Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. Сорные травы
М., Изд-во «Дмитрий Сечин», 2014.
Румынский флот
Рождество в Петербурге
I
правитьНикогда еще румынский совет министров (или, как говорят румыны — «румынский оркестр министров») не был в таком приподнятом настроении, как на текущем заседании.
— Господа румыны! — сказал председатель совета министров, нервно вертя в руках вынутый из кармана кусок канифоли. — Мы должны дать отпор России, должны дать внушительный щелчок этому зазнавшемуся северному медведю! Мы им покажем славянство!..
— Господин капельмейстер («капельмейстер» по-румынски — председатель совета министров), — перебил его кто-то. — Значит, война решена?
— Без сомнения!! Но это ничего! Мы почти готовы. Я говорю «почти» потому, что, хотя армия и стоит под ружьями…
— Надо говорить: «под ружьем», — поправил сидевший за вторым пультом министр.
— Извинитесь-с! Я знаю, что говорю. Если бы у нас было одно ружье — армия стояла бы «под ружьем», а так как у нас их больше — армия (я это подчеркиваю!) стоит «под ружьями». Но, кроме армии, важен и флот, и о флоте-то мы должны позаботиться! Нам нужен сильный, могущественный флот, который бы навел ужас на врага!
— Где же он?
— Он?..
Пауза была торжественная.
— Он?!
Пауза была еще более торжественная. Председатель взял канифоль, машинально потер ручку кресла, на котором сидел, и раздельно отчеканил:
— Он? Флот? Он почти готов! Знаете ли вы, господа, сколько дала патриотическая национальная румынская всеобщая подписка на флот? Двадцать тысяч франков!!!
Все остолбенели.
— Это не может быть! Такой и цифры не бывает — двадцать тысяч!!
— Это неслыхано!
— Колоссально!
Один министр, призадумавшись, спросил:
— А что, если все эти деньги собрать и внести в эту комнату — они войдут?
— Едва ли! Тысяч семь войдет. Но дело не в этом. Ведь флот больше же этой комнаты!
— Господин капельмейстер!.. Хорошо ли охраняется это национальное сокровище?
— Я позаботился об этом! Вся армия охраняет его в одном из казнохранилищ.
— Прямо не понимаю: откуда румыны могли набрать столько денег?
— О! Вы забываете взрыв патриотического чувства.
II
править— Итак, многоуважаемый оркестр министров! Мы на эти деньги должны завести небольшой, но грозный флот… Я думаю, пара дредноутов, штук пять крейсеров, десяток-другой миноносцев… Все это, конечно, должно быть основательно вооружено пушками…
— Смету! Составим смету!
— Вот, извольте: прейскурант фирмы Виккерс!
— Сколько стоит дредноут?
— От пятидесяти до семидесяти миллионов франков.
— Боже ты мой! Вот дерут-то!
— Креста на них нет!
— Вы подумайте: самый лучший контрабас стоит не более тысячи франков.
— Контрабас! А возьмите тромбон…
— Тссс! Господа! От дредноутов придется отказаться. Почем нынче крейсера?
— Крейсера? К крейсерам, милые, приступу нет: от двадцати пяти до пятнадцати миллионов! Миноносцы дешевле, но… нам нужно сто таких патриотических подписок для одного миноносца.
— Ужасно все вздорожало! А сделаем мы так: закажем хорошую яхту, поставим на нее двенадцатидюймовое орудие и начнем палить так, что небу станет жарко.
— Почем яхты?
— Сейчас… Средняя яхта — двести тысяч франков.
— С ума они посходили! Купим, господа, просто пушку без яхты. Хоть какой-нибудь, а все-таки флот.
— Верно! Суда только связывают. Одни расходы: топливо, матросы, бинокли… Почем пушка?
— Пушка? Вот тут есть морские пушки: от ста тысяч франков до миллиона четырехсот… Нет! Это грабители на большой дороге!
— Позвольте, — перебил мудрый седой старик. — Что же там, в этом прейскуранте есть такое, что стоило бы не дороже 20.000 франков?
— Что? Гм… Такелаж… нет, это не то… приборы для измерения широты… складные ботики… тоже не то… гм…
— Да нет! Вы посмотрите такое, что стреляло бы.
— Чтоб стреляло? А! Есть: заряд для двенадцатидюймовой пушки — двадцать тысяч франков.
— Вот! сегодня же посылайте заказ. Таким образом, мы будем иметь небольшой, но вооруженный с головы до ног флот.
— Да ведь он потонет?
— Кто?
— Заряд-то. Ежели без броненосца.
— А зачем нам его на воду пускать? Спрячем его тут и будем ждать, пока враг войдет в Бухарест.
— Ну, а если войдет?
— Наткнется и взлетит.
— Уррра! верно! Пусть попробует это русское мужичьё сунуться!..
— Телеграмма на орудийный завод послана! Теперь что мы должны делать?
— Ясно что: сочинить румынский морской марш!
— Ну, это любой румын сделает.
Нет ничего лучше и радостнее тех минут, когда учеников распускают на рождественские каникулы.
Веселые, как котята, розовощекие, быстроглазые, с ручонками, измазанными чуть не до локтей чернилами и мелом, с радостным предвкушением грядущей радости и вереницы удовольствий — они напоминают стаю быстрых воробьев, которых кто-то спугнул с одного места, и они, беззаботно шелестя крыльями, перепархивают на другое место.
Дети — это наш праздник!
Господин в мундире положил локти на стол и проницательно взглянул на стоящего перед ним Колю Четыркина.
Два рослых усача, стоявших по бокам Коли, тоже взглянули на Колю, нагнувшись к нему и поощрительно подмигивая:
— Отвечайте, господин.
Господин выставил голову с блестящими глазенками из-за края стола и смущенно посмотрел на другого господина, сидящего за столом.
— Я польше не пуду, — прошептал он.
— Ага! Больше не будете… Это хорошо, молодой человек. Чего же вы больше не будете?
— Ничего…
— Нет, как же так — ничего! Выходит так: что вы делали что-то такое, чего вы уже впредь не будете делать. Что же вы делали?
— Над… сона читали.
— Огарки?
— Чего?
— Я говорю: огарки?! Вы! — огарки?!
— Нет, лампы.
— Чего, лампы?
— При лампах. А если днем, так без лампов. Читали… Мы больше никогда не будем.
Господин, сидевший за столом, взял книгу и стал ее перелистывать.
— Гм!.. «Стихотворения С. Я. Надсона с портретом факсимиле»… Это что такое «факсимиле»? А?
— Я не знаю. Издание.
— Какое издание?! Почему?
— Не знаю.
— Тут написано «собственность литературного фонда». Книга ваша?
— Н… наша.
— Значит, в фонде состоите?
— Больше никогда не будем… Это Голубков 3-й на меня свалил.
— Голубков третий будет допрошен особо. Значит, вы занимались революцией и порнографией?
— Нет… я не знаю. Мы Надсона больше в красненьком таком переплете… С гвоздичкой.
— С гвоздичкой? Недурно!! А революцией зачем занимались?
— Это не мы.
— Как не вы! А Надсона-то, небось, читали? (Он перелистывает книгу). Вот:
Мне душен этот мир разврата
С его блестящей мишурой!
Здесь брат рыдающего брата
Готов убить своей рукой.
— Это как по-вашему называется — не революция? Не призыв к ниспровержению? Или это:
С каждым шагом вперед
все черней и грозней
Рать суровых врагов надвигается,
С каждым шагом все меньше
надежд и друзей,
Все мучительней сердце сжимается…
— Ведь это что же? «Вы жертвою пали в борьбе роковой»? Что за цинизм?
— Польше не путу.
— Знаем мы, как вы не будете… А это:
Я молился сегодня о ней,
Утро тихим покоем дыш…
— Ну, это, впрочем, не то. А это:
С тех пор, как я прозрел,
разбуженный грозою,
С тех пор, как детских грез
проникнул я обман…
— Это разве можно?
— Действительно… — вздохнули с огорчением два бравых усача…
— Вон видите — даже им неловко. Однако, вы, кроме этих митинговых стихов, занимались еще порнографией. Правда это?
— Я… ее… учил. Старался…
— Что учили?
— Географию.
— Я вас не про географию спрашиваю. Порнографией занимались, говорят.
— Мы… немножко.
— Что же вы делали?
— Надсона читали.
— Нечего сказать — красиво!
Он снова нервно схватил книгу со стола и перелистал ее.
— Действительно… Стишки тут. Прямо как будто специально для лиги свободной любви… Вот эта штука, к примеру:
О любви твоей, друг мой, я часто мечтал —
И от грез этих сердце так радостно билось.
Но едва я приветливый взор твой встречал,
И тревожно, и смутно и груди становилось…
Как это вам покажется?
Бравые усачи вспыхнули до корней волос и застенчиво отвернулись.
— Видите, даже они покраснели. А это:
Постой, говорил он, моя дорогая,
Постой, не целуй, не ласкай…
Измучился ум мой, в потемках блуждая…
«В потемках»?! Очень мило, нечего сказать. Вот что вы читаете! А это! Мне сорок пять лет, а я краснею:
Здравствуй, ночь, молодая вакханка! Взгляни:
Мир заждался объятий твоих.
Усачи покраснели и потупились.
— Однако!
— Женатые мы, вашбродь, а все стыдно.
— Стыдно? А вот ему не стыдно. Вы знаете, что такое вакханка?
Коля промолчал. Он был уверен, что вакханка — ошибка. Что правильнее было бы что-нибудь вроде лоханки, что такого слова «вакханка» совсем и нет. Но боялся это сказать. Молчал.
— Молчите? А «обуреваем знойной страстью» — это знаете, что такое?
— Это когда… жених ее целует.
— Кого?
— Невесту.
— Какая пошлость, — болезненно поморщились усачи. — Сейчас рождественский пост, а мы слушаем.
— Уведите его.
II
правитьЧто может быть лучше и радостнее Рождества? Что может быть ближе молодому любопытному сердечку, которое бьется восторженно и задорно-весело при виде зажженной елки, сверкающей тысячью огней, и игрушек, соблазнительно разложенных на столе в углу… Вот рыжий лохматый медведь; вот каска и сабля; вот заманчивая обложка «Приключений капитана Гаттераса». Вот…
— Господин надзиратель! В камере номер семь арестант буйствует.
— Как буйствует? Пьян, что ли?
— Никак нет. К маме просится. Я, говорит, к маме хочу.
— Эх, Господи! Чистое с ними наказание! Скажите ему, что свидание по пятницам; пусть подождет.
— Я говорил. А воны орут: к маме. Буйствуют.
— Как же он там буйствует?
— Плачет. Хлеб по камере разбросал, в воду наплевал.
— Гм… скверно. Дай ему лист бумаги и карандаш.
— Для прошения, котора бумага?
— Все равно. Пусть нарисует что-нибудь. Авось успокоится. Скажи — надзиратель просили дом с садиком нарисовать… И чтобы из трубы дым шел.
— Слушаю-с…
— Господин надзиратель! Из шашнадцатого номера арестант буйствует.
— О, Господи! Чего там еще? Что ему надо?
— Боится.
— Чего еще?
— Спать один боится. Так, что, говорят, в углу домовой сидит.
— Скажи ему, что никакого домового нет.
— Та я им говорил, а оны кричат: «домовой сидыть и пальцами сестрицу Аленушку ухватили за волосья».
— Эй, эй, ты, Корнеенко! Ты опять, каналья, я вижу, арестанту сказки рассказывал? Опять напугал арестанта так, что он спать не может.
— Та я, вашбродь, им только про бабу-ягу и казав. А шо касательно домового, так то им из пьятнадцатого номера товарищ выстукали.
— Сколько раз я говорил, чтобы не перестукивались!! Ты еще чего хочешь? Тебе чего надо?
— Примочки нет ли, ваше благородие? Для девьятаго номера.
— Что с ним? Болен?
— Губу расшибли, прыгамши. Я им говорю: не нужно, паныч, через стул прыгать. У тюрьме не полагается. А оны прыгнули и расшиблись.
— Скажи ему, что я его на хлеб и на воду за это посажу!
— Оны уже посажены! За то, что на стене што-с написалы.
— «Что-с написали». Что он написал?
— Який-с стих:
Ходыть по коридору часовой.
С очень рыжей головой,
С огромадными усами —
Поглядыть его вы сами.
— Какие глупости. Что за мальчишество!
— Именно, что мальчишество, вашбродь. Двенадцатый год, а совсем, как дитё, ведут себя.
— А ты чего? Что это у тебя в руках?
— Петухи яки-с.
— Что за петухи?
— Арестант з двадцатого просили вам передать. Говорят: «кланяйся, передай петухов в подарок, с бумаги сробленных — и скажи господину надзирателю от арестанта собственная работа Николая Четыркина».
— Куда они мне?.. Положи их там в угол. Вот что… Снеси-ка ему эти какрамельки… Пять штучек. Да чего ты все с барбарисом берешь?
— Они кисленькие любят.
— А ты откуда знаешь?
— Говорили… Как о елке ихней рассказывали, то говорили.
— А ты опять с арестантами в разговоры вступаешь? Ты разве не знаешь — уставом это запрещено.
— Да оны, ваше благородие, такие чудные… Я к ним в камеру захожу за чаем, а они мне: «здравствуйте» — да и поцалували. Прямо, что с ними делать — ума непостижимо.
— Я тебе дам «ума непостижимо». Какая тут будет, к черту, дисциплина, когда конвойная команда с арестантами целуется. Кто там еще?
— Елку привезли.
— Ну, тащите ее в пустую камеру в двадцать девятый.
— Нельзя, не влезет. Потолки низкие.
— «Потолки, потолки». Что ж мне, черти, из-за вас елку резать? И так разрываться надо!
— …Для девятого номера примочку пожалуйте и для одиннадцатого пластырь.
— С ума они там посходили! Опять расшиблись? Шалят?!
— Да они не шалят. А только в халатах им неспособно ходить. Сами посудите — халаты-то у нас — во, а они — во.
— Так я же говорил: перешейте халаты! Отошлите их в швальню.
— Эконом говорит — нельзя. Этак, говорит, мы перешьем, а потом их выпустят — куда халаты девать? И матерьял и работа к черту пропадут.
— Э, заболтался я с вами! Поверка была?
— Сейчас делают. Кончают…
— Ваше благородие! Беда!! Арестант сбежал!
— Как сбежал?! Ах, черти вы анафемские!! Хорошее Рождество мне устраиваете! Какой арестант?!
— Четыркин Николай! Был все время в камере и на прогулку ходил, а как вечернюю проверку стали делать — ичез.
— В камере нет?
— Нет. И в коридоре нет, и на дворе.
— Эх, вы! Растяпы. Самый важный был, а вы упустили. Гайда в камеру!
Камера Коли Четыркина была пуста.
Осмотрели окно — оно было цело. Осмотрели стены — ни одного кирпича не было вынуто.
Арестант — как сквозь землю провалился.
Когда стали перетряхивать койку — оттуда что-то вывалилось.
— Что это упало?
— Эх, вы! Да это он же… арестант! Заснул на койке да и завалился за край.
— Как же вы его не заметили?
— Заметь-ка его сразу, коли в ем не больше аршина длины.
— Чудасия!
— Прямо-таки рождественска история…
Все рассказы, вошедшие в данный сборник, публиковались впервые. Рассказ «Три случая» впоследствии вошел в сборник «Отдых на крапиве» (1924), а рассказ «Муха» — в сборник «Рассказы циника» (1925).
Румынский флот.
править…прейскурант фирмы Виккерс… — Виккерс — имеется в виду английский военно-промышленный концерн Vickers Limited.
Рождество в Петербурге.
правитьБедным малюткам-витмеровцам посвящаю… — В 1912—1917 гг. в Петербурге существовала межученическая организация — витмеровцы; некоторые называли ее революционным союзом. Однако у этой организации не было ни четкой программы, ни определенной цели. Единственное требование витмеровцев: чтобы к ним относились как к полноправным членам общества. Происхождение названия связано с тем, что в декабре 1912 г.в частной женской гимназии Витмер состоялась конференция учащихся средних учебных заведений Петербурга. Участников этой конференции, арестованных во время налета полиции (по доносу провокатора), впоследствии и назвали витмеровцами.
Над…сона читали. — Семен Яковлевич Надсон (1862—1887) — поэт и критик; его стихи, проникнутые гражданской скорбью и осуждающие серую действительность, призывавшие к борьбе за светлое будущее, пользовались огромной популярностью. Его книга «Стихотворения» (1885) получила Пушкинскую премию и выдержала десятки изданий до революции. Чехов называл его лучшим поэтом 1880-х годов. В рассказе приводится много фрагментов из стихотворений Надсона.
…Огарки? — В 1906 г. писатель Скиталец (наст. имя Степан Гаврилович Петров, 1868—1941) выпустил повесть «Огарки. Типы русской богемы», где опоэтизировал анархию, стихийный бунт люмпен-пролетариев. Повесть высоко оценил А. Блок. Однако большинство критиков отнеслись к ней враждебно. Популярность ее была велика. Распространились слухи о собраниях молодых людей, которые при свете свечей устраивали оргии. Дошло до того, что даже П. Столыпин дал указание расследовать случаи разгула и оргий учащихся, которые вместо игры в революцию перешли к распутству, пьянству и разврату. Слово «огарок», означавшее в повести «бедняга», приобрело значение «распутник».
Это что такое «факсимиле»? — Факсимиле (лат.) — точное воспроизведение каким-либо способом документа, фотоснимка, рукописи, чьей-либо подписи.
…"собственность литературного фонда". — В 1859 г. в Петербурге было основано Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым. К 1910 г. число членов равнялось 400, а общая сумма капиталов достигла 700 тыс. рублей. Кроме того, Фонду принадлежала недвижимая собственность на 150 тыс. руб. и права собственности на произведения некоторых авторов. Все издатели были обязаны перечислять Фонду некоторый процент доходов от издания литературных и научных книг. Благодаря этому Фонд имел возможность на свои средства осуществлять издания произведений многих авторов и пополнять тем самым свой капитал. В частности, в данном случае имеется в виду книга Стихотворения С. Я. Надсона. С портр., факсимиле и биографическим очерком. Изд. 18-е. Спб., 1900.
Мне душен мир разврата… — цитируется стихотворение Надсона «О, если там…» (1878).
С каждым шагом вперед… — цитируется не вполне точно первая строфа стихотворения Надсона «С каждым шагом вокруг все черней и черней…» (1881).
«Вы жертвою пали в борьбе роковой»… — Первая фраза революционной песни рабочих, написанной неизвестным автором середины 1870-х годов. Существует несколько вариантов.
С тех пор как я прозрел… — цитируется начало стихотворения Надсона 1883 г.
…как будто специально для лиги свободной любви… — В первое десятилетие XX в., в России в среде интеллигенции распространилась проповедь свободной любви, снятия всяческих табу с половых отношений, создавались и общества, где проповедовались свободные взгляды на отношения между полами.
О любви твоей, друг мой, я часто мечтал… — Начало стихотворения, датированного Надсоном 20.09.1881 г.
Постой, говорил он, моя дорогая… — Начало стихотворения Надсона 1880 г.
…что такое вакханки? — Вакханка — участница оргии, дикого разгула, название произошло от древнеримского праздника в честь Вакха — бога вина и веселья.
…заманчивая обложка «Приключений капитана Гатерраса» — популярный роман «Путешествия и приключения капитана Гаттераса» французского писателя Жюль Верна (1825—1905). Написан в 1886 г.