Джин-Падишах (Желиховская)/ДО

Джинъ-Падишахъ : Легенда сѣвернаго Кавказа
авторъ Вѣра Петровна Желиховская

Источникъ: Желиховская В. П. Фантастическіе разсказы. — СПб.: Типографія А. С. Суворина, 1896. — С. 201.

Сѣдой старикъ изъ племени Адиге стоялъ за нами, опершись на ружьѣ и, казалось, не слушалъ веселыхъ рѣчей, заглядѣвшись на верхушки своихъ родимыхъ горъ, тонувшихъ въ пламени и багряницѣ заката. Яркій костеръ, зажженный нашими усталыми, но не утомленными охотниками, картинно поднималъ вверхъ столбъ дыма, выбрасывалъ языки пламени, вспыхивая, какъ пожаръ, на опушкѣ лѣса въ верху горы; онъ покрывалъ янтаремъ стволы великановъ-деревьевъ, перебѣгалъ изумрудами и яхонтами по ихъ листвѣ. А внизу, въ долинѣ, въ глубокихъ ущельяхъ, уже воцарилась мгла и ночной сумракъ…

Одинъ великій красавецъ, вѣчно юный въ своихъ бѣлыхъ и алыхъ покровахъ, снѣжный Эльбрусъ сіялъ и нѣжился въ прощальныхъ лучахъ солнца, блестящимъ конусомъ выдѣляясь на безоблачномъ небѣ.

Всѣ знали, что старый черкесъ Мисербій помнитъ множество преданій своей прекрасной родины, и обратились къ нему съ просьбами разсказать, что вспоминаетъ онъ, о чемъ думаетъ, глядя въ цвѣтистую даль земли и въ свѣтлую высь небесъ?.. Онъ долго, молча, отнѣкивался, медленно качая головой, но это былъ его обычный пріемъ; всѣ ждали его разсказовъ и, точно, ихъ дождались. Дождались — и, по обыкновенію, заслушались!

— Вы хотите знать, о чемъ я думаю? — грустно улыбаясь, заговорилъ Мисербій. — А, можетъ быть, вамъ не поправятся мои думы?.. Я человѣкъ горъ! Какъ вольный вѣтеръ не умѣетъ сдержать своего полета, такъ и горецъ, взросшій и побѣлѣвшій на гребняхъ скалъ и зеленыхъ склонахъ горъ, по которымъ онъ рыщетъ, неудержимый, и поетъ свои отъ вѣка сложенныя пѣсни, — не можетъ искажать ихъ! Не можетъ выкидывать слова изъ свободныхъ, великихъ сказаній его!.. Что-жъ! Я скажу вамъ, что думалъ, какія рѣчи отцовъ отца моего я вспоминалъ, глядя на сверкающій Эльбрусъ.

И старецъ, величественно выпрямившись, какъ юноша, и гордо поднявъ голову, съ еще блиставшимъ изъ-подъ сѣдыхъ бровей взглядомъ, протянулъ руку по направленію къ горѣ. Снѣговой ея конусъ, въ эту минуту рдѣвшій нѣжнымъ румянцемъ, смѣло вырѣзался на лазури изъ-за гряды золотисто-алыхъ облаковъ, опоясавшихъ его словно лентой.

— Знаете-ли вы, почему порою царь горъ окутывается тучами и мракомъ? Почему онъ часто потрясаетъ небо и землю грозой и вихрями своего гнѣва, своей безсильной ярости?.. Это потому, что на вершинѣ его, на ледяномъ его престолѣ возсѣдаетъ властитель духовъ и бездны, мощный Джинъ-Падишахъ! — говорилъ Мисербій.

Вотъ что узнали мы отъ него въ этотъ чудный вечеръ.

Грозный духъ преисподней, — Джинъ-Падишахъ искони прикованъ великимъ Тха, Творцомъ всей природы, за неповиновеніе Его святымъ велѣніямъ къ вершинѣ Эльбруса. Это блестящій престолъ, съ котораго Джинъ-Падишахъ раздаетъ приказанія подвластнымъ ему собратьямъ, но самъ покинуть ее безсиленъ. Когда онъ говоритъ, — голосъ его гремитъ, какъ громъ небесный, будитъ чуткое эхо, и все отвѣчаетъ ему кругомъ: льды и снѣга потрясаются и съ адскимъ шумомъ и трескомъ низвергаются въ пропасти; потоки ревутъ и плещутъ брызгами на скалы; горные орлы бьютъ крыльями и съ дикимъ крикомъ разсѣкаютъ подоблачную высь; а филины и совы отвѣчаютъ глухими стонами со дна лѣсныхъ ущелій, изъ глубины темныхъ разсѣлинъ. А порою, не приказанія, а вопли и стоны раздаются на снѣжной вершинѣ… Тогда все умолкаетъ и скорбитъ вмѣстѣ съ духомъ. Въ особенности прежде, вѣка тому назадъ, скорбь его надрывала сердца всѣмъ слышавшимъ его горькія сѣтованія. Не на плѣненіе свое сѣтовалъ Джинъ, — нѣтъ! Онъ былъ страшно наказанъ Великимъ, давшимъ ему даръ предвидѣнія… За много столѣтій до появленія въ горахъ нашихъ русскихъ, осужденный владыка высей и безднъ зналъ, что на мѣсто заточенія его двинутся сѣверные великаны; что придутъ чужіе, бѣловолосые люди и завладѣютъ имъ!.. Онъ ждалъ покорителей изъ полунощныхъ странъ, гдѣ царствуетъ вѣчная зима, какъ и въ его подоблачныхъ высотахъ; онъ зналъ, что оттуда, вмѣстѣ съ сѣверными великанами, придетъ и яркій свѣтъ, который осѣнитъ его мрачное царство, проникнетъ въ ущелья и дебри лѣсныя, изгонитъ изъ нихъ мирно властвовавшихъ тамъ съ начала міра подвластныхъ ему духовъ тьмы… Въ мучительномъ ожиданіи будущаго, Джинъ-Падишахъ срывался иногда съ престола, гремѣлъ цѣпями, ударами мощныхъ крыльевъ потрясалъ горы и долины, и сзывалъ изъ глубины земли и моря спящихъ въ пучинахъ и пропастяхъ духовъ. «Собирайтесь! — вопилъ онъ. — Собирайтесь мои темныя рати на выручку нашего царства!.. Ратуйте противъ жестокихъ предначертаній осудителя нашего, Великаго Тха всей вселенной».

Тогда умолкало пѣніе птицъ въ цвѣтущихъ долинахъ, — мотыльки скрывались подъ увядшими цвѣтами, рыбки трепетали въ потокахъ. Громче и громче раздавались богохульные вопли Джина, и вершины горъ одѣвались туманомъ, гроза гремѣла, бушевало море, сотрясалась вся земля и скалы стонали и разсѣдались, разверзая пропасти ада. А человѣкъ, съ ужасомъ прислушиваясь къ этому хаосу, дрожалъ и прятался въ свои жилища въ ожиданіи великихъ бѣдствій… Но вотъ око Величайшаго обращалось въ этотъ край вселенной и видѣлъ Онъ смятеніе созданій своихъ и проникался жалостью къ несмысленнымъ! Зрѣлъ Онъ и постигалъ, что Имъ сотворенные боятся раба Его, — созданіе ставятъ выше Создателя!.. И призывалъ миръ и спокойствіе на всѣхъ Ему покорныхъ… И вотъ, сонмы свѣтлыхъ духовъ окружали вершину сѣдого Эльбруса; витали вокругъ ледяного престола возмутителя и райскими пѣснями водворяли свѣтъ и покой вверху, миръ на лицѣ земли. Хоры блаженныхъ стремились пробудить раскаяніе въ сердцѣ Джинъ-Падишаха. Они пѣли ему о сладости покаянія, о блаженствѣ прощенія… А онъ, безумный, не хотѣлъ внимать имъ, не хотѣлъ покориться и отвѣчалъ имъ не слезами и мольбой, а скрежетомъ и сотрясаніемъ своихъ цѣпей! Онъ силился захватить клочья сѣдыхъ тумановъ и черныхъ тучъ и окружить ими главу свою, чтобы не видѣть и не слышать; — но ангелы, духи мира и свѣта, не допускали до этого: они дыханіемъ своимъ разгоняли тучи и навѣвали на землю тепло и весенній расцвѣтъ.

Облака таяли въ лазоревомъ небѣ; снѣжныя вершины сіяли, какъ алмазы на голубой тверди, а внизу, на землѣ все оживало и обновлялось: зеленѣли холмы, цвѣты благоухали, свѣтлые ручьи, сладко журча, орошали долины; просыпались въ рощахъ птицы, и человѣкъ вторилъ ихъ пѣснямъ, выходя въ поле на работы… Всюду водворялись миръ, тишина и радость жизни…

Свершилось то, чего такъ боялся великій духъ горъ: пришли съ сѣвера властители и покорили лѣсныя дебри и горы Кавказа. Подъ самымъ подножіемъ Джинова трона, они поселили сыновъ своихъ; провели дороги, исполосовали ихъ желѣзными колеями и пустили въ ходъ по землѣ и морю желѣзныхъ чудовищъ, которыя мчатъ къ намъ ежедневно новыя полчища русскихъ, оглашая долины, горы и морскія прибережья рѣзкими стонами, дикимъ свистомъ, будто подражая хохоту и плачу лѣсныхъ духовъ, будто вызывая ихъ на бой, и дразня яркимъ свѣтомъ своихъ разноцвѣтныхъ глазъ… И горные духи уходятъ все выше и выше, шагъ за шагомъ уступая владѣнія свои человѣку, все печальнѣе тѣснясь вокругъ своего мрачнаго повелителя. А онъ, несчастный гордецъ, онъ, желавшій когда-то тягаться силой и властью съ Творцомъ своимъ; онъ, изъ преисподней ждавшій помощи противъ своихъ враговъ и не внявшій зову блаженныхъ, онъ все сидитъ, угрюмо понурившись, на самой вершинѣ ледяной горы и вспоминаетъ тѣ блаженныя времена, когда онъ былъ близокъ ко Всемогущему, не замышлялъ еще свергнуть волю Его и выше Его вознестись… Бѣлая, обледенѣлая борода его отросла и свѣсилась въ пропасть; все тѣло покрылось сѣдымъ инеемъ; ногти выросли и впились въ ледяную скалу и въ промерзшее тѣло, а глаза горятъ какъ раскаленные жернова и, порою, мечутъ искры, зажигаютъ молніи…

Завидѣвъ огонь ихъ, христіане творятъ крестныя знаменія, а суевѣрные горцы ждутъ великихъ бѣдъ, произносятъ заклинанія и спѣшатъ жертвовать дары грозному Джинъ-Падишаху. Джигитъ, успѣвшій даромъ умилостивить духа, весь годъ будетъ имѣть удачу, и вражеская пуля не коснется его.

Есть по Тереку и Малкѣ, есть въ ущельяхъ Зеленчука и по холмамъ, на берегахъ Кубани, много жулатовъ, — башень въ виду Эльбруса, — куда ходятъ на поклоненіе Джинъ-Падишаху. Вѣдь, мало кто можетъ добраться къ нему ближе! Кто можетъ — ѣдетъ въ путь къ вѣчнымъ снѣгамъ его. Но видѣть грознаго старца, бѣлаго прадѣда, невозможно! На кого сверкнетъ блескъ его очей — тотъ умираетъ; а тому, кто осмѣлится тронуть пули, оружіе или что-либо принесенное въ даръ Падишаху — горе великое! Всякій кабардинецъ, всякій черкесъ знаетъ, что не долженъ касаться того, что иногда попадается ему въ глубинѣ какой-нибудь дикой разсѣлины скалы, въ окрестностяхъ Эльбруса, будь то хоть кинжалъ, хоть ружье, гораздо лучшее, чѣмъ его собственное вооруженіе.

Но и на плѣннаго духа горъ порою находятъ милость и благоволеніе къ усерднымъ его почитателямъ. Много времени тому назадъ былъ въ Кабардѣ удалой наѣздникъ Ардулай-Норъ, никогда не забывавшій приносить новогоднюю жертву Джинъ-Падишаху и никогда не жалѣвшій отдавать ему лучшее изъ награбленнаго за годъ оружія. Прослышалъ онъ, что на Кубани, у князя Девлетъ-Магома, извѣстнаго богатыря и богача, есть красавица дочь Зейнабъ-Астара. Много удальцовъ, богачей изъ княжескихъ и ханскихъ родовъ сваталось за красавицу; много въ честь ее творилось подвиговъ воинскихъ, сожигалось и грабилось гяурскихъ селеній, — ничто не колебало гордости отца и холоднаго сердца дочери. Оба они находили, что во всемъ краѣ, отъ Азова до Дербента, не было жениха достойнаго такой невѣсты!.. Возгорѣлось сердце Ардулая! Не милы стали ему родные горы, лѣса, аулы и всѣ ихъ красавицы, среди которыхъ каждая готова была съ радостью выйти замужъ за удалого джигита… Само наѣздничество и набѣги потеряли для влюбленнаго юноши всю прежнюю прелесть. Цѣлыми днями безцѣльно бродилъ онъ по горамъ и лѣсамъ, а къ вечеру пробирался поближе къ аулу Девлетъ-Магомы, высматривалъ съ горы не увидитъ ли гдѣ за стѣной красавицы, не блеснутъ ли ему глаза ея изъ окошка сакли. Князь жилъ особнякомъ на опушкѣ лѣса, подъ грядою скалъ и съ нихъ-то высматривалъ Астару влюбленный въ нее заочно Норъ. Вотъ разъ, темнымъ вечеромъ, сидитъ онъ такъ на своей вышкѣ, глядитъ — глазъ не спускаетъ съ тесовой ограды, съ каменныхъ стѣнъ просторной сакли, со старой башни съ узкимъ оконцемъ и широкаго, поросшаго травою двора. Вдругъ отворилась маленькая дверь и вышли изъ башни двѣ старухи, двѣ прислужницы и хранительницы прекрасной княжны. Вышли онѣ и говорятъ между собой:

— А что, опять старый хрычъ жениху отказалъ?

— Опять! — отвѣчаетъ другая. — Вишь не по дочери его такой женихъ, какъ уздень Джамбулатъ. Не диво ему бранные подвиги его; не прельщаетъ его табунъ лошадей, что уздень пригналъ съ послѣдняго набѣга на Донъ; не нужны всѣ сокровища, которыя онъ сулитъ ему въ калымъ за невѣсту… Будь ты, говоритъ, гостемъ моимъ, уздень Джамбулатъ, — но мужемъ дочери моей не будешь!

— Вѣдь вотъ какой не сговорчивый старикъ! — дивилась первая женщина. — Боюсь я, что нашей звѣздочкѣ Астарѣ съ такимъ отцомъ придется вѣкъ въ дѣвицахъ свѣковать. Какой же кинжалъ разрѣжетъ ея пша-кафтанъ^[1]?.. Развѣ найдется молодецъ, который и впрямь у Джинъ-Падишаха оружіе для этого призайметъ, какъ того ожидаетъ наша княжна.

— Да, вотъ уже никакъ двадцатаго жениха спроваживаетъ князь… А самой Астарѣ изъ ночи въ ночь все снится какой-то невѣдомый джигитъ, красавецъ, который не спросясь отца отгадаетъ ея желаніе и съ бою возьметъ ее, мечемъ грознаго повелителя горныхъ духовъ.

Тутъ вдругъ къ ногамъ разговаривавшихъ упалъ золотой червонецъ, за нимъ другой, третій, четвертый…

Старухи бросились подбирать, подняли головы къ небу: дивились не звѣзды ли съ неба падаютъ червонцами къ ихъ ногамъ?.. Тогда на горѣ, изъ чащи лѣса, раздался голосъ:

— Покажите мнѣ прекрасную Зейнабъ-Астару и я засыплю васъ золотомъ.

Переглянулись женщины, испугались.

— Кто-бъ это могъ быть?.. Ужъ не горный ли духъ подшучиваетъ надъ нами?.. Не превратятся ли эти червонцы въ горячіе угли, какъ только мы внесемъ ихъ въ жилье? — переговаривались онѣ.

— А вотъ ты здѣсь постой, а я пойду въ саклю, посмотрю! — предложила одна.

Она ушла и тотчасъ же возвратилась въ радости, позванивая золотыми на ладони.

— Кто ты? — спросили они.

— Я засыплю васъ золотомъ, только покажите мнѣ княжну! — прозвучалъ снова голосъ и снова два червонца звеня покатились къ порогу.

Тогда обѣ прислужницы бросились въ саклю и вызвали княжну, захвативъ съ собой и фонарь, чтобъ освѣтить ея лицо.

— Иди! — говорили онѣ, — на дворъ нашъ съ неба сыплются золотыя звѣзды, сестры твои!..^[2] Онѣ вѣрно хотятъ поиграть съ тобою, прекрасная княжна. Откинь покрывало! Покажи имъ ясныя очи твои.

И хитрыя старухи освѣтили лицо красавицы и чуть не ослѣпили видомъ его притаившаго духъ Ардулая.

Пригоршня золотыхъ со звономъ раскатилась по травѣ.

— Видишь ли? Видишь ли, ясная звѣздочка наша? — закричали женщины и чуть не подрались, ползая по землѣ и собирая червонцы.

А Зейнабъ-Астара сказала презрительно:

— Это золото!.. Что мнѣ въ немъ?.. У отца моего мѣшки полны червонцевъ и драгоцѣнностей!.. Мнѣ нуженъ мой милый! Мой желанный джигитъ, съ заколдованнымъ мечемъ, которому дано будетъ перерѣзать шнуровку моего кафтана.

— Онъ придетъ! Онъ скоро придетъ!.. Жди меня, звѣзда моего неба! — прозвучалъ страстный голосъ юноши, изъ темнаго лѣса на скалѣ.

Сердце Зейнабы затрепетало, какъ птичка въ тѣсной клѣткѣ, и она прошептала чуть слышно:

— О! Приходи!.. Приходи скорѣе, мой милый!

Черезъ недѣлю во дворъ Девлетъ-Магома прискакалъ всадникъ весь закованный въ латы и обвѣшанный оружіемъ. За нимъ слѣдовали двѣнадцать нукеровъ, тоже вооруженныхъ по самыя уши. Это былъ Ардулай-Норъ. Князь внутренно смутился, потому что наканунѣ всѣ его слуги и воины ушли въ набѣгъ, за Терекъ. Но онъ этого не выказалъ пріѣзжему, а гостепріимно отворилъ ему дверь своей кунацкой.

— Добро пожаловать, — сказалъ онъ. — Что надо тебѣ славный витязь?

— Мнѣ нужна или одна дочь твоя, или, и дочь и, вмѣстѣ, жизнь твоя, князь! — отвѣтилъ незнакомецъ.

— Ты скоръ на рѣшеніе! — улыбнулся старый богатырь. — Но, слава Аллаху, я не изъ трусливыхъ, и не отлита еще та пуля, и не закаленъ тотъ кинжалъ, которыми пронзятъ мою грудь.

— Быть можетъ такъ, но, авось, и тебя проймутъ двѣнадцать пуль сразу… Посмотри на потолокъ.

Глянулъ Девлетъ-Магома и видитъ сквозь слуховое окно, сквозь ходъ на плоскую крышу сакли, сквозь трубу каменную, двѣнадцать дулъ винтовокъ, направленныхъ въ него.

— Ну, ловкій же ты молодецъ! — сказалъ онъ. — Вижу, что ты достойный суженый моей дочери. Я рѣшилъ, что отдамъ ее только за того джигита, который перехитритъ и осилитъ меня самого. Ты это сдѣлалъ! Съ моей стороны нѣтъ препятствій къ вашему браку; но, врядъ ли, Зейнабъ-Астара согласится за тебя выйти, если ты не выполнишь ея завѣтнаго желанія…

— Какого?.. Говори. Я все исполню!

— Спроси ее саму. Не хочу, чтобы ты думалъ, что я внушу ей отвѣтъ.

Отецъ и женихъ миролюбиво направились въ женскую половину. Тамъ, на парчевыхъ подушкахъ и коврахъ сидѣла красавица Зейнабъ. Прислужницы окружали ее и поспѣшили сначала закрыть лицо ее покровами, а потомъ ужъ впустить мужчинъ. Она привѣтливо приняла вошедшихъ и промолвила голосомъ сладкимъ, какъ весенняя пѣсня жаворонка въ поднебесьи:

— Селямъ алейкюмъ, добрый витязь!.. Вижу, что ты тотъ самый, котораго жду я давно… Но, увы!.. Рокъ мѣшаетъ намъ быть счастливыми, если ты не угадаешь и не выполнишь моего желанія.

— Аллахъ Всемогущій и всѣ силы его да помогутъ мнѣ въ этомъ, Астара, звѣзда моей души.

— Такъ угадывай! — сказалъ Девлетъ-Магома, коварно улыбаясь.

Ардулай-Норъ поникъ головою, задумался… Вдругъ его осѣнило воспоминаніе того, что сказала прислужница въ памятную ночь, когда онъ впервые увидѣлъ свою возлюбленную.

Онъ окинулъ взглядомъ окружавшихъ ее старухъ и узналъ тѣхъ, которыхъ осыпалъ червонцами. Одна изъ нихъ, тоже узнавъ его по голосу, молча, провела пальцемъ по груди своей, будто бы разрѣзывала ножемъ шнуровку…

— Я долженъ разрѣзать твой дѣвичій кафтанъ, о! моя несравненная!.. И клянусь, что никто не разрѣжетъ его, кромѣ меня.

— Да, дорогой мой суженый! Ты отгадалъ мое желаніе, но не вполнѣ…

— Погоди! — перебилъ Ардулай красавицу. — Я знаю все: я долженъ разрѣзать его мечемъ грознаго Джинъ-Падишаха?

— Да! Да!.. — закричали всѣ присутствовавшіе. — Видимъ теперь, что ты воистину, женихъ, котораго ждала княжна.

А Зейнабъ-Астара поднялась во весь свой стройный ростъ и сказала, поднявъ надъ нимъ руки:

— Да будетъ надъ тобой благословеніе Великаго Тха, и да обратитъ онъ гнѣвъ и злобу Джинъ-Падишаха въ благоволеніе!.. Иди, мой возлюбленный суженый! Исполни предначертаніе судьбы, чтобъ любовь моя была тебѣ наградой, и миръ воцарился надъ потомствомъ нашимъ.

— Жди меня до десяти дней! — закричалъ Ардулай-Норъ и, какъ безумный, выбѣжалъ изъ сакли.

Чрезъ минуту только клубы золотистой пыли, ложившіеся по степи, остались отъ присутствія удальца-джигита и его двѣнадцати товарищей.

Ярко сіяла полная луна въ подоблачномъ царствѣ повелителя горныхъ и подземныхъ духовъ. Всюду разстилались снѣговые склоны, высились ледяныя скалы; бѣлые покровы сіяли серебромъ, искрились брильянтами и самый заиндивѣлый воздухъ казалось переливался мирьядами алмазныхъ пылинокъ.

Тишина стояла непробудная, полная. Лишь изрѣдка раздавался трескъ ледника или далекій гулъ снѣжнаго завала, стремглавъ слетавшаго въ пропасти и снова все умолкало и воцарялась торжественная тишина; некому было двигаться — здѣсь жизни не было. Развѣ случайно изъ нижней полосы скалъ и хвойныхъ лѣсовъ, что разстилались сине-туманной полосою далеко внизу, забѣгали сюда волкъ или желтая лиса, но и тѣ, пробѣжавъ по нетронутымъ снѣгамъ, спѣшили вернуться въ свои берлоги и норы… Орелъ только, сѣрый царь пернатыхъ, порою взлеталъ и садился на ледяную вершину и гордо озирался, весь залитый блескомъ солнца въ этой снѣжной пустынѣ, словно величаясь тѣмъ, что не боится ни стужи ея, ни одиночества.

Но это случалось днемъ. Теперь же ничто не двигалось и не дышало на многія сотни верстъ кругомъ. Джинъ-Падишахъ могъ дремать спокойно на своемъ серебряномъ тронѣ, упиравшемся въ ясное поднебесье, съ котораго еле мигали, тамъ и сямъ, блѣдныя звѣзды, утопая въ сіяньи царицы-луны.

И онъ дремалъ…

Дремалъ, весь окованный льдомъ и снились ему райскія кущи, хороводы блаженныхъ духовъ и вѣчное сіяніе Благаго, Великаго, Единаго, — которому онъ измѣнилъ, отъ свѣтлыхъ обителей котораго онъ добровольно отрекся… Въ полуснѣ и забвеніи онъ порой простиралъ руки къ чуднымъ образамъ прошлаго и тогда воздухъ сотрясался отъ звона его тяжкихъ цѣпей, и отъ сотрясенія ихъ разсѣдались ледники и смертоносные обвалы срывались въ долины на горе путникамъ и жителямъ горныхъ склоновъ.

Вдругъ грозный властитель горъ встрепенулся и съ трудомъ приподнялъ отяжелѣвшія отъ инею вѣки… Ему почудилась близость чего-то живого…

Кто-то всходилъ на вершину, къ подножью его ледяного престола. Скользя безпрерывно и падая, какой-то смертный взбирался въ его обитель. Но Джинъ-Падишахъ, хотя почувствовалъ присутствіе человѣка, но не видалъ его… Блаженные сны, навѣянные на него благими силами, смягчали сердце владыки темныхъ силъ. Смягчая голосъ свой, раздавшійся какъ раскатъ дальняго грома, онъ вопросилъ:

— Кто здѣсь?.. Кто дерзновенный, осмѣлившійся нарушить покой моего царства и сна?

— Я, витязь Ардулай-Норъ, твой вѣрный поклонникъ и ежегодный жертвователь, — долетѣлъ до него отвѣтъ.

— Дерзкій и безумный! что внушило тебѣ смѣлость дойти до меня?

— Любовь! — не колеблясь отвѣчалъ джигитъ.

— Я не знаю ее! — вскричалъ Джинъ, и мощный вопль его раздался какъ громовой ударъ надъ головой Ардулая и эхо ледниковъ донесло его внизъ въ горныя ущелья, а оттуда въ долины и заставило многихъ спавшихъ въ аулахъ людей проснуться въ страхѣ и многихъ младенцевъ отъ ужаса вскрикнуть, прижимаясь къ груди матерей. — Ты видишь — земля дрожитъ отъ мановенія руки моей! Дыханіе мое подобно урагану! Блескъ глазъ ослѣпитъ и сожжетъ тебя какъ молнія!.. Уйди безумецъ и не тревожь моего горя.

Ардулай-Норъ упалъ на колѣна.

— О, грозный Падишахъ! Умертви меня во гнѣвѣ твоемъ, — сказалъ онъ. — Мнѣ жизнь не нужна безъ Зейнабъ-Астары, царицы души моей, а ее я могу получить лишь тогда, когда ты мнѣ дозволишь на время взять одинъ изъ мечей твоихъ въ ущельи Татаръ-Тупа^[3]. Тамъ находится главный жулатъ, куда вѣрные сносятъ тебѣ жертвы. Я засыплю его пулями и всякими доспѣхами, лишь позволь мнѣ на время взять одинъ изъ твоихъ клинковъ.

— Да будетъ по твоему, смертный! — отвѣчалъ, смягчившись, старецъ. — Счастливъ ты, что попалъ ко мнѣ въ минуту моего смиренья… Но зато скажи мнѣ: растутъ ли еще хлѣба, цвѣты и травы на землѣ? Родятся ли ягнята и есть ли еще счастливыя семьи, гдѣ царствуетъ миръ и довольство?..

Смутился Норъ. Зналъ онъ, какъ и всѣ, что по велѣніямъ Всемогущаго Тха, съ Джинъ-Падишаха лишь тогда спадутъ оковы, когда земля и твари станутъ безплодны, а между людьми окончательно водворится вражда, и братъ возстанетъ на брата. Боялся онъ гнѣва плѣннаго духа, но не хотѣлъ солгать… Мысленно призвалъ онъ на себя благословеніе Великаго и смѣло отвѣчалъ:

— Да, великій духъ! Благодареніе Зиждителю, еще земля родитъ плоды и семейное счастье не вездѣ нарушилось…

Едва онъ выговорилъ эту истину, земля задрожала, такъ тряхнулъ цѣпями Джинъ, и въ нѣдрахъ ея пронесся гулъ отъ страшнаго стона его. Заплакалъ плѣнный духъ. И слезы его разлились потоками. Они были такъ горячи, что вѣковые снѣга таяли подъ ними и разсѣдались въ трещины, по которымъ, бурля и дымясь, эти жгучія слезы понеслись къ подножью Эльбруса, чтобы увеличить еще болѣе воды тѣхъ бурныхъ потоковъ, которые, неистово прорывая землю и скалы, вырываются изъ подъ льдовъ въ горныя ущелья.

Ардулай-Норъ, оглушенный и безчувственный, былъ подхваченъ потокомъ слезъ грознаго Падишаха и потерялъ сознаніе… Но не даромъ призвалъ онъ на себя благословеніе Всевышняго: невидимыя силы поддержали его и охранили во льдахъ и въ водахъ и въ нѣдрахъ земныхъ.

Ардулай-Норъ очнулся въ глубокомъ ущельи рѣки Малки, гдѣ бродилъ еще наканунѣ вечеромъ вокругъ да около жулата, Татаръ-Тупа, желая страстно и не осмѣливаясь выбрать булатный клинокъ изъ множества ножей и кинжаловъ, принесенныхъ въ даръ Джинъ-Падишаху. Теперь онъ смѣло вскочилъ на ноги, протеръ глаза, и вошелъ въ высокую башню. Странное дѣло! Онъ помнилъ прекрасно свое восхожденіе на Эльбрусъ, разговоръ свой съ грознымъ духомъ; помнилъ, какъ упалъ и былъ захваченъ клокотавшимъ потокомъ слезъ его, — а между тѣмъ онъ былъ цѣлъ и невредимъ и чувствовалъ себя превосходно, какъ человѣкъ, прекрасно отдохнувшій за ночь…

Теперь свѣтало. Сизые пары поднимались съ кипучей рѣчки, а предъутренній вѣтерокъ гналъ ихъ внизъ, по ущелью, разрывая ихъ въ клочья по кустарникамъ и зеленымъ склонамъ… Востокъ алѣлъ. Гряды золотистыхъ облачковъ въ небѣ таяли, сторонясь передъ восходомъ солнца, свѣтозарнаго друга природы; а когда Ардулай-Норъ вышелъ изъ жулата съ тонкимъ лезвіемъ закаленной стали въ рукахъ, свѣтило дня ярко блеснуло на избранномъ имъ кинжалѣ и освѣтило счастливое, горделиво улыбавшееся лицо влюбленнаго юноши.

Чрезъ нѣсколько дней князь Девлетъ-Магома шумно и великолѣпно отпраздновалъ свадьбу дочери своей Зейнабъ-Астары съ славнымъ джигитомъ Ардулай-Норомъ. Много было истрачено золота, бузы и меду на этой свадьбѣ; еще больше пороху на молодецкую перестрѣлку поѣзжанъ. Синій дымъ выстрѣловъ долго еще носился надъ ауломъ, серебрясь въ яркихъ лучахъ мѣсяца, когда щедро одаренныя подруги рѣшились сдать тароватому дружкѣ жениха его прекрасную невѣсту.

— Смотри! — сказалъ добродушно Девлетъ-Магома своему зятю, — когда будешь рѣзать шнуровку пша-кафтана кинжаломъ «грознаго старца» — не порань имъ груди твоей жены. Такая неловкость была бы дурнымъ предзнаменованіемъ для будущаго вашего счастья.

Ардулай-Норъ улыбнулся. Онъ былъ увѣренъ въ своей ловкости.

А верхушка Эльбруса такъ ярко сіяла въ эту ночь, будто самъ Джинъ-Падишахъ хотѣлъ показать, что радуется счастью новобрачныхъ.

Примѣчанія

1. Дѣвушки-горянки съ малолѣтства носятъ пша-кафтанъ, — т. е. дѣвичій кафтанъ; нѣчто въ родѣ корсета, который мужъ обязанъ разрѣзать кинжаломъ ихъ не поранивъ.
2. Астара — звѣзда.
3. Татаръ-Тупа въ переводѣ: мѣсто подвластное татарамъ. Подъ такимъ названіемъ у кабардинцевъ были извѣстныя башни и жулаты, впослѣдствіи обращенные горцами, принявшими магометанство, въ минареты.