съ величайшей охотой согласились бы промѣнять свое имя на фамилію Бемпо.
— Но въ такомъ случаѣ, вамъ или Гетти пришлось бы унизиться до замужства со мною, сказалъ Дирслэйеръ улыбаясь.
Юдиѳь внутренно обрадовалась, что разговоръ самъ-собою склонился на предметъ, который занималъ ее, и она поспѣшила отвѣчать:
— Я никакъ не думаю, Дирслэйеръ, чтобъ Гетти вышла замужъ. Если кому-нибудь изъ насъ суждено-носить вашу фамилію, такъ, вѣроятно, мнѣ.
— Будто-бы? Въ нашей фамиліи бывали, говорятъ, чудныя красавицы, и пожалуй, никто не удивится, если еще присоединится къ нимъ Юдиѳь Бемпо.
— Не шутите, Дирслэйеръ: вы коснулись теперь одного изъ самыхъ важныхъ вопросовъ въ жизни женщины, и я желала бы поговорить съ вами серьёзно. Скажите мнѣ чистосердечно: такая женщина, какъ я, можетъ ли осчастливить мужчину, подобнаго вамъ?
— Такая женщина, какъ вы, Юдиѳь? Но зачѣмъ, въ-самомъ-дѣлѣ, шутить надъ такими, вещами? Вы прекрасны, умны и отлично образованы: всякій офицеръ за счастіе почтетъ жениться на дѣвушкѣ, подобной вамъ. Впрочемъ, что жь такое? вамъ, разумѣется, пріятно пошутить надъ бѣднымъ охотникомъ, воспитаннымъ между Делоэрами.
— Еще разъ повторяю вамъ, что я совсѣмъ не намѣрена шутить, любезный Дирслэйеръ. Совсѣмъ напротивъ: въ жизнь свою я не говорила ничего серьёзнѣе, и мои слова — плодъ продолжительныхъ размышленій. Можетъ-быть, вамъ извѣстно, что многіе просили моей руки. Въ-продолженіе четырехъ лѣтъ, почти всѣ холостые охотники, приходившіе на это озеро…
— Знаю я этихъ людей. Всѣ они, вмѣстѣ взятые, думаютъ только о самихъ-себѣ, не заботясь о человѣческихъ и божескихъ законахъ.
— И всѣ они, вмѣстѣ взятые, получили отъ меня одинъ и тотъ же отказъ. Однакожь, были между ними молодые люди, стоившіе нѣкотораго вниманія: вашъ знакомецъ Генрихъ Марчъ, напримѣръ.
— Да; его фигура слишкомъ бросается въ глаза, и я сначала думалъ, что вы имѣете намѣреніе сдѣлаться его женою; но подъ конецъ увидѣлъ, что обоимъ вамъ было бы слишкомъ-тѣсно въ одной и той же хатѣ.
— На этотъ разъ вы совершенно ко мнѣ справедливы. Генрихъ Марчъ никогда не могъ сдѣлаться моимъ мужемъ, хотя бы онъ былъ въ тысячу разъ красивѣе и храбрѣе.
— Отъ-чего же, Юдиѳь? Признаюсь, я желалъ бы узнать, почему такой мужчина, какъ Генрихъ Марчъ, не можетъ нравиться такой дѣвушкѣ, какъ вы.
— Извольте, я удовлетворю вашему любопытству. Во-первыхъ, красота мужчины не имѣетъ почти никакого значенія въ женскихъ глазахъ, разумѣется, если онъ не совсѣмъ уродъ или калѣка.
— Едва ли это правда, Юдиѳь. Обыкновенно бываетъ такъ, что хорошенькія дѣвушки выходятъ не иначе, какъ за самыхъ статныхъ и красивыхъ мужчинъ. Чингачгукъ, на-примѣръ, былъ любимцемъ всѣхъ Делоэрокъ именно за то, что онъ молодецъ собою съ ногъ до головы.
— Это значитъ, что у Индіанокъ совсѣмъ другой вкусъ, чѣмъ у бѣлыхъ женщинъ. Въ-отношеніи къ наружности, мы требуемъ отъ мужчины только одного — чтобъ онъ могъ защищать свою жену и отстранять отъ нея всякія житейскія нужды. Такіе гиганты, какъ Генрихъ Марчъ, не всегда бываютъ хорошими мужьями. Искренность, прямодушіе и честность, повѣрьте мнѣ, лучше всякихъ внѣшнихъ преимуществъ въ глазахъ разсудительной женщины
— Вы меня чрезвычайно удивляете, Юдиѳь. Я всегда думалъ, что красота любитъ красоту, точно такъ же, какъ богатство любитъ богатство.
— Мужчины, вѣроятно, могутъ такъ думать; но этого нельзя сказать о женщинахъ. Мы любимъ неустрашимыхъ и храбрыхъ мужчинъ; но желаемъ въ то же время, чтобъ они были скромны. Ловкость на охотѣ, храбрость за войнѣ, готовность умереть за правое дѣло и непоколебимая вѣрность данному слову — вотъ что намъ особенно нравится въ мужчинѣ. Притомъ, мы очень уважаемъ прямодушіе и откровенность, при которой мысли никогда не бываютъ въ разладѣ съ языкомъ. За такого мужа разсудительная женщина готова пожертвовать всѣмъ на свѣтѣ, даже своею жизнію.
Юдиѳь говорила съ воодушевленіемъ и чувствомъ, и ея слушатель былъ чрезвычайно-пораженъ этимъ образомъ мыслей въ прекрасной молодой дѣвушкѣ, одаренной такою проницательностію. Теперь только первый разъ пришло ему въ голову, что Юдиѳь, въ-самомъ-дѣлѣ, можетъ сдѣлаться неразлучною подругой всей его жизни. Эта перспектива была такъ пріятна и вмѣстѣ такъ нова, что онъ на нѣсколько минутъ погрузился въ глубокое раздумье; не обращая глазъ на свою прекрасную собесѣдницу, которая, между-тѣмъ, сидѣла подлѣ него, наблюдая за всѣми измѣненіями его подвижной и честной физіономіи. Никогда болѣе лестное видѣніе не представлялось пылкому воображенію молодаго охотника; но привыкнувъ владѣть собою во всѣхъ случаяхъ своей жизни, онъ скоро пришелъ въ себя и улыбнулся, своей слабости. Переставъ быть заоблачнымъ мечтателемъ, онъ опять воротился къ дѣйствительному міру и приготовился смотрѣть на вещи съ ихъ практической стороны.
— ІОдиѳь, сказалъ онъ: — вы обворожительно -прекрасны въ этотъ вечеръ, и я понимаю отчаяніе Гэрри послѣ вашего отказа.
— Не-уже-ли вамъ хотѣлось бы, Дирслэйеръ, чтобъ я вышла за такого человѣка, какъ этотъ Генрихъ Марчъ?
— Трудновато отвѣчать на это. Можно, впрочемъ, поручиться, что многія дѣвушки на вашемъ мѣстѣ предпочли бы его всякому другому мужу.
— Только не я. Юдиѳь ни за какія блага въ мірѣ не будетъ Юдиѳь Марчъ. Пусть лучше останется она тѣмъ, чѣмъ есть, безъ всякаго имени.
— Но, по моему мнѣнію, Юдиѳь Бемпо звучитъ ничуть не лучше Юдиѳи Марчъ.
— Ахъ, Дирслэйеръ, до звуковъ ли тутъ дѣло? Всякій звукъ пріятенъ, какъ скоро удовлетворены желанія сердца. Если бы Натти Бемпо назывался Генрихъ Марчъ, для меня было бы совершенно все равно и я любила бы это послѣднее имя точно такъ же, какъ могла бы ненавидѣть фамилію Бемпо, какъ скоро ее носилъ бы человѣкъ съ характеромъ Генриха Марча.
— Скажите, пожалуйста, вѣдь это, въ-самомъ-дѣлѣ, легко можетъ статься. Вотъ, на-примѣръ, я терпѣть не могу змѣиную породу, и самое имя змѣя наводитъ на меня отвращеніе и страхъ, отъ-того, вѣроятно, что змѣй, какъ говорятъ миссіонеры, соблазнилъ первую жену; однакожь, когда Делоэры прозвали Чингачгука Великимъ-Змѣемъ, это имя сдѣлалось чрезвычайно-пріятнымъ для моего слуха. Да, Юдиѳь, ваша правда: пріятность звука тѣсно соединена съ пріятностію чувства.
— Согласитесь же и съ тѣмъ, Дирслэйеръ, что для меня прямодушіе и честность въ мужчинѣ лучше всякой наружной красоты.
— Можетъ-быть. Есть, однакожь, много людей, для которыхъ внѣшнія формы замѣняютъ все на свѣтѣ. Я очень-радъ, что вы смотрите на вещи съ настоящей точки зрѣнія.
— Стало-быть, васъ нисколько не удивитъ и то, что, при выборѣ мужа, я исключительно обращаю вниманіе на его внутреннія свойства. Пусть явится ко мнѣ первый красавецъ въ мірѣ, съ грудами золота и съ огромнымъ вліяніемъ на извѣстное общество людей: я съ презрѣніемъ отвергну его предложеніе, если при всемъ этомъ онъ не будетъ честнымъ человѣкомъ.
— Прекрасно; но увѣрены ли вы, что такія же чувства будутъ сопровождать эти слова на-самомъ-дѣлѣ? Представьте, что въ настоящую минуту стоятъ передъ вами два человѣка: одинъ изъ нихъ молодой и прекрасный, въ полномъ расцвѣтѣ мужественной красоты, съ румяными щеками, огненными глазами, орлинымъ носомъ и одѣтъ первымъ портнымъ по самой послѣдней модѣ; между-тѣмъ, какъ другой — съ загорѣлымъ лицомъ, узкимъ лбомъ, тусклыми глазами, черными, мозолистыми руками, и въ грубомъ балахонѣ изъ звѣриной кожи: если тотъ и другой сдѣлаютъ вамъ предложеніе, кого изъ нихъ вы предпочтете?
— Разумѣется, послѣдняго, если при этихъ наружныхъ недостаткахъ будетъ въ немъ прекрасная душа. Клянусь вамъ въ этомъ Всемогущимъ Богомъ.
— Это дѣлаетъ вамъ честь, Юдиѳь; но за то грубый и неотесанный мужчина будетъ глупъ, если позволитъ себѣ мечтать о прекрасной дѣвушкѣ съ вашимъ воспитаніемъ. Могу васъ увѣрить, что я, по-крайней-мѣрѣ, неспособенъ на такую дерзость.
— Кто же вамъ сказалъ, Дирслэйеръ, что вы неотесаны и грубы? Человѣкъ, изучавшій книгу природы съ такимъ усердіемъ, какъ вы, слишкомъ-образованъ для мыслящей женщины, способной отличить истинное просвѣщеніе подъ всѣми его формами. И будьте увѣрены, такая женщина будетъ предана вамъ съ полнымъ самоотверженіемъ во всю свою жизнь.
— Но вы, Юдиѳь, гораздо-выше меня во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ; а неравенство въ бракѣ такъ же, какъ въ дружбѣ, никогда не поведетъ къ добру. Впрочемъ, я говорю объ этомъ, какъ о несбыточной мечтѣ, и совершенно убѣжденъ, что дѣвушка съ вашими достоинствами не унизится до брака съ невѣждою, подобнымъ мнѣ. ,
Юдиѳь устремила на него свои большіе голубые глаза, какъ-будто желая прочесть затаенную мысль во глубинѣ его души. Вскорѣ, однакожь, она убѣдилась, что онъ отнюдь не понималъ настоящей сущности дѣла, и весь этотъ разговоръ о бракѣ считалъ обыкновеннымъ споромъ, не направленнымъ къ опредѣленной цѣли. Въ эту критическую минуту, съ быстротою молніи возникъ въ ея изобрѣтательной головѣ смѣлый и совершенно-новый планъ, обѣщавшій, по ея мнѣнію, блистательныя послѣдствія; онъ заставилъ ее отложить этотъ разговоръ до другаго, удобнѣйшаго времени. При всемъ томъ, чтобы не слишкомъ-круто прервать начатую бесѣду, она поспѣшила отвѣчать на послѣднее замѣчаніе Дирслэйера:
— Вы слишкомъ-добры, почтенный другъ, когда находите во мнѣ небывалыя. достоинства. Ничѣмъ я не могу гордиться передъ вами, и всего меньше своимъ происхожденіемъ. Была у меня мать, умная и добрая; но я не знаю даже ея имени. Что жь касается до моего отца, то, вѣроятно, лучше никогда не. слыхать о его фамиліи.
— Не лучше ли намъ прекратить этотъ разговоръ на эту ночь? отвѣчалъ Дирслэйеръ, взявъ ее за руку. — Вы слишкомъ взволнованы и покои для васъ необходимъ? Усните съ Богомъ, и завтра поутру, я надѣюсь, васъ не будутъ тревожить мрачныя мысли. Все, что сказано теперь между нами, останется вѣчною тайною для всѣхъ, даже для Чингачгука, отъ котораго до-сихъ-поръ я ничего не скрывалъ. Вы молоды и еще можете надѣяться на лучшія времена. Съ вашимъ умомъ, проницательнымъ и быстрымъ, немудрено выпутываться изъ всякихъ затрудненій. При такой блистательной красотѣ, какъ ваша, дѣвушка не имѣетъ основательныхъ причинъ жаловаться на свою судьбу. Не мѣшаетъ отдохнуть и мнѣ для возобновленія силъ на завтрашній день, можетъ-быть, послѣдній въ моей жизни.
Говоря это, Дирслэйеръ всталъ съ своего мѣста, и Юдиѳь послѣдовала его примѣру. Когда сундукъ былъ запертъ, они разстались молча, пожавъ на прощаньѣ другъ другу руку. Юдиѳь пошла въ свою комнату, а молодой охотникъ, накрывшись одѣяломъ, легъ на полу каюты, гдѣ и заснулъ минутъ черезъ пять. Но Юдиѳь не спала долго. Она не знала, радоваться ей или печалиться, что разговоръ не достигъ опредѣленной цѣли. Съ одной стороны, ея женская деликатность была пощажена; съ другой — исполненіе ея завѣтной надежды отложено опять на неопредѣленное время, и будущность представлялась ей въ мрачномъ свѣтѣ. Наконецъ, сонъ невольно сомкнулъ ея усталыя вѣки, и радостная мечта успокоила ея воображеніе.
IV.
править|
О мать моя, бѣдная мать! Печальная тѣнь пронеслась надъ свѣтлыми видѣніями моей жизни, и мрачная туча нависла надъ моей судьбой. Изсякъ въ моей груди живительный источникъ, и веселая пѣснь не вылетитъ изъ устъ твоей дочери. Маргарита Девидсонъ.
|
Вахта, такъ же какъ Гетти, встала вмѣстѣ съ разсвѣтомъ, и въ минуту окончила весь свой туалетъ. Ея длинные волосы, черные какъ смоль, завязались простымъ узломъ; выбойчатое платье стянуло ея гибкую талію, и маленькія ножки запрятались въ раскрашенные мокассины. Одѣвшись такимъ-образомъ, она оставила свою подругу за домашними занятіями, и вышла на платформу, чтобы подышать чистымъ утреннимъ воздухомъ. Чингачгукъ стоялъ уже здѣсь бодрый духомъ и тѣломъ, и съ глубокомысліемъ мудреца разсматривалъ горы, лѣса, берега и небесную твердь.
Встрѣча двухъ любовниковъ была безъискусственна и проста. Могиканъ оборотидся къ дѣвушкѣ съ величавымъ и вмѣстѣ ласковымъ видомъ; Вахта обнаруживала своими взорами робкую нѣжность, свойственную ея полу. Оба не проговорили ни одного слова, но это не мѣшало имъ совершенно понимать другъ друга. Вахта въ это утро была особенно прекрасна: ея щеки, только что омытыя холодною водою, отражали на себѣ удовольствіе и радость. Юдиѳь, въ-продолженіе кратковременнаго знакомства, сообщила ей тайны своего туалета, и притомъ подарила ей нѣсколько бездѣлокъ, возвышавшихъ естественныя прелести молодой Индіанки. Лучъ радости блеснулъ на лицѣ Чингачгука, когда онъ замѣтилъ это нововведеніе; но черезъ минуту онъ принялъ опять свой глубокомысленный видъ, и даже сдѣлался печальнымъ. Скамейки еще стояли на платформѣ; онъ прислонилъ ихъ къ стѣнѣ и приказалъ сѣсть своей подругѣ. Потомъ, занявъ и самъ свое мѣсто подлѣ нея, онъ погрузился въ глубокое раздумье, не обращая никакого вниманія на окружающіе предметы. Наконецъ, онъ медленно протянулъ свою руку впередъ, какъ-будто указывая за величественную панораму въ часъ восхожденія солнца. Вахта съ благоговѣйнымъ страхомъ слѣдила за всѣми его движеніями.
— Вотъ гдѣ истинное жилище Маниту! воскликнулъ онъ, любуясь на чудную картину. — Минги не понимаютъ этого, и потому воютъ какъ собаки по всѣмъ окрестнымъ лѣсамъ. Они воображаютъ, что Делоэры уснули за горами.
— Спятъ они всѣ въ этотъ часъ, кромѣ одного, и этотъ одинъ — ты, Чингачгукъ, потомокъ великихъ Унковъ.
— Что можетъ сдѣлать одинъ воинъ противъ цѣлаго племени? Дорога къ нашимъ деревнямъ терниста и длинна. Мы должны путешествовать подъ туманнымъ небомъ, и я боюсь, что намъ прійдется идти однимъ, Каприфолія Горъ.
Вахта поняла этотъ намекъ, и задумалась. Ей однакожь пріятно было услышать лестное сравненіе изъ устъ своего возлюбленнаго. Между-тѣмъ, она продолжала молчать, какъ женщина, которая не смѣетъ объявлять своихъ мыслей о важныхъ предметахъ.
— Когда Солнце будетъ тамъ, продолжалъ Могиканъ, указывая на западъ: — великій охотникъ нашего племени очутится въ рукахъ Минговъ, и они сдерутъ съ него кожу, и будутъ его жарить какъ медвѣдя.
— Маниту, можетъ-быть, по благости своей, смягчитъ сердца кровожадныхъ людей. Я жила между Гуронами, и хорошо ихъ знаю. Не забудутъ они, что ихъ собственныя дѣти попадутся когда-нибудь къ Делоэрамъ.
— Волкъ всегда воетъ, и свинья обжирается безпрестанно. Они потеряли своихъ воиновъ, женъ, и жажда мщенія томитъ ихъ. Блѣднолицый другъ нашъ имѣетъ взоръ орлиный, и видитъ насквозь сердце Минга: онъ не ожидаетъ никакой пощады. Духъ его покрылся облакомъ, хотя черты лица его спокойны.
— Что же скажетъ сынъ великаго Унки? спросила Вахта робкимъ голосомъ. — Вѣдь онъ уже знаменитый шейхъ, и, не смотря на молодость, славенъ мудростію въ совѣтахъ. Какой планъ внушаетъ ему сердце?
— Что говоритъ Вахта въ ту минуту, когда искренній другъ мой попался въ деликую бѣду? Маленькія птички поютъ хорошо, и пѣснь ихъ пріятна для ушей. Пусть запоетъ Лѣсной Королекъ, и я готовъ внимать сладкой-пѣснѣ.
Вахта еще разъ испытала живѣйшее наслажденіе при этой похвалѣ. Делоэрскіе парни прозвали ее Горной Каприфоліей; но имя Лѣснаго Королька выдумалъ для нея самъ Чингачгукъ, Она пожала руку молодаго воина и отвѣчала:
— Вахта тѣхъ мыслей, что Чингачгукъ и она потеряютъ всякую охоту спать и смѣяться, если Дирслэйеръ погибнетъ подъ томагукомъ Минговъ. Другъ что нибудь сдѣлаетъ для его спасенія, или Вахта скорѣе согласится идти одна къ родительской хатѣ.
— Право! Мужъ и жена должны чувствовать однимъ сердцемъ, смотрѣть одними глазами, и жить одною душою. Право!
Разговоръ въ этомъ духѣ продолжался до той поры, когда солнце, появившись изъ-за вершинъ столѣтнихъ сосенъ, облило потоками свѣта озеро, холмы и лѣса. Въ эту минуту, молодой охотникъ вышелъ изъ каюты ковчега и взошелъ на платформу. Онъ бросилъ взглядъ на лазурную твердь, и невольно залюбовался на прекрасную панораму зелени и воды. Потомъ онъ обратился съ радостнымъ лицомъ къ молодымъ Индійцамъ.
— Такъ вотъ, какія дѣла, сказалъ Дирслэйеръ спокойнымъ тономъ: — ляжешь поздно — увидишь солнечный закатъ; встанешь рано — увидишь опять, какъ солнце въ дивномъ своемъ величіи появляется на восточномъ небѣ. Я увѣренъ, Вахта, что ты и ложишься поздно, и встаетъ рано. Дурно дѣлаетъ та дѣвушка, которая слишкомъ-долго не отрываетъ лица отъ своей подушки.
Чингачгукъ и его невѣста подняли свои глаза на великое свѣтило съ такимъ видомъ, который обличалъ ихъ внезапное изумленіе. Важный астрономическій вопросъ занималъ ихъ въ эту минуту, и за рѣшеніемъ его Великій-Змѣй не преминулъ обратиться къ Дирслэйеру.
— Блѣднолицые знаютъ все, сказалъ онъ: — не могутъ ли они объяснить, какимъ это способомъ солнце, скрываясь на западѣ, появляется по утру совсѣмъ съ другой стороны?
— Эге, любезный! вотъ и ты отдаешь честь бѣлымъ людямъ, сказалъ Дирслэйеръ, улыбаясь. — Слушай же, Змѣй, я объясню тебѣ эту загадку. Хотя солнце путешествуетъ, повидимому, цѣлый день по небесному пространству, однакожь, оно никогда не перемѣняетъ мѣста, а это все земля вертится вокругъ солнца. Подойди, на-примѣръ, къ мельничному жернову, когда онъ въ движеніи: ты увидишь, что одною стороной обращенъ онъ къ небу, тогда какъ другая — въ водѣ. Здѣсь, какъ ты видишь, никакой нѣтъ тайны, и все просто зависитъ отъ природы.
— Какъ же это братъ мой знаетъ, что земля вертится? Развѣ онъ видитъ это?
— Нѣтъ, видѣть этого никакъ нельзя, и если сказать всю правду, я, признаться, не совсѣмъ понимаю, какъ это бываетъ. Но всѣ бѣлые убѣждены, что земля вертится, и въ этомъ надобно имъ вѣрить, потому-что они предсказываютъ затмѣнія и другія разныя чудеса, которыя обыкновенно приводятъ въ трепетъ всѣ краснокожія племена.
— Ладно! красный человѣкъ не будетъ споритъ. Но какъ скоро, напримѣръ, вертится колесо, глаза мои видятъ это, а обращенія земли не видятъ.
— Вотъ это, любезный, называется безтолковостію и упорствомъ чувствъ. Видѣть значитъ вѣрить, говорятъ нѣкоторые люди, и потому отказываются вѣрить въ то, чего не видятъ. Но разсудительный человѣкъ думаетъ иначе. Ты, на-примѣръ, вѣришь въ Маниту, я знаю; но гдѣ ты его видалъ?
— Чингачгукъ видитъ добраго духа вездѣ, во всѣхъ добрыхъ вещахъ, видитъ и злаго духа въ дурныхъ вещахъ. Маниту живетъ здѣсь, въ этомъ озерѣ, и мѣсто его вездѣ на тверди небесной. Чингачгукъ видитъ его въ своей Вахтѣ, въ Таменундѣ, Дирслэйерѣ, и видитъ онъ злаго духа въ Мингахъ. Но нигдѣ не могу я видѣть, какъ земля вертится.
— Не удивляюсь я, почему прозвали тебя Великимъ-Змѣемъ: во всѣхъ твоихъ рѣчахъ виденъ острый умъ и проницательность глубокая. Между-тѣмъ, отвѣтъ твой несообразенъ съ моей мыслью. Согласенъ, что Богъ проявляетъ себя очевиднымъ образомъ во всей природѣ; по тѣмъ не менѣе глаза человѣческіе его не видятъ. Ты заключаешь по дѣламъ Великаго-Духа, что онъ существуетъ; бѣлые заключаютъ о движеніи земли по тѣмъ послѣдствіямъ, которыя происходятъ отъ этого движенія. Вотъ и вся разница; по подробностей объяснить я не могу. Довольно, что всѣ бѣлые народы вѣрятъ въ движеніе земли.
— Гдѣ будетъ братъ мой Дирслэйеръ, когда лучъ солнечный упадетъ завтра на эту сосну?
Молодой охотникъ затрепеталъ, и, устремивъ проницательный взоръ на своего друга, подалъ ему знакъ слѣдовать за собою. Они вопіли въ ковчегъ, оставивъ Вахту на платформѣ.
— Зачѣмъ ты объ этомъ спрашиваешь меня въ присутствіи Вахты? началъ Дирслэйеръ. — Бѣлыя дѣвушки также могли услыхать насъ, а это нехорошо, очень-нехорошо. Но такъ и быть: Вахта, я думаю, ничего не поняла. Да и самъ ты понимаешь ли хорошенько: гдѣ приведется тебѣ быть завтра поутру?
— Чингачгукъ будетъ вмѣстѣ съ своимъ другомъ, Дирслэйеромъ. Если онъ отлетитъ въ страну духовъ, Великій-Змѣй послѣдуетъ за нимъ же. Если суждено-ему взойдти на солнце, лучи этого свѣтила упадутъ на нихъ обоихъ.
— Понимаю тебя, Могиканъ, отвѣчалъ охотникъ, тронутый привязанностію своего друга: — такая рѣчь вразумительна на всѣхъ языкахъ, потому-что она прямо исходитъ изъ сердца. Прекрасно думать такъ и говорить, но вовсе не прекрасно выполнять на дѣлѣ эти думы и слова. Ты не одинъ въ этомъ мірѣ, и твоя обязанность заботиться о Вахтѣ, которая скоро будетъ твоею женою.
— Вахта дочь Могикановъ, и ея обязанность повиноваться своему мужу. Куда пойдетъ онъ, туда и она. Оба будутъ вмѣстѣ съ великимъ охотникомъ Делоэровъ. Таково мое слово.
— И глупое слово, увѣряю тебя. Можете ли вы вмѣстѣ съ нею измѣнить природу Минга? Твои грозные взгляды, красота и слезы Вахты, не переодѣнутъ волка въ бѣлку. Нѣтъ, Змѣй, оставь меня въ рукахъ Божіихъ, и не заботься о моей судьбѣ. Притомъ еще нельзя сказать навѣрное, что эти бродяги поведутъ меня на пытку. Можетъ-быть, они образумятся и пожалѣютъ бѣднаго плѣнника, хотя, сказать правду, зло сроднилось и срослось съ сердцемъ кровожаднаго Минга. Но все-таки никто не можетъ положительно знать, что можетъ случиться, и безразсудно подвергать неизвѣстности такое слабое созданіе, какъ Вахта. Супружество совсѣмъ не то, чѣмъ представляютъ его нѣкоторые молодые люди. Будь ты холостякъ, твоя жертва была бы для меня понятна, и я самъ, можетъ-быть, потребовалъ бы отъ тебя дружеской услуги; но теперь твое дѣло — смотрѣть во всѣ глаза за своей невѣстой и наблюдать благоразумную осторожность.
— Послушай, Дирслэйеръ, возразилъ Могиканъ съ рѣшительнымъ видомъ: — что сталъ бы дѣлать блѣднолицый братъ мой, если бы Чингачгукъ попался къ Гуронамъ? Не-уже-ли онъ на моемъ мѣстѣ побѣжалъ бы въ делоэрскія деревни и сказалъ всѣмъ старѣйшинамъ гі шейхамъ: смотрите, я привелъ къ вамъ Вахту, усталую, но совершенно безопасную, — и вотъ передъ вами сынъ великаго Унки, такъ же безопасный и даже неусталый? скажи мнѣ безъ утайки: такъ ли бы ты поступилъ на моемъ мѣстъ?
— Охъ, какъ ты меня озадачилъ, Чингачгукъ! Подумаешь, что ты хитеръ какъ Мингъ, и Богъ-знаетъ, какъ пришелъ тебѣ въ голову подобный вопросъ. Что я бы сдѣлалъ на твоемъ мѣстѣ? Да вѣдь дѣло въ томъ, что Вахта не моя невѣста: попадешь ты къ Мингамъ, она была бы и тогда неразлучной твоей подругой. Стало-быть, нечего и толковать: ты не то, что я, и я не то, что ты.
— Блѣднолицый братъ мой въ эту минуту не похожъ на самого себя. Онъ забываетъ, что ведетъ бесѣду съ человѣкомъ, который засѣдалъ на совѣтѣ Могикановъ. Разговаривая между собой, мужчины не должны говорить такихъ вещей, которыя входятъ въ одно ухо, и въ другое выходятъ. Какъ-скоро шейхъ предлагаетъ вопросъ, пріятель его долженъ отвѣчать прямо и безъ всякихъ увертокъ.
— Понимаю тебя, Могиканъ, отлично понимаю; но ты долженъ знать, что не легко отвѣчать на твой вопросъ. Ты спрашиваешь: какъ поступилъ бы я на твоемъ мѣстѣ, имѣя подъ рукой невѣсту, между-тѣмъ, какъ другъ мой былъ бы въ плѣну у Минговъ? Въ этомъ ли твоя мысль?
Индіецъ, не прерывая молчанія, сдѣлалъ утвердительный знакъ, и вперилъ проницательный взоръ на своего собесѣдника.
— Такъ слушай же. Никогда не было у меня невѣсты, и никогда молодая дѣвушка не пробуждала во мнѣ такихъ чувствъ, какія теперь ты и Вахта питаете другъ къ другу. Стало-быть, и нельзя мнѣ сказать, что могъ бы я сдилать на твоемъ мѣстѣ. Другъ влечетъ къ себѣ очень-сильно, это я знаю по опыту, Великій-Змѣй; но любовь, сколько я слышалъ и видѣлъ, сильнѣе всякой дружбы въ тысячу разъ.
— Справедливо; но Вахта сама влечетъ Чингачгука въ ирокезскій лагерь.
— Вахта благородная дѣвушка, не смотря на свои крошечныя ножки, и вполнѣ достойна своей породы. Въ чемъ же у васъ съ ней дѣло? Надѣюсь, она не перемѣнила своихъ мыслей, и не имѣетъ никакой охоты сдѣлаться женою Гурона. Что хотите вы дѣлать?
— Вахта никогда не будетъ жить въ ирокезской избушкѣ. Несмотря на крошечныя ножки, она всегда найдетъ дорогу въ делоэрскія деревни. Братъ мой увидитъ, на что мы оба способны, когда надо выручить своего друга.
— Будь остороженъ, Могиканъ, и не пускайся въ безразсудныя предпріятія. Вѣроятно, ты уже затѣялъ что-нибудь въ мою пользу; но смотри: не попади въ просакъ. Вспомни, что дьявольскій мозгъ моихъ враговъ изобрѣтателенъ на всѣ возможныя пытки. Легко станется, что они сдерутъ съ меня кожу и будутъ меня жарить на мелкомъ огнѣ: все это, можетъ-быть, мнѣ удастся перенести хладнокровно; но бѣда, если въ то же время ты и Вахта попадетесь къ Мингамъ: моя пытка будетъ невыносима, и я, пожалуй, раскричусь какъ ребенокъ.
— Делоэры осторожны, будь увѣренъ. Они не попадутъ очертя голову въ засаду къ своимъ врагамъ.
Этимъ окончился разговоръ друзей. Когда Гетти сказала, что завтракъ готовъ, всѣ усѣлись за столъ, не исключая и Юдиѳи, которая пришла послѣдняя. Она была блѣдна, и, казалось, провела безпокойную ночь. Никто не говорилъ въ-продолженіе закуски. Женщины почти не ѣли. ничего: но у мужчинъ аппетитъ былъ обыкновенный. Когда вышли изъ-за стола, времени оставалось еще нѣсколько, часовъ до той поры, какъ Дирслэйеръ долженъ былъ проститься съ своими друзьями. Всѣ опять вышли на платформу, чтобы насладиться его рѣчами и наглядѣться на него, можетъ-быть, уже въ послѣдній разъ. Дирслэйеръ казался спокойнымъ, даже веселымъ, и не дѣлалъ никакихъ намековъ на великое событіе, ожидавшее его подъ конецъ этого дня. Впрочемъ, задушевная его мысль невольно выказывалась въ томъ участіи, съ какимъ говорилъ онъ о смерти и о той великой перемѣнѣ, какую производитъ она въ человѣческомъ бытіи.
— Не грустите, добрая Гетти, сказалъ Дирслэйеръ, стараясь утѣшить молодую дѣвушку, горевавшую о потерѣ своихъ родителей. — Всѣ мы умремъ рано или поздно. Родители, ваши, или, можетъ-быть, не родители — это все равно — отправились на тотъ свѣтъ прежде всѣхъ насъ, и это въ порядкѣ вещей, потому-что они уже были въ преклонныхъ лѣтахъ. Ваша матушка, какъ видно по всему, была добродѣтельная женщина, и, разумѣется, на томъ свѣтѣ ей не будетъ хуже. Вотъ этотъ Могиканъ и Вахта полагаютъ, что послѣ своей смерти они удалятся въ страну блаженныхъ духовъ, гдѣ будутъ стрѣлять дичь и ловить дикихъ звѣрей. Мы, напротивъ, люди бѣлой породы, думаемъ совсѣмъ иначе, и вы, конечно, знаете, какой рай ожидаетъ добраго христіанина. Добрымъ вездѣ хорошо, а злымъ вездѣ будетъ дурно. Всего утѣшительнѣе, что мы встрѣтимъ на томъ свѣтѣ своихъ друзей и знакомыхъ. Успокойтесь же, добрая Гетти, и съ миромъ ожидайте того счастливаго дня, когда вы опять соединитесь съ своею матушкою.
— Матушку, конечно, я увижу, простодушно отвѣчала Гетти: — но что тамъ будетъ съ моимъ отцомъ?
— Не знаю, что сказать ей на это, Могиканъ, отвѣчалъ Дирслэйеръ по-делоэрски, обращаясь къ своему другу. — Канадскій-Бобръ, сколько я знаю, былъ человѣкъ не слишкомъ-добродѣтельный, и потому можно сомнѣваться въ его блаженствѣ на томъ свѣтѣ. Гетти, продолжалъ онъ по-англійски: — надобно имѣть лучшія надежды, и это одно только можетъ успокоить нашу душу. Совѣтую вамъ всего лучше надѣяться на Бога, такъ-какъ милосердію Его нѣтъ никакихъ предѣловъ. Странно, Юдиѳь, что не всѣ люди одинаково разсуждаютъ о будущей жизни. Одни, на-примѣръ, думаютъ, что мы сдѣлаемся тамъ безплотными духами, другіе убѣждены, что и тѣло соединится съ нашимъ духомъ.
— Которое изъ этихъ мнѣній вамъ больше нравится, Дирслэйеръ? спросила Юдиѳь.
— И то и другое, смотря по обстоятельствамъ.
— Вамъ было бы пріятно встрѣтиться на томъ свѣтѣ съ особами, съ которыми разсуждаете теперь на этой платформѣ? Или, напротивъ, вы готовы разстаться съ ними на всю вѣчность безъ всякихъ сожалѣній?
— Нѣтъ, Юдиѳь, подобная мысль можетъ отравить послѣднія минуты моей жизни. Цѣлыя восемь лѣтъ мы были неразлучны съ Чингачгукомъ, и какъ же вы хотите, чтобъ я разстался съ нимъ безъ всякихъ сожалѣній? Это невозможно. Онъ, съ своей стороны, имѣетъ твердую надежду, что мы будемъ на томъ свѣтѣ гоняться за звѣрьми и за дичью въ такихъ лѣсахъ, гдѣ нѣтъ ни терній, ни волчцовъ. Вы понимаете, конечно, что на этотъ счетъ мнѣ нельзя съ нимъ согласиться. Безплотные духи не нуждаются ни въ пищѣ, ни въ одеждѣ, и, стало быть, и ѣтъ для нихъ законнаго повода заниматься звѣриною охотой. Одно удовольствіе мучить бѣдныхъ животныхъ не служитъ извиненіемъ даже для живыхъ людей. Много я побилъ оленей въ этой жизни, по до-сихъ-поръ еще ни разу не стрѣлялъ, когда не былъ голоденъ, или не нуждался въ теплой одеждѣ.
— Это воспоминаніе, Дирслэйеръ, можетъ въ настоящую минуту служитъ великимъ утѣшеніемъ для васъ.
— Безъ сомнѣнія, друзья мои: при этой мысли можно безъ страха думать объ окончаніи своего отпуска. Пусть кровожадные Ирокезы дѣлаютъ и выдумываютъ что имъ угодно: не боюсь я ничего, потому-что совѣсть моя покойна.
Юдиѳь поблѣднѣла какъ полотно, и сдѣлала надъ собою величайшее усиліе, чтобы не обнаружить своего волненія. Больше она не могла говорить, и бесѣду продолжала Гетти:
— И въ томъ и въ другомъ мірѣ, сказала слабоумная дѣвушка: — жестоко, по моему мнѣнію, убивать бѣдныхъ животныхъ безъ всякой нужды. Добрый человѣкъ не отважится на такую жестокость, будь онъ красный или бѣлый, все равно; но вообще безумно думать, будто на томъ свѣтѣ человѣкъ будетъ заниматься ловлей птицъ или звѣрей. Всякій, распространяющій подобное ученіе, долженъ быть волкомъ въ кожѣ ягненка. Я полагаю, Дирслэйеръ, вы вѣдь знаете, что такое ягненокъ?
— Да, Гетти, я знаю ягнятъ, хотя вообще мнѣ приходилось больше имѣть дѣло съ волками, чѣмъ съ овцами. Только, видите ли: волку, по моему мнѣнію, было бы слишкомъ-тепло въ кожѣ ягненка, особенно въ лѣтніе мѣсяцы. Такая куртка не по немъ.
— Лицемѣріе и обманъ хуже всякой теплой куртки для закоснѣлаго грѣшника, возразила Гетти. — Безплотные духи не могутъ ни стрѣлять, ни разставлять капкановъ, потому-что у нихъ нѣтъ житейскихъ нуждъ, которыми обремененъ человѣкъ въ нартоящей жизни. Это вы должны знать, Дирслэйеръ.
— Согласенъ съ вами, добрая Гетти; только на всякій случай прошу васъ не говорить такихъ вещей пріятельницѣ вашей, Вахтѣ, когда вы останетесь съ ней наединѣ. Она, я знаю, забрала себѣ въ голову, что храбрые воины непремѣнно будутъ на томъ свѣтѣ стрѣлять дичь и ловить рыбу.
— Не-уже-ли Вахта можетъ вѣрить такимъ глупостямъ? возразила Гетти. — Никакой Индіецъ не будетъ заниматься охотой послѣ своей смерти.
— Грѣшный Индіецъ, правда: его заставятъ топить печь, варить мясо и чистить оружіе своихъ товарищей; но добродѣтельный и храбрый Индіецъ будетъ ходить на охоту во вѣки вѣковъ. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, думаетъ Вахта.
— А вы какъ думаете о судьбѣ Индійца въ другомъ мірѣ? спросила Юдиѳь.
— Я думаю о другой жизни какъ, христіанинъ, и, стало-быть, не допускаю возможности житейскихъ занятій послѣ смерти. Есть только одинъ Богъ для всѣхъ возможныхъ племенъ и народовъ, и одно безсмертіе для души человѣческой. Могутъ быть, какъ и дѣйствительно бываютъ, различные цвѣта для различныхъ племенъ; но природа у всѣхъ одна и та же. Есть различные таланты, но нѣтъ различныхъ природъ.
— Какую же разницу вы допускаете между талантомъ и природой?
— Вопросъ замысловатый, Юдиѳь, но рѣшить его нетрудно. Природа то же, что сама тварь съ ея желаніями, нуждами, мыслями и чувствованіями, которыя, такъ-сказать, къ ней прирождены. Природа, понимаемая въ этомъ смыслѣ, никогда не можетъ подвергаться рѣшительнымъ перемѣнамъ, хотя, разумѣется, смотря по обстоятельствамъ, она можетъ портиться или улучшаться. Таланты же совсѣмъ напротивъ: ихъ развитіе совершенно зависитъ отъ обстоятельствъ. Такъ, на-примѣръ, городскому человѣку свойственны городскіе таланты, а тому, кто живетъ въ лѣсахъ, лѣсные. Солдатъ отличается талантомъ вести войну; миссіонеръ — талантомъ проповѣди. Всѣ эти дары увеличиваются, укрѣпляются, помогаютъ самой природѣ, и могутъ въ извѣстныхъ случаяхъ служить оправданіемъ нашихъ поступковъ. Но въ сущности дѣла, природа неизмѣнно одна и та же, и въ этомъ смыслѣ человѣкъ въ мундирѣ ничѣмъ не отличается отъ человѣка въ звѣриной колеѣ. Платье производитъ только видимую, случайную перемѣну, но не измѣняетъ существа души, или того, что миссіонеры называютъ человѣческой субстанціей. Но извините, я совсѣмъ забылся: мнѣ вовсе не слѣдовало толковать сегодня о такихъ вещахъ. Войдемте со мной въ ковчегъ, Юдиѳь: мнѣ надобно вамъ сказать кое-что.
Юдиѳь съ удовольствіемъ согласилась на это предложеніе, и послѣдовала за молодымъ охотникомъ въ каюту. Дирслэйеръ взялъ подаренный ему карабинъ, и сѣлъ на скамейку подлѣ Юдиѳи.
— Вы подарили мнѣ это оружіе, Юдиѳь, и я охотно принялъ подарокъ, потому-что дѣвушка не имѣетъ никакой нужды въ карабинѣ. Убійца оленей прославился издавна, и вы справедливо думаете, что слава его можетъ поддерживаться только въ опытныхъ рукахъ.
— Нѣтъ руки опытнѣе вашей, любезный Дирслэйеръ, и я увѣрена, что вы прославите мой подарокъ. Даже Томасъ Гуттеръ рѣдко давалъ промахъ изъ этого оружія; но у васъ оно будетъ…
— Смертью-навѣрнякъ, добавилъ улыбаясь молодой охотникъ. — Былъ я когда-то знакомъ съ охотникомъ бобровъ, называвшимъ свой карабинъ смертью-навѣрнякъ, только онъ слишкомъ хвастался и вралъ иной разъ всякую чепуху. Ну, а насчетъ себя я скажу и не сохвастаю, что вы ни мало не ошиблись, предложивъ мнѣ этотъ подарокъ. Такихъ стрѣлковъ, какъ я, немного на бѣломъ свѣтѣ. Но вотъ въ чемъ дѣло: сколько времени убійца оленей останется въ моихъ рукахъ? Вѣдь вы уже знаете, чего могу я ожидать нынѣшнимъ вечеромъ отъ кровожадныхъ Минговъ. Легко, пожалуй, станется, что убійца оленей потеряетъ своего хозяина.
При этихъ словахъ, Юдиѳь почувствовала смертельную пытку, и едва собралась съ духомъ, произнести свой отвѣтъ:
— Что жь мнѣ дѣлать съ этимъ оружіемъ, если точно свершится съ вами печальная судьба, какъ этого вы ожидаете?
— Объ этомъ-то я и хотѣлъ васъ спросить. Чингачгука вы знаете: онъ, рекомендую вамъ, стрѣлокъ отличный, хотя еще слишкомъ-далекъ отъ совершенства. Притомъ, Чингачгукъ мой другъ, лучшій другъ, и вы понимаете, что я бы очень желалъ передать ему въ наслѣдство убійцу оленей.
— И передайте, если это вамъ нравится, Дирслэйеръ. Карабинъ принадлежитъ вамъ, и вы можете располагать имъ какъ своею собственностію.
— Совѣтовались ли вы съ младшей сестрою объ этомъ дѣлѣ? Отцовскія вещи должны принадлежать ей столько же, какъ и намъ.
— Ну, Дирслэйеръ, если основывать наши права на законѣ, то пожалуй окажется, что мы обѣ не имѣемъ никакихъ правъ на имѣніе Томаса Гуттера, который не былъ нашимъ отцомъ. Имена наши — Юдиѳь и Эсѳирь: фамиліи у васъ нѣтъ.
— Законная форма есть въ вашихъ словахъ, Юдиѳь, но здраваго смысла нѣтъ. По всѣмъ заведеннымъ обычаямъ, имѣніе Томаса Гуттера должно принадлежать вамъ, и никто не посмѣетъ здѣсь оспаривать это наслѣдство. Стало-быть, если Гетти изъявитъ свое согласіе насчетъ вашего подарка, то моя совѣсть будетъ спокойна. Правда, сестрица ваша слабоумна, но это не мѣшаетъ ей имѣть свою волю.
Не отвѣчая ничего, Юдиѳь подошла къ окну каюты и позвала Гетти. Узнавъ, въ чемъ дѣло, слабоумная дѣвушка немедленно объявила, что она со всей охотой отказывается отъ карабина въ пользу Дирслэйера. Молодой охотникъ съ восторгомъ выслушалъ этотъ отвѣтъ, и объявилъ, что намѣренъ сейчасъ же попробовать подаренное оружіе. Взойдя на платформу, онъ отозвалъ Могикана въ сторону и сказалъ, что въ случаѣ своей смерти назначаетъ его наслѣдникомъ знаменитаго карабина.
— Вотъ для тебя новое побужденіе быть какъ-можно-осторожнѣе, Великій-Змѣй, прибавилъ Дирслэйеръ. — Съ этимъ оружіемъ, по моему мнѣнію, можно доставить блистательную побѣду цѣлому племени. Минги надорвутся отъ зависти, а главное, не посмѣютъ подойдти къ деревнѣ, которая владѣетъ такимъ карабиномъ. Подумай объ этомъ, Могиканъ. Вахта, конечно, драгоцѣнна для тебя; но убійца оленей сдѣлается предметомъ уваженія и любви всего твоего племени.
— Всякій карабинъ хорошъ, и этотъ не лучше другихъ, отвѣчалъ по-англійски Чингачгукъ, обиженный немного тѣмъ, что его возлюбленную поставили въ уровень съ огнестрѣльнымъ оружіемъ. — Всѣ они изъ дерева и желѣза, и всѣ убиваютъ. Женщина дорога для сердца; карабинъ годенъ только для стрѣльбы.
— Но чѣмъ же. будетъ человѣкъ въ лѣсу, если нѣтъ съ нимъ огнестрѣльнаго оружія? Ему останется только вязать вѣники, плести корзинки или вспахивать землю; но никогда не узнаетъ онъ всей сладости медвѣжьяго окорока или дичины. Время, однакожь, идетъ, и меня забираетъ охота попробовать этотъ чудный карабинъ. Возьми ты свое ружье, а я буду стрѣлять изъ убійцы оленей, стрѣлять небрежно, почти не прицѣливаясь, чтобъ лучше извѣдать его тайныя свойства.
Это предложеніе, дававшее новый оборотъ печальнымъ мыслямъ, было принято съ восторгомъ, и обѣ сестры немедленно принесли все огнестрѣльное оружіе. Гуттеровъ арсеналъ былъ довольно-исправенъ, и почти всѣ ружья были заряжены.
— Начнемъ же, Великій-Змѣй, сказалъ Дирслэйеръ, обрадовавшійся случаю еще разъ показать свою необыкновенную ловкость. — Сперва мы перепробуемъ обыкновенныя ружья, а тамъ дойдетъ дѣло и до убійцы оленей. Въ птицахъ недостатка нѣтъ: однѣ, видишь ты, плаваютъ по озеру, другія порхаютъ надъ нашими головами. Выбирай любую. Не хочешь ли вотъ попробовать въ этого рыболова?
Чингачгукъ-прицѣлился, выстрѣлилъ и далъ промахъ. Молодой охотникъ улыбнулся и тутъ же выстрѣлилъ самъ: пуля пробила насквозь грудь рыболова, и онъ за-мертво упалъ на поверхность воды.
— Ну, еще не велика вещь застрѣлить эту птицу, сказалъ Дирслэйеръ, какъ-будто опасаясь, чтобъ не сочли его самохваломъ. — Змѣй, конечно, не будетъ досадовать на меня. Помнишь ли ты, Могиканъ, тотъ день, когда сдѣлалъ ты такой же промахъ по дикому гусю, а я, между-тѣмъ, застрѣлилъ его, почти не прицѣливаясь? Всѣ эти штуки, разумѣется, ни-почемъ между друзьями. Но вотъ еще чудесная птица, годная на жаркое. Немного къ сѣверу, Могиканъ.
То была большая, черная утка, величаво плывшая по водѣ. Въ эту эпоху глубокаго спокойствія, еще не нарушеннаго человѣкомъ, всѣ маленькія озера въ нью-йоркской области служили мѣстомъ свиданія для перелетныхъ водяныхъ птицъ, и Глиммергласъ время-отъ-времени наполнялся цѣлыми стадами дикихъ утокъ и гусей. Въ настоящую минуту, сотни птицъ спали на водѣ или омывали свои перья, и утка, на которую указалъ Дирслэйеръ, служила самою лучшею мишенью. Чингачгукъ, не сказавъ ни слова, принялся за дѣло. На этотъ разъ ему удалось пробить крыло, и подстрѣленная птица понеслась по водѣ, удаляясь отъ своихъ враговъ.
— Надобно прекратить ея страданія, сказалъ Дирслэйеръ: — мой глазъ и рука авось окажутъ ей эту услугу.
И роковая пуля отдѣлила голову отъ шеи съ такимъ совершенствомъ, какъ-будто перерѣзали ее ножомъ. Вахта, обрадованная прежде успѣхомъ своего возлюбленнаго, сдѣлала недовольную мину, когда увидѣла превосходство его друга. Напротивъ, могиканскій шейхъ радостно вскрикнулъ, и не скрылъ своего удивленія къ великодушному сопернику.
— Не думай о своей Вахтѣ, Чингачгукъ, сказалъ Дирслэйеръ съ веселой улыбкой. — Ея нахмуренныя брови не могутъ ни убить, ни оживить, ни утопить. Разумѣется, въ порядкѣ вещей, если жена раздѣляетъ побѣду или пораженіе своего мужа, а вы вѣдь ужь почти мужъ и жена. Но вотъ еще славная птица прямо надъ нашими головами.
То былъ орелъ изъ породы тѣхъ, которые питаются рыбой. Онъ вился въ эту минуту высоко надъ замкомъ, выжидая случая броситься на добычу. Чингачгукъ молча взялъ другое ружье, прицѣлился, выстрѣлилъ, и опять далъ промахъ; но и Дирслэйеръ на этотъ разъ не былъ счастливѣе своего друга.
— Кажется, я выхватилъ у него нѣсколько перьевъ, сказалъ онъ: — но кровь его цѣла, и этимъ старымъ ружьёмъ не выцѣдить ея. Юдиѳь, дайтё мнѣ убійцу оленей: наступила пора испробовать его славу.
Послѣдовало общее движеніе. Чингачгукъ измѣрилъ глазами пространство, и утвердительно сказалъ, что невозможно подстрѣлить на такой высотѣ.
— А вотъ увидимъ, сказалъ Дирслэйеръ, принимая поданное ружье. — Можетъ-быть, убійца оленей сдѣлается въ моихъ рукахъ убійцей орловъ. Улучивъ удобное мгновеніе, Дирслэйеръ прицѣлился съ большимъ стараніемъ, и когда раздался ружейный залпъ, орелъ, барахтаясь въ воздухѣ, медленно началъ опускаться на землю, и наконецъ упалъ, какъ безжизненная масса, на паромъ ковчега. Поднявъ его, увидѣли, что пуля пробила ему грудь.
V.
править|
Нечувствительная болѣе, чѣмъ мраморъ, она облокотилась своею грудью на двѣ каменныя доски, поставленныя передъ нею. Здѣсь, въ этой груди, заснулъ безпристрастный судья, обличитель зла, строгій каратель неправды и порока. Гдѣ тотъ смертный, чье сердце не трепещетъ при взглядѣ на страшную скрижаль, въ которой грознымъ перстомъ начертаны дѣла нашей жизни? Джильсъ Флетчеръ.
|
— О, какъ необдуманно мы поступили, Чингачгукъ! воскликнулъ Дирслэйеръ въ ту пору, какъ Могиканъ поднималъ за крылья огромную птицу, которой умирающій взоръ съ отчаяніемъ обращенъ былъ на безжалостныхъ враговъ. — Какое зло сдѣлалъ намъ этотъ благородный орелъ, разсѣкавшій съ такою смѣлостію безпредѣльное воздушное пространство! И мы убили его какъ злыя дѣти по одному непростительному тщеславію, убили для того единственно, чтобъ доказать свою удаль. Дѣло рѣшеное: сейчасъ же отправляюсь въ ирокезскій лагерь, и пусть кровожадные Минги напомнятъ мнѣ въ торжественную минуту, что жизнь дорога для всѣхъ твореній Божіихъ. Возьмите, Юдиѳь, назадъ убійцу оленей, и передайте его достойнѣйшему. Мой часъ пробилъ.
— Никого нѣтъ достойнѣе васъ, Дирслэйеръ, съ живостію отвѣчала Юдиѳь. — Этотъ карабинъ, по всѣмъ правамъ, можетъ только принадлежать вамъ.
— Вы правы, если брать въ разсчетъ мою ловкость; но я не научился еще употреблять ее во благо, и вамъ, нужно до извѣстной поры приберечь убійцу. Благородный орелъ, томимый предсмертной мукой, можетъ и долженъ внушить спасительныя мысли человѣку, который и самъ обреченъ судьбою на такую же участь. О, чего бы я не сдѣлалъ, чтобъ возвратить жизнь этому творенію!
Этотъ взрывъ внезапнаго раскаянія чрезвычайно изумилъ всѣхъ слушателей, еще не переставшихъ удивляться искусству ловкаго стрѣлка. Могиканъ поспѣшилъ прекратить страданія орла, отрѣзавъ ему голову большимъ ножемъ:
— Однимъ зломъ меньше, Чингачгукъ, продолжалъ Дирслэйеръ: — но не забудь, что у этой птицы остались теперь беззащитные птенцы, безъ пищи. Еслибъ въ эту минуту честное слово не принуждало меня возвратиться къ Мингамъ на вѣрную смерть, я бы непремѣнно отъискалъ орлиное гнѣздо, хотя бы, привелось для этого цѣлый мѣсяцъ лазить по деревьямъ.
— Эти слова дѣлаютъ вамъ честь, Дирслэйеръ, замѣтила Гетти: — и я очень-рада, что вы раскаиваетесь въ безполезномъ убійствѣ. Богъ проститъ васъ. Жестоко и грѣшно убивать невинное созданіе.
— Правда ваша, добрая Гетти, и я это особенно чувствую теперь, когда сочтены минуты моей собственной жизни.
Затѣмъ молодой охотникъ съ печальнымъ видомъ вышелъ изъ ковчега, и молча сѣлъ на платформѣ. Солнце уже достигло извѣстной высоты, и это обстоятельство заставило его подумать о приготовленіи къ отъѣзду. Замѣтивъ намѣреніе своего друга, Могиканъ и Вахта поспѣшили устроить для него лодку. Послѣ такихъ приготовленій, все общество опять выступило на платформу.
— Насталъ часъ разлуки, сказалъ Дирслэйеръ, когда всѣ сгруппировались вокругъ него: — и я долженъ оставить моихъ лучшихъ друзей. Часто я думалъ, что бываютъ минуты, когда наши слова производятъ на душу особенно-глубокое впечатлѣніе, неизгладимое во всю жизнь, и вотъ почему въ настоящій часъ я хотѣлъ бы каждому изъ васъ предложить душеспасительный совѣтъ, вѣроятно, послѣдній въ моей жизни, если взять въ разсчетъ кровожадность Минговъ. Къ вамъ прежде всего обращаюсь, беззащитныя сироты: пойдемте со мною въ ковчегъ.
Чингачгукъ и Вахта остались на платформѣ; обѣ сестры послѣдовали за охотникомъ. Взглядъ Дирслэйера вызвалъ Юдиѳь на объясненіе.
— Гетти можетъ выслушать ваши наставленія на берегу, сказала она торопливо: — я хочу, чтобъ она отправилась вмѣстѣ съ вами.
— Будетъ ли это благоразумно, Юдиѳь? Я знаю, что краснокожіе вообще не обижаютъ слабоумныхъ, и вообще оказываютъ имъ всякое покровительство; но если теперь взять въ разсчетъ ихъ остервенѣніе и жажду мщенія, навѣрное нельзя сказать, что можетъ изъ этого выйдти. Притомъ… притомъ…
— Что вы хотите сказать, Дирслэйеръ? спросила Юдиѳь, разстроганная до глубины души.
— Могутъ притомъ случится такія вещи, которыхъ лучше не видать молодой дѣвушкѣ. Нѣтъ нужды, что у сестрицы вашей слабый умъ и слабая память: все же ей не годится быть свидѣтельницею жестокой пытки. Нѣтъ, ужь лучше, я поѣду одинъ, а Гетти останется при васъ.
— Ничего не бойтесь за меня, Дирслэйеръ, сказала Гетти: — Ирокезы меня не тронутъ, потому-что я слабоумна, и въ-добавокъ, я понесу съ собою библію. Чудное дѣло., Юдиѳь: всѣ вообще люди, Делоэры и Минги, благоговѣютъ передъ библіей.
— Я убѣждена, Гетти, что тебѣ дѣйствительно нечего бояться, сказала Юдиѳь: — и вотъ почему мнѣ хочется, чгобъ ты непремѣнно отправилась въ ирокезскій лагерь съ нашимъ другомъ. Это не повредитъ никому, и легко станется, что твое присутствіе будетъ полезно для Дирслэйера.
— Пусть будетъ такъ, какъ вы желаете, Юдиѳь: не станемъ объ этомъ спорить. Ступайте же, Гетти, готовьтесь къ отъѣзду, и дожидайтесь меня въ лодкѣ: мнѣ надобно поговорить съ вашею сестрою.
Оставшись одни, Юдиѳь и Дирслэйръ молчали, пока Гетти совсѣмъ не выбралась изъ ковчега. Затѣмъ Дирслэйеръ, не обнаруживая никакихъ очевидныхъ признаковъ внутренняго волненія, началъ такимъ образомъ:
— Не вдругъ, конечно, забываются слова умирающаго друга, любезная Юдиѳь, и потому я желалъ бы поговорить съ полною откровенностію, какъ родной вашъ братъ. Прежде всего я намѣренъ обезпечить ваше спокойствіе отъ вашихъ враговъ. Ихъ у васъ два, и они всюду слѣдуетъ по пятамъ вашей жизни. Первый врагъ вашъ — красота, иногда опасная для молодой дѣвушки болѣе всякаго Минга. Берегитесь, и будьте внимательны къ самой-себѣ, иначе языкъ низкаго льстеца отравить вашу будущность однажды-навсегда. Припоминайте какъ-можно-чаще, что красота можетъ растопиться какъ снѣгъ, и уже никогда не воротится въ другой разъ. Времена года смѣняются одно другимъ, природа умираетъ и вновь оживаетъ; но не суждено возобновляться исчезнувшей красотѣ. Господь Богъ даруетъ ее только на время молодому человѣку ко вреду его или ко благу, смотря потому, какъ самъ онъ съумѣётъ воспользоваться этимъ даромъ. Немного на бѣломъ свѣтѣ дѣвицъ прекраснѣе васъ, и вы, на мои глаза, очаровательны въ полномъ смыслѣ слова. Будьте же внимательны къ этому врагу, потому-что красота, безъ всякаго сомнѣнія, самый опасный врагъ для молодой дѣвушки, если она неблагоразумна. Это говоритъ вамъ человѣкъ, поставленный одной ногою на край собственной могилы.
— Понимаю васъ, Дирслэйеръ, и надѣюсь, что вполнѣ воспользуюсь вашимъ совѣтомъ, отвѣчала молодая дѣвушка съ такою скромностію, которая, нѣсколько изумила ея собесѣдника. — Но вы сказали только объ одномъ врагѣ: кто же мой другой врагъ?
— Другой гораздо-менѣе опасенъ, и, вѣроятно, будетъ легко побѣжденъ вашимъ разсудкомъ. Но такъ какъ я уже заговорилъ объ этомъ предметъ, то надобно мнѣ окончить свою мысль. Первый врагъ, вашъ, какъ я сказалъ, ваша необыкновенная красота; второй состоитъ собственно въ томъ, что вы сами слишкомъ-хорошо понимаете это преимущество, дарованное вамъ отъ Бога. Опасность со стороны перваго врага значительно будетъ увеличена, если…
Рыданія Юдиѳи прекратили этотъ потокъ душевныхъ изліяніи. Дирслэйеръ испугался.
— Простите меня, Юдиѳь, сказалъ онъ: — у меня были добрыя намѣренія, и. я вовсе не хотѣлъ до такой степени растрогать вашу чувствительность. Вотъ такъ-то и всегда бываетъ съ дружбой! Либо не доскажешь чего-нибудь, либо уже слишкомъ перескажешь. Все-таки я радъ, однакожь, что далъ вамъ этотъ душеспасительный совѣтъ, и вы не имѣете права сѣтовать на человѣка, котораго ожидаетъ неминуемая пытка.
Юдиѳь перестала плакать, и лицо ея въ эту минуту просіяло такою обворожительною прелестію, что Дирслэйеръ смотрѣлъ на нее съ невольнымъ восторгомъ.
— Довольно, Дирслэйеръ, сказала она: — я воспользуюсь вашимъ урокомъ, и не забуду ни одного, вашего слова. Прощайте, почтенный другъ. Благослови васъ Богъ!
И съ этими словами, пожавъ руку молодому охотнику, она удалилась въ замокъ. Ея мѣсто заступила теперь Вахта.
— Ты очень-хорошо знаешь природу краснокожихъ, молодая дѣвушка, сказалъ Дирслэйеръ, когда Вахта приблизилась къ нему робко и съ покорнымъ видомъ: — и, стало-быть, легко поймешь, что другъ твоего жениха, по всей вѣроятности, бесѣдуетъ съ тобой въ послѣдній разъ. Немногое я имѣю сказать, но это немногое происходитъ отъ-того, что я слишкомъ-долго жилъ въ твоемъ народѣ, и ознакомился вполнѣ съ его обычаями. Женщина ведетъ трудную жизнь во всѣхъ странахъ, но судьба ея между краснокожими гораздо-бѣдственнѣе, чѣмъ между бѣлыми людьми. Смотри же, Вахта: никогда не жалуйся на горькую участь, и будь покорна волѣ своего супруга. Впрочемъ, я увѣренъ, Чингачгукъ едва-ли способенъ сдѣлаться тираномъ любимой женщины; но если, паче чаянія, облако покроетъ вашу хату, будь смиренна, терпѣлива, и помни, что за ненастьемъ слѣдуетъ ведро.
— Блѣднолицый братъ мой очень-уменъ. Вахта сохранитъ въ своемъ сердцѣ его премудрыя слова.
— Это очень-благоразумно съ твоей стороны, любезная Вахта. Слушайся всегда добрыхъ совѣтовъ, и веди себя какъ разсудительная женщина. Желаю тебѣ счастія отъ всей души. Ступай съ Богомъ, и пошли ко мнѣ своего жениха.
Вахта не пролила ни одной-слезы, оставя своего друга; но въ глазахъ ея сверкала твердая рѣшимость женщины, составлявшая поразительный контрастъ съ дѣвическою скромностію. Черезъ минуту явился Чингачгукъ.
— Сюда, Великій-Змѣй, дальше отъ слабыхъ женщинъ, сказалъ Дирслэйеръ: — то, что я намѣренъ тебѣ сказать, не должно доходить до женскаго слуха. Ты слишкомъ-хорошо понимаешь значеніе отпуска и характеръ Минговъ, и, стало-быть, можешь судить о послѣдствіяхъ моего возвращенія въ ихъ лагерь. Не распространяясь покамѣстъ на-счетъ этого предмета, я желаю поговорить съ тобой о Вахтѣ и о томъ, какъ вообще краснокожіе обходятся съ женами. Я думаю, сама природа относительно васъ распорядилась такимъ-образомъ, что женщины должны работать, а мужчины ходить на охоту; но надобно соблюдать умѣренность во всемъ. Вахта изъ хорошей породы и такъ слаба, что не можетъ работать наравнѣ съ обыкновенной бабой. Мужчина съ твоими средствами и значеніемъ въ народѣ никогда не будетъ имѣть нужды въ кускѣ хлѣба: стало-быть, нѣтъ никакой надобности посылать жену на полевыя работы. Я, съ своей стороны, тоже не нищій, это тебѣ извѣстно: пусть Вахта будетъ наслѣдницею всего моего имѣнія, если къ концу лѣта я не ворочусь домой. Мои кожи, выдѣланныя и невыдѣланныя, оружія и выбойки могутъ оставаться въ полномъ ея распоряженіи. Это наслѣдство, по моимъ разсчетамъ, должно освободить ее отъ всякой тяжелой работы, по-крайней-мѣрѣ на долгое время. О взаимной любви, я полагаю, говорить не слѣдуетъ, потому-что вы и безъ того любите другъ друга. При всемъ томъ, не. лишнимъ считаю замѣтить, что на ласковыя рѣчи ты не долженъ скупиться. Знаю очень-хорошо, что краснорѣчіе твое льется обильнымъ потокомъ на совѣтѣ шейховъ; но могутъ быть минуты, когда языкъ безмолвствуетъ въ родной семьѣ: остерегайся такихъ минутъ и помни, что радушная бесѣда всего болѣе содѣйствуетъ къ водворенію спокойствія и мира.
— Уши мои отверсты, съ важностію отвѣчалъ Могиканъ: — слова брата моего запали глубоко на самое дна моей души. Пусть братъ мой продолжаетъ свою премудрую рѣчь: пѣснь королька лѣсовъ и дружескій голосъ никого не утомляютъ.
— Да, мнѣ нужно еще поговорить съ тобой, и, какъ истинный другъ, тыне долженъ сѣтовать, что рѣчь моя склонится на меня самого. Почти достовѣрно, что къ концу этого дня я буду прахомъ: не желаю похоронъ, но если, паче чаянія, отъишутъ останки моихъ костей, собери ихъ, любезный другъ, и предай землѣ по обычаю людей, бѣлой породы.
— Все это будетъ сдѣлано, какъ желаетъ братъ мой. Пусть онъ выгрузитъ на мое сердце и остальную тяжесть съ своей души.
— Но на моей душѣ легко, Великій-Змѣй, и совѣсть моя спокойна. Безъ страха и смущенія готовъ я встрѣтить смертный часъ, потому-что знаю: не все для человѣка кончается съ земною жизнью. Миссіонеры увѣряютъ даже, что и тѣло ваше воскреснетъ нѣкогда, чтобъ соединиться опять съ безсмертною душою, и какъ бѣлый человѣкъ, я обязанъ вѣрить миссіонерамъ. Случалось мнѣ во время моихъ похожденій часто предаваться такъ-называемому созерцанію. Въ эти минуты, душа обыкновенно бываетъ дѣятельна до чрезвычайности, хотя тѣло немоществуетъ. Горная вершина, откуда на далекое пространство можно видѣть небо и землю, есть, по моему мнѣнію, самое лучшее мѣсто для составленія правильнаго понятія о могуществѣ Маниту и о человѣческомъ безсиліи. Въ эти-то минуты всего яснѣе представлялъ я безсмертіе своей души. Но трудно мнѣ вообразить, что особый рай долженъ быть для краснокожихъ, и совсѣмъ особый для бѣлыхъ людей.
— Развѣ миссіонеры такъ заставляютъ думать моихъ бѣлыхъ братій? спросилъ Чингачгукъ съ озабоченнымъ видомъ. — Делоэры, напротивъ, вѣрятъ, что добродѣтельные люди всѣхъ племенъ и народовъ будутъ въ одномъ и томъ же раю. стрѣлять дичь и охотиться за звѣрьми.
— Да, Чингачгукъ, у каждаго народа свои собственныя понятія о жизни по ту сторону гроба. Думать надобно, что послѣ смерти духъ нашъ, освобожденный отъ грѣшной плоти, получить ясное представленіе объ этихъ вещахъ, и человѣкъ достигнетъ тогда полной возможности разгадать тайну своего безсмертія. Довольно, однакожь, пора окончить эту бесѣду. Гетти ждетъ меня въ лодкѣ, и срокъ моего отпуска кончился. Прощай, Могиканъ: вотъ тебѣ моя рука.
Чингачгукъ взялъ поданную ему руку и пожалъ ее со всею горячностію дружбы; но тутъ же принялъ глубокомысленный видъ, и приготовился на прощаньи выдержать свой характеръ равнодушнаго философа. Однакожь, какая-то тайна выражалась на его угрюмомъ челѣ; но Дирслэйеръ не хотѣлъ болѣе развѣдывать.
— Благослови тебя Богъ, Великій-Змѣй! воскликнулъ онъ, пересаживаясь въ лодку. — Твой Маниту и мой христіанскій Богъ одни только вѣдаютъ, суждено ли намъ увидѣться на этомъ свѣтѣ.
Чингачгукъ сдѣлалъ рукою прощальный жестъ, и, закрывъ свою голову легкимъ покрываломъ, удалился медленными шагами въ ковчегъ, чтобъ погоревать наединѣ о судьбѣ своего друга. Дирслэйеръ, между-тѣмъ, уже не говорилъ ничего до-тѣхъ-поръ, пока лодка не совершила половины своего пути. Гетти первая прервала молчаніе.
— Зачѣмъ вы возвращаетесь къ Гуронамъ, Дирслэйеръ? спросила она кроткимъ и мелодическимъ голосомъ. — Мнѣ бояться нечего, потому-что я слабоумна; а вѣдь вы, Дирслэйеръ, очень — умны, почти такъ же, какъ Генрихъ Марчъ, или даже болѣе, если вѣрить Юдиѳи.
— Прежде, чѣмъ мы выйдемъ на берегъ, Гетти, началъ Дирслэйеръ, бросивъ, весла: — я считаю необходимымъ сказать вамъ нѣсколько словъ о такихъ предметахъ, которые собственно касаются вашихъ интересовъ. Вы очень-слабоумны, это правда; но все же есть въ васъ нѣкоторая снаровка, похожая на проблескъ мысли, и при случаѣ, вами даже можно пользоваться какъ орудіемъ для военныхъ хитростей. Нехорошо хитрить безъ всякой нужды; но какъ-скоро дѣло идетъ о побѣдѣ надъ краснокожими, хитрость позволительна. Путешествіе мое въ этомъ мірѣ было слишкомъ-кратковременно, и теперь приближается къ концу; но это не мѣшаетъ мнѣ видѣть, что воинъ не всегда принужденъ пролагать свой путь черезъ тернія и волчцы. Есть своя хорошая сторона и на военной стезѣ.
— Почему же вы думаете, Дирслэйеръ, что ваша военная стезя, какъ вы ее называете, уже приближается къ концу?
— Потому-что окончился срокъ моего отпуска, добрая Гетти. — Свершится вмѣстѣ съ отпускомъ и та чреда, черезъ которую проходитъ всякій смертный, одинъ позже, другой раньше.
— Говорите яснѣе, Дирслэйеръ: вы забыли, что я слабоумна,
— Ну, такъ слушайте же: я открою вамъ всю истину. Вамъ извѣстно, что я въ плѣну у Гуроновъ, а плѣнники не всегда дѣлаютъ то, что имъ угодно.
— Но какой же вы плѣнникъ, если разъѣзжаете со мной по озеру, въ лодкѣ моего отца, тогда-какъ Гуроны далеко отъ насъ, въ густомъ лѣсу? Я вамъ не вѣрю, Дирслэйеръ.
— Нѣтъ, добрая Гетти, вы должны мнѣ вѣрить, и еслибъ вы не были слабоумны, то увидѣли бы, что я связанъ по рукамъ и по ногамъ.
— О, какое несчастіе для человѣка быть слабоумнымъ! Я васъ рѣшительно не понимаю, и хотя смотрю во всѣ глаза, но никакъ не могу видѣть, гдѣ ваши руки и ноги связаны. Растолкуйте мнѣ по-крайней-мѣрѣ, чѣмъ вы связаны.
— Своимъ отпускомъ, Гетти. Это такія путы, которыя стягиваютъ крѣпче всякихъ цѣпей и веревокъ.
— Странно, никогда я не видала такой вещи.
— И не увидите, потому-что отпускъ, собственно говоря, связываетъ волю человѣка. Знаете ли вы, что такое обѣщаніе?
— Очень знаю. Обѣщаніемъ называется данное слово исполнить какую-нибудь вещь. Матушка мнѣ всегда говорила, что честный человѣкъ обязанъ исполнять свои обѣщанія.
— Матушка ваша добродѣтельная женщина во многихъ отношеніяхъ, хотя, конечно, были въ ней нѣкоторыя слабыя стороны, несообразныя съ ея достоинствомъ. Ну, такъ вотъ видите ли, отпускъ есть не что иное, какъ обѣщаніе, которое честный человѣкъ обязанъ исполнить. Я попался въ руки Минговъ, и они позволили мнѣ повидаться съ моими пріятелями, связавъ меня честнымъ словомъ возвратиться къ нимъ по истеченіи срока для того, чтобъ вытерпѣть пытку, которая для меня назначена. Они озлоблены противъ меня за убійство одного изъ ихъ храбрыхъ воиновъ, за похищеніе Вахты, и за всѣ тѣ убійства, которыя произвели въ ихъ станѣ Марчъ и Гуттеръ. За все это они будутъ меня мучить, и разумѣется, измучатъ до смерти. Теперь, конечно, вы понимаете мое положеніе.
— А почему убѣждены вы, что Гуроны непремѣнно будутъ васъ пытать? Они такіе же люди, какъ мы съ вами, и я не замѣтила въ нихъ особенной кровожадности.
— И не могли замѣтить, потому-что они вообще уважаютъ въ человѣкѣ слабый умъ; но я совсѣмъ не то, что вы, добрая Гетти. Я отправилъ на тотъ свѣтъ самаго храбраго изъ ихъ солдатъ, и уже по одному этому все ихъ племя проникнуто противъ меня сильнѣйшею злостью.. Нечего мнѣ ожидать пощады, и я съ своей стороны готовъ на всякую пытку. Жаль только, что это бѣдствіе постигло меня слишкомъ-рано, прежде, чѣмъ я ознакомился съ военнымъ искусствомъ.
— Да увѣряю васъ, что Гуроны не сдѣлаютъ вамъ никакого зла, вскричала Гетти съ запальчивостію. — Я буду читать имъ Библію, и надѣюсь смягчить ихъ жестокія сердца. Не-ужь-то вы думаете, что я провожаю васъ затѣмъ, чтобъ смотрѣть на ваши пытки?
— Совсѣмъ нѣтъ, добрая Гетти. Напротивъ, я надѣюсь, что въ ту пору, какъ станутъ сдирать съ меня кожу, вы уберетесь подальше, чтобъ не быть свидѣтельницею моихъ мученій. Но пока довольно объ этомъ: я остановился собственно для того, чтобъ передъ своею смертью дать самимъ вамъ спасительные совѣты, необходимые для вашей жизни.
— Что жь вы намѣрены сказать, Дирслэйеръ? это должно быть любопытно. Послѣ матушкиной кончины еще никто не давалъ мнѣ совѣтовъ.
— Тѣмъ хуже, бѣдное дитя, тѣмъ хуже. При своемъ слабомъ умѣ, вы больше всякой другой дѣвушки нуждаетесь въ назидательномъ совѣтѣ, иначе не избѣжать вамъ коварства и сѣтей развращеннаго міра. Я полагаю, что вы еще не забыли Генриха Марча?
— Какъ же маѣ его забыть, когда онъ оставилъ насъ только-что въ прошлую ночь? Вы должны знать, что друзья долго удерживаются въ нашей памяти, а Генрихъ Марчъ былъ нашимъ другомъ. По какому поводу вы объ немъ заговорили? Если по поводу моей старшей сестры, то я могу васъ увѣрить, Дирслэйеръ, что Юдиѳь никогда не выйдетъ за Генриха Марча.
— Ну, вотъ, хорошо, что вы сами коснулись этого пункта, моя добрая Гетти. Вѣроятно, вамъ извѣстно, что молодые люди обыкновенно привязываются другъ къ другу, какъ-скоро они различныхъ половъ. Дѣвушка чувствуетъ сердечное влеченіе къ мужчинѣ, а мужчина къ дѣвушкѣ, это въ порядкѣ вещей. Вы еще слишкомъ-молоды, и притомъ слабоумны; поэтому, путь вашей жизни слишкомъ опасенъ, особенно, если взять въ разсчетъ, что у васъ нѣтъ ни матери, ни отца. Берегитесь, Гетти, молодыхъ мужчинъ.
— Зачѣмъ? Съ какой стороны мужчины могутъ быть для меня опасны? Они наши ближніе, а Библія повелѣваетъ любить не только ближнихъ, но и враговъ. Какъ, вы этого не знаете?
— Знаю, добрая Гетти, но не объ этой любви идетъ рѣчь въ Библіи. Отвѣчайте мнѣ вотъ на какой вопросъ: чувствуете ли вы въ себѣ способность исполнять обязанности супруги и матери?
— Такихъ вопросовъ, Дирслэйеръ, не предлагаютъ молодой дѣвушкѣ, и я не намѣрена вамъ отвѣчать. Говорите лучше что-нибудь о Генрихѣ Марчѣ, но только, прошу васъ, не отзывайтесь о немъ дурно.
— Я и не намѣренъ дѣлать о немъ дурныхъ отзывовъ, тѣмъ болѣе, что онъ вообще не злой человѣкъ. Знаете ли вы, что онъ безъ ума влюбленъ въ сестрицу вашу, Юдиѳь?
— Знаю: что жь изъ этого? Юдиѳь красавица, это всѣмъ извѣстно, и Гэрри говорилъ мнѣ тысячу разъ, что хочетъ на ней жениться. Только этому не бывать никогда, потому-что Юдиѳь его не любитъ: она влюблена въ другаго мужчину, и часто говоритъ о немъ во снѣ. Но я не скажу вамъ имени этого мужчины, хотя бы вы осыпали меня грудами золота и всѣми сокровищами короля Георга.
— Можете беречь про себя этотъ секретъ сколько вамъ угодно, добрая Гетти. Да и къ чему мнѣ знать чужія тайны, какъ скоро одна моя нога уже стоитъ на краю могилы? Впрочемъ, ни голова, ни сердце не могутъ отвѣчать за то, что лепечетъ языкъ во снѣ.
— Согласитесь, однакожь, Дирслэйеръ, вѣдь это очень-странно, что Юдиѳь не любитъ Генриха Марча. Онъ молодъ, расторопенъ, храбръ, отваженъ, и совершенно такой же красавецъ, какъ она сама. Батюшка всегда говорилъ, что изъ нихъ могла бы выйдти прекрасная пара, хотя матери моей онъ не нравился такъ же, какъ Юдиѳи.
— Всего этого нельзя вамъ растолковать, бѣдная Гетти, потому-что умъ вашъ неспособенъ проникать въ глубину вещей. Оставимъ этотъ разговоръ. Солнце уже высоко, и срокъ мой кончился. Берите весла и поѣдемъ къ берегу.
— Извольте, я готова. Непонятно только, почему вы не хотите растолковать мнѣ вещей, которыя, повидимому, довольно-просты.
Лодка быстро побѣжала къ мысу, на которомъ, по предположенію Дирслэйера, дожидались его Ирокезы. Онъ уже опасался, что не пріѣдетъ къ сроку; но Гетти, видя его нетерпѣніе, принялась помогать ему съ такимъ усердіемъ, что легкій челнокъ подъѣхалъ къ берегу еще слишкомъ-рано. Этимъ временемъ Дирслэйеръ воспользовался опять, чтобъ предложить молодой дѣвушкѣ нѣсколько совѣтовъ, необходимыхъ, по его мнѣнію, для спокойствія ея жизни. Гетти слушала внимательно, но слабоуміе мѣшало ей оцѣнить вполнѣ добрыя намѣренія молодаго человѣка.
VI.
править|
Много въ этотъ день было для тебя хлопотъ, о, смерть, и между-тѣмъ на половину не кончена твоя работа! Тѣсно твоимъ жертвамъ около воротъ подземнаго ада, и вотъ, на закатѣ солнца, еще и еще десятки тысячъ духовъ, не думавшихъ разстаться съ тѣлеснымъ жилищемъ на землѣ, должны вновь осаждать печальную обитель вѣчнаго мрака! Сути.
|
Человѣкъ, совершенно-знакомый съ ходомъ небеснаго свѣтила, могъ бы замѣтить, что оставалось до полудня еще минуты двѣ или три, когда Дирслэйеръ высадился на берегъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ Гуроны расположились своимъ лагеремъ, почти насупротивъ замка. Лагерь этотъ уже описанъ въ своемъ мѣстѣ, и теперь вся разница состояла только въ томъ, что поверхность почвы въ этомъ мѣстѣ была гораздо-ровнѣе, и не такъ лѣсиста. Отъ этихъ двухъ обстоятельствъ мѣстность была чрезвычайно-удобна для кочевья, такъ-какъ пространство между вѣтвями имѣло нѣкоторое сходство съ зеленымъ ковромъ, прикрытымъ сверху широкими листьями деревъ. Здѣсь, на этой лужайкѣ, образованной природою, часто назначались сходки охотниковъ и дикарей, бродившихъ съ своими капканами и ружьями для звѣриной ловли. Закраины озера тутъ не были загромождены густымъ кустарникомъ, и тотчасъ же при выходѣ на берегъ глазъ удобно могъ обнять однимъ взглядомъ почти все пространство мыса.
Гуроны были несогласны въ своихъ мнѣніяхъ на-счетъ возвращенія ихъ плѣнника. Многіе положительно утверждали, что блѣднолицый никакъ не согласится идти на добровольную пытку, между-тѣмъ, какъ нѣкоторые изъ старѣйшинъ ожидали совсѣмъ другаго поведенія отъ человѣка, который обнаружилъ столько хладнокровія, мужества и прямодушія. Большинство въ свое время согласилось на отпускъ плѣнника не столько затѣмъ, чтобъ видѣть его возвращеніе, сколько затѣмъ, чтобъ имѣть случай упрекнуть Делоэровъ въ вѣроломствѣ человѣка, проживавшаго въ ихъ деревняхъ. Придавая особую торжественность этому случаю, они, за часъ до полудня, собрали въ одну группу всѣхъ молодыхъ людей, разсыльныхъ и шпіоновъ, такъ же какъ женщинъ и дѣтей, которые вмѣстѣ должны были засвидѣтельствовать предполагаемое вѣроломство. Замокъ съ этого мѣста былъ открытъ, и можно было видѣть все, что происходило вокругъ него: стало-быть, никто не опасался, что Гэрри, Чингачгукъ и молодыя дѣвушки ускользнутъ тайкомъ, На всякій случай изготовили плотъ, чтобъ сдѣлать нападеніе на замокъ или на ковчегъ, смотря потому, какъ потребуютъ обстоятельства. Шейхи начинали думать, что было опасно оставаться здѣсь долѣе слѣдующей ночи: только бы развязаться съ Дирслэйеромъ, и потомъ назадъ, въ Канаду, на берега озера Онтаріо.
Все ожидало, и все безмолвствовало, когда Дирслэйеръ приближался. Шейхи засѣдали на пнѣ свалившагося дерева; по правую сторону ихъ стояли вооруженные солдаты; по лѣвую — женщины и дѣти; въ центрѣ передъ ними находилось значительное пространство, обсаженное деревьями, гдѣ, однакожь, не было ни густыхъ кустарниковъ, ни хвороста. Зеленая арка, образованная верхними вѣтвями, полуосвѣщенная солнечнымъ, лучомъ, пробивавшимся изъ-за листьевъ, набрасывала легкую тѣнь на это мѣсто. Подобная сцена, по моему мнѣнію, должна была подать человѣку первую мысль объ эффектѣ, производимомъ готической архитектурой: этотъ храмъ, сооруженный самой природою, производилъ на чувства почти такое же впечатлѣніе, какъ готическая церковь. Какъ почти всегда случается между кочующими племенами, два шейха въ равной степени раздѣляли главную власть надъ этими чадами лѣсовъ. Многимъ, правда, принадлежалъ титулъ шейховъ; но эти двое, о которыхъ говоримъ мы, имѣли такое огромное вліяніе на племя, что все безусловно покорялось имъ, какъ скоро они были согласны, и, напротивъ, племя волновалось, когда шейхи расходились въ своихъ мнѣніяхъ. Одинъ изъ этихъ шейховъ, какъ тоже почти всегда случается, былъ обязанъ своимъ возвышеніемъ необыкновенному уму; другой, напротивъ, превосходству своихъ физическихъ силъ. Первый былъ старикъ, прославившійся своимъ краснорѣчіемъ и мудростью на совѣтахъ; второй — отличный воинъ, ознаменовавшій себя блистательными побѣдами и безпримѣрною лютостью. Первый былъ Райвенукъ, уже извѣстный нашимъ читателямъ: второй прозывался Барсомъ, и это имя вполнѣ выражало его отличительныя свойства: лютость, вѣроломство и хитрость.
Райвенукъ и Барсъ сидѣли молча другъ подлѣ, друга, когда Дирслэйеръ ступилъ на песокъ. Ни одинъ не обнаружилъ своего изумленія, когда молодой охотникъ явился передъ ними и торжественнымъ голосомъ возвѣстилъ о своемъ прибытіи.
— Вотъ я, Минги, началъ Дирслэйеръ на делоэрскомъ языкѣ, вразумительномъ почти для всѣхъ Гуроповъ: — а вотъ и солнце. Небесное свѣтило вѣрно своимъ законамъ; я, какъ видите, вѣренъ своему слову. Я вашъ плѣнникъ: дѣлайте изъ меня что вамъ угодно. Мои дѣла съ землею и людьми окончены: готовъ идти на тотъ свѣтъ, и вы можете меня отправить.
Говоръ одобренія послышался даже между женщинами послѣ этой рѣчи, и на минуту почти у всѣхъ загорѣлось желаніе принять въ свое племя такого неустрашимаго человѣка. Общаго восторга не раздѣляли только Барсъ и сестра его, Сумаха. Она была вдовою Волка, того самого воина, котораго Дирслэйеръ застрѣлилъ изъ карабина. Барсъ сообразовался въ этомъ случаѣ съ своею природною лютостью; Сумаха горѣла желаніемъ отмстить за своего мужа. Иначе чувствовалъ и думалъ Райвенукъ. Вставъ съ своего мѣста, онъ подошелъ къ плѣннику съ величавымъ видомъ и началъ рѣчь такимъ образомъ:
— Блѣднолицый! мнѣ пріятно отъ имени всего народа засвидѣтельствовать твою честность. Всѣ мы очень-рады, что плѣнникъ нашъ — человѣкъ, а не хитрая лисица. Теперь мы знаемъ тебя, какъ храбраго воина, достойнаго нашей ласки. Если ты убилъ одного изъ нашихъ воиновъ, и помогалъ убивать другихъ, жизнь твоя все-таки принадлежитъ тебѣ, и, какъ честный человѣкъ, ты готовъ ею поплатиться за смерть нашихъ братій. Нѣкоторые изъ насъ воображали, что кровь блѣднолицыхъ слишкомъ-прозрачна, и не будетъ течь подъ гуронскими ножами; но ты доказалъ, что они ошибались. Твое сердце, такъ же какъ и тѣло, исполнено великаго мужества, и мы съ удовольствіемъ встрѣчаемъ плѣнника, подобнаго тебѣ. Если воины мои разсуждали, что знаменитый Волкъ не долженъ на томъ свѣтѣ путешествовать одинъ въ землѣ духовъ, и что врагъ его долженъ съ нимъ бесѣдовать для препровожденія времени, то не забудутъ они теперь, что Волкъ палъ отъ руки храбреца, и мы отправимъ тебя къ нему съ такими знаками дружбы, что ему не стыдно будетъ дѣлить съ тобой дорогу. Такъ говорю я: ты понимаешь, что я сказалъ?
— Понимаю, Мингъ, и слова твои ясны для меня какъ день. Смѣю сказать съ своей стороны, что Волкъ былъ храбрый воинъ, достойный вашей дружбы; но и я надѣюсь, что буду достоинъ его общества, какъ скоро получу подорожную изъ вашихъ рукъ. Пусть совѣтъ вашъ произноситъ приговоръ: я готовъ его выслушать, если только заранѣе до моего прихода вы не рѣшили дѣла.
— Шейхи не считали нужнымъ произносить приговоръ въ твое отсутствіе. Блѣднолицый плѣнникъ, выпущенный на волю, то же, по ихъ словамъ, что вѣтеръ, который дуетъ куда ему угодно. Одинъ только голосъ говорилъ въ твою пользу, Дирслэйеръ; но этотъ голосъ раздавался въ пустынѣ.
— Благодарю этотъ голосъ, чей бы онъ ни былъ, и могу засвидѣтельствовать, что онъ одинъ защищалъ правду противъ полчища лжецовъ. Честное слово связываетъ блѣднолицыхъ крѣпкими узами, такъ же, какъ и краснокожихъ. Во всякомъ случаѣ, ни за что на свѣтѣ я бы не рѣшился низкимъ вѣроломствомъ опозорить Делоэровъ, между которыми получилъ свое воспитаніе. Впрочемъ, одни слова не ведутъ ни къ чему: дѣлайте изъ меня что хотите.
Послѣдовало кратковременное совѣщаніе, послѣ котораго молодые люди разбрелись въ разныя стороны и скрылись. Плѣннику было сказано, что онъ можетъ гулять гдѣ ему угодно на этомъ мысѣ до окончанія его дѣла — обманчивый знакъ довѣренности, потому-что на всѣхъ пунктахъ разставлены были часовые для дозора. Даже лодка, въ которой пріѣхалъ Дирслэйеръ, была поставлена въ безопасное мѣсто. Ирокезы понимали, что плѣнникъ, сдержавъ слово, не былъ обязанъ болѣе ни къ чему, и потому, вѣроятно, посившитъ воспользоваться первымъ случаемъ къ побѣгу. Случалось даже, что дикари нарочно выпускали своего плѣнника, чтобъ имѣть удовольствіе поймать его опять и приговорить къ законной пыткѣ.
Дирслэйеръ въ свою очередь рѣшился не зѣвать, и при первой возможности воспользоваться своими правами; но онъ понималъ всю трудность этого предпріятія, такъ-какъ ему была извѣстно, что стража разставлена на всѣхъ пунктахъ. Ему ничего не стоило добраться до замка вплавь, но дикари, безъ сомнѣнія, догонятъ его на лодкѣ. Гуляя по мысу, онъ тщательно осматривалъ всѣ возможныя лазейки, но не нашелъ ни одной, пригодной для его цѣли. Стыдъ и опасенія неудачи въ этомъ опасномъ предпріятіи не имѣли на него никакого вліянія, потому-что и послѣ бѣгства онъ не переставалъ быть честнымъ человѣкомъ. Поэтому, нѣтъ ничего удивительнаго, если онъ рѣшился теперь во что бы ни стало ускользнуть изъ ирокезскаго стана.
Шейхи, между-тѣмъ, вновь открыли правильное засѣданіе для совѣщанія о дѣлѣ плѣнника. Одна Сумаха имѣла въ настоящемъ случаѣ право подать свой голосъ. Молодые люди равнодушно гуляли по сторонамъ и терпѣливо ожидали совѣщаній; женщины съ такимъ же хладнокровіемъ готовили ужинъ, которымъ во всякомъ случаѣ долженъ былъ окончиться этотъ день. Впрочемъ, двѣ-три старушки вели между собою одушевленный разговоръ, и бросали по-временамъ на плѣнника сердитые взгляды, выражавшіе ихъ недоброжелательство, тогда-какъ молодыя дѣвушки исподтишка смотрѣли на него умильными глазами. Словомъ, посторонній наблюдатель не замѣтилъ бы здѣсь никакого движенія, обличавшаго важность совѣщаній. Такое состояніе вещей продолжалось около часа. Наконецъ позвали Дирслэйера.
— Непромахъ-по-оленямъ, началъ Райвенукъ, переводя, имя Дирслэйера на свой языкъ: — шейхи выслушали премудрыя слова, и готовы держать рѣчь. Ты потомокъ людей, пришедшихъ на эти мѣста отъ странъ восточныхъ; мы, напротивъ, дѣти западнаго солнца, и лицо наше обращено къ великимъ озерамъ сладкой воды. Богатъ, можетъ-быть, и премудръ восточный человѣкъ, но нѣтъ на свѣтѣ страны краше той, что лежитъ на западѣ, и мы любимъ обращать свои взоры на заходящее свѣтило. Но мы смотримъ на востокъ не иначе, какъ съ тревожнымъ безпокойствомъ, потому-что каждый день пріѣзжаютъ оттуда огромныя лодки съ новыми бѣлыми людьми, какъ-будто имъ тѣсно и негдѣ жить на своей родимой сторонѣ. Но уменьшились въ числѣ красные люди, и нужно имъ пополнить свои ряды. Лучшая хата у насъ опустѣла послѣ смерти своего хозяина, и еще не скоро прійдетъ пора, когда старшій сынъ окажется способнымъ заступить отцовское мѣсто. Вотъ его вдова: дѣти ея, какъ маленькіе ряполовы, еще не оставили своего гнѣзда, и она вмѣстѣ съ ними нуждается въ дичи для собственнаго продовольствія. Твоя рука, Непромахъ, поразила ее этимъ страшнымъ бѣдствіемъ, и на тебѣ, цо естественному ходу вещей, теперь двѣ обязанности: одна, въ-отношеніи къ ея мужу, Волку; другая — въ-отношеніи къ ея дѣтямъ. Волосы за волосы, кровь за кровь, смерть за смерть — это заповѣдь Маниту. Доставленіе насущнаго хлѣба сиротамъ — его вторая заповѣдь, вящшая паче первой. Мы тебя знаемъ, Непромахъ. Ты человѣкъ честный, и слова твои святы; правды исполненъ языкъ твой, и уста твои медоточивы. Голова твоя не скрывается въ травѣ, это всякій видитъ, и ты всегда дѣлаешь то, что обѣщаешь. Любовь къ правотѣ видна во всѣхъ твоихъ дѣлахъ: какъ-скоро учинилъ ты зло, сердце твое горитъ желаніемъ его поправить. Итакъ, вотъ тебѣ Сумаха, одинокая въ своей хатѣ вмѣстѣ съ юными птенцами, вопіющими ежечасно о насущномъ хлѣбѣ, а вотъ и ружье, заряженное и приправленное. Стрѣляй оленей, питай птенцовъ, и скажи бѣдной Сумахѣ, что она — твоя жена. Послѣ этого ты будешь истиннымъ Гурономъ: Сумаха найдетъ мужа, дитя ея — отца, и племя мое обрящетъ потеряннаго воина.
— Я боялся этого, Райвенукъ, отвѣчалъ Дирслэйеръ, когда ирокезскій ораторъ кончилъ свою рѣчь: — я дѣйствительно боялся, что дѣло пріиметъ такой оборотъ. Но правда правдой прежде всего, а потомъ увидимъ, что будетъ. Я человѣкъ бѣлый, Мингъ, и притомъ христіанинъ: какъ же ты хочешь, чтобы жена моя была краснокожая язычница? Чего не сдѣлаю я въ мирное время, при полномъ блескъ солнечныхъ лучей, того и подавно не-сдѣлаю теперь, когда грозная туча нависла надъ моею головой. Можетъ-быть, не женюсь я никогда, и всю жизнь буду бродить одинокій по дремучему лѣсу; но если суждено мнѣ рано или поздно вступить въ бракъ, черезъ порогъ моей хижины переступитъ только женщина-христіанка, съ бѣлымъ цвѣтомъ лица и съ бѣлою душою. Кормить волковыхъ дѣтей я очень радъ, и, пожалуй, согласенъ стрѣлять для нихъ дичь; но ты знаешь, Мингъ, что это отнюдь несообразно съ моимъ достоинствомъ и честью, такъ-какъ я, никогда не сдѣлаюсь Гурономъ. Пусть покамѣстъ ваши молодые воины доставляютъ Сумахѣ хлѣбъ и дичину, и пусть ея будущій мужъ не заходитъ слишкомъ-далеко въ предѣлы чужой земли. Волкъ и я сражались одинаковымъ оружіемъ, при однихъ и тѣхъ же обстоятельствахъ: что мудренаго, если одинъ изъ насъ палъ жертвою другаго? Превратиться въ Минга я не могу, и объ этомъ ты напрасно говорилъ: скорѣе посѣдѣетъ ребенокъ, или ягоды выростутъ на соснѣ, чѣмъ душа моя сроднится съ нравами и обычаями Ирокезовъ.
Всеобщій ропотъ заглушилъ послѣднія слова отважнаго плѣнника. Старухи перебѣсились всѣ безъ исключенія, и Сумаха бунтовала больше всѣхъ. Лютый-Барсъ свирѣпѣлъ, и его злость доходила до неистовства. Онъ и безъ того едва согласился позволить своей сестрѣ выйдти за блѣднолицаго; но теперь презрѣнный плѣнникъ еще вздумалъ отвергать предложенную честь!
— Песъ смердящій! вскричалъ онъ: — убирайся къ своимъ собакамъ въ голодные лѣса, и пусть твой вой раздается громче всѣхъ!
Съ этими словами онъ схватилъ свой томагукъ и бросилъ имъ въ Дирслэйера со всего размаху. Къ-счастью, молодой охотникъ приготовился къ бѣдѣ. Страшное оружіе было направлено съ такою ловкостію и съ такими убійственными намѣреніями, что непремѣнно проломило бы ему голову, еслибъ онъ, поднявъ руку, не схватилъ томагука за рукоятку. Увидѣвъ себя вооруженнымъ, молодой охотникъ въ свою очередь почувствовалъ припадокъ бѣшенства, и потерялъ обыкновенную власть надъ собою: глаза его засверкали; щеки разгорѣлись, и онъ, собравъ всѣ свои силы и ловкость, бросилъ томагукъ въ своего страшнаго противника. Вовсе неприготовленный къ такому непредвиденному нападенію, Барсъ не имѣлъ времени ни поднять руки, ни опустить головы для избѣжанія удара. Небольшая сѣкира поразила жертву въ перпендикулярной линіи повыше носа, между глазами, и буквально раскроила лобъ на двѣ части. Дикарь сдѣлалъ прыжокъ впередъ, зашатался и грянулся о землю всею тяжестію своего тѣла. Гуроны подскочили къ Барсу, чтобъ оказать ему необходимую помощь, и никто не думалъ болѣе о плѣнникѣ. Дирслэйеръ поспѣшилъ воспользоваться этой минутой, и бросился впередъ съ быстротою лани. Черезъ нѣсколько минутъ, всѣ Гуроны — мужчины, женщины и дѣти — оставивъ бездушное тѣло Барса, погнались за убѣжавшимъ плѣнникомъ съ страшными криками.
Несмотря на непредвидѣнность событія, заставившаго молодаго охотника привести въ исполненіе свой отважный планъ, онъ успѣлъ заранѣе обдумать и сообразить вѣроятныя послѣдствія своего бѣгства. Такимъ-образомъ, съ первыхъ же минутъ, онъ уже совершенно находился подъ вліяніемъ разсудка, и во всѣхъ его движеніяхъ не было замѣтно ни малѣйшихъ колебаній. Только этому обстоятельству онъ одолженъ былъ своимъ первымъ успѣхомъ, и ему удалось счастливо перебѣжать черезъ линію сторожевыхъ. Это случилось очень-просто.
Закраины мыса, какъ мы сказали, не опоясывались здѣсь бахрамою кустарниковъ на подобіе всѣхъ другихъ береговъ Глиммергласа, и это обстоятельство исключительно зависѣло отъ-того, что охотники и рыболовы, сходившіеся на этомъ мѣстѣ, обрѣзывали вѣтви для разведенія костра. Но эта бахрама появлялась снова по мѣрѣ углубленія земли, и распространялась длинною линіею отъ сѣвера къ югу. Съ этой-то стороны Дирслэйеръ началъ свое бѣгство, и такъ-какъ часовые находились нѣсколько дальше отъ густыхъ кустарниковъ, то бѣглецъ успѣлъ проникнуть въ ихъ чащу прежде, чѣмъ распространилась тревога. Быстрый бѣгъ среди густаго хворостника оказался невозможнымъ, и Дирслэйеръ принужденъ былъ около тридцати саженъ бѣжать на краю озера по колѣно въ водѣ — обстоятельство, значительно замедлившее скорость его преслѣдователей; но, отъискавъ наконецъ удобное мѣсто, онъ снова выскочилъ на берегъ, перебрался въ кустарникъ и углубился въ лѣсъ.
Ружейные залпы раздавались одинъ за другимъ, когда онъ шелъ въ водѣ, и особенно, когда углубился въ лѣсъ; но страшная сумятица между Гуронами, и поспѣшность, съ какой они стрѣляли, почти не прицѣливаясь, были причиною, что бѣглецъ не получилъ ни одной раны. Пули свистѣли мимо его ушей, задѣвали за сучья, за деревья, но ни одна даже не зацѣпила его одежды. Замедленіе, произведенное этими неудачными попытками, было очень-полезно для бѣглеца, выигравшаго ярдовъ пятьдесятъ передъ своими противниками, которые старались его преслѣдовать дружно и въ стройномъ порядкѣ. Тяжесть карабиновъ замедляла ихъ погоню тѣмъ болѣе, что послѣ каждаго неудачнаго выстрѣла, они бросали оружіе на землю и кричали во все горло женщинамъ и дѣтямъ, чтобъ они заряжали.
Дирслэйеръ не терялъ ни одной изъ этихъ драгоцѣнныхъ минутъ. Онъ зналъ, что его единственное спасеніе заключалось въ слѣдованіи по прямой линіи, и поверни онъ въ ту или другую сторону, непріятели какъ разъ могли бы его настигнуть. Поэтому онъ принялъ діагональный путь, чтобъ перебраться черезъ гору, которая была ни слишкомъ-высока, ни слишкомъ-крута, хотя всходъ на нее представлялъ значительныя трудности для человѣка, котораго жизнь зависѣла единственно отъ его усилій. Здѣсь онъ немного, пріостановился, перевелъ духъ, собрался съ новыми силами, и пошелъ обыкновеннымъ шагомъ по тѣмъ частямъ, которыя представляли болѣе трудностей для перехода. Вой Гуроновъ становился громче и неистовѣе; но онъ не обращалъ на это никако вниманія, понимая очень-хорошо, что имъ нужно преодолѣть такія же препятствія, чтобъ взобраться на высоту, до которой онъ достигъ. Очутившись теперь на самой вершинѣ горы, онъ оглядѣлся во всѣ стороны въ надеждѣ открыть гдѣ-нибудь безопасное убѣжище, и его взоръ остановился на огромномъ деревѣ, лежавшемъ отъ него, въ нѣсколькихъ шагахъ. Утопающій, говорятъ, хватается за соломенку, а герой нашъ былъ не лучше утопающаго. Вскочить на это дерево и помѣститься подъ его огромнымъ пненъ во всю длину своего тѣла, было дѣломъ одного мгновенія.
Совершивъ этотъ планъ, онъ почувствовалъ по біенію всѣхъ своихъ артерій, какъ отчаянны были употребленныя имъ усилія. Его сердце какъ-будто собиралось выскочить изъ груди, и онъ слышалъ его ускоренное біеніе. Мало-по-малу, однакожь, онъ успокоился, и дыханіе его сдѣлалось свободнымъ. Вскорѣ послышались шаги Гуроновъ, взбиравшихся на гору, и смѣшанные голоса возвѣстили ихъ прибытіе. Первые, которымъ, удалось взобраться на самую вершину, не могли удержаться отъ радостнаго крика. Предполагая затѣмъ, что бѣглецъ уже спустился въ долину, разстилавшуюся при подошвѣ горы, они поспѣшили и сами направить туда свой путь. Другіе поступили точно такъ же, и Дирслэйеръ начиналъ надѣяться, что опасность миновала, и что преслѣдователи его уже всѣ побѣжали по ложному направленію. Впрочемъ, появилось еще нѣсколько человѣкъ, и онъ насчиталъ всѣхъ до сорока, такъ-какъ считать ему было необходимо, чтобъ сообразить, сколько могло оставаться назади. Но скоро уже всѣ перебрались въ долину футовъ на сто отъ скрывшагося бѣглеца. Здѣсь они остановились, и начали разсуждать; въ какую сторону, ихъ плѣнникъ направилъ свое бѣгство. Это была критическая минута, и человѣкъ менѣе разсудительный и осторожный воспользовался бы ею непремѣнно для продолженія своего бѣгства, но Дирслэйеръ неподвижно лежалъ на своемъ мѣстѣ и тщательно наблюдалъ за всѣми движеніями враговъ.
Гуроны теперь были въ положеніи гончихъ собакъ, потерявшихъ слѣдъ преслѣдуемаго звѣря. Они говорили мало, и бѣгали взадъ и впередъ, осматривая сухіе листья, покрывавшіе землю. Множество мокассиновъ, оставившихъ на нихъ свои оттиски, затрудняло этотъ объискъ, хотя, при другихъ обстоятельствахъ, ступню Индійца было бы легко отличить отъ слѣдовъ бѣлаго человѣка. Убѣдившись наконецъ, что не осталось позади ни одного Гужона, Дирслэйеръ вдругъ выскочилъ изъ своей лазейки, и нѣсколько минутъ спокойно прислушивался къ звукамъ удалившихся враговъ. Надежда оживила его сердце, и онъ ровнымъ шагомъ пошелъ по противоположному направленію. Громкій крикъ, раздавшійся въ долинѣ, приковалъ его вниманіе, и онъ поворотилъ назадъ, на вершину горы, чтобъ узнать о причинѣ этой тревоги. Лишь-только взобрался онъ на поверхность, какъ Гуроны его замѣтили, и мигомъ возобновили преслѣдованіе.
Положеніе Дирслэйера было теперь гораздо-затруднительнѣе, чѣмъ прежде. Индійцы окружали его съ трехъ сторонъ, а съ четвертой было озеро; но онъ заранѣе разсчиталъ всѣ шансы и хладнокровно принялъ свои мѣры. Оставивъ всякую надежду пробраться въ лѣсъ, онъ быстро спустился по скату горы и побѣжалъ къ тому мѣсту, гдѣ была его лодка. Вскорѣ удалось ему оставить за собою всѣхъ своихъ враговъ, изъ которыхъ большая часть уже выбилась изъ силъ отъ продолжительной и безполезной гонки. На дорогѣ онъ встрѣтилъ еще-нѣсколько женщинъ и дѣтей; но страхъ, наведенныы на нихъ смертію Барса, былъ такъ великъ, что ни одна не посмѣла къ нему подойдти. Онъ прошелъ мимо этой сволочи съ торжествующимъ видомъ, и, прорѣзавъ бахрому кустарниковъ, очутился на самомъ берегу, шагахъ въ пятидесяти отъ лодки. Здѣсь онъ пріостановился, перевелъ духъ, и нагнувшись къ озеру, захватилъ воды въ свою горсть, чтобъ утолить мучительную жажду. Затѣмъ онъ побѣжалъ опять, и чрезъ минуту былъ уже подлѣ лодки. При первомъ взглядъ, онъ увидѣлъ, что въ лодкѣ не было веселъ; это обстоятельство озадачило его до такой степени, что онъ хотѣлъ уже отказаться отъ всякой надежды и съ достоинствомъ воротиться въ непріятельскій лагерь, презирая всякую опасность; по тутъ же раздался въ его ушахъ адскій вой его дикихъ преслѣдователей, и заставилъ его еще разъ обратиться къ отчаянному средству, впущенному инстинктомъ самосохраненія. Оттолкнувъ отъ берега легкій челнокъ, онъ догналъ его вплавь, и, вскарабкавшись кое-какъ, растянулся на его днѣ во всю длину своего тѣла, лицомъ вверхъ. Въ этой позиціи онъ могъ и отдыхать, и вмѣстѣ оградить себя отъ ружейныхъ залповъ. Теперь, при попутномъ вѣтрѣ, лодка сама-собою могла удалиться на значительное разстояніе, и Дирслэйеръ не сомнѣвался, что обратитъ на себя вниманіе Чингачгука и Юдиѳи, которые поспѣшатъ къ нему на выручку. Растянувшись такимъ образомъ на днѣ своей лодки, онъ старался вычислить ея разстояніе отъ берега по вершинамъ деревьевъ, которыя еще можно было видѣть. Многочисленные голоса Гуроновъ обличали ихъ присутствіе на берегу, и ему казалось, они думали отправить въ догонку плотъ, который, къ счастію для Дирслэйера, находился по другую сторону мыса.
Двѣ или три минуты Дирслэйеръ не посмѣлъ поворотиться на своемъ странномъ ложѣ, и разсчитывалъ, что по шуму, произведенному на водѣ, ему можно будетъ догадаться о погонѣ за нимъ вплавь. Вдругъ смолкло все на берегу, и мертвое молчаніе заступило мѣсто общей суматохи. Лодка въ эту пору уже удалилась на значительное разстояніе отъ берега, и Дирслэйеръ, въ своей позиціи, не видѣлъ ничего больше, кромѣ небесной лазури. Онъ понималъ, что это глубокое молчаніе было дурнымъ предзнаменованіемъ, потому-что дикари всегда затихаютъ передъ новымъ на-паденіемъ. Вдругъ раздался ружейный залпъ, и пуля просверлила лодку съ двухъ сторонъ дюймахъ въ восьмнадцати отъ его головы. Спустя минуту, онъ, не перемѣняя положенія, вновь завидѣлъ вершину дуба.
Не постигая такой перемѣны въ положеніи лодки, молодой охотникъ не могъ болѣе обуздывать своего нетерпѣнія. Поворотившись съ величайшими предосторожностями, онъ приставилъ свой глазъ къ отверстію, просверленному пулей, и передъ нимъ открылась почти вся перспектива мыса. Въ-слѣдствіе одного изъ тѣхъ непримѣтныхъ толчковъ, которые такъ часто извращаютъ обыкновенный ходъ вещей, лодка склонилась къ югу и медленно поворотила къ оконечности мыса, такъ-что онъ находился отъ него не болѣе, какъ футовъ на сто. Къ-счастію, легкій порывъ югозападнаго вѣтра снова измѣнилъ направленіе лодки.
Нужно было во что бы то ни стало еще болѣе удалиться отъ своихъ враговъ и, если можно, извѣстить друзей о своемъ положеніи; но отдаленность отъ замка слишкомъ затрудняла послѣдній планъ, между-тѣмъ, какъ близость мыса заставляла неизбѣжно привести въ исполненіе первую мысль. Должно замѣтить, что, по принятому обычаю, по обоимъ концамъ лодки клали по большому гладкому камню, служившему вмѣстѣ и балластомъ и сидѣйкой. Послѣ пеимовѣрныхъ усилій, Дирслэйеръ кое-какъ придвинулъ своими ногами камень, положенный на задней части лодки, и, ухватившись за него руками, прикатилъ на самый передъ, гдѣ лежалъ другой такой же камень; самъ же онъ отодвинулся какъ-можно-далѣе назадъ, что и утвердило равновѣсіе лодки. Замѣтивъ въ свое время отсутствіе веселъ, онъ на всякій случай запасся на берегу длинной хворостиной, которая теперь лежала подлѣ его руки. Снявъ съ своей головы охотничью шапку, онъ прицѣпилъ ее къ концу хворостины, которую и поднялъ какъ-можно-выше надъ поверхностію лодки, давая такимъ-образомъ сигналъ своимъ отдаленнымъ друзьямъ; но этотъ маневръ немедленно былъ замѣченъ на берегу, и пущенная пуля на этотъ разъ содрала у него кожу на лѣвомъ плечѣ. Дирслэйеръ понялъ неосторожность и поспѣшилъ опять защитить голову своей шапкой. Гуроны, однакожь, прекратили выстрѣлы, надѣясь, вѣроятно, захватить плѣнника живьемъ.
Нѣсколько минутъ Дирслэйеръ оставался неподвиженъ; но, продолжая наблюдать черезъ отверстіе, пробитой пулей, онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что лодка постоянно удаляется отъ берега, такъ-что наконецъ отъ его взоровъ совсѣмъ исчезли верхи деревъ. Тогда онъ опять вспомнилъ о своей хворостинѣ, и рѣшился употребить ее вмѣсто весла. Опытъ на первый разъ оказался удовлетворительнымъ; по трудность состояла въ томъ, что онъ долженъ былъ дѣйствовать наугадъ, не предвидя, какое направленіе получитъ лодка. Между-тѣмъ, снова раздались крики на берегу, и снова послышались ружейные выстрѣлы. Одна изъ пуль пробила еще отверстіе въ лодкѣ, другая попала прямо въ хворостину и вырвала ее изъ руки гребца. Такимъ-образомъ, и этотъ маневръ не удался. Оставалось теперь пуститься на произволъ судьбы и ожидать всего отъ слѣпаго случая. Дирслэйеръ такъ и сдѣлалъ. Продолжая лежать на днѣ челнока, онъ замѣтилъ, что вѣтеръ подулъ гораздо сильнѣе, и по всѣмъ соображеніямъ отдалялъ его отъ берега: надежда вновь озарила его душу.
VII.
правитьПрошло минутъ двадцать, какъ Дирслэйеръ находился въ лодкѣ, и онъ уже начиналъ безпокоиться, что друзья съ ковчега или замка не подаютъ ему никакихъ сигналовъ. Положеніе лодки позволяло ему видѣть озеро только въ его длину, и по всѣмъ разсчетамъ онъ долженъ былъ находиться отъ замка саженяхъ въ тридцати. Глубокое молчаніе, царствовавшее повсюду, не могло быть успокоительнымъ признакомъ, и онъ не зналъ, приписать ли его какой-нибудь новой хитрости, или уже слишкомъ-отдаленному разстоянію отъ Индійцевъ. Утомившись наконецъ слушать во всѣ уши и ничего не слышать, смотрѣть во всѣ глаза и ничего не видѣть, онъ сказалъ самъ-себѣ, что Гуроны могутъ бѣсноваться, сколько имъ угодно, а онъ будетъ-себѣ лежать спокойно, зажмуривъ глаза и ввѣривъ свою участь ходатайству вѣтровъ.
Прошло еще минутъ, десять. Наконецъ, онъ услышалъ легкій шумъ, какъ-будто отъ тренія Какого-нибудь тѣла подлѣ его лодки. Онъ открылъ глаза, ожидая, что увидитъ руку или голову Индійца; по каково было его изумленіе, когда онъ вдругъ увидѣлъ зеленый куполъ надъ своею головой! Онъ всталъ, и прежде всего наткнулся своими глазами на Райвенука, который помогалъ лодкѣ пробраться къ берегу черезъ песокъ, отъ-чего и происходило треніе, пробудившее внимательность Дирслэйера. Роковая перемѣна въ направленіи лодки произошла отъ юго-западнаго вѣтра.
— Причаливай! сказалъ Гуронъ спокойнымъ тономъ, дѣлая повелительный жестъ своему плѣннику. — Младшій братъ мой слишкомъ-долго оставался на водѣ, и вѣроятно утомился. Ноги его авось не побѣгутъ.
— Что дѣлать, Гуронъ, перевѣсъ на твоей сторонѣ, отвѣчалъ Дирслэйеръ, выпрыгнувъ на берегъ и слѣдуя за индійскимъ шейховъ. — Случай помогъ тебѣ неожиданнымъ-образомъ, и я опять твой плѣнникъ. Надѣюсь, однакожь, ты согласишься, что я умѣю освобождаться изъ тюрьмы по-крайней-мѣрѣ, столько же, какъ держатъ данное слово.
— Братъ мой быстръ, какъ лось, возразилъ Гуронъ — и у него длинныя ноги; но все же онъ не рыба, и не умѣетъ отъискивать дорогу въ озерѣ. Мы не хотѣли въ него стрѣлять, потому-что рыба ловится сѣтью, а не ружьями.
— Ты можешь говорить что хочешь, Райвенукъ, и я не стану съ тобой спорить. Выгоды на твоей сторонъ. Скоро, я полагаю, ваши женщины будутъ меня ругать и злословить; но ты можешь сказать, что если блѣднолицый слишкомъ-упорно защищаетъ свою жизнь, когда имѣетъ на это законное право, зато умѣетъ, онъ и отказываться отъ жизни, какъ-скоро часъ его насталъ. Я вашъ плѣнникъ: дѣлайте изъ меня, что угодно.
— Братъ мой долго бѣгалъ по горамъ, и учинилъ пріятную прогулку по водѣ, сказалъ Райвенукъ смягченнымъ тономъ, обнаруживая очевидно мирныя намѣренія. — Видѣлъ онъ лѣса, видѣлъ и воду; что ему понравилось лучше? Вѣроятно, онъ одумался и готовъ повиноваться доброму совѣту.
— Объяснись, Гуронъ. У тебя непремѣнно что-нибудь на умѣ: чѣмъ скорѣе ты скажешь, тѣмъ скорѣе получишь мой отвѣтъ.
— Ладно, пойдемъ прямо къ цѣли. Нѣтъ никакихъ изворотовъ въ словахъ моего брата, хотя на бѣгу онъ быстрѣе и хитрѣе всякой лисицы. Нѣтъ болѣе тумана на его, глазахъ, и уши его открыты: я буду говорить. Сумаха теперь еще бѣднѣе, чѣмъ прежде. Еще недавно были у ней мужъ, братъ и дѣти. Мужъ отправился въ свой вѣчный походъ безъ нея, не сказавъ ей прощальнаго слова; въ этомъ не его вина: Волкъ былъ добрый мужъ. Всего было у него вдоволь, и сердце радовалось, когда заготовлялъ онъ на зимнее время утокъ и гусей, и когда въ его хатѣ висѣли медвѣжьи шкуры. Уѣхалъ бѣдный Волкъ, и нѣтъ ни звѣря, ни дичины въ его хатѣ. Кто же станетъ доставлять съѣстные припасы его вдовѣ и осиротѣлымъ дѣтямъ? Думали мы, что братъ не забудетъ свою сестру и озаботится ея продовольствіемъ на будущую зиму; но вотъ и Барсъ отправился за Волкомъ на вѣчную охоту. Оба они теперь взапуски бѣгутъ въ плодовитую землю блаженныхъ духовъ, перегоняя одинъ другаго. Нѣкоторые изъ насъ полагаютъ, что Волкъ вообще бѣгаетъ очень-скоро, тогда какъ другіе увѣрены, что Барсъ слишкомъ-легокъ на скаку. Сумаха думаетъ, что оба они зайдутъ далеко, и ужь ни одинъ не воротится назадъ. Кто же станетъ кормить Сумаху и бѣдныхъ ея дѣтокъ? Разумѣется, тотъ, кто сказалъ ея мужу и брату, чтобъ они выбрались изъ своей хаты, и оставили его-самого на ихъ мѣстѣ. Человѣкъ этотъ — великій охотникъ, и мы увѣрены, что, дичи будетъ вдоволь на мѣстѣ его жительства.
— Да, Гуронъ, ты мастеръ говорить; но слова твои не для ушей бѣлаго человѣка. Слыхалъ я, правда, есть и блѣднолицые, для которыхъ позорный плѣнъ все же лучше, чѣмъ мучительная смерть; но я не изъ такихъ: ужь лучше смерть, чѣмъ невольная женитьба.
— Братъ мой авось успѣетъ одуматься, когда шейхи выйдутъ на совѣтъ. Приговоръ ему будетъ объявленъ. Пусть онъ припомнитъ и подумаетъ, какъ больно терять вмѣстѣ мужа и брата. Броди покамѣстъ: твое имя произнесутъ, когда нужно.
Этотъ разговоръ происходилъ наединѣ. Изъ всего табора, кочевавшаго на этомъ мѣстѣ часа за два, повидимому, остался только одинъ Райвенукъ; другіе, казалось, оставили его совершенно, Единственными признаками недавняго кочевья были только полупотухшіе огни и многочисленные слѣды отъ мокассиновъ. Эта неожиданная и совершенно-внезапная перемѣна чрезвычайно озадачила Дирслэйера, такъ-какъ онъ ничего не видѣлъ во все время своего пребыванія между Делоэрами. Онъ подозрѣвалъ, и не безъ основанія, что Гуроны хотѣли навести на него страхъ этой таинственной перемѣной.
Райвенукъ углубился въ чащу лѣса, и оставилъ Дирслэйера одного. Въ положеніи посторонняго наблюдателя, можно было подумать, что молодому охотнику предоставили совершенную свободу; но Дирслэйеръ, не смотря на драматическій ходъ вещей, отлично понималъ, что онъ отнюдь не можетъ произвольно располагать своими движеніями. Не зная, однакожь, до какой степени Гуроны задумали продолжать свою хитрость, онъ рѣшился спокойно выжидать рѣшенія своей судьбы. Притворившись хладнокровнымъ, онъ началъ ходить взадъ и впередъ, приближаясь постоянно къ тому мѣсту, гдѣ пристала его лодка; но вдругъ онъ ускорилъ свои шаги, и, пробравшись черезъ кустарникъ, вышелъ на берегъ. Лодка исчезла, и ни по какимъ признакамъ нельзя было догадаться, куда ее поставили.
Тогда Дирслэйеръ понялъ лучше свое бѣдственное положеніе. Онъ былъ плѣнникомъ на этой узкой полосѣ земли, и побѣгъ могъ быть сдѣланъ только вплавь. Это было отчаянное средство, и онъ уже хотѣлъ его испробовать; но увѣренность, что въ догонку за нимъ будетъ отправлена лодка, удержала его отъ этой смѣлой попытки. Гуляя по берегу, онъ замѣтилъ въ одномъ мѣстѣ кучу нарѣзанныхъ вѣтвей: подойдя къ ней, онъ увидѣлъ, что вѣтви прикрывали тѣло Барса, оставленное здѣсь до зарытія въ могилу, гдѣ никто не осмѣлится оскальпировать его черепъ. Дирслэйеръ съ печальнымъ видомъ посмотрѣлъ на замокъ: все тамъ казалось спокойно и пустынно. Мрачныя мысли невольно овладѣли душою покинутаго плѣнника. — Итакъ, да будетъ воля Божія! сказалъ онъ, отходя отъ берега въ лѣсную чащу. — Не думалъ я такъ скоро разставаться съ жизнію, и будущность до-сихъ-поръ представлялась мнѣ въ утѣшительномъ видѣ. Но если разсудить хорошенько, такъ оно, пожалуй, выйдетъ все равно. Не сегодня, такъ завтра, не завтра, такъ черезъ полсотни лѣтъ: законъ природы неизмѣненъ. Увы! молодой человѣкъ рѣдко думаетъ о смерти, и даже теперь, когда часъ мой пробилъ, совсѣмъ не хочется вѣрить, что конецъ мой пришелъ!
Произнеся этотъ монологъ, онъ воротился въ прежній станъ Гуроновъ и нашелъ тамъ Гетти, которая очевидно его ожидала. Она была печальна и задумчива, и держала въ рукахъ библію.
— Что съ вами, добрая Гетти? сказалъ Дирслэйеръ, подходя къ молодой дѣвушкѣ. — Время мое было слишкомъ-занято, и я почти забылъ васъ по прибытіи сюда. И вотъ мы свидѣлись опять, вѣроятно для того, чтобы вмѣстѣ горевать о томъ, что должно случиться. Я желалъ бы знать, что дѣлаютъ теперь Чингачгукъ и Вахта?
— Дирслэйеръ, воскликнула Гетти тономъ упрека: — зачѣмъ вы убили Гурона? Развѣ вы не знаете заповѣдей Господнихъ? Вѣдь одна изъ нихъ говоритъ: не убій, а вы, между-тѣмъ, какъ мнѣ сказали, убили мужа и брата этой женщины.
— Все это правда, добрая Гетти, и я не запираюсь. Но вамъ надобно вспомнить, что на войнѣ становятся законными и такія вещи, которыя совсѣмъ-беззаконны въ мирное время. Мужа этой женщины я убилъ на открытомъ бою… то-есть, по-крайней-мѣрѣ я открытъ былъ со всѣхъ сторонъ, а онъ прятался и стрѣлялъ изъ-за кустовъ. Ея-братъ накликалъ самъ на свою голову злую судьбу, потому-что онъ вздумалъ безъ всякой нужды бросить томагукъ на беззащитнаго плѣнника. Вы это видѣли, Гетти?
— Видѣла и жалѣла объ этомъ, Дирслэйеръ. Вамъ слѣдовало, по закону Божію, отплатитъ добромъ за зло.
— Да, Гетти, миссіонеры могутъ это говорить сколько имъ угодію; но нельзя поэтому правилу жить въ лѣсу. Барсъ, жаждалъ моей крови, и въ бѣшенствѣ своемъ передалъ оружіе въ мои руки. Глупо съ моей стороны не отразить удара ударомъ, и никто изъ Делоэровъ не одобрилъ бы моего поступка. Нѣтъ, я намѣренъ отплачивать каждому тѣмъ, чего онъ стоитъ, и вы можете объявить объ этомъ всѣмъ, кто станетъ васъ разспрашивать.
— У Сумахи нѣтъ теперь ни мужа, ни брата: хотите ли вы на ней жениться?
— Какія же ваши мысли о супружествѣ, добрая Гетти? Не-ужь-то, по вашему мнѣнію, молодой долженъ жениться на старухѣ, бѣлый на краснокожей, христіанинъ на язычницѣ? Это несообразно ни съ природой, ни съ здравымъ разсудкомъ: подумайте сами, и вы увидите.
— Матушка мнѣ часто говорила, что молодые люди должны вступать въ бракъ только тогда, когда слишкомъ любятъ другъ друга: это, вѣроятно, и вы хотите сказать. Сумаха уже старуха, а вы молодой человѣкъ.
— Да; притомъ я бѣлъ, а она краснокожая. Вообразите, Гетти, что вы вышли за молодаго человѣка вашихъ лѣтъ, вашей религіи и вашего цвѣта, за Генриха Марча, на-примѣръ (Дирслэйеръ указалъ на него, какъ на единственнаго мужчину, котораго они оба знали), и вообразите при этомъ, что его убили на войнѣ: согласились ли бы вы сдѣлаться женою убійцы вашего перваго мужа?
— О, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! вскричала Гетти, задрожавъ всѣмъ тѣломъ. Это было бы жестоко, безчеловѣчно, безбожно, и никакая христіанка не рѣшится на такой поступокъ. Знаю, мнѣ никогда не выйдти за Генриха Марча; но если бы вышла, онъ былъ бы моимъ первымъ и послѣднимъ мужемъ.
— Я зналъ, что вы точно такъ, а не иначе станете разсуждать, когда узнаете, въ чемъ дѣло. Мнѣ невозможно жениться на Сумахѣ, хотя бы такой бракъ, по обычаю Индійцевъ, заключенъ былъ безъ всякихъ религіозныхъ обрядовъ. Смерть, по моимъ понятіямъ, гораздо-естественнѣе, чѣмъ женитьба на краснокожей старухѣ.
— Не говорите слишкомъ-много, Дирслэйеръ: ей непріятно будетъ васъ услышать. Пусть я слабоумна; но мнѣ кажется, Генрихъ Марчъ скорѣе согласился бы жениться на мнѣ, чѣмъ умереть мучительною смертью; и, однакожь, еслибъ, сверхъ чаянія, онъ предпочелъ смерть такой женитьбѣ, я бы умерла отъ тоски и стыда.
— Немудрено; но васъ никто не равняетъ съ Сумахой. Вы молоды, пріятно улыбаетесь, умильно смотрите, и притомъ, у васъ превосходное сердце. Генрихъ Марчъ съ гордостью можетъ на васъ жениться даже въ самое счастливое время своей жизни, и вовсе не для того, чтобъ избавиться отъ угрожающей бѣды. Но во всякомъ случаѣ, добрая Гетти, послушайтесь моего совѣта, и никогда не говорите Генриху объ этихъ вещахъ.
— Ни за какія блага въ свѣтѣ! вскричала Гетти, покраснѣвъ и со страхомъ осмотрѣвшись вокругъ себя. — Матушка всегда говорила, что молодымъ дѣвушкамъ не слѣдуетъ первымъ объясняться въ любви, и разсказывать, что у нихъ на умѣ. О, я никогда не забщваю совѣтовъ моей покойной матери! Жаль, однакожь, что Генрихъ Марчъ такой красавецъ: за нимъ не ухаживали бы молодыя дѣвушки, еслибъ онъ былъ немного похуже, и тогда онъ, вѣроятно, догадался бы самъ, что ему дѣлать.
— Догадаться нетрудно, бѣдная дѣвушка! но авось Господь помилуетъ васъ за ваши добрыя чувства. Еслибъ, Гетти, вы были въ полномъ умѣ, вы бы удержали при себѣ свои секреты, и никто бы ихъ не зналъ; но не станемъ больше говорить объ этомъ. Скажите мнѣ: куда дѣвались Гуроны, и зачѣмъ они оставили васъ на этомъ мысѣ? Не-ужь-то и вы ихъ плѣнница?
— Нѣтъ, Дирслейеръ, я не плѣнница, и мнѣ позволили гулять по всѣмъ мѣстамъ, гдѣ только вздумается. Никто не осмѣлится нанести зло слабоумной дѣвушкѣ, иначе Богъ строго накажетъ дерзкаго обидчика. Нѣтъ, Гетти Гуттеръ ничего не боится, и она въ хорошихъ рукахъ. Гуроны теперь въ лѣсу, вонъ тамъ, и за нами присматриваютъ тщательно, будьте въ этомъ увѣрены. Всѣ женщины и дѣти стоятъ на караулѣ; а мужчины хоронятъ ту молодую дѣвушку, что убилъ Генрихъ Марчъ. Я имъ объявила, что родители мои похоронены въ озерѣ, но не указала на самое мѣсто, потому-что язычникамъ неприлично хоронить своихъ покойниковъ на христіанскомъ кладбищѣ.
— Ужасно, ужасно!.. Чувствовать себя здоровымъ и сильнымъ, и не далѣе какъ черезъ часъ опуститься безжизненнымъ трупомъ въ душную могилу! Что жь дѣлать? Къ этому долженъ готовиться всякій, выступающій на военную стезю.
Трескъ хвороста и шелестъ листьевъ прервали этотъ разговоръ, и Дирслэйеръ догадался о приближеніи своихъ враговъ. Они окружили площадку, назначенную быть театромъ послѣдней сцены, среди которой стоялъ беззащитный плѣнникъ, огражденный теперь со всѣхъ сторонъ вооруженными солдатами, женщинами и дѣтьми. Мысль о побѣгѣ была рѣшительно невозможна, и Дирслэйеръ уже не думалъ бѣжать послѣ первой своей безполезной попытки. Вооружившись всею твердостью духа, онъ приготовился выдержать предстоявшую пытку съ невозмутимымъ спокойствіемъ человѣка, достойнаго своей благородной породы.
Райвенукъ первый занялъ свое мѣсто въ этомъ завѣтномъ кругу. Его обступили другіе старшіе воины; но уже никто, послѣ смерти Барса, не осмѣливался раздѣлять его власть. Райвенукъ одолженъ былъ своимъ возвышеніемъ единственно своему уму, проницательности и необыкновенному дару слова, съ какимъ онъ развивалъ, объяснялъ и доказывалъ всѣ свои мысли. Всѣ эти таланты справедливо упрочили за нимъ первое мѣсто между дикими соплеменниками. Безъ его мнѣнія не рѣшалось ни одно дѣло, и никто безъ его согласія не осмѣливался предпринимать ни какихъ важныхъ распоряженій. Но, управляя почти самовластно цѣлымъ племенемъ, онъ былъ, однакожь, довольно снисходителенъ къ слабостямъ другихъ, и оказывалъ пощаду во всѣхъ возможныхъ случаяхъ. На этотъ разъ, рѣшая судьбу плѣнника, онъ также готовъ былъ обратиться къ филантропическимъ мѣрамъ; но не зналъ и самъ, какъ за это взяться. Сумаха выходила изъ себя не столько въ-слѣдствіе смерти мужа и брата, сколько въ-слѣдствіе непредвидѣннаго отказа отъ ея руки, и не могла простить человѣку, дерзновенно и нагло оскорбившему ея нѣжныя чувства. Но безъ этого прощенія, племя не могло забыть понесенныхъ потерь, и даже самъ Райвенукъ, при всей своей власти, отчаявался сдѣлать что-нибудь въ пользу несчастнаго плѣнника.
Когда всѣ заняли свои мѣста, во всемъ собраніи воцарилось важное, торжественное и вмѣстѣ грозное молчаніе. Дирслэйеръ увидѣлъ, что женщины и дѣти готовили заостренные отколки отъ сосновыхъ корней, очевидно съ тою цѣлью, чтобъ зажечь ихъ и вонзить въ его тѣло. Двое или трое молодыхъ людей держали въ рукахъ веревки, чтобъ связать его по первому приказанію. Дымъ отъ костра, зажженнаго въ нѣкоторомъ разстояніи, возвѣщалъ, что тамъ готовились для него горящія головни. Нѣкоторые воины острили оконечность томагуковъ; другіе пробовали свои ножи, и всѣ вообще обнаруживали величайшее нетерпѣніе скорѣе начать кровавую потѣху.
— Убиватель Оленей! началъ Райвенукъ спокойнымъ и вмѣстѣ величавымъ тономъ: — наступила, наконецъ, пора, когда народъ мой долженъ узнать, что ему дѣлать. Нѣтъ болѣе солнца надъ нашими главами: утомленное напраснымъ ожиданіемъ Гуроновъ, оно начало спускаться къ соснамъ за эту гору, и быстро идетъ въ страну нашихъ отцовъ, Французовъ, съ извѣстіемъ, что у дѣтей ихъ опустѣли хаты, и что они должны немедленно оказать имъ покровительство и защиту. Есть у волковъ свои логовища, и у медвѣдей свои берлоги. Ирокезы не бѣднѣе волковъ и медвѣдей: есть у нихъ свои деревни, хаты, свои поля, засѣянныя хлѣбомъ, и все это оберегается теперь лишь добрыми духами, уже начинающими скучать продолжительнымъ карауломъ. Пора народу моему возвратиться въ свои жилища, и приняться за свои обычныя дѣла. Веселье и радость объиметъ все селенье, когда еще вдали распространится крикъ нашъ; но это будетъ крикъ унынія, и общая печаль послѣдуетъ за нимъ. Есть у насъ волосы только съ одного черепа, и нѣтъ другихъ волосъ: вотъ что будетъ причиною нашей печали. Канадскій-Бобръ оскальпированъ, и тѣло его брошено рыбамъ. Дирслэйеръ долженъ рѣшить, откуда взять намъ еще одинъ головной уборъ. Опустѣли у насъ двѣ хаты, и при каждой долженъ быть головной уборъ, живой или мертвый.
— Мертвый, не иначе какъ мертвый, отвѣчалъ Дирслэйеръ твердымъ и рѣшительнымъ голосомъ. — Думаю, что часъ мой насталъ, и чему быть, тому не миновать. Если на вашемъ совѣтѣ опредѣлено замучить меня въ пыткахъ, постараюсь перенести ихъ безъ стѣнаній и безъ жалобъ, когда только слабая природа не соберетъ насильственной дани отъ моихъ страданій.
— Блѣднолицая собака начинаетъ поджимать свой хвостъ между ногами, закричалъ молодой Гуронъ, прозванный Французами Краснымъ-Воропомъ за свою болтливость. — Вы думаете, онъ воинъ? ни чуть не бывало: онъ убилъ нашего Волка, отворотивъ свою голову назадъ, чтобъ не видѣть дыма изъ собственнаго ружья. Смотрите: онъ уже хрюкаетъ какъ боровъ, и если наши бабы и дѣвки начнутъ его мучить, онъ запищитъ какъ котенокъ отъ дикой кошки. Да онъ и самъ, видите ли, делоэрская баба въ шкурѣ Англичанина.
— Ты можешь говорить, что тебѣ угодно, молодой человѣкъ, возразилъ Дирслэйеръ съ тѣмъ же спокойнымъ видомъ: — отъ твоихъ словъ не будетъ мнѣ ни лучше, ни хуже. Неразумная болтовня разсердитъ, конечно, слабую женщину, но не раздуетъ горящаго костра, такъ же какъ и не наостритъ притупленныхъ ножей.
Въ эту минуту, Райвенукъ своимъ вмѣшательствомъ остановилъ Краснаго-Ворона, и приказалъ связать плѣнника. Хитрый шейхъ понималъ, что плѣнникъ, и не бывъ связаннымъ, вытерпитъ всякую муку; но отдалъ этотъ приказъ единственно затѣмъ, чтобъ постепенно ослабить его твердость. Дирслэйеръ не сдѣлалъ никакого сопротивленія, и спокойно разставилъ для веревокъ свои руки и ноги; однакожь, сверхъ ожиданія стянули его такъ, что онъ не терпѣлъ почти никакой боли отъ этихъ оковъ. Это было слѣдствіемъ тайныхъ распоряженій шейха, который еще не переставалъ надѣяться, что плѣнникъ, для избѣжанія тяжкихъ мученій, согласится наконецъ жениться на Сумахѣ. Связанный по рукамъ и ногамъ безъ возможности поворотиться, Дирслэйеръ отнесенъ былъ къ молодому дереву и прицѣпленъ такъ, чтобъ ему нельзя было упасть. Руки его соединили съ ногами посредствомъ длинной веревки, и веревкою же обхватили середину его тѣла такимъ-образомъ, какъ-будто онъ совсѣмъ прильнулъ къ древесному пню. Затѣмъ сорвали съ его головы охотничью шапку, и оставили въ этомъ положеніи совершенно-готовымъ къ предстоявшей пыткѣ.
Но не доходя до послѣдней крайности, Райвенукъ желалъ еще разъ подвергнуть испытанію рѣшимость своего плѣнника новою попыткой на мировую сдѣлку. Для этого было только одно средство — заставить вдову Волка отказаться отъ законнаго мщенія, на которое она имѣла полное право. Поэтому онъ велѣлъ ей подойдти къ кружку старшинъ, и позаботиться о собственныхъ интересахъ. Всѣ Индіянки въ молодыхъ лѣтахъ обыкновенно красивы и скромны: ихъ голосъ исполненъ музыкальной мелодіи, и на губахъ у нихъ безпрестанная улыбка. Но при упорной и тяжелой работѣ, всѣ эти прелести естественно исчезаютъ гораздо прежде того возраста, до котораго уже достигла Сумаха. Ихъ голосъ становится грубымъ и дряблымъ, какъ-будто онѣ выдержали сильный напоръ страстей; но если въ добавокъ онѣ раздражены, оглушительный ихъ крикъ, исполненный чудовищной дисгармоніи, способенъ произвести самое болѣзненное впечатлѣніе на непривычныя уши. Впрочемъ, Сумаха еще не совсѣмъ была лишена своихъ природныхъ прелестей, и еще недавно слыла красавицей во всемъ племени, чѣмъ считала себя и теперь, не подозрѣвая опустошительныхъ перемѣнъ, произведенныхъ въ ея особъ временемъ и трудами. Нѣкоторыя женщины, сообразно тайнымъ наставленіямъ Райвенука, старались ее увѣрить, что еще не исчезла для нея надежда образумить молодаго плѣнника и уговорить его на женитьбу. Все это было слѣдствіемъ того, что гуронскій шейхъ желалъ, во что бы ни стало, пріобрѣсть для своего племени такого человѣка, который слылъ первымъ, неподражаемымъ охотникомъ во всемъ околоткѣ. Къ-тому же, нужно было непремѣнно пріискать жениха для взбалмошной бабы, которая иначе была способна взбаломутить все знаменитое племя Ирокезовъ.
Итакъ, по совѣту своихъ товарокъ, Сумаха вошла въ кружокъ старшинъ требовать правосудія для себя и плѣнника, прежде, чѣмъ будетъ приступлено къ рѣшительнымъ мѣрамъ. Она желала съ такимъ усердіемъ завербовать въ мужья молодаго охотника, съ какимъ европейская дѣвушка желаетъ выйдти за богача. Ея требованіе, само-собою разумѣется, было уважено, и Сумаха, захвативъ съ собою двухъ дѣтенышей, приблизилась къ привязанному плѣннику.
— Вотъ я передъ тобою, блѣднолицый, сказала она: — и ты долженъ знать, зачѣмъ я передъ тобою. Я нашла тебя, но нигдѣ не могу найдти ни Волка, ни Барса. Искала ихъ на озерѣ, въ лѣсу, и даже въ облакахъ; нигдѣ ихъ нѣтъ, и я не знаю, куда они дѣвались.
— Никто не знаетъ этого, Сумаха, отвѣчалъ Дирслэйеръ. — Душа, оставляя тѣло, отправляется въ міръ, намъ невѣдомый, и тѣ, которые остались въ живыхъ, должны надѣяться, что покойники достигли счастливой пристани. Два ирокезскихъ воина, безъ-сомнѣнія, отправились въ страну блаженныхъ Духовъ, и ты ихъ увидишь рано или поздно. Жена и сестра храбрыхъ воиновъ должна была готовиться къ какому-нибудь событію въ этомъ родѣ.
— За что же ты убилъ этихъ храбрыхъ воиновъ, бѣлый человѣкъ? Что они тебѣ сдѣлали? Это были лучшіе охотники и самые неустрашимые молодый бойцы во всемъ племени Гуроновъ. Маниту даровалъ имъ долгую жизнь, и они должны были въ глубокой старости повалиться, какъ вѣковыя деревья, подъ собственною тяжестію.
— Это уже черезъ-чуръ, Сумаха, возразилъ правдолюбивый Дирслэйеръ: — ври, да не слишкомъ завирайся. — Чего хочетъ Маниту, тому суждено исполниться такъ или иначе, несмотря на всѣ помѣхи со стороны людей, и, стало-быть, не хотѣлъ Маниту, чтобъ твои воины дожили до глубокой старости. И напрасно назвала ты ихъ молодыми людьми: это такъ же несправедливо, какъ и то, что сама ты молодая женщина. Я не потерпѣлъ отъ нихъ никакого зла, это правда; но оба они пали отъ руки моей за рѣшительное покушеніе на мою жизнь. Я ихъ убилъ, чтобъ не быть убитымъ самому: это въ порядкѣ вещей, и таковъ законъ природы.
— Твоя правда, бѣлый. У Сумахи одинъ языкъ, и она не умѣетъ на различныя манеры разсказывать одну и ту же повѣсть. Блѣднолицый убилъ краснокожихъ единственно потому, чтобъ не быть убитымъ самому. Гуроны правосудны, и забудутъ смерть своихъ братій. Шейхи зажмурятъ глаза, и будутъ смотрѣть на это сквозь падьцы. Молодые воины повѣрятъ, что Волкъ и Барсъ отправились на охоту въ отдаленные лѣса, а Сумаха возьметъ подъ руку своихъ дѣтокъ, войдетъ въ хату бѣлаго человѣка и скажетъ ему: посмотри, вѣдь это твои дѣти и вмѣстѣ мои; корми насъ, и мы будемъ жить у тебя и съ тобою!
— Этихъ условій выполнить нельзя, Сумаха. Жалѣю о твоей потерѣ, и понимаю всю ея важность: но не могу и не хочу принять твоихъ условіи. Доставлять тебѣ дичину, пожалуй, я не прочь, еслибъ мы жили недалеко другъ отъ друга; но, если говорить откровенно, я не имѣю никакой охоты сдѣлаться твоимъ мужемъ и называть себя отцомъ твоихъ дѣтей.
— Посмотри на этого птенца, варваръ ты этакой! Кто безъ отца научитъ его убивать оленей и скальпировать враговъ? Сжалься надъ этой дочкой, извергъ: кто захочетъ взять жену изъ такой хаты, гдѣ нѣтъ хозяина? Есть у меня еще птенцы въ нашей канадской деревнѣ, и убиватель оленей не пожалуется никогда, что некому кушать его дичь.
— Однажды навсегда скажу тебѣ, краснокожая женщина, что всѣ твои убѣжденія не имѣютъ никакой важности въ моихъ глазахъ, отвѣчалъ неумолимый Дирслэйеръ, котораго воображеніе ничуть не оживилось нарисованной картиной голодныхъ птенцовъ съ устами, отверстыми для его дичины. — Ирокезское племя и твои родственники должны принять на себя продовольствіе твоихъ сиротъ и обезпеченіе ихъ отъ всякой нужды. Нѣтъ у меня дѣтей, и я не имѣю никакой охоты жениться. Удались отъ меня, Сумаха, и пусть я останусь въ рукахъ твоихъ шейховъ. Лучше смерть, чемъ женитьба на тебѣ.
Безполезно описывать эффектъ, произведенный этимъ рѣшительнымъ отвѣтомъ. Всякая тѣнь нѣжнаго чувства въ Сумахѣ исчезла, если только было въ ней нѣжное чувство. Волканъ ярости и бѣшенства вдругъ разразился самымъ оглушительнымъ залпомъ, какъ-будто разсудокъ ея взлетѣлъ на воздухъ при внезапномъ прикосновеніи волшебнаго жезла. Яростные крики дикимъ эхомъ понеслись по лѣсной чащѣ, и она, бросившись на плѣнника, вцѣпилась въ его волосы съ рѣшительнымъ намѣреніемъ сорвать ихъ всѣ до послѣдняго клочка. Нѣсколько минутъ никакъ не могли отцѣпить ее отъ беззащитной жертвы. Къ счастію Дирслэйера, бѣшеная баба была слишкомъ-слѣпа и не могла соображать своихъ движеній, иначе, быть-можетъ, пришлось бы ему разстаться съ жизнью прежде, чѣмъ успѣли явиться къ нему на помощь. Но теперь вся бѣда ограничилась тѣмъ, что онъ потерялъ два или три клочка волосъ.
Обида, напесенная вдовѣ, была вмѣстѣ обидой для всего племени, и потому необходимо было наказать блѣднолицаго, который имѣлъ дерзость объявить, что смерть для него предпочтительнѣе брака на почтенной вдовѣ. Молодые люди оказывали живѣйшее нетерпѣніе начать пытку; шейхи не находили причинъ медлить, и Райвенукъ принужденъ былъ подать роковой сигналъ къ этой адской увертюрѣ.
VIII.
правитьВсѣмъ извѣстно, что американскіе дикари, въ подобныхъ случаяхъ, находили одно изъ величайшихъ наслажденій подвергать испытанію терпѣніе и твердость своихъ жертвъ. Съ другой стороны, Индіецъ въ пыткѣ ставилъ себѣ за честь не обнаруживать никакого страха и казаться нечувствительнымъ къ физической боли; онъ только подстрекалъ ярость своихъ палачей энергическими ругательствами, въ надеждѣ ускорить свою смерть. Чувствуя, что его организмъ не въ силахъ былъ выносить болѣе смертельныя муки, изобрѣтеннныя дьявольскою утончённостію остервенѣлыхъ враговъ, онъ выдумывалъ для нихъ самыя обидныя названія, и этимъ выводилъ изъ терпѣнія какого-нибудь палача, который прекращалъ его жизнь однимъ ударомъ. Но Дирслэйеръ, имѣвшій свои понятія объ обязанностяхъ человѣка, не считалъ необходимымъ прибѣгать къ этому счастливому средству возбуждать неистовство своихъ враговъ, и твердо рѣшился вытерпѣть всѣ страданія достойнымъ образомъ, не нанося безчестія своему цвѣту.
Вслѣдъ за сигналомъ къ начатію убійственной церемоніи, нѣсколько смѣльчаковъ выступили на арену съ томагуками въ рукахъ, и приготовились употребить въ дѣло это страшное оружіе. Разсчетъ состоялъ въ томъ, чтобъ поразить дерево какъ-можно-ближе къ головѣ жертвы, такъ, однакожь, чтобъ не коснуться до нея: попытка опасная и смѣлая, которую позволяли только самымъ опытнымъ молодцамъ, доказавшимъ свое искусство владѣть томагукомъ. При всемъ томъ, иногда случалось, что плѣнникъ, къ общей досадѣ, погибалъ гораздо-ранѣе опредѣленнаго срока, благодаря промахнувшейся рукѣ. На этотъ разъ, Райвенукъ и другіе старшины не безъ причины опасались, что воспоминаніе о судьбѣ Барса, вѣроятно, подстрекнетъ какого-нибудь торопыгу поскорѣе докопать осужденнаго плѣнника, быть-можетъ тѣмъ же томагукомъ, которымъ самъ онъ совершилъ убійство. Такимъ образомъ, жизнь Дирслэйера, уже при первомъ актѣ этой демонской драмы, висѣла на волоскѣ.
Однакожь, оказалось, что вся молодежь, выступившая на это странное ристалище, горѣла болѣе желаніемъ обнаружить свою удаль, чѣмъ отмстить за смерть падшихъ земляковъ. Каждый дѣлалъ, свои приготовленія съ чувствомъ соревнованія, и казался болѣе-хлопотливымъ, чѣмъ жестокимъ. По этимъ признакамъ, Райвенукъ начиналъ думать, что ему, можетъ-быть, удастся спасти дирслэйерову жизнь, какъ скоро тщеславіе молодыхъ людей будетъ удовлетворено.
Первымъ вышелъ на сцену молодой человѣкъ, по имени Ворона, еще неимѣвшій случая заслужить болѣе-воинствепное прозвище. Онъ славися больше своими притязаніями, чѣмъ ловкостію, и знавшіе его не безъ основанія заключали, что плѣннику не миновать бѣды, если Ворона пуститъ своимъ томагукомъ. Впрочемъ, молодой человѣкъ не питалъ въ своемъ сердцѣ ни малѣйшей злобы, и хлопоталъ только объ отличіи передъ своими сверстниками. Дирслэйеръ тотчасъ же понялъ неопытность этого молодца, когда увидѣлъ, что старшины втихомолку даютъ ему наставленія и совѣты. Они допустили его къ этой экзерциціи единственно изъ уваженія къ отцу, старому, заслуженному воину, который оставался въ Канадѣ. Дирслэйеръ, однакожь, умѣлъ сохранить все наружное хладнокровіе. Онъ сказалъ самъ-себѣ, что часъ его насталъ, и что еще нужно благодарить судьбу, если неопытная рука поразитъ его смертію прежде начатія пытки. Ворона пріосанился, подбоченился, загнувъ голову, взмахнулъ — и страшный томагукъ, вписавъ въ воздухѣ обыкновенныя эволюціи, прожужжалъ въ трехъ или четырехъ дюймахъ отъ щеки плѣнника и вонзился въ большой дубъ, бывшій за нѣсколько ярдовъ позади. Свистъ и шиканье раздались со всѣхъ сторонъ, къ величайшему огорченію молодаго человѣка, который и самъ видѣлъ свою неловкость; но въ то же самое время всѣ вообще и каждый порознь удивлялись необыкновенной твердости, съ какою Дирслэйеръ выжидалъ роковаго удара. Голова была въ его тѣлѣ единственною частью, которую могъ онъ двигать, и зрители надѣялись, что онъ непремѣнно будетъ ее вертѣть въ избѣжаніе удара; но Дирслэйеръ остался совершенно неподвиженъ, какъ статуя, сросшаяся съ деревомъ. Онъ не хотѣлъ даже прибѣгать къ самому естественному и употребительнѣйшему средству — къ зажмуриванью глазъ, и это рѣдкое безстрашіе поразило изумленіемъ даже самихъ старшинъ.
Ворону смѣнилъ Лось, воинъ среднихъ лѣтъ, дюжій, широкоплечій, стяжавшій славу своимъ искусствомъ владѣть томагукомъ, и всѣ зрители довѣрчиво ожидали новаго доказательства его ловкости. Лось былъ проникнутъ отчаянною ненавистію ко всѣмъ блѣднолицымъ, и теперь не задумался бы доканать плѣнника однимъ ударомъ, еслибъ желаніе поддержать свою славу не одержало верха надъ жаждой мести. Онъ спокойно занялъ своё мѣсто, поднялъ и поправилъ сѣкиру, сдѣлалъ шагъ впередъ — и въ то же мгновеніе страшное оружіе зажужжало въ воздухѣ. Дирслэйеръ уже думалъ расквитаться съ жизнью; но томагукъ задѣлъ только за густую прядь его волосъ и прицѣпилъ ее къ дереву. Общія восклицанія выразили удовольствіе зрителей, и даже самъ Лось, противъ воли, принялъ нѣкоторое участіе въ плѣнникѣ, потому-что такой удачный опытъ могъ быть сдѣланъ только при его непоколебимой твердости.
Затѣмъ, припрыгивая и прискакивая, выступилъ на сцену Парнюга-Попрыгунъ, одинъ изъ тѣхъ молодыхъ людей, которыхъ мускулы, отъ продолжительной привычки, получаютъ необыкновенную гибкость. Но при всей вертлявости, онъ былъ храбръ, не устрашимъ, и утвердилъ за собою славу охотника и воина. Вмѣсто того, чтобъ прямо приняться за дѣло, Парнюга-Попрыгунъ началъ скакать передъ охотникомъ направо и налѣво, взадъ и впередъ, прицѣливаясь въ это голову и дѣлая грозные жесты. Эти продѣлки, предпринятыя съ цѣлію устрашенія, наконецъ уже слишкомъ надоѣли Дирслэйеру, и онъ рѣшился говорить первый разъ послѣ того, какъ привязали его къ дереву.
— Кривлянье ни къ чему не поведетъ, Гуронъ, сказалъ онъ спокойнымъ тономъ: — бросай томагукъ, если хочешь, или убирайся, откуда пришелъ. Ты теперь очень-похожъ на молодую лань, которая хочетъ показать своей матери, что умѣетъ скакать. Лучше веди себя какъ безстрашный воинъ, который имѣетъ дѣло съ другимъ такимъ же воиномъ, иначе молодыя дѣвушки будутъ надъ тобой хохотать;
Послѣднія слова привели въ бѣшенство молодаго Индійца, и онъ въ то же мгновеніе бросилъ свой томагукъ съ очевиднымь намѣреніемъ умертвить обидчика; но ударъ въ дрожащей рукѣ былъ разсчитанъ слишкомъ-дурно, и Дирслэйоръ отдѣлался только тѣмъ, что томагукъ оцарапалъ его плечо. Это былъ первый Гуронъ, обнаружившій, къ общей досадѣ, убійственное намѣреніе. Кровавая потѣха только-что начиналась, и никто не думалъ ее оканчивать. Попрыгунъ долженъ былъ удалиться, и со стыдомь занялъ свое мѣсто между простыми зрителями.
За этимъ вспыльчивымъ юношей выступили одинъ послѣ другаго еще много другихъ воиновъ, бросавшихъ томагукъ съ безпечнымъ равнодушіемъ; нѣкоторые изъ нихъ, вмѣсто томагука, бросали даже простые ножи — предпріятіе чрезвычайно-трудное и опасное; но, къ-счастію, всѣ обнаружили удивительную ловкость, безвредную для плѣнника. Онъ получилъ только нѣсколько царапинъ, и ни разу не былъ раненъ. Непоколебимая твердость, съ какою перенесъ онъ всѣ эти нападенія, доставила ему всеобщее уваженіе между зрителями, и когда шейхи объявили, что плѣнникъ съ честью выдержалъ испытаніе томагукомъ и ножами, не осталось во всемъ таборѣ ни одного человѣка, который бы питалъ къ нему враждебныя чувства, кромѣ, однакожь, Прыгуна и Сумахи. Эти недовольныя особы раздували другъ въ другѣ обоюдную ненависть, и можно было опасаться, что къ нимъ, черезъ нѣсколько времени, присоединятся и другіе.
Въ эту минуту, Райвенукъ всталъ съ своего мѣста, и торжественно объявилъ, что блѣднолицый доказалъ свою твердость мужа. Пусть онъ долго жилъ между Делоэрами; но племя не успѣло превратить его въ бабу. Наконецъ, Райвенукъ спросилъ, желаютъ ли Гуроны продолжать свои опыты, и получилъ единодушный отвѣтъ, что желаютъ, такъ-какъ происходившій спектакль былъ вообще слишкомъ пріятенъ для всѣхъ, не исключая даже молодыхъ дѣвушекъ. Представитель народа, желавшій во что бы ни стало завербовать такого отличнаго охотника, употреблялъ всѣ возможныя и законныя средства, чтобъ во-время остановить опасную потѣху, — онъ зналъ, что никакая человѣческая сила не спасетъ беззащитную жертву, если слишкомъ разгорятся страсти въ молодыхъ солдатахъ Поэтому Райвенукъ призвалъ къ себѣ лучшихъ четырехъ стрѣлковъ, и приказалъ имъ подвергнуть плѣнника опыту ружейныхъ залповъ. Пули должны были летѣть мимо его ушей, не дотрогиваясь до головы.
Увидѣвъ этихъ отборныхъ воиновъ съ ружьями въ рукахъ, Дирслэйеръ испыталъ отрадное чувство страдальца, долго томившагося въ предсмертныхъ мукахъ, и наконецъ почувствовавшаго приближеніе смерти. Здѣсь малѣйшій промахъ неизбѣжно грозилъ смертью, потому-что мишенью для стрѣльбы была незамѣтная точка подлѣ плѣнниковой головы: одинъ или два дюйма разницы должны были рѣшить вопросъ жизни или смерти.
Въ этихъ ружейныхъ экзерциціяхъ, производившихся весьма-часто между американскими дикарями, опытный стрѣлокъ позволялъ себѣ разстоянія отъ данной цѣли никакъ не болѣе, какъ на ширину одного волоса. Случалось, что пуля, пущенная торопливою рукою, попадала плѣннику въ лобъ или високъ; случалось то, что стрѣлокъ, разсерженный негодованіемъ и ругательствами, съ намѣреніемъ прекращалъ его жизнь. Дирслэйеръ слышалъ обо всѣхъ этихъ подробностяхъ отъ Делоэровъ, которые разсказывали ему свои безконечныя-исторіи въ длинные зимніе вечера. Теперь онъ твердо былъ увѣренъ, что его часъ насталъ, и его радовала мысль, что ему суждено погибнуть отъ любимаго оружія, Между-тѣмъ, послѣдовалъ, маленькій и совсѣмъ неожиданный дивертиссманъ передъ началомъ этого новаго спектакля.
Гетти видѣла все, что происходило, и сначала слабый ея умъ былъ совершенно парализировапъ страшной сценой. Мало-по-малу, однакожь, она высвободилась изъ этого почти летаргическаго состоянія, и обнаружила громкое негодованіе противъ Индійцевъ, мучителей ея друга. Робкая отъ природы, какъ молодая лань, она всегда смѣло подвизалась за дѣло правды, презирая всякую личную опасность. На этотъ разъ, пробившись сквозь густую толпу, она бойко вступила въ кружокъ старшинъ, и начала такимъ-образомъ свою оживленную рѣчь:
— Люди красные, зачѣмъ вы съ такимъ звѣрствомъ мучите бѣднаго Дирслэйера? Что онъ вамъ сдѣлалъ, и кто далъ вамъ право осудить его на смерть? Вообразите, что одинъ изъ вашихъ томагуковъ раскроилъ ему черепъ: кто изъ васъ въ состояніи залечить подобную рану? Опомнитесь, неразумные люди: желая погубить Дирслэйера, вы погубите собственнаго своего друга. Когда покойный мой отецъ и Генрихъ Марчъ выступили на охоту за вашими волосами, Дирслэйеръ отказался имъ сопутствовать, и одинъ остался въ лодкѣ. Повторяю вамъ, Гуроны: вы мучите собственнаго друга въ особѣ этого молодаго человѣка.
Гуроны выслушали со вниманіемъ молодую дѣвушку, и одинъ изъ нихъ, знавшій по-англійски, перевелъ ея рѣчь. Понявъ, въ чемъ дѣло, Райвенукъ отвѣчалъ на ирокезскомъ языкѣ, и толмачъ перевелъ его слова:
— Дочь моя явилась очень кстати въ кружокъ старшинъ, и мы привѣтствуемъ ее радушно, отъ всего нашего сердца. Гуроны съ восторгомъ внимаютъ гласу слабоумной дѣвушки, ибо вѣдаютъ, что самъ Маниту вѣщаетъ ея устами. Но на этотъ разъ благодушная дочь моя неясно разсмотрѣла то, что происходитъ вокругъ нея. Дирслэйеръ отказался выступить на охоту за нашими волосами, это правда; но зачѣмъ онъ отказался? Кто его просилъ объ этомъ? Мы сами зажгли факелъ войны, и не запрятали своихъ волосъ: почему же онъ не охотился за ними, если онъ точно храбрый воинъ? Ирокезы не наказываютъ такихъ охотниковъ, и съ удовольствіемъ прощаютъ другому то, на что каждый изъ нихъ готовъ рѣшиться при первомъ удобномъ случаѣ. Но пусть моя дочь откроетъ шире свои глаза, и сосчитаетъ моихъ храбрыхъ воиновъ, Еслибъ было у меня столько рукъ, какъ у четырехъ воиновъ, взятыхъ вмѣстѣ, я не досчитался бы многихъ пальцевъ, какъ Гуроны не досчитываются многихъ собратовъ. Цѣлой руки не достаетъ у меня: гдѣ же пальцы этой руки? Блѣднолицый ихъ срѣзалъ, и вотъ почему воины мои хотятъ видѣть собственными глазами, былъ ли онъ храбръ какъ воинъ, или только хитеръ, какъ лисица.
— Но ты самъ знаешь, Гуронъ, какимъ-образомъ палъ одинъ изъ твоихъ воиновъ. Всѣ вы это видѣли такъ же, какъ и я, хотя мнѣ страшно было смотрѣть на кровавое позорище. Дирслэйеръ не виноватъ. Красный воинъ покушался на жизнь — бѣлый воинъ защищался — вотъ и все. Тотъ изъ васъ былъ бы трусомъ, кто поступилъ бы иначе на его мѣстѣ. Вы желаете знать, кто здѣсь лучшій стрѣлокъ? Хорошо, дайте ружье Дирслэйеру, и вы увидите, что онъ одинъ стрѣляетъ лучше всѣхъ васъ, взятыхъ вмѣстѣ.
Забавно было видѣть, съ какою важностію дикари выслушали переводъ этого страннаго предложенія. Никто не позволилъ себѣ ни малѣйшей насмѣшки надъ слабоумной дѣвушкой; напротивъ, самъ великій шейхъ, представитель племени, принялъ, на себя трудъ отвѣчать ей съ должнымъ уваженіемъ:
— Дочь моя, сказалъ Райвенукъ: — не всегда говоритъ разумно передъ совѣтомъ шейховъ, иначе не пришло бы ей въ голову такое предложеніе. Двое моихъ воиновъ уже пали людъ ударами плѣнника, и могила ихъ слишкомъ-тѣсна для третьяго солдата. Гуроны не имѣютъ намѣренія стѣснять своихъ мертвецовъ. Если и еще человѣческой душѣ суждено отлетѣть въ горнюю страну, удаленную отъ нашей, душа эта будетъ принадлежать не Гурону. Иди съ миромъ, дочь моя, и займи свое мѣсто подлѣ Сумахи. Пусть люди красные еще разъ покажутъ передъ зрителями свою ловкость, и пусть человѣкъ бѣлый опытомъ докажетъ, что онъ не боится ихъ пуль.
Гетти не возражала. Привыкнувъ повиноваться старшему, она склонила голову, выступила изъ круга шейховъ, и безмолвно усѣлась подлѣ Сумахи на обрубкѣ дерева.
Въ эту пору воины опять заняли свои мѣста, и приготовились показать опыты своего искусства. Передъ ними была двойная цѣль: испытать твердость плѣнника и вмѣстѣ обнаружить умѣнье владѣть оружіемъ даже въ такую минуту, когда различныя страсти волнуютъ ихъ сердце. Они расположились недалеко отъ своей жертвы, и, слѣдовательно, имъ было довольно-удобно стрѣлять такъ, чтобы пуля не дотронулась до плѣнника; но если, съ одной стороны, близость разстоянія уменьшала опасность для Дирслэйера, съ другой — нервы его подвергались самому тяжкому испытанію, потому-что глаза его были прямо обращены на ружейное дуло. Хитрые Гуроны слишкомъ разсчитывали на это обстоятельство, и были почти увѣрены, что плѣникъ непремѣнно струситъ. При всемъ томъ, каждый изъ нихъ, дѣлая эволюціи болѣе или менѣе, страшныя, распоряжался именно такъ, чтобы пуля не дотронулась до головы. Такимъ-образомъ, выстрѣлы слѣдовали за выстрѣлами, а Дирслэйеръ еще не получилъ ни одной раны. Никто, однакожь, при всей внимательности, не могъ въ немъ замѣтить ни трепета мускулъ, ни да-же малѣйшаго колебанія рѣсницъ. Эта удивительная твердость, превосходившая все, что до-сихъ-поръ, при подобныхъ обстоятельствахъ, видѣли Гуроны, могла быть объяснена тремя различными причинами. Во-первыхъ, онъ безусловно былъ преданъ своей судьбѣ, и, убѣжденный въ неминуемой смерти, утѣшалъ себя мыслью, что умираетъ отъ любимаго оружія; во-вторыхъ, онъ слишкомъ привыкъ владѣть карабиномъ, и эта привычка отстраняла отъ него всякій страхъ при взглядѣ на подобное оружіе; въ-третьихъ, изучивъ искусство стрѣльбы въ самой высокой степени, онъ могъ заранѣе, и притомъ наивѣрнѣйшимъ образомъ, опредѣлить направленіе пули, и теперь, въ эту роковую минуту, ему интересно былъ дѣлать подобныя вычисленія. Занятый, наконецъ, исключительно этими вычисленіями, онъ, повидимому, совсѣмъ забылъ свое критическое положеніе, и послѣ того, какъ пять или шесть Гуроновъ всадили свои пули въ извѣстную точку на деревѣ, онъ рѣшился объявить свое откровенное мнѣніе объ ихъ ничтожномъ искусствѣ.
— Это ли, Минги, называютъ у васъ искусною стрѣльбой? сказалъ онъ почти презрительнымъ тономъ. — Этакъ, увѣряю васъ, стрѣляетъ почти всякая Делоэрка, и я даже видѣлъ на берегахъ Могока молодыхъ Голландокъ, которыя стрѣляютъ гораздо-лучше. Развяжите меня, и дайте карабинъ въ мои руки: я берусь, на разстояніи сотни ярдовъ, пригвоздить къ любому дереву самомалѣйшій клочекъ волосъ, да и не однажды, а двадцать, тридцать, сотню разъ сряду, если только карабинъ будетъ исправенъ.
Глухой и грозный ропотъ раздался вслѣдъ за этимъ холоднымъ сарказмомъ, и всѣ молодые люди пришли въ бѣшенство при этомъ упрекѣ изъ устъ человѣка, который до того презиралъ ихъ искусство, что даже, ни разу не моргнулъ глазами, между-тѣмъ, какъ ихъ выстрѣлы буквально могли опалить его лицо. Райвенукъ понялъ опасность, и, не теряя ни минуты, поспѣшилъ своимъ вмѣшательствомъ предупредить неслыханныя пытки, которыя теперь готовились для плѣнника. Онъ подошелъ къ раздраженнымъ воинамъ и его краснорѣчіе не преминуло обуздать ихъ лютость.
— Стой, ребята! сказалъ онъ: — загадка очень-проста. Мы поступили точь-въ-точь какъ блѣднолицые, которые вечеромъ запираютъ свои двери изъ опасенія краснымъ людей. Замковъ и запоровъ у нихъ бездна, а если запалить ихъ домъ, они всѣ сгорятъ до единаго прежде, чѣмъ отъищутъ запрятанные ключи и отодвинутъ засовы. То-есть, оно, видите ли, въ чемъ штука: мы уже черезъ-чуръ скрутили нашего плѣнника, и веревки мѣшаютъ дрожать его членамъ. Развяжите его, и тогда мы увидимъ, изъ какого матеріала сработано его тѣло.
Случается нерѣдко, что при отчаяніи въ успѣхѣ какого-нибудь плана, человѣкъ хватается за всякое средство, какъ бы, впрочемъ, оно ни казалось сомнительнымъ даже съ перваго взгляда. Всѣ схватились за идею, шейха, и множество рукъ принялись обрѣзывать веревки, которыми герой нашъ былъ привязанъ къ дереву. Черезъ полминуты онъ былъ уже совершенно свободенъ, какъ въ ту пору, когда бѣгалъ по горамъ; но надлежало пройдти нѣсколькимъ минутамъ прежде, чѣмъ его кровообращеніе могло возстановиться послѣ онѣмѣнія членовъ. Райвенукъ уговорилъ своихъ солдатъ немного подождать, подъ тѣмъ благовиднымъ предлогомъ, что плѣнникъ, собравшійся съ силами, по неволѣ обнаружитъ чувство страха, которое имъ овладѣетъ. Настоящее намѣреніе хитраго шейха состояло вѣтомъ, чтобы дать время охладиться неистовымъ страстямъ, и въ-этомъ онъ совершенно успѣлъ. Дирслэйеръ, между-тѣмъ, помахавъ руками и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, почувствовалъ, что кровь его вращается свободно, и физическія силы къ нему возвратились, какъ-будто ничего съ нимъ не случилось..
Человѣкъ молодой и здоровый рѣдко думаетъ о смерти. При видѣ топоровъ, томагуковъ и ружейныхъ дулъ, герой нашъ, связанный по рукамъ и ногамъ, считалъ себя уже переселившимся въ другой міръ; но лишь-только онъ почувствовалъ возможность владѣть своими членами, надежда мгновенно возродилась въ его сердцѣ, и съ этой минуты измѣнились всѣ его планы. Не далѣе, какъ черезъ минуту, вполнѣ покорный своей судьбѣ, и готовый безстрашно встрѣтитъ неизбѣжную смерть, онъ теперь вновь обдумывалъ средства ускользнуть отъ жестокости своихъ враговъ, и вновь сдѣлался обитателемъ лѣсовъ, крѣпкимъ и сильнымъ, рѣшительнымъ и остроумнымъ. Его умъ получилъ всю свою природную гибкость, и онъ, казалось, готовъ былъ вызвать за открытый бой цѣлыя полчища дикарей.
Распутавъ плѣнника, Гуроны образовали около него кружокъ, чтобъ отнять у него всякую надежду на побѣгъ. Всѣ и каждый про себя рѣшились во что бы и какъ бы ни стало сломить непоколебимую твердость этого удивительнаго человѣка. Дѣло теперь шло объ ирокезской чести, и даже женщины, съ своей стороны, утративъ всякое чувство соболѣзнованія, думали исключительно о томъ, какъ бы поддержать славу своего племени. Мелодическіе голоса молодыхъ дѣвушекъ смѣшались съ грозными криками мужчинъ, и обида, нанесеная Сумахѣ, сдѣлалась теперь непростительнымъ оскорбленіемъ всего прекраснаго пола. Уступая этому возникающему гвалту, мужчины удалились въ сторону, и объявили своимъ прекраснымъ половинамъ, что плѣнникъ остается покамѣстъ въ ихъ полномъ распоряженіи. Эта мѣра согласовалась съ господствующимъ обычаемъ Ирокезовъ, и они нерѣдко отдавали плѣнника на жертву изступленнымъ бабамъ, которыя своими пинками и ругательствами заставляли его предвкусить всю горечь адскихъ пытокъ, назначенныхъ для него впереди. На этотъ разъ, женское общество имѣло могущественную представительницу въ лицѣ Сумахи, которая уже издавна пользовалась репутаціею самой взбалмошной и сварливой бабы, способной устоять противъ самого чорта. Съ нею соединилось нѣсколько достойныхъ кумушекъ, заранѣе наострившихъ когти настроившихъ свои горла для демонскаго концерта. Безполезно здѣсь разсказывать всѣ подробности сцены, изобрѣтенной невѣжествомъ и лютостію этихъ вѣдьмъ, которыя, къ-несчастію, весьма нерѣдко находятъ подобныхъ себѣ сестрицъ и въ цивилизованномъ европейскомъ кругу.
Уже всѣ возможныя ругательства были истощены, но Дирслэйеръ оставался совершенно спокоенъ; да ему и некогда было обращать вниманіе на неистовство бабъ, которыя, однакожь, бѣсновались тѣмъ сильнѣе, чѣмъ хладнокровнѣе была ихъ жертва. Замѣтивъ совершенную неудачу этой попытки, воины разогнали женщинъ и приказали имъ замолчать. Эта мѣра оказалась тѣмъ нужнѣе, что уже окончены были всѣ приготовленія къ начатію дѣйствительныхъ пытокъ, гдѣ слѣдовало подвергнуть мучительнымъ истязаніямъ тѣло страдальца. Внезапная и совсѣмъ непредвидѣнная вѣсть, сообщенная двѣнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, пріостановила роковую церемонію. Такъ-какъ этотъ перерывъ имѣетъ тѣсную связь съ развязкой всей нашей повѣсти, то ужь читатель, вѣроятно, позволить намъ начать отсюда особую главу.
IX.
правитьДирслэйеръ не зналъ и не могъ знать, отъ-чего произошла эта внезапная перемѣна въ движеніяхъ его враговъ; не скоро ходъ событій объяснилъ ему дѣло. Онъ замѣтилъ, что особенное волненіе происходило между женщинами, тогда какъ воины облокотились на свои ружья и ожидали чего-то съ большимъ достоинствомъ. Тревоги, казалось, не было никакой, но не было вмѣстѣ съ тѣмъ и обыкновеннаго спокойствія. Райвенукъ полновластнымъ движеніемъ руки отдалъ приказъ, чтобы каждый занялъ свое мѣсто. Шейхи собрались на совѣтъ.
Минуты черезъ двѣ тайна объяснилась. Юдиѳь величественно прошла черезъ весь таборъ, и, не останавливаясь, вступила въ кругъ старѣйшинъ, уже открывшихъ свои совѣщанія.
Легко представить изумленіе Дирслэйера, совсѣмъ непригототовленнаго къ этому появленію, и знавшаго, притомъ, что такая дѣвушка, какъ Юдиѳь, не могла, подобно своей младшей сестрѣ, ожидать никакой пощады отъ Ирокезовъ; но изумленіе его увеличилось еще больше при взглядѣ на костюмъ Юдиѳи. Она промѣняла свою простую, но изящную одежду на богатое парчевое платье, о которомъ мы говорили, и которое нѣкогда произвело почти магическій эффектъ на ея зрителей. Этого недовольно: знакомая со всѣми тонкостями женскаго туалета, изученнаго его въ парадѣ городскихъ дамъ, она не пропустила теперь ни малѣйшей мелочи, способной возвысить ея красоту, и одѣлась съ такимъ изящнымъ вкусомъ, что костюмъ ея, безъ сомнѣнія, удовлетворилъ бы требованіямъ самой взъискательной щеголихи. Ея голова, ноги, руки, ея бюстъ и талія — все выставлялось въ самой чудной, поразительной гармоніи, и предложивъ себѣ цѣль — выставить себя между дикарями за даму высокаго круга, она могла бы достигнуть этой цѣли даже между опытными свѣтскими особами, привыкшими распознавать людей. Но при такой красотѣ и природныхъ прелестяхъ, Юдиѳь получила отъ своей матери изящныя манеры и тонкость въ обращеніи, такъ что ея блистательный костюмъ представлялся въ самомъ стройномъ согласіи со всей ея о обой. Изъ тысячи столичныхъ дамъ, украшающихъ собою парадные балы, едва ли нашлась бы одна, которая могла бы сравниться съ нашей героиней въ-отношеніи къ изяществу своего туалета.
Юдиѳь недурно разсчитала эффектъ, который могъ произойдти отъ ея. появленія. Лишь-только вступила она въ таборъ, все прищло въ сильное волненіе, — и каждый по своему спѣшилъ выразить свое чувство при взглядъ на чудную красавицу. Молодые люди разступились передъ ней съ почтеніемъ и проводили ее на совѣтъ старшинъ; бородатые шейхи, при ея приближеніи, встали съ своихъ мѣстъ; даже между женщинами невольно раздались, радостныя восклицанія. Всѣмъ этимъ дѣтямъ природы рѣдко удавалось видѣть бѣлую женщину изъ высшаго круга, и никогда подобный костюму, не блисталъ передъ ихъ глазами. Прекрасные мундиры англійскихъ или французскихъ офицеровъ не значили ровно ничего въ сравненій съ блескомъ парчи, обхватившей гибкій станъ дѣвушки, которая могла бы занять одно изъ первыхъ мѣстъ между богинями Гомера. Самъ Дирслэйеръ былъ, повидимому чрезвычайно озадаченъ, какъ чудною красотой, такъ и необыкновеннымъ равнодушіемъ, съ какимъ Юдиѳь отважилась на явную опасность. Всѣ съ нетерпѣніемъ ожидали объясненія причины визита, который для большей части зрителей былъ неразрѣшимой загадкой.
— Кто здѣсь изъ этихъ воиновъ главный начальникъ? спросила Юдиѳь у Дирслэйера въ то время, какъ все собраніе ожидало отъ нея объясненій. — Моя рѣчь не можетъ быть обращена къ человѣку безъ высшаго значенія. Скажите объ этомъ Гуронамъ, и потомъ отвѣчайте на мой вопросъ.
Дирслэйеръ повиновался, и каждый съ величайшимъ вниманіемъ выслушалъ истолкованіе ея словъ. Никто не изумился требованію женщины, которая, казалось по всему, сама принадлежала къ высшему кругу и во всѣхъ отношеніяхъ была существомъ необыкновеннымъ. Райвенукъ, вмѣсто отвѣта, выступилъ впередъ, какъ предводитель всего племени.
— Привѣтствую тебя, Гуронъ, продолжала Юдиѳь, играя свою роль съ такимъ достоинствомъ, которое могло бы сдѣлать честь самой лучшей европейской актриссѣ. — Вижу съ перваго взгляда, что ты здѣсь главный начальникъ, потому-что на твоемъ лицѣ — слѣды глубокихъ размышленій. Къ тебѣ и будетъ обращена моя рѣчь.
— Прекрасная роза полей можетъ начать свою рѣчь, отвѣчалъ брадатый ораторъ, выслушавъ объясненіе. — Если слова ея столько же пріятны, какъ ея взоры, они никогда не выйдутъ изъ моихъ ушей, и я еще буду слушать ихъ долго послѣ того, какъ зима убьетъ въ Канадѣ всѣ цвѣты и заморозитъ всѣ зимнія бесѣды.
Всякая дань удивленія была пріятна Юдиѳи и питала ея тщеславіе. Улыбнувшись едва-замѣтно при этомъ комплиментѣ стараго шейха, она снова приняла спокойный, нѣсколько суровый видъ, и продолжала такимъ-образомъ:
— Теперь, Гуронъ, ты долженъ выслушать меня внимательно. Ты, конечно, понялъ съ перваго взгляда, что я не совсѣмъ-обыкновенная женщина; но ты ошибся, если принялъ меня за королеву этой страны. Королева живетъ далеко, за Океаномъ, и я удостоена отъ нея одною изъ тѣхъ высшихъ почестей, которыми пользуются только близкія къ престолу. Не считаю нужнымъ объяснять, въ чемъ собственно состоитъ мое званіе: этого ты не поймешь; но уже собственные твои глаза, конечно, сказали, съ кѣмъ ты имѣешь дѣло. Слушай, Гуронъ: я могу быть твоимъ другомъ или недругомъ, смотря потому, какой получу пріемъ отъ тебя и отъ твоего народа.
Она говорила смѣлымъ и рѣшительнымъ тономъ, которому нельзя было не удивляться, зная ея обстоятельства. Переводъ ея рѣчи на индійскій языкъ былъ выслушанъ съ почтеніемъ, близкимъ къ благоговѣнію. Юдиѳь ожидала отвѣта съ безпокойствомъ и надеждой. Райвенукъ, какъ опытный дипломатъ, счелъ своей обязанностью углубиться въ размышленія, соотвѣтствующія случаю. Это значило, что онъ слишкомъ уважаетъ особу, съ которой имѣетъ дѣло, и взвѣшиваетъ въ своемъ умѣ каждое ея слово, чтобъ придумать достойный отвѣтъ.
— Дочь моя прекраснѣе всѣхъ дикихъ розъ Онтаріо, и голосъ ея пріятенъ для слуха, какъ пѣсня соловья, отвѣчалъ этотъ осторожный и хитрый шейхъ, который одинъ только изъ всѣхъ Гуроновъ не былъ ослѣпленъ ея великолѣпной красотою. — Свѣтлая птичка, по своему объему, никакъ не больше пчелы, однако и ея перья блистаютъ почти такъ же, какъ павлиній хвостъ. Великій Маниту въ премудрости своей покрываетъ иногда блестящимъ платьемъ самыхъ маленькихъ животныхъ, тогда какъ лось получила отъ него грубую шерсть. Всѣ эти вещи превышаютъ разумѣніе бѣдныхъ Индійцевъ, которые понимаютъ только то, что видятъ и слышатъ. Дочь моя, безъ сомнѣнія, имѣетъ гдѣ-нибудь великую палату недалеко отъ этого озера; но Гуроны, въ невѣжествѣ своемъ, не замѣтили ее.
— Я уже сказала, что безполезно объяснять подробности моего сана, потому-что ты, Гуронъ, ничего здѣсь не поймешь. Обратись опять къ своимъ глазамъ, и они, сколько нужно, объяснятъ тебѣ значеніе моей особы. Мое платье, конечно, не похоже на тряпки вашихъ женъ, и весь мой нарядъ со всѣми его драгоцѣнными мелочами можетъ принадлежать не иначе, какъ такой особѣ, которая занимаетъ одно изъ первыхъ мѣстъ послѣ королевы. Теперь, Гуронъ, выслушай меня: я намѣрена объявить: зачѣмъ и по какому поводу я внезапно явилась среди вашего лагеря. Есть у Англичанъ молодые воины такъ же, какъ у Гуроновъ, и ты, можетъ-быть, догадываешься, какъ велико ихъ число.
— Англичане многочисленны, какъ-листья на деревьяхъ въ этомъ лѣсу. Гуронамъ это извѣстно.
— Понимаю тебя, шейхъ; пойми же и ты, отъ какихъ хлопотъ я тебя избавила, что не привела съ собою людей. Молодые мои воины, такъ же какъ твои Гуроны, не могутъ разсчитывать на дружелюбную встрѣчу, особенно, если Англичане увидятъ, что для этого блѣднолицаго плѣнника вы готовите пытку. Извѣстно имъ, такъ же какъ и мнѣ, что это великій охотникъ, прославившійся повсюду своимъ необыкновеннымъ искусствомъ. Они вступятся за него, и слѣдъ Ирокезовъ обагренъ будетъ крові ю на возвратномъ пути въ Канаду.
— Много видѣли мы крови, дочь моя, и Гуроны скорбятъ, что это все кровь ихъ земляковъ.
— Значитъ, я прекрасно сдѣлала, что не окружила себя блѣднолицыми, иначе кровь Гуроновъ полилась бы опять обильнымъ потокомъ. Я слышала о Райвенукѣ, и заблагоразсудила позволить ему возвратиться въ мирѣ въ свою деревню для успокоенія женщинъ и дѣтей, если потомъ изъявитъ онъ желаніе выступить на охоту за нашими волосами, мы встрѣтимъ его, какъ прилично Англичанамъ. Райвенукъ, говорили мнѣ, любитъ слоновъ и маленькія ружья: смотри, вотъ и тѣ и другія, назначенныя въ подарокъ для знаменитаго шейха, если только самъ онъ захочетъ быть моимъ другомъ. Пусть онъ присоединитъ эти драгоцѣнности къ своему имуществу, и благополучно воротится въ свою деревню до прибытія моихъ воиновъ. Онъ покажетъ канадскимъ Ирокезамъ великія сокровища, пріобрѣтенныя въ то самое время, какъ могущественные отцы наши, пребывающіе за морями, отправили другъ къ другу военныя сѣкиры. Но этотъ великій охотникъ пойдетъ со мною: нуженъ онъ мнѣ для того, чтобъ дворецъ мой не оставался безъ дичи.
Юдиѳь, хорошо знакомая съ формами краснорѣчія Индійцевъ, старалась подражать имъ въ замысловатомъ образѣ выраженій, и, сверхъ ожиданія, успѣла въ этомъ какъ-нельзя-лучше. Дирслэйеръ переводилъ ея слова съ буквальною точностію тѣмъ охотнѣе, что она воздерживалась отъ всякой положительной лжи, изъ уваженія къ понятіямъ Дирслэйера, ненавидѣвшаго ложь, какъ свойство, недостойное бѣлаго человѣка. Предложеніе двухъ пистолетовъ и слоновыхъ башенъ изъ шахматной игры, произвело величайшій восторгъ и общій говоръ между Индійцами; но Райвенукъ принялъ ихъ холодно, и умѣлъ подавить въ себѣ энтузіазмъ при взглядѣ на животное о двухъ хвостахъ. Онъ рѣшился даже совсѣмъ отвергнуть этотъ подарокъ, недостойный великаго племени Гуроновъ.
— Пусть дочь моя, сказалъ онъ: — удержитъ при себѣ этихъ двухвостныхъ свиней, и скушаетъ ихъ, когда не будетъ у ней дичи. Эти маленькія ружья могутъ также оставаться въ ея владѣніи. Гуроны не имѣютъ недостатка въ дичи, и есть у нихъ длинныя ружья, чтобъ сражаться съ непріятелями. Этотъ охотникъ не можетъ теперь разстаться съ моими молодыми воинами: онъ хвастается своею храбростію, и молодцы желаютъ знать, точно ли онъ храбръ.
— Неправда, Гуронъ, вскричалъ Дирслэйеръ съ живостію: — ты говоришь противъ совѣсти и здраваго смысла. Никогда я не хвастался ни передъ кѣмъ, и не буду хвастаться, если даже вы сдерете съ меня кожу и будете жарить на мелкомъ огнѣ. Вы можете меня унизить, истерзать, потому-что я вашъ плѣнникъ, но никакая сила не заставитъ меня хвастаться.
— Блѣднолицый другъ мой хвалится тѣмъ, что онъ никогда не хвастается, сказалъ Райвенукъ съ иронической улыбкой: — это мы увидимъ. Но я слышалъ прелестную пѣсню незнакомой птички, и весь мой народъ любовался ея перьями. Намъ стыдно будетъ показать глаза нашимъ канадскимъ братьямъ, если мы возвратимъ нашего плѣнника потому только, что заглядѣлись на прекрасную птичку и заслушались ея голоса. Мы не знаемъ даже, какъ ее зовутъ, и мои воины не могутъ сказать, королекъ или райская птичка распѣвала передъ ихъ глазами. Стыдно имъ будетъ отъ своихъ канадскихъ братій, и впередъ они принуждены будутъ брать на охоту своихъ матерей, чтобъ узнавать отъ нихъ имена различныхъ птичекъ.
— Плѣнникъ, если угодно, скажетъ тебѣ, какъ меня зовутъ. Имя мое — Юдиѳь, и всякій блѣднолицый знаетъ исторію Юдиѳи, изложенную въ лучшей ихъ книгѣ, которая называется Библіей. Ты назвалъ меня птицей съ прекрасными перьями: пойми же, что имя мое еще прекраснѣе.
— Нѣтъ, дочь моя, бѣдный плѣнникъ уже слишкомъ усталъ, и мы не станемъ его объ этомъ спрашивать, отвѣчалъ хитрый Индіецъ. — Пусть явится сюда Слабый-Умъ. Позвать молодую дѣвушку. Ладно! Твое имя, кажется, Гетти?
— Такъ точно. Меня зовутъ Гетти, хотя это имя въ Библіи пишется Эсѳирь.
— Добре! Вижу теперь, что въ библіи записаны всѣ ваши имена. А какъ тамъ написано вотъ ея имя?
— Юдиѳь. Это, видишь ты, моя родная сестра Юдиѳь, дочь Томаса Гуттера, котораго прозвали Канадскимъ-Бобромъ, хотя былъ онъ вовсе не бобръ, а такой же человѣкъ, какъ и ты, жилъ онъ въ собственномъ домѣ, на озерѣ, и умеръ отъ вашихъ рукъ. Этого довольно для тебя.
Торжественная улыбка появилась на морщинистомъ лицъ стараго шейха, когда онъ увидѣлъ свой совершенный успѣхъ послѣ обращенія къ слабоумной дѣвушкѣ. Юдиѳь, въ свою очередь, при появленіи младшей сестры, тотчасъ же увидѣла, что дѣло ея погибло, тикъ-какъ Гетти ни за какія блага въ свѣтъ не могла себѣ позволить очевидной лжи. Теперь уже никто, конечно, не повѣритъ, что дочь Плывучаго-Тома — знатная особа, близкая къ самой королевѣ, и остроумная мечта сама-собою разлетѣлась въ дребезги. Юдиѳь бросила многозначительный взглядъ на Дирслэйера, какъ-будто приглашая его отважиться на побѣгъ вмѣстѣ съ нею.
— Невозможно, Юдиѳь, отвѣчалъ молодой охотникъ на этотъ нѣмой призывъ: — планъ вашъ смѣлъ и достоинъ жены генерала, но этотъ старый Мингъ хитрѣе самого чорта (Райвенукъ въ эту минуту отошелъ немного въ сторону вмѣстѣ съ другими шейхами и не могъ слышать ихъ разговора). Безполезна противъ него всякая хитрость, и на глазахъ его никогда не бываетъ тумана. Вы поступили самонадѣянно и слишкомъ-опрометчиво, если хотѣли здѣсь выдать себя за знатную особу; Райвенукъ теперь непремѣнно догадался, что весь вашъ нарядъ составляетъ извѣстную часть изъ добычи вашего отца.
— Но во всякомъ случаѣ, Дирслэйеръ, мое присутствіе будетъ для васъ защитой: они не посмѣютъ васъ мучить передъ моими глазами.
— Почему же нѣтъ, Юдиѳь? Не-уже-ли вы думаете, что бѣлая женщина, по ихъ понятіямъ, выше краснокожей? Ни чуть не бывало. Пытать васъ, конечно, не будутъ, это правда; но тѣмъ не менѣе вы потеряете и свою свободу, и свои прекрасные волосы. Жалѣю, Юдиѳь, что вы вздумали прійдти сюда, на мѣсто моей пытки: мнѣ особенно вы не дѣлаете никакой пользы, а между-тѣмъ губите себя.
— По-крайней-мѣрѣ, я раздѣлю вашу судьбу, отвѣчала Юдиѳь съ великодушнымъ энтузіазмомъ. — Ирокезы въ моемъ присутствіи не сдѣлаютъ вамъ зла, и притомъ…
— Что вы хотите сказать, Юдиѳь? Развѣ есть у васъ какія-нибудь непредвидѣнныя средства?
— Никакихъ, Дирслэйеръ; но я умѣю страдать за друзей и умирать вмѣстѣ съ ними, отвѣчала молодая дѣвушка съ необыкновенною твердостію.
— Юдиѳь, Юдиѳь, едва-ли вы умрете раньше срока, опредѣленнаго для васъ божественнымъ Провидѣніемъ. Вамъ, конечно, предстоитъ жестокая участь — сдѣлаться женою индійскаго шейха; но вы не умрете. Лучше бы вамъ оставаться въ ковчегѣ и заниматься своимъ дѣломъ; но ужь такъ и быть: что сдѣлано, того не воротишь. Вы, однакожь, не кончили вашей мысли.
— Я хотѣла сказать, что надежда; еще не совсѣмъ потеряна, проговорила шопотомъ Юдиѳь, проходя мимо плѣнника. — Часъ времени — все для насъ. Друзья ваши работаютъ усердно.
Молодой охотникъ могъ только отвѣчать признательнымъ взоромъ. Потомъ онъ обратился къ своимъ врагамъ, какъ-будто изъявляя полную готовность терпѣть назначенную пытку Послѣ кратковременнаго совѣщанія, шейхи окончательно рѣшили судьбу плѣнника. Хитрость Юдиѳи, выведенная наружу, сильно поколебала филантропическіе замыслы Райвенука, и онъ вмѣстѣ съ товарищами крайне досадовалъ на молодую дѣвушку, которая чуть не одурачила ихъ всѣхъ. Никто болѣе не сомнѣвался, что она дочь Канадскаго-Бобра, и великолѣпный ея нарядъ уже не производилъ никакого эффекта.
Райвенукъ былъ уже совсѣмъ не тотъ, когда опять воротился къ плѣннику. Отказавшись отъ желанія спасти его, онъ не хотѣлъ болѣе отсрочивать пытокъ. Эта внезапная перемѣна въ мысляхъ стараго шейха быстро заразила всѣхъ молодыхъ воиновъ, и они поспѣшили сдѣлать послѣднія приготовленія для открытія варварской сцены. Прежде всего набросали сухихъ вѣтвей подлѣ одного молодаго дерева, и потомъ разложили прутья отъ сосновыхъ корней, которые предполагалось зажечь и воткнуть по разнымъ мѣстамъ въ его тѣло. Затѣмъ притащили веревки, чтобъ привязать его къ дереву. Все это происходило въ глубокомъ молчаніи. Юдиѳь съ величайшимъ страхомъ, едва смѣя дохнуть, слѣдила глазами за всѣми этими движеніями, между-тѣмъ, какъ Дирслэйеръ, по-видимому, казался совершенно равнодушнымъ. Но когда, наконецъ, воины подступили къ нему съ веревками, онъ бросилъ на молодую дѣвушку выразительный взглядъ, какъ-будто спрашивая, долженъ, ли онъ сопротивляться, или безусловно отдать себя врагамъ; Отвѣтомъ Юдиѳи былъ энергическій жестъ, очевидно внушавшій безусловную покорность. Такимъ-образомъ, во второй разъ привязали его къ дереву съ тѣмъ, чтобъ подвергнуть всѣмъ жестокостямъ и обидамъ. Въ-продолженіе всѣхъ этихъ хлопотъ, никто не произнесъ ни одного слова. Вскорѣ развели костеръ, и съ нетерпѣніемъ ожидали послѣдствій.
Впрочемъ, Гуроны, отнюдь не хотѣли лишить его жизни посредствомъ огня: имъ хотѣлось только подвергнуть испытанію его нравственное мужество на ближайшемъ разстояніи отъ жара, невыносимаго для человѣческаго тѣла. Варварская операція сдиранія волосъ была отложена къ концу; напередъ они хотѣли побѣдить его рѣшимость, вырвавъ изъ него стѣнанія, жалобы, болѣзненные крики. Отъ разведеннаго костра скоро, по ихъ разсчетамъ, долженъ былъ распространиться нестерпимый жаръ, неспособный, однакожь, задушить несчастную жертву. При всемъ томъ, какъ часто случается въ подобныхъ случаяхъ, разстояніе было вычислено дурно, и распространившееся пламя уже начало оказывать свое губительное дѣйствіе, какъ вдругъ Слабоумная Гетти, вооружившись огромной палкой, храбро пробилась черезъ толпу, и разбросала во всѣ стороны запылавшія вѣтви. Уже нѣсколько задорныхъ рукъ приготовилось наказать эту дерзость, но шейхи немедленно укротили гнѣвъ молодыхъ солдатъ, напомнивъ имъ слабоуміе провинившейся дѣвушки. Совершивъ этотъ геройскій подвигъ, Гетти остановилась среди старшинъ и нахмурила брови, какъ-будто собираясь сдѣлать строгій выговоръ безжалостнымъ дикарямъ. Мысль о собственной опасности ей и въ голову не приходила.
— Награди тебя Богъ, сестрица, за эту отвагу и присутствіе духа, проговорила Юдиѳь, блѣдная какъ смерть и неподвижная какъ статуя. — Самъ Богъ внушилъ тебѣ эту мысль.
— Да, Юдиѳь, у сестрицы вашей было доброе намѣреніе, и она выполнила его очень-кстати, потому-что минуты черезъ двѣ меня не спасла бы никакая человѣческая сила. Но если взять въ разсчетъ то, что мнѣ ужь не миновать своей судьбы, такъ оно, пожалуй, чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше. Вы видите, какъ они изодрали мою голову: я не могу пошевельнуться ни направо, ни налѣво, и одинъ ловкій ударъ отправитъ меня на тотъ свѣтъ. Ужь лучше бы, право, задохнуться отъ дыма, чѣмъ растреснуться отъ томагука.
— Злодѣй, палачи, безбожники! восклицала Гетти въ припадкѣ негодованія. — Кто далъ вамъ право губить въ огнѣ христіанскую душу? Развѣ человѣкъ, по-вашему, то же, что полѣно? Нѣтъ, Гуроны, Господь Богъ не проститъ вамъ этого безчеловѣчія.
Вскорѣ опять молодые воины собрали разбросанныя головни, а женщины и дѣти, по знаку Райвенука, принялись подкладывать хворостъ подъ костеръ. Уже огонь пробивался съ новою силой, какъ вдругъ молодая Индіянка, раздвинувъ толпу, разбросала опять загорѣвшіяся вѣтви. При этой второй неудачѣ, Гуроны испустили ужасный крикъ; но когда Индіянка подняла голову, и когда они узнали въ ней Вахту — неистовый крикъ быстро смѣнился восклицаніями изумленія и радости. Съ минуту никто не думалъ о плѣнникѣ, и всѣ Гуровы, старые и молодые, столпились около Вахты, спрашивая ее о причинѣ внезапнаго возвращенія. Въ эту критическую минуту, Вахта успѣла шепнуть Юдиѳи нѣсколько словъ и подала ей какой-то маленькій предметъ, незамѣченный никѣмъ. Потомъ она обратилась къ молодымъ Гуронкамъ, своимъ пріятельницамъ, и вступила съ ними въ разговоръ. Юдиѳь, съ своей стороны, быстро принялась за дѣло. Она вручила Гетти маленькій острый ножикъ, полученный отъ Вахты, надѣясь этимъ способомъ передать его Дирслэйеру; но слабоуміе Гетти опять опрокинуло ея разсчеты. Вмѣсто того, чтобъ развязать потихоньку руки плѣнника и всунуть ему ножикъ для дальнѣйшаго употребленія, она открыто принялась рѣзать повязку, прицѣплявшую къ дереву его лобъ. Замѣтивъ эту операцію, Гуроны бросились къ слабоумной дѣвушкѣ и оттащили ее отъ дерева въ ту минуту, какъ она принялась обрѣзывать веревку на груди Дирслэйера. Это открытіе обратило подозрѣнія на Вахту, и при сдѣланномъ допросѣ, неустрашимая Индіянка, къ величайшему изумленію Юдиѳи, смѣло призналась въ своемъ участіи въ происходившей сценѣ.
— Отъ-чего жь бы мнѣ и не помочь Дирслэйеру? сказала она рѣшительнымъ тономъ. — Онъ братъ делоэрскаго шейха, и у меня делоэрское сердце. Подойди-ка ты сюда, негодный Бріарторнъ, сотри съ своего лица ирокезскую краску, и выставь себя передъ ними гадкимъ трусомъ, какимъ создала тебя природа. Пусть онъ подойдетъ къ Дирслэйеру, и я покажу вамъ, шейхи и воины, какого негодяя вы приняли въ свое племя.
Эта смѣлая рѣчь, произнесенная съ видомъ полной увѣренности на ирокезскомъ языкѣ, сдѣлала сильйѣвшее впечатлѣніе на всѣхъ Гуроновъ. Измѣна всегда порождаетъ недовѣрчивость, и хотя Бріарторнъ употребилъ всѣ возможныя средства, чтобъ выслужиться передъ своими естественными врагами, однакожь, его усилія произвели только то, что онъ былъ лишь кое-какъ терпимъ между ними; какъ двойной измѣнникъ, онъ справедливо заслужилъ всеобщее презрѣніе, и никто не вступалъ съ нимъ въ дружескія сношенія. Сперва измѣнилъ онъ Вахтѣ, на которой хотѣлъ жениться, а потомъ сдѣлался измѣнникомъ всего своего племени. Никогда почти не смѣлъ онъ являться на глаза шейхамъ, и Гуроны караулили его такъ же, какъ и Вахту. До-сихъ-поръ, онъ тщательно скрывался отъ Дирслэйера, и тотъ не звалъ даже, что Бріарторнъ въ лагерѣ Гуроновъ. Но теперь, сверхъ чаянія, измѣнникъ не могъ больше прятаться за другими. Впрочемъ, онъ не стеръ съ своего лица ирокезской краски, и при этой личинѣ молодой охотникъ сначала вовсе не узналъ въ немъ Бріарторна, когда онъ вступилъ въ кружокъ шейховъ.
— Кто и въ чемъ здѣсь обвиняетъ Бріарторна? сказалъ измѣнникъ, нагло выступая впередъ.
— Я тебя обвиняю, и ты знаешь въ чемъ, вскричала Вахта съ живостью, хотя въ поступкахъ ея проглядывала очевидная разсѣянность, какъ-будто она чего-то ожидала. — Обратись къ своему сердцу, подлый бѣглецъ, и не смѣй приходить сюда съ лицомъ невиннаго человѣка. Склони голову къ свѣтлому ручью, и признай на своей фальшивой кожѣ краску своихъ естественныхъ враговъ. Хвастайся потомъ, какъ бѣжалъ ты отъ своего племени, и какъ накинулъ на себя французское покрывало. Пусть на тѣлѣ твоемъ будутъ самые яркіе цвѣта, я угадаю тебя вездѣ и во всемъ, какъ гадкую ворону въ перьяхъ колибри.
Всѣ Гуроны были въ высшей степени изумлены этими словами дѣвушки, которая всегда между ними отличалась необыкновенною кротостью. Бріарторнъ въ свою очередь взбѣсился до того, что готовъ былъ истерзать въ куски свою обвинительницу.
— Чего хотятъ отъ Бріарторна? спросилъ онъ съ наглою дерзостью. — Если бѣлому человѣку наскучила жизнь, и если боится онъ пытокъ — одно слово, Райвенукъ, и я отправлю его къ тѣмъ воинамъ, которыхъ мы лишились.
— Нѣтъ, Райвенукъ, нѣтъ, нѣтъ! вскричала Вахта. — Дирслэйеръ не боится никого и ничего, и ужь эта ворона всего менѣе для него опасна и страшна. Развяжите ему руки, и поставьте его лицомъ-къ-лицу съ этимъ подлымъ трусомъ: увидимъ мы, кто изъ нихъ скорѣе отправится на тотъ свѣтъ.
Съ этими словами, Вахта бросилась впередъ, и принялась распутывать Дирслэйера; по Райвенукъ приказалъ ее остановить. Представитель племени Гуроновъ съ недовѣрчивостью слѣдилъ за всѣми движеніями молодой Индіанки, которая, при всей живости, не могла скрыть своего безпокойнаго вида, слишкомъ-замѣтнаго для привычныхъ глазъ. Она прекрасно играла свою роль, но два-три шейха были убѣждены, что все же это роль, противоречившая ея настоящимъ чувствамъ. Такимъ-образомъ, она обманулась въ своей надеждѣ именно въ ту минуту, какъ думала получить совершеннѣйшій успѣхъ. По приказанію Райвенука, всѣ поспѣшили занять свои обычныя мѣста, и тогда молодые воины приготовились еще разъ развести костеръ, такъ-какъ всякая отсрочка была уже совершенно безполезна.
— Постойте, Гуроны, ради Бога! вскричала Юдиѳь въ порывѣ безсильнаго отчаянія, и едва понимая сама, что говоритъ. — Еще минуту, не болѣе, какъ минуту!
Новое непредвидѣнное приключеніе остановило ея крикъ. Молодой Индіецъ стремительно прорвался сквозь густую толпу Гуроновъ, и мгновенно очутился въ центрѣ, шейховъ, какъ самый близкій ихъ пріятель, или какъ сумасбродъ, у котораго закружилась голова. Пять или шесть часовыхъ было разставлено въ различныхъ пунктахъ по берегу озера, и Райвенукъ сначала думалъ, что это кто-нибудь изъ нихъ спѣшилъ сообщить важную новость. Между-тѣмъ, движенія незнакомца, расписаннаго съ ногъ до головы, до того были, стремительны и быстры, что съ перваго раза никакъ нельзя было узнать, другъ онъ или недругъ. Въ два, три скачка онъ очутился подлѣ Дирслэйера, и въ одно мгновеніе ока перерѣзалъ на немъ всѣ веревки, такъ-что плѣнникъ совершенію овладѣлъ всѣми своими членами. Тогда только незнакомецъ бросилъ опредѣленный взглядъ на окружающіе предметы. Онъ выпрямился какъ сосна, поворотился, и Гуроны увидѣли въ немъ молодаго воина, расписаннаго краскою Делоэровъ. Въ каждой рукѣ его было по карабину, и одинъ изъ цихъ, Убійца оленей, снабжённый патронами, немедленно перешелъ къ Дирслэйеру, своему законному владѣльцу. Совершивъ этотъ подвигъ, Чингачгукъ бросилъ на Гуроновъ свой орлиный взоръ, какъ-будто смѣло вызывалъ на бой озадаченный таборъ. Присутствіе двухъ вооруженныхъ воиновъ привело въ трепетъ всѣхъ Гуроновъ. Ихъ ружья, по-большей-части незаряженныя, валялись подъ деревьями въ различныхъ мѣстахъ, и они могли обороняться только своими томагуками. Никто, однакожь, не обнаружилъ чувства страха, потому-что казалось невѣроятнымъ, чтобъ два человѣка отважились сдѣлать нападеніе на многочисленный лагерь. Шейхи ожидали, что за этой смѣлой выходкой послѣдуетъ какое-нибудь предложеніе. Они не обманулись.
— Гуроны, сказалъ краснокожій воинъ: — велика и обильна наша земля. Просторно жить Ирокезамъ за большими озерами пресной воды, просторно и Делоэрамъ по эту сторону озеръ. Я Чингачгукъ, сынъ великаго Унки, родственникъ Таменунда. Вахта — моя невѣста, а этотъ бѣлый человѣкъ — мой другъ. Тосковало мое сердце, когда не было со мною искренняго друга, и я послѣдовалъ За нимъ въ вашъ лагерь съ твердымъ намѣреніемъ защитить его отъ всякихъ напастей. Молодыя Делоэрки ожидаютъ Вахту, и удивляются, почему такъ долго ея нѣтъ между ними. Распростимся какъ слѣдуетъ, и разойдемся каждый въ свою сторону.
— Гуроны! вскричалъ Бріарторнъ: — человѣкъ этотъ вашъ смертельный врагъ, и его имя — Великій-Змѣй делоэрскій. Если онъ вырвется отсюда, мокассины ваши оставятъ кровавые слѣды отъ береговъ Глиммергласа до нашихъ канадскихъ деревень. Вы увидите, что я Гуронъ и тѣломъ, и душой.
Говоря такимъ-образомъ, измѣнникъ бросилъ огромный ножъ въ обнаженную грудь Могикана. Вахта, стоявшая подлѣ Бріарторна, очень-ловко толкнула его подъ руку, и убійственное оружіе вонзилось въ сосну. Спустя мгновеніе, такое же оружіе засверкало въ рукѣ Великаго-Змѣя, взвизгнуло въ воздухѣ и пронзило сердце делоэрскаго измѣнника. Все это происходило съ необыкновенной быстротою, и Гуроны еще не успѣли прійдти въ себя послѣ внезапнаго появленія Чингачгука. Наконецъ, послѣ гибели Бріарторна, они, повидимому, опомнились, испустили страшный военный крикъ, и мгновенно пришли въ движеніе. Въ эту минуту, послышался въ лѣсу необыкновенный шумъ; Гуроны пріостановились и насторожили уши. То были глухіе, ровные и правильные звуки, какъ-будто по землѣ ударяли-молоткомъ. Черезъ нѣсколько мгновеній, что-то выставилось изъ-за деревьевъ, и они ясно могли различить группу англійскихъ солдатъ, выступавшихъ мѣрнымъ шагомъ:
Трудно описать послѣдовавшую за тѣмъ сцену: съ одной стороны, чудный, стройный порядокъ; съ другой — толкотня, гвалтъ, изступленные крики и отчаяніе. Яростные взрывы ирокезскаго лагеря сопровождались радостными восклицаніями англійскихъ солдатъ. Не было еще ни одного выстрѣла, но весь отрядъ быстро продолжалъ свой маршъ, выставивъ впередъ ружейные штыки. Гуроны очутились въ самой невыгодной позиціи: съ трехъ сторонъ они окружены были озеромъ, а съ четвертой путь ихъ прегражденъ былъ ротою шестидесяти вооруженныхъ солдатъ, пріученныхъ къ правильной военной дисциплинѣ. Индійскіе воины бросились отъискивать ружья, и весь таборъ думалъ только о своемъ спасеніи. Среди этой общей суматохи, Дирслэйеръ умѣлъ сохранить все свое хладнокровіе и присутствіе духа. Поставивъ Юдиѳь и Вахту за двумя большими деревьями, онъ принялся искать Гетти, но безъ всякаго успѣха, потому-что ее увлекли за собой гуронскія, женщины. Потомъ, остановясь на дорогѣ, по которой Гуроны бѣжали къ озеру, онъ увидѣлъ между ними двухъ остервенѣлыхъ своихъ враговъ, поднялъ карабинъ, взвелъ курокъ и свалилъ ихъ обоихъ одной пулей. Это былъ первый выстрѣлъ, направленный противъ Гуроновъ, и они въ свою очередь поспѣшили отвѣчать безчисленными залпами. Но солдаты, повидимому, не обратили никакого вниманія на этотъ безвредный огонь, и продолжали идти молча съ своими штыками. Одинъ только выстрѣлъ раздался изъ ихъ ряда: выпалилъ нетерпѣливый Генрихъ Марчъ, ихъ проводникъ и вмѣстѣ волонтеръ въ англійской ротѣ. Вскорѣ, однакожь, послышались отчаянные вопли и стѣпанія, который обыкновенно сопровождаютъ употребленіе штыка: послѣдовала рѣзня, ожесточенная, остервенѣлая, въ которой не было пощады ни женщинамъ, ни дѣтямъ…
X.
править|
Цвѣтокъ сегодня улыбается, а завтра уже нѣтъ его! Быстро летитъ время, и не остановить его человѣческой рукѣ. Что такое наслажденіе сердца? Блескъ, молніи среди ночнаго мрака, яркій, но неуловимый. Шелли.
|
Нѣтъ надобности подробно описывать сцену на клочкѣ земли, гдѣ Гуроны расположили свой послѣдній лагерь. Древесные стволы, дымъ и листья скрыли почти все, что тутъ произошло, а ночь окончательно набросила свое мрачное покрывало и на человѣческое сумасбродство, и на всю огромную пустыню, разстилавшуюся отъ береговъ Гудзона до Тихаго-Океана. Перейдемъ прямо къ другому дню, встрѣченному спокойнымъ свѣтлымъ, улыбающимся утромъ. Природѣ, повидимому, не было никдкого дѣда до человѣческой рѣзни.
Съ восходомъ солнца исчезла всякая тревога, и прозрачный Глиммергласъ не представлялъ ни малѣйшихъ слѣдовъ крови на гладкой поверхности своихъ водъ. Часы проходили за часами, ни въ чемъ не измѣняя порядка, начертаннаго для нихъ всемогущею рукой. Птицы бороздили своими крыльями и клевомъ поверхность озера, или взлетали на-вершины огромныхъ сосенъ, повинуясь въ томъ и другомъ случаѣ непреложнымъ законамъ своей природы. Ничего не измѣнилось — кромѣ общей жизни и движенія въ осиротѣломъ замкѣ Канадскаго-Бобра, гдѣ, при первомъ взглядѣ, наблюдательный глазъ замѣчалъ какія-то странныя перемѣны. На платформѣ мѣрнымъ шагомъ разгуливалъ взадъ и впередъ часовой въ мундирѣ легкой кавалеріи, и дюжины двѣ солдатъ отдыхали въ разныхъ мѣстахъ или сидѣли на паромѣ ковчега. Ихъ ружья стройными рядами красовались около стѣны. Два офицера смотрѣли въ подзорную трубку на противоположный берегъ; ихъ взоры были прикованы къ роковому мысу, гдѣ изъ-за деревьевъ мелькали солдаты съ заступомъ въ рукахъ: они копали землю и зарывали мертвецовъ. На нѣкоторыхъ лицахъ виднѣлись явныя доказательства сопротивленія побѣжденныхъ Индійцевъ, и одинъ молодой офицеръ ходилъ съ рукою, перевязанною шарфомъ. Его товарищъ, командиръ этого отряда, былъ счастливъ: въ его рукахъ, невредимыхъ и здоровыхъ, красовалась подзорная трубка, и онъ весело продолжалъ дѣлать наблюденія надъ противоположнымъ берегомъ.
Сержантъ, подошедшій съ рапортомъ, назвалъ старшаго изъ этихъ офицеровъ капитаномъ Уэрли, а младшаго — прапорщикомъ Торнтономъ. Читатель уже знакомъ съ капитаномъ Уэрли изъ послѣдняго разговора Юдиѳи съ Генрихомъ Марчемъ. Злые языки въ ближайшей крѣпости часто соединяли его фамилію съ именемъ прекрасной Юдиѳи. Это былъ мужчина лѣтъ тридцати-пяти, высокій и дородный, съ красными щеками и вздернутымъ носомъ, забіяка и нахалъ, которому ничего не стоило вскружить голову неопытной дѣвушки.
— Мистеръ Крегъ, я думаю, посылаетъ насъ къ чорту, сказалъ капитанъ Уэрли молодому прапорщику, отдавая слугѣ подзорную трубку: — и онъ правъ, если угодно: гораздо пріятнѣе служить здѣсь прекрасной миссъ Юдиѳи Гуттеръ, чѣмъ возиться тамъ около мертвецовъ. Кстати, Урайтъ, ты не знаешь: Дэвисъ живъ или нѣтъ,?
— Онъ умеръ, капитанъ, минутъ десять назадъ, отвѣчалъ сержантъ: — пуля пробила ему желудокъ, и я ужь зналъ, что изъ этого выйдетъ. Мнѣ еще не слуналось видѣть здоровыхъ людей съ отверстіемъ въ желудкѣ.
— Немудрено: пуля, не совсѣмъ лакомый кусокъ, проговорилъ капитанъ. — Не спать двѣ ночи сряду: это уже чересчуръ, любезный Артуръ, и я хожу какъ голландскій миссіонеръ на берегахъ Могока. Надѣюсь, ваша рука не слишкомъ страдаетъ?
— Она заставляетъ меня выдѣлывать повременамъ довольно-неуклюжія гримасы, какъ вы конечно замѣтили, капитанъ, отвѣчалъ улыбаясь молодой человѣкъ, хотя черты его лица обличали внутреннее страданіе. — Прійдется потерпѣть немного. Надѣюсь, докторъ Грегемъ черезъ нѣсколько, минутъ прійдетъ осмотрѣть мою рану.
— Согласитесь, однакожь, мистеръ Торнтонъ, что миссъ Юдиѳь прекрасное созданіе, и ужь не моя вина, если не будутъ на нее любоваться въ лондонскихъ салонахъ, продолжалъ капитанъ Уэрли, и заботясь о ранѣ своего товарища. — Ахъ, да, я и забылъ: что ваша рана? Сержантъ, сбѣгай на ковчегъ, и скажи доктору Грегему, что я покорнѣйше прошу его осмотрѣть руку господина Торнтона, послѣ того, какъ онъ тамъ управится съ переломленной ногой. Да, миссъ Юдиѳь — прелестное созданіе. Вчера, въ своемъ парчевомъ платьѣ, она казалась настоящей принцессой. Вѣдь вотъ оно подумаешь, какъ шутитъ судьба: отецъ и мать умерли, сестра умерла или умираетъ, и отъ всего семейства осталась одна красавица. А впрочемъ, эта экспедиція окончилась гораздо-счастливѣе другихъ нашихъ схватокъ съ этими Индійцами.
— Какъ васъ понимать, капитанъ? Вы думаете, кажется, окончить эту экспедицію женитьбой?
— Вотъ прекрасно! Я, Томъ Уэрли, завербую себя въ число почтенныхъ супруговъ? Да вы, мой милый, сколько я вижу, совсѣмъ не знаете капитана Уэрли, если считаете его способнымъ на такую глупость. Много, я надѣюсь, у насъ женщинъ, годныхъ для какого-нибудь кавалерійскаго капитана; но ихъ надобно искать не на озерѣ между горами, и всего менѣе-на берегахъ Могока. Однажды, правда, дядюшка мой, генералъ Уэрли, вздумалъ предложить мнѣ невѣсту, которую онъ отъискалъ гдѣ-то въ Йоркскомъ Графствѣ; но она не хороша, а безъ красоты мнѣ не нужно и принцессы.
— Стало-быть, вы разсчитываете жениться на хорошенькой дѣвушкѣ безъ всякаго состояніи?
— Часъ-отъ-часу не легче! Любовь въ хижинѣ, скромная дверь, скромное окно — все это старая погудка на новый ладъ. Мы служимъ, мой милый, въ такомъ корпусѣ, гдѣ женитьба совсѣмъ не въ модѣ. Полковникъ нашъ, старикъ сэръ Эдвинъ, никогда не думалъ о женитьбѣ, да и не станетъ думать, за это можно поручиться. Подполковникъ тоже холостякъ, конфирмованный холостякъ, какъ однажды сказалъ я своему кузену епископу. Майоръ овдовѣлъ черезъ нѣсколько дней послѣ своего медоваго мѣсяца, и никогда потомъ не думалъ сковывать себя новыми узами. Изъ десяти капитановъ, только одинъ вошелъ въ колею пресловутыхъ мужей, зато и оставляютъ его всегда въ гепаральной квартирѣ, какъ своего рода memento mori для новичковъ. А изъ нисшихъ офицеровъ пока еще ни одинъ не отважился привезти въ полкъ жену. Однако вы страдаете, молодой человѣкъ; надо посмотрѣть, что тамъ дѣлаетъ нашъ докторъ.
Занятія хирурга, сопровождавшаго этотъ отрядъ, ничего не имѣли общаго съ предположеніями капитана Уэрли. При осмотрѣ поля сраженія, бѣдная Гетти была отъискана между раненными, и оказалось, что рана ея смертельна. Никто не могъ сказать, какъ она получила эту рану, и, конечно, одинъ только случай былъ причиною несчастія слабоумной дѣвушки. Сумаха, всѣ старухи и нѣсколько молодыхъ дѣвушекъ погибли въ общей свалкѣ отъ солдатскихъ штыковъ. Нѣкоторые, изъ Гуроновъ спаслись вплавь, и весьма-немногіе, получивъ тяжелыя раны, сдались въ плѣнъ. Въ числѣ ихъ былъ и Райвенукъ. Когда капитанъ Уэрли и молодой прапорщикъ вошли въ ковчегъ, Райвенукъ сидѣлъ на паромѣ съ перевязанной головой и ногою, но на лицѣ его не было никакихъ очевидныхъ признаковъ отчаянія. Онъ оплакивалъ гибель своихъ товарищей молча и съ достоинствомъ знаменитаго вождя.
Офицеры нашли хирурга въ главной комнатѣ ковчега. Онъ удалился отъ постели несчастной Гетти, и его шотландская физіономія, обезображенная оспой, выражала глубокую печаль. Хлопоты его не имѣли никакого успѣха, и онъ убѣдился, что страдалица проживетъ еще не больше двухъ или трехъ, часовъ. Докторъ Грегемъ привыкъ видѣть смерть во всѣхъ возможныхъ формахъ, и это зрѣлище вообще производило на него весьма-слабое впечатлѣніе. Его умъ, занятый постоянно матеріальными наблюденіями, получилъ скептическое направленіе, но когда увидѣлъ онъ. кроткую молодую дѣвушку, вполнѣ проникнутую религіозными размышленіями — это зрѣлище растрогало его до глубины души, и онъ почти стыдился своей слабости.
— Вотъ; господа, необыкновенный феноменъ, рѣдкій вездѣ и особенно въ лѣсу, сказалъ хирургъ при входѣ офицеровъ. — Желаю отъ всего сердца, чтобъ каждый изъ насъ, при отпускѣ изъ этой жизни, уходилъ съ такими же чувствами, какъ эта бѣдная дѣвушка.
— Никакой надежды, докторъ? спросилъ капитанъ Уэрли, устремивъ глаза на Юдиѳь, которой блѣдныя щеки вдругъ запечатлѣлись двумя большими красными пятнами.
— Никакой, капитанъ, такъ же какъ для Чарльса Стюарта, отвѣчалъ докторъ. — Подойдите, господа, и судите сами. Въ головѣ этой дѣвушки совершается борьба между жизнью и смертью и это, увѣряю васъ, интересный предметъ для философскихъ наблюденій. Къ вашимъ услугамъ, господинъ Торнтонъ: если вамъ угодно войдти въ сосѣднюю комнату, мы можемъ осмотрѣть вашу рану.
По уходѣ хирурга съ прапорщикомъ, капитанъ Уэрли бросилъ пытливый взглядъ на окружающіе предметы, стараясь угадать настроеніе чувствъ тѣхъ особъ, съ которыми онъ остался въ этой комнатѣ. Бѣдная Гетти, обложенная подушками, полулежала на своей постелѣ, и физіономія ея, выражая приближеніе смерти, была вмѣстѣ проникнута такими чертами, въ которыхъ, казалось, сосредоточивался весь запасъ ума, полученный ею отъ природы. Подлѣ нея сидѣли Юдиѳь и Вахта, погруженныя въ глубокую думу. Въ ногахъ постели стоялъ Дирслэйеръ, облокотясь на свой карабинъ. Его черты, еще недавно пламенѣвшія геройствомъ и отвагой, приняли теперь свой обыкновеныи добродушный видъ, съ выраженіемъ печали. Чингачгукъ неподвижно стоялъ на заднемъ планѣ этой картины, наблюдая съ большимъ вниманіемъ все, что происходило вокругъ него. Генрихъ Марчъ, дополнявшій эту группу, сидѣлъ на скамейкѣ подлѣ двери, какъ человѣкъ, считавшій своей обязанностію принимать участіе въ общемъ горѣ.
— Кто этотъ человѣкъ въ красной одеждѣ? спросила Гетти, замѣтивъ мундиръ капитана. — Можетъ-быть, онъ пріятель Генриха Марча, Юдиѳь?
— Это командиръ военнаго отряда, который спасъ насъ отъ Гуроновъ, отвѣчала Юдиѳь тихимъ голосомъ.
— И я тоже спасена: не правда ли? А мнѣ казалось, что я непремѣнно умру отъ этой ружейной пули. Что дѣлать? Мать моя умерла, умеръ и отецъ; но ты жива, Юдиѳь, такъ же какъ Гэрри. Я слишкомъ боялась за его жизнь, когда услышала между солдатами его голосъ.,
— Не безпокойся, милая Гетти, сказала Юдиѳь, опасаясь, какъ бы ея сестра не измѣнила въ эту минуту своей тайнѣ. — Гэрри здоровъ, такъ же какъ и Дирслейеръ и Могиканъ.
— Какъ же это случилось, что они выстрѣлили въ бѣдную дѣвушку, а солдатамъ не сдѣлали никакого зла? Я была до-сихъ-поръ лучшаго мнѣнія объ этихъ Гуронахъ.
— Виноватъ здѣсь случай, моя бѣдная Гетти, одинъ только несчастный случай. Гуроны добровольно не дѣлаютъ, зла такимъ дѣвушкамъ, какъ ты.
— Ну, я рада, сестрица, очень-рада. А то мнѣ все казалось, что они вдругъ перемѣнили свое поведеніе, и разсердились на меня Богъ-знаетъ за что. Благодарю Создателя и за то, что они не ранили Генриха Марча. Съ Дирслэйеромъ, я увѣрена, не будетъ никакихъ бѣдъ. Хорошо, однакожь, что солдаты подоспѣли-во время, иначе огонь спалилъ бы Дирслэйера.
— Да, сестрица, твоя правда. Благословеннно буди имя Господне.
— Ты, Юдиѳь, вѣроятно, знакома съ нѣкоторыми изъ этихъ офицеровъ? У тебя, я помню, было много знакомыхъ.
Не отвѣчая ничего, Юдиѳь закрыла свое лицо обѣими руками и испустила глубокій вздохъ. Гетти посмотрѣла на нее съ изумленіемъ, и догадываясь естественно, что сестра жалѣетъ о ней, рѣшилась ее утѣшить.
— Не думай обо мнѣ, милая Юдиѳь: я не страдаю. Конечно, я умру, да что за бѣда? Матушка и батюшка умерли еще прежде меня. Притомъ ты знаешь, что изъ всей нашей семьи обо мнѣ всего меньше должно думать. Всѣ меня забудутъ очень-скоро послѣ того, какъ тѣло мое опустятъ въ озеро.
— Нѣтъ, сестрица, нѣтъ, нѣтъ! вскричала Юдиѳь въ бурномъ порывѣ печали. — Я по-крайней-мѣрѣ никогда тебя не забуду. О, какъ была бы я счастлива, еслибъ сердце мое осталось такъ же чистымъ и невиннымъ, какъ твое, милая сестрица!
До этой поры, капитанъ Уэрли стоялъ у дверей; прислонившись спиною къ стѣнѣ; по когда изъ груди Юдиѳи вырвался этотъ невольный порывъ грусти и можетъ-быть раскаянія, онъ удалился медленными шагами, съ задумчивымъ видомъ, не обращая никакого вниманія на молодаго прапорщика, которому, между-тѣмъ, докторъ дѣлалъ перевязку.
— Библія моя здѣсь, Юдиѳь; я ее не потеряла, сказала Гетти торжественнымъ тономъ: — но читать я не могу. Не знаю; что сдѣлалось съ моими глазами: ты представляешься мнѣ вдали въ какомъ-то туманѣ, и Генрихъ Марчъ покрытъ туманомъ, и всѣ вы туманны. Странно, я никакъ не воображала, чгобъ Гэрри могъ представиться моимъ глазамъ въ такомъ тускломъ видѣ. Отъ-чего же я такъ дурно вижу, сестрица? Матушка всегда говорила, что мои глаза лучше, чѣмъ у всѣхъ васъ. Да, умъ я имѣла слабый, но зрѣніе превосходное. Юдиѳь застонала опять, но на этотъ разъ уже не воспоминанія прошедшаго вызвали ея стонъ: она грустила о бѣдной сестрѣ, умирающей въ цвѣтѣ лѣтъ, и въ эту минуту готова была пожертвовать всѣмъ на свѣтѣ для спасенія ея жизни. Напрасная готовность: она видѣла; что никакая сила не пробудитъ жизненной дѣятельности въ этомъ тѣлѣ, которое скоро сдѣлается бездушнымъ трупомъ — видѣла, и болѣзненный стонъ еще разъ вырвался изъ ея растерзанной груди. Въ эту минуту, увлекаемый какимъ-то тайнымъ побужденіемъ, капитанъ Уэрли опять вошелъ въ комнату. Не останавливаясь, онъ подошелъ къ постели умирающей. Гетти его замѣтила.
— Не вы ли тотъ офицеръ, что прибылъ сюда съ Генрихомъ Марчемъ? спросила она, устремивъ на него свои потухающіе взоры. — Если такъ, то мы обязаны благодарить васъ: я ранена и умираю, но вы спасли жизнь другихъ. Генрихъ Марчъ, вѣроятно, показывалъ вамъ дорогу и сказалъ, что мы очень нуждаемся въ вашей помощи.
— Извѣстіе объ Ирокезахъ доставилъ намъ индійскій курьеръ изъ союзнаго племени, и я тотчасъ же получилъ приказъ отправиться противъ нихъ, отвѣчалъ капитанъ Уэрли, обрадовавшійся случаю облегчить свою душу дружескимъ разсказовъ.. — На дорогѣ, къ-счастію, мы встрѣтили Генриха Марча, и онъ сдѣлался нашимъ проводникомъ по этимъ лѣсамъ. Къ-счастію также, мы скоро услышали нѣсколько ружейныхъ залповъ, которые заставили насъ ускорить свой маршъ, и прямо навели на то мѣсто, гдѣ присутствіе наше было необходимо. Делоэръ увидѣлъ насъ въ подзорную трубку, и вмѣстѣ съ своей женой оказалъ намъ весьма — важныя услуги. Словомъ, миссъ Юдиѳь, всѣ эти обстоятельства очень-много содѣйствовали къ счастливому окончанію нашей экспедиціи.
— Не говорите мнѣ о счастіи, милостивый государь, отвѣчала Юдиѳь, опершись лицомъ на свои руки. — Свѣтъ наполненъ для меня одними бѣдствіями, и я не хотѣла бы слышать ни о ружьяхъ, ни о солдатахъ, ни о людяхъ.
— Развѣ вы знакомы съ моей сестрой? спросила Гетти прежде, чѣмъ капитанъ приготовился отвѣчать. — Какъ вы знаете, что ее зовутъ Юдиѳью? Она точно Юдиѳь, такъ же какъ я, младшая ея сестра Гетти — дочь Томаса Гуттера.
— Ради Бога, сестрица, не говори объ этихъ-вещахъ! сказала Юдиѳь умоляющимъ тономъ.
Гетти, по-видимому, была изумлена; но, привыкнувъ безусловно повиноваться, прекратила вопросы, непріятные для Юдиѳи. Она опустила глаза на Библію, которую крѣпко держала въ своихъ рукахъ, какъ купецъ, ухватившійся за свою шкатулку во время пожара. Теперь ея мысль, оторванная отъ прошедшихъ воспоминаній, обратилась исключительно на будущее.
— Мы разстаемся ненадолго, Юдиѳь, сказала она своей сестрѣ.
— Какъ скоро ты умрешь, тебя похоронятъ въ озерѣ подлѣ нашей матери.
— О, если бы похоронили меня въ эту минуту!
— Нѣтъ, Юдиѳь, этого не можетъ быть: лишь мертвый человѣкъ имѣетъ право на похороны, и грѣшно хоронить тебя живую. Разъ, впрочемъ, я думала и сама похоронить себя въ озерѣ, но Богъ не допустилъ меня до такого прегрѣшенія.
— О, Боже мой! Не-уже-ли была у тебя подобная мысль! вскричала Юдиѳь въ порывѣ величайшаго изумленія, такъ-какъ она знала, что каждое слово въ устахъ ея сестры было отголоскомъ чистой правды.
— Да, Юдиѳь, эта мысль была въ моей головѣ, отвѣчала умирающая дѣвушка съ покорнымъ видомъ ребенка, который чистосердечно признается и раскаявается въ своемъ проступкѣ: — но я уповаю, что Господь Богъ простилъ мое прегрѣшеніе. Это случилось вскорѣ послѣ смерти матушки, когда я увидѣла, что потеряла въ ней единственнаго добраго друга, какой только у меня былъ на этомъ свѣтѣ. Правда, покойный батюшка и ты, сестрица, были ко мнѣ очень-снисходительны; но ужь я видѣла, что могу только обременять васъ при своемъ слабомъ умѣ. Притомъ, вамъ обоимъ часто было стыдно, что живетъ въ вашемъ семействѣ слабоумная дѣвица. И то сказать, тяжело жить на свѣтъ, гдѣ каждый смотритъ на тебя какъ на лишнюю и совсѣмъ безполезную. Вотъ почему я и хотѣла ужь заживо лечь подлѣ матушки: въ озерѣ, думала я, будетъ мнѣ лучше, чѣмъ въ нашей хижинѣ.
— О, прости меня, милая сестрица! На колѣняхъ передъ тобой умоляю, прости меня, если словомъ или дѣломъ я была причиной твоего отчаянія!
— Встань, Юдиѳь; на колѣняхъ ты должна стоять передъ Богомъ, а не передо мной. Вотъ и я думала точно такъ же, когда умирала матушка. Я припомнила всѣ свои, слова, всѣ поступки, всѣ помышленія, какія только могли ее оскорбить, и готова была цаловать ея ноги, чтобъ вымолить прощенье. Такъ, вѣроятно, и, всегда бываетъ, когда кто-нибудь умираетъ на нашихъ глазахъ.. Впрочемъ, эти мысли, кажется, мнѣ не приходили въ голову, когда умиралъ батюшка.
Юдиѳь встала, закрыла лицо своимъ передникомъ и заплакала. Послѣдовало молчаніе, продолжавшееся слишкомъ два часа. Въ это время капитанъ Уэрли нѣсколько разъ входилъ въ комнату и уходилъ. На душѣ его лежало какое-то тяжелое бремя, и, казалось, онъ нигдѣ не находилъ покою. Солдатамъ были отданы различные приказы, и они засуетились каждый за своимъ дѣломъ, особенно, когда поручикъ Крегъ, окончивъ свои печальныя распоряженія на берегу, прислалъ спросить, что ему дѣлать съ частію отряда, бывшаго подъ его распоряженіемъ. Гетти заснула, и этимъ временемъ Чингачгукъ и Дирслэйеръ вышли изъ ковчега для взаимныхъ совѣщаній. Часа черезъ два, докторъ вышелъ на платформу, и объявилъ съ печальнымъ видомъ, что бѣдная дѣвушка быстро приближается къ своей кончинѣ. При этомъ извѣстіи, всѣ, оставившіе ея комнату, опять поспѣшили на ковчегъ. Юдиѳь, отягченная тоскою, оставалась въ бездѣйствіи, и только одна Вахта, при болѣзненномъ одрѣ, исполняла всѣ необходимыя услуги, которыя, повидимому, составляютъ исключительную принадлежность женщинъ. Гетти чувствовала всеобщее изнеможеніе; но не было замѣтно никакого ослабленія въ ея душевныхъ силахъ.
— Не тужи обо мнѣ, сестрица, сказала она слабымъ голосомъ: — сдѣлай милость, не тужи. Скоро я увижу мать свою… о, да, я вижу ее и теперь. Вотъ она улыбается и зоветъ меня къ себѣ. Милая, добрая матушка! Какъ скоро я умру, Богъ отдастъ мнѣ ту долю разсудка, которой была я лишена на этомъ свѣтѣ. Да, я вѣрю, я чувствую, что умъ мой проясняется, и душа, несвязанная оковами плоти, очистится отъ всѣхъ земныхъ помышленій. И матушка найдетъ во мнѣ подругу, достойную себя.
— Ты будешь ангеломъ небеснымъ, Гетти, сказала Юдиѳь, подавляя внутреннее волненіе. — Вѣчное блаженство ожидаетъ тебя въ обители праведниковъ.
— Уповаю на милость Божію, и безъ страха смотрю на будущее. Но что это все такъ потемнѣло вокругъ меня? Не-уже-ли наступила ночь? Всѣ вы покрылись густымъ туманомъ. Гдѣ же Вахта?
— Я здѣсь: развѣ не видишь?
— Нѣтъ, вижу, да только не могу различить, ты это, или Юдиѳь. Кажется, я долго не увижусь съ тобой, любезная Вахта.
— Что же дѣлать, бѣдная Гетти? Ты счастлива будешь на небесахъ, въ раю, потому-что вѣдь рай устроилъ Маниту не для однихъ только блѣднолицыхъ.
— Куда дѣвался Чингачгукъ? Я желаю сказать ему нѣсколько словъ. Дай мнѣ свою руку, вотъ такъ. Послушай, Делоэръ: люби нѣжно свою молодую супругу, и не обращайся съ нею жестоко, какъ всѣ другіе краснокожіе обращаются съ своими женами. Бери въ этомъ примѣръ съ бѣлыхъ людей, и будешь истиннымъ мужемъ. Теперь, позовите ко мнѣ Дирслэйера: пусть онъ подастъ мнѣ свою руку.
Дирслэйеръ подошелъ къ постели, и съ покорностію ребёнка исполнилъ желаніе умирающей дѣвушки.
— Я чувствую, Дирслэйеръ, сказала она: — что мы разстаемся не надолго. Эта мысль только сейчасъ пришла мнѣ въ голову, и я сама не знаю почему. Не знаешь ли ты?
— Вѣроятно, Богъ послалъ, вамъ эту мысль, добрая Гетти. Да, мы увидимся, но едва-ли скоро, и во всякомъ случаѣ — въ далекой сторонѣ.
— Не желаешь ли ты, Дирслэйеръ, чтобъ тебя похоронили въ этомъ озерѣ? Скажи мнѣ объ этомъ откровенно.
— Вода и земля, озеро или не озеро — безразличны для бездыханнаго трупа, который, по естественному ходу вещей, утрачиваетъ всѣ таланты или дары, полученные отъ природы. Могила уничтожаетъ всякое различіе между слабыми и сильными умами. Но для христіанскихъ душъ устроена, говорятъ, такая страна, гдѣ нѣтъ ни рѣкъ, ни озеръ, ни лѣсовъ, хотя я не вижу причины, почему не могутъ быть разведены лѣса на томъ свѣтѣ. Очень-вѣроятно, что тѣло мое будетъ погребено въ лѣсу, и я надѣюсь, что духъ мой не слишкомъ будетъ удаленъ отъ вашей души.
— Мудрено ты говоришь, Дирслэйеръ, и слабый мой умъ не совсѣмъ понимаетъ тебя; но я чувствую, по-крайней-мѣрѣ, что мы точно увидимся на томъ свѣтѣ. Гдѣ же моя сестра, и куда скрылись всѣ вы. Ничего не вижу, кромѣ мрака. Не-уже-ли ночь такъ скоро наступила?
— Я здѣсь, сестрица, подлѣ тебя, сказала Юдиѳь: — и мои руки обнимаютъ тебя. Что ты хочешь сказать мнѣ, милая Гетти?
Въ эту минуту, Гетти совершенно потеряла свое зрѣніе; но смерть, между-тѣмъ, не представляла ничего ужаснаго для этого созданія, лишеннаго половинной доли умственныхъ способностей. Она поблѣднѣла, какъ трупъ, но дышала свободно, и ея голосъ, при нѣкоторой слабости, былъ чистъ и ясенъ. При всемъ томъ, когда сестра предложила ей этотъ вопросъ, едва замѣтная краска распространилась по ея увядшимъ щекамъ. Одна только Юдиѳь замѣтила это нѣжное выраженіе женской чувстительности, и легко поняла мысль своей сестры.
Приложивъ уста къ подушкѣ своей сестры, Юдиѳь прошептала ей на ухо. — Гэрри здѣсь, моя милая Гетти, въ этой комнатѣ: позвать его къ тебѣ?
Легкое пожатіе руки было утвердительнымъ отвѣтомъ на эти слова. Генрихъ Марчъ, но сдѣланному знаку, подошелъ къ постелѣ. Онъ былъ печаленъ и задумчивъ, хотя не имѣлъ и тѣни подозрѣній относительно чувства, которое, запало въ эту чистую и невинную душу. Юдиѳь заставила его взять руку умирающей, и въ молчаніи ожидала послѣдствій. Но Гетти тоже ничего не говорила;
— Генрихъ Марчъ подлѣ тебя, сестрица, сказала Юдиѳь: — и желаетъ тебя слышать. Скажи ему что-нибудь, и пусть онъ уйдетъ на свое мѣсто.
— Что же я скажу ему, Юдиѳь?
— То, что внушитъ тебѣ твое чистое сердце, милая Гетти. Будь довѣрчивѣе къ себѣ, и не бойся ничего.
— Прощай, Генрихъ! проговорила Гетти, сжимая его руку. — Желаю тебѣ счастія и въ этой и въ будущей жизни, желаю отъ всей моей души!
Затѣмъ она опустила его руку, и оборотилась на другую сторону, какъ-будто у ней не осталось ничего общаго съ этимъ міромъ.
Таинственное чувство, привлекавшее ее къ этому молодому человѣку, исчезло теперь навсегда и смѣнилось мыслями болѣе возвышенными.
— О чемъ ты думаешь, сестрица? спросила Юдиѳь едва слышнымъ голосомъ. — Не желаешь ли еще чего-нибудь?
— Я вижу матушку… она на озерѣ… окружена свѣтлыми ангелами… но гдѣ же мой отецъ? Его не видятъ мои глаза… и васъ не видятъ… Прощай, Юдиѳь!
И съ этимъ послѣднимъ словомъ ея духъ оставилъ бренное тѣло. Такъ скончалась слабоумная дѣвушка.
XI.
правитьВесь день прошелъ въ печальной дѣятельности. Похоронивъ своихъ падшихъ враговъ, солдаты занялись потомъ погребеніемъ собственныхъ мертвецовъ, и эта утренняя сцена настроила всѣхъ и каждаго къ печальнымъ размышленіямъ. Часы проходили за часами, и наступилъ, наконецъ, вечеръ, когда рѣшились отдать послѣдній долгъ останкамъ бѣдной Гетти. Ея тѣло опустили въ озеро подлѣ матери, которую она такъ любила, и уважала. Докторъ Грегемъ, при всемъ вольнодумствѣ, охотно прочиталъ надъ ея могилой панихиду, какъ это онъ сдѣлалъ при погребеніи трёхъ солдатъ, павшихъ въ послѣдней битвѣ. Юдиѳь и Вахта плакали горько, такъ же, какъ Дирслэйеръ, употреблявшій напрасныя усилія скрыть свои слезы. Чингачгукъ смотрѣлъ на все съ видомъ глубокомысленнаго философа, и присутствовалъ при этой церемоніи вмѣстѣ съ солдатами, проводившими тѣло до самой могилы.
Похоронами Гетти окончились занятія солдатъ. По распоряженію командира, весь отрядъ рано долженъ былъ устроить свой ночлегъ, потому-что завтра съ восходомъ солнца предполагалось выступить въ походъ для соединенія съ гарнизономъ. Плѣнники и раненные были отправлены еще съ вечера подъ надзоромъ Генриха Марча, который высадился съ ними изъ ковчега въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ и Дирслэйеръ пристали къ озеру въ началѣ этой повѣсти. Эта отправка значительно упростила дальнѣйшія дѣйствія отряда, потому-что на другой день не было при немъ ни раненныхъ, ни обоза, и солдаты были свободнѣе въ своихъ движеніяхъ.
Юдиѳь, послѣ похоронъ своей, сестры, не говорила ни съ кѣмъ, кромѣ Вахты, вплоть до самой ночи. Молодыя дѣвушки оставались однѣ подлѣ тѣла покойницы до послѣдней минуты. Барабаны прервали молчаніе, царствовавшее на озерѣ, и затѣмъ опять распространилась всеобщая тишина, какъ-будто человѣческія страсти не возмущали спокойствія природы. Часовой всю ночь ходилъ по платформѣ, и вмѣстѣ съ разсвѣтомъ барабанъ пробилъ зорю.
Военная точность заступила мѣсто ускореннаго и неправильнаго движенія пограничныхъ жителей. Солдаты позавтракали на скорую руку, и въ стройномъ порядкѣ, безъ малѣйшаго шума, выступили на берегъ. Изъ всѣхъ офицеровъ остался только одинъ капитанъ Уэрли. Крегъ командовалъ отрядомъ, выступившимъ наканунѣ; Торнтонъ отправился съ раненными, и докторъ Грегемъ, само-собою разумѣется, сопровождалъ своихъ паціентовъ. Сундукъ Плывучаго-Тома и вся лучшая мебель отправлены съ обозомъ, и въ замкѣ остались только мелочи, неимѣвшія никакой цѣнности. Юдиѳь была очень рада, что капитанъ Уэрли, уважая ея печаль; занимался исключительно своими обязанностями командира, и не мѣшалъ ей. предаваться грустнымъ размышленіямъ. Всѣ знали, что замокъ скоро будетъ совсѣмъ оставленъ, и никто не спрашивалъ никакихъ объясненій по этому поводу.
Солдаты высадились на ковчегъ подъ предводительствомъ своего капитана. На вопросъ Уэрли, скоро ли и какъ она намѣрена отправиться, Юдиѳь отвѣчала, что желаетъ остаться въ замкѣ вмѣстѣ съ Вахтой до послѣдней минуты. Больше не разспрашивалъ капитанъ Уэрли, и не тревожилъ молодую дѣвушку предложеніемъ своихъ услугъ. Онъ зналъ, что одна только дорога на берега Могока, и не сомнѣвался въ скорой встрѣчѣ и возобновленіи пріятнаго знакомства.
Наконецъ, весь отрядъ отправился съ ковчегомъ, и въ замкѣ не осталось ни одной солдатской души. Тогда Чингачгукъ и Дирслэйеръ взяли двѣ лодки и поставили ихъ въ замокъ. Потомъ они наглухо заколотили всѣ двери и окна, и, отъѣхавъ отъ палиссадовъ на третьей лодкѣ, встрѣтились съ Вахтой на четвертой. Могиканъ пересѣлъ къ своей невѣстѣ, и взявъ весла, началъ удаляться отъ замка, оставивъ Юдиѳь на платформѣ. Не подозрѣвая ничего въ своемъ простосердечіи, Дирслэйеръ подъѣхалъ къ платформѣ, пригласилъ Юдиѳь спуститься въ его лодку, и отправился съ нею по слѣдамъ своихъ друзей.
Имъ надлежало проѣзжать мимо фамильнаго кладбища, и когда они поверстались съ могилой Гетти, Юдиѳь, молчавшая до-сихъ-поръ, попросила своего товарища остановиться на нѣсколько минутъ.
— Быть-можетъ, Дирслэйеръ, сказала она: — никогда я больше не увижу этого мѣста, а здѣсь покоятся кости моей матери и сестры. Думаете ли вы, что невинность одного изъ этихъ созданій будетъ на томъ свѣтѣ спасеніемъ для другаго?
— Я не миссіонеръ, Юдиѳь, и не получилъ хорошаго образованія; но не думаю, чтобъ это могло быть такъ, какъ вы предполагаете. Каждый обязанъ отвѣчать за свои собственные проступки, хотя правда и то, что милосердію Божію нѣтъ предѣла, и Господь прощаетъ кающагося грѣшника.
— Въ такомъ случаѣ, моя бѣдная мать, конечно, удостоилась небеснаго блаженства, потому-что она раскаивалась отъ чистаго сердца. Притомъ она и безъ того слишкомъ-много страдала: не-уже-ли суждено ей страдать еще и въ будущей жизни?
— Ничего не могу сказать навѣрное, Юдиѳь. Я стараюсь дѣлать добро въ этой жизни, и этимъ надѣюсь упрочить свое благосостояніе въ будущемъ мірѣ. Гетти, при всемъ слабоуміи, была добрая дѣвушка, какихъ немного на свѣтѣ, и душа ея, по уходѣ изъ тѣла, конечно, удостоилась вѣчнаго-блаженства на ряду съ небесными ангелами.
— Вижу, Дирслэйеръ, что вы только ей отдаете справедливость. Увы! Не-уже-ли такое огромное разстояніе между двумя существами, вскормленными одного грудью и взлелѣянными подъ одной и той же кровлей?.. Ну, что будетъ, то будетъ. Отодвиньте лодку немного къ востоку: солнце мнѣ свѣтитъ прямо въ глаза, и я не могу видѣть дна озера. Гетти положена вѣдь по правую сторону моей матери?
— Да, Юдиѳь, вы сами этого хотѣли, и всѣмъ намъ пріятно было исполнить ваше совершенно-справедливое желаніе.
Нѣсколько минутъ Юдиѳь смотрѣла на него молча, и потомъ бросила взглядъ на опустѣлый замокъ.
— Итакъ, мы оставляемъ этй мѣста, сказала она: — и притомъ въ такую минуту, когда нѣтъ здѣсь никакихъ опасностей. Послѣ происшествія, которое случилось на дняхъ, безъ сомнѣнія, у дикарей надолго отпадетъ охота безпокоить бѣлыхъ людей.
— Да, на это можно положиться. Что касается до меня, я не имѣю никакого намѣренія возвращаться сюда въ-продолженіе всей войны, потому-что Гуроны, думать надобно, не забредутъ сюда до той поры, пока ихъ внуки или правнуки будутъ еще слушать разсказы о пораженіи ихъ предковъ на берегахъ Глиммергласа.
— Не-уже-ли вы такъ любите бурную тревогу и пролитіе крови? Я думала о васъ лучше, Дирслэйеръ. Мнѣ казалось, что вы можете съискать свое счастье въ скромномъ домѣ съ любимою женой, которая сама будетъ любить васъ нѣжно, изъявляя готовность предупредить всѣ ваши желанія. Казалось мнѣ, вамъ пріятно было бы окружить себя здоровыми и послушными дѣтьми и заботиться о ихъ воспитаніи съ нѣжностію отца, для котораго высокая нравственность дороже всего на свѣтѣ,
— Какой языкъ, какіе глаза! Что съ вами сдѣлалось, Юдиѳь? Право, взоры ваши, кажется, еще яснѣе, чѣмъ слова, выражаютъ вашу мысль. Въ мѣсяцъ, я увѣренъ, вы могли бы испортить самаго лучшаго солдата во всей колоніи.
— Не-уже-ли я рѣшительно въ васъ обманулась, Дирслэйеръ? Стало-быть, война дороже для васъ всякихъ семейныхъ привязанностей?
— Понимаю васъ, Юдиѳъ; но вы-то, кажется, не совсѣмъ ясно представляете мой образъ мыслей. Вѣроятно, теперь я могу назвать себя воиномъ въ собственномъ смыслѣ этого слова, потому-что и сражался и побѣждалъ: этого довольно, чтобъ заслужить имя воина между Делоэрами. Не запираюсь, во мнѣ есть наклонность къ этому ремеслу, достойному мужественнаго человѣка, но я отнюдь не люблю проливать человѣческую кровь. Между-тѣмъ, молодость свое возьметъ, и Мингъ всегда останется Мингомъ. Еслибъ молодые люди, сложивъ руки, спокойно сидѣли дома и равнодушно смотрѣли на этихъ бродягъ, намъ пришлось бы подчиниться Французамъ безъ всякихъ отговорокъ. Я не людоѣдъ, Юдиѳь, и не имѣю страсти къ битвамъ; но, по моему мнѣнію, оставить военное ремесло тотчасъ же послѣ битвы почти все равно, что не вступать въ военную службу изъ опасенія битвы.
— Разумѣется, для женщины не можетъ быть пріятно, если ея мужъ или братъ позволяетъ себя обижать, не стараясь отмстить за обиду; но вы, Дирслэйеръ, уже прославились на военномъ поприщѣ, потому-что побѣда надъ Гуронами главнымъ образомъ принадлежитъ вамъ. Теперь прошу васъ, выслушайте меня терпѣливо, и отвѣчайте мнѣ съ полною откровенностію.
Юдиѳь остановилась. Дѣвическая скромность взяла въ ней верхъ надъ смѣлостію, которую она готова была позволить себѣ въ объясненіи съ этимъ простодушнымъ человѣкомъ. Щеки ея, за минуту блѣдныя какъ полотно, покрылись яркимъ румянцемъ, и въ глазахъ ея заискрился яркій блескъ. Затаенное чувство придало необыкновенную выразительность всѣмъ ея чертамъ, и она была теперь обворожительна въ полномъ смыслѣ слова.
— Дирслэйеръ, сказала она, — не время и не мѣсто прибѣгать теперь къ разнымъ уловкамъ, чтобъ замаскировать свою настоящую мысль.. Здѣсь, на могилѣ моей матери и сестры, языкъ мой неспособенъ къ притворству, и я намѣрена безъ малѣйшей утайки раскрыть передъ вами все, что лежитъ на моей душѣ. Прошло только восемь дней, и я узнала васъ слишкомъ-коротко, какъ-будто прожила съ вами десятки лѣтъ. Въ одну недѣлю совершились многосложныя происшествія, обильныя важными послѣдствіями, и мы, конечно, не должны быть чужими другъ для друга послѣ столькихъ опасностей, испытанныхъ и перенесенныхъ вмѣстѣ на одномъ и томъ же клочкѣ земли. Знаю, найдутся люди, которые могутъ перетолковать въ дурную сторону мои слова; но я надѣюсь, вы будете судить великодушно мое поведеніе въ-отношеніи къ вамъ. Мы не въ колоніи, — и насъ не окружаетъ общество, гдѣ одинъ принужденъ обманывать другаго. Надѣюсь, вы меня поймёте такъ, какъ я ожидаю.
— Очень можетъ быть. Вы говорите ясно и такъ пріятно, что можно слушать васъ безъ всякой скуки. Продолжайте.
— Благодарю васъ, Дирслэйеръ: вы меня ободряете. Не легко, однакожь, дѣвушкѣ моихъ лѣтъ забыть всѣ уроки, полученные въ дѣтствѣ; и высказать открыто все, что лежитъ на ея сердцѣ,
— Отъ-чего же, Юдиѳь? Женщины такъ же, какъ мужчины, могутъ и должны откровенно высказывать свои мысли. Говорите смѣло, чистосердечно, и я обѣщаю вамъ полное вниманіе.
— Да, вы услышите, Дирслэйеръ, чистосердечную исповѣдь моей души, отвѣчала Юдиѳь, дѣлая необыкновенное усиліе надъ собою. — Вы любите лѣса, и, кажется, предпочитаете ихъ-всѣмъ удовольствіямъ шумной городской жизни; такъ ли, Дирслэйеръ?
— Вы не ошиблись. Я люблю лѣса точно такъ же, какъ любилъ своихъ родителей, когда они были живы. Вотъ это мѣсто, гдѣ мы теперь, могло бы удовлетворять всѣмъ требованіямъ моей нравственной природы.
— Зачѣмъ же оставлять это мѣсто? Оно не принадлежитъ здѣсь никому, кромѣ меня, и я охотно передаю вамъ свои права. Будь я королевой, всѣ мои владѣнія принадлежали бы вамъ такъ же, какъ и мнѣ. Скажу болѣе: нѣтъ на свѣтѣ жертвы, которой я не принесла бы для васъ, Дирслэйеръ. Что жь? Пусть благословитъ насъ священникъ, и мы воротимся въ этотъ замокъ съ тѣмъ, чтобъ не оставлять его никогда болѣе, до конца нашей жизни.
Послѣдовало продолжительное молчаніе. Юдиѳь закрыла лицо обѣими руками и заплакала горько; Дирслэйеръ смотрѣлъ на нее съ величайшимъ изумленіемъ, и обдумывалъ сдѣланное предложеніе. Наконецъ, онъ отвѣчалъ, стараясь по возможности придать своему голосу нѣжное выраженіе:
— Юдиѳь, вы не обдумали вашихъ словъ. Сердце ваше слишкомъ поражено послѣдними событіями, и вы едва-ли понимаете, что дѣлаете, Считая себя круглою сиротою въ этомъ мірѣ, вы напрасно торопитесь пріискать человѣка, который могъ бы замѣнить для васъ мать и отца. Это важный шагъ въ жизни, и требуетъ большой обдуманности.
— Я обдумала его слишкомъ-хорошо, и никакая власть, никакая человѣческая сила не въ состояніи заставить меня перемѣнить эту рѣшимость, потому-что я уважаю васъ, Дирслэйеръ, отъ всего моего сердца.
— Благодарю васъ, Юдиѳь; но не могу и не хочу принять зашего великодушнаго предложенія. Вы забываете всѣ свои преимущества передо мною, и очевидно думаете въ эту минуту, что весь свѣтъ заключенъ для васъ въ этой лодкѣ. Нѣтъ, Юдиѳь, я слишкомъ-хорошо понимаю ваше превосходство, и потому никакъ не могу согласиться на ваше предложеніе.
— О, вы можете, Дирслэйеръ, очень можете, и никто изъ насъ не будетъ имѣть ни малѣйшихъ поводовъ къ раскаянію! съ живостію возразила Юдиѳь, не думая больше закрывать свое лицо. — Всѣ вещи, которыя принадлежатъ намъ, солдаты могутъ оставить на дорогѣ, и мы, возвращаясь изъ крѣпости, найдемъ средства перенести ихъ въ замокъ, потому-что не будетъ въ этихъ мѣстахъ никакого непріятеля, по-крайней-мѣрь въ-продолженіе этой войны. Вы, между-тѣмъ, продадите въ крѣпости ваши кожи, и накупите необходимыхъ для насъ вещей. Я, съ своей стороны, перебравшись въ замокъ, уже никогда не возвращусь въ колонію, увѣряю васъ въ этомъ моимъ честнымъ словомъ. Единственное мое желаніе — принадлежать вамъ и быть вашей женою, и чтобъ доказать вамъ, Дирслэйеръ, всю мою привязанность, продолжала Юдиѳь съ такою очаровательною улыбкою, которая едва не обворожила молодаго охотника — я тотчасъ же по возвращеніи въ нашъ домъ сожгу и парчевое платье, и всѣ драгоцѣнныя бездѣлки, которыя вы сочтете неудобными для вашей жены. Я люблю васъ, Дирслэйеръ, нѣжно, искренно люблю, и еще разъ повторяю единственное желаніе моей жизни — быть вашею покорною женой.
— Вы прелестны, Юдиѳь, очаровательны, и съ этимъ, конечно, никто не будетъ спорить, у кого есть глаза. Нарисованная вами картина чрезвычайно-пріятна для молодаго воображенія, но, къ несчастію, планъ вашъ не можетъ быть приведешь въ исполненіе. Забудьте, прошу васъ, все, что вы говорили, и отправимся поскорѣе на противоположный берегъ. Перестанемъ, объ этомъ думать, и вы, если угодно, можете вообразить, что я ничего не слыхалъ, и вы ничего мнѣ не говорили.
Юдиѳь была жестоко-огорчена. Во всѣхъ его манерахъ обнаруживалась спокойная, убійственная твердость, и молодая дѣвушка видѣла ясно, что блистательная ей красота на этотъ разъ отнюдь не произвела ожидаемаго дѣйствія. Женщины, говорятъ, очень рѣдко прощаютъ мужчинамъ добровольное отреченіе отъ ихъ обязательныхъ предложеній; но при всей своей гордости, Юдиѳь нисколько не могла досадовать на молодаго человѣка. Одна только мысль занимала ее въ эту минуту — окончить объясненіе такимъ образомъ, чтобъ не оставалось между ними и тѣни недоразумѣній. Поэтому, помолчавъ съ минуту, она рѣшилась предложить прямой и совершенно-откровенный вопросъ:
— Избави Богъ, если впереди мы готовимъ для себя раскаяніе отъ недостатка искренности въ эту минуту. Вы, Дирслэйеръ, не хотите на мнѣ жениться: такъ ли я васъ поняла?
— Общія наши выгоды требуютъ, чтобъ я, какъ честный человѣкъ, не позволилъ себѣ воспользоваться минутой вашей забывчивости. Мы никогда не можемъ жениться.
— И такъ вы меня не любите? или, можетъ-быть, вы не находите для меня довольно уваженія въ своемъ сердцѣ?
— Я нахожу въ немъ, Юдиѳь, братскую къ вамъ дружбу и вмѣстѣ готовность оказать вамъ всѣ возможныя услуги, не щадя своей жизни; но тѣмъ не менѣе — прошу васъ обратить на это особенное вниманіе — я не питаю къ вамъ того сильнаго чувства, которое заставило бы меня изъ-за васъ оставить своихъ родителей, если бъ они были живы. Мой отецъ и мать умерли давно; но если бъ еще они были живы, я не знаю женщины, которая заставила бы меня ихъ оставить.
— Довольно, Дирслэйеръ, понимаю васъ очень-хорошо. Вы не хотите жениться безъ любви, и эта любовь въ вашемъ сердцѣ не существуетъ для меня. Не отвѣчайте, если это такъ: ваше молчаніе послужитъ для меня утвердительнымъ отвѣтомъ.
Дирслэйеръ повиновался, и не отвѣчалъ ничего. Юдиѳь обратила на него свой пристальный взглядъ, какъ-будто хотѣла прочесть въ его душѣ затаенную мысль; но не было въ ней никакой затаенной мысли, и молодой охотникъ казался совершенно-спокойнымъ. Черезъ минуту, Юдиѳь взяла весло, Дирслэйеръ сдѣлалъ то же, и легкій челнокъ полетѣлъ по слѣдамъ Чингачгука и Вахты. Во всю остальную дорогу, они не помѣнялись ни однимъ словомъ.
Ковчегъ, на которомъ отправились солдаты, присталъ къ берегу въ одно время съ лодкой Юдиѳи и Дирслэйера. Чингачгукъ и его невѣста уже давно стояли на берегу, ожидая Дирслэйера въ томъ мѣстѣ, откуда шли двѣ разныя дороги: одна къ берегамъ Могока, другая къ делоэрскомъ деревнямъ. Солдаты пошли по первой дорогѣ, оттолкнувъ напередъ ковчегъ, не заботясь, что изъ этого выйдетъ. Юдиѳь смотрѣла во всѣ глаза, и не обратила ни малѣйшаго вниманія на судьбу плывучаго дома: Глиммергласъ уже не имѣлъ для нея никакого значенія. Выступивъ на берегъ, она быстро пошла впередъ, ни разу не оглянувшись назадъ, и даже не обративъ вниманія на Вахту, которая съ робкимъ изумленіемъ смотрѣла на бѣлую красавицу.
— Подожди меня здѣсь, Чингачгукъ, сказалъ Дирслэйеръ: — я провожу Юдиѳь къ солдатамъ, а потомъ ворочусь опять на это мѣсто.
Когда они отошли нѣсколько шаговъ, Юдиѳь остановилась.
— Довольно, Дирслэйеръ, сказала она печальнымъ тономъ: — благодарю васъ за вниманіе, но оно для меня безполезно. Я и сама найду дорогу къ солдатамъ. Если вы отказались совершить со мной путешествіе цѣлой жизни; то тѣмъ больше можете отказаться отъ этой дороги. Но передъ разлукой, мнѣ хотѣлось бы предложить вамъ еще одинъ вопросъ, и Бога ради, не обманите меня вашимъ отвѣтомъ. Я знаю, вы не любите ни одной женщины, и, по всѣмъ соображеніямъ, одно только обстоятельство препятствуетъ вамъ полюбить меня. И такъ, скажите, Дирслэйеръ…
Здѣсь молодая дѣвушка остановилась, какъ-будто задушенная роковою мыслью, для которой не доставало словъ на ея языкѣ. На ея щекахъ выступилъ багровая краска, смѣнившая мертвенную блѣдность. Наконецъ, сдѣлавъ надъ собой неимовѣрное усиліе, она продолжала:
— Скажите, Дирслэйеръ, не разсказалъ ли вамъ Генрихъ Марчъ чего-нибудь такого, что могло имѣть роковое вліяніе на ваши чувства въ-отношеніи ко мнѣ?
Истина была для Дирслэйера полярною звѣздою, которую онъ всегда имѣлъ въ виду, и онъ не могъ ея не высказать даже тогда, когда благоразуміе требовало упорнаго молчанія. Юдиѳь, съ замирающимъ сердцемъ, прочла убійственный отвѣтъ на его лицѣ, и махнувъ рукою, быстрыми шагами пошла впередъ. Нѣсколько минутъ Дирслэйеръ простоялъ на одномъ мѣстѣ, не зная что дѣлать; наконецъ воротился къ своимъ друзьямъ. Всѣ трое переночевали на берегу Сускеганнаха, и вечеромъ на другой день прибыли въ делоэрскую деревню. Ихъ встрѣтили съ торжествомъ, и общій голосъ призналъ Дирслэйера побѣдоноснымъ воиномъ.
Начавшаяся война продолжалась долго и получила жестокій характеръ. Кровь лилась рѣкою, и обѣ стороны дрались съ остервенѣніемъ. Чингачгукъ отличился своими подвигами до того, что имя его произносилось не иначе, какъ съ величайшимъ уваженіемъ и громкими похвалами. Спустя годъ, еще другой и уже послѣдній Унка присоединилъ свое имя къ длинному ряду воиновъ, прославившихъ племя Могикановъ. Дирслэйеръ сдѣлался извѣстнымъ во всей Канадѣ подъ именемъ Сокола, и звукъ его карабина былъ страшнѣе для Минговъ молніи Маниту. Его услугами часто пользовались военные офицеры, и онъ особенно привязался къ одному изъ нихъ, съ которымъ имѣлъ постоянныя сношенія во всю свою жизнь.
Прошло пятнадцать лѣтъ. Случай снова привелъ Дирслэйера на озеро Глиммергласъ. Возгорѣлась новая война еще важнѣе и неистовѣе первой, и Дирслэйеръ пошелъ на берега Могока вмѣстѣ съ постояннымъ своимъ другомъ Чингачгукомъ, для соединенія съ Англичанами. Ихъ сопровождалъ мальчикъ лѣтъ четырнадцати, сынъ Чингачгука — Вахта покоилась уже вѣчнымъ сномъ подъ делоэрскими соснами. Они прибыли на берега озера въ минуту захожденія солнца. Ничего не измѣнилось. Сускеганнахъ, спокойно протекалъ между крутыми берегами подъ куполомъ листьевъ; маленькій утесъ по прежнему торчалъ изъ-подъ воды; горы украшались богатою зеленью, и ровная скатерть воды, блистая въ уединеніи, представлялась жемчужиной, окаймленной изумрудами.
На другой день, мальчикъ отъискалъ на берегу лодку, значительно-поврежденную, но еще годную для употребленія. Всѣ трое пересѣли въ нее, и Чингачгукъ показалъ своему сыну то мѣсто, гдѣ, за пятнадцать лѣтъ, былъ расположенъ первый лагерь Ирокезовъ, откуда онъ такъ удачно похитилъ свою Вахту. Потомъ они высадились на мысъ, бывшій полемъ битвы. Хищные звѣри изрыли землю во многихъ мѣстахъ и человѣческія кости были разбросаны на поверхности могилъ; Молодой Унка съ грустію смотрѣлъ на эти печальные слѣды людскаго сумасбродства, хотя честолюбіе горѣло уже и въ собственномъ его сердцѣ.
Отсюда лодка отправилась на середину озера, гдѣ еще виднѣлись остатки замка, представлявшаго живописную развалину. Зимнія бури опрокинули кровлю этого зданія и гниль опустошила древесные пни, образовавшіе стѣну. Человѣческая рука неприкасалась къ замкамъ и запорамъ; но время уже подернуло своимъ разрушительнымъ вліяніемъ внутренность этого фантастическаго дома. Столбы и сваи пошатнулись и готовы были рухнуться на дно озера при первомъ ураганѣ, опрокинувъ съ собою всѣ остатки жилища Плывучаго-Тома. Путешественники не могли отъискать отмели, гдѣ покоились Гуттеръ, его жена и Гетти. Вѣроятно, ихъ могилы занесло пескомъ или, можетъ-быть, Дирслэйеръ забылъ расположеніе этой мѣстности. Ковчегъ отъискали на восточномъ берегу, куда, вѣроятно, прибило его сѣверо-восточнымъ вѣтромъ, который часто дуетъ въ этихъ мѣстахъ. Паромъ наполнился водою, червь подъѣдалъ дерево, каюта потеряла кровлю. Мебель была еще цѣла, и сильно забилось сердце Дирслэйера, когда онъ въ одномъ ящикѣ нашелъ ленту, принадлежавшую Юдиѳи. Онъ живо припомнилъ красоту и слабости этой молодой дѣвушки. Онъ никогда ея не любилъ, но это не мѣшало ему принимать въ ней братское участіе. Лента немедленно была привязана къ знаменитому карабину, который онъ получилъ въ подарокъ отъ Юдиѳи.
Недалеко отъ ковчега путешественники отъискали еще другую лодку, и затѣмъ остальныя двѣ, на которыхъ, за пятнадцать лѣтъ передъ этимъ, Чингачгукъ и Дирслэйеръ переѣхали на берегъ. Лодка, гдѣ они сидѣли, и другая, отъисканная на восточномъ берегу, были тѣ самыя, которыя въ ту пору, передъ отъѣздомъ, припрятали въ замкѣ между палисадами. Онѣ сами-собою вышли оттуда, черезъ проломъ, образовавшійся въ стѣнѣ, и вѣтеръ разнесъ ихъ по разнымъ концамъ.
По всѣмъ этимъ признакамъ казалось весьма-вѣроятнымъ, что нога человѣка не заходила въ эту пустыню пятнадцать лѣтъ сряду. Чингачгукъ и его другъ погрузились въ печальныя размышленія. На этомъ мѣстѣ первый разъ они выступили на военную стезю, и эта мысль напомнила имъ часы нѣжности, опасностей и взаимнаго торжества. Молча отправились они въ путь, къ берегамъ Могока, на поиски новыхъ приключеній, сопряженныхъ съ опасностію жизни на каждомъ шагу. Черезъ нѣсколько лѣтъ, еще разъ случилось имъ быть на этомъ озерѣ, и тогда Чингачгукъ нашелъ здѣсь свою могилу.
Время и обстоятельства набросили непроницаемую тайну на все, что касается до Гуттера и его жены. Они жили, заблуждались, умерли, но нихъ забыли. Никто не принялъ на себя труда приподнять завѣсу, которая ихъ покрываетъ, и самое ихъ имя скоро, вѣроятно, исчезнетъ изъ воспоминаній. Исторія преступленій вообще возмутительна для человѣческаго чувства, и хорошо, что немногіе ее читаютъ.
Судьба Юдиѳи не менѣе загадочна. Прибывъ въ колонію на берега Могока, Дирслэйеръ старался о ней развѣдать, но безъ всякаго успѣха. Никто не зналъ Юдиѳи, никто даже о ней не помнилъ. Другія имена, другіе офицеры заступили мѣсто прежнихъ Уэрли, Креговъ, Торнтоновъ, Грегемовъ. Нашелся, однакожь, одинъ старый сержантъ изъ прежняго гарнизона, прибывшій недавно изъ Англіи. Онъ сказалъ нашему герою, что сэръ Томасъ Уэрли, взявъ отставку изъ военной службы, жилъ уединенно въ своемъ помѣстьи, въ Йоркскомъ-Графствѣ. При немъ была какая-то дама красоты необыкновенной, и которая вообще имѣла надъ Уэрли большую власть, хотя не носила его фамиліи. Но была ли это Юдиѳь, или какая-нибудь другая жертва страстей этого человѣка, Дирслэйеръ никакъ не могъ добиться отъ стараго сержанта. Мы живемъ въ мірѣ эгоизма и проступковъ всякаго рода, это давно всѣмъ извѣстно и никто этому не удивляется.
- ↑ Такъ назывались колонисты, которые пріискивали удобныя мѣста для своихъ поселеній.