Дженни Донкастеръ.
правитьОдна изъ самыхъ характеристическихъ особенностей современной англійской литературы — преобладаніе женщинъ-писательницъ, составляющихъ во всей остальной Европѣ блестящее исключеніе, рѣдкую диковину. То же самое было и въ Англіи до второй половины нашего столѣтія, и только въ послѣдніе годы писательница, такъ долго носившая презрительно-нелѣпую кличку «синій чулокъ», сдѣлалась явленіемъ обыденнымъ, нормальнымъ, такъ что легко можно насчитать до ста извѣстныхъ женскихъ именъ во всѣхъ отрасляхъ литературы, а въ изящной словесности женщины занимаютъ первенствующее мѣсто. Во главѣ англійскаго, а быть можетъ и всесвѣтнаго романа, этой излюбленной, популярной формы умственнаго движенія XIX вѣка, стоитъ Джорджъ Элліотъ[1], а за нею тянется длинная вереница второстепенныхъ романистокъ, нетолько выдерживающихъ съ честью борьбу за существованіе, но почти совершенно овладѣвшихъ областью, нѣкогда принадлежавшей исключительно мужчинамъ. Кому не извѣстны романы мистриссъ Фулертонъ, Нортонъ, Олифантъ, Кавана, Эдвардсъ, Ридель, Браддонъ, Йонгъ, Вудъ, Уида (псевдонимъ знатной аристократки), миссъ Тэккерей, Флоренсъ Марьетъ, Мулакъ, Бругтонъ, Линъ Линтонъ и десятковъ другихъ писательницъ, наполняющихъ весь свѣтъ своими произведеніями, конечно, не отличающимися одинаковымъ достоинствомъ и талантомъ. Въ поэзіи женщины также играютъ значительную, хотя не преобладающую роль. Наравнѣ съ первыми поэтами современной Англіи, Теннисономъ, Свинборномъ и Броунингомъ, стоитъ жена послѣдняго мистриссъ Барретъ Броунингъ, авторъ поэмы «Аврора Ли» и извѣстнаго стихотворенія «Вопль дѣтей», столь же краснорѣчивой элегіи, какъ «Пѣснь о рубашкѣ» Томаса Гуда, и не мало содѣйствовавшей принятію парламентомъ мѣръ къ улучшенію быта малолѣтнихъ рабочихъ въ заводахъ и копяхъ. Вообще, произведенія и другихъ лучшихъ женщинъ-поэтовъ, мистриссъ Уэбстеръ, лэди Нортонъ, миссъ Паркъ, Айзы Крэгъ[2], отличаются философскимъ, политическимъ и общественнымъ характеромъ, хотя и искусство для искусства имѣетъ своихъ представителей въ миссъ Кукъ, Джени Ингло, мистриссъ Меридитъ, Христинѣ Розетти и пр. Въ противоположной поэзіи области научной, гдѣ еще недавно гремѣло имя мистриссъ Сомервиль, знаменитаго математика и физика, безспорно ученѣйшей женщины XIX столѣтія, мы встрѣчаемъ, доктора мистриссъ Андерсонъ, авторшу многихъ медицинскихъ изслѣдованій; знаменитую сестру милосердія миссъ Найтингэль, прославившуюся въ крымскую кампанію и написавшую нѣсколько популярныхъ сочиненій, которыя разошлись въ сотняхъ тысячъ экземплярахъ, объ уходѣ за больными въ госпиталяхъ и реформахъ въ родовспомогательныхъ заведеніяхъ; филологовъ: миссъ Розетти, мистриссъ Кларкъ, коментаторшу Шекспира, миссъ Буекъ, извѣстную своими трудами по народной литературѣ Испаніи, Италіи и Тироля; историковъ: мистриссъ Брей, Корнеръ, Фриръ, авторшу нѣсколькихъ трудовъ по исторіи Франціи, мистриссъ Гринъ, издательницу актовъ государственнаго англійскаго архива; миссъ Стрикландъ, написавшую многотомную исторію англійскихъ королевъ; антикварія миссъ Метьярдъ, миссъ Елену Тэлоръ, издательницу посмертныхъ сочиненій Бокля и т. д. Въ сосѣдней съ наукой области публицистики, имена многихъ женщинъ стоятъ очень высоко, и невозможно опредѣлить числа постоянныхъ сотрудницъ газетъ и журналовъ; нѣкоторые изъ послѣднихъ даже редактируются женщинами: такъ мистриссъ Браддонъ редакторъ «Belgravia», мистриссъ Вудъ — «Argozy», Флоренсъ Марьетъ — «London Society», миссъ Фэсфуль — «Victoria Magazine» и «Women and Work», лэди Баркеръ — «Evening Honrs». Въ ряду писательницъ по различнымъ общественнымъ вопросамъ, преимущественно по женскому, рабочему, воспитательному, тюремному и санитарному, заслуживаютъ особаго вниманія: миссъ Поуэръ Коббъ, Мэри Карпентеръ, прославившаяся своей филантропіей и трудами по улучшенію женскаго воспитанія нетолько въ Англіи, но и въ Индіи; мистриссъ Кросландъ, одна изъ первыхъ обратившая вниманіе на бѣдственное положеніе рабочихъ классовъ; миссъ Мартино, извѣстная своими сочиненіями по политической экономіи, философіи и филантропіи, особенно популярными разсказами, въ которыхъ, подъ романической формой, развиты главнѣйшіе принципы политической экономіи и наглядно представлены всѣ бѣдствія, переносимыя англійскимъ народомъ отъ старинныхъ законовъ о лѣсахъ и охотѣ; миссъ Фэсфуль, стоящая во главѣ женскаго движенія въ Англіи, содержательница королевской женской типографіи и замѣчательный ораторъ въ общественныхъ собраніяхъ.
Изъ этого бѣглаго и далеко неполнаго перечня современныхъ англійскихъ писательницъ ясно видно, что одинъ изъ высшихъ видовъ женскаго труда развивается самымъ блестящимъ образомъ; то же самое замѣчается и въ общественной жизни, отраженіемъ которой служитъ всегда литература. Время насмѣшекъ и издѣвательствъ надъ женскимъ вопросомъ безвозвратно миновало; даже ярые консерваторы поддались могучему потоку, и въ парламентѣ, при недавнемъ обсужденіи билля о предоставленіи избирательнаго права женщинамъ, владѣющимъ недвижимой собственностью, составилось почтенное меньшинство въ 152 человѣка, въ томъ числѣ много торіевъ. Недалеко то время, когда этотъ вопросъ, возбужденный впервые Джономъ Стюартомъ Миллемъ, будетъ утвердительно разрѣшенъ, а теперь уже женщины засѣдаютъ въ училищныхъ совѣтахъ, гдѣ, по отзывамъ даже враговъ, исполняютъ свои обязанности самымъ блестящимъ образомъ, принимаютъ участіе въ ученыхъ конгрессахъ[3], читаютъ публичныя лекціи, занимаются общественными и филантропическими дѣлами[4], лечатъ, учатъ, пишутъ, говорятъ, работаютъ и тысячами различныхъ путей практически разрѣшаютъ животрепещущій вопросъ о женскомъ трудѣ, не зарываясь слишкомъ впередъ, не гоняясь за несбыточными фантазіями, а неуклонно идя шагъ за шагомъ къ своей цѣли. Конечно, еще многое не достигнуто, многое остается еще сдѣлать; но то, что уже сдѣлано, прочно, неизмѣнно, и въ этомъ отношеніи громадна заслуга тѣхъ замѣчательныхъ женщинъ, которыя стоятъ во главѣ этого движенія. Нѣкоторыхъ изъ нихъ мы уже назвали, но еще не упоминали объ одномъ изъ самыхъ уважаемыхъ и блестящихъ женскихъ именъ въ литературѣ, наукѣ и общественной дѣятельности — мистриссъ Фоусетъ, которой посвящена настоящая статья.
Милисентъ Гарретъ Фоусетъ, дочь Ньюсона Гаррета эсквайра, родилась въ 1847 г. и, получивъ серьёзное образованіе, вышла замужъ, 20 лѣтъ, за извѣстнаго профессора политической экономіи въ кембриджскомъ университетѣ и радикальнаго члена парламента — Генри Фоусета. За нѣсколько лѣтъ до свадьбы, съ нимъ случилось несчастье на охотѣ и онъ совершенно потерялъ зрѣніе, но, благодаря женѣ, исполняющей должность его секретаря, онъ не прекращалъ своей парламентской, профессорской и литературной дѣятельности. Кромѣ этой помощи, оказываемой мужу, мистрисъ Фоусетъ сама заслужила громкую извѣстность, какъ ученый экономистъ, блестящій публицистъ и одинъ изъ передовыхъ дѣятелей по женскому вопросу. Первымъ ея сочиненіемъ былъ маленькій учебникъ политической экономіи, подъ названіемъ: «Политическая экономія для начинающихъ» (Political Economy for beginners). Эта попытка изложить въ популярной, сжатой формѣ основныя начала экономической науки для школьнаго обученія исполнена съ большимъ успѣхомъ. На 200 маленькихъ страничкахъ изложены систематично, ясно и удобопонятно всѣ самые сложные экономическіе вопросы, а, для большаго удобства учителей и учениковъ, въ концѣ каждой главы помѣщены относящіеся къ ней вопросы и по нѣскольку задачъ для разрѣшенія самимъ ученикомъ. Это послѣднее нововведеніе сдѣлано въ третьемъ изданіи 1874 г. и, къ сожалѣнію, не вошло въ русскій переводъ труда мистрисъ Фоусетъ, очень полезнаго, нетолько для учениковъ, но и для читателей журналовъ и газетъ, не подготовленныхъ спеціальными занятіями къ уразумѣнію различныхъ экономическихъ вопросовъ, встрѣчающихся на каждомъ шагу, какъ въ жизни, такъ и въ литературѣ. Что же касается до самыхъ взглядовъ мистрисъ Фоусетъ на экономическіе вопросы, то, естественно, она принадлежитъ къ школѣ своего мужа или, лучше сказать, Джона Стюарта Миля, почему нечего о нихъ и распространяться, а скажемъ только, что самые жгучіе вопросы о капиталѣ, заработной платѣ, стачкахъ, рабочихъ союзахъ и т. д. изложены очень живо, рельефно и гуманно, а не тѣмъ сухимъ, филистерскимъ, псевдо-ученымъ тономъ, которымъ обыкновенно отличаются подобные учебники.
Таже мысль, популяризировать главнѣйшіе экономическіе законы, легла въ основу и другой маленькой книжки мистрисъ Фоусетъ, вышедшей въ прошломъ году — «Разсказы изъ политической экономіи» (Tales in Political Economy). Въ предисловіи она сама говоритъ, что, слѣдуя примѣру миссъ Мартино, «старалась приправить цѣлебный порошокъ науки малиновымъ желе вымысла», и, дѣйствительно, въ четырехъ небольшихъ разсказахъ, читающихся легко и съ интересомъ, миссъ Фоусетъ съумѣла показать во-очію, какъ изъ обыденныхъ, жизненныхъ условій практически вытекаютъ теоретическіе принципы экономической науки. Въ первомъ разсказѣ, быть можетъ, самомъ характеристичномъ и блестящемъ, она передаетъ эпизодъ изъ путешествій стараго моряка, капитана Адамса, который, крейсируя въ Индійскомъ Морѣ, посѣтилъ, между прочимъ, уединенный островъ, населенный Сриматами, потомками первыхъ голландскихъ поселенцевъ на Суматрѣ. Главной отличительной чертой этого племени былъ тотъ поразительный фактъ, что оно, въ теченіи 200 лѣтъ, не имѣло никакихъ сношеній съ внѣшнимъ міромъ и довольствовалось исключительно своими собственными произведеніями, хотя отличалось значительной степенью образованія. Сриматы были тихіе, гостепріимные, работящіе люди, жили въ хорошо выстроенныхъ домахъ, одѣвались прилично и имѣли организованную систему управленія, состоявшую изъ верховнаго совѣта или парламента, который пользовался неограниченной властью надъ жизнью и собственностью всего племени. Въ этомъ еще не было ничего страннаго; но капитана Адамса очень поразило, что наслѣдственные члены этого верховнаго совѣта имѣли исключительное право на собственность пальмовыхъ деревьевъ, дававшихъ пальмовое масло, а для увеличенія пользы отъ своей монополіи они издали законъ, запрещавшій Сриматамъ допускать въ свои жилища солнечные лучи. Во всѣхъ домахъ не было ни одного окна, а двери завѣшаны тяжелыми двойными цыновками, которыя дозволялось поднимать только ночью для воздуха. Цѣлью правительства, при изданіи этого необыкновеннаго закона, было обезпечить хорошую продажу своему пальмовому маслу, сдѣлавъ его жизненною необходимостью — другими словами, покровительство туземной промышленности. Двѣ трети жителей занимались приготовленіемъ пальмоваго масла, а остальная треть тяжелымъ трудомъ снабжала всѣхъ пищею и одеждою. Капитанъ Адамсъ тщетно старался уговорить правителей и даже самихъ жителей открыть торговыя сношенія съ сосѣдними странами, а для того продѣлать окна въ жилищахъ Сриматовъ и обратить весь ихъ трудъ на производство кофе и пряностей, въ замѣнъ которыхъ они могли бы получать англійскія мануфактурныя произведенія; первые ему отвѣчали, что не могли дозволить солнцу наводнить ихъ рынокъ своимъ свѣтомъ и оставить безъ работы 400 человѣкъ изъ сантиментальнаго предпочтенія солнечныхъ лучей пальмовымъ лампамъ; вторые не хотѣли слышать объ уничтоженіи самой главной промышленности на островѣ, доставлявшей имъ средства къ жизни. Наконецъ, несмотря на всѣ его планы о постепенномъ уничтоженіи прежней системы и вознагражденіи фабрикантовъ масла, все населеніе возстало противъ капитана Адамса и заставила его удалиться съ острова. «Примѣръ Сриматовъ, конечно — крайній, но всегда, при существованіи покровительственной системы, замѣчаетъ мистрисъ Фоусетъ: — часть населенія заинтересована въ ея сохраненіи, хотя это самымъ роковымъ образомъ дѣйствуетъ на благосостояніе всей страны, потому что, въ сущности, покровительственная система только удаляетъ трудъ и капиталъ отъ выгоднаго его помѣщенія, ограничивая ихъ менѣе выгодными отраслями промышленности. Сриматы отказывались отъ преимущества, дарованнаго имъ природою, и посвящали свой капиталъ и трудъ исключительно такой промышленности, которая не приносила никому никакой пользы. Тоже самое, но не въ столь рѣзкой формѣ, бываетъ при каждомъ случаѣ покровительства внутренняго производства отъ иностранной конкуренціи. Напримѣръ, во Франціи, свекловичный сахаръ пользуется покровительствомъ отъ конкуренціи съ вест-индскимъ тростниковымъ сахаромъ, который обложенъ тяжелой пошлиной, безъ чего вест-индскій сахаръ вытѣснилъ бы съ рынка французскій. Такимъ образомъ, всѣ французы платятъ за сахаръ гораздо дороже, чѣмъ слѣдовало бы, и нѣкоторая часть французскаго капитала и труда посвящена промышленности, которая можетъ принести барышъ только въ томъ случаѣ, когда покупщики подвергаются тяжелому налогу. Точно также, какъ солнце готово было даромъ доставлять Сриматамъ свѣтъ, такъ климатъ и почва въ Вест-Индіи совершаютъ даромъ большую часть производства сахара. Французы не хотятъ воспользоваться отъ природы большей помощью, чѣмъ той, которую они имѣютъ въ своей странѣ, подобно тому, какъ Cриматы отказывались отъ дароваго пользованія солнечнымъ свѣтомъ, хотя безъ него они не могли производить и пальмовое масло». Послѣ этого блестящаго и краснорѣчиваго доказательства пользы свободной торговли и вреда покровительственной системы, мистрисъ Фоусетъ въ остальныхъ трехъ разсказахъ, подъ той же романической формой, приключеній капитана Адамса съ 20-ю пассажирами послѣ кораблекрушенія, на необитаемомъ островѣ, представляетъ мастерски набросанную крупными, рѣзкими штрихами картину фактическаго примѣненія самыхъ трудныхъ и сложныхъ экономическихъ законовъ о требованіи и предложеніи, о цѣнности и цѣнѣ, о денежныхъ знакахъ и кредитѣ, о раздѣленіи труда и внѣшней торговли, какъ его конечной формы.
Кромѣ этихъ популярныхъ трудовъ по политической экономіи, мистрисъ Фоусетъ, отличаясь серьёзнымъ знаніемъ предмета, подготовила третье исправленное изданіе «Руководства къ политической экономіи» ея мужа и помѣстила въ журналахъ нѣсколько экономическихъ статей, изъ которыхъ всего замѣчательнѣе: «Государственный долгъ и народное богатство». Но публицистическая дѣятельность мистрисъ Фоусетъ не ограничивалась одними экономическими вопросами; въ «Macmillan’s Magazine», въ 1870 и 1871 годахъ, появились двѣ замѣчательныя ея статьи о парламентской реформѣ, въ которыхъ, она въ блестящей сжатой формѣ, изложила знаменитую избирательную систему Гэра о представительствѣ меньшинства. Самымъ же главнымъ предметомъ ея журнальной дѣятельности служитъ женскій вопросъ, и въ цѣломъ рядѣ статей мистрисъ Фоусетъ съ пламеннымъ краснорѣчіемъ и строгой логикой отстаивала права женщинъ на трудъ, образованіе и участіе въ общественныхъ и политическихъ дѣлахъ. Не довольствуясь, однако, письменной борьбою за дѣло, которому она предалась всею душою, мистрисъ Фоусетъ произнесла нѣсколько рѣчей въ общественныхъ собраніяхъ, изъ которыхъ три напечатаны въ сборникѣ ея мелкихъ произведеній, подъ названіемъ: «Очерки и рѣчи по общественнымъ и политическимъ вопросамъ Генри Фоусета и Милисентъ Гарретъ Фоусетъ» («Essays und Lectures on Social and Political subjects by Henry Fawcett and Millicent Garrett Fawcett»). Наконецъ, въ прошломъ году, преслѣдуя все ту же цѣль защиты женщинъ, мистрисъ Фоусетъ вступила на новую для нея почву изящной словесности, и ея первый романъ «Джени Донкастеръ» встрѣченъ всей англійской печатью съ глубокимъ сочувствіемъ. «Times» прямо говоритъ: «Главный интересъ разсказа мистрисъ Фоусетъ заключается въ томъ, что свѣжесть, простота, честность и мужество, которыми дышетъ каждая его страница, носитъ печать ума, создавшаго это высоко художественное произведеніе, имѣющее съ тѣмъ вмѣстѣ серьёзное общественное значеніе». Дѣйствительно, хотя «Джени Донкастеръ» прямо не касается такъ-называемаго женскаго вопроса, то-есть правъ женщинъ на трудъ и политическую дѣятельность, но затрогиваетъ болѣе глубокій, коренной вопросъ о свободѣ и независимости женщины. Героиня мистрисъ Фоусетъ является типомъ честной, мужественной, благородной женщины, и авторъ основываетъ интересъ своего романа не на внѣшнихъ эфектахъ, какъ большинство современныхъ романистовъ, но на психологическомъ развитіи характеровъ. Отличаясь, кромѣ того, легкимъ, блестящимъ изложеніемъ, что такъ рѣдко встрѣчается у англійскихъ романистовъ, глубокой наблюдательностью, неподдѣльнымъ юморомъ, художественными красотами и высоко драматическими эпизодами — романъ мистрисъ Фоусетъ составляетъ одно изъ самыхъ замѣчательныхъ явленій англійской изящной литературы послѣдняго времени.
Желая познакомить читателей съ новымъ романистомъ и его любопытнымъ произведеніемъ, мы предпочли передать содержаніе «Джени Донкастеръ» въ сжатомъ, но точномъ разсказѣ, сохраняя, по возможности, красоты и лучшія мѣста подлинника.
I.
правитьВсѣмъ въ Англіи, конечно, знакомы селенія, подобныя Норборо. Его отличительными чертами были положеніе на морскомъ берегу, мэръ и корпорація, существовавшіе въ силу хартіи Іакова 1-го, и тотъ фактъ, что нѣкогда оно имѣло двухъ представителей въ парламентѣ, считаясь въ то время самымъ гнилымъ изъ гнилыхъ избирательныхъ округовъ, уничтоженныхъ реформою 1832 года. Общія всѣмъ подобнымъ селеніямъ черты заключались въ длинной, кривой улицѣ, выходившей мѣстами на небольшіе зеленые выгоны, и въ двухъ тысячахъ жителей, изъ которыхъ десять семействъ благоденствовали, двадцать находились на границѣ между довольствомъ и нищетой, а остальные принадлежали къ бѣдному, ничѣмъ не обезпеченному населенію морскихъ береговъ. Верхній слой общества въ Норборо состоялъ изъ семействъ богатаго купца, пастора, двухъ отставныхъ морскихъ офицеровъ, начальника прибрежной стражи и одного доктора. Отъ времени до времени являлись въ Норборо «знатные иностранцы», но они оставались только впродолженіи лѣта и не считались туземцами за норборейцевъ. Въ селеніи не было сквайра, и большой домъ на горѣ, жилище прежнихъ землевладѣльцевъ, оставался незанятымъ впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ. Вообще, это было не веселое мѣстечко. Главнымъ источникомъ интереса и толковъ туземцевъ представляли борьба за существованіе втораго доктора и скандальное поведеніе младшаго офицера прибрежной стражи. Норборо былъ осчастливленъ присутствіемъ двухъ докторовъ, дѣлившихъ между собою всю окрестную практику. Дѣйствуя на основаніи экономическаго принципа раздѣленія труда, каждый изъ нихъ спеціально занимался извѣстнымъ классомъ общества и не переходилъ въ чужую область. Мистеръ Грей, старый докторъ, лечилъ всѣхъ платящихъ больныхъ, а новый, мѣнявшійся каждые полтора года — всѣхъ неплатящихъ. Мистеръ Грей очень любезно обращался съ вновь прибывающими товарищами и громко заявлялъ, что для молодыхъ, неопытныхъ медиковъ, большая практика была чрезвычайно полезна. Подобныя выраженія мистера Грея убѣждали платящихъ больныхъ въ благородствѣ его характера и въ невозможности обращаться за совѣтами къ неопытнымъ юношамъ. Если кто нибудь выражалъ мнѣніе, что второму доктору невозможно существовать въ Норборо, указывая при этомъ на нищенское положеніе семейства его соперника въ данное время, онъ обыкновенно отвѣчалъ пожимая плечами: «Помилуйте! клубъ и приходъ даютъ ему 70 фун. въ годъ, не говоря уже о другихъ больныхъ». Онъ, повидимому, забывалъ сдѣланный имъ много лѣтъ тому разсчетъ, что обязанности клубнаго и приходскаго доктора, простираясь на 20 миль въ окружности, требовали содержанія экипажа, двухъ лошадей и кучера, такъ что, при самой строгой экономіи, доходъ не могъ простираться свыше 20 фун. въ годъ, чѣмъ, конечно, невозможно жить съ семействомъ. Поэтому неудивительно, что сосѣди разсказывали самые невѣроятные ужасы о нищетѣ Конелей, Гринвудовъ, Финдоновъ, и т. д., быстро смѣнявшихъ другъ друга и, въ концѣ-концовъ, отказывавшихся отъ немыслимой борьбы за сохраненіе мѣста втораго доктора.
Младшій офицеръ прибрежной стражи, напротивъ, обращалъ на себя всеобщее вниманіе не нищетою, а неслыханнымъ распутствомъ. Онъ нетолько обманывалъ въ картахъ и проводилъ всѣ ночи въ «Голубомъ Львѣ» за водкой и билліардомъ, не только напивался пьянымъ въ гостяхъ, но однажды назвалъ пастора «старой вѣдьмой» и не разъ удилъ рыбу по воскресеньямъ.
За послѣдній непозволительный скандалъ начальникъ дѣлалъ, ему постоянно строгіе выговоры, но они не производили никакого впечатлѣнія на разгульнаго офицера, и онъ публично въ «Голубомъ Львѣ» выражался, что благородное негодованіе начальника происходило отъ того, что онъ никогда ему не посылалъ вещественныхъ результатовъ воскресной рыбной ловли.
Кромѣ этихъ главныхъ предметовъ разговора, въ Норборо процвѣтали и другія многочисленныя мѣстныя сплетни трагическаго и комическаго характера. Объ иностранной же и внутренней политикѣ норборейцы нисколько не заботились. Они знали, что герцогъ Веллингтонъ умеръ, что была крымская война и индійское возстаніе; въ концѣ 1870 г. нѣкоторые изъ самыхъ энергичныхъ людей пришли къ тому убѣжденію, что лордъ Пальмерстонъ прекратилъ свое земное существованіе, но политики въ обыкновенномъ значеніи этого слова они вовсе не вѣдали. Мистеръ Грей и пасторъ подавали голосъ на выборахъ за желтыхъ, а мистеръ Ральфъ, торговецъ хлѣбомъ — за синихъ, такъ что въ Норборо обѣ партіи были почти равносильны. Мистеръ Ральфъ два раза въ мѣсяцъ ѣздилъ въ Лондонъ на хлѣбный рынокъ и считался всѣми сосѣдями образцемъ дѣятельности; другіе же норборейцы рѣдко посѣщали великую столицу, какъ они называли Лондонъ, и только всемірная выставка или какое нибудь необыкновенное происшествіе могло ихъ вытащить изъ родной трущобы. Поэтому не удивительно, что это маленькое селеніе отличалось мирной, стоячей, патріархальной жизнью. Новая шляпка миссъ Спенсъ возбуждала въ Норборо болѣе интереса, чѣмъ голодъ въ Ориссѣ, и дѣйствія королей и министровъ стушевывались передъ животрепещущимъ вопросомъ о разгульномъ поведеніи младшаго офицера прибрежной стражи.
Таковъ былъ старосвѣтскій уголокъ, въ которомъ Джени Донкастеръ провела первыя двадцать лѣтъ своей жизни. Мать ея поселилась въ Норборо молодой, красивой вдовой съ трехмѣсячнымъ ребенкомъ; но, холодная, несообщительная, строгая пуританка, она, несмотря на благородство ея характера и всѣми признаваемыя нравственныя достоинства, не снискала дружбы сосѣдей. Впрочемъ, ея религіозный энтузіазмъ съ самой юности поставилъ ее въ непріязненныя отношенія со всѣми окружающими. Принадлежа къ богатому семейству, она съ раннихъ лѣтъ возставала противъ свѣтской, въ ея глазахъ безбожной, жизни. Деньги, отпускаемыя ей отцомъ на туалетъ, она расходывала на воскресныя школы и миссіонерныя общества, сама же, по выраженію братьевъ и сестеръ, одѣвалась, какъ питомица воспитательнаго дома и, казалось, не видѣла передъ собою ничего, кромѣ земли Ханаанской. Этотъ открытый антагонизмъ со всѣмъ семействомъ окончился тѣмъ, что, вопреки волѣ родителей, она вышла замужъ за мистера Донкастера, молодаго, такого же, какъ она, религіознаго энтузіаста. Старикъ-отецъ, мистеръ Финчь, никакъ не могъ помириться съ нищимъ миссіонеромъ-зятемъ, который даже не былъ пасторомъ, а только изъ пламенной ревности посвятилъ себя обращенію на путь истинный невѣрующихъ ближнихъ, и потому не далъ дочери ни одного пенса. Такимъ образомъ, молодые люди жили чрезвычайно бѣдно, но совершенно счастливо, преслѣдуя одну общую святую цѣль. Два года продолжалось ихъ блаженство, но вдругъ мистеръ Донкастеръ занемогъ оспою, которую онъ схватилъ у посѣщаемыхъ имъ больныхъ, и черезъ нѣсколько времени умеръ, оставивъ жену беременной первымъ ребенкомъ. Послѣ этого несчастія, отецъ мистрисъ Донкастеръ простилъ ее и назначилъ ей ежегодное содержаніе въ 300 ф, но присутствіе лицъ, враждебныхъ ея покойному мужу, было ей невыносимо, и, родивъ маленькую Джени, она удалилась на житье въ Норборо, гдѣ въ то время жизнь была дешева и находились много несчастныхъ бѣдняковъ, среди которыхъ она могла продолжать миссіонерные подвиги мужа.
Кромѣ религіи, какъ ее понимаетъ самая строгая, евангелическая секта пуританъ, мистрисъ Донкастеръ имѣла другую, великую цѣль въ жизни — любовь къ Джени, которая, однако, также была основана отчасти на религіозномъ энтузіазмѣ. Она смотрѣла на свое дѣтище, какъ на драгоцѣнную душу, которую должна была воспитать во славу Божью. И всѣ ея надежды, всѣ стремленія сосредоточивались на духовномъ обращеніи дочери, и, чѣмъ отдаленнѣе казался этотъ желанный результатъ, тѣмъ большее отчаяніе овладѣвало ею. Съ трехлѣтняго возраста, маленькая Джени, къ ужасу своей матери, начала выказывать непреложные признаки мірскихъ наклонностей. Легкомысленный ребенокъ очень любилъ новые наряды, научился пѣть уличныя пѣсни прежде гимновъ и не отличалъ воскресные разсказы отъ понедѣльничьихъ сказокъ, мѣшая самымъ ужаснымъ образомъ Синюю бороду съ Даніиломъ во рву львиномъ. Когда мать заставляла ее молиться при себѣ, не повторяя заученныя слова, а изливая передъ Богомъ свои сокровенныя мысли и желанія, Джени набожно произносила: «Дай мнѣ Господи бурнусъ съ бархатными пуговицами, какъ у Эми Грей; одинъ еще такой остался въ лавкѣ». Когда же ей объясняли, что слѣдовало просить не матерьяльныхъ, а духовныхъ благъ, ребенокъ просилъ у Бога, чтобъ онъ укоротилъ воскресныя проповѣди. Наконецъ, во время скарлатины, Джени, услыхавъ, что надо просить Бога о выздоровленіи и что она встанетъ съ постели только, когда облупится вся ея кожа, произнесла, смиренно сложивъ рученки: «Господи! облупи меня поскорѣе». Видя подобную, неприличную и опасную оригинальность ребенка, мистрисъ Донкастеръ кончила тѣмъ, что дала ей опредѣленную форму для молитвы. Но этимъ дѣло духовнаго обращенія Джени нисколько не подвинулось. Она продолжала, по воскресеньямъ, распѣвать свѣтскія пѣсни и съ лѣтами все болѣе и болѣе отказывалась отъ воспріятія религіознаго энтузіазма, такъ что, наконецъ, мистрисъ Донкастеръ перестала преслѣдовать ее религіозными наставленіями, отравлявшими ея жизнь, а ограничивалась только личными молитвами о ниспосланіи благодати Божіей на заблудшую овцу.
Эта перемѣна въ обращеніи матери сдѣлала жизнь для Джени болѣе сносной, но совершенно изолировала ее, окончательно удаливъ отъ матери. Ихъ существованія прикасались другъ къ другу, но не смѣшивались. Живя подъ одной крышей и искренно любя другъ друга, онѣ были почти чужія. Мистрисъ Донкастеръ проводила всю жизнь въ домашнихъ хлопотахъ и добрыхъ дѣлахъ, въ молитвѣ и чтеніи религіозныхъ книгъ, а Джени совершенно предавалась своимъ урокамъ и фантастическимъ мечтаніямъ, которыя составляли единственное ея развлеченіе, такъ какъ мистрисъ Донкастеръ, опасаясь дурнаго свѣтскаго вліянія товарищества, не дозволяла ей сближаться съ другими дѣтьми. По всей вѣроятности, бѣдный, одинокій ребенокъ представилъ бы диковинное чудо скороспѣлки ханжи или развился бы въ мрачное, болѣзненное существо, еслибъ на его счастье не было въ Норборо моря. Джени любила море, какъ веселую подругу, особливо, когда сѣдыя волны съ трескомъ и шумомъ пробѣгали по необозримой его поверхности. Съ криками дѣтской радости она бѣжала за отступавшими волнами во время отлива и съ громкимъ хохотомъ отступала къ берегу шагъ за шагомъ, передъ пѣнистымъ девятымъ валомъ. Самымъ счастливымъ событіемъ ея дѣтства была поѣздка съ рыбаками, во время сильной бури, которая внесла на долгое время романтичный элементъ въ ея прозаическое, скучное существованіе, и создала въ ея маленькой головкѣ цѣлый фантастическій міръ. Съ тѣхъ поръ она постоянно воображала себя героиней всевозможныхъ приключеній на морѣ: то она спасала моряковъ отъ кораблекрушенія въ маленькой лодочкѣ среди бушующаго океана, то съ неимовѣрными усиліями поддерживала огонь въ маякѣ, на уединенномъ высокомъ утесѣ. Живя, такимъ образомъ, въ фантастической области мечтаній и грёзъ, маленькая Джени знала менѣе другихъ дѣтей ея возраста окружающій свѣтъ и какъ слѣдовало въ немъ думать, говорить и поступать. Хотя это невѣдѣніе грозило ей въ будущемъ многими опасностями, но, съ другой стороны, оно избавляло ее отъ обычной, рутинной, искуственной оболочки, скрывающей обыкновенно человѣческую самобытность. Въ ея послѣдующей жизни она часто слыхала упреки, что всякій могъ читать въ ея сердцѣ, какъ въ книгѣ; она никогда не думала выказывать себя тѣмъ, чѣмъ она не была, или говорить неправду только потому, что сказать правду было неловко, не принято. Она умѣла молчать, такъ какъ все ея дѣтство заключалось въ практическомъ примѣненіи педагогическаго правила: держи языкъ за зубами; но когда она открывала ротъ, то называла вещи ихъ именами, къ величайшему ужасу благовоспитанныхъ дѣвицъ. Однимъ изъ характеристическихъ послѣдствій ея одинокаго дѣтства была чрезмѣрная впечатлительность, не смягченная обычной дисциплиной постоянныхъ столкновеній съ другими дѣтьми. Поэтому, достигнувъ возраста, когда уже дѣти привыкаютъ спокойно переносить непріятности и разочарованія, Джени выказывала ребяческій недостатокъ самообладанія. Вліяніе ея матери и учительницы, дававшей ей уроки на дому, было недостаточно для приданія ея характеру необходимой стойкости; она нуждалась въ болѣе сильномъ и болѣе сочувственномъ вліяніи.
По счастью, она нашла это полезное вліяніе, когда не было еще поздно, на пятнадцатомъ году. Въ то время ея учительница уѣхала изъ Норборо, и, такъ какъ въ этомъ маленькомъ мѣстечкѣ не было другой особы, имѣвшей хоть притязаніе на титулъ воспитательницы молодой дѣвушки, мистрисъ Донкастеръ рѣшила, послѣ многочисленныхъ, усердныхъ молитвъ, отдать Джени въ школу. Но выборъ школы представлялъ много затрудненій, и, наконецъ, по многимъ причинамъ, она остановилась на французской протестантской школѣ въ Дюпьи, небольшомъ селеніи близъ Монтобана. Главнымъ образомъ ею руководили въ этомъ полная увѣренность въ строгихъ христіанскихъ принципахъ французскихъ протестантовъ вообще и директора этой школы, пастора Брюна, въ особенности, незначительность платы за ученіе, сравнительно съ англійскими школами, и убѣжденіе, раздѣляемое большинствомъ родителей въ Англіи, что умѣнье болтать на иностранномъ языкѣ составляетъ ріа desideria женскаго воспитанія. Такимъ образомъ, Джени провела въ Дюпьи три года, впродолженіи которыхъ она нетолько научилась французскому языку, но и убѣдилась, что христіанскіе принципы французскихъ протестантовъ отличаются во многомъ отъ теоріи англійскихъ пуританъ. Съ одной стороны, ихъ взглядъ на балы, театры, всякаго рода увеселенія и наряды вполнѣ удовлетворялъ бы самымъ строгимъ требованіямъ мистрисъ Донкастеръ, но съ другой — ихъ нарушеніе воскреснаго дня привело бы ее въ ужасъ. Она съ радостью пошла бы на плаху скорѣе, чѣмъ взяла бы въ руки иголку въ воскресенье, а пасторъ Брюнъ по воскреснымъ вечерамъ игралъ съ сыномъ въ шахматы, а жена его вязала чулки. Очевидно, это нарушеніе дня Господня, которое Джени привыкла считать за преступленіе не менѣе воровства или убійства, нельзя было объяснить безбожіемъ почтенныхъ стариковъ, такъ какъ ихъ искренняя набожность не подлежала ни малѣйшему сомнѣнію. Джени естественно была поражена этимъ новымъ для нея явленіемъ и, мало-по-малу обдумывая его значеніе, стала вообще въ нравственныхъ предметахъ различать то, что дѣйствительно хорошо и дурно отъ того, что искуственно, ухищреніями людей считается хорошимъ и дурнымъ. Въ этой критической выработкѣ самостоятельнаго мнѣнія ей много помогла англійская гувернантка, поступившая въ школу пастора Брюна черезъ годъ послѣ Джени. Хотя Маргарита Чесней была десятью годами старше своей ученицы, но между ними вскорѣ возникла самая тѣсная дружба, принесшая большую пользу Джени. Отличаясь твердымъ, самостоятельнымъ, вполнѣ уравновѣшаннымъ характеромъ, основательными знаніями и опытностью, миссъ Чесней представляла тотъ источникъ вліянія, въ которомъ Джени такъ нуждалась. Конечно, она была сначала только воспріимчивой ученицей, но, постепенно развивая свои умственныя способности, дѣлалась, наконецъ, настоящимъ товарищемъ своего друга.
Миссъ Чесней была гувернанткою съ семнадцатилѣтняго возраста, когда ей пришлось существовать своими средствами, не имѣя никакой подготовки для педагогической или вообще трудовой дѣятельности. Съ самаго начала она получала всего 15 ф. въ годъ, но, по ея собственнымъ словамъ, она не стоила и 5. «Мои уроки, разсказывала она Джени: — были тогда просто нелѣпымъ фарсомъ, и я чувствовала себя самымъ несчастнымъ и ни на что неспособнымъ существомъ». Но вскорѣ у нея умеръ дядя и оставилъ ей 100 ф.; она тотчасъ отошла отъ мѣста, наняла маленькую комнатку и поступила въ дэвеннортскій институтъ, одну изъ лондонскихъ большихъ школъ, гдѣ за незначительную плату труженники обоего пола получаютъ недостающее имъ образованіе. Впродолженіи трехъ лѣтъ, она исключительно занималась своимъ собственнымъ воспитаніемъ и потомъ уже поступила учительницей въ первоначальную школу для мальчиковъ. Она была вынуждена принять подобное мѣсто, такъ какъ не отличалась женскими талантами, а ея основательныя знанія были такого рода, которыя не высоко цѣнятся при общественномъ и домашнемъ воспитаніи дѣвочекъ. Она очень любила занятія и въ свободное время продолжала собственное образованіе; но ее постоянно мучило недостаточное знакомство съ французскимъ и нѣмецкимъ языками для ихъ успѣшнаго преподаванія. Поэтому она, для практическаго усовершенствованія въ этихъ языкахъ, поступила англійской учительницей сначала въ нѣмецкую школу, а потомъ во французскую, гдѣ и наткнулась на Джени.
Первоначальное воспитаніе, полученное молодой дѣвушкою, побуждало ее смотрѣть на всѣхъ учителей и учительницъ, какъ на естественныхъ ея враговъ. Она никогда ничему не училась сознательно, и весь курсъ наукъ, пройденный ею въ Норборо, ограничивался таблицей умноженія, катихизисомъ и хронологическимъ перечнемъ англійскихъ королей. Первый годъ ея пребыванія въ Дюпьи посвященъ былъ, главнымъ образомъ, на изученіе французскаго языка. Когда же явилась въ школу миссъ Чесней, то она впервые поняла, что можно находить удовольствіе въ ученьи. Наставница и ученица пришлись другъ другу по сердцу. Джени всей душой привязалась къ миссъ Чесней, а послѣдняя съ удовольствіемъ занималась съ умной, любознательной, энергичной дѣвушкой. Такимъ образомъ, когда онѣ обѣ покинули Дюпьи, ихъ связывали уже не только сочувственныя отношенія между учительницей и ученицей, но взаимное довѣріе и откровенный обмѣнъ идей, составляющіе основаніе истинной дружбы, а также то быстрое, почти инстинктивное угадываніе мыслей другъ друга, которое является только результатомъ глубокой, сердечной любви.
По возвращеніи Джени въ Норборо, старая домашняя жизнь показалась ей не столь скучной и несносной. Она теперь смотрѣла на свѣтъ другими глазами и жила другими интересами. Она съ жадностью читала всѣ попадавшіяся ей книги и вела постоянную переписку о своихъ впечатлѣніяхъ съ Маргаритой Чесней, которая, отъ времени до времени, посылала ей серьёзныя сочиненія, не находимыя въ библіотекахъ Норборо, и вообще поддерживала ея стремленія къ умственной дѣятельности. Само собою разумѣется, что все норборейское общество громко осуждало поведеніе Джени, находя, что молодой дѣвушкѣ, только что возвратившейся изъ школы, было неестественно и смѣшно по цѣлымъ днямъ читать книги, вмѣсто того, чтобы прилично проводить время въ болтовнѣ съ сосѣдками. Капитанъ Макдуфъ прямо говорилъ, что все это происходило отъ отсутствія отца, который положилъ бы конецъ всѣмъ глупостямъ и сослалъ бы молодую дѣвушку въ кухню дѣлать пудинги. Мистрисъ Седжели выражала удивленіе, какъ мистрисъ Донкастеръ позволяла Джени такъ странно вести себя, и съ соболѣзнованіемъ передавала чужое предположеніе, что она рехнулась, а потому нечего было ожидать и отъ дочери. Мистеръ Грей, какъ докторъ, поддерживалъ это послѣднее мнѣніе, утверждая, что мистрисъ Донкастеръ въ отношеніи религіи была несомнѣнно сумасшедшая, и наслѣдственный недугъ принялъ у Джени только другую форму; при этомъ онъ очень глубокомысленно прибавлялъ: «Есть прекрасная книга доктора Форбеса Винсло „О тайныхъ болѣзняхъ мозга“, хотя его знакомство съ этимъ ученымъ сочиненіемъ не шло далѣе переплета. Какъ бы то ни было, норборейцы чувствовали какое-то утѣшеніе, называя мистрисъ Донкастеръ рехнувшейся ханжей, а Джени — бѣшеннымъ мартовскимъ зайцемъ; но, въ сущности, это значило только, что мать и дочь не заслуживали ихъ одобренія. Вообще, нѣтъ ничего легче и обыкновеннѣе, какъ называть съумасшедшими людей, которые отличаются въ своихъ занятіяхъ и удовольствіяхъ отъ окружающей ихъ среды.
Несмотря на такое непріязненное отношеніе норборейскаго общества къ ней и ея дочери, мистрисъ Донкастеръ, съ возвращеніемъ Джени, стала посѣщать нѣкоторыя изъ сосѣднихъ семействъ охотнѣе, чѣмъ когда-либо прежде. Къ этому ее побуждало пламенное желаніе выдать замужъ дочь, потому что однимъ изъ ея коренныхъ принциповъ было убѣжденіе въ призваніи женщины къ замужеству. Она съ презрѣніемъ смотрѣла на старыхъ дѣвъ и съ явнымъ неодобреніемъ на холостяковъ. Основываясь на этой теоріи и смутно сознавая, что, если хочешь выдать замужъ дочь, то надо дать ей случай познакомиться съ молодыми людьми, мистрисъ Донкастеръ начала заискивать дружбу Грейевъ и Ральфовъ, хотя они и не отличались религіозностью, но она безсознательно готова была повторить совѣтъ квакера относительно займа денегъ: „Выйди замужъ, дочь моя, за религіознаго человѣка, если можешь; но, во всякомъ случаѣ, выйди замужъ“. Поэтому естественно, что критическій взглядъ Джени на норборейскихъ юношей приводилъ ее въ ужасъ. Джорджъ Грей, по словамъ Джени, былъ толстъ, какъ поросенокъ; братья Ральфъ думали только, какъ перещеголять другъ друга жилетами, а противный юноша, гостившій у Грейевъ и надушенный всевозможными духами, постоянно носилъ на одной рукѣ перчатку, а на другой — три кольца, вѣроятно, перемѣняя ихъ, когда перчатка изнашивалась. Въ виду подобныхъ насмѣшекъ, мистрисъ Донкастеръ начала отчаяваться, чтобъ Джени когда-нибудь вышла замужъ за туземца; это было тѣмъ досаднѣе, что молодая дѣвушка также мало выказывала расположенія къ лондонцамъ, посѣщавшимъ иногда лѣтомъ Норборо. Одинъ изъ нихъ обнаружилъ явное расположеніе приходить въ восторгъ отъ всего въ домѣ мистрисъ Донкастеръ, начиная съ Джени. По его словамъ, онъ никогда не видывалъ такого живописнаго жилища, такого прекраснаго сада и т. д.
— Извините меня, миссъ Донкастеръ, сказалъ онъ, гуляя съ нею по ихъ маленькому саду, превращенному въ огородъ: — я долженъ остановиться, чтобъ посмотрѣть на это замѣчательное растеніе. Какъ оно роскошно! Вѣроятно, это — что-нибудь совершенно новое?
— Да, отвѣчала серьёзно Джени: — это хорошенькое растеніе составляетъ новое пріобрѣтеніе нашего садика. Оно, кажется, недавно вывезено изъ Америки.
— Неужели! Я никогда не видывалъ ничего подобнаго, и вѣрно мой пріятель, сэръ Джонъ Кукъ, будетъ очень радъ пріобрѣсть, такую рѣдкость для своихъ знаменитыхъ садовъ. Не можете ли вы мнѣ сообщить его названіе?
— Съ удовольствіемъ. Если я хорошо помню, то это растеніе называется — картофелемъ.
Джени со смѣхомъ разсказала эту сцену матери, но мистрисъ Донкастеръ замѣтила очень серьёзно:
— Я боюсь, что онъ счелъ тебя за злую дѣвчонку, дитя мое. Необходимо обращать болѣе вниманія на чувство другихъ.
— Да зачѣмъ же онъ, мама — такой дуракъ? воскликнула Джени: — и такъ много думаетъ о себѣ. Ему это будетъ полезнымъ урокомъ.
— Не знаю, Джени, почему ты называешь его дуракомъ. Я увѣрена, что онъ не безъ причины такъ часто ходитъ къ намъ, а если ты считаешь дуракомъ человѣка за то только, что онъ влюбленъ въ тебя, то тебѣ придется прожить весь вѣкъ старой дѣвой.
— Какая страшная будущность! произнесла Джени со смѣхомъ: — если прикажите, я сейчасъ напишу ему, что сожалѣю объ его невѣжествѣ на счетъ картофеля и прошу поскорѣй на мнѣ жениться.
— Ты никогда не сдѣлаешь такого ужаса, дитя мое! воскликнула мистрисъ Донкастеръ, для которой шутка не существовала.
Въ защиту пламенныхъ стремленій мистрисъ Донкастеръ выдать дочь замужъ надо сказать, что ее побуждало къ этому нетолько теорія о призваніи женщины къ замужней жизни, но и страхъ за ея будущность. Всѣ средства ея ограничивались 300 ф. въ годъ, которые она получала отъ отца со времени смерти мужа, и ничто не гарантировало, что этотъ доходъ перейдетъ впослѣдствіи къ ея дочери. Долго врожденная гордость и религіозное презрѣніе къ мірской суетѣ боролись въ ея сердцѣ съ любовью къ Джени, но, наконецъ, послѣдняя взяла верхъ, и она, горячо помолясь, написала къ стряпчему отца, прося его навести справку, сдѣлалъ ли мистеръ Финчь какое-нибудь распоряженіе о передачѣ дочери послѣ ея смерти получаемаго ею пенсіона. Послѣ тревожнаго ожиданія, она получила грустный отвѣтъ, что ея отецъ объявилъ стряпчему: „Запишите на имя Мэри пожизненный доходъ въ 300 ф. съ условіемъ, чтобы, послѣ ея смерти, капиталъ этотъ перешелъ въ пользу института идіотовъ; я сдѣлаю для своей дочери все, что обязанъ, но, будь я проклятъ, если донкастерское поганое отродье воспользуется моимъ пенсомъ“. Несмотря на всю свою набожность, мистрисъ Донкастеръ едва не возроптала на судьбу, прочитавъ это письмо. Вся ея жизнь была длиннымъ рядомъ грустныхъ разочарованій. Она рано лишилась мужа, а дочь ея, несмотря на самое любящее, благородное сердце, была совершенно чужда ей. Джени не была христіанкой, какъ понимала мистрисъ Донкастеръ, и мать не была ея первымъ другомъ; теперь же, ко всѣмъ этимъ несчастіямъ прибавилось еще новое: горячо любимое дѣтище могло остаться послѣ нея одинокимъ, безъ состоянія и поддержки. Поэтому естественно она еще пламеннѣе стала желать скораго замужества Джени и съ еще большимъ неудовольствіемъ видѣла критическое отношеніе молодой дѣвушки къ норборейской jeunesse dorée. Она иногда съ ужасомъ замѣчала, что пламеннѣе желала замужества Джени, чѣмъ ея духовнаго обращенія, но успокоивала свою совѣсть надеждой, что заблудшую овцу, быть можетъ, легче будетъ обратить на путь истинный послѣ брака.
II.
правитьЧерезъ мѣсяцъ послѣ прибытія Джени въ Норборо, случилось необычайное событіе, повергнувшее всѣхъ его жителей въ неописанное волненіе. Въ домѣ на горѣ, бывшей резиденціи сквайра, поселилось семейство, присутствіе котораго могло обратить этотъ скромный, уединенный уголокъ въ модное морское купанье. Богатство новыхъ обитателей Норборо, по слухамъ, было громадное, а ихъ знатность должна была стушевать всѣ мѣстныя, общественныя различія. Лэди Анна Лейтонъ, дочь лорда Камбербатча, и мистрисъ Лейтонъ — такъ звали вновь прибывшихъ незнакомокъ — поселились въ сквайрскомъ домѣ вмѣстѣ съ двадцати-трехъ-лѣтнимъ юношей, единственнымъ сыномъ послѣдней изъ нихъ. Обѣ онѣ были вдовы двухъ братьевъ, и, по смерти старшаго, лэди Анна, не имѣя дѣтей, лишилась большихъ помѣстій въ Барсетширѣ, которыя перешли къ сыну младшаго брата, умершаго еще ранѣе; въ виду такой перемѣны въ своемъ положеніи, она предложила невѣсткѣ жить вмѣстѣ и воспитывать сообща юнаго наслѣдника. „Вы будете его матерью, а я отцемъ“, сказала она. Дѣйствительно, лэди Анна поставила на своемъ и вскорѣ совершенно забрала въ руки тихую, скромную невѣстку. Она управляла всѣмъ домомъ, выбирала мѣстопребываніе, браковала знакомыхъ и нанимала гувернантокъ и учителей для маленькаго Чарльса Реджинальда Гренвиля Лейтона. Мистрисъ Лейтонъ смотрѣла на лэди Анну съ какимъ-то страхомъ и обожаніемъ; она никогда не видывала никого умнѣе и добрѣе невѣстки, такъ что, когда она хотѣла кого-нибудь похвалить, то говорила: „Вы мнѣ напоминаете, конечно, очень слабо, лэди Анну“. Она считала за особое счастье находиться подъ ея покровительствомъ, и, дѣйствительно, жизнь была бы для нея невыносимой, еслибъ она не имѣла сильной руки, на которую могла опереться во всякое время. По природѣ тихая, застѣнчивая, запуганная несчастіями женщина, она льнула къ лэди Аннѣ, какъ больное дитя къ матери, и послушно исполняла всѣ ея совѣты, не обсуждая даже, полезны они или нѣтъ, а твердо вѣря, что лэди Анна знала всѣхъ лучше, какъ слѣдовало поступить въ данномъ случаѣ.
Конечно, не мистрисъ Лейтонъ, а лэди Анна рѣшила покинуть на нѣсколько лѣтъ Лейтонъ-Кортъ и поселиться въ Норборо вмѣстѣ съ племянникомъ и его матерью. Хотя послѣдняя повѣрила на слово лэди Аннѣ, что жизнь въ Норборо будетъ пріятной перемѣной послѣ долгаго пребыванія въ Лейтонъ-Кортѣ, но необходимо указать на настоящую причину, побудившую лэди Анну предпочесть уединенное морское селеніе прекрасному замку въ веселой, живописной мѣстности. Съ незапамятныхъ временъ, Лейтоны изъ Лейтонъ-Корта извѣстны были, изъ поколѣнія въ поколѣніе, какъ горькія пьяницы, такъ что пьянство было наслѣдственнымъ недугомъ въ ихъ семействѣ. Мужъ лэди Анны самъ не былъ пьяницей, но умеръ въ молодости отъ роковой болѣзни, унаслѣдованной отъ пьянства предковъ; что же касается до мужа мистрисъ Лейтонъ, то онъ погибъ отъ delirium tremens. Зная эти грустные факты, лэди Анна, прежде всего, посовѣтовалась съ старымъ семейнымъ докторомъ о родовой наклонности Лейтоновъ къ пьянству и о вѣроятности перехода этого недуга на маленькаго Чарли. „Воспитывайте мальчика какъ можно болѣе въ обществѣ его сверстниковъ, отвѣчалъ докторъ: — употребляйте всевозможныя усилія, чтобъ укрѣпить слабый его организмъ, и онъ не доставитъ вамъ никакихъ заботъ“. Лэди Анна послѣдовала совѣту доктора, но не могла отдѣлаться отъ тревожныхъ опасеній. Она зорко слѣдила за мальчикомъ, и одно ее утѣшало, что Чарли былъ портретъ матери, какъ физически, такъ и умственно. Лейтоны всѣ отличались гордымъ, упрямымъ, мужественнымъ характеромъ и страстью къ охотѣ. Маленькій Чарли былъ кроткій, послушный, тихій ребенокъ. Онъ никогда не упрямился и не дулся, когда его заставляли дѣлать что-нибудь не понутру. Проходя мимо конуръ большихъ собакъ, онъ дрожащей рукой ухватывался за лэди Анну, которая думала съ утѣшительной улыбкой: „Онъ не похожъ на отца“.
Впродолженіи всего дѣтства и юности Чарли Лейтона, лэди Анна безъ устали отыскивала ему пріятныхъ товарищей и первоклассныхъ наставниковъ, которые могли бы пріохотить мальчика къ занятіямъ и направить его къ добру. Желая доставить ему здоровыя развлеченія и забавы, она устроивала заграничныя путешествія и прогулки на яхтѣ. Всѣ окружавшіе его единогласно свидѣтельствовали о его добродушномъ, покорномъ, но чрезвычайно застѣнчивомъ и нервномъ характерѣ; зоркіе же наблюдатели замѣчали въ немъ недостатокъ нравственной силы. Онъ прекрасно велъ себя дома и въ средѣ избранныхъ лэди Анной наставниковъ и товарищей; онъ поступалъ хорошо, потому что всѣ побуждали его къ этому, и никогда ему не приходила въ голову мысль идти имъ на перекоръ. Но что будетъ, когда онъ придетъ въ столкновеніе съ людьми, могущими дурно повліять на него? На этотъ вопросъ его домашнее воспитаніе не давало возможности отвѣтить положительно. Когда Чарли минуло пятнадцать лѣтъ, то наставникъ сталъ убѣждать лэди Анну отдать его въ школу, гдѣ его характеръ могъ окрѣпнуть и сдѣлаться самостоятельнымъ для будущей борьбы съ жизнью. Лэди Анна давно уже объ этомъ думала; она боялась сдѣлать изъ него красную дѣвицу и, видя, что въ немъ не было ничего похожаго на Лейтоновъ, стала надѣяться, что онъ избѣгнетъ наслѣдственной склонности къ пьянству. Такимъ образомъ, Чарли поступилъ въ Итонъ, и, впродолженіи двухъ лѣтъ, лэди Анна съ удовольствіемъ слѣдила за его успѣхами. Но однажды, къ величайшему ея ужасу, она получила извѣстіе отъ его наставника, что юноша попалъ въ дурное общество и что присутствіе матери необходимо. Конечно, вмѣсто безпомощной мистрисъ Лейтонъ, въ Итонъ отправилась лэди Анна и узнала то, чего боялась болѣе всего на свѣтѣ. Директоръ школы объявилъ, что мальчикъ не былъ положительно дурнымъ, но, по слабости характера, подчинялся дурному вліянію, и, такъ какъ его два раза нашли мертвецки пьянымъ, то онъ не могъ болѣе оставаться въ школѣ. Лэди Анна ничего не отвѣчала, но мрачное отчаяніе, выразившееся на ея лицѣ, тронуло директора, и онъ поспѣшилъ ее успокоить.
— Не теряйте надежды, сказалъ онъ: — мальчикъ еще очень молодъ и также легко поддается хорошему, какъ и дурному вліянію. Мои увѣщанія послѣ перваго случая пьянства сильно на него подѣйствовали, и онъ искренно, по крайней мѣрѣ, въ то время, обѣщалъ исправиться.
— Вотъ это-то и страшно! воскликнула лэди Анна: — онъ знаетъ различіе между добромъ и зломъ, но не имѣетъ достаточнаго характера, чтобъ предпочесть первое послѣднему.
Въ тотъ же день, Чарли съ теткою уѣхалъ изъ Итона. Она объяснила ему причину его удаленія въ самыхъ пламенныхъ выраженіяхъ, указывая на горе матери отъ такого позора; онъ плакалъ, проклиналъ свое безуміе и клялся никогда въ будущемъ не прикасаться къ крѣпкимъ напиткамъ, причемъ, однако, объяснялъ съ нѣкоторымъ самодовольствомъ, что виною всему были товарищи. Это утѣшительное объясненіе было отчасти справедливо, но, если все дурное въ немъ было по винѣ другихъ, то точно также и все доброе въ немъ принадлежало другимъ. Слабость характера, унаслѣдованная имъ отъ матери, не могла удержать его отъ родового недуга, перешедшаго къ нему отъ отца. Лэди Анна не была довольна раскаяніемъ Чарли; она вѣрила въ его искренность, но не надѣялась на его рѣшимость исправиться. Впрочемъ, она все еще не отчаявалась, даже послѣ того, что ея опасенія подтвердились, и Чарли Лейтонъ въ послѣдующіе годы подвергался по временамъ припадкамъ пьянства, такъ какъ число и продолжительность этихъ припадковъ положительно зависѣли отъ степени надзора за нимъ. Между различными средствами, которыя лэди Анна принимала для развитія въ немъ трезвости, самымъ дѣйствительнымъ было личное нравственное вліяніе надежныхъ молодыхъ людей, которыми она его окружала въ качествѣ частныхъ секретарей и товарищей въ путешествіяхъ. Въ этомъ отношеніи она отличалась замѣчательнымъ искуствомъ въ выборѣ, и особливо послѣдній секретарь, мистеръ Форситъ, былъ чрезвычайно полезнымъ ея помощникомъ въ дорогомъ для нея дѣлѣ нравственнаго возрожденія племянника.
Мистеръ Форситъ, молодой человѣкъ, блестящимъ образомъ окончившій университетскій курсъ, произвелъ съ перваго взгляда на лэди Анну такое пріятное впечатлѣніе, что она немедленно рѣшила, во что бы то ни стало, приставить его къ Чарли. Обстоятельства ей помогли; мистеръ Форситъ былъ бѣденъ и самолюбивъ; онъ нуждался въ деньгахъ, ибо иначе не могъ достигнуть своихъ самолюбивыхъ цѣлей. Выйдя изъ университета, онъ часто говорилъ, что съ радостью продалъ бы себя на нѣсколько лѣтъ, еслибъ только этимъ путемъ могъ обезпечить себѣ на всю остальную жизнь полную свободу дѣлать, что хотѣлъ, то есть, заниматься отвлеченными научными предметами, не дававшими средствъ къ существованію. Поэтому онъ, не колеблясь, принялъ предложеніе лэди Анны поступить въ секретари къ ея племяннику Чарли Лейтону съ жалованьемъ 500 ф. ст. въ годъ, хотя зная свѣтъ, онъ сразу смекнулъ, что у юноши, вѣроятно, былъ какой нибудь недостатокъ — иначе не предложили бы такой большой суммы. Видя же, что переговоры ведетъ не самъ Лейтонъ, а его тетка, онъ предположилъ, что, конечно, юноша — съумасшедшій, но все же не отказался отъ подобнаго мѣста и былъ очень пріятно удивленъ, узнавъ всю правду. Вліяніе мистера Форсита на бѣднаго, безхарактернаго Чарли было очень благодѣтельное, тѣмъ болѣе, что ему оказывалъ большую помощь вѣрный, надежный слуга Марстонъ, пользовавшійся полнымъ довѣріемъ лэди Анны и выказывавшій рѣдкое искуство въ „обращеніи съ паціентомъ“. Благодаря ихъ обоюднымъ усиліямъ, Чарли Лейтонъ, впродолженіи послѣднихъ двухъ лѣтъ, только два раза, по выраженію Марстона, „нализался“. Лэди Анна начинала уже надѣяться, что зло было почти искоренено, и рѣшилась совершенной перемѣной въ жизни молодого человѣка изгладить даже изъ его памяти всякую мысль о роковомъ прошедшемъ. Такимъ образомъ, Лейтонъ-Кортъ былъ покинутъ, и лэди Анна съ сестрой и племянникомъ поселилась въ Норборо. Онъ остановила свой выборъ на этомъ скромномъ прибрежномъ мѣстечкѣ, потому что, представляя хорошую стоянку для яхты и изобилуя фазанами, оно вполнѣ удовлетворяло страсти Лейтона къ охотѣ и морскимъ прогулкамъ. Что же касается до уединенія и отсутствія всякаго общества, то молодому человѣку это было совершенно все равно, если онъ только могъ предаваться своимъ любимымъ забавамъ, а лэди Анна и его мать согласились бы жить на льдинѣ у сѣвернаго полюса для пользы своего дорогого Чарли.
Трудно описать впечатлѣніе, произведенное на мирное населеніе Норборо пріѣздомъ лэди Анны и ея сестры, такъ какъ Чарли Лейтонъ долженъ былъ прибыть только черезъ нѣсколько дней съ континента, гдѣ онъ провелъ около года съ своими вѣрными менторами, Форситомъ и Марстономъ. Прежде всего, норборейцамъ предстояло разрѣшить важный политическій вопросъ: слѣдовало ли имъ сдѣлать первый визитъ высоко поставленнымъ иностранцамъ, какъ называла мѣстная газета Лейтоновъ? Послѣ бурныхъ преній, онъ былъ разрѣшенъ утвердительно, благодаря, главнымъ образомъ, рѣзкой опозиціи мятежнаго офицера прибрежной стражи, Смолея, который громко объявилъ: „чортъ ихъ знаетъ, что за люди Лейтоны! можетъ быть, и мошенники, въ родѣ сэра Плантагенета Станлея, бѣжавшаго въ одну прекрасную ночь изъ Норборо, не заплативъ своихъ многочисленныхъ долговъ“. Это явное неуваженіе къ высшей аристократіи возбудило всеобщее негодованіе, и капитанъ Макдуфъ, кичившійся своими свѣдѣніями въ генеалогіи англійскихъ „сливокъ“, торжественно произнесъ: „Дерзкое нахальство мистера Смолея только доказываетъ его невѣжество; лэди Анна Лейтонъ — третья дочь лорда Камбербатча изъ рода Квэновъ, и, конечно, ее очень огорчитъ эта низкая инсинуація; поэтому, я завтра же докажу ей своимъ визитомъ, что нисколько не раздѣляю подобнаго оскорбительнаго мнѣнія“. Вслѣдъ за капитаномъ, и все норборейское общество посѣтило сквайрскій домъ, чувствуя, что всякій, кто этого не сдѣлаетъ, будетъ сочтенъ за единомышленника мистера Смолея и соучастника въ недостойномъ подозрѣніи третьей дочери лорда Камбербатча въ мошенничествѣ.
Мистрисъ Донкастеръ съ дочерью смиренно исполнили обрядъ представленія знатнымъ незнакомкамъ, признанный норборейцами за очевидный долгъ всякаго британца; но, такъ какъ онѣ послѣднія исполнили эту обязанность, то до формальнаго знакомства имѣли случай видѣть въ церкви и на улицѣ лэди Анну и мистрисъ Лейтонъ. Лэди Анна и Джени Донкастеръ съ перваго взгляда почувствовали другъ къ другу какую-то симпатію. Царственная осанка и величественный видъ аристократки естественно поразили молодую дѣвушку, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, ей казалось, что она легко можетъ сойтись и подружиться съ этой невольно вселявшей къ себѣ уваженіе женщиной; съ другой стороны, и лэди Анна была изумлена съ перваго раза необыкновеннымъ достоинствомъ и энергіей молодой дѣвушки. Дѣйствительно, Джени, статная, высокаго роста, живая, сіяющая здоровьемъ и юностью, поражала нетолько правильными чертами своего прелестнаго лица, по природнымъ достоинствомъ и благородствомъ, которыми дышало все ея существо. Самой замѣчательной ея чертой, при черныхъ волосахъ и нѣжномъ цвѣтѣ лица, были голубые глаза, спокойные, смѣлые, ясно говорившіе о твердой волѣ и непреклонной честности характера. Таково было выраженіе этихъ прелестныхъ глазъ, когда она молчала; но, при разговорѣ или малѣйшемъ волненіи, въ нихъ играли тысячи различныхъ выраженій; между прочимъ въ нихъ искрился неподдѣльный веселый юморъ. Невозможно представить подробный инвентарь всѣхъ очаровательныхъ чертъ молодой дѣвушки, и совершенно достаточно общаго замѣчанія, что, при необыкновенной красотѣ ея лица, вся ея граціозная фигура выражала безъискуственный, твердый, смѣлый характеръ, для котораго власть была какъ бы присуща. Въ норборейской школѣ для малолѣтнихъ дѣтей, куда Джени ходила постоянно учить съ своей матерью, ей всегда давали самыхъ упрямыхъ, непослушныхъ дѣтей, такъ какъ они никогда не смѣли ее ослушаться. Ей стоило только сказать два слова самому капризному ребенку, приводившему въ отчаяніе мать или няньку, и маленькое существо тотчасъ же прекращало крикъ и слезы, съ изумленіемъ вытаращивъ глаза и инстинктивно понимая, что съ подобной нравственной силой борьба невозможна. Естественно, что эта молодая дѣвушка не могла не произвести сильнаго впечатлѣнія на лэди Анну, которая постоянно думала объ отысканіи людей съ сильнымъ характеромъ для нравственнаго развитія своего бѣднаго, слабаго племянника. „Она — просто совершенство, Эмили, по красотѣ и достоинству, говорила лэди Анна своей сестрѣ: — я право не понимаю, какъ такое великолѣпное созданіе попало въ этотъ отдаленный уголокъ! Какой у ней ротъ, какой подбородокъ!“ Еслибъ лэди Анна увидала такой ротъ и подбородокъ у мужчины, то непремѣнно наняла бы его въ секретари къ Чарли. Даже теперь она стала соображать: нельзя ли пригласить Джени въ компаньонки къ мистрисъ Лейтонъ и подвергнуть Чарли ея вліянію. Но, конечно, эту мысль невозможно было осуществить, такъ какъ неприлично на молодую дѣвушку наложить обязанность нравственнаго стража юноши. Но отказаться отъ подобнаго плана было тѣмъ грустнѣе для лэди Анны, что пасторъ объяснилъ ей необыкновенныя педагогическія способности миссъ Донкастеръ, которая такъ искусно обращалась съ дѣтьми, что, по его словамъ, вѣроятно, заимствовала у великаго Рарея секретъ укрощенія строптивыхъ. „Жаль, что она — не мужчина, со вздохомъ думала лэди Анна: — намъ именно нужно для Чарли такого укротителя“.
Мистрисъ Донкастеръ и Джени посѣтили сквайрскій домъ именно въ тотъ день, когда ожидали прибытія Чарли Лейтона и сѣни были загромождены присланными впередъ ящиками съ драгоцѣнными предметами искуствъ, которые юноша накупилъ въ Италіи. Естественно, разговоръ, главнымъ образомъ, касался пріѣзда Лейтона, котораго мать и тетка не видали около года.
— Можете себѣ представить, миссъ Донкастеръ, сказала мистрисъ Лейтонъ: — что мой сынъ пріѣхалъ въ Лондонъ четыре дня тому назадъ и до сихъ поръ остается тамъ, чтобъ возобновить свой гардеробъ. Я писала ему съ упрекомъ за предпочтеніе портнаго своей матери, но мистеръ Форситъ увѣряетъ, что я не узнала бы сына въ его иностранной одеждѣ. Какъ вы думаете, неужели одежда можетъ такъ измѣнять человѣка?
— Мистеръ Лейтонъ, вѣроятно, считаетъ Норборо, отвѣчала Джени: — совершенной пустыней, гдѣ также трудно достать платье, какъ въ лѣсахъ Австраліи; впрочемъ, онъ, можетъ быть, останется при томъ же мнѣніи, когда увидитъ художественныя произведенія норборейскаго портнаго.
— Кстати, о художественныхъ произведеніяхъ, продолжала мистрисъ Лейтонъ: — Чарли привезъ изъ Рима много прекрасныхъ вещей. Мистеръ Форситъ, знатокъ въ живописи, говоритъ, что эта коллекція картинъ прелестна. Мы еще не успѣли распаковать вещей, а когда все будетъ приведено въ порядокъ, то вамъ надо придти и посмотрѣть на сокровища Чарли.
— А! вы говорите о картинахъ! воскликнула лэди Анна, перебивая Джени, которая начинала благодарить за любезное приглашеніе: — мы нарочно не распаковывали ящиковъ, чтобы доставить Чарли самому это удовольствіе. Ему придется поработать, конечно, нѣсколько дней, но все это ему ни почемъ, когда дѣло идетъ о любимыхъ картинахъ.
— А скажите, мистрисъ Лейтонъ, вмѣшалась въ разговоръ мистрисъ Донкастеръ: — очень тяжелое впечатлѣніе произвели на вашего сына всѣ ужасы папства въ Римѣ?
— Да, вѣроятно, отвѣчала мистрисъ Лейтонъ: — Анна, упоминалъ-ли когда нибудь объ этомъ Чарли въ своихъ письмахъ?
— Молодые люди не обращаютъ вниманія на подобные предметы мистрисъ Донкастеръ, сказала лэди Анна: — и, вѣроятно, по мнѣнію моего племянника, самое печальное проявленіе папства въ Римѣ — страшное санитарное положеніе города. Викторъ-Эмануилъ, по его словамъ, намѣренъ все это исправить, и вскорѣ Римъ будетъ также хорошо вымощенъ, освѣщенъ и дезенфектированъ, какъ Лондонъ.
Джени, какъ всѣ молодые люди, страстно любила путешествія и съ любопытствомъ начала разспрашивать лэди Анну о Римѣ, тогда какъ ея мать старалась убѣдить мистрисъ Лейтонъ въ нечестивости всѣхъ ужасовъ папства. Когда обѣ онѣ удалились изъ сквайерскаго дома, то всѣ ихъ мысли были заняты магическимъ словомъ Римъ; но мистрисъ Донкастеръ понимала его въ религіозномъ смыслѣ, а Джени въ художественномъ. Одна обѣщала возвратиться къ Лейтонамъ черезъ два дня для осмотра колекціи картинъ, а другая предложила прислать мистрисъ Лейтонъ цѣлую серію анти-католическихъ брошюръ, которыя помогли бы обратить ея сына на путь истинный, если онъ былъ совращенъ съ него въ Римѣ. Одна думала: „Я дала бы десять лѣтъ жизни, чтобъ посѣтить вѣчный городъ“, а другая говорила про себя, что ни за что не отпустила бы своего дѣтища на такую вѣрную погибель, какъ сдѣлала мистрисъ Лейтонъ съ своимъ сыномъ.
Въ тотъ же день, вечеромъ, пріѣхалъ въ Норборо Чарли Лейтонъ со своей свитой, и лэди Анна, воспользовавшись первой свободной минутой, увела въ паркъ мистера Форсита, чтобъ на свободѣ разспросить его о вліяніи годичнаго путешествія на Чарли.
— Ну, какъ онъ себя велъ? спросила она съ нетерпѣніемъ: — скажите мнѣ всю правду.
— Я не могу дать вамъ очень утѣшительнаго отвѣта, произнесъ онъ: — ему не хуже, но и не лучше. Впродолженіи двухъ или трехъ мѣсяцевъ, мы съ Марстономъ держали его на помочахъ, и онъ велъ себя отлично; но потомъ я хотѣлъ испытать, какъ на него подѣйствуетъ свобода, и убѣдиться, дѣйствительно ли онъ трезвъ только изъ страха. Эта попытка, какъ и многія другія, вполнѣ не удалась. Онъ мертвецки напивался всякій разъ, когда думалъ, что мы за нимъ не наблюдали. Въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ, онъ ни разу не пилъ, и, смотря на него, никто не усумнится въ его трезвости. Но я убѣжденъ, что ему вѣчно будетъ необходимъ самый зоркій присмотръ.
Форситъ позволилъ себѣ выражаться такъ прямо и рѣзко потому, что лэди Анна казалась такъ сильна, такъ неуязвима, что никакая дурная вѣсть не могла ее взволновать. Еслибъ при первыхъ его словахъ она заплакала или вздрогнула, или хоть отвернулась, то онъ понялъ бы, что нанесъ тяжелый ударъ ея сердцу. Но лицо лэди Анны не выражало ни малѣйшаго смущенія; оно только казалось строже обыкновеннаго, и скорѣе въ немъ можно было прочесть гнѣвъ и твердую готовность идти на бой, чѣмъ сожалѣніе и отчаяніе.
Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ она шла, молча, ускоривая шаги.
— Я не раздѣляю вашего мнѣнія о безнадежномъ положеніи Чарли, сказала она, наконецъ, рѣзкимъ голосомъ: — я никогда не повѣрю, что его нельзя спасти. Если тѣ вліянія, которымъ мы его подчиняли, оказались недостаточными, то это еще не доказываетъ, что нѣтъ болѣе могучихъ.
— Вы, можетъ быть, и правы, отвѣчалъ Форситъ: — и я былъ бы очень радъ, еслибъ ваши слова исполнились. Я могу ошибаться, тѣмъ болѣе, что вполнѣ сознаю свою неудачу въ этомъ дѣлѣ, а потому очень вѣроятно, что мнѣ изъ простаго самолюбія кажется, что никто не одержитъ побѣды тамъ, гдѣ я потерпѣлъ пораженіе.
— Вы ошибаетесь; я никакъ не могу назвать вашу дѣятельность неуспѣшной. Вы сами говорите, что онъ ни разу не пилъ впродолженіи полугода.
— По моему, этотъ успѣхъ не имѣетъ никакого значенія, отвѣчалъ Форситъ: — пока воръ находится въ тюрьмѣ, онъ не воруетъ; но вы не можете сказать, что онъ исправился, прежде, чѣмъ онъ докажетъ на свободѣ свою честность. Лейтонъ трезвъ, пока я и Марстонъ наблюдаемъ за нимъ, а говорить объ успѣхѣ можно будетъ только, когда онъ самъ станетъ заботиться о своей трезвости безо всякаго надзора.
Слова Форсита грустно отзывались въ сердцѣ лэди Анны; а рѣзкость его выраженій, особливо сравненіе ея племянника съ воромъ, оскорбляло ее. Она была аристократка до мозга костей и полагала что Лейтонъ, владѣлецъ Лейтонъ-Корта, состоящій подъ особымъ покровительствомъ дочери лорда Камбербатча, былъ неизмѣримо выше обыкновенныхъ смертныхъ, и хотя былъ пьяница, но всѣ должны были выражаться о немъ съ уваженіемъ. Однако, несмотря на все свое неудовольствіе, она не могла ссориться съ Форситомъ, не найдя ему преемника, и потому спокойно отвѣчала:
— Я надѣюсь, что мало по малу трезвость войдетъ у него въ привычку, хотя бы для этого пришлось его держать нѣсколько лѣтъ подъ строгимъ надзоромъ. Къ тому же, еслибъ, кромѣ привычки, онъ имѣлъ еще новый, сильный поводъ къ воздержанію, я полагаю, что онъ былъ бы спасенъ.
— Какой еще можно придумать новый поводъ къ воздержанію?
Лэди Анна не тотчасъ отвѣчала; не потому, чтобъ она не знала, что сказать, но сомнѣвалась, слѣдовало ли вполнѣ довѣряться Форситу. Послѣ минутнаго размышленія, она рѣшилась не высказывать ему всѣхъ своихъ намѣреній и только отвѣчала:
— Не трудно привести много новыхъ поводовъ къ воздержанію для молодого человѣка въ положеніи Чарли. Онъ, напримѣръ, могъ бы быть членомъ парламента.
Мистеръ Форситъ пожалъ плечами, какъ бы говоря: „Господи! сохрани нашу бѣдную страну“. Еслибъ онъ зналъ, что дѣйствительно, задумала лэди Анна, то, конечно, выразилъ бы свою опозицію гораздо рѣзче, но онъ совершенно не вѣдалъ ея новой идеи. Ей теперь казалось, что самымъ вѣрнымъ средствомъ нравственнаго перерожденія ея племянника былъ бракъ и что Джени Донкастеръ — лучшая для него жена. Чѣмъ безнадежнѣе смотрѣлъ Форситъ на будущность Чарли, тѣмъ съ большимъ упорствомъ лэди Анна льнула къ новому, еще не испробованному средству, къ вліянію страха опозорить себя въ глазахъ любимой женщины. Вспоминая смѣлые, живые глаза Джени и рѣшительное очертаніе ея рта, съ перваго взгляда возбудившіе ея восторгъ, она не могла не придти къ тому убѣжденію, что нашла настоящую, достойную жену для Чарли; онъ, конечно, будетъ очарованъ ея красотой, подчинится ея сильной волѣ и будетъ бояться потерять ея уваженіе. Правда, семейство молодой дѣвушки нельзя было назвать приличнымъ, но не трудно было отъ него отдѣлаться, и къ тому же, роковое несчастье обязывало Чарли пожертвовать въ дѣлѣ брака своей аристократической гордостью. Еслибъ не это несчастье, то лэди Анна также мало подумала бы о женитьбѣ племянника на миссъ Донкастеръ, какъ на любой горничной.
— Онъ былъ бы лучшей партіей въ Барсетширѣ, думала она со вздохомъ и мысленно прибавляла, смотря на прекрасный опалъ въ одномъ изъ ея колецъ: — но во всемъ такъ бываетъ. Еслибъ этотъ опалъ былъ безъ малѣйшаго порока, то имъ владѣть могъ бы только Ротшильдъ или Эстергази, а я купила его за пятьдесятъ пенни и благодарила небо, что онъ въ теперешнемъ своемъ положеніи мнѣ по карману.
Однако, планъ женитьбы Чарли на Дженни Донкастеръ былъ еще въ самомъ зародышѣ, и лэди Анна не хотѣла высказывать его кому бы то ни было прежде, чѣмъ онъ окончательно созрѣетъ. Поэтому, не желая, чтобъ Форситъ догадался, о какомъ новомъ поводѣ къ воздержанію она упоминала, лэди Анна ловко перемѣнила разговоръ и стала распространяться о прелестяхъ Норборо для Чарли, о прекрасной гавани для яхты и о множествѣ зайцевъ и всякой дичи въ окрестностяхъ.
— Главное дѣло — чтобъ онъ былъ пріятно занятъ, сказала она: — а здѣсь мы можемъ ему одинаково доставить удовольствіе на сушѣ и на морѣ.
— А есть здѣсь люди? спросилъ Форситъ, которому страшно надоѣли охота и прогулки въ яхтѣ.
— Едва ли найдется одно существо, съ которымъ можно было бы сойтись, отвѣчала лэди Анна: — туземцы были у насъ съ визитомъ, но я видѣла только одну приличную молодую особу.
— Я надѣюсь, что вы слишкомъ строго относитесь къ туземцамъ, сказалъ Форситъ, любившій поговорить и естественно желавшій найти пріятныхъ собесѣдниковъ.
— Конечно, я преувеличиваю, поспѣшно произнесла лэди Анна, снова боясь выдать себя: — здѣшній пасторъ — очень пріятный человѣкъ; онъ каждое воскресенье говоритъ коротенькія, приличныя проповѣди; онъ прекрасно сохранился и имѣетъ хорошія манеры, а также знакомъ немного съ геологіей, живописью, архитектурой и обществомъ. Показывая мнѣ свою церковь, онъ объяснилъ, что, благодаря здоровому климату Норборо, онъ сохранилъ нѣжный цвѣтъ лица, а, благодаря отчужденію отъ норборейскаго общества — свои изящныя манеры.
— А молодая особа, о которой вы только-что говорили — дочь этого образцоваго пастора? спросилъ, смѣясь, Форситъ.
— О, нѣтъ, онъ не женатъ; иначе, онъ смѣшался бы съ норборейскимъ обществомъ. Моя красавица — миссъ Донкастеръ, дочь вдовы. Она придетъ къ намъ дня черезъ два, чтобъ посмотрѣть на картины Чарли, и, пока она будетъ любоваться картинами, вы можете любоваться ею.
Между тѣмъ, они приближались къ дому, и Форситъ удивлялся, какъ мало подѣйствовалъ на лэди Анну его безнадежный отзывъ о племянникѣ; по вдругъ лэди Анна, послѣ нѣкотораго молчанія, сбросила съ себя маску равнодушія и произнесла съ. искренней, жгучей печалью:
— Мистеръ Форситъ, мать Чарли не должна знать того, что вы мнѣ сказали: это ее убило бы. Я сама умерла бы съ горя, еслибъ меня еще не поддерживала надежда. Вы ошибаетесь, я знаю, что вы ошибаетесь въ своемъ безнадежномъ взглядѣ; на иногда мнѣ кажется, что я была бы счастлива, еслибъ увидала его мертвымъ. Когда я потеряю всякую надежду, то, право, буду въ состояніи убить его собственными руками. Не заставляйте меня отчаяваться; одна мысль объ этомъ сводитъ меня съ ума.
— Простите меня! Простите меня! воскликнулъ Форситъ, мысленно упрекая себя за то, что онъ нанесъ такой безжалостный ударъ любящему, пламенному сердцу, прикрытому только гордой, равнодушной оболочкой: — я виноватъ, что выразился такъ грубо. Я всегда дѣлаю преждевременные выводы и сужу о людяхъ безъ достаточныхъ данныхъ. По всей вѣроятности, вы правы, а не я.
Форситъ говорилъ эти слова совершенно искренно, прибавляя въ глубинѣ своей души: „Если я ошибся въ ней, то отчего же мнѣ не ошибится въ немъ?“ Однако, насколько дѣло касалось Чарли Лейтона, лэди Анна ошибалась, а Форситъ былъ правъ. Безхарактерность молодого человѣка дѣлала его исправленіе немыслимымъ; ткань его ума была такая рѣдкая, что въ нее никакъ нельзя было вставлять заплатки, какъ нельзя чинить старое платье новыми вставками.
— Помогите мнѣ доказать вамъ, что я права, сказала лэди Анна, входя въ домъ, и черезъ минуту ея голосъ послышался въ гостиной, гдѣ она со смѣхомъ разсказывала племяннику о впечатлѣніи, произведенномъ на нее норборейскимъ обществомъ.
Форситъ не могъ не изумиться этой быстрой перемѣнѣ. За мгновеніе передъ тѣмъ, глаза лэди Анны были полны слезъ и всѣ черты ея лица выражали истинное горе, а теперь она весело смѣялась.
На другой день, Джени явилась въ сквайрскій домъ для осмотра картинъ и принесла отъ матери пакетъ, не подозрѣвая, что въ немъ находились религіозныя анти-католическія брошюры, такъ какъ мистрисъ Донкастеръ, зная ея антипатію къ подобной литературѣ, скрыла отъ нея, что именно она должна была вручить мистрисъ Лейтонъ. Молодую дѣвушку встрѣтила лэди Анна и, не желая доставить неудовольствія Джени открытіемъ пакета при ней, а равно возстановить свое семейство противъ мистрисъ Донкастеръ, взяла пакетъ и отнесла въ свою комнату, гдѣ впослѣдствіи, пробѣжавъ брошюры, сожгла ихъ въ каминѣ. Она была увѣрена, что мистрисъ Лейтонъ забыла объ обѣщанныхъ сочиненіяхъ, а еслибъ мистрисъ Донкастеръ спросила ее о нихъ, то можно было легко увѣрить ее, что она получила книги. Когда Джени, вмѣстѣ съ лэди Анной, вошли въ залу сквайерскаго дома, то распаковка картинъ не была еще окончена. Молодые люди забросали полъ залы, бильярдной и кабинета бумагами и опилками, среди которыхъ виднѣлись тамъ и сямъ молотки, клещи, отвертки и длинные обломки ящиковъ съ торчащими гвоздями. Бильярдъ былъ загроможденъ уже распакованными сокровищами, и Чарли Лейтонъ, прислонясь къ нему, смотрѣлъ съ нетерпѣніемъ, какъ Форситъ энергично работалъ надъ открытіемъ крышки одного изъ ящиковъ. Форситъ подалъ мысль о томъ, чтобъ они сами распаковали ящикъ, полагая, что это занятіе будетъ гораздо веселѣе, чѣмъ прогулка по морю, которая ему еще успѣетъ надоѣсть. Добродушная мистрисъ Лейтонъ нашла эту идею, преобразить ея сына въ столяра, чрезвычайно умной и оригинальной. „А вотъ я, говорила она: — никогда не сочинила бы ничего подобнаго, хотя бы думала сто лѣтъ“. Сначала Чарли работалъ ревностно, но вскорѣ ударилъ нѣсколько разъ молоткомъ себѣ по пальцамъ, сорвалъ кожу съ суставовъ обѣихъ рукъ, натеръ мозоли на ладоняхъ, сломалъ рамку у одной картины и едва не разрѣзалъ стамеской другую. Поэтому онъ прекратилъ работу и ограничился тѣмъ, что слѣдилъ за усиліями Форсита, отыскивалъ для него инструменты и громко сожалѣлъ, что не выписалъ изъ Лондона искусныхъ работниковъ, которые гораздо скорѣе и лучше распаковали бы ящики.
— Ну, что вы можете намъ показать, Чарли? спросила лэди Анна, входя въ бильярдную.
— Ничего, кромѣ израненныхъ рукъ, отвѣчалъ онъ.
— Подождите, прибавилъ Форситъ: — я вамъ устрою мостъ для безопаснаго прохода чрезъ комнату къ диванамъ.
Съ этими словами онъ положилъ доски отъ двери къ сидѣніямъ вокругъ стѣнъ. Лэди Анна и мистрисъ Лейтонъ осторожно прошли по этому импровизированному мосту, но Джени смѣло проложила себѣ путь по полу. Ея короткое, суконное платье и толстыя ботинки не боялись инструментовъ, скрывавшихся подъ грудами бумагъ и опилокъ. Благополучно помѣстившись на диванахъ, лэди Анна и мистрисъ Лейтонъ объявили, что онѣ всегда успѣютъ наглядѣться на картины, а необходимо только показать миссъ Донкастеръ то, что было уже распаковано. Такимъ образомъ, Джеки обошла всю комнату съ молодыми людьми, которые объясняли ей картины, пока лэди Анна слѣдила за впечатлѣніемъ, производимымъ ею. Джени была въ восторгѣ отъ всего, что видѣла, и вскорѣ забыла свою обычную застѣнчивость. Форситъ краснорѣчиво распространялся о сокровищахъ дрезденской галлереи и ловко заставлялъ ее передавать свои впечатлѣнія о національной галлереи; что же касается до Чарли, то онъ лишь повременамъ жаловался на причиненный его рукамъ вредъ распаковкой ящиковъ.
— Форситъ настоялъ на томъ, чтобъ мы сами работали, сказалъ онъ, между прочимъ: — и посмотрите, на что похожи мои руки.
— Я право не понимаю, какъ подобная странная мысль вошла въ голову мистера Форсита, замѣтила мистрисъ Лейтонъ.
— Я тутъ не вижу ничего страннаго, сказала Джени: — я дома — столяръ и плотникъ, такъ что, вѣроятно, открыла бы ящикъ съ меньшимъ кровопролитіемъ, чѣмъ мистеръ Лейтонъ.
— Прежде, чѣмъ я примусь вторично за такую работу, позвольте мнѣ у васъ поучиться, миссъ Донкастеръ, произнесъ Чарли, низко кланяясь.
Между тѣмъ Форситъ снова принялся за распаковку ящиковъ, желая показать Джени какую-то картину, которую онъ еще не могъ никакъ отыскать.
— Вонъ Форситъ опять работаетъ, сказалъ Чарли сквозь зубы: — онъ просто неутомимъ.
— Эта работа должна быть очень пріятна; по крайней мѣрѣ, она прекрасно вознаграждается, замѣтила Джени.
— Вы, кажется, любите это здоровое занятіе и отличный работникъ, сказала лэди Анна: — будьте такъ добры, останьтесь съ нами и помогите этимъ уставшимъ труженикамъ.
Джени согласилась и провела нѣсколько часовъ въ сквайрскомъ домѣ. Чарли отыскалъ для нея инструменты и съ восхищеніемъ смотрѣлъ, какъ она ловко и живо распаковывала громадный ящикъ. Лэди Анна была чрезвычайно рада успѣшному ходу своей комбинаціи, и вскорѣ молодые люди совершенно подружились. Когда же Джени стала прощаться, то мистрисъ Лейтонъ замѣтила:
— Какъ-то ты, Чарли, будешь завтра продолжать распаковку вещей?
— Да совсѣмъ не буду, если миссъ Донкастеръ снова не придетъ, отвѣчалъ онъ; — ей не слѣдовало вовсе помогать намъ, если она не намѣрена докончить дѣло.
— Ахъ, ты неблагодарный! воскликнула лэди Анна: — слышите, что онъ говоритъ, миссъ Донкастеръ?
— Мистеръ Лейтонъ смѣется надъ моей помощью, отвѣчала Джени, неожиданно замѣчая что-то странное, необыкновенное въ манерахъ Чарли и его тётки.
Лейтонъ хотѣлъ-было отвѣтить, но лэди Анна, замѣтивъ смущеніе молодой дѣвушки и легкій румянецъ, выступившій на ея щекахъ, взяла ея за руку и любезно проводила до сѣней.
— До свиданія, милая миссъ Донкастеръ, сказала она прощаясь: — благодарю васъ за пріятное утро.
III.
правитьДжени вернулась домой изъ сквайрскаго дома не прямо, а. по морскому берегу, гдѣ свѣжій вѣтерокъ и любимое зрѣлище пѣнистыхъ волнъ успокоили странное, тревожное чувство, возбужденное въ ней необыкновеннымъ вниманіемъ, которое ей оказали, прощаясь, лэди Анна и Чарли Лейтонъ. Сначала это ее встревожило, но теперь она пришла къ тому убѣжденію, чтобъ ихъ манерахъ не было ничего чрезвычайнаго или лично до нея касающагося, а онѣ только выражали великосвѣтскую любезность аристократовъ къ скромной, застѣнчивой, молодой дѣвушкѣ низшаго происхожденія. Впрочемъ, вскорѣ всякая мысль о Лейтонахъ изгладилась изъ ея головы, такъ какъ она нашла дома письмо отъ своего дорогого друга, Маргариты Чесней, объявлявшей радостную вѣсть объ ея скоромъ бракѣ. „Ты часто смѣялась надъ моей страстью къ новымъ впечатлѣніямъ, писала она съ ея обычнымъ трезвымъ, здравомыслящимъ взглядомъ на вещи: — и теперь, испытавъ счастье взаимной любви, я вижу, что безъ нея жизнь не имѣетъ и половины своей цѣны. Конечно, я не умерла бы съ отчаянія, еслибъ то, что я испытала въ послѣдній мѣсяцъ, оказалось бы несбыточной мечтой, но я прозябала бы, какъ больные съ однимъ легкимъ или пораженные смертельнымъ недугомъ“. О своемъ будущемъ мужѣ она говорила очень мало, и Джени изъ ея письма могла узнать только, что его звали Робертъ Вильямсъ, что онъ окончилъ университетскій курсъ въ Кембриджѣ, находился тамъ туторомъ и теперь былъ пасторомъ въ Окгёрстѣ. Однако, ея любопытство насчетъ мистера Вильямса было вскорѣ удовлетворено совершенно неожиданнымъ образомъ.
Черезъ нѣсколько дней, лэди Анна зашла къ мистрисъ Донкастеръ подъ предлогомъ собрать справки о школѣ для малолѣтнихъ дѣтей, но, въ сущности, чтобъ позвать снова Джени въ сквайрскій домъ. Узнавъ о свадьбѣ ея подруги, она замѣтила, что мистеръ Форситъ также изъ кембриджскаго университета и, вѣроятно, знакомъ съ мистеромъ Вильямсомъ, а потому, еслибъ миссъ Донкастеръ согласилась сопутствовать ей и мистрисъ Лейтонъ въ морской прогулкѣ на яхтѣ на слѣдующее утро, то могла бы, вѣроятно, узнать отъ Форсита всѣ подробности объ интересовавшемъ ее человѣкѣ. Джени съ благодарностью приняла приглашеніе, и день, проведенный ею на „Прекрасной Еленѣ“, былъ однимъ изъ счастливѣйшихъ въ ея жизни. Она страстно любила море; любезное обращеніе лэди Анны невольно ей льстило, и, вообще, блестящая жизнь Лейтоновъ, представлявшаяся ей въ розовомъ свѣтѣ, была пріятнымъ контрастомъ съ однообразнымъ, скучнымъ ея существованіемъ, не представлявшемъ исхода ея здоровой, веселой натурѣ. Восторженный отзывъ Форсита о мистерѣ Вильямсѣ, который былъ его туторомъ въ университетѣ, доставилъ ей большое удовольствіе, и только изъисканная учтивость Чарли Лейтона нѣсколько портила веселое настроеніе молодой дѣвушки. Онъ не отходилъ отъ нея, помогалъ ей взойти на яхту съ такой заботливостью, словно она была калѣка, мѣшалъ ей смотрѣть въ телескопъ, придерживая рукой отверстіе и тѣмъ заслоняя свѣтъ, старательно устранялъ изъ-подъ ея ногъ веревки на палубѣ, которыя ей нисколько не заграждали путь, и, говоря объ ея искусствѣ въ столярномъ ремеслѣ, цвѣтисто распространялся о той чести, которую она оказала вскрытому ею ящику. Джени не привыкла къ подобнымъ манерамъ и къ такой пустой болтовнѣ, а потому неотвязчивая любезность Лейтона была противна ея простой, безъискуственной натурѣ. Стараясь избѣгнуть его комплиментовъ, она нарочно наводила разговоръ на такіе предметы, которые, повидимому, не могли лично касаться до нея, но все было тщетно. Напримѣръ, она заставила его разсказывать о жизни въ Лейтонъ-Кортѣ и радовалась, что уже тутъ о ней не могло быть и рѣчи. Но Чарли, расписывая красоты парка, естественно, перешелъ къ своей любимой охотѣ, потомъ къ верховой ѣздѣ и, наконецъ, неожиданно спросилъ:
— А вы ѣздите верхомъ, миссъ Донкастеръ?
— Нѣтъ, развѣ иногда на ослѣ.
— Вы должны ѣздить верхомъ, я васъ увѣряю, вы должны. Вы сразу сдѣлаетесь прекрасной наѣздницей. Есть люди, которые не могутъ ѣздить верхомъ, напримѣръ — моя мать; а вотъ тётка — чудесная амазонка. Эта способность видна съ перваго взгляда; довольно взглянуть на нее и на васъ.
— Хорошо, я когда нибудь попробую и увижу, правы ли вы, отвѣчала Джени, не желая вступать съ нимъ въ споръ и избѣгая его пристальныхъ взглядовъ.
— Попробуйте завтра, продолжалъ онъ настойчиво: — лэди Анна будетъ очень рада ѣздить съ вами.
— Нѣтъ, благодарю васъ, это невозможно, сказала Джени, отворачиваясь отъ него и подходя къ остальному обществу, приготовлявшему завтракъ на палубѣ.
— Что невозможно? спросила мистрисъ Лейтонъ, рѣзавшая кэкъ въ такомъ количествѣ, что можно было бы накормить сотню голодныхъ школьниковъ.
— Невозможно съѣсть всего этого кэка, моя милая, произнесла быстро лэди Анна, понимая, что Джени не захотѣла бы громко повторить того, что она признавала невозможнымъ.
Лэди Анна увидѣла, что Чарли слишкомъ льнулъ къ молодой дѣвушкѣ, которая видимо смущалась его неотвязчивостью, и, къ величайшему удовольствію Джени, освободила ее на остальное время отъ любезностей Чарли, предоставивъ ей исключительно общество мистрисъ Лейтонъ и Форсита. Съ послѣднимъ Джени очень подружилась. Ей особенно нравилось, что онъ, говоря съ нею, забывалъ о различіи ихъ половъ и серьёзно разсуждалъ объ интересовавшихъ его предметахъ. Онъ предоставлялъ ей заботиться о себѣ, не подавалъ ей стула, не отворялъ передъ ней дверей, не держалъ ея зонтика. Все это онъ дѣлалъ въ отношеніи другихъ женщинъ, потому что онѣ этого, очевидно, желали; но онъ съ перваго взгляда понялъ, что Джени были противны подобныя церемоніи. Но, въ тоже время, еслибъ ей понадобилась серьёзная услуга, то она скорѣе всего отнеслась бы къ нему и съ удовольствіемъ замѣчала различіе между его обращеніемъ съ нею и съ другими женщинами. Такъ, онъ старательно выгружалъ съ яхты въ лодку лэди Анну и мистрисъ Лейтонъ, словно онѣ были стеклянныя, а Джени предоставилъ самой соскочить съ лѣстницы и, подавая ей весло, сказалъ очень просто:
— Вы будете грести? Лейтонъ и матросы послѣдуютъ за нами въ другой лодкѣ.
Возвратясь домой, Джени нашла мать въ очень грустномъ настроеніи и старалась развеселить ее разсказомъ о проведенномъ ею пріятномъ днѣ.
— Только, мама, ужь мистеръ Лейтонъ слишкомъ любезенъ, говорила она: — просто противно. Кажется, еслибъ онъ увидалъ булавку на полу, то сказалъ бы съ сладкой улыбкой: „позвольте мнѣ удалить изъ-подъ вашихъ ножекъ эту металлическую преграду“; или, по крайней мѣрѣ, предложилъ бы руку, чтобъ перешагнуть черезъ нее.
— Какъ ты преувеличиваешь, дитя мое! сказала мистрисъ Донкастеръ, съ любовью гладя по головкѣ Джени, усѣвшуюся подлѣ нея на скамейкѣ.
— Вы не можете себѣ представить, мама, какъ это бѣситъ, продолжала молодая дѣвушка: — чувствуешь себя здоровой, сильной, готовой кричать отъ радости, что живешь, а тутъ съ вами обращаются, какъ съ калѣкой, которая не можетъ поднять ни руки, ни ноги.
Мистрисъ Донкастеръ никогда въ жизни не чувствовала желанія „кричать отъ радости, что живетъ“, а, въ послѣднее время, ее очень тревожили постоянно усиливавшіяся изнеможеніе и слабость. Она старалась увѣрить себя, что это было только слѣдствіе нравственнаго безпокойства о будущности дочери, и при ней не выказывала никакихъ симптомовъ болѣзни, но, оставшись наединѣ, предавалась мрачному отчаянію при мысли, что она скоро умретъ, оставивъ Джени безъ куска хлѣба. Въ этотъ самый день, проведенный ею въ совершенномъ одиночествѣ, горячка мрачнаго страха и болѣзненнаго томленія едва не свела ее съума. Все же она не хотѣла сказать ни слова Джени и рѣшилась тайно отъ нея посовѣтоваться съ докторомъ; но теперь, видя дочь, сіяющую здоровьемъ и беззаботной веселостью, она съ горечью сознала, что между ними не было ничего общаго, и хотя не могла ее въ et мъ упрекать, талъ какъ сама не раздѣляла съ нею горя, глаза ея невольно наполнились слезами. Джени, занятая своимъ разсказомъ объ уморительномъ обращеніи мистера Лейтона, не замѣчала ничего и только съ испугомъ подняла голову, когда мистрисъ Донкастеръ вдругъ громко зарыдяля.
— Милая мама! что съ вами? воскликнула она, обвивая ея шею руками: — разгнѣвала я васъ чѣмъ нибудь?
— Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчала мистрисъ Донкастеръ, заливаясь слезами.
Джени уложила ее на диванъ и стала прикладывать холодные компресы къ ея пылающимъ вискамъ. Она очень испугалась этому необыкновенному припадку, такъ какъ ея мать была всегда очень сдержанна и спокойна.
— Мама, что васъ тревожитъ? спросила она тихо, когда мистрисъ Донкастеръ нѣсколько успокоилась.
— Я больна, то есть, мнѣ нездоровится, и я очень безпокоилась о тебѣ.
— Вы больны? воскликнула Джени: — вы безпокоитесь обо мнѣ? Отъ чего же вы никогда мнѣ ничего не сказали?
— Я думала, что ты слишкомъ молода, Джени; но, конечно, я виновата, что не говорила съ тобою чаще объ одномъ, самомъ важномъ предметѣ.
И мистрисъ Донкастеръ начала въ пламенныхъ выраженіяхъ высказывать свое отчаяніе на счетъ недостатка религіи въ дочери. Бѣдная молодая дѣвушка не могла въ этомъ отношеніи утѣшить матери, не лицемѣря самымъ низкимъ образомъ, а потому она бормотала только, что всѣ люди не могутъ думать одинаково и что она будетъ стараться всегда согласовать свои поступки съ строгой нравственностью. Но мистрисъ Донкастеръ этимъ не довольствовалась и заклинала ее не надѣяться на свѣтскіе софизмы и узкую человѣческую нравственность.
— Вы сказали, что имѣли много причинъ безпокойства, мама! воскликнула она наконецъ: — можетъ быть, я могу вамъ помочь въ чемъ нибудь?
Тогда мистрисъ Донкастеръ разсказала Джени о своихъ денежныхъ средствахъ, объ отказѣ отца передать получаемый отъ него пенсіонъ внучкѣ и о страхѣ оставить ее безъ куска хлѣба послѣ своей смерти, которая, она знала, не заставитъ себя долго ждать Джени выслушала ее съ изумленіемъ и, хотя тотчасъ поняла, что ей необходимо приняться немедленно за добываніе средствъ къ жизни, но не сказала ни слова матери, боясь встрѣтить въ ней сопротивленіе и еще болѣе ее встревожить. Что-же касается до ея опасеній о своемъ здоровьѣ, то Джени старалась утѣшить ее увѣреніями, что, вѣроятно, все это происходило отъ безпокойства, нравственныхъ причинъ, которыя теперь отчасти удалены ея чистосердечной исповѣдью. Дѣйствительно, мистрисъ Донкастеръ сама удивлялась, какъ ея горе стало гораздо легче, съ тѣхъ поръ, какъ она подѣлилась имъ съ дочерью, и, черпая въ этомъ утѣшеніи новыя силы, выразила даже надежду, что Джени до ея смерти выйдетъ замужъ.
— Еслибъ ты вышла счастливо замужъ, то я совершенно успокоилась бы, сказала она: — я боюсь не смерти, а оставить тебя одну на свѣтѣ.
— Вы не оставите меня, мама. Я не хочу, чтобы вы имѣли такія мрачныя мысли.
— Нѣтъ, Джени, мнѣ теперь гораздо лучше; но я все же безпокоюсь о тебѣ, и помни, что мое пламеннѣйшее желаніе на землѣ — увидѣть тебя замужемъ.
Джени ничего не отвѣчала. Два мѣсяца тому назадъ, она прямо сказала бы, что ей не за кого было идти замужъ, но теперьея мать могла замѣтить, что, со времени пріѣзда Лейтоновъ, этотъ отвѣтъ становился несправедливымъ; а подобное замѣчаніе ей почему-то никакъ не хотѣлось услышать.
Успокоивъ нѣсколько бѣдную мать, Джени на другое утро сбѣгала за докторомъ Греемъ, чтобъ окончательно уничтожить ея страхъ близкой смерти. Онъ, какъ ожидала Джени, объявилъ, что у мистрисъ Донкастеръ были только разстроены нервы отъ нравственнаго безпокойства и что ей не грозило никакой близкой опасности.
Впродолженіи нѣсколькихъ недѣль, мать и дочь не имѣли никакого основанія сомнѣваться въ справедливости мнѣнія доктора, потому что мистрисъ Донкастеръ стала быстро поправляться, конечно, главнымъ образомъ благодаря тому, что она въ домашней жизни не была по прежнему изолирована, а ея обычная холодность смѣнилась нѣжнымъ довѣріемъ и теплой дружбой къ дочери. Что же касается до Джени, то она никогда не была такъ счастлива; причемъ fie малую роль играли ея отношенія къ обитателямъ сквайрскаго дома.
Лэди Анна предупредила племянника, и его любезное обращеніе съ молодой дѣвушкой потеряло характеръ той неотвязчивости, которая была ей такъ непріятна. Благодаря вліянію тетки, онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что влюбленъ въ Джени, и, несмотря на всю свою застѣнчивость, вѣрилъ лэди Аннѣ, что Джени его также любила. Молодой же дѣвушкѣ онъ нравился теперь гораздо болѣе, чѣмъ сначала; хотя, быть можетъ, тутъ играло большую роль раскаяніе въ несправедливомъ отвращеніи, которое она прежде питала къ нему.
Такимъ образомъ, все шло прекрасно, и лэди Анна уже торжествовала побѣду, какъ вдругъ представилась неожиданная преграда, грозившая разрушить всѣ ея планы. Она всегда замѣчала съ неудовольствіемъ дружескія отношенія между Джени и Форситомъ, но въ послѣднее время ей показалось, что онъ не на шутку влюбился въ молодую дѣвушку, а она не хотѣла, чтобъ у ея племянника былъ соперникъ. Поэтому она рѣшилась отказать ему подъ какимъ бы то ни было предлогомъ; но къ ея величайшему изумленію, онъ самъ ее предупредилъ, объявивъ, что ему предложили университетскую каѳедру и онъ болѣе не можетъ оставаться при Чарли. Выразивъ, конечно, сожалѣніе, что она принуждена съ нимъ разстаться, лэди Анна тотчасъ подумала, не сдѣлалъ ли онъ предложенія Джени и не получилъ ли отказа, вслѣдствіи чего она, въ тотъ же день, отправилась къ молодой дѣвушкѣ и ловко вывѣдала отъ нея, что все обстояло благополучно, что сердце ея было еще свободно. Однако, подозрѣніе лэди Анны относительно Форсита было справедливо и онъ покидалъ Норборо по милости Джени. Собственно говоря, онъ не былъ влюбленъ въ нее, но ни одна еще женщина не привлекала его къ себѣ такъ, какъ эта скромная, провинціальная красавица. Онъ любилъ смотрѣть на ея добрые, выразительные глаза, слушать ея звонкій, мелодичный голосъ и серебристый смѣхъ; почти безсознательно мысль о ней примѣшивалась ко всѣмъ его занятіямъ и удовольствіямъ. Если ему попадалась какая нибудь интересная книжка, то онъ откладывалъ ее для Джени; если онъ замѣчалъ какой нибудь новый эффектъ въ картинахъ Чарли, то немедленно спрашивалъ себя, обратила ли на это вниманіе Джени; если солнце садилось необыкновенно красиво, то онъ надѣялся, что Джени любовалась этимъ зрѣлищемъ; однимъ словомъ, вся его жизнь была полна ею. Онъ увѣрялъ себя, что онъ не влюбленъ еще, но долженъ былъ сознаться, что не далекъ отъ этого. Однажды, придя къ такому убѣжденію, онъ рѣшился бѣжать, такъ; какъ, не имѣя никакихъ средствъ, онъ не могъ и подумать о женитьбѣ. Вслѣдствіе этого, онъ написалъ своимъ пріятелямъ въ Кембриджъ и, получивъ каѳедру, могъ тотчасъ удалиться изъ Норборо, гдѣ его нисколько не задерживали.
Хотя лэди Анна теперь совершенно успокоилась на счетъ Форсита, но, встрѣтивъ преграду, она желала какъ можно скорѣе осуществить свой планъ, изъ боязни, чтобъ не явились новыя затрудненія, а это было тѣмъ вѣроятнѣе, что Джени собиралась въ Лондонъ на свадьбу Маргариты Чесней. Поэтому она стала пламенно уговаривать Чарли не откладывать далѣе объясненія въ любви. Онъ вполнѣ былъ убѣжденъ въ своей привязанности къ Джени, благодаря тому, что тетка твердила ему объ этомъ безъ устали и, въ послѣднее время, каждый день собирался сдѣлать предложеніе, но, какъ только онъ принималъ на себя сантиментальный видъ и заговаривалъ о нѣжныхъ чувствахъ, Джени поднимала его на смѣхъ и онъ не смѣлъ продолжать. Слова лэди Анны о необходимости поспѣшить развязкой до отъѣзда миссъ Донкастеръ въ Лондонъ, повергли его въ большое смущеніе, но, однако, послѣ долгаго колебанія, онъ отправился къ ней съ торжественнымъ визитомъ. Старая служанка объявила ему, что молодая госпожа не можетъ его принять по причинѣ опасной болѣзни матери, съ которой она на слѣдующій день отправлялась въ Лондонъ для совѣщанія съ докторами. Эта неудача болѣе огорчила лэди Анну, чѣмъ самого Чарли, который былъ радъ, что избѣгъ личныхъ объясненій и предложилъ лучше написать письмо. Лэди Анна знала, что гораздо легче отказать предложенію письменному, чѣмъ словесному, но, послѣ продолжительнаго сопротивленія, согласилась, утѣшая себя мыслью, что не было никакой причины молодой дѣвушкѣ отказаться отъ такой блестящей партіи. Такимъ образомъ, съ слѣдующей почтой было отправлено въ Лондонъ на имя миссъ Донкастеръ два письма, отъ Чарли Лейтона и его тетки.
Поѣздка Джени съ матерью въ Лондонъ состоялась гораздо ранѣе, чѣмъ онѣ предполагали. Было рѣшено, что мистрисъ Донкастеръ воспользуется свадьбой миссъ Чесней для совѣщанія съ столичными докторами; но въ ея здоровьѣ произошла снова перемѣна къ худшему и она стала предаваться прежнимъ припадкамъ отчаянія и физическаго изнеможенія, такъ что мистеръ Грей посовѣтовалъ, не теряя ни минуты, обратиться за помощью къ извѣстному лондонскому доктору Берду. Больная не выказала ни малѣйшаго сопротивленія этому измѣненію плана: напротивъ, ей хотѣлось какъ можно скорѣе выйти изъ мучительной неизвѣстности, которая была тягостнѣе даже смертнаго приговора. Путешествіе въ Лондонъ совершилось очень благополучно и мистрисъ Донкастеръ съ дочерью остановились въ меблированныхъ комнатахъ по рекомендаціи миссъ Чесней. На слѣдующее утро, до посѣщенія доктора Берда, Джени съ удивленіемъ получила слѣдующее письмо:
Я не имѣлъ удовольствія видѣть васъ вчера и потому пишу къ вамъ по очень важному предмету, отъ котораго зависитъ все счастье моей жизни. Если я просто скажу, что люблю васъ, то далеко не выражу того чувства, которое ощущаю въ настоящую минуту. Въ послѣдній мѣсяцъ, мысль о васъ меня никогда не покидала. Мои обычныя забавы меня болѣе не тѣшатъ; около двухъ недѣль я не бралъ въ руки ружья, и, если питаю нѣжное чувство къ яхтѣ и картинамъ, то лишь потому, что онѣ мнѣ напоминаютъ васъ. Если вы можете отвѣчать на мою любовь тѣмъ же, то сдѣлаете меня счастливѣйшимъ человѣкомъ. Ради Бога, не говорите — нѣтъ, а то я не буду болѣе въ состояніи глядѣть на Норборо. Если вы согласитесь быть моей женою, то увидите, что моимъ единственнымъ желаніемъ будетъ лежать у вашихъ ногъ и исполнять всѣ ваши желанія. Я буду вѣрнѣе и преданнѣе вамъ всякой собаки. Отвѣтьте мнѣ скорѣе, потому что я не ѣмъ и не сплю отъ волненія. Я остаюсь, милая миссъ Донкастеръ, вѣчно вамъ преданный и любящій.
P. S. Надѣюсь, что никогда болѣе не буду васъ называть иначе, какъ Джени».
Не смотря на безпокойство о матери, Джени не могла не улыбнуться, читая это письмо. Прежнее презрительное отвращеніе къ мистеру Лейтону отчасти снова воскресло. «Я буду лежать у вашихъ ногъ и исполнять всѣ ваши желанія», повторила она: — «неужели онъ доселѣ не догадался, что я готова возненавидѣть его или всякаго другого за подобное поведеніе». Первымъ ея побужденіемъ было отвѣчать: «это совершенно невозможно; не думайте болѣе обо мнѣ»; но ея удержала мысль о пламенномъ желаніи матери видѣть ее замужемъ. «Но не можешь же ты выйти замужъ для удовольствія другихъ?» шептало ей сердце, а разсудокъ громко говорилъ, что, въ виду окружающихъ ее обстоятельствъ, трудно было отказаться отъ подобнаго предложенія. Всякая новая забота или неудовольствіе могли гибельно подѣйствовать на здоровье ея матери, а въ будущемъ ей самой грозили нищета и тягостная зависимость. Молодая, сильная, умная и энергичная женщина, она была такъ воспитана, что не умѣла заработать куска хлѣба. «Я не могу копать землю, а просить милостыню стыжусь», думала она съ горечью и, сунувъ въ карманъ письмо мистера Лейтона, старалась забыть о немъ и утѣшала себя надеждою на успѣшный результатъ совѣщанія съ докторомъ. Если онъ успокоитъ ее насчетъ болѣзни матери, то все будетъ хорошо и легко; даже, если придется поспорить съ нею на счетъ отвѣта мистеру Лейтону, то все же это было бы только непріятностью, а не несчастіемъ. Рѣшившись, такимъ образомъ, скрыть на время отъ матери полученное письмо, Джени отправилась съ нею къ доктору.
Мистрисъ Донкастеръ настояла на томъ, чтобъ наединѣ видѣться съ докторомъ, и, когда онъ вполнѣ ее освидѣтельствовалъ, то попросила сказать ей всю правду.
— Не бойтесь меня испугать, сказала она: — я давно знаю, что мнѣ не выздоровѣть, а для меня очень важно знать навѣрно, въ какомъ я положеніи. Я живу пожизненнымъ доходомъ, и мнѣ надо заранѣе приготовить что нибудь бѣдной дочери.
Она говорила тихо, спокойно, и докторъ Бердъ, бросивъ на нее проницательный взглядъ, убѣдился, что она можетъ выслушать свой приговоръ. Это былъ приговоръ смертный, долженствовавшій исполниться въ самомъ скоромъ времени.
Мрачное горе выразилось на лицѣ мистрисъ Донкастеръ, но она осталась по прежнему спокойна.
— Позовите теперь дочь, сказала она: — но не говорите ей ничего, я сама ей скажу.
Войдя въ комнату, Джени поняла по торжественному лицу доктора Берда, каково было его мнѣніе; онъ обѣщалъ ей написать подробную инструкцію на счетъ леченья матери и прибавилъ шепотомъ, что важнѣе всего предохранять ее отъ всякаго волненія. По дорогѣ домой, мистрисъ Донкастеръ упорно молчала, но блѣдная, дрожащая, крѣпко прижималась къ Джени.
— Что вамъ сказалъ докторъ Бердъ, милая мама? спросила Джени, усадивъ ее на диванъ въ занимаемой ими комнатѣ.
— Онъ сказалъ, что мнѣ остается жить только нѣсколько мѣсяцевъ, отвѣчала она шепотомъ и судорожно зарыдала.
Джени тщетно старалась ее успокоить.
— Я не могу этого перенести! Я не могу оставить тебя одну на свѣтѣ! восклицала она, ломая руки и, вскочивъ, стала ходить по комнатѣ въ страшномъ волненіи.
— Нельзя ли написать дѣдушкѣ, милая мама? Онъ, вѣрно, теперь поможетъ намъ, сказала Джени, боясь за послѣдствія пламенной вспышки матери.
— Нѣтъ, онъ всегда былъ жестокъ ко мнѣ и наотрѣзъ отказалъ что либо сдѣлать для тебя.
— Онъ теперь вѣрно перемѣнитъ свое мнѣніе. Позвольте мнѣ ему написать?
— Нѣтъ, нѣтъ! ты его не знаешь! Боже мой! Боже мой! Я тебя оставлю одну на свѣтѣ.
Судорожныя рыданія заглушали ея голосъ; она едва держалась на ногахъ, но все же не хотѣла лечь и продолжала ходить по комнатѣ, хватаясь за мебель, чтобъ не упасть. Джени съ безпомощнымъ отчаяніемъ смотрѣла на нее. Въ эту минуту, послышался стукъ въ дверь, и служанка подала письмо Джени, которая хотѣла сунуть его въ карманъ, но мистрисъ Донкастеръ увидала на конвертѣ знакомый гербъ.
— Это — отъ лэди Анны Лейтонъ, сказала она: — прочти Джени.
Молодая дѣвушка повиновалась и вотъ что она прочла:
"Я отгадала тайну Чарли, и онъ мнѣ сознался, что просилъ вашей руки. Скажите да, мое дорогое дитя, и вы сдѣлаете меня и его мать счастливѣйшими старухами въ Англіи. Искренно васъ любящая
Джени однимъ взглядомъ прочла это письмо, и вопросъ всей ея жизни былъ разрѣшенъ.
— Милая мама, сказала она, обнимая мистрисъ Донкастеръ: — вы несчастливы только потому, что оставите меня одну, послѣ…
Бѣдная молодая дѣвушка не могла произнести рокового слова.
— Да, да! воскликнула ея мать, стараясь освободиться изъ ея объятій: — я просто схожу съума отъ этой мысли.
— Вамъ нечего мучиться, милая мама. Я останусь не одна. Мистеръ Лейтонъ проситъ моей руки, и я выйду за него замужъ.
— Лэди Анна пишетъ къ тебѣ объ этомъ? Что же, она противится твоему браку?
— Нѣтъ, она проситъ, чтобъ я согласилась, сказала молодая дѣвушка, подавая письмо матери.
— Слава Богу! Слава Богу! произнесла мистрисъ Донкастеръ.
Дикій взглядъ отчаянья мгновенно исчезъ изъ ея глазъ. Она смиренно позволила Джени положить ее на диванъ и тихо, молча, лежала съ улыбкою, гладя волосы своего дорогого дѣтища.
— Какъ милостивъ Господь! произнесла она наконецъ: — а я, грѣшница, начинала роптать. Нѣтъ, Онъ, милосердный Отецъ, никогда не оставляетъ праведныхъ и не допускаетъ сѣмя праведныхъ просить милостыни.
Потомъ, она просила Джени принести ей записную книжку, въ которой она повременамъ заносила тексты св. писанія, и дрожащей рукой написала карандашемъ: «Нынѣ отпущаеши раба твоего съ миромъ».
Черезъ нѣсколько минутъ, она спокойно, сладко заснула, какъ ребёнокъ, а Джени, сидя подлѣ нея, погрузилась въ глубокую думу. Что она сдѣлала? Хорошо ли она поступила? Она повторяла себѣ все, что знала о своемъ будущемъ мужѣ, и должна была сознаться, что ей не было извѣстно ничего дурного о немъ. Конечно, его обращеніе сначала ей не нравилось, но эта неотвязчивость, по всей вѣроятности, происходила отъ добраго сердца. Онъ былъ очень великодушенъ и щедръ; съ какой готовностью онъ оказалъ помощь норборойской воскресной школѣ! Съ какой безграничной преданностью его любили тётка и мать, а подобная любовь, даже между родственниками, не можетъ возникнуть, если съ обѣихъ сторонъ нѣтъ рѣдкихъ, основательныхъ достоинствъ. И такъ, Чарли Лейтонъ долженъ быть хорошимъ человѣкомъ. Въ пользу его говорилъ и выборъ жены; онъ предлагалъ руку и сердце провинціальной молодой дѣвушкѣ, безъ состоянія, рода, красоты, чего обыкновенно ищутъ люди съ его положеніемъ въ свѣтѣ. Какъ добра была и лэди Анна! боясь, что Джени усумнится въ согласіи родственниковъ Лейтона на его бракъ, она написала ей деликатное, любезное письмо. «Какъ добры они всѣ ко мнѣ, думала Джени: — и чѣмъ же я заслужила ихъ доброту?» Потомъ, естественно, она стала размышлять о своихъ чувствахъ къ этому сказочному принцу, удостоившему своей рукой нищую дѣвочку. Конечно, никто и во снѣ не видалъ, чтобъ нищая дѣвочка отказалась отъ такой чести. Согласіе нищей дѣвочки несомнѣнно, непреложно. "А если была когда нибудь на свѣтѣ нищая, такъ это — я, думала Джени: — что я могу дѣлать, чѣмъ заработывать себѣ хлѣбъ? Пойти въ гувернантки? Пустяки! — я ничего не знаю. Въ горничныя? Да кто-жь меня возьметъ? Но развѣ мое нищенское положеніе даетъ мнѣ право выйти за него замужъ безъ любви? Развѣ честно взять его сердце, не отдавъ ему своего? Я его не люблю! по крайней мѣрѣ, я не чувствую къ нему тѣхъ восторговъ, о которыхъ пишутъ въ книгахъ. Впрочемъ, всѣ ли питаютъ эту восторженную любовь? И, во всякомъ случаѣ, она не долго переживаетъ свадьбу. Я, по крайней мѣрѣ, никогда не видала женатыхъ людей, любящихъ другъ друга съ пламеннымъ энтузіазмомъ. А если этотъ энтузіазмъ не можетъ сохраниться, то къ чему же непремѣнно начинать съ него? Конечно, дѣло другое — если питаешь къ кому нибудь подобное чувство. Но я увѣрена, что не люблю никого, и поэтому нѣтъ причины, чтобъ мое расположеніе къ мистеру Лейтону не обратилось впослѣдствіи въ болѣе сильное и глубокое чувство. А бѣдная мать! кажется, еслибъ онъ мнѣ еще менѣе нра*вился, то я вышла бы за него замужъ только ради нея. Извѣстіе о моемъ бракѣ произвело чудо. Она совершенно здорова, а, если ей суждено умереть, то она умретъ спокойная, счастливая. Да, я очень рада, что сказала ей о согласіи сдѣлаться женою Лейтона. Мнѣ слѣдуетъ такъ поступить.
Она встала, взглянула на безмятежно спавшую мать, глубоко вздохнула, какъ бы освободясь отъ тяжелаго бремени, и, промолвивъ въ полголоса: «Да, такъ надо поступить», написала слѣдующій отвѣтъ:
"Я очень благодарна вамъ и лэди Аннѣ за все, что вы мнѣ пишете. Я боюсь, что ничѣмъ не заслужила вашей любви, но постараюсь быть ея достойной. Съ благодарностью ее принимаю и употреблю всѣ усилія, чтобъ сдѣлать васъ счастливымъ. Я не могу писать болѣе; я очень несчастна. Докторъ Бердъ объявилъ, что мамѣ остается недолго жить. Вѣроятно, мы сейчасъ возвратимся въ Норборо, не дожидаясь свадьбы миссъ Чесней.
"Поблагодарите отъ меня лэди Анну.
"Джени Донкастеръ".
Это было странное письмо отъ невѣсты къ жениху, но оно было искренно, и Джени ни разу не остановилась до послѣдней фразы. Если строго придерживаться правды, то ей слѣдовало подписаться обыкновеннымъ образомъ «преданная вамъ», но это было бы слишкомъ сухо, а Джени была слишкомъ честна, чтобъ писать ложныя увѣренія въ любви, а потому она ограничилась неопредѣленнымъ выраженіемъ «всегда ваша».
Поздно вечеромъ, Джени получила письмо отъ доктора Берда, который совѣтовалъ тотчасъ возвратиться больной въ Норборо и, не обѣщая выздоровленія, прямо указывалъ на спокойствіе, нравственное и физическое, какъ единственный способъ продлить ея жизнь. Поэтому Джени устроила ихъ отъѣздъ на слѣдующій день, увѣдомивъ объ этомъ лэди Анну и старую служанку, мистрисъ Баркеръ. Прежде, чѣмъ уѣхать изъ Лондона, она, конечно, повидалась съ миссъ Чесней, которая, узнавъ отъ мистрисъ Донкастеръ о предстоящемъ бракѣ Джени, очень удивилась, что молодая дѣвушка не выказывала обыкновенной радости невѣсты, но приписала это безпокойству о матери. При выходѣ Джени изъ вагона въ Норборо, ее встрѣтилъ ливрейный лакей Лейтоновъ, присланный съ каретой за больной ея матерью, а дома, въ маленькой гостиной, она съ удовольствіемъ увидала изящную группу тропическихъ растеній.
— Посмотрите на эти прелести, миссъ Джени, сказала старая служанка мистрисъ Баркеръ, значительно улыбаясь: — мистеръ Лейтонъ былъ здѣсь утромъ и все самъ устроилъ.
— Какъ онъ добръ! воскликнула Джени и поспѣшила прибавить: — я выхожу за него замужъ, мистрисъ Баркеръ.
— Такъ какъ же ему не быть добрымъ къ вамъ, миссъ! произнесла мистрисъ Баркеръ со слезами счастья на глазахъ: — поздравляю васъ, миссъ, отъ всей души и вашу матушку, и мистера Лейтона.
Быть можетъ, Джени не была бы такого высокаго мнѣнія о любезности ея жениха, еслибъ знала, на сколько въ этомъ участвовала лэди Анна.
Прочитавъ отвѣтъ Джени, лэди Анна пришла въ совершенный восторгъ. Она чувствовала, что теперь все пойдетъ хорошо и ея племянникъ окончательно спасенъ; но нашла необходимымъ поговорить съ нимъ объ этомъ важномъ предметѣ.
— Теперь зависитъ только отъ тебя, Чарли, вести полезную, счастливую жизнь, сказала она: — или причинить всѣмъ намъ горе и позоръ. Ты имѣешь сильнѣйшій въ свѣтѣ поводъ сдѣлаться всѣми уважаемымъ человѣкомъ; ты заслужилъ любовь прелестной молодой дѣвушки, и ея счастье зависитъ отъ тебя.
— Я никогда не причиню ей ни минутнаго горя, сказалъ онъ съ такой энергіей, какой лэди Анна не ожидала отъ него: — я все думаю объ ея письмѣ. Она говоритъ, что благодарна мнѣ и недостойна моей любви. Но, Боже мой, еслибъ она знала всю правду, то, конечно, не стала бы распространяться о благодарности. Я начинаю думать, что подло было съ моей стороны просить ея руки.
— Не предавайся такимъ мрачнымъ мыслямъ, милый Чарли: ея любовь спасетъ тебя отъ самого себя.
— Да, но вы рискуете ея счастьемъ, чтобъ дать мнѣ случай исправиться.
Лэди Анна насупила брови. «Это Форситъ его надоумилъ», блеснуло въ ея головѣ, и, поклявшись жестоко ему отомстить, она громко сказала:
— Отказавшись теперь отъ твоего слова, ты сдѣлаешь ее несчастной на всю жизнь. Лучше и честнѣе всего не дать ей никогда повода сомнѣваться въ твоемъ прошедшемъ, и это легко сдѣлать, если ты достаточно твердъ, чтобъ никогда въ будущемъ не доставить намъ прежнихъ мученій. Конечно, если ты не можешь исправиться, то я должна ей открыть всю правду, и я только согласилась на этотъ бракъ, вполнѣ вѣря, что ты твердо рѣшился покончить съ прошедшимъ.
— Да, я рѣшился, отвѣчалъ онъ: — я твердо рѣшился.
— Такъ твоя жена будетъ счастливѣйшей женщиной, милый Чарли, сказала лэди Анна: — я знаю, что могу на тебя надѣяться. Она никогда не узнаетъ о нашемъ прошломъ несчастьи, а ты сдержешь свое слово. Будущность васъ обоихъ мнѣ представляется въ самомъ радужномъ свѣтѣ.
Несмотря на эти утѣшительныя слова, ее безпокоила мысль, что именно возбудило въ Чарли сомнѣніе на счетъ правильности его поступка.
— Ты говорилъ кому нибудь о своей женитьбѣ? спросила она.
— Никому, кромѣ Форсита.
— И онъ сказалъ, что ты, какъ честный человѣкъ, долженъ отказаться отъ этого брака?
Чарли молча кивнулъ головой.
— По истинѣ, дружескій совѣтъ. Онъ самъ любитъ Джени и отговаривалъ тебя изъ ревности.
— Ахъ! мнѣ это и въ голову не пришло.
— Помилуй, это ясно, какъ день. Пожалуйста, не обращай вниманія на его слова, и, если онъ осмѣлится снова заговорить объ этомъ предметѣ, то скажи прямо, что ты понимаешь его низкую цѣль.
Однако, не довольствуясь обѣщаніемъ Чарли исполнить ея совѣтъ, лэди Анна, пылая негодованіемъ къ Форситу, позвонила человѣка и приказала позвать секретаря. Чарли, чувствуя въ воздухѣ приближеніе грозы, поспѣшно вышелъ изъ комнаты. "Форситъ не заставилъ себя долго ждать; онъ не менѣе ея жаждалъ боя. Извѣстіе о женитьбѣ Чарли взбѣсило его. Болѣе всего онъ сердился на Джени, хотя и былъ увѣренъ, что она не знала о наслѣдственномъ недугѣ Лейтона. Онъ старался увѣрить себя, что не питалъ никакого чувства къ молодой дѣвушкѣ, а его просто сводила съума мысль, что она продавала себя нелюбимому человѣку только потому, что онъ богатъ. Во всякомъ случаѣ, онъ рѣшился, такъ или иначе, открыть глаза Джени, которая, несмотря на свое недостойное поведеніе, не заслуживала быть женою пьяницы. Онъ презиралъ Чарли и былъ убѣжденъ, что его женитьба была дѣломъ лэди Анны, а потому съ радостью поспѣшилъ на ея зовъ, готовясь къ отчаянной борьбѣ.
— Я удивляюсь, мистеръ Форситъ, сказала лэди Анна, самымъ холоднымъ, величественнымъ тономъ, когда онъ вошелъ въ комнату: — какъ вы позволили себѣ вмѣшиваться въ наши семейныя дѣлй, или, лучше сказать, такъ какъ подобное вмѣшательство немыслимо, давать совѣты мистеру Лейтону по лично до него касающемуся дѣлу!
— Я полагаю, что вы, милэди, все же невѣрно выражаетесь, отвѣчалъ Форситъ, тѣмъ же холоднымъ тономъ: — я не вмѣшивался въ дѣло женитьбы мистера Лейтона и не давалъ ему никакого совѣта, а сказалъ только правду, то есть, что, если онъ женится на миссъ Донкастеръ, скрывъ отъ нея, что онъ — пьяница, то, какъ онъ, такъ и всѣ причастныя къ этому дѣлу лица, поступятъ подло.
— Мистеръ Форситъ! воскликнула лэди Анна: — какъ вы смѣете такъ говорить со мною?
— Я говорю некрасиво, но вы поступаете хуже, отвѣчалъ онъ: — я не умѣю деликатно выражаться о подлости.
Борьба приняла совершенно иной характеръ, чѣмъ ожидала лэди Анна. Она не могла унизиться до защиты своихъ поступковъ передъ секретаремъ и потому сама повела атаку.
— Я не буду отвѣчать, сказала она: — на ваши слова, въ которыхъ вы, конечно, раскаятесь, когда придете въ себя. Но подумайте, что вы дѣлаете, и, конечно, согласитесь, что я права, негодуя на васъ. Вы изъ ревности, да, изъ ревности, повторила она, видя, что Форситъ вздрогнулъ: — стараетесь отнять у мистера Лейтона послѣднюю надежду на спасеніе — нѣтъ, не надежду, а вѣрный способъ къ спасенію. Вырвать веревку изъ рукъ утопающаго благороднѣе, чѣмъ-то, что вы дѣлаете теперь.
— Вы заблуждаетесь, говоря о моей ревности, отвѣчалъ онъ: — еслибъ я никогда не видывалъ миссъ Донкастеръ, то все же сказалъ бы, что вы не имѣете права погубить ее, для спасенія вашего племянника.
— Ей не грозитъ никакая опасность, сказала лэди Анна: — напротивъ, весь свѣтъ согласится со мною, что она дѣлаетъ прекрасную партію.
— Боже мой! воскликнулъ онъ: — вы называете это прекрасной партіей! Впрочемъ, намъ нечего толковать съ вами объ этомъ. Мы никогда не сойдемся. Мнѣ остается только прибавить, что я сказалъ Лейтону мое мнѣніе объ его женитьбѣ и надѣюсь, что онъ самъ отъ нея откажется.
— Я его видѣла послѣ вашихъ убѣжденій, и будьте увѣрены, что онъ никогда не сдѣлаетъ подобной глупости.
— Въ такомъ случаѣ, я долженъ вамъ предложить одно изъ двухъ: или вы тотчасъ скажете миссъ Донкастеръ, что Лейтонъ — пьяница и этотъ наслѣдственный недугъ сказывается въ немъ по временамъ съ шестнадцати-лѣтняго возраста…
— Сказывался до прошлаго года, перебила его лэди Анна.
— Вы прибавите, продолжалъ Форситъ: — что, если онъ трезвъ, то лишь благодаря самому зоркому надзору двухъ вѣчно приставленныхъ къ нему сторожей. Вы все это скажете ей, или я скажу.
— Она это знаетъ, отвѣчала лэди Анна, безъ малѣйшаго колебанія: — я ей сказала всю правду, за нѣсколько дней до предложенія Чарли. Намъ нечего васъ бояться, мистеръ Форситъ.
Онъ былъ пораженъ въ самое сердце. Онъ любилъ Джени; теперь только онъ въ этомъ сознался. Онъ считалъ ее чистымъ, благороднымъ созданіемъ, а она была низкая тварь, продающая себя изъ-за денегъ.
— Я не удивляюсь вашей ошибки, продолжала лэди Анна, видя свое торжество: — Чарли не знаетъ, что я разсказала миссъ Донкастеръ о нашемъ прошедшемъ несчастьѣ. Я нарочно это скрыла отъ него.
— Вы сказали ей, повторилъ Форситъ: — вы сказали ей, что вашъ племянникъ — пьяница?
— Да, отвѣчала она, гордо взглянувъ на нею.
— И, послѣ этого, она согласилась выйти за него замужъ?
Лэди Анна, молча, кивнула головой. Форситъ засмѣялся презрительнымъ, непріятнымъ смѣхомъ.
— Теперь я надѣюсь, продолжала лэди Анна: — вы исполните мое желаніе и не станете отговаривать Чарли отъ единственнаго средства къ спасенію. Позвольте мнѣ также надѣяться, что вы впредь не будете такъ рѣзко выражаться и такъ поспѣшно заключать, что всѣ виноваты, кромѣ васъ.
— Вы правы, отвѣчалъ онъ: — я прошу извиненія за все, что сказалъ и думалъ о васъ. Вы можете быть увѣрены, что я ничего не сдѣлаю, чтобъ помѣшать этому браку.
— Очень рада отъ васъ это слышать, сказала милостиво лэди Анна: — вы загладили свою вину, и мы разстанемся не врагами.
Въ знакъ примиренія, она протянула ему руку, и онъ, молча, пожалъ ее. Онъ нимало не подозрѣвалъ ея во лжи и только чувствовалъ, что битва была окончена, что онъ разбитъ на голову и побѣдитель выказываетъ ему великодушіе. Придя къ себѣ въ комнату, онъ не могъ ничѣмъ заняться; его мысли были полны Джени. «Это непостижимо, думалъ онъ: — она казалась такой честной, искренной, простой — и что же? выходитъ замужъ за пьяницу, чтобы быть знатной и богатой. Вѣроятно, ее прельщаютъ титулы, хотя я полагалъ, что ей недоступна такая низкая мелочность. Какъ будутъ блестѣть ея чистые, честные глаза, когда она дастъ слово передъ алтаремъ любить и уважать пьяницу? Это страшно, это невозможно!» И онъ старался изгнать изъ своей памяти низкое, продажное существо, а только думать о ней, какъ она прежде ему представлялась, благородной, мужественной, цѣломудренной дѣвушкой. Онъ рѣшился никогда болѣе съ ней не видаться, а въ глубинѣ своего сердца оплакивать ее, какъ умершаго, дорогого друга.
Лэди Анна была очень рада, что Форситъ до своего отъѣзда изъ Норборо не встрѣчался съ Джени, и только вполнѣ успокоилась, когда онъ уѣхалъ, — Одна лишь его дерзость, думала она: — могла заставить ее покривить душею. Ей было несовсѣмъ пріятно сознаться хотя и мысленно, что она унизилась до лжи, а потому она утѣшала себя мыслью, что это маленькое преувеличеніе было необходимо для спасенія племянника; а то, что ея слова были не ложью, а маленькимъ преувеличеніемъ, она доказывала слѣдующей аргументаціей. Вопервыхъ, по всей вѣроятности, ей когда нибудь придется сказать Джени о наслѣдственномъ недостаткѣ ея мужа, а, слѣдовательно, говоря Форситу объ этомъ, какъ о совершившемся фактѣ, она только грѣшила противъ хронологіи. Вовторыхъ, она полагала, что Джени вышла бы замужъ за Чарли, даже зная всю правду, а потому ея слова и по существу были почти правильны. Въ третьихъ, она надѣялась, что Чарли сдержитъ слово и Джени никогда не узнаетъ роковой тайны, а потому ея политика окажется вѣрной, хотя и требующей нѣкоторой личной отъ нея жертвы. Въ четвертыхъ, она намѣревалась заставить Чарли записать большое состояніе на имя жены, въ случаѣ его смерти; и, наконецъ, въ пятыхъ, она не могла ни въ какомъ случаѣ нарушить своего плана изъ угожденія наемному секретарю.
Такимъ образомъ, совѣсть лэди Анны была спокойна, и она съ легкимъ сердцемъ окружала всевозможными ласками Джени и мистриссъ Донкастеръ. Своимъ знатнымъ родственникамъ она написала, что, хотя бракъ племянника и составлялъ mésalliance, но молодая дѣвушка такъ прелестна и такъ искренно любила Чарли, что она и мистриссъ Лейтонъ были совершенно счастливы. Что же касается до Джени, то всѣ обитатели Норборо единогласно рукоплескали ея выбору, удивляясь, какъ на ея долю выпала такая блестящая партія. Форситъ уѣхалъ, не простившись съ нею, а, кромѣ него, никто не могъ и не хотѣлъ ее спасти. Въ концѣ декабря, мистрисъ Донкастеръ умерла спокойно, мирно, на рукахъ своей дочери; а черезъ шесть недѣль, послѣ ея похоронъ, отпраздновали свадьбу Джени съ Чарли Лейтономъ.
IV.
правитьМедовый мѣсяцъ юной четы очень безпокоилъ лэди Анну. Она увѣряла себя, что непремѣнно открыла бы роковую тайну Джени, еслибъ не болѣзнь и смерть мистрисъ Донкастеръ. Потомъ, когда назначили день свадьбы, уже немыслима была такая откровенность, и лэди Анна рѣшила, что, если будетъ нужно, то, послѣ медоваго мѣсяца, объяснитъ Джени отъ какой страшзой участи она спасла Чарли. Первое время, послѣ свадьбы, яолодые должны были провести въ маленькомъ, сельскомъ домикѣ, въ Сурейскомъ помѣстьѣ лорда Комбербатча. Марстонъ, конечно, сопровождалъ своего господина и лэди Анна просила его быть какъ можно бдительнѣе, не не посмѣла сказать ему, что Джени ничего не знала о страсти Чарли къ крѣпкимъ напиткамъ.
— Мистрисъ Лейтонъ не должна имѣть никакихъ безпокойствъ и заботъ во время ея пребыванія въ Сурреѣ, сказала она Марстону, полагая тѣмъ, что достаточно объяснила ему, въ чемъ дѣло: — будьте осторожны, зорко слѣдите за нимъ, и ничѣмъ не рискуйте.
Впродолженіи первыхъ двухъ недѣль медоваго мѣсяца не произошло ничего замѣчательнаго. Джени восхищалась прекрасной, живописной страной вокругъ коттеджа лорда Комбербатча, и часто предпринимала съ мужемъ длинныя прогулки по горамъ и доламъ. Эти экскурсіи очень утомляли его, но онъ съ внимательной готовностью исполнялъ всѣ ея желанія. Ей казалось, что она теперь понимала его лучше, чѣмъ прежде, и начинала цѣнить какъ слѣдуетъ его добрую, нѣжную, любящую натуру. Но иногда ее пугала чрезмѣрная податливость и дѣтское послушаніе Лейтона.
— Я желала бы, чтобъ онъ хоть когда нибудь поставилъ на своемъ, думала она: — впрочемъ, всѣ мужья, вѣроятно, такъ покорны женамъ въ медовомъ мѣсяцѣ.
Однако, мало-по-малу, она стала замѣчать, что Чарли еще болѣе повиновался Марстону, чѣмъ ей. Онъ всегда отказывался отъ своихъ намѣреній, если Марстонъ представлялъ малѣйшее сопротивленіе. Это открытіе смутило Джени и она не взлюбила Марстона, тѣмъ болѣе, что онъ всегда слѣдовалъ за ними. Отправлялись ли они куда въ экипажѣ, Марстонъ садился на козлы; шли ли они гулять, Марстонъ слѣдовалъ за ними, на почтительномъ разстояніи, съ зонтикомъ въ рукахъ на случай дождя.
— Зачѣмъ ты согласился, Чарли, произносила шопотомъ Джени въ подобныхъ случаяхъ: — намъ его вовсе не нужно; нѣтъ ни малѣйшаго вѣроятія дождя, и ужь если зонтикъ необходимъ, то мы могли бы понести его сами.
Чарли казался столь безпомощнымъ между своими двумя повелителями, что Джени, изъ чувства жалости, не продолжала этихъ разговоровъ. За обѣдомъ всегда прислуживалъ имъ Марстонъ; онъ наливалъ вино и тотчасъ запиралъ бутылки въ буфетъ, ключъ отъ котораго постоянно носилъ въ карманѣ. Сначала это забавляло Джени и она съ веселой улыбкой говорила:
— Вѣроятно, онъ боится оставить намъ ключъ, чтобъ мы не перепились.
Однажды, за обѣдомъ подали пудингъ и Джени захотѣлось полить его горящимъ коньякомъ.
— По мнѣ! воскликнула она, смѣясь: — главное дѣло въ кухнѣ горящій коньякъ, и еслибъ я заказывала обѣдъ, то непремѣнно хоть одно кушанье было бы съ фейерверкомъ. Подайте, пожалуйста, коньяку, прибавила она, обращаясь къ Марстону.
— Извините сударыня, отвѣчалъ онъ: — въ домѣ нѣтъ коньяку.
Но въ его голосѣ было что-то странное, и Джени тотчасъ догадалась, что онъ сказалъ неправду.
— Этотъ человѣкъ держитъ насъ въ ежовыхъ рукавицахъ! воскликнула она, когда Марстонъ вышелъ изъ комнаты: — онъ вѣрно думаетъ, что мы дѣти и, заваривъ адскій соусъ, сожжемъ свои передники.
— Онъ дѣлаетъ все это съ доброй цѣлью, милая Джени, сказалъ Чарли.
— Можетъ быть, но это нелѣпо. Я пари держу на полдюжину перчатокъ, что въ буфетѣ есть коньякъ.
Въ эту минуту въ комнату вошелъ Марстонъ и началъ, по обыкновенію, собирать со стола бутылки.
— Не запирайте буфета, Марстонъ, сказала Джени: — вино можетъ остаться на столѣ, пока мы не встанемъ.
Вѣрный слуга бросилъ на нее умоляющій взглядъ, но Джени, думая, что онъ только изумился ея смѣлости почувствовала, что, если уступитъ теперь, то вѣчно будетъ въ его зависимости. Поэтому она повторила свое приказаніе и онъ съ сердцемъ поставилъ бутылки на столъ, такъ что онѣ зазвенѣли. Джени сочла это за дерзость, но въ сущности оно значило: «ты думаешь, что умнѣе меня и съумѣешь съ нимъ справиться, попробуй; я знаю, чѣмъ это кончится».
— Мы съ Марстономъ будемъ большіе друзья, когда онъ пойметъ, что я не стану ему во всемъ уступать, сказала Джени, по уходѣ стараго слуги: — ну, Чарли, будешь держать парй со мною, что коньякъ въ буфетѣ.
— Пожалуйста, не ходи въ буфетъ, произнесъ несчастный.
— Пустяки! воскликнула Джени со смѣхомъ и, открывъ буфетъ, вынула съ торжествомъ почти полную бутылку коньяку: — что я говорила? Я оставлю ее на столѣ и докажу Марстону, что меня нельзя обмануть.
— Да, это, кажется, коньякъ, произнесъ Чарли, устремивъ глаза на бутылку, какъ бы манившую его къ себѣ.
— Мы сейчасъ попробуемъ, а то было бы слишкомъ грустно, еслибъ въ бутылкѣ оказался хересъ, отвѣчала она, и, наливъ полрюмки коньяку, подала мужу: — ну что?
— Коньякъ, промолвилъ онъ, вскакивая изо стола и подходя къ окну.
Несчастный чувствовалъ, что въ немъ проснулась та роковая страсть, которой онъ доселѣ никогда не могъ противостоять. Все же онъ сдѣлалъ усиліе, чтобъ удалить отъ себя соблазнъ.
— Спрячь бутылку, Джени, произнесъ онъ страннымъ, глухимъ голосомъ.
— Зачѣмъ? спросила Джени, удивленная необычайнымъ тономъ мужа, но, конечно, не отгадывая истины: — что можетъ намъ сдѣлать Марстонъ? Не высѣчетъ же онъ насъ и не запретъ въ темный чуланъ?
Чарли ничего не отвѣчалъ, а Джени черезъ минуту вышла изъ комнаты, говоря, что ей надо написать спѣшное письмо.
Это взяло болѣе времени, чѣмъ она думала и прошло около часа прежде, чѣмъ она, возвратясь въ столовую, позвала мужа. Все тамъ было въ прежнемъ видѣ; свѣчи горѣли на столѣ, но Чарли не было въ комнатѣ. Полагая, что онъ вѣрно ушелъ курить въ кабинетъ, она заглянула туда, но и тамъ его не было. Возвратившись въ гостинную, Джени позвонила и, приказавъ Марстону подать чай, спросила:
— Мистера Лейтона нѣтъ дома?
— Не знаю, сударыня, отвѣчалъ Марстонъ: — я не слыхалъ, чтобъ онъ вышелъ изъ столовой.
Джени снова отправилась въ столовую въ сопровожденіи Марстона, который съ безпокойнымъ любопытствомъ желалъ увидѣть результатъ новой системы «укрощенія» мистера Лейтона.
— Его здѣсь нѣтъ! воскликнула Джени, повертываясь въ дверяхъ, но, замѣтивъ испугъ въ глазахъ Марстона, поспѣшно прибавила: — съ нимъ случилось что нибудь?
— Вотъ что случилось, сударыня, сказалъ лаконически Марстонъ, подходя къ столу и указывая на почти пустую бутылку коньяку.
— Что вы этимъ хотите сказать? промолвила Джени, смутно сознавая, что надъ ея головою разразилась страшная гроза.
— Вотъ онъ, сударыня, произнесъ Марстонъ, поднимая уголъ скатерти съ противоположной стороны стола.
Джени бросилась къ нему: мужъ ея лежалъ на полу безъ чувствъ. Съ крикомъ ужаса, она упала на колѣни и старалась его приподнять.
— Представьте его мнѣ, сказалъ Марстонъ, стараясь ее удержать.
— Что? воскликнула она: — зачѣмъ вы мнѣ это говорите?
Марстонъ теперь понялъ, что она ничего не знала.
— Люди, повѣнчавшіе васъ, поступили дурно, сказалъ онъ: — еслибъ я зналъ, что васъ обманывали, я открылъ бы вамъ всю правду, несмотря на лэди Анну.
Стоя, по прежнему, на колѣняхъ подлѣ мужа, Джени смотрѣла на Марстона съ изумленіемъ и безпомощнымъ страхомъ. Всѣ ея силы вдругъ исчезли и она не могла ни двинуться, ни провить слова.
— Мистеръ Лейтонъ подверженъ этой слабости съ дѣтства, продолжалъ Марстонъ: — и мнѣ говорили, что его отецъ и дѣдъ были пьяницами. Но не безпокойтесь; съ нимъ это случалось не разъ и онъ къ утру совершенно оправится.
— Случалось не разъ, повторила Джени безсознательно.
— Да, сударыня, но признаюсь, я никогда не видалъ, чтобъ онъ вдругъ столько выпилъ; вѣдь бутылка почти пустая.
Джени вздрогнула, словно ее кто нибудь ударилъ, и, выпустивъ руку мужа, припала головою къ столу. Марстонъ сожалѣлъ ее отъ глубины души, но что ему было дѣлать? Онъ думалъ, что лучше всего предоставить ей одной выплакать свое горе и, взявъ на руки Чарли, выпесъ его изъ комнаты.
Черезъ часъ онъ снова заглянулъ въ столовую; Джени все еще стояла на колѣняхъ, припавъ головою къ столу.
— Мистрисъ Лейтонъ, сказалъ онъ: — я сдѣлалъ для него все, что нужно, и завтра онъ будетъ здоровёхонекъ.
Джени подняла голову; ея мрачное, блѣдное лице представляло поразительный контрастъ съ ея прежнимъ веселымъ видомъ, полнымъ надеждъ и жизненныхъ силъ. «Лучше бы онъ умеръ», думала она.
— Извините меня, сударыня, произнесъ снова Марстонъ: — это тяжелый для васъ ударъ, но вы со временемъ привыкнете къ такимъ сценамъ. Зоркимъ присмотромъ можно удержать его отъ соблазна. Во всякомъ случаѣ, лэди Анна дурно поступила въ отношеніи васъ.
— Она все знала! воскликнула Джени, быстро вскакивая.
— Конечно, сударыня. Мы съ Форситомъ только для того и были приставлены къ нему, чтобъ удерживать его отъ пьянства. Я думалъ, что вамъ все извѣстно, и, что вы согласны были ухаживать за нимъ, такъ какъ лэди Анна разсчитывала на ваше искуство въ этомъ отношеніи.
Оставшись снова одна, Джени погрузилась въ мрачную думу. Ея безпомощный страхъ обратился теперь въ пламенную, хотя безсильную злобу. Глаза ея сверкали дикимъ огнемъ и она готова была въ эту минуту убить лэди Анну. Она чувствовала, что попала въ разставленныя ей сѣти, и, что не было никакой возможности ей вырваться на свободу. Она рѣшилась на другой же день стать лицемъ къ лицу съ лэди Анной и прямо спросить, для какой цѣли она погубила всю ея жизнь. Какова бы ни была эта цѣль, Джени должна была сопротивляться ей всѣми силами. «Этого никогда не поправишь, никогда, никогда!» воскликнула она громко. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она горько сознавала свое совершенное одиночество. Ей не къ кому было идти, не у кого просить помощи. Маргарита Вильямсъ только что возвратилась изъ своей свадебной экскурсіи, и Джени не хотѣла нарушить ея счастья своей мрачной исторіей. А что, если слова Марстона были ложь? Если онъ нарочно обманывалъ ее, чтобъ отомстить за ея желаніе освободиться изъ-подъ его власти? Эта мысль внезапно блеснула въ ея головѣ. Конечно, на столѣ была пустая бутылка коньяку, доказывавшая справедливость словъ Марстона. Но, съ ея мужемъ могъ случиться болѣзненный припадокъ, а Марстонъ нарочно вылилъ коньякъ, чтобъ ее испугать. Утѣшая себя этой надеждой, Джени тихонько пошла на верхъ въ спальню. Тамъ никого не было. Она заглянула въ уборную мистера Лейтона, но и она была пуста. Наконецъ, она подошла къ дверямъ комнаты, которая оставалась безъ употребленія. Въ ней слышалось тяжелое дыханіе; дрожа всѣмъ тѣломъ, Джени отворила дверь. Марстонъ спалъ въ покойномъ креслѣ у камина, а подлѣ него на столѣ виднѣлись содовая вода и нѣсколько стклянокъ. Чарли Лейтонъ лежалъ въ постелѣ. Одного взгляда на его красное, распухшее лице было достаточно, чтобъ подтвердить справедливость словъ Марстона. Никогда впослѣдствіи, Джени не забыла того отвращенія и презрѣнія, которыя она почувствовала въ эту минуту къ своему мужу. Она поспѣшно отвернулась и шелестомъ платья разбудила Марстона. Онъ вскочилъ и съ ужасомъ взглянулъ на ея блѣдное, отчаянное лице.
— Бывалъ онъ прежде въ такомъ положеніи?
— Иногда.
Она вздрогнула и тихо прибавила:
— Я уѣзжаю завтра съ первымъ поѣздомъ въ Норборо. Прикажите, чтобъ экипажъ былъ готовъ къ 6-ти часамъ утра. Я сюда болѣе не зайду.
— Извините за смѣлость, сударыня, но вамъ надо бы отдохнуть.
— Благодарствуйте, отвѣчала Джени: — но я не успокоюсь, пока не увижу лэди Анны Лейтонъ. Прощайте, Марстонъ.
Съ этими словами она вышла изъ комнаты, а Марстонъ подумалъ: «лэди Анна хитрая женщина, но какъ-то она вывернется».
Впродолженіи всей ночи, Джени не сомкнула глазъ. Съ нетерпѣніемъ ожидала она отъѣзда, и каждая минута казалась ей цѣлымъ вѣкомъ. Чтобъ убить время она уложила въ одинъ чемоданъ всѣ вещи, принадлежащія ей до свадьбы, а въ другой — всѣ подарки, сдѣланные ей мужемъ и его родственниками, а также платья, которыя она сама себѣ сшила для свадьбы. Она заперла послѣдній чемоданъ и наклеила на него ярлыкъ съ адресомъ лэди Анны Лейтонъ; она не желала оставить при себѣ ничего, могущаго напомнить ей о несчастномъ бракѣ. Покончивъ съ этимъ дѣломъ, она взяла путеводитель по желѣзнымъ дорогамъ и отыскала поѣзды изъ Лондона въ Норборо. Потомъ она снесла въ переднюю свой маленькій сакъ-вояжъ и возвратилась въ спальню, дрожа всѣмъ тѣломъ. Ей пришлось пройти мимо двери столовой и она съ ужасомъ сказала себѣ: «онъ здѣсь лежалъ». За полчаса до отъѣзда на желѣзную дорогу, экономка постучалась къ Джени.
— Мистеръ Марстонъ сказалъ мнѣ, сударыня, что вы уѣзжаете, и я приготовила вамъ завтракъ.
Джени была слишкомъ взволнована, чтобъ ѣсть, но молча послѣдовала за экономкой, которая, узнавъ отъ Марстона о случившемся, считала своимъ долгомъ утѣшить молодую женщину.
— Жизнь наша полна испытаній, сударыня, сказала она: — но мы должны думать о спасеніи своей души, и не роптать на Господа, когда Онъ низпосылаетъ намъ несчастія.
Эти избитыя общія мѣста взорвали Джени и она хотѣла отвѣтить, что Господь былъ ни при чемъ въ грозѣ, разразившейся надъ ея головой, а скорѣе это было дѣломъ чорта; но она удержалась и не промолвила ни слова.
— Въ св. писаніи сказано, продолжала экономка: — «кого Господь любитъ, того и наказуетъ».
— Я не могу этого слышать! воскликнула Джени, вскакивая съ кресла: — вы хотите меня утѣшить, но ваши слова меня только сердятъ.
Черезъ нѣсколько минутъ, она уже ѣхала къ станціи желѣзной дороги. Свѣжій, утренній воздухъ оживилъ ея утомленныя силы и эта небольшая поѣздка послужила лучшимъ приготовленіемъ къ тягостному для нея дню. Она съ удовольствіемъ сознавала, что поразившій ее ударъ не отразился на ея физическомъ состояніи. Свиданіе съ лэди Анной требовало напряженія всѣхъ ея силъ, а потому она даже заставила себя позавтракать въ Лондонѣ, и старалась уснуть по дорогѣ въ Норборо. Это, конечно, ей не удалось, но, по крайней мѣрѣ, она изгнала изъ своей головы всякую мысль о прошедшемъ и только неустанно повторяла въ тактъ движенія поѣзда: «я скоро буду тамъ, я скоро буду тамъ!»
Сторожъ на станціи въ Норборо съ изумленіемъ взглянулъ на Джени и спросилъ, куда отнести ея мѣшокъ.
— Никуда, отвѣчала она: — оставьте его здѣсь, пока я возвращусь.
На лицѣ ея не было той улыбки, которая обыкновенно присуща новобрачнымъ, и сторожъ тотчасъ понялъ, что случилось какое нибудь несчастіе.
Джени поспѣшно направилась черезъ поля къ сквайрскому дому. Сердце ея сильно билось и руки дрожали, но она твердо позвонила и спокойно сказала слугѣ, отворившему дверь:
— Скажите лэди Аннѣ, что я здѣсь и желаю ее видѣть.
Слуга провелъ ее въ библіотеку и ей пришлось ждать не долго. Узнавъ о прибытіи Джени, лэди Анна догадалась, что дѣла пошли плохо, но все же ей и въ голову не входило, что ея планъ совершенно рухнулъ. Она ожидала, что Джени, несмотря на свое благоразуміе и здравый смыслъ, будетъ плакать, быть можетъ, упадетъ въ обморокъ, а потому захватила съ собою флаконъ со спиртомъ, доказывая тѣмъ, что она никогда не теряла головы. Рѣшившись принять бѣдную Джени съ пламенной любовью и нѣжнымъ состраданіемъ, она, войдя въ библіотеку, протянула къ ней руки съ искреннимъ чувствомъ.
— Милое дитя мое, промолвила она грустно: — что съ вами? Зачѣмъ вы здѣсь?
Но Джени отвернулась отъ нея съ такимъ гордымъ достоинствомъ, что лэди Анна съ изумленіемъ взглянула на нее, подумавъ: «Очевидно, спиртъ не понадобится». Но она нисколько не испугалась, и гордый тонъ Джени даже ей понравился.
— Давно ли вашъ племянникъ пьяница и давно ли вамъ это извѣстно?
— Милое дитя мое…
— Отвѣчайте мнѣ, заклинаю васъ честью!
— Конечно, большое несчастіе, что онъ подверженъ, то есть былъ подверженъ подобнымъ припадкамъ, но впродолженіи многихъ мѣсяцевъ, многихъ лѣтъ…
— Вы не отвѣчаете на мой вопросъ, лэди Анна, перебила ее Джени: — или вы боитесь мнѣ отвѣтить?
— Я ничего не боюсь, Джени, отвѣчала лэди Анна, видя, что только смѣлостью, можно снасти дѣло: — бѣдный Чарли подвергся этому несчастью, лѣтъ десять тому назадъ и съ тѣхъ поръ онъ старался всѣми силами преодолѣть страшный недугъ. Въ послѣднее время, онъ съ успѣхомъ удерживался отъ соблазна. Увидавъ васъ, онъ влюбился всею душею, но не смѣлъ вамъ признаться въ любви. Я открыла, наконецъ, его тайну и онъ мнѣ повѣдалъ, что не считалъ себя въ правѣ жениться при своемъ несчастьѣ. Я же, съ своей стороны, ясно видѣла, что женитьба на такой дѣвушкѣ, какъ вы, могла спасти его отъ злаго рока, и высказала ему свою мысль. Онъ вполнѣ согласился съ нею и прямо объявилъ, что только ваша любовь можетъ удержать его отъ окончательнаго паденія. Но онъ желалъ, чтобы вы ничего не знали объ его прошедшемъ. «Не говорите ей ни слова! восклицалъ онъ: — и клянусь, что она никогда ничего не узнаетъ». Остальное вамъ извѣстно. Онъ сдѣлалъ предложеніе, вы согласились, и я была вполнѣ убѣждена, что бѣдный Чарли удержитъ себя отъ соблазна, имѣя сильнѣйшій поводъ къ исправленію въ вашемъ невѣдѣніи его слабости.
Джени выслушала лэди Анну спокойно, внимательно. Она знала достаточно Чарли Лейтона, чтобъ быть вполнѣ увѣренной въ несправедливости разсказа объ его иниціативѣ въ дѣлѣ ихъ свадьбы.
— Марстонъ мнѣ сказалъ, произнесла она: — что онъ и мистеръ Форситъ постоянно наблюдали за нимъ; его рѣшимость исправиться, значитъ, не имѣла никакого значенія.
— Ему не нужно ни Форсита, ни Марстона, теперь, что вы при немъ, сказала лэди Анна, обманутая спокойствіемъ Джени.
Но, она жестоко ошибалась, Джени грубо оттолкнула протянутую къ ней руку и съ сердцемъ воскликнула:
— Клянусь небомъ! они ему нужны. Я не нанималась въ сидѣлки, и онъ никогда болѣе меня не увидитъ.
— Вы съ ума сошли Джени! произнесла лэди Анна: — вы горько пожалѣете, что позволили себѣ такъ говорить со мною.
— Я сожалѣю, что когда нибудь говорила съ вами, что когда нибудь видѣла васъ. Вы погубили меня для того, чтобъ имѣть дешевую сидѣлку для вашего пьянаго…
— Тише, неблагодарная дѣвчонка! воскликнула лэди Анна: — я погубила васъ! Вы, провинціальная, нищая дѣвчонка, вышли замужъ за Лейтона изъ Лейтонъ-Корта, и смѣете говорить, что васъ погубили, только потому, что ваша новая жизнь не вполнѣ соотвѣтствуетъ глупому дѣвичьему идеалу. Хорошо, я принимаю на себя всю отвѣтственность за вашъ бракъ, но прямо объявлю вамъ, что никогда не согласилась бы на него, еслибъ не была убѣждена, что онъ для васъ нечаянное, негаданное счастье. Невѣжественная, безпомощная, нищая дѣвчонка принята съ любовью въ аристократическое семейство, какъ жена старшаго въ родѣ — и она еще говоритъ о своей погибели!
— Вы приняли меня въ свое семейство, не какъ его жену, а какъ сидѣлку! воскликнула Джени: — а я не хочу быть его сидѣлкой. Да, я невѣжественная, нищая дѣвчонка, но не хочу ѣсть его хлѣбъ и жить подъ его кровомъ. Я не хочу исполнять той презрѣнной работы, для которой вы меня купили, и потому освобождаю васъ отъ издержекъ на мое содержаніе, прибавила она съ глухимъ смѣхомъ и направилась къ дверямъ.
Лэди Анна предупредила ее и, загородивъ дорогу, сказала съ. гордымъ достоинствомъ:
— Вы не можете исполнить своей угрозы, Джени. Вы хотите отомстить намъ публичнымъ скандаломъ, но, слава Богу, это не въ вашей власти. Мужъ можетъ заставить васъ жить съ нимъ и онъ не далъ никакого повода къ разводу. Сотни женщинъ несчастнѣе васъ и страдаютъ молча, съ достоинствомъ. Вы не можете исполнить своей угрозы, и я считаю долгомъ васъ объ этомъ предупредить.
— Я теперь уйду отъ сюда и никто не можетъ меня насильно удержать, отвѣчала Джени: — я не знаю законовъ, но думаю, что, если вы затѣете процессъ, то судъ заставитъ меня жить съ мужемъ. Но я не буду жить съ нимъ, пока меня не принудятъ на то судомъ, и тогда я разскажу публично, почему я не хочу съ нимъ жить. Тогда всѣ узнаютъ, что, если я и буду жить съ нимъ, то лишь по той же причинѣ, по которой мышь можетъ жить въ мышеловкѣ.
Слова Джени поколебали хладнокровіе лэди Анны. Лучше было разъѣхаться мужу и женѣ, по несоотвѣтственности характеровъ, чѣмъ жить вмѣстѣ при такихъ условіяхъ! Она видѣла, что рѣшимость Джени была непреклонна. Во всякомъ случаѣ, не лучше ли было отпустить ее на время? Конечно, она вскорѣ образумится и увидитъ, что нельзя презирать именемъ Лейтонъ изъ Лейтона-Корта; а не малое торжество будетъ для лэди Анны, когда это гордое, юное созданіе явится, съ поникшей головой, просить, чтобы ее приняли въ семейство, которымъ она теперь смѣетъ принебрегать. Всѣ эти мысли быстро пробѣжали въ головѣ лэди Анны, и къ тому же, какъ могла она практически удержать въ своемъ домѣ такую энергичную женщину! Поэтому она рѣшилась отпустить ее, но предварительно сдѣлать еще попытку миролюбнаго окончанія дѣла.
— Джени, сказала она нѣжно: — я люблю васъ, какъ дочь; неужели вамъ не жаль насъ и нашихъ страданіи? Еслибъ у васъ былъ сынъ, съ такой болѣзнію, какъ у бѣднаго Чарли, то неужели вы не рѣшились бы на все, для его спасенія? Онъ для меня все равно, что сынъ, а вы будете моей дочерью, если не бросите его.
При этихъ словахъ новая мысль мелькнула въ головѣ Джени и вызвала на ея глазахъ слезы стыда и страха. Лэди Анна подумала, что Джени уступаетъ ея убѣжденіямъ и, положивъ руку на ея плечо, продолжала почти шепотомъ:
— Сколько мы страдали всѣ эти годы, Джени, никто не знаетъ. Съ его отцемъ и дѣдомъ было тоже самое. Дитя мое, если вы останетесь съ нимъ, то мы будемъ обожать васъ, какъ ангела небеснаго.
— Съ его отцемъ и дѣдомъ было тоже самое, повторила безсознательно Джени.
— Да, продолжала лэди Анна, горячо обнимая молодую женщину: — не бросайте его, сокровище мое, скажите, чтобы остаетесь!
— Нѣтъ, нѣтъ! Я не могу, я не смѣю. Это слишкомъ ужасно Вы только что сказали — еслибъ у меня былъ сынъ… Я не хочу имѣть сына, проклятаго съ колыбели!
Лэди Анна молча опустилась въ кресло. Джени поцѣловала ея холодную руку, но она не сдѣлала ни малѣйшаго движенія.
— Ступайте, сказала она, наконецъ, глухимъ голосомъ: — видно мнѣ и его матери суждено однѣмъ нести свое горе. Я сожалѣю, что когда нибудь разсчитывала на вашу помощь.
Джени молча вышла изъ комнаты и поспѣшно направилась черезъ лѣсъ и широкой берегъ къ старому родному домику, съ которымъ разсталась только три недѣли передъ тѣмъ. Тихонько она отворила дверь въ кухню и съ горькими слезами бросилась въ объятія старой служанки.
Большимъ утѣшеніемъ было для Джени разсказать свое несчастіе доброй мистрисъ Баркеръ; но, несмотря на все сочувствіе къ горю ея молодой госпожи, она положительно возстала противъ рѣшимости Джени бросить мужа.
— Вы дали клятву быть его женою и должны жить съ нимъ, каковъ бы онъ ни былъ, и что бы онъ не дѣлалъ, повторяла она торжественно.
Но Джени настаивала на своемъ. Она никогда не чувствовала къ мужу истинной, безпредѣльной любви; она питала къ нему нѣжное сочувствіе, и благодарность за его доброту и привязанность къ ней. Она даже одно время воображала, что любитъ его, но разразившаяся надъ ея головой гроза уничтожила всякой зародышъ чувства къ нему. Онъ теперь представлялся ей не иначе, какъ пьяный, съ краснымъ, опухшимъ лицемъ, и когда мистрисъ Баркеръ приводила ей примѣры женщинъ, которыя шли въ огонь и въ воду за мужей, гораздо хуже Чарли Лейтона, она грустно отвѣчала:
— Я не могу переносить то, что переносили эти бѣдныя женщины. Ихъ поддерживала любовь; а я никогда не любила его, какъ жена должна любить мужа… Я поступила безчестно, выйдя за него замужъ, и теперь за это наказана. Боже мой! какъ я страшно наказана.
И не одна мистрисъ Баркеръ уговаривала Джени возвратиться къ мужу; всѣ ея старые друзья въ Норборо: мистрисъ Грей, мистрисъ Седжелей, капитанъ Макдуфъ, пасторъ и даже лондонскія стряпчій Бродлей повторяли на перерывъ: «не бросайте мужа, каковъ бы онъ ни былъ, какъ бы васъ ни обманули».
— Милая Джени, говорила мистрисъ Грей, съ нѣжнымъ сочувствіемъ: — вы должны послушаться совѣта вашихъ друзей; вы повредите себѣ въ общемъ мнѣніи, оставшись здѣсь. Если же вы вернетесь къ мужу, то всѣ будутъ васъ сожалѣть, а берегитесь, чтобъ отъ васъ не отвернулись при теперешнемъ вашемъ поведеніи.
— Что-жь мнѣ дѣлать, мистрисъ Грей? отвѣчала Джени: — пусть лучше всѣ будутъ противъ меня, чѣмъ самой пойти противъ себя. Не думайте, чтобъ я вполнѣ оправдывала себя; нисколько, я очень виновата. Но, если я возвращусь къ нему, то сознательно продамъ себя — душу и тѣло. Я тогда буду во сто разъ хуже несчастныхъ созданій, торгующихъ собою на улицахъ.
Итакъ Джени была непреклонна, и чѣмъ болѣе ее уговаривали, тѣмъ упорнѣе становилась ея рѣшимость никогда не возвращаться къ мужу. Она дурно поступила, выйдя за него замужъ, но теперь было еще хуже продолжать нечестивое дѣло. Она съ ужасомъ думала о богатствѣ и роскоши, которыя окружали ее, какъ жену мистера Лейтона; еслибъ она теперь снова возвратилась къ этой жизни, то открыто доказала бы всему міру, за какую цѣну себя продала. Нѣтъ, она рѣшилась отказаться отъ всего. Она не хотѣла болѣе быть женою мистера Лейтона, слѣдовательно, не могла и пользоваться правами жены. Она должна была, насколько это зависѣло отъ нея — умыть руки въ позорномъ бракѣ. Она не хотѣла взять отъ Лейтоновъ ни одного пенса и рѣшилась жить своимъ трудомъ.
Жить своимъ трудомъ! Но какимъ? На этотъ вопросъ Джени было трудно отвѣтить. Возьмутъ ли ее въ гувернантки въ частное семейство или въ школу? Это было очень сомнительно. Вопервыхъ, она знала только французскій языкъ, во-вторыхъ, врядъ ли кто охотно взялъ бы для воспитанія дѣтей женщину, живущую врозь съ мужемъ. Ей оставалось пойти въ телеграфистки, въ магазинныя продавщицы и т. д., или научиться убирать дамскіе волоса и поступить въ одну изъ большихъ парикмахерскихъ Лондона, гдѣ допущенъ женскій трудъ. Ее, конечно, не удерживала нелѣпая мысль, что эти занятія не считаются приличными для порядочныхъ женщинъ; но она не знала какъ взяться за дѣло, и потому обратилась за совѣтомъ къ своему сердечному другу, Маргаритѣ, которая вмѣстѣ съ мужемъ немедленно пригласили ее пріѣхать къ нимъ въ Окгурстъ, обѣщая устроить ей жизнь гораздо лучше и выгоднѣе, чѣмъ всѣ ея планы. Джени охотно согласилась на это предложеніе, такъ какъ жизнь въ Норборо становилась для нея невыносимой отъ постоянной необходимости защищать себя отъ упрековъ и нападокъ всѣхъ знакомыхъ. Поэтому она продала старый домъ со всѣмъ, что въ немъ было, и вмѣстѣ съ мистрисъ Баркеръ простилась навсегда съ Норборо. Вырученныхъ денегъ и оставшихся послѣ матери 400 ф. ст. было ей достаточно на первое время, чтобъ прожить независимо въ Окгурстѣ до пріисканія себѣ занятій.
Маргарита и ея мужъ, мистеръ Вильямсъ, бывшій пасторомъ въ Окгурстѣ, приняли Джени чрезвычайно радушно. Особеннымъ утѣшеніемъ для нея было, что Маргарита одна на свѣтѣ признавала ея поведеніе правильнымъ.
— Какъ я рада, говорила она: — что ты понимаешь мое положеніе и согласна со мною, что мнѣ не слѣдуетъ возвратиться къ мужу.
— Конечно, ты не имѣешь никакого законнаго права развестись съ мужемъ, отвѣчала Маргарита: — но твое нравственное право не подлежитъ сомнѣнію. Онъ женился на тебѣ обманомъ; это такъ же дурно, какъ еслибъ онъ скрылъ отъ тебя, что женатъ на другой. Вотъ дѣло иное, еслибъ эта несчастная слабость развилась въ немъ послѣ женитьбы на тебѣ; тогда ты обязана была бы остаться съ нимъ, и дѣлить это непредвидѣнное несчастье; но теперь обстоятельства совершенно иныя; онъ преднамѣренно обманулъ тебя и, еслибъ ты знала правду, то никогда не вышла бы за него замужъ.
Мистеръ Вильямсъ, хотя и не раздѣлялъ мнѣнія своей жены, а считалъ святой обязанностью Джени возвратиться къ мужу, но былъ очень добрый, обязательный человѣкъ и, благодаря его стараніямъ, Джени вскорѣ получила занятіе, какъ нельзя болѣе соотвѣтствовавшее ея желаніямъ. Онъ съ самаго начала настаивалъ на томъ, что слѣдовало примѣнить къ дѣлу ея знаніе французскаго языка и потому отсовѣтовалъ ей поступить въ педагогическую коллегію для подготовленія себя въ учительницы, какъ ей предлагала Маргарита, а уговорилъ знакомыхъ издателей поручить ей переводъ большаго богословскаго сочиненія съ французскаго языка за 150 ф. ст.
— Какъ я рада! воскликнула Джени, получивъ три толстые тома и прижимая ихъ къ сердцу: — я никогда не забуду, что вы для меня сдѣлали, добрый мистеръ Вильямсъ.
— Пустяки, вы мнѣ ничѣмъ не обязаны, отвѣчалъ онъ: — но достать работу мало, надо еще ее сдѣлать, а для этого необходимы справочныя книги. Если вы желаете переѣхать въ Лондонъ для работы, то я вамъ достану билетъ въ британскій музей, а если же вы предпочтете остаться здѣсь, то я вамъ выпишу книги изъ нашей университетской библіотеки.
Джени остановилась на первой комбинаціи, но прежде, чѣмъ поселиться въ Лондонѣ съ мистрисъ Баркеръ, она имѣла столкновеніе съ стряпчимъ лэди Анны. Она получила письмо съ чекомъ на слѣдуемую ей сумму по брачному контракту и съ требованіемъ немедленно возвратиться къ мистеру Лейтонъ въ Лейтонъ-Кортъ. Она отослала чекъ и отвѣчала, что отказывается не только жить съ мистеромъ Лейтономъ, но и получать что-либо отъ него. «Если вздумаютъ силою заставить меня съ нимъ жить», писала она: — «то я обнародую всѣ подробности моей свадьбы, всѣ узнаютъ тогда, что онъ пьяница и женился на мнѣ обманомъ». Въ томъ же духѣ, она написала и самой лэди Аннѣ, прибавивъ, что не желаетъ быть обязанной ничѣмъ семейству мужа, и будетъ сама заработывать себѣ хлѣбъ. Въ отвѣтъ на это, лэди Анна умоляла ее не срамить носимаго ею имени низкимъ трудомъ, и обѣщала не прибѣгать къ силѣ для возвращенія ея къ мужу, хотя надѣялась, что современемъ сама Джени сдѣлаетъ это добровольно. Наконецъ, она просила Джени, какъ личное одолженіе, принять 500 ф. ст, въ годъ для поддержанія себя на той ногѣ, на которую ее поставилъ мистеръ Лейтонъ, женившись на ней. Джени отказалась отъ этого предложенія, какъ отъ всѣхъ предъидущихъ и, наконецъ, ее оставили въ покоѣ начинать новую жизнь въ Лондонѣ.
V.
правитьПрошло четыре года; Джени составила себѣ въ литературномъ мірѣ репутацію хорошей переводчицы съ французскаго языка и, благодаря цвѣтущему здоровью, дозволявшему ей работать много и скоро, она благополучно существовала переводами нетолько богословскихъ, но и военныхъ, научныхъ и беллетристическихъ сочиненій, которые приносили ей до 200 ф. ст. въ годъ. Время, великій исцѣлитель всѣхъ горестей, мало-по-малу возвратило ея сердцу спокойствіе, если не полное счастье. Она все еще не могла вспомнить о своей свадьбѣ безъ грустнаго чувства, но, при мыслѣ о ней, ея руки не дрожали и щеки не покрывались яркимъ румянцемъ, какъ бывало. Злоба противъ людей, такъ низко ее обманувшихъ, стала все болѣе и болѣе стушевываться. Съ самаго начала она не столько сердилась на своего мужа, сколько питала къ нему презрительное отвращеніе, а теперь она прощала даже лэди Аннѣ. Она признавала, что главное всеобъемлющее чувство, побуждавшее лэди Анну, было желаніе спасти племянника отъ его наслѣдственнаго недуга; для этой цѣли она пожертвовала ея жизнью и готова была пожертвовать всѣми. Люди ея класса всегда расположены пользоваться другими въ своихъ интересахъ, не придавая никакого значенія смиреннымъ орудіямъ ихъ воли; лэди Анна нисколько не желала зла Джени, а просто думала, чрезъ ея посредство, принести пользу своему племяннику, и, видя несчастье Джени, сожалѣла о ней, но считала это побочнымъ, неважнымъ обстоятельствомъ. Все это теперь Джени ясно понимала, благодаря отрезвляющему времени, и въ сердцѣ ея не сохранилось ни злобы, ни ненависти къ главному виновнику ея несчастья.
Однако, былъ одинъ человѣкъ, къ которому Джени никакъ не могла относиться хладнокровно. Она знала, что главной обязанностью Форсита, въ качествѣ, будто бы, секретаря Чарли Лейтона, было удерживать молодого человѣка отъ пьянства. Онъ и Джени были большими друзьями въ Норборо, а однако онъ дозволилъ ей выйти замужъ за Лейтона, не предупредивъ о разставленныхъ ей сѣтяхъ. Поведеніе лэди Анны можно было извинить преданной любовью къ племяннику, но для Форсита не было никакого оправданія; даже нельзя было сослаться на желаніе сохранить свое жалованіе, такъ какъ онъ отказался отъ мѣста до свадьбы Джени. «Вѣроятно, онъ полагалъ, что это не его дѣло, думала Джени: — но я желала бы знать, счелъ ли бы онъ своимъ дѣломъ спасти ребенка, играющаго заряженнымъ пистолетомъ! Марстонъ лакей, и тотъ сказалъ, что онъ непремѣнно предупредилъ бы меня, еслибъ подозрѣвалъ, что я ничего не знаю, а мистеру Форситу это было извѣстно. Нѣтъ, онъ поступилъ жестоко, подло».
Естественно, что при такомъ мнѣніи о Форситѣ, Джени была очень рада, что никогда съ нимъ не встрѣчалась и, переѣхавъ на пятомъ году своей независимой, самостоятельной жизни, въ Окгурстъ на осень, чтобъ отдохнуть отъ лондонской трудовой жизни, она была непріятно поражена извѣстіемъ, что ея другъ, Маргарита Вильямсъ съ мужемъ отправлялась заграницу, отдавъ на время пасторскій домъ мистеру Форситу. Съ своей стороны и Форситъ не былъ очень доволенъ, узнавъ о близкомъ сосѣдствѣ мистрисъ Лейтонъ; увлеченный нѣкогда честной, смѣлой, безъискуственной молодой дѣвушкой, онъ, со времени ея замужества, относился къ ней самымъ рѣзкимъ, презрительнымъ образомъ. «Это низкое созданіе, думалъ онъ: — какъ я страшно въ ней ошибался. Она вышла замужъ за Лейтона изъ-за денегъ и, получивъ значительный ежегодный доходъ, вѣроятно, живетъ себѣ припѣваючи, не заботясь о томъ, гдѣ и что дѣлаетъ ея мужъ».
Любя Джени и уважая Форсита, мистрисъ Вильямсъ не хотѣла оставить ихъ врагами въ маленькомъ, уединенномъ Окгурстѣ, гдѣ, кромѣ угольщиковъ, почти никто не жилъ и не было никакого общества, такъ что имъ приходилось бы видѣться волей-неволей. Поэтому, она рѣшилась до своего отъѣзда откровенно переговорить съ Форситомъ и Джени.
— Я увѣрена, что вы дурно думаете о моей пріятельницѣ, сказала она прямо; — въ слѣдствіи ея брака; но вамъ слѣдуетъ знать, что и она дурного мнѣнія о васъ, потому что вы не помѣшали ея браку.
— Какъ я могъ помѣшать! воскликнулъ Форситъ: — я не былъ ея опекуномъ или попечителемъ!
— Развѣ я стражъ брата моего, вы хотите сказать? произнесла мистриссъ Вильямсъ: — да, въ этомъ случаѣ, отвѣчу я. Вы были единственный человѣкъ, знавшій о роковомъ недугѣ мистера Лейтона, и не заинтересованный въ его бракѣ; одного вашего слова было бы достаточно, чтобъ предотвратить свадьбу и всѣ происшедшія отъ нея несчастья.
— Она сама все знала! воскликнулъ Форситъ: — она вышла, за него замужъ съ открытыми глазами.
— Вы ошибаетесь, она ничего не знала.
Форситъ вздрогнулъ и на лицѣ его выразилось болѣзненное чувство.
— Она ничего не знала, продолжала мистриссъ Вильямсъ: — до той минуты, пока не увидала, черезъ двѣ недѣли послѣ свадьбы, мужа, безчувственно пьянымъ на полу. Она подумала, что съ нимъ случился припадокъ, а Марстонъ объяснилъ ей, что мистеръ Лейтонъ подверженъ пьянству съ молодости.
— Неужели это правда! промолвилъ шепотомъ Форситъ, блѣдный, какъ полотно.
— Да, это правда. Вся послѣдующая ея жизнь доказываетъ, что она ничего не знала до свадьбы. Узнавъ роковую тайну, она немедленно покинула мужа и съ тѣхъ поръ живетъ своимъ трудомъ, не принимая ничего отъ Лейтона.
— А я думалъ, произнесъ глухо, отрывочно Форситъ: — что ей сказала обо всемъ лэди Анна. Дуракъ, безумецъ, я долженъ былъ знать, что она чиста, какъ снѣгъ, а лэди Анна лжетъ. Стыдъ, срамъ, что я повѣрилъ такой лжи. Идіотъ поступилъ бы умнѣе меня.
И не столько въ оправданіе себя, какъ для объясненія фактовъ, онъ разсказалъ мистриссъ Вильямсъ о своемъ разговорѣ съ лэди Анной.
— Передайте ей все это, прибавилъ онъ: — и попросите простить меня, если она можетъ; но я себѣ никогда не прощу, что усумнился въ ней.
Однако, несмотря на горькое сознаніе своей виновности и на тысячи упрековъ, которыми Форситъ осыпалъ себя, онъ въ тоже время чувствовалъ невыразимое счастье. Даже мысль о страданіяхъ Джени не могла отуманить его радости. «Лучше, во сто разъ лучше, думалъ онъ: — что я оказался дуракомъ, а не она… Страшно выговорить, чѣмъ я ее считалъ». Потомъ онъ снова упрекалъ себя за то, что она, благодаря ему, несчастна на всю жизнь, и клялся, что онъ будетъ вѣчнымъ ея должникомъ и никогда не сможетъ искупить своей вины. Любовь не входила ему теперь въ голову; его мысли были направлены совершенно въ иную сторону. Одинъ фактъ стушевывалъ всѣ другіе факты; онъ думалъ только объ одномъ, чувствовалъ только одно — она была чиста, какъ ангелъ, тогда какъ онъ считалъ ее низкимъ созданіемъ.
Извѣстіе, что Форситъ не былъ тѣмъ подлымъ, жестокимъ человѣкомъ, какимъ его считала Джени, не причинило ей большой радости. Онъ никогда въ ея глазахъ не былъ ничѣмъ болѣе, какъ пріятнымъ собесѣдникомъ, а потому ей нечего было очень радоваться.
— Конечно, я довольна, отвѣчала она грустно на вопросъ Маргариты: — я теперь буду о немъ лучшаго мнѣнія, но за то буду худшаго мнѣнія о лэди Аннѣ. Одно стоитъ другого.
— Онъ очень встревоженъ и просилъ тебѣ передать, что если даже ты его простишь, то онъ себѣ никогда не проститъ.
— Все это пустяки! воскликнула Джепи съ нетерпѣніемъ: — мнѣ нечего ему прощать, и я надѣюсь, что онъ никогда со мною объ этомъ не заговоритъ. Я очень обязана ему и за то, что онъ счелъ своимъ долгомъ объясниться съ лэди Анной о моей свадьбѣ. Не его вина, что она солгала.
— Во всякомъ случаѣ, вы теперь будете друзьями.
— Конечно, да и глупо быть врагами, когда мы съ нимъ послѣ вашего отъѣзда будемъ составлять все общество Окгурста.
Все же Джени искренно сожалѣла, что присутствіе Форсита въ пасторскомъ домѣ нарушитъ ея уединенную жизнь и утѣшала себя только мыслью, что во всякое время можетъ возвратиться въ Лондонъ, если Форситъ будетъ слишкомъ напоминать ей о грустномъ прошедшемъ, которое она старалась совершенно забыть.
На слѣдующее утро Форситъ явился къ Джени.
— Мистрисъ Вильямсъ сказала мнѣ, началъ онъ: — что я не долженъ просить у васъ прощенья, но вамъ слѣдуетъ же знать, что я себя виню главнымъ образомъ за сомнѣніе въ вашей честности. Зная васъ, я долженъ былъ не повѣрить даже ангелу, ниспосланному съ неба, еслибъ онъ сталъ увѣрять меня, что вы въ состояніи выйти замужъ за пьяницу изъ-за денегъ. Меня всего болѣе сердитъ та легкость, съ которой я повѣрилъ злобному вымыслу лэди Анны. Мнѣ слѣдовало быть лучшаго о васъ мнѣнія.
— Не упрекайте себя понапрасну; вы имѣли полное основаніе ей повѣрить.
— Нѣтъ, я съ вами не согласенъ. Но я не могу скрыть отъ васъ, хотя и рискую заслужить упрека въ эгоизмѣ, что я очень счастливъ, что вы чистая, благородная, незапятнанная душа, какой всегда долженъ былъ бы васъ считать.
— Вы честный человѣкъ, сказала Джени, глубоко тронутая его словами: — я также обвиняла васъ безъ всякаго основанія; значитъ, мы оба ошибались.
— Но моя ошибка непростительна.
— И моя также; но не будемъ болѣе объ этомъ говорить.
— Во всякомъ случаѣ, я постараюсь заставить васъ забыть о моей винѣ.
— Благодарю васъ.
Въ этотъ день Джени обѣдала вмѣстѣ съ Форситомъ въ пасторскомъ домѣ и все ея недоброжелательство къ нему исчезло, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла. Онъ былъ такимъ же пріятнымъ собесѣдникомъ, какъ прежде, а, быть можетъ, еще и болѣе пріятнымъ для Джени, такъ какъ она теперь была гораздо болѣе развита, благодаря ея успѣшнымъ усиліямъ вести самостоятельную жизнь. Умственный трудъ принесъ ей болѣе пользы, чѣмъ одни фунты, шиллинги и пенсы.
Мистриссъ Вильямсъ и ея мужъ были чрезвычайно довольны, что Джени и Форситъ помирились и, уѣзжая на другой день изъ Окгурста, пасторъ сказалъ шутя женѣ:
— Чтобъ они только не влюбились другъ въ друга.
— Полно, Робертъ, это невозможно, отвѣчала мистриссъ Вильямсъ съ жаромъ.
Читатели, конечно, догадываются, что оказался правымъ мистеръ Вильямсъ, а не жена его.
Джени и Форситъ видѣлись каждый день. По утрамъ они оба занимались: Джени переводами, а Форситъ — математикой, его любимой, спеціальной наукой. Около двухъ часовъ Форситъ заносилъ къ Джени «Times» и спрашивалъ, пойдетъ ли она гулять съ нимъ въ этотъ день. Эти прогулки ихъ сближали. Густой прекрасный лѣсъ, окружавшій Окгурстъ, имѣлъ для нихъ непреодолимую прелесть, отвѣчая всѣмъ настроеніямъ ума и сердца. Индивидуально каждый вѣковой дубъ и величественный букъ отличался своеобразнымъ характеромъ. Они были вѣрными, любимыми друзьями Джени; она чувствовала къ нимъ ту нѣжную любовь, которую нѣкогда въ Норборо питала къ морю. Но не въ индивидуальномъ характерѣ заключалась ихъ главная чарующая сила. Не вдалекѣ отъ дома Джени возвышался значительный холмъ, съ котораго можно было однимъ взглядомъ обнять волнистое, зеленое море безконечныхъ деревьевъ, сливавшееся съ горизонтомъ по всѣмъ направленіямъ. А съ двухъ сторонъ, съ востока и юга, виднѣлось настоящее голубое море, золотисто искрившееся при яркихъ лучахъ солнца. Любуясь этимъ живописнымъ, почти безпредѣльнымъ видомъ, такъ какъ въ ясный день замѣтны были на горизонтѣ даже отдаленныя скалы острова Вайта, Джени часто восклицала!
— Какъ хорошо жить на свѣтѣ!
Отлично зная окрестности Окгурста, она служила путеводительницей Форситу въ лѣсномъ лабиринтѣ. Самымъ любимымъ ихъ препровожденіемъ времени было назначить себѣ какую нибудь отдаленную цѣль въ пейзажѣ и направляться къ нему, какъ птицы летаютъ, помимо дорогъ и тропинокъ, часто конечно попадая въ болото или въ непроходимую чащу. Въ этихъ-то долгихъ осеннихъ прогулкахъ, дружба молодыхъ людей, мало по малу и совершенно безсознательно для Джени перешла въ любовь.
Форситъ питалъ горячую любовь къ идеальной Джени съ той самой минуты, какъ узналъ всю правду объ ея свадьбѣ; теперь же, онъ любилъ настоящую Джени вполнѣ сознательно и такъ глубоко, что весь міръ казался ему новымъ, лучшимъ. Онъ не воображалъ, не смѣлъ даже надѣяться, что Джени отвѣчала на его любовь. Онъ понималъ, что они были разлучены судьбою, и, что для него была невозможна всякая надежда. Онъ сознавалъ это такъ ясно, что твердо рѣшился никогда даже не намекнуть ей о своей любви. Онъ не хотѣлъ увеличивать ея страданій и непріятностей въ жизни, а напротивъ пламенно жаждалъ быть ей полезнымъ своей преданностью, временемъ, деньгами. Онъ часто обдумывалъ, какъ бы дать ей почувствовать, не говоря прямо о любви, что онъ былъ бы счастливѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ, еслибъ она, въ минуту несчастья или нужды, обратилась за помощью къ нему, какъ къ вѣрному другу. По временамъ онъ спрашивалъ себя, поступалъ ли онъ дѣйствительно по дружески, поддерживая постоянныя, ежедневныя отношенія съ молодой женщиной. Однажды, онъ даже съ геройскимъ мужествомъ отказался отъ прогулки, подъ предлогомъ спѣшныхъ занятій. Но легко себѣ представить, что онъ болѣе не прибѣгалъ къ такимъ крайнимъ средствамъ. Онъ увѣрялъ себя, что не хорошо было дозволять Джени гулять одной, такъ какъ съ ней могло случиться какое нибудь несчастье, а никто не могъ сопровождать ее въ прогулкахъ, кромѣ него, а потому онъ не имѣлъ права отказываться отъ этой обязанности. Къ тому же не говорила ли Джени съ ангельской откровенностью, что она гораздо болѣе любила гулять съ нимъ, чѣмъ одна! И не обязывала ли его чувство дружбы доставлять ей это невинное удовольствіе? Наконецъ, отстраняя всѣ пустые предлоги, онъ прямо говорилъ себѣ, что, по всей вѣроятности, только теперь онъ въ состояніи пользоваться великимъ счастьемъ видѣть и слышать Джени. Воспоминаніе объ этихъ прогулкахъ въ Окгурстскомъ лѣсу останется на вѣки лучшимъ и счастливѣйшимъ въ его жизни. Онъ любилъ Джени, онъ сознавалъ эту любовь и не боялся ея. Онъ не сожалѣлъ, что любитъ и не боролся противъ любви; но твердо держался своей рѣшимости не высказывать все Джени, и пользоваться на сколько было возможно ея драгоцѣннымъ обществомъ. Хотя обѣ части этой рѣшимости явно противорѣчили другъ другу, но у него достаточно было силы воли, чтобъ сдержать данную въ глубинѣ сердца клятву; и конечно онъ сдержалъ бы ее, еслибъ Джени имѣла болѣе ясное сознаніе о томъ, что такое любовь. Но она также мало понимала свою способность любить, какъ и возможность возбудить любовь въ другомъ; въ этомъ отношеніи она была невинна, какъ ребенокъ. Она любила Форсита, но не сознавала этого. Она только чувствовала, что счастлива, что счастливѣе, чѣмъ когда либо въ жизни. Она не задавала себѣ никакихъ вопросовъ, ничего отъ себя не скрывала, а просто наслаждалась своей безсознательной любовью, какъ сіяніемъ солнца или благоуханіемъ цвѣтовъ, не размышляя, не анализируя. «Лѣсъ особенно великолѣпенъ въ нынѣшнемъ году, писала она Маргаритѣ: — я не помню, чтобъ онъ когда нибудь былъ такъ хорошъ и чтобъ цвѣты были столь прелестны, какъ нынче. Я часто удивляюсь, что Окгурстъ можетъ мнѣ нравиться безъ васъ, но мистеръ Форситъ очень добръ и гуляетъ со мною каждый день, такъ что я нисколько не скучаю».
Міръ прекрасенъ и я счастлива — вотъ единственное чувство, которое опредѣленно сознавала Джени. Еслибъ она подозрѣвала, что любитъ Форсита, то доказала бы свое мужество бѣгствомъ; но она ничего подобнаго не воображала, и когда неожиданное обстоятельство открыло ей эту любовь, то все ея сущеетво было глубоко потрясено.
На отдаленной оконечности высокаго холма, съ котораго открывался величественный видъ на весь окгурстскій лѣсъ, возвышалась старинная, каменная башня. Разсказывали, что она была построена, какъ убѣжище отъ грозы для путешественниковъ, ѣдущихъ верхомъ изъ Соутгамптона въ Салисбюри; но въ такомъ случаѣ ея форма была очень странная, и по своей вышинѣ она скорѣе соотвѣтствовала маяку, чѣмъ пріюту отъ непогоды. Мистеръ и мистрисъ Вильямсъ назвали ее башней Джени, потому что она очень любила взбираться на нее по старинной полуобвалившейся лѣстницѣ и любоваться живописнымъ видомъ на всѣ окрестности. Форситъ часто замѣчалъ со смѣхомъ, что она никогда не проходила мимо, чтобъ не взлѣсть на башню, хотя съ низу видъ былъ также хорошъ; но Джени отвѣчала, что во всякомъ случаѣ съ верху было лучше смотрѣть, такъ какъ въ глазахъ не торчала уродливая, старая башня.
Однажды вечеромъ, въ концѣ августа, Джени и Форситъ стояли на верху башни, любуясь мирной красотой заходящаго солнца. Облокотясь на зубцы башни, Джени лѣниво играла старымъ индѣйскимъ вѣеромъ, принадлежавшимъ нѣкогда ея матери. Вдругъ вѣеръ выскользнулъ изъ ея рукъ и упалъ, не на землю, а на плоскую верхушку контрафорса съ западной стороны башни.
— Какъ досадно! воскликнула Джени, высунувшись въ амбразуру и смотря на вѣеръ, преспокойно лежавшій почти на одинаковомъ разстояніи двадцати пяти футовъ отъ нея и земли: — эта вещь принадлежала мамѣ, а быть можетъ и бабушкѣ; мнѣ жаль будетъ съ ней разстаться.
— Я его достану, сказалъ какъ бы про себя Форситъ, нагибаясь надъ бездной, зіявшей у его ногъ.
— Нѣтъ, это невозможно.
— Вы увидите, что достану. Въ стѣнѣ кирпичи растрескались, и составляютъ естественную лѣстницу. Я прежде всего повисну на зубцахъ, а потомъ по кирпичамъ спущусь на контрафорсъ, ужъ оттуда не трудно будетъ добраться до земли.
— Вотъ дикая мысль! воскликнула Джени, не вѣря, чтобъ Форситъ говорилъ серьёзно.
— Нисколько, отвѣчалъ онъ и, снявъ сюртукъ, хотѣлъ приступить къ исполненію своего плана.
Въ эту минуту Джени, какъ бы прозрѣла, сердце ея судорожно сжалось, и она поняла, что любила Форсита, что онъ для нея былъ дороже всего на свѣтѣ. Она бросилась къ нему съ сверкающими глазами.
— Вы этого не сдѣлаете, промолвила она задыхаясь: — я скорѣе умру, чѣмъ дозволю вамъ рисковать жизнью. Вѣеръ мнѣ не дорогъ! Вы мнѣ дороги!
Ихъ глаза встрѣтились. Нѣсколько секундъ они молча смотрѣли другъ на друга, ясно сознавая, что между ними произошло что-то новое, что-то невѣдомое, но радостное, счастливое.
— Пойдемте домой, я исполню ваше желаніе, сказалъ наконецъ Форситъ почти шепотомъ.
Джени не могла отвѣчать; она послѣдовала за Форситомъ по старой лѣстницѣ безсознательно, какъ бы во снѣ. Но физическое движеніе вскорѣ заставило ее очнуться отъ этого нравственнаго забытья. Что она сказала, что она сдѣлала? Она, замужняя женщина, почти призналась въ своей любви къ чужому человѣку. Въ минуту дикаго безумія, она опозорила себя, и для какой цѣли? Она теперь нисколько не скрывала отъ себя, что во всякомъ случаѣ предпочла бы сдѣлать непрошенное признаніе въ любви, чѣмъ дозволить Форситу рисковать жизнью. Но къ чему было это признаніе; вѣдь она могла уговорить его другими доводами не подвергаться опасности изъ за пустяка. Она достигла своей цѣли, но дорогой цѣной, тогда какъ въ этомъ вовсе не было необходимости. Что думалъ онъ о ней? Эти мысли терзали ея сердце и слезы выступили на глазахъ.
Безмолвно возвращаясь въ Окгурстъ, Джени и Форситъ представляли странный контрастъ. Ея неожиданныя слова привели его въ восторгъ. Онъ шелъ весело, закинувъ гордо голову; глаза его сіяли счастьемъ, на устахъ почти виднѣлась улыбка торжества. Она шла съ поникшей головой и вся ея фигура ясно выражала, что ей было стыдно, горько. Къ счастью Форсита примѣшивалось и нѣкоторое самодовольство. Онъ видѣлъ, что признаніе въ любви вырвалось изъ устъ Джени въ минуту безсознательнаго волненія, и онъ былъ очень радъ, что въ первую минуту радости не отвѣчалъ ей тѣмъ же. Было бы совершенно не великодушно воспользоваться ея невольнымъ восклицаніемъ, а потому онъ надѣялся, что она, конечно зная его любовь, оцѣнитъ его поступокъ. Дойдя до калитки пасторскаго дома, Джени остановилась, чувствуя, что она должна прервать молчаніе, кихъ бы усилій это ей ни стоило.
— Я очень сожалѣю, начала она, но не могла продолжать.
Она теперь впервые взглянула на него и въ счастливомъ блескѣ его глазъ, въ радостной его улыбкѣ прочла всю правду. Онъ любилъ ее и уже давно. Придя неожиданно къ этому сознанію, она вдругъ почувствовала, что съ ея сердца свалилось тяжелое бремя. Страхъ, стыдъ, горе, все исчезло. Она только что сказала, «я очень сожалѣю», а теперь эти слова казались ей безсмысленными, неестественными; ихъ стушевывало новое всеобъемлящее чувство счастья, овладѣвшее ея сердцемъ.
— Если вы сожалѣете о чемъ-то, сказалъ нѣжно Форситъ, взявъ ея руку: — то вѣроятно и я долженъ сожалѣть. Но право не могу; я такъ счастливъ, что никогда не вооброжалъ возможнымъ подобное счастье.
Нѣсколько минутъ они стояли рука въ руку, какъ дѣти, а потомъ молча разстались.
Весь міръ казался Джени какимъ-то новымъ; неожиданный потокъ счастья измѣнилъ всю ея жизнь. Возвратясь домой, она съ удивленіемъ замѣчала, что всѣ предметы были такими же, какими она ихъ оставила. Старый диванъ, крашенныя вазы на каминѣ, полуизорванныя ноты находились на своихъ мѣстахъ въ прежнемъ видѣ, а Джени показалось бы болѣе естественнымъ, еслибъ всѣ условія ея обыденной жизни вдругъ преобразились соотвѣтственно счастью, наполнявшему ея сердце. Поужинавъ почти безсознательно, она сѣла къ окну, откуда открывался видъ на безконечную лѣсную чащу, залитую серебристымъ свѣтомъ луны. Въ первые часы своего счастья, она хотѣла видѣть передъ собою только мирную, прекрасную природу. Ея счастье не было отуманено ни упреками, ни сожалѣніемъ объ его неполнотѣ, ни заботами о прошедшемъ или будущемъ; она не смотрѣла ни впередъ, ни назадъ, а была довольна настоящимъ блаженствомъ: она любила и была любима. Какъ долго она сидѣла на скамейкѣ у окна, она сама не знала. Она была слишкомъ счастлива и весь окружающій міръ былъ слишкомъ прекрасенъ (лѣсъ, освѣщенный луною, былъ для нея теперь, всѣмъ міромъ), чтобъ думать о снѣ.
Въ то время, какъ Джени предавалась этому восторженному забытью, мистрисъ Баркеръ, не покидавшая ее со времени ихъ отъѣзда изъ Норборо, съ безпокойствомъ думала о ней. Постоянныя прогулки и бесѣды ея госпожи съ Форситомъ сильно ее тревожили и она была убѣждена, что изъ этого не можетъ выйти ничего добраго. Въ описываемый вечеръ она съ особеннымъ безпокойствомъ замѣчала, что Джени вернулась съ прогулки позже обыкновеннаго, что она не потребовала, какъ всегда, свѣчей послѣ ужина, а все молча смотрѣла на луну. Счастливое, взволнованное выраженіе ея лица еще болѣе пугало преданную служанку. Отчего ея милая Джени была такая странная? Отчего ея глаза такъ радостно сіяли? Естественный отвѣтъ на эти вопросы приводилъ въ ужасъ мистрисъ Баркеръ, и она горько упрекала себя за такія несправедливыя, оскорбительныя мысли о дорогомъ существѣ. Наконецъ, часа два позже обыкновеннаго, она легла спать, но послѣ непродолжительнаго тревожнаго сна, вскочила въ испугѣ. Все въ домѣ было тихо; луна также ярко свѣтила, но небо было темно-синее, какъ всегда передъ самымъ разсвѣтомъ. Мистрисъ Баркеръ накинула на себя шаль и тихонько пошла къ спальнѣ Джени. У двери она остановилась и стала прислушиваться. Внутри все было тихо. Она едва слышно повернула ручку, чтобъ не разбудить своего сокровища Джени. Въ комнатѣ никого нѣтъ; постель была не измята. Сердце дрогнуло у доброй старухи и она не смѣла отдать себѣ отчета въ овладѣвшемъ ею страхѣ. Она поспѣшно бросилась въ гостинную и нельзя описать ея восторга, когда она увидала Джени у окна въ той же позѣ, въ какой она ее оставила за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ. Но въ ту же минуту прежнія опасенія возродились съ новой силой.
— Мистрисъ Баркеръ, промолвила Джени съ изумленіемъ.
— Зачѣмъ вы здѣсь, дитя мое? произнесла старуха со слезами: — вамъ не слѣдуетъ здѣсь оставаться. Еслибъ ваша ма…
— Я такъ счастлива!
— Миссъ Джени, вамъ не отъ чего быть счастливой, вы не должны быть счастливы, какъ достойная дочь вашей матери.
— Я ничего не сдѣлала, чтобъ быть несчастливой или оскорбить память матери, сказала Джени въ полголоса.
— Слава Богу, но конечно это не по его милости, сказала мистрисъ Баркеръ, презрительно указывая на пасторскій домъ.
— Какъ вы смѣете такъ говорить со мною! воскликнула Джени съ сердцемъ.
— Еслибъ ваша матушка была въ живыхъ, то я не произнесла бы ни слова, но теперь, случись съ вами…
И мистрисъ Баркеръ залилась слезами.
— Не бойтесь, ничего не случится!
Не переставая плакать, мистрисъ Баркеръ схватила руку Джени и поцѣловала ее. Наступило молчаніе. "Нечего бояться, думала Джени: — въ томъ смыслѣ, въ которомъ она говоритъ; но есть опасность. Я не смѣю оставаться здѣсь и видѣть его каждый день; любить его и быть любимой. Еслибъ я такъ поступала, то, по моей милости, люди возъимѣли бы дурное мнѣніе о всѣхъ женщинахъ: хорошія женщины отзывались бы обо мнѣ со стыдомъ и горемъ; подобныя мнѣ существа затрудняютъ жизнь всѣхъ женщинъ вообще и колеблятъ вѣру въ нихъ. Нѣтъ, я не такое существо; я не поддамся соблазну. Я уѣду отсюда и никогда его болѣе не увижу.
— Не бойтесь, повторила она громко: — пора ѣхать въ Лондонъ; мы уже слишкомъ долго здѣсь живемъ.
— Не отправится ли намъ завтра?
— Нѣтъ, не завтра, произнесла Джени съ испугомъ: — мнѣ надо время, чтобъ собраться, а мы уѣдемъ черезъ два дня.
Но грустное сознаніе, что ей необходимо отказаться отъ только-что улыбнувшагося ей счастья, пересилило ея спокойную рѣшимость удалиться отъ соблазна и, упавъ на шею своего стараго друга, она горько зарыдала. Мистрисъ Баркеръ старалась ее утѣшить и, нѣжно обвивъ ее руками, повела въ спальню, гдѣ уложила, какъ ребенка, въ постель.
На слѣдующее утро Джени встала спокойная, почти счастливая. Хотя она должна была разстаться съ Форситомъ, но для нея было несказаннымъ утѣшеніемъ воспоминаніе о двухъ мѣсяцахъ, проведенныхъ съ нимъ, и сознаніе, что они любили другъ друга, что ихъ разлучили только непреодолимыя обстоятельетва. Ея жизнь доселѣ была такъ мрачна, что она съ радостью привѣтствовала лучъ солнца и не жаловалась на заволакивавшія его тучи. Ее мучилъ одинъ вопросъ: проститься ли съ Форситомъ, или уѣхать тайкомъ? Трудно было не сказать чего-нибудь лишняго на прощаньи, а бѣгство представлялось неестественнымъ и нелѣпымъ. Изъ этой нерѣшительности ее, однако, вывелъ самъ Форситъ.
Происшествіе въ башнѣ также глубоко подѣйствовало на него, какъ на Джени. Онъ былъ счастливъ, но чувствовалъ, что необходимо было собраться съ мыслями и обсудить серьёзно ихъ новое, взаимное положеніе. При этомъ онъ вспомнилъ, что на другой день его сестры пріѣзжали въ Саутгамптонъ изъ Гавра "и отправился къ нимъ на встрѣчу рано утромъ, написавъ Джени, что онъ не вернется въ Окгурстъ ранѣе двухъ или трехъ дней. Но онъ опоздалъ къ прибытію парохода и сестры уѣхали безъ него въ Лондонъ, такъ что, проведя цѣлый день въ путешествіи, онъ съ радостью пустился обратно въ Окгурстъ. Главной причиной, побудившей его измѣнить свою рѣшимость, было то, что послѣ долгихъ размышленій, онъ убѣдилъ себя въ нелѣпости придавать значеніе исторіи съ вѣеромъ. Дѣйствительно, что случилось? Не естественно ли, что Джени не желала подвергать его жизни опасности изъ-за пустяковъ? Глупо было изъ-за двухъ, трехъ словъ, сказанныхъ въ испугѣ, отказаться отъ дружбы, которая приносила въ настоящемъ только удовольствіе, а въ будущемъ не грозило никакой существенной опасностью. Однако, несмотря на всѣ эти аргументы, онъ, отъ времени до времени, съ пламенной нѣжностью, ощупывалъ въ карманѣ драгоцѣнный вѣеръ, который онъ, наканунѣ ночью, преблагополучно досталъ съ контрафорса башни, при помощи веревочной лѣстницы. Онъ съ радостью осыпалъ бы поцѣлуями эту святыню, но ему мѣшала толпа, среди которой онъ провелъ весь этотъ день; а возвращаясь въ Окгурстъ, онъ былъ на седьмомъ небѣ и повторялъ только: она любитъ меня, я люблю ее.
Между тѣмъ Джени уложила всѣ свои вещи, кромѣ одной книги; это было старинное изданіе Фруасара, которое одолжилъ ей Форситъ. Грустно было смотрѣть на ея обнаженную комнату, и Джени со вздохомъ произнесла въ полголоса:
— Поскорѣе бы все это кончилось, поскорѣе бы уѣхать отсюда.
Въ эту минуту по какому-то неожиданному влеченію, она подошла къ столу и поцѣловала старика Фруасара. Черезъ секунду она отскочила въ изумленіи; она словно преобразилась въ новое существо; старая Джени исчезла и ея замѣнила новая Джени. Какъ поступитъ эта новая Джени при настоящихъ трудныхъ обстоятельствахъ и какъ будетъ бороться съ могучими соблазнами — она не знала и не могла сказать. Она не могла поручиться за себя, какъ въ старину, и ясно сознавала, что лучшимъ выходомъ — бѣгство. «Я не хочу болѣе вступать въ бой, сказала она себѣ: — одного дня борьбы для меня довольно». Конечно, ей надо было возвратить Форситу Фруасара и просто изъ приличія написать ему два слова. На эту записку потребовалось, однако, много времени; надо было сказать не слишкомъ много и не слишкомъ мало. Наконецъ, вотъ что она написала:
Я пишу къ вамъ, чтобъ проститься. Я уѣзжаю завтра въ Лондонъ и не возвращусь въ Окгурстъ осенью. Очень сожалѣю, что не увижу васъ болѣе. Ваше общество и близкое знакомство съ вами доставило мнѣ большое удовольствіе. Благодарю васъ за все, что вы сдѣлали для меня. Прилагаю Фруасара, за котораго я вамъ очень обязана.
Джени Лейтонъ".
Окончивъ письмо, Джени рѣшилась пойти въ лѣсъ, такъ часто успокоивавшій и утѣшавшій ее. Но увы! онъ потерялъ теперь нею свою чарующую силу. Онъ былъ по прежнему прекрасенъ и живописенъ въ вечернемъ фантастическомъ освѣщеніи, но онъ не трогалъ ея сердца. Оно было переполнено грустнымъ сознаніемъ предстоявшей разлуки съ любимымъ человѣкомъ. Какое ей было дѣло до величественныхъ деревьевъ и солнечнаго свѣта, когда она нуждалась въ человѣческой рукѣ для поддержки ея въ жизни, въ человѣческомъ сердцѣ для любви? Рѣзкій контрастъ существовалъ теперь между ея чувствами и мирной красотой пейзажа. Наконецъ, съ наболѣвшимъ сердцемъ подошла она къ башнѣ. Она прошла мимо нея, говоря себѣ, что никогда болѣе не взойдетъ на ея верхушку, но съ той непослѣдовательностью, неожиданно развившейся въ ней, она повернула назадъ и быстро взбѣжала по старинной лѣстницѣ. Вотъ то мѣсто, гдѣ ея жизнь измѣнилась въ одно мгновеніе, гдѣ она сознала свою любовь. Она сѣла и прислонилась головою къ парапету. Долго сидѣла она тутъ и думала о будущемъ; все свѣтлое, лучезарное въ ея жизни исчезло, и ей приходилось доканчивать свои дни въ одиночествѣ, въ хладномъ мракѣ.
Вдругъ на лѣстницѣ раздались шаги; сердце Джени дрогнуло. Она вскочила; дикая радость овладѣла ею. Она не плакала, думая о своей мрачной будущности, но теперь слезы выступили на ея глазахъ; неожиданная радость увидѣть Форсита уничтожила всю ея силу и мужество. Черезъ минуту они были въ объятіяхъ другъ друга, его рука обвилась вокругъ ея таліи, а ея голова склонилась на его грудь. Онъ приготовлялся къ совершенно иной сценѣ; возвратясь въ Окгурстъ и зайдя прямо къ Джени, онъ получилъ ея записку, и узнавъ, что она пошла гулять, прямо направился къ башнѣ. Онъ хотѣлъ хладнокровно доказать ей безспорными аргументами, что не было причины ей уѣзжать изъ Окгурста и прекращать ихъ прежнія дружескія отношенія. Но случилось то, чего онъ не ожидалъ; маска спала.
— Радость моя! Жизнь моя! шепталъ онъ, покрывая поцѣлуями ея волоса: — зачѣмъ ты меня покидаешь?
Она не могла произнести ни слова.
— Любовь моя! произнесъ Форситъ, крѣпко прижимая ея къ сердцу: — скажи, что ты счастлива!
— Я счастлива, отвѣчала Джени тихимъ, но яснымъ, радостнымъ голосомъ.
— Такъ не бросай меня. Что-жь дурнаго въ счастьѣ?
— Мы не можемъ быть счастливы по старому, сказала она, нѣжно освобождаясь изъ его объятій.
— Какъ по старому, голубушка?
— Мы не можемъ по старому быть вмѣстѣ и не сознавать, что любимъ другъ друга.
— Ты это называешь по старому, такъ по новому лучше.
— Было бы лучше, но невозможно.
— Ты ошибаешься, сокровище мое. Въ жизни ты знала такъ мало счастья, что оно тебя пугаетъ, какъ что-то новое, странное, непривычное. Ты боишься, чтобъ оно не кончилось чѣмъ-нибудь дурнымъ и спѣшишь отъ него отвернуться. Я болѣе опытенъ въ жизни и не боюсь счастья. Я встрѣчаю его съ радостью и не выпущу изъ рукъ. Милая Джени, не бросай меня. Будемъ всегда друзьями.
— Друзьями? повторила Джени задумчиво.
— Да, голубушка; намъ надо перенести большое горе: наша любовь не можетъ увѣнчаться полнымъ счастьемъ, но не увеличивай добровольно этого горя. Ты не можешь быть моей женою, но будемъ друзьями, по крайней мѣрѣ, проведемъ вмѣстѣ хоть еще мѣсяцъ.
— Я только-что сказала, что счастлива, произнесла Джени, тяжело переводя дыханіе: — да, я счастлива, но это съ моей стороны очень эгоистично. Твоя любовь, дѣлающая меня счастливой, единственное, свѣтлое явленіе во всей моей жизни. Она озаряетъ мою несчастную, испорченную жизнь. Но ты совершенно въ иномъ положеніи. Твоя жизнь не испорчена, она вся передъ тобою. Еслибъ ты не полюбилъ меня, то полюбилъ бы другую, и твоя любовь не была бы, какъ теперь, надломленной. Я заставляю тебя страдать моими несчастьями. Для тебя большое горе, что ты полюбилъ меня.
— Нѣтъ, ты мое счастье, ты моя жизнь!
— Ты самъ сказалъ, что я не могу быть твоей женою. Еслибъ ты полюбилъ другую, то не было бы этой преграды.
— Зачѣмъ объ этомъ говорить; я люблю не другую, а тебя. Ты увѣряешь, что твоя любовь для меня горе. Она можетъ быть горемъ, если ты меня бросишь. Значитъ, отъ тебя зависитъ сдѣлать меня счастливымъ, или несчастнымъ.
— Я не понимаю, объясни, чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобъ мы остались друзьями по старому. Я хочу, чтобъ ты не бѣжала отъ меня, а позволила мнѣ наслаждаться какъ можно болѣе твоимъ обществомъ. Я прошу не многаго, прибавилъ Форситъ, видя по ея лицу, что она съ нимъ не согласна: — ты, кажется, можешь мнѣ довѣриться; я люблю тебя давно и такъ искренно, что, конечно, никогда не заставлю тебя раскаяться въ своемъ довѣріи.
— Трудно, тяжело, произнесла Джени, отвѣчая скорѣе на свои мысли, чѣмъ на его слова.
— Мы были до сихъ поръ хорошими друзьями, Джени, сказалъ онъ, взявъ ее за руку: — въ Норборо ты была еще ребенкомъ, а мы уже были друзья; теперь же, что мы любимъ другъ друга, мы будемъ еще лучшими друзьями, вотъ и все.
Она нѣжно сжала его руку, но ничего не сказала, и онъ понялъ, что его слова нисколько ее не убѣдили.
— Джени, скажи, что ты думаешь! воскликнулъ онъ съ испугомъ.
— Трудно сказать то, что я думаю, отвѣчала она: — выслушай меня терпѣливо. Пока мы были только друзьями, мы могли видѣться каждый день и довольствоваться этимъ, но теперь не воротишь того времени. Мы болѣе не друзья, а любимъ другъ друга. Мы не можемъ видѣться попрежнему, не вспоминая постоянно, что наша любовь не походитъ на любовь другихъ. Нѣтъ, разлука необходима; мой бракъ — непреодолимая преграда между нами. Къ тому же постоянныя свиданія не принесутъ намъ счастья, какъ бывало; намъ будетъ неловко находиться вмѣстѣ, мы будемъ подозрѣвать другъ друга. Подожди, прибавила она поспѣшно, видя, что Форситъ хочетъ ее перебить: — у меня есть еще одна причина и гораздо важнѣе для разлуки съ тобою. Если мы будемъ продолжать видѣться, какъ друзья, то это будетъ ложь; мы станемъ обманывать и себя и другихъ; а наша любовь слишкомъ пламенна, чтобъ ее скрыть, поэтому всѣ узнаютъ о ней и пойдутъ сплетни.
— Я тебя не узнаю, сказалъ онъ мрачно: — я не думалъ, чтобы ты обращала вниманіе на сплетни.
Она задрожала всѣмъ тѣломъ, но мужественно продолжала:
— Я очень дорожу мнѣніемъ нѣкоторыхъ людей.
— Ты меня огорчаешь, Джени, этими словами. Неужели ты ставишь сплетни выше любви? Отъ другой женщины я могъ бы этого ожидать, но не отъ тебя.
— Если ты будешь сердиться, то я не скажу всего, продолжала она: — а я еще не дошла до самаго сильнаго аргумента въ пользу нашей разлуки. Онъ прямо вытекаетъ изъ того, что ты называешь сплетнями. Мы оба, не правда ли, имѣемъ въ жизни цѣли и не довольствуемся однимъ только существованіемъ. Ты часть своей жизни употребляешь на пріобрѣтеніе средствъ къ существованію, а другую часть жизни ты желаешь посвятить дорогому для тебя дѣлу. Ты много трудился въ Кембриджѣ для отмѣны старыхъ, безполезныхъ порядковъ и введенія полезныхъ реформъ, новыхъ методовъ и предметовъ преподаванія, для распространенія вліянія университетовъ по всей странѣ и чрезъ то поднятія уровня общаго образованія. Ты говорилъ мнѣ часто обо всемъ этомъ, и я вижу, что лучшая часть твоей жизни посвящена этой цѣли.
— Да, но что-жь тутъ общаго съ нашей разлукой?
— Я не знаю Кембриджа, но полагаю, что тамъ, какъ и вездѣ, люди говорятъ другъ о другѣ, и подчиняются вліянію не только аргументовъ, но характера и репутаціи человѣка, приводящаго эти аргументы. Будетъ ли твоя дѣятельность по дорогому для тебя дѣлу такъ же полезна, какъ прежде, когда о тебѣ станутъ говорить… то, что, конечно, скажутъ, если я соглашусь на твою просьбу.
— Ты совершенно ошибаешься, Джени. Что могутъ сказать о насъ дурного?
— Между нами не должно быть ничего скрытаго. Ты очень хорошо знаешь, что будутъ говорить, и эти толки поколеблятъ то добро, которое ты дѣлаешь и намѣренъ дѣлать. Если это справедливо въ отношеніи тебя, то въ тысячу разъ справедливѣе касательно меня. Мужчинамъ еще извиняютъ подобное поведеніе, но женщинамъ никогда. Я также работаю и стремлюсь къ достиженію цѣлей, которыя, хотя не такъ обширны, какъ твои, но также благородны. Я не могу исполнить твоего желанія, не измѣнивъ великому дѣлу женской свободы, которому я съ такой радостью доселѣ служила. Человѣкъ живетъ на свѣтѣ не для одной любви.
Послѣднія слова она произнесла съ пламеннымъ энтузіазмомъ, усиливавшимъ ихъ убѣдительность.
— Джени, отвѣчалъ Форситъ: — я вижу, что я виноватъ, а ты права; но ты страшно терзаешь мое сердце.
— Высшее счастье на землѣ, продолжала Джени: — жить вмѣстѣ для любви и для другихъ великихъ цѣлей человѣческаго существованія. Намъ это высшее счастье невозможно; мы должны выбирать одно изъ двухъ: любовь или долгъ. Если мы предпочтемъ любовь, то насъ всегда будетъ преслѣдовать мысль, что мы измѣнили великимъ идеямъ, которымъ обязаны служить, и самая любовь потеряетъ свою сладость, такъ что мы не увидимъ счастья, которое купимъ такой дорогой цѣной.
— Твои слова поражаютъ меня въ самое сердце; я вижу, что мы должны разстаться, но не могу, какъ ты, радоваться этому и считать нашу разлуку справедливой и счастливой.
Слезы выступили на ея глазахъ. Какъ, она рада, она счастлива? Но онъ не могъ серьёзно вѣрить своимъ словамъ и потому она не протестовала.
— Я разскажу тебѣ, какимъ образомъ я дошла до этого убѣжденія, продолжала Джени: — вчера ночью я была совершенно счастлива. Я не думала о прошедшемъ или будущемъ, а довольствовалась сознаніемъ, что люблю и любима. Я безмолвно сидѣла у окна, смотря на луну, сама не зная сколько, но почти до разсвѣта. Неожиданно въ мою комнату вошла старая служанка, которая няньчила меня въ дѣтствѣ, и съ тѣхъ поръ постоянно лелѣетъ меня. Она догадалась, право не знаю какъ, о томъ, что случилось, и изъ ея словъ я убѣдилась, что мы должны немедленно разстаться. Она дала мнѣ понять, какому позору я подвергну себя и то дѣло, которому я служу, если буду продолжать видѣться съ тобою ежедневно. Тогда я рѣшилась уѣхать изъ Окгурста и была несчастна цѣлый день, полагая, что болѣе тебя не увижу. Теперь мнѣ нечего печалиться, я тебя видѣла и сказала всю правду.
Джени почти безсознательно привела убѣдительнѣйшій для Форсита аргументъ въ пользу ихъ разлуки. Навлечь позоръ на нея было невозможно, немыслимо; все лучше этого, даже разлука.
— Ты только что сказала, произнесъ онъ мрачно: — что намъ предстоитъ выборъ между двумя родами счастья: или быть вмѣстѣ, или исполнять свой долгъ въ отношеніи великихъ задачъ нашей жизни; я же вижу, что передъ нами выборъ между несчастьемъ разлуки и несчастьемъ заслуженнаго позора.
— Если ты самъ сознаешь, что мы не можемъ избѣгнуть того или другого несчастья, то помоги мнѣ избрать меньшее, отвѣчала Джени и прибавила своимъ обычнымъ, рѣшительнымъ голосомъ: — какое безуміе говорить о выборѣ! У насъ нѣтъ выбора. Мы не можемъ низко измѣнить великимъ идеямъ всей нашей жизни. Мы обязаны разстаться; мы не можемъ сдѣлать ничего другого.
— Ты хочешь сказать, что у насъ нѣтъ выбора, какъ быть несчастными?
— Нѣтъ; развѣ ничто сознаніе нашей взаимной, чистой, незапятнанной любви и воспоминаніе о ней?
— Я не могу довольствоваться однимъ воспоминаніемъ, не могу быть благодарнымъ за неполное, несовершенное счастье.
— Быть можетъ, ты и правъ въ отношеніи себя; ты въ жизни знавалъ счастье и потому требуешь большаго, а для меня этотъ лучъ освѣтитъ все мое мрачное существованіе.
— Я благодаренъ за твою любовь, сокровище мое, только тяжело разставаться. Грустно думать, что мы должны влачить одинокую жизнь, когда могли бы быть такъ счастливы вмѣстѣ. Есть только одно средство перенести наше несчастье.
Онъ не сказалъ, въ чемъ заключалось это средство и она не спросила объясненія. Она хорошо знала, на что онъ намекалъ.
— Сколько тебѣ лѣтъ? спросилъ онъ неожиданно.
— Двадцать пять.
— Ему тридцать два; но онъ не будетъ долго жить съ его слабостью. Я не могу разстаться съ тобою на вѣки, но могу ждать.
— Не сйповывай всей своей жизни на такой надеждѣ, сказала Джени, вздрагивая.
— Отчего?
— Эта же мысль входила мнѣ въ голову, прежде чѣмъ я вторично съ тобою встрѣтилась. Но она не даетъ покоя и преслѣдуетъ человѣка, какъ призракъ.
— Но развѣ можно отъ нея отдѣлаться!
— Не знаю; для человѣка съ сильной волей все возможно. Пойдемъ, пора домой.
И она направилась къ лѣстницѣ; но онъ снова обвилъ руками ея талію и они возвратились на то самое мѣсто, гдѣ наканунѣ вырвалось изъ ея груди роковое, хотя и радостное признаніе.. Нѣсколько минутъ они стояли молча.
— Да, милая Джени, сказалъ онъ почти шопотомъ: — ты права; мы должны разстаться. Но я требую, чтобы ты обѣщала обратиться ко мнѣ за помощью, если ты будешь когда нибудь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Если, напримѣръ, ты занеможешь и не будешь въ состояніи работать, то обѣщай мнѣ, что ты, безъ всякой ложной гордости, позволишь мнѣ работать за тебя; или если онъ начнетъ съ тобою процессъ и тебѣ надо будетъ обратиться за совѣтомъ къ другу, то дай слово, что этотъ другъ буду я. Конечно, я не предлагаю быть твоимъ братомъ, это слишкомъ глупо. Обѣщай, что я прошу, и я съ радостью заплачу полжизнью за счастье называть тебя женою въ остальную половину.
— Обѣщаю.
— Ты еще ни разу не назвала меня по имени. Скажи: Алекъ, я даю слово.
— Алекъ, я даю слово.
— И поцѣлуй меня.
Она поцѣловала его.
— Вотъ посмотри, жизнь моя, продолжалъ онъ, вынимая изъ кармана ея вѣеръ: — я все же досталъ его, но совершенно безопаснымъ образомъ. Теперь онъ мой, не правда ли? Я сохраню его, какъ залогъ твоего обѣщанія.
Они спустились по лѣстницѣ и молча дошли до Окгурста.
— Помни твое обѣщаніе, сказалъ Форситъ, проводивъ Джени на этотъ разъ до самой ея комнаты: — я не буду стараться видѣть тебя, но ты пришлешь за мною, когда понадобится моя помощь?
— Да.
— А ты не взяла съ меня никакого обѣщанія.
— Нѣтъ, я не смѣю. Для тебя всего лучше было бы съ годами позабыть меня и полюбить другую; поэтому я не хочу связывать тебя никакими обѣщаніями.
— Я связанъ и безъ обѣщаній, сказалъ Форситъ и, увидавъ на столѣ своего Фруасара, прибавилъ: — оставь у себя эту книгу; пусть она напоминаетъ тебѣ иногда обо мнѣ.
— Да, я ее оставлю съ радостію, но мнѣ не надо внѣшняго напоминанія о нашей любви. Думая обо мнѣ, не мучь себя грустными мыслями о моемъ несчастномъ одиночествѣ. Я буду счастлива твоею любовью, и, помня свое обѣщаніе, никогда не буду чувствовать себя одинокой. Позволь мнѣ надѣяться, что и ты будешь счастливъ.
— Не говори о счастьѣ; мнѣ теперь слишкомъ грустно.
Онъ еще разъ пламенно ее обнялъ и запечатлѣлъ на ея челѣ послѣдній поцѣлуй. Еще минута и Джени осталась одна. Все было кончено.
Она тихо пошла въ свою комнату, сѣла къ окну и глубоко задумалась, но мысли ея не были грустныя, мрачныя. Она сказала правду Форситу, что была счастлива. Его любовь была богатымъ наслѣдствомъ, въ права котораго она неожиданно вступила и хотя оно отстояло далеко, на тысячу миль, но оно было ея, ея собственное.
Джени и Форситъ твердо держались своей рѣшимости не видать другъ друга. При ихъ пламенной любви, на которую нисколько не вліяли года разлуки, они естественно проводили много горькихъ минутъ. Къ общему ихъ сожалѣнію, Джени ни разу не имѣла случая исполнить своего обѣщанія и прибѣгнуть къ помощи Форсита, но все же это обѣщаніе было для обоихъ большимъ утѣшеніемъ. Они иногда писали другъ другу, но очень рѣдко и нѣсколько разъ случайно видались на улицѣ, въ общественныхъ собраніяхъ или частныхъ домахъ, причемъ, конечно, каждая подобная встрѣча составляла счастливѣйшее событіе въ ихъ жизни.
Любовь къ Форситу никогда не послужила источникомъ слабости для Джени; напротивъ, она развила, обогатила ея натуру, расширивъ кругозоръ ея чувствъ и мыслей. Хотя эта любовь была надломлена и несовершенна, она все же научила ее многому, сдѣлала ее лучше и счастливѣе.
Однако, Джени и Форситу не было суждено вѣчно находиться въ разлукѣ. Чарли Лейтонъ, наконецъ, умеръ. Нельзя сказать, какъ долго онъ влачилъ бы свое несчастное существованіе, еслибы лэди Анна оставалась въ живыхъ, но ея смерть, четыре года послѣ лѣта, проведеннаго Форситомъ и Джени въ Окгурстѣ, произвела въ немъ роковую перемѣну. До послѣдней минуты жизни она посвящала все свое время на зоркое наблюденіе за племянникомъ, а, умирая, образовала нѣчто въ родѣ комитета изъ матери Чарли, Марстона и двухъ докторовъ, которые, она надѣялась, будутъ продолжать ея дѣло, хотя она съ горечью думала: «Одна Джени могла бы меня замѣнить; никто другой на это не способенъ». Она была вполнѣ права. Чтобы окончательно привязать Марстона къ Чарли, она завѣщала ему двѣсти фунт. ст.; но, благодаря этому маленькому состоянію, онъ могъ осуществить завѣтную мечту всѣхъ слугъ — открыть собственный трактиръ, и потому немедленно отказался отъ мѣста. Лишившись, такимъ образомъ, присмотра единственныхъ лицъ, которыхъ онъ боялся, и при полной неспособности его матери къ подобному дѣлу, онъ сталъ предаваться самымъ вреднымъ крайностямъ, что и привело его въ нѣсколько мѣсяцевъ къ могилѣ.
Черезъ годъ послѣ его смерти, Джени и Форситъ скромно обвѣнчались въ Окгурстѣ. Они вѣчно сохранили теплую привязанность къ башнѣ, нѣмой свидѣтельницѣ ихъ любви, и непремѣнно посѣщали ее въ каждую поѣздку въ Окгурстъ. Мистеръ Вильямсъ часто ссылался на ихъ безумную страсть къ этой башнѣ въ доказательство того факта, что даже умные люди могутъ дѣлать глупости.
— И вѣдь эта башня не имѣетъ никакого архитектурнаго достоинства, прибавлялъ онъ съ сердцемъ.
— Помилуй! возражала всегда съ улыбкой мистрисъ Вильямсъ, знавшая всю исторію Форсита и Джени: — эта башня — одинъ изъ лучшихъ образцовъ архитектурнаго стиля XVIII столѣтія.
- ↑ Подъ этимъ знаменитымъ псевдонимомъ, какъ извѣстно, пишетъ миссъ Маріана Евансъ, дочь бѣднаго провинціальнаго пастора, которая, получивъ блестящее образованіе подъ руководствомъ Герберта Спенсера и составивъ себѣ сначала имя въ литературѣ, какъ переводчица «Lebens lesu», Штрауса, заслужила своими романами: «Адамъ Бидъ», «Феликсъ Гольтъ» и пр. безспорную славу перваго англійскаго романиста послѣ смерти Диккенса и Тэккерея.
- ↑ Айза Крэгъ, простая швея въ Эдинбургѣ, получила первую премію за лучшую оду въ честь столѣтняго юбилея Борнса, при 620 конкуррентахъ, и потомъ била, впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, секретаремъ «Національной Ассоціаціи для Распространенія Общественныхъ Наукъ».
- ↑ Въ прошломъ году, на засѣданіяхъ ежегодныхъ конгрессовъ «британскаго общества распространенія положительныхъ наукъ», въ Бристолѣ, «національной ассоціаціи общественныхъ наукъ», въ Брайтонѣ, и рабочихъ союзовъ въ Гласго, женщинъ участвовало болѣе, чѣмъ когда нибудь; такъ, въ первомъ, чисто-научномъ конгрессѣ, присутствовало 672 женщины при общемъ числѣ посѣтителей обоего пола въ 2,232.
- ↑ Въ этой отрасли женской дѣятельности первое мѣсто занимаетъ миссъ Кутсъ, которая въ настоящее время, быть можетъ — самая популярная личность во всей Англіи. Наслѣдовавъ милліонное состояніе, она посвятила всю свою жизнь общественной благотворительности: учреждаетъ женскія ремесленныя училища и пріюты для падшихъ молодыхъ дѣвушекъ, устроиваетъ на большой ногѣ эмиграцію бѣдныхъ семействъ въ Австралію, разводитъ въ многолюдныхъ городахъ парки и сквэры, строитъ для рабочихъ дешевыя жилища, какъ напримѣръ, цѣлый кварталъ въ Лондонѣ съ особымъ рынкомъ и 300 отдѣльными домиками. За всѣ эти подвиги на благо народа Лондонъ поднесъ миссъ Кутсъ почетное гражданство, а королева пожаловала ей титулъ баронессы Бурдстъ, но, вѣроятно, ей всего отраднѣе та горячая любовь, которую къ ней питаетъ весь англійскій народъ.