Артур Конан Дойл
Дипломатические хитрости
правитьСтарика Альфонса Лакура и теперь помнят очень многие. Живали ли вы в Париже в эпоху 1848—1856 года? Лакур умер в 1856 году. В течение этих восьми-девяти лет он ежедневно посещал кафе «Прованс». Заберется, бывало, старик в свое любимое кафе часов в девять вечера, сядет в угол и высматривает слушателя. Охотник он был поговорить.
Бывали случаи, что старик слушателя не находил и тогда он удалялся.
Для того, чтобы слушать рассказы старого дипломата, нужно было обладать большим запасом терпения и сдержанности. Дело в том, что его истории в большинстве случаев были совершенно невероятны, но улыбнуться или поднять брови, слушая эту небывальщину, было нельзя — старик следил за вами в оба.
В таких случаях старый дипломат гордо выпрямлялся, лицо его делалось свирепым, как у бульдога, и он начал восклицать, изо всех сил упирая на букву «р».
— Ah monsieur r-r-rit? Или:
— Vous ne me cr-r-r-royez dons pas?
И вам ничего не оставалось, как встать и начать извиняться. Простите, дескать, monsieur Лакур, мне пора в оперу, билет купил.
Много было удивительных историй у Лакура. Вспомните, например, его повествование о Талейране и пяти устрицах, или его совершенно нелепый рассказ о второй поездке Наполеона в Аяччо. А помните вы его удивительную историю о бегстве Наполеона с острова Святой Елены? Эту историю Лакур рассказывал всегда после того, как была откупорена вторая бутылка. Старик уверял, что Наполеон прожил целый год на свободе в Филадельфии.
Англичане же этого долгого отсутствия императора не заметили потому, что роль его исполнял граф Герберт Бертран, который был как две капли воды похож на Наполеона.
Изо всех историй Лакура самой интересной была, по моему мнению, история о Коране и курьере министерства иностранных дел. История эта долго мне казалась совершенно невероятной; только после, когда вышли из печати «Воспоминания Отто», я с удивлением убедился, что в рассказе старика Лакура содержалась известная доля истины.
— Нужно вам сказать, monsieur, — рассказывал, бывало, старик, — что я уехал из Египта после убийства Клебера. Я с удовольствием остался бы в Египте. Я занимался тогда переводом Корана и, сказать между нами, подумывал даже о переходе в мусульманство. Меня поражали мудрые предписания Корана относительно брака. Магомет сделал в Коране только одну непростительную ошибку, а именно — воспретив своим последователям употребление вина. Если я не перешел в мусульманство, то только поэтому. Как меня ни убеждал муфтий, я стоял на своем.
Ну, вот старик Клебер умер и его место занял Мену. Я понял, что мне надо уехать. Я не стану, monsieur, хвалиться и говорить о своих талантах, но вы, топ81еиг, прекрасно понимаете, что надо оберегать чувство собственного достоинства. Нельзя же, чтобы осел был выше человека.
И вот, захватив с собой Коран и все мои записки и бумаги, я переселился в Лондон. В Лондоне в это время жил monsieur Отто. Он был отправлен туда первым консулом для заключения мирного договора с Англией. Война между Англией и Францией длилась уже десять лет, и обе стороны чувствовали себя утомленными.
Я оказался очень полезным человеком для monsieur Отто. Во-первых, я хорошо знаю английский язык, а во-вторых, у меня — терпеть не могу хвалиться — выдающиеся дипломатические способности. Жили мы на Блумсберийской площади. О, это было хорошее время! Должен только сказать, monsieur, что климат вашего отечества отвратителен. Но что же вы хотите? Хорошие цветы только под дождем и цветут. Позвольте вам сказать, monsieur, ваши соотечественницы — это чудные, прекрасные цветы, расцветающие под дождем и в туман.
Ну, вот наш посланник, monsieur Отто, страшно много работал над этим мирным договором. Все посольство работало над этим договором. Слава Богу еще, что нам не пришлось тогда иметь дело с Питтом. О, этот Питт был ужасный человек. Францию он ненавидел. Если Франция видела, что против нее составляется какой-нибудь заговор, она могла быть уверенной заранее, что тут не обошлось без Питта. Питт совал свой длинный нос всюду, где можно было подстроить пакость Франции.
Но англичане, слава Богу, догадались удалить этого беспокойного человека от дел правления. У власти стоял гаопя1еиг Аддингтон, с которым нам не приходилось видаться. Министром иностранных дел состоял милорд Хок-сбери. Он с нами больше и торговался.
Вы можете быть уверены, что мы занимались не пустяками. Война длилась более десяти лет, и за это время Франция успела захватить многое, что принадлежало Англии, а Англия захватила то, что принадлежало французам. Спрашивается, что отдавать назад и что удержать в своих руках? Возьмем, например, такой-то остров: стоит ли он, спрашивается, такого-то полуострова? Можно ли отдать остров и взять полуостров? Мы, например, соглашались сделать англичанам такие уступки в Венгрии, потребовали у них таких же уступок в Сиерра-Леоне. Мы соглашались отдать Египет султану, но взамен этого просили англичан уступить нам мыс Доброй Надежды, который вы, господа, отняли у наших союзников голландцев.
Вот таким-то образом, monsieur, мы и препирались с английскими дипломатами. Monsieur Отто возвращался тогда в посольство в состоянии полного изнурения. Иногда он сам даже из кареты выйти не мог; мы с секретарем, бывало, вытащим его из экипажа и уложим на диван.
Но помаленьку дело шло, и, наконец, настал вечер, когда мы и англичане должны были подписать договор.
Теперь я должен вам сказать, что главным нашим козырем в игре с англичанами был Египет. Мы занимали Египет нашими войсками, и это была наша главная карта.
На ней-то мы и играли. Англичанам ужасно не хотелось, чтобы Египет остался за нами. Владея Египтом, мы были хозяевами всего Средиземного моря. И кроме того, monsieur, англичане боялись, что наш маленький, удивительный Наполеон, утвердившись в Египте, двинется оттуда на Индию. Мы знали эти страхи англичан и пользовались этим. Лорд Хоксбери говорит, например, нам: «эту землю мы удержим за собой», а мы ему и отвечаем: «а в таком случае мы не согласны на эвакуацию Египта». И эти наши слова отлично на лорда Хоксбери действовали, и он соглашался на все наши требования. Благодаря этому Египту нам удалось выторговать великолепные условия, нам даже удалось принудить англичан уступить нам мыс Доброй Надежды. Мы, monsieur, вовсе не хотели допускать ваших соотечественников в Южную Африку. История научила нас уму. Ведь если Англию куда-нибудь пустишь, то оттуда ее уж не выгонишь. Мы не боимся, monsieur, вашей армии и флота. Мы боимся ваших младших сыновей и людей, делающих себе карьеру. Ах, эти ужасные младшие сыновья! Мы, французы, заполучив какую-нибудь заморскую землю, сейчас же складываем руки и только поздравляем друг друга. Поздравляем, дескать, вас у нашего отечества есть новая колония. Вы, англичане, действуете совсем не так. Взяв новую землю, вы сейчас начинаете спрашивать:
— А что это за земля такая?
И новое владение вас так интересует, что вы немедленно же забираете с собой жен и детей и едете туда за море. И попробуй потом у вас отнять эту землю. Это также трудно, как отнять Блумсберийскую площадь в Лондоне.
Однако возвращаюсь к моему рассказу. Договор должен был быть подписан первого октября. Утром я поздравил monsieur Отто, с благополучным окончанием трудов. Отто был маленький, бледный человек; он был очень нервный и подвижный. Своему успеху он страшно радовался. Весь день не мог сидеть спокойно: бегал по комнатам, со всеми разговаривал и смеялся. Я был спокоен; усевшись на диван в углу, я молчал и думал.
И вдруг, monsieur, входит курьер из Парижа и подает monsieur Отго депешу. Monsieur Отто распечатал депешу, прочитал ее, и вдруг его колени согнулись и он упал на пол без чувств. Я и курьер бросились к нему, подняли и положили на диван. Monsieur Отто был так бледен, что я подумал, что он уже умер. Приложил руку к левой стороне груди: нет, Отто жив, сердце еще бьется.
— В чем дело? — спросил я у курьера.
— Не знаю, — ответил курьер, — monsieur Талейран велел мне спешить изо всех сил с этой депешей и передать ее прямо в руки monsieur Отто. Из Парижа я выехал вчера в полдень.
— Знаю я, monsieur, — продолжал Лакур свой рассказ, — что я поступил в данном случае нехорошо, но не мог удержаться и заглянул в депешу. Боже мой! Я был точно молнией поражен. В обморок я не упал, впрочем, а сел на диван, у ног своего начальника и стал плакать. Депеша была очень краткая и извещала, что Египет был очищен французскими войсками месяц тому назад. Договор наш можно было считать окончательно погибшим; ведь наши враги и согласились на выгодные для нас условия только потому, что нами был занят Египет. Теперь, узнав об эвакуации Египта, англичане должны были отказаться от всего. Договор-то еще не подписан, и нам придется отказаться от мыса Доброй Надежды. Мы должны будем отдать англичанам Мальту. Ведь если Египет оставлен нами, нам и торговаться нельзя.
Но, monsieur, мы, французы, не так-то легко сдаемся. Правда, мы, французы, легко поддаемся чувствам и не можем скрывать этих чувств. Поэтому вы, англичане, считаете нас слабодушными и женственными, но это ошибка. Почитайте-ка историю и вы убедитесь в том, что ошибаетесь
Monsieur Отто пришел в себя и мы стали советоваться, что нам делать.
— Продолжать дело бесполезно, Альфонс, — сказал он, — этот англичанин станет надо мною смеяться, если я ему предложу подписать договор.
— Courage! — воскликнул я. — Мне пришла в голову счастливая мысль, почему вы думаете, что англичане знают об эвакуации Египта? Может быть, ничего еще неизвестно, и они подпишут договор?
Monsieur Отто вскочил с дивана и заключил меня в свои объятия.
— Альфонс, вы меня спасли! — воскликнул он. — В самом деле, откуда англичане могут знать об эвакуации Египта? Мы получили депешу прямо из Тулона через Париж. Их же агенты везут то же известие через Гибралтарский пролив. В Париже теперь никто об этом не знает, кроме Талейрана и первого консула. Если мы будем держать эту новость в секрете, мы еще можем надеяться, что английская дипломатия подпишет договор.
Вы, конечно, можете себе представить, monsieur, в какой ужасной тревоге мы провели весь этот день. О, никогда не забуду эти медленно тянувшиеся, томительные часы! Мы сидели вместе, вздрагивая всякий раз, когда на улицах раздавался крик; казалось, что этими криками толпа приветствует эвакуацию Египта. Monsieur Отто в один только этот день состарился, что касается меня, monsieur, я всегда держусь того мнения, что лучше идти опасности навстречу, нежели ожидать ее приближения. Поэтому при наступлении вечера я вышел на улицу и стал бродить по городу. Побывал я и в фехтовальном зале monsieur Анджело, и у боксера, monsieur Джексона, и в клубе Брукса, и в кулуарах палаты общин — об эвакуации Египта не было известно нигде. Однако это меня не успокоило. Почем знать? Может быть, милорд Хоксбери получил известие одновременно с нами. Милорд жил на Гарлейской улице, и там мы уговорились сойтись, чтобы подписать договор. Свидание было назначено в восемь часов вечера. Я уговорил monsieur Отто выпить перед отъездом два стакана бургонского. Я боялся, что, увидав его растерянное лицо и трясущиеся руки, английский министр заподозрит правду.
Из посольства мы отбыли в карете в половине восьмого. Monsieur Отто вошел один, а затем извинился, будто забыл портфель, и вышел снова к нам. Он был радостен и щеки его горели румянцем. Monsieur Отто сообщил нам, что все идет благополучно.
— Ничего он не знает! — шепнул monsieur Отто. — О, если бы только полчаса прошли благополучно!
— Дайте мне какой-нибудь знак, что договор подписан, — сказал я. — Потому что до тех пор, пока договор не будет подписан, ни один курьер не войдет в дом министра. Я вам это обещаю. Альфонс Лакур дает вам обещание.
Monsieur Отто с чувством пожал мне руку.
— Видите ли, вон в том окне две свечи горят? Они стоят на столе около окна. Когда договор будет подписан, я под каким-нибудь предлогом передвину одну из свечей, — сказал он и поспешил в дом.
Я остался один ожидать в карете.
Вы понимаете теперь, monsieur, положение, в котором мы находились, — нам нужно было во чтобы то ни стало обеспечить себе полчаса. Если это нам удастся, договор будет подписан.
Но прошло несколько минут после ухода monsieur Отто, как вдруг из Оксфордской улицы показалась карета, которая стала быстро приближаться к дому министра. Что, если в этой карете сидит курьер с депешей об эвакуации Египта? Что мне делать?
Да, monsieur, в эту минуту я был готов на все, я был готов даже убить курьера, да, убить! Лучше я совершу преступление, чем дозволю расстроить начатое нами дело. Тысячи людей умирают, чтобы со славой закончить войну. Почему же не убить одного человека для того, чтобы добиться славного и почетного мира? Пускай меня хоть казнят за это! Я готов был пожертвовать собой для отечества.
У меня за поясом торчал кривой турецкий кинжал. Я схватился за его рукоятку, но карета к счастью, проехала мимо! Я немножко успокоился, но только немножко. Ведь могла подъехать и другая карета.
Я понял, что мне нужно ко всему приготовиться. Прежде всего нужно было устранить из этой компрометирующей истории посольство. Я велел кучеру отъехать вперед, а сам нанял извозчичью карету. Извозчику я дал гинею, и он сразу понял, что тут будет совсем особое дело.
— Если вы будете исполнять все мои приказания, то получите другую гинею, — сказал я извозчику.
Извозчик был неуклюжий, вялый детина; он поглядел на меня сонными глазами:
— Слушаю, сэр.
— Если я сяду в вашу карету с другим джентльменом, возите меня взад и вперед по Гарлейской улице и не слушайтесь ничьих приказаний, кроме моих. Когда же я выйду из экипажа, везите другого джентльмена в Потверский клуб на Бротонской улице.
— Слушаю, сэр, — снова ответил извозчик.
И вот я продолжал стоять около дома милорда Хоксбери, с нетерпением поглядывая на окно, около которого горели свечи. Прошло таким образом пять минут, а затем еще пять минут.
Ах, как тихо ползли эти минуты! Стояла октябрьская ночь, настоящая октябрьская ночь — сырая и холодная: по мокрым, блестящим камням мостовой полз белый туман, постепенно поднимаясь вверх. Мрак улиц, освещенных только слабыми масляными фонарями, сгущался все более и более. За пятьдесят шагов не было видно ни зги. Я напрягал слух, стараясь различить стук копыт и колес экипажа. Невеселое это место, monsieur, ваша Гарлейская улица. На ней невесело даже в солнечный день. Дома все имеют солидный, почтенный вид, но изящества в них нет никакого. Лондон, monsieur, это такой город, в котором должны были бы жить одни мужчины.
Особенно же тосклива была Гарлейская улица в этот серый вечер. Кругом сырость и туман, на душе скребут кошки… ах, как я скверно себя чувствовал. Мне казалось, что я попал в самое скучное место в мире.
Я шагал взад и вперед по тротуару, стараясь согреться и прислушиваясь к доносившимся ко мне звукам. И вдруг до меня донесся стук копыт и дребезжанье колес. Звуки становились все сильнее и громче. Вот в тумане показались два фонаря, и к дому министра иностранных дел подкатил кабриолет. Экипаж еще не успел остановиться, как из него уже выскочил молодой человек. Он бросился в подъезд и готовился взбежать по лестнице. Кучер поворотил лошадь и исчез в тумане.
Мои способности, monsieur, обнаруживаются во всем своем блеске, когда нужно действовать. Вы вот сидите со мной в кафе «Прованс», видите, как я попиваю винцо, и вам в голову прийти не может, на что я способен.
Я понял, monsieur, значение наступившего момента, я понял, что на карту поставлены все приобретения десятилетней войны. Я был великолепен в эту минуту. Это была последняя битва, даваемая Францией, и я олицетворял в себе и главнокомандующего, и всю армию.
Я приблизился к молодому человеку, взял его за руку и произнес:
— Если не ошибаюсь, сэр, вы привезли депешу для лорда Хоксбери?
— Да, — ответил он.
— Я вас жду полчаса. Вы должны ехать со мной немедленно. Лорд Хоксбери находился у французского посланника
Я говорил это так уверенно и просто, что курьер не колебался ни минуты и сейчас же сел в извозчичью карету. Я сел рядом.
В душе я так сильно радовался, что мне хотелось кричать
Этот курьер министерства иностранных дел был маленький, тщедушный человечек, ростом чуть-чуть повыше monsieur Отто. А я, monsieur… Вы видите, каковы у меня и теперь руки, представьте же себе, каков я был тогда. Мне ведь всего двадцать семь лет было. Ну, усадил я курьера в карету; спрашивается, что мне с ним делать? Вреда без надобности мне причинять ему не хотелось.
— У меня очень спешное дело, — сказал курьер, — у меня на руках депеша, которую я должен вручить министру безотлагательно.
Мы проехали всю Гарлейскую улицу. Извозчик, повинуясь моим приказаниям, повернул лошадь, и мы поехали назад.
— Эге?! Это что за чертовщина?! — крикнул курьер.
— Чего вы кричите?
— Да мы опять назад поехали. Где же лорд Хоксбери?
— Мы его скоро увидим.
— Выпустите меня! — закричал курьер. — Тут, я вижу, какое-то мошенничество. Извозчик, стой, стой, стой! Выпустите меня, говорю я вам!
Курьер стал отворять дверцу кареты, но я его отшвырнул назад. Он закричал «караул», я зажал ему рот ладонью, но он мне прокусил руку насквозь. Тогда я снял с него шарф и завязал ему рот. Курьер продолжал барахтаться и мычал, но производимый им шум заглушался стуком колес.
Мы проехали мимо дома министра. Свечи были в прежнем положении.
Курьер на короткое время успокоился, и я видел в темноте, как он глядел на меня, сверкая глазами. Он был оглушен, когда я его оттолкнул назад, — сильно ударившись о стенку кареты. И, кроме того, наверное, он размышлял, что ему делать?
Ему удалось, наконец, сдвинуть с себя шарф. Высвободив рот, он произнес
— Если вы отпустите, я вам отдам часы и кошелек.
— Благодарю вас, сэр, но я такой же честный человек, как и вы.
— Но кто вы такой?
— О, это совсем для вас неинтересно!
— Чего вы от меня хотите?
— Видите ли, я заключил пари.
— Пари? Что вы хотите сказать? Да знаете ли вы, что вы мне мешаете исполнить дело государственной важности? За такое пари и веревку неплохую дадут.
— Что делать! Я держал пари. Я страшный любитель всякого спорта.
— Достанется вам за этот спорт! — воскликнул курьер. — Вы прямо какой-то сумасшедший человек, вот что я вам скажу.
Я ответил:
— Видите ли, сэр, я держал пари, что прочту целую главу из Корана первому человеку, которого встречу на улице. Я не знаю, monsieur, с чего мне пришла в голову такая мысль. Должно быть, я думал о своем переводе Корана.
Курьер опять схватился за дверцу кареты, но я его снова отшвырнул назад и посадил на место.
Курьер был измучен борьбой и спросил меня более смиренным тоном:
— А вы долго будете читать свой Коран?
— Это зависит от той главы, которую я буду читать. В Коране есть и длинная, и короткая главы.
— Прочтите, пожалуйста, что-нибудь покороче, и отпустите меня с миром.
— Но ведь это, пожалуй, будет нечестно с моей стороны, — возразил я, — поспорив, что я прочту первому, встречному главу из Корана, я не подразумевал что-нибудь уж очень коротенькое. Я имел в виду главу средней величины.
— Караул! Грабят! — завопил снова потерявший терпение курьер, и я должен был снова завязать ему рот шарфом.
— Немножко потерпите! — сказал я ему. — Я скоро кончу, и кроме того, я вам прочту нечто, что должно вас заинтересовать. Признайтесь, что я великодушен и стараюсь всеми способами облегчить вашу участь.
Курьер, снова выпутавшийся из-под шарфа, простонал:
— Ради Бога, кончайте ваше чтение поскорее.
— Хотите, я вам прочту главу о Верблюде?
— Да, да, читайте.
— Но, может быть, вы, предпочтете главу о Морской Лошади?
— Ну, читайте о Морской Лошади.
Мы опять проехали мимо дома министра. На окне опять не было сигнала. Я принялся читать главу о Морской Лошади.
Вы, monsieur, наверное, не знаете Корана, а я его и тогда знал, и теперь знаю наизусть. Слог в Коране таков, что может привести в отчаяние человека, который куда-нибудь спешит. Но иначе нельзя. Эти восточные люди спешить не любят, а ведь Коран писался именно для них, этих восточных людей. Я начал читать Коран медленно, торжественно, как и подобает читать священную книгу. Молодой человек даже притих от нетерпения и стонал. А я знай себе читаю:
"И вот вечером привели к нему лошадей, и каждая из этих лошадей стояла на трех ногах, упершись концом копыта четвертой ноги в землю, и когда эти лошади были поставлены перед ним, он сказал: «Возлюбил я земные блага любовью высшей, чем та, которой я стремился к неземному и высшему, и глядел я на этих лошадей и впал в нищету, забыв об Аллахе. Подведите ко мне лошадей поближе. И подвели к нему лошадей, и стал он отрезать им ноги, и…»
Но когда я дошел до этого места, молодой англичанин вдруг на меня набросился. Боже мой, какие пять минут я провел! Этот малютка-англичанин оказался боксером. Он ловко умел наносить удары. Я пробовал поймать его за руки, а он знай себе хлоп да хлоп, то в глаз мне ударит, то в нос… Я наклонил голову и попробовал защититься. Напрасно, — он меня из-под низу стал лупить. Но как он ни старался, все было тщетно. Я был для него слишком силен. Бросился я на него, а убежать ему и некуда; шлепнулся он на подушки, а я его и притиснул — да так, что у него чуть дух не вылетел.
Нужно мне было во что бы то ни стало этого молодца связать. Стал я искать, чем бы мне его связать, и нашел. Снял со своих башмаков ремни и одним связал ему руки, а другим ноги. Рот я ему заткнул шарфом. Умолк тут мой курьер; лежит только, да в темноте на меня глазами сверкает.
Сделал я все это и занялся собой. Из носа у меня текла кровь. Выглянул я в окно кареты, monsieur, и первым делом увидел окно в доме министра, и свечи уже переставлены. Ах, какими милыми, хорошими показались мне тогда эти свечи, monsieur! Один, одними своими руками я помешал капитуляции целой армии и потери провинции. Да, monsieur, я один, невооруженный, сидя в извозчичьей карете на Гарлейской улице, разрушил то, что сделали у абукира генерал Аберктомди и его пять тысяч солдат.
Времени мне терять было нельзя. Мonsieur Отто мог выйти каждую минуту. Я остановил извозчика, дал ему вторую гинею и велел ему ехать на Бротонскую улицу вместе со злополучным курьером. Сам же я, нимало не медля, забрался в посольскую карету. Не прошло и минуты, как дверь отворилась, и на пороге показались monsieur Отто и лорд Хоксбери. Министр заговорился до того, что вышел провожать нашего посланника до кареты. Министр был без шляпы.
В то время, как лорд Хоксбери стоял у подъезда, послышался стук колес, и из экипажа выскочил какой-то человек.
— Весьма важная депеша, милорд! — воскликнул он, подавая лорду Хоксбери запечатанный пакет.
Я успел разглядеть лицо курьера. Это был не мой приятель, а другой, должно быть, посланный вдогонку. Милорд Хоксбери схватил пакет и прочитал его около фонаря кареты. Лицо у него стало бледное, как мел.
— Мonsieur Отго! — воскликнул он, — Мы подписали договор по недоразумению. Египет в наших руках!
— Как?! Это невероятно! — воскликнул monsieur Отто, притворяясь пораженным.
— Но это так. Месяц тому назад Аберктомди овладел Египтом.
— В таком случае, я очень счастлив, что договор уже подписан, — сказал monsieur Отго.
— Да, вы можете себя считать очень счастливым, — ответил лорд Хоксбери и пошел домой.
Во Францию отвез договор я, monsieur. Англичане послали за мною погоню, но догнать не могли. Их ищейки добрались только до Лувра в то время, когда я, Альфонс Лакур, находился уже в Париже и докладывал первому консулу и monsieur Талейрану о происшедшем. Оба они меня сердечно поздравили с успехом.
Печатается по изданию: Дойл А. К. «Сундук-убийца, и другие рассказы» — М.: Д. П. Ефимов, 1907.
Отсканировано: Дойл А. К. Собрание сочинений. Подвиги бригадира Жерера. Приключения бригадира Жерера. Тень великого человека. Рассказы. — М.: Наташа, 1994. — 576 с.