Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 6. О маленьких — для больших
М., Изд-во «Дмитрий Сечин», 2014.
Суффражистки
За кофеем (Воспоминания салопницы)
Улита едет (Новые, еще нигде ненапечатанные, отрывки из произведений Гоголя)
«Русская лента»
Их собралось на митинг около трех тысяч… Были здесь умная, глупая, молодая и старая.
Но все они имели один разум, одну логику.
На трибуну вскарабкалась ораторша и торжественно (если эти два понятия сочетаемы) — крикнула:
— Леди и джентльм… впрочем, к черту джентльменов! Одни леди, т. е. одни, я хотела сказать… Леди! Мужчины не хотят дать нам равноправия, не хотят уравнять нас с ними, — что мы должны сделать, чтобы убедить их?
Чей-то серебристый голосок посоветовал:
— Поджечь университет.
— Это, конечно, хорошо… но я не вижу логики…
— Тут только слепой не увидит логики: в университете преподают науки; мы его поджигаем, — пусть мужчинам будет наука, чтобы они к нам присоединялись.
— Браво! Верно! Выдать ей оружие из наших складов!
— Какое оружие?
— Коробку спичек.
Выдали.
И еще был митинг.
— Леди! Стойкая защитница наших прав мисс Броун, поджегшая университет, арестована! Она объявила голодовку, но тюремная администрация кормит ее насильно. В какой форме мы должны выразить протест?
— Взорвать железнодорожный вокзал!!
— Простите, но я не вижу логики…
— Это вы не видите. А другие видят. На всяком железнодорожном вокзале есть буфет: в буфете этом кормят публику. Нашу мисс Броун тоже кормят. Если же мы взорвем вокзал с буфетом, то тюремная администрация поймет, что…
— Браво! Принято!
— Брависсимо! Принятиссимо!!
— Леди! За взрыв железнодорожного вокзала мисс Дуббльтон была арестована и обыскана. Вы слышите? Обыскана! Мы должны выразить протест против этого. Но какой?!
— Поколотить Аксвита!
— Виновата, но где же тут логика?
— Как где? Он ведь Асквит?
— Асквит.
— Министр?
— Министр.
— Мисс Дуббльтон обыскали?
— Обыскали.
— И арестовали?
— Да.
— Ну, и вздуем Асквита.
— Да ведь он же не министр полиции?
— Сам виноват. Если бы был министром полиции, — он бы должен был не допускать такого варварского обращения с женщиной… Кто же виноват, что он не министр полиции!..
— Верно! Браво!
— Лупи его, Асквитишку! Выдать ей из наших складов оружия одну пощечину.
— Леди! Мисс Панкхерст за избиение Асквита арестована. Как мы должны протестовать против этого? В какой форме?
И тогда встала суффражистка Ричардсон и сказала:
— Я пойду в галерею и изрежу картину Веласкеза — «Венера с зеркалом».
— Простите, но я не вижу логического начала в этом поступке…
— Потому что вы, вообще, ничего не видите дальше своего носа… Арестована мисс Панкхерст — женщина редкой духовной красоты! А «Венера» Веласкеза — женщина редкой физической красоты… Что же я делаю? Я иду в галерею и в отместку за нашу женщину духовной красоты, уничтожаю ихнюю редкую женщину физической красоты[1].
— Браво, мисс Ричардсон! Выдать ей из наших складов и т. д.
Мисс Ричардсон сидела в тюрьме…
Какой-то холодный, замкнутый в себе англичанин долго добивался свидания с ней наедине…
Наконец, ему разрешили это свидание…
Мисс Ричардсон, увидев вошедшего гостя, встала, втянула длинную костлявую голову в острые плечи и, скрестив руки на впалой груди, как дикая кошка, приготовилась к прыжку.
— Мисс, — сказал гость. — Я мужчина.
— Весьма сожалею, — угрюмо ответила мисс Ричардсон, — но ничем не могу помочь, чтобы избавить вас от этого.
— Мисс! Я мужчина и горжусь этим.
— Порочным натурам свойственно гордиться своими пороками.
— Мисс! Я честный британец и уважаю нашу национальную славу, наши богатства, наши сокровища. Мисс! Зачем вы изрезали замечательную картину «Венера»?
— Я на следствии уже объясняла — зачем… Вы, мужчины, обращаетесь скверно с женщиной редкой духовной красоты — мисс Панкхерст, — я так же обошлась с вашей лучшей по физической красоте женщиной!
— Так. Значит, око за око… Мы изрезали вашу женщину, вы изрезали нашу.
— Кто изрезал нашу женщину?!!
— Вы же сами говорите…
— Нет, ее пока никто не резал. Она в тюрьме, и ее там насильно кормят…
— Так почему же вы изрезали нашу женщину, когда вашу никто не резал?
— Вот оригинал-то! А как же я могла протестовать иначе? Не могла же я начать насильно кормить Веласкезовскую «Венеру». Абсурд! Только и оставалось изрезать.
— Но это нелепо!! То, что делают с вашей женщиной, вы могли совершить с нашим мужчиной. Поймать, например, сэра Асквита и начать его насильно кормить.
— А ведь верно… Не догадались…
Гость подошел ближе и мрачно сказал:
— Вы — наши враги, мы — ваши враги. За то, что вы изрезали нашу самую красивую женщину, мы высечем вашу самую красивую женщину…
Худые руки мисс Ричардсон бессильно упали вдоль плоских бедер. Ее впалая грудь тяжело дышала.
— Вы не смеете меня высечь! Это — насилие…
— Мисс! Я сказал — самую красивую.
— Я буду бороться!
— Мы выберем самую красивую, и…
Мисс Ричардсон бросила на гостя косой взгляд:
— Садитесь, пожалуйста. Вот сюда. Тут удобнее. Итак, вы решили высечь суффражистку?
— Да, мисс.
— И самую красивую?
— Да, мисс.
Мисс Ричардсон встала, поправила перед зеркальцем волосы, попудрила нос и после некоторого колебания решительно, со вздохом, сказала:
— Я согласна. Только, чтобы не очень больно, и чтобы в платье. А то вы, мужчины, такие дон-жуаны…
На председательском месте сидел Родзянко, в министерской ложе — министр внутренних дел, а на трибуну вышел депутат Пуришкевич и сказал:
— Вот здесь обсуждают смету министерства внутренних дел… Так-с, так-с. Ну, что ж… обсудим, обсудим. Вот я сейчас расскажу вам о некоторых губернаторах — ахнете, господа! Например, тульский губернатор Лопухин. Ужас, что это за человек!
— А что такое? — спросил из своей ложи министр, придвигаясь ближе. — Это любопытно.
— Да что… Представьте себе: купил он у мебельщика Исакзона мебель… репсовую такую, розовую на резных ножках… отделка с позолотой, гвоздики на…
— Прошу вас, Пуришкевич, держаться ближе к делу, — попросил заинтересованный Родзянко. — Плюньте на гвоздики, — говорите о мебели вообще.
— И говорить противно! — махнул рукой Пуришкевич. — Взял губернатор у Исакзона мебель, да потом, чтобы не платить за эту мебель, — взял и выслал Исакзона.
— Так ему, жиду, и нужно, — в сильном восхищении вскрикнул Марков седьмой.
— Помолчи, дядя, — отмахнулся Пуришкевич. — Ты ж ничего не понимаешь. А вот, господа, тоже, скажем… Смоленский губернатор Кобеко. Что делает! Что только делает!..
— Ну, ну? — поощрил сильно заинтересованный Родзянко, — Что-ж этот Кобеко?
— А-а, заинтересовались? — жеманно усмехнулся Пуришкевич.
— Ах, ты, Господи, — да не тяните! Страсть люблю послушать что-нибудь этакое… Не кокетничайте, Пуришкевич, рассказывайте!!..
— Так вот вам ваш Кобеко: разрешает лекцию Шингарева и других кадет, а лекции правого Еленева не разрешил!!
— Какие ты ужасы, Володя, разсказываешь, — охнул Марков седьмой. — Может ли это быть?!
Пуришкевич, молча, большими глотками, пил воду.
— Еще что-нибудь расскажите… такое… смешное, — попросил Родзянко. — И откуда вы все так хорошо знаете. И откуда все берется?..
— То-то, вот, расскажите, — отвернув лицо в сторону и застенчиво смеясь, говорил Пуришкевич. — Все я вам должен рассказывать!.. Сами бы попробовали вынюхать все, а потом и рассказывали бы…
— Ну, миленький, ну, пожалуйста!..
— Ну-с… О ком бы вам еще рассказать… Воронежский губернатор Голиков… Такую в Москве штуку устроил, что ему только и оставалось подать в отставку.
— Какую же? Какую штуку? — лихорадочно дрожа, поднялся со своего места Родзянко.
— Прямо невероятную штуку! — вслух и сказать нельзя…
— Да скажите, чего там! Тут все свои — только депутаты.
— Ей-Богу, неудобно.
— Ну, господа, — сказал с места Милюков. — Если уж Пуришкевичу сказать неудобно, то тогда и просить неловко.
— Ну, на ухо скажите, — взмолился Родзянко. — Скажите, миленький.
— Ну, идите сюда, — поманил его пальцем Пуришкевич, — так и быть, скажу.
Родзянко вскочил, взбежал на депутатскую трибуну и нагнул ухо к губам Пуришкевича.
Близорукие депутаты поправили пенсне и впились глазами в лицо Родзянки, стараясь по выражению его прочесть, что шептал Пуришкевич.
Сначала лицо Родзянки было напряженно-сосредоточенное; брови нахмуренные… Потом постепенно морщины разглаживались, расплывались, и живейший интерес зажегся в родзянкиных глазах.
— Ну, ну?
— А она… сняла с ноги чулок, надела на шею подвяз…
— Тсс!.. — сказал Родзянко. — Не надо так громко! Слышно.
— А утром… лакей входит в номер, смотрит… под кроватью…
— Тсс! Осторожнее, — стенографистки слушают.
— Я тоже хочу знать, — заявил с места Крупенский. — Что же это такое: Родзянке можно слушать, а мне нельзя…
— Крупенский, прошу с места не разговаривать, — строго остановил его Родзянко. — Продолжайте, Владимир Митрофанович.
И снова изменилось родзянкино лицо после шепота Пуришкевича: громадное изумление, смешанное с иронией и страхом, виднелось на нем.
— Так ее в ванну одетой и посадили?
— Да нет же! Она, когда еще на столе танцевала, так разде…
— Тсс! — толкнулъ его локтем Родзянко. — Нас слушают.
Действительно, несколько депутатов, усевшись на ступеньках трибуны, вытягивали шеи, тщетно стараясь уловить отдельные слова…
— Володя! — крикнулъ Марков седьмой. — А мне расскажешь?
— После, после. — Не приставай.
— Не приставайте, Марков, — строго остановил его председатель. — Все?
— Все, — кивнул головой Пуришкевич.
— Однако!.. — усмехнулся в усы Родзянко, возвращаясь на председательское место. — Вот так история!.. Ай-да губернаторы наши… Ну-ну.
И, усевшись рядом с секретарем, стал что-то шептать ему на ухо.
— Продолжать? — спросилъ Пуришкевич.
— Да, да, конечно. Вы так мило рассказываете!
— Возьмем, например, Барановского, черноморского губернатора. — Человек этот, представьте себе, вмешался в драку гласных в думе, а потом получил приветственную телеграмму от евреев и стал после этого делать визиты господам Зильберманцам… Здорово, а?
— Скажите о Суковкине, — напомнил Замысловский.
— Это на закуску, — сказал Пуришкевич, — а пока я вам расскажу о некоторых других губернаторах, о которых я и министру внутренних дел доклад представил…[2]
«Архангельский губернатор С. Д. Бибиков больше занимается географией, чем губернией. Больше любит путешествие, а „правым“ делом не интересуется. Допустил в Думу левых. В переселенческом управлении Архангельской губернии к.-д. и с.-д.к».
«Бессарабский губернатор М. Э. Гильхен, несмотря на неоднократные приглашения, ни разу на собрания правых организаций не призжал».
«Казанский губернатор П. М. Боярский „не сумел войти в хорошие отношения с местным дворянством“ и, кроме того, уволил полицеймейстера Васильева, являвшегося „другом и оплотом монархических организаций“. В Саратове и Гродно — в местах своего предшествующего служения — Боярский не проявил себя в смысле насаждения патриотизма».
«Могилевский губернатор А. И. Пильц… При нем выросла польская пропаганда, и он не видит многого из того, что, творится у него под носом».
"Воронежский губернатор Г. Б. Петкевич не подходит уже потому, что он поляк.
"Ставропольский губернатор Б. М. Янушкевич — поляк и, кроме того, он баллотировался во время дворянских выборов в Бессарабии вместе с левыми.
"Витебский губернатор М. В. Арцимович — недостаточно энергичный борец с «полонизмом».
«Ярославский губернатор гр. Д. И. Татищев „слишком слаб в еврейском вопросе“; „слабы в еврейском вопросе губернаторы: новгородский, уфимский, пермский, лифляндский, эстляндский и тобольский“.
— Скучно, Володя! --крикнул с места Замысловский. — Ты лучше о Суковкине хвати. Помнишь, что давеча мне рассказывал.
— Да, да! О Суковкине, — кивнул головой заинтересованный Родзянко.
— Ну-с, — усмехнулся Пуришкевич. — Скажем теперь и о Суковкине… Господа! Кто не знает истории с гостиницей „Днепр“, из которой Суковкина привезли в карете скорой помощи?!
— Я не знаю, — сказал Родзянко. — Не слышал, ей-Богу! Расскажите…
— Только на ухо могу, так неудобно. Идите сюда!
Снова взбежал Родзянко на депутатскую трибуну, и снова зашептал ему на ухо Пуришкевич.
…Депутаты снова поправили очки, пенсне, и впились глазами в лицо своего председателя.
Увидели они сначала в лице ту же напряженность, а потом истерическое любопытство, смешанное с лукавством и иронией.
— Господа, так же нельзя, — крикнул из ложи министр. — Это скучно. Я тоже хочу…
— Так идите сюда, — сказал гостеприимный Родзянко. — Здесь очень хорошо слышно.
— А мне можно? — спросил Марков седьмой.
— Ну, иди. Только смотри, ног не отдави его превосходительству! Ты ведь „медведь“ известный.
— Прошу о Кассо не говорить, — мягко возразил Родзянко. — Сейчас обсуждается смета внутренних дел, а вовсе не народного просвещения. — Продолжайте, Пуришкевич о Суковкине…
— Так неудобно рассказывать, — взмолился Пуришкевич. — Что же это вы все, господа… навалились на меня, — так нельзя. Жарко.
— А вот мы это сейчас устроим, — засуетился гостеприимный Родзянко. — Пристав! Распорядитесь, чтобы принесли сюда какой-нибудь столик…
— Да и хорошо бы по чашке кофе выпить…
— Великолепно! Пусть из буфета принесут кофейник, кофе и четыре чашки. Только, скажите, чтобы без цикория… Вот так… Садитесь, господа, за столик. Милости прошу! Ну-с, Пуришкевич… на чем вы остановились?
— И вот, мать моя, — говорит Пуришкевич, опрокидывая пустую чашку и кладя на ее донышко обгрызенный кусочек сахара, — когда я, допрежь того, жила у господ Карякиных (сам-то сморгонским губернахтором о ту пору был) --насмотрелась я у них на всякое: губернаторша-то все чиновнику особых поручениев шуры-муры строила, бегала за ним, как девчонка, а он, понимаешь, тогда с французинкой одной из „Бухва“ перепутался… А сам губернахтор все марки собирал и наклеивал, собирал и наклеивал. Нешто ему за то жалованье плотют, чтобы он марки собирал?! А намедни зашла я на кухню за коклетами, и что же я, сахарныя вы мои, вижу? Стоит этот губернахтор, облапил горничную Дуняшку, да в щеку ее: чмок-чмок, чмок-чмок!… Стыдобушка! И как это — благородные господа, а такое себе допускают… Стою эт-то я, обомлемши, рукам-ногам пошевельнуть не могу. А один раз сынишка евонный забрался в кусты, на женскую купальню в подозрительную трубу так и вызверился, так и вызверился… Нешто губернахторское дите должно так поступать!?..
— Еще, милая, чашечку, — предложить Родзянко.
— Ой, нет, нет… Чивой-то нынче меня на кофий и не тянет. Когда я у Стронцына генерала — тоже губернахтор — в судомойках служила, — такого я тоже, родненькие вы мои, у него насмотрелась, что и ужасти подобно.
Пуришкевич поправил темный головной платок, сбившийся на сторону, сделал рукой движение, будто вправляя на место выбившийся из-под платка клок волос, и продолжал монотонно, полузакрыв глаза:
— И что это был за такой губернахтор Стронцын — вам, болезныя мои, и не снилось… День и ночь он с женой ругался, день и ночь ругался, а как выпьет лишнее, — чичас ко мне: Митрофаньевна, говорит, хочешь, жену прогоню — вместе с тобой жить буду. Будешь ты у меня заместо барыни, — в шелках-бархатах водить буду. Что вы, говорю, судырь, нешто ж этакое возможно? Потом пить он зачал… Ходит грязный, нечесаный… Веришь, милая, по три месяца в баню не ходил!..
— Это что ж такое!.. — сочувственно покачал головой Родзянка.
— Так вот, не ходил и не ходил. А то, жила я еще в няньках у киевского губернахтора Суковкина. И сделал он, милаи вы мои, такое, такое…
— Вы бы еще, матушка, чашечку…
— Благодарствуйте. Чивой-то нынче под сердце подкатывать стало и в ногу стреляет. Поясница вот тоже…
— Не к дождю ли, — высказал предположение Родзянко. — Кушайте, матушка!
Смеркалось…
Многие депутаты уже разошлись по домам, сторожа стали подметать полы, а на трибуне все еще продолжалось обсуждение сметы министерства внутренних дел…
Важный чиновник (лежа на диване). Вот так лежишь, лежишь, да и самому скучно станет. Эй, Степан!
Степан. Чего изволите?
Чиновник. Никто из членов Думы не приходил?
Степан. Никто.
Чиновник. А у жестянника был?
Степан. Был.
Чиновник. Что ж, он делает значки для филаретовского общества?
Степан. Делает.
Чиновник. И много уж наработал?
Степан. Да уж довольно, начал уж крючки припаивать.
Чиновник. Что ты говоришь?
Степанъ. Говорю: припаивать.
Чиновник. А не спрашивал он на что, мол, барину понадобилось это филаретовское общество?
Степан. Нет, не спрашивал.
Чиновник. Может быть, он говорил: не хочет ли, мол, барин выдвинуться?
Степан. Нет, ничего не говорил. Да и зачем говорить-то — и так ясно.
Чиновник. Ты видел, однако ж, у него и другие значки?
Степан. Да значков нынче он много делает: академический, союза русского народа, двуглавцев, Архангела. Прямо ужас.
Чиновник. Однако, наше-то филаретовское общество получше будет?
Степан. Да оно, как будто с виду поприглядистее.
Чиновник. Хорошо. Ну, а не спрашивал он — для чего, мол, барину было такое странное общество выдумывать?
Степан. Нет.
Чиновник. Не говорил ничего о том, что вот, мол, барин свинью союзу подложить хочет?
Степан. Не говорил. Оно и так все видят — зачем и что…
Чиновник. Ну, ступай. (Степан уходит.) Я того мнения, что по моему положению мне филаретовское общество как будто больше к лицу, чем союз русского народа. Это больше мелюзге идет — купчишкам разным, да пропойцам… Да, батюшка, а я действительный тайный это тоже не шутка. Эй, Степан!
Степан. Что угодно?
Чиновник. Редактора, как я давеча велел, оштрафовал?
Степан. Оштрафовал.
Чиновник. А какого оштрафовал? Того самого, что давеча непочтительно обо мне отозвался?
Степан. Того самого.
Чиновник. Ну, что ж он… пищит?
Степан. Пищать-то он пищит хорошо.
Чиновник. А когда он платил штраф, не спрашивал — для чего, мол, барину его штрафовать понадобилось?
Степан. Нет, молча платил.
Чиновник. Может быть, не говорил ли: не думает ли, дескать, барин, на мне выдвинуться как следует?
Степан. Не говорил.
Чиновник. Ну, ступай. (Степан уходит.) Кажется, пустая вещь газета, а если дурно отзывается да критикует — уж в хороших кругах и нет того уважения.
Степан. Там депутат пришел. Октябрист.
Чиновник. Зови. А-а, сваха пришла! Ну, здравствуй, здравствуй. Бери стул, садись, рассказывай. Все с пострадавшими от урагана возишься? Ну, как они? Расскажи-ка мне, расскажи, старуха.
Октябрист. Да что ж тебе, батюшка, рассказывать!.. Прямо я с ног сбился. Давеча был у тебя на счет правительственной помощи — ты меня к своему помощнику послал, тот к директору департамента, директор к вице, вице к делопроизводителю, тот к столоначальнику, столоначальник к писцу Нифантьеву, а писец Нифантьев прямо мне так и отчекрыжил: „убирайся, говорит, к черту, старая дура, это меня не касается“. Того не касается, этого не касается — кого же оно касается?!..
Чиновник. Ну, ладно. Я вот тут полежу на диване, покурю трубку, а ты расскажи мне: что и как? Большой ли был ураган? Отчего он произошел и нет ли тут какого-нибудь злоумышления?
Октябрист. Да помилуй, отец! Что ж так зря разговаривать? Уж второй месяц хожу к тебе, а проку-то ни на сколько: все лежит, да дым пущает.
Чиновник. А ты думаешь, правительственная помощь, это все равно, что: „эй, Степан, подай сапоги“? Нужно порассмотреть, поговорить…
Октябрист. Да что ж тут порассмотреть, коли люди голодают. Ведь почнет народ помирать — тебе же стыдно. Вон уже пишут, что вы только тормозить мастера, к чтобы уступили вы место лучше общественным организациям…
Чиновник. Где пишут? Что ты врешь? Да я вот сам посмотрю в газету, где тут это? Вот еще, Боже сохрани, это хуже, чем оспа!..
Трудовик (влетая). Ну, что? Готова правительственная помощь? Есть ассигновка?
Чиновник. Ух, напугал как! И что это у тебя за привычка, как бомба влетать… Ну, о чем ты говоришь? Что тебе надо?
Трудовик. Да помощь нужна пострадавшим от урагана. Нельзя же тянуть до сих пор. Едем!
Чиновник. Куда едем?!
Трудовик. Да в казначейство. Насчет ассигновки.
Чиновник. Что ты, милый… Расскакался, как петух. Будто уж завтра сразу и помогать им.
Трудовик. Да за чем же дело стало? Ведь помочь мы обязаны?
Чиновник. Положим, что обязаны. Но, все-таки, так это странно. Не было пострадавших от урагана, а теперь вдруг пострадавшие. Может, и урагана никакого не было. Мы еще от нашего ведомства и сообщения не получали…
Трудовик. Ну-да! Это если от вашего ведомства чего-нибудь ждать так и год протянется. А тут ты подумай: даете вы пострадавшим помощь, — они устраиваются, обзаводятся хозяйством, и все снова по-хорошему. Ты вообрази только: новые будут чистенькие домики, садики, огородики… Лошадки у всех, коровки… Молочко снова детишкам будет. Детишки ихние будут этакие пухленькие ребяченки, канальченки этакие…
Чиновник (колеблясь). Оно-то правда, да ведь только они шалуны большие, хулиганить будут: выстроишь им дома, а они сейчас же и школу потребуют. А каково мне это, ежели я в филаретовское общество записан!..
Входит Степан.
Степан. Там ходок пришел, говорить, от пострадавших через ураган.
Чиновник. Пусть он лучше после зайдет.
Трудовник. Нет, уж зачем же после… Прими его сейчас.
Чиновник. Да нет, лучше пусть завтра или на будущей неделе. Там видно будет.
Трудовик. Поехала! Зови его, Степан. (Входит ходок).
Чиновник. Ну, уж ладно, коли пришел. Я тут лягу на диван, покурю, а ты расскажи мне: как у вас и что? Большой ли ураган был? Не еврейские ли это штуки?
Ходок. Да, ураган большой был. Явите божескую милость — помогите! Прямо пить-есть нечего.
Чиновник. Это нехорошо. Небось скучно теперь у вас?
Ходок. Да уж скука у нас большая.
Чиновник. Ишь ты! А еще Дума законопроект о балалайках провалила. Играли бы себе сейчас, и скуки как не бывало. Что ж ты теперь хочешь?
Ходок. Да что пожалуете нам, то и хорошо. Хлеба у нас там нет, даже для посева.
Чиновник. Гм! Значит вам нужен хлеб?
Ходок. Как не нужен? Еще как нужен!
Чиновник. Гм! так вам там, может, и мяса хочется?
Ходок. Да все, что ваша милость даст — всем будем довольны.
Чиновник. Гм! Разве мясо лучше хлеба?
Ходок. Где уж, голодному разбирать. Все, что пожалуете — все будет хорошо.
Чиновник. Ведь вам, поди, и рыба нужна?
Ходок. Да ежели дадите на сети, то и рыба у нас будет.
Чиновник. А разве рыба лучше мяса?
Ходок. Да уж мы и не разбираем. Быть бы сыту. Значит, как же мне там передать?
Чиновник. А? Ну, ступай себе с Богом, ступай. Ведь я же тебя не бью, чего ж ты стоишь?
Трудовик. Да ведь он тебя спрашивает: будет от вас что-нибудь?.. Ну, слушай… Ну, будь другом — едем в казначейство!..
Чиновник. Ну, ладно, сейчас. Вы идите вперед, а я на минуту, оправлюсь — штрипка расстегнулась. (Все, кроме Чиновника, уходят; он ходит в нерешительности по комнате… Открывает окно. Становится на подоконник. Прыгает). — Ну, Господи благослови!..
Голос Трудовика (из передней). Скоро ты там? Да торопись же!!!
I
править— Это что у вас в руках-то?
— Бюджет. Не видите, что ли?
— Видим. А что надоть?
— Пропустить надо.
— Это бы можно… да… гм…
Председатель опасливо указал налево.
— Эти вот… Видите, какие? Прямо, жуть берет. Как бы чего-нибудь не не вышло.
— Действительно! Послушайте…
Говоривший это наклонился, цепляясь золотым шитьем о сукно фрака председателя, и шепнул:
— А нельзя их… тово?
— Тово? Можно. А вот мы сейчас. Пссть! Господин пристав!
Председатель, в свою очередь, наклонился к уху пристава и что-то быстро и долго шептал ему.
— Поверят ли? — усумнился пристав.
— Поверят. Они ребята, в сущности, добрые, доверчивые.
— Ну, попробуем…
Пристав приблизился к левым скамьям и громко сказал:
— Господа эс-деки! Там в передней стоит какая-то женщина, просит, чтобы вы вышли к ней.
— Чтобы кто вышел? — переспросил Скобелев.
— Всех вас просит, эсдеков. У нее там несчастье какое-то случилось с сыном. Машиной его убило, что ли. Очень убивается женщина.
— Хорошенькая? — насторожился Пуришкевич.
— Товарищи, пойдем, — встал Чхеидзе. — Может быть, что-нибудь и нужно.
— Ладно. Господа кадеты! Присмотрите за нашими местами. А то правые наплюют или чернилами вымажут.
Едва простодушные эсдеки вышли из дверей, как председатель захлопал в ладоши и закричал:
— Ж-живо! Господа пристава!! Запирайте двери! Не впускайте их!! Держи плечом! Марков навались! Завалите двери Марковым!..
Быстро, энергично, как капитан на мостике корабля в шторм, распоряжался председатель…
— Готово? Завалили Марковым? Заклиньте Пуришкевичем! Ну, а теперь, господа, — вот бюджет! Пропускайте поскорее, пока те не влезли.
— Пустите!! — стучали кулаками в дверь эсдеки. — Вы не имеете права…
— Скорее, господа! — кричал председатель. — Пропускайте скорее! Навалитесь плечом на дверь!! Голосуйте!..
— А как голосовать? — осведомились закономерные кадеты. — Проходить в двери, или как…
— Куда ж там к черту в двери, если за дверьми эсдеки… Того и гляди, ворвутся. Кто за бюджет, поднимите руки.
Один застоявшийся националист насупился и сказал обиженно:
— Что это такое, все руки, да руки… Почему ноги никогда не поднимаем. Надо ж и им моцион дать.
— Принимаешь! Браво. Итак…
— Итак, кто несогласен с бюджетом — пусть опускает руки, кто согласен, — пусть поднимет ноги. Есть? Пристав, сосчитайте.
— Сосчитано. Поднято шестьсот ног и сто рук…
— Это значить… Гм! Шестьсот, деленное на два. Выходит — триста за бюджет и пятьдесят…
— Нет, господин председатель. За бюджет всего полтораста!
— Да позвольте! Ведь если шестьсот ног, разделить не полтораста… ага! Понимаю… Гм!.. так, так… Ну, все равно. Секретарь! Каковы результаты голосования?
— Большинством ног бюджет прошел!..
II
правитьПослушайте… Я только одного не понимаю: на кой черт они привозят к нам в Одессу слонов. Мало им было Толмачева, так на тебе Ямбо!
Он, видите ли, сошел с ума. Зачем? По газетным рецензиям так это было так: укротитель ударил его по хоботу, а он укротителя трахнул ногой — это и все. Ну, как говорится: милые дерутся, только чешутся. Но, однако, укротитель поднял крик, говорить — полюбуйтесь, как этот дурак сошел с ума.
Вы знаете? Слон, может быть, умнее нас с вами, а они все: сошел с ума, сошел с ума!
Даже представим себе так. Хорошо! Слон сошел с ума. Ну? Что было бы с таким слоном в другом городе? Его бы посадили в сумасшедший дом, и кончено. Ша. Тихо.
А у нас? Это ж Одесса!
Сейчас кричать: собирайте слоновую комиссию, пускай посмотрят, да или нет?
По моему — нет. По-ихнему — да.
Один комиссионер из слоновой комиссии говорит:
— Ударьте его палкой по хоботу; если он закричит, значит, сумасшедший.
Представьте, бьют! Представьте, кричит!
И тут вам собирается новая комиссия, и приезжает градоначальник Сосновский, и полицеймейстер, и разные археологи, сидят перед клеткой, смотрят. Они смотрят на него, а он на них.
Слушайте! От такого зрелища здоровый слон с ума сойдет, а не то что этот несчастный Ямбо.
Понятно, что животное было не прочь убежать, от этой компании!..
Но они уже подняли крик:
— Ой, он вырвется! Ой, он убежит! Ой, Одесса погибнет, Одессе угрожает опасность!!.
Что такое, спрошу я вас: — слон? Это Везувий, или землетрясение, или что?
Такой большой город, и броненосцы есть, пушки, весь военный округ, — так Одесса слона испугалась!
И, представьте, такой большой город вступил в войну с маленьким слоном. Связался черт с младенцем!
Мирное население покидает свои дома, на бирже ценности летят вниз, а „Одесские Новости“ делают себе тираж, сколько у меня волос на голове.
Крик, плач, на вокзале билеты берут за неделю.
Зверинец Лорбербаума окружен войсками, пристава назначили комендантом зверинца, а Кунцендорф ходит и под шумок бьет евреев по морде.
Лорбербаум плачет, как дите:
— Слушайте! Убейте мне этого слона, ну его к черту, мне его уже не жалко.
Потом другой комиссионер говорит:
— Как его убьешь сразу, это же не цыпленок, а слон… Его, может быть, месяц убивать надо. Давайте, отравим его.
Я спрошу вас: кто из них умный, если, когда они дали слону апельсин, набитый стрихнином, так слон понюхал и размазал ногой по полу.
Другой умник кричит:
— Дадим ему стрихнин на водке; слоны водку любят.
Мало им людей спаивать, так за слонов взялись. Ну-с… Сделали они целое ведро стрихниновки, дали слону… Опять же я вас спрашиваю: кто же умный, а кто же сумасшедший?
Может — я? Может — вы?
Слон взял хоботом ведро и вылил на комиссионеров.
Так уже была, после этого, новая идея: давайте, его усыпим.
Попробовали…
Этот замечательный слон съел, может быть, сто порошков — и ничего. Пошевелит ушами, скушает и опять смотрит глазами на комиссию.
Один грек предложил городской управе подкопать под слоном яму и ссыпать туда слона.
Городская управа говорит:
— Мы не можем, потому у нас нет на слонов кредитов.
А слон стоит и смотрит, стоит и смотрит.
Уже солдатам скоро в лагери нужно переходить, а он стоит и смотрит на комиссионеров.
Это продолжалось, может быть, год бы или два, но явился уже еще один комиссионер, не из комиссии, а настоящий — от Робина.
Такой умный, что прямо прелесть.
Что? Ну, да, еврей, а то кто.
Пришел и говорит:
— Черт с ним, что вы к нему пристали. Слон здоровый, а вы ему только на нервы действуете. Оставьте его в покое.
— А вы разве в слонах понимаете?
— Комиссионер должен во всем понимать.
У него, может быть, все понятие о слонах было такое, что на палке ручка слоновой кости, больше ничего.
Но, однако, попробовали. Отозвали войско и оставили слона в покое.
И знаете результат?
Слон тоже успокоился!
И сразу все вернулись к своим занятиям: Сосновский стал штрафовать газеты, полиция выселять евреев, евреи — выселяться, бумаги поднялись, и одесситы стали возвращаться.
— Почему же, — вы меня спросите, — все так кричали?
— Одесса!
Если Одессе попадется муха, она из нее сделает слона, а если попадется, не дай Бог, слон, — это будет целая мексиканская война![3]
III
править— Имею честь явиться, ваше-ство!
— А вы кто?
— Как же! Я — Красовский.
— А-а-а! Всенижайшее! Юскевич-Красковский! Садитесь, милости прошу.
— Виноват, ваше пр-во… Не Красковский, а Красовский. Пристав.
— Без „к“?
— Так точно.
— Ага… Как это называется в грамматике — „к беглое“. Вы какой Красовский?
— Вы меня должны помнить, ваше пр-во. Я вам скажу только два слова, и вы меня сразу вспомните: я нашел в Америке Адель Равич! К вам к первому с этой радостной вестью…
— Какая Адель? Зачем Адель?
— Боже, ты мой! Ведь, Адель Равич же! Главный винт в деле Ющинского. Знает настоящих убийц.
— Каких убийц? Что вы такое говорите… странное…
— Да убийц Ющинского.
— Ющинского? Виноват, это имеет отношение к американской войне?
— Никак нет, Ющинский, который в Киеве был убит.
— Что вы говорите! И давно?
— Господи помилуй! Да неужели вы не помните?.. Ну, я вам скажу иначе: вспомните дело Бейлиса.
— Какого Бейлиса?
— Еврея.
— Кто же его убил?
— Не его убили, а наоборот, он был обвинен в убийстве.
— Кто? Брандес?
— Не Брандес, а Бейлис.
— Разве его обвиняли? Он, кажется только свидетелем был в деле Панченко.
— Кто?
— Бранделяс.
— Ф-фу! Не Бранделяс, а Бейлис! Мендель Бейлис! И вот теперь я выяснил, что он окончательно не виноват.
— Что за оказия! Где, вы говорите, это дело было?
— В Киеве же, Господи!
— В каком Киеве?
— В Киеве! Город… Мать русских городов.
— Чья, вы говорите, мать?
— Русских городов.
— Не слышал, не слышал.
— На Днепре стоит.
— Кто?
— Киев.
— Ну?
— Стоит.
— Какой Днепр?
— Река.
— Первый раз слышу. Где?
— Странно… Не слышал. Что ж этот Брандес…
— В России.
— В какой?!
— Знаете, я пойду, ваше пр-во.
— Всего хорошего. Только, знаете, что? Плюньте вы на все это, а? Охота вам поднимать дело, о котором ни одна душа никогда и не слышала. Степан, проводи!!.
Впервые книга вышла в Петрограде в конце 1914 г. В настоящем издании все рассказы и фельетоны из этой книги печатаются впервые после первой публикации.
Суффражистки.
правитьСуффражистки (современное русское написание — суфражистки; от англ. suffrage — избирательное право) — участницы движения за предоставление женщинам избирательных. Движение распространилось во второй половине XIX — начале XX вв. в Великобритании, США и других странах.
Поколотить Асквита! — Асквит граф Оксфорд и Асквит Герберт Генри (1852—1928), в 1908—1916, лидер либеральной партии. Правительство Асквита способствовало развязыванию Первой мировой войны, подавило Ирландское восстание 1916 г.
Мисс Панкхерст за избиение Асквита арестована. — Имеется в виду лидер британского движения за права женщин — суфражистки Эммелин Панкхерст (1856—1928). В 1999 году журнал 4Тайм» включил Панкхерст в число самых выдающихся людей XX в.
Впервые Эммелин Панкхерст была задержана полицией в феврале 1908 года, когда она пыталась ворваться в парламент и подать петицию от протестующих премьер-министру Герберту Асквиту. Ее приговорили к 6 неделям тюремного заключения за оказание препятствий деятельности публичной власти. В июле 1908 г. она умышленно нанесла две пощечины офицеру полиции, чтобы гарантировать себе очередной арест. Всего Эммелин арестовывали шесть раз, пока женщины не добились права участвовать в выборах.
…изрежу картину Веласкеза — «Венера с зеркалом»…-- Аверченко описывает реальное событие. Знаменитая картина испанского художника Диего Веласкеса (1599—1660) «Венера с зеркалом» (1647—1651), находившаяся в Лондонской национальной галерее, подверглась нападению суфражистки
Мэри Ричардсон, которая 18 февраля 1914 года разбила стекло, закрывавшее картину, и порезала ее для разделки мяса тесаком в нескольких местах.
Например, тульский губернатор Лопухин. — Виктор Александровичи Лопухин (1868—1933) — русский государственный деятель, действительный тайный советник. Тульский губернатор в 1912—1914 гг. В эти же годы вел большую общественную деятельность.
…вскрикнул Марков седьмой. — В Государственной думе был известен депутат Марков 2-й, отличавшийся своими антиеврейскими речами. Аверченко здесь дает как бы обобщенный образ антисемита, ибо Маркова седьмого ни в Думе, ни в правительстве не было.
Смоленский губернатор Кобеко… разрешает лекцию Шингарева…
Дмитрий Дмитриевич Кобеко (1867—1916), с 1913 г. губернатор Смоленской области, действительный статский советник.
Андрей Иванович Шингарев (1867—1918) — врач, член Союза Освобождения, член ЦК партии кадетов, депутат II и 1У государственных дума, министр земледелия, финансов Временного правительства; был убит в январе 1918 г. в Мариинской больнице (Петроград) в январе 1918 г. вместе с профессором Федором Федоровичем Кокошкиным (1871—1918) матросами-анархистами.
Воронежский губернатор Голиков — Сергей Иванович Голиков (1866—1929), русский государственный деятель, деятель монархистских организаций. В 1909—1914 — занимал пост Воронежского губернатора, действительный статский советник.
…заявил… Крупенский. — Павел Николаевич Крупенский (1863—1939), русский общественный и политический деятель, один из лидеров Всероссийского национального союза, член Государственной думы от Бессарабской губернии.
…Скажите о Суковкине…-- Николай Иосифович Суковкин (1861—1919) — русский офицер и государственный деятель, сенатор.
…напомнил Замысловский. — Георгий Георгиевич Замысловский (1870—1920), надворный советник, политический и общественный деятель, член правой фракции Государетвенной Думы третьего и пятого созывов, активный участник правомонархического движения.
Архангельский губернатор С. Д. Бибиков больше занимается географией… — Сергей Дмитриевич Бибиков (1912—1917), последний архангельский губернатор в Российской империи, действительный статский советник. С его именем связаны постройка железной дороги, основание порта в Кольском заливе и города Мурманска.
…Бессарабский губернатор М. Э. Гильхен…-- Михаил Эдуардович Гильхен (1868-?) — российский чиновник, бессарабский губернатор в 1912—1915 гг., действительный статский советник.
Казанский губернатор П. М. Боярский… Петр Михайлович Боярский (1870-после 1917) — русский общественный и государственный деятель, казанский губернатор в Российской империи (1913—1917), действительный статский советник.
…Могилевский губернатор А. И. Пильц…-- Александр Иванович Пильц — (1870—1944) — русский государственный деятель, могилевский губернатор (1910—1916), в марте 1916 г был назначен иркутским генерал-губернатором; действительный статский советник.
…Ставропольский губернатор Б. Н. Янушевич…-- Бронислав Мечиславович Янушевич (1861—1916), российский государственный деятель, действительный статский советник, Ставропольский губернатор (1906—1916).
… Витебский губернатор М. В. Арцимович…-- Михаил Викторович Арцимович (1859—1933), юрист, государственный деятель, действительный статский советник, сенатор, шталмейстер императорского двора, витебский губернатор (1911—1917).
…недостаточно энергичный борец с «полонизмом». — Во второй половине XIX в. — начале XX в. в западных губерниях России проявлялись довольно сильные стремления польской части населения к приобретению самостоятельности и ведению собственной политики, которые русская администрация всячески пресекала.
Ярославский губернатор гр. Д. И. Татищев…-- Дмитрий Николаевич Татищев (1867—1919), граф, Ярославский губернатор (1909—1915), действительный статский советник, шталмейстер императорского двора.
Прошу о Кассо не говорить…-- Лев Аристидович Кассо (1865—1914) — министр народного просвещения с 1910 г., богатый бессарабский помещик.
Улита едет.
править…делает значки для филаретовского общества?-- Какое именно общество имеется в виду — неясно. В 1820 гг. существовало подобное тайное общество в Виленском университете. Однако сомнительно, что здесь имеется в виду эта организация. Скорее всего подразумевается общество, связанное с именем митрополита Филарета (Дроздова, 1783—1867), в свое время пользовавшегося широким нравственным авторитетом и политическим влиянием; он является автором окончательной редакции манифеста 19 февраля 1861 г. об отмене крепостного права в России.
Русская лента.
править…переспросил Скобелев. — Матвей Иванович Скобелев (1855—1938) — депутат IV Государственной думы, меньшевик; министр труда Временного правительства; после революции — на хозяйственной работе.
…встал Чхеидзе. — Николай Семенович Чхеидзе (1804—1926) — депутат III и IV Госдум, один из лидеров меньшевиков, впоследствии председатель Петросовета (1917), после революции председатель Учредительного собрания Грузии, с 1921 г. — в эмиграции.
…приезжает градоначальник Сосновский…-- Иван Васильевич Сосновский (1868-?), последний градоначальник Одессы (1911—1917); в январе 1917 г. стал товарищем министра иностранных дел.
…это будет целая мексиканская война! — Имеется в виду революция 1910—1917 гг. в Мексике, в результате на смену клерикально-помещичьей диктатуре к власти пришло правительство национальной буржуазии.
…Не Брандес, а Бейлис. — Георг Брандес (1842—1927) — датский литературный критик; боролся за правдивость и реализм литературы. Широко был известен в России; оказал влияние на современную европейскую литературу.
- ↑ Аркадий Аверченко не выдумывал этих слов. Эти слова, как мотив преступления, были сказаны мисс Ричардсон на следствии (см. газетные отчеты).
- ↑ Нижеследующая характеристики буквально взяты из доклада Пуришкевича министру внутрен. дел о губернаторах.
- ↑ Когда одессит говорил это — он не знал, что инцидент с Ямбо кончится настоящей мексиканской войной: слона раздразнили и потом выпустили в него двести пуль.