Детские и юношеские стихотворения (Толстой)

Детские и юношеские стихотворения
автор Алексей Константинович Толстой
Опубл.: 1870. Источник: az.lib.ru • а также: Стихотворные записки. Экспромты. Надписи. Буриме.
Незаконченное. Наброски. Отрывки.

Алексей Константинович Толстой. 
Детские и юношеские стихотворения

 ---------------------------------------------------------------------
 ПРИМЕЧАНИЯ OCR Zmiy:
 Текст данного сборника сформирован по следующим источникам:
 1) Сайт:
 http://www.friends-partners.org/friends/literature/19century.html
 2) Книга: OCR & SpellCheck Zmiy (zmiy@inbox.ru)
 Толстой А.К. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Стихотворения
 М.: Худож. лит., 1981
 Содержание отмеченное [*], взято из (1). Остальное - (2).
 Текст, отмеченный в содержании [**] взят из (2). Остальное - (1).
 Анонс и примечания взяты из (2).

 Все претензии предъявлять сюда: zmiy@inbox.ru.

 Оформление: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 февраля 2003 года
 ---------------------------------------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

 * '''ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ'''

 * Сказка про короля и про монаха
 * Вихорь-конь
 * Телескоп (баллада)
 * Прости
 * Молитва стрелков
 * Я верю в чистую любовь...

 * '''СТИХОТВОРНЫЕ ЗАПИСКИ. ЭКСПРОМТЫ. НАДПИСИ. БУРИМЕ'''

 * [Б.М.Маркевичу]
 * [М.Н.Лонгинову]
 * Аминь, глаголю вам,- в восторге рек Маркeвич...
 * Под шум балтийских волн...
 * Элегия
 * [М.М.Стасюлевичу]
 * [В.А.Арцимовичу]
 * [А.М. и Н.М.Жемчужниковым]
 * Неожиданное наказание
 * [Н.М.Жемчужникову] (Горька нам, Николай...)
 * Прогулка под качелями
 * Переход через Балканские горы
 * Об этом я терзаюся и плачу...
 * Басня про Ромула и Рема
 * Прогулка с подругой жизни
 * Молчите! - Мне не нужен розмарин!..
 * Не приставай ко мне, Борис Перовский...
 * Бегство Наполеона из России
 * Почему Александр 1 отказался от названия великого
 * Часто от паштета корка...
 * Баллада
 * Аскольд, зовет тебя Мальвина...
 * [А.П.Бобринскому]

 * '''НЕЗАКОНЧЕННОЕ. НАБРОСКИ. ОТРЫВКИ'''

 * Бегут разорванные тучи...
 * Как часто ночью в тишине глубокой...
 * Слова для мазурки
 * Ты меня поняла не вполне...
 * Что за время, что за нравы!..
 * Как вчера хорош у моря...
 * О, не страшись несбыточной измены...
 * Закревский так сказал пожарным...
 * Причину моего смятенья и испуга...
 * И на крыльце по вечерам...
 * Друзья, вы совершенно правы...
 * Святой отец, постой...
 * В дни златые вашего царенья...
 * Желтобрюхого Гаврила...
 * О, будь же мене голосист...
 * Ища в мужчине идеала...
 * То древний лес. Дуб мощный своенравно...
 * Теперь в глуши полей, поклонник мирных граций...
 * Честь вашего я круга...
 * Но были для девы другие отрады...
 * Улыбка кроткая, в движенье каждом тихость...




ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

СКАЗКА ПРО КОРОЛЯ И ПРО МОНАХА

 Жил-был однажды король, и с ним жила королева,
 Оба любили друг друга, и всякий любил их обоих.
 Правда, и было за что их любить; бывало, как выйдет
 В поле король погулять, набьет он карман пирогами,
 Бедного встретит - пирог! "На, брат,- говорит,- на
 здоровье!"
 Бедный поклонится в пояс, а тот пойдет себе дальше.
 Часто король возвращался с пустым совершенно
 карманом.
 Также случалось порой, что странник пройдет через
 город,
 Тотчас за странником шлет королева своих скороходов.
 "Гей,- говорит,- скороход! Скорей вы его воротите!"
 Тот воротится в страхе, прижмется в угол прихожей,
 Думает, что-то с ним будет, уж не казнить привели ли?
 АН совсем не казнить! Ведут его к королеве.
 "Здравствуйте, братец,- ему говорит королева,-
 присядьте.
 Чем бы попотчевать вас? Повара, готовьте закуску!"
 Вот повара, поварихи и дети их, поваренки,
 Скачут, хлопочут, шумят, и варят, и жарят закуску.
 Стол приносят два гайдука с богатым прибором.
 Гостя сажают за стол, а сами становятся сзади.
 Странник садится, жует да, глотая, вином запивает,
 А королева меж тем бранит и порочит закуску:
 "Вы,- говорит,- на нас не сердитесь, мы люди простые.
 Муж ушел со двора, так повара оплошали!"
 Гость же себе на уме: "Добро, королева, спасибо!
 Пусть бы везде на дороге так плохо меня угощали!"

 Вот как жили король с королевой, и нечего молвить,
 Были они добряки, прямые, без всяких претензий...
 Кажется, как бы, имея такой счастливый характер,
 Им счастливым не быть на земле? Ан вышло иначе!

 Помнится, я говорил, что жители все королевства
 Страх короля как любили. Все! Одного исключая!
 Этот один был монах, не такой, как бывают монахи,
 Смирные, скромные, так что и громкого слова не молвят.
 Нет, куда! Он первый был в королевстве гуляка!
 Тьфу ты! Ужас берет, как подумаешь, что за буян был!
 А меж тем такой уж пролаз, такая лисица,
 Что, пожалуй, святым прикинется, если захочет.
 Дьяком он был при дворе; то есть если какие бумаги
 Надобно было писать, то ему их всегда поручали.
 Так как король был добряк, то и всех он считал
 добряками,
 Дьяк же то знал, и ему короля удалося уверить,
 Что святее его на свете нет человека.
 Добрый король с ним всегда и гулял, и спал, и обедал,
 "Вот,- говаривал он, на плечо опираясь монаха,-
 Вот мой лучший друг, вот мой вернейший товарищ".
 Да, хорош был товарищ! Послушайте, что он за друг
 был!
 Раз король на охоте, наскучив быстрою скачкой,
 Слез, запыхавшись, с коня и сел отдохнуть под дубочки.
 Гаркая, гукая, мимо его пронеслась охота,
 Стихли мало-помалу и топот, и лай, и взыванья.
 Стал он думать о разных делах в своем королевстве:
 Как бы счастливее сделать народ, доходы умножить,
 Податей лишних не брать, а требовать то лишь, что
 можно.
 Вдруг шорохнулись кусты, король оглянулся и видит,
 С видом смиренным монах стоит, за поясом четки,
 "Ваше величество,- он говорит,- давно мне хотелось
 Тайно о важном деле с тобою молвить словечко!
 Ты мой отец, ты меня и кормишь, и поишь, и кров мне
 От непогоды даешь, так как тебя не любить мне!"
 В ноги упал лицемер и стал обнимать их, рыдая.
 Бедный король прослезился: "Вставай,- говорит он,-
 вставай, брат!
 Все, чего хочешь, проси! Коль только можно, исполню!"
 - "Нет, не просить я пришел, уж ты и так мне
 кормилец!
 Хочется чем-нибудь доказать мне свою благодарность.
 Слушай, какую тебе я открою дивную тайну!
 Если в то самое время, как кто-нибудь умирает,
 Сильно ты пожелаешь, душа твоя в труп угнездится,
 Тело ж на землю падет и будет лежать без дыханья.
 Так ты в теле чужом хозяином сделаться можешь!"
 В эту минуту олень, пронзенный пернатой стрелою,
 Прямо на них налетел и грянулся мертвый об землю.
 "Ну,- воскликнул монах,- теперь смотри в оба глаза".
 Стал пред убитым оленем и молча вперил в него очи.
 Мало-помалу начал бледнеть, потом зашатался
 И без дыхания вдруг как сноп повалился на землю.
 В то же мгновенье олень вскочил и проворно запрыгал,
 Вкруг короля облетел, подбежал, полизал ему руку,
 Стал пред монаховым телом и грянулся б землю
 мертвый.
 Тотчас на ноги вспрянул монах как ни в чем не бывало -
 Ахнул добрый король, и вправду дивная тайна!
 Он в удивленье вскричал: "Как, братец, это ты сделал?"
 - "Ваше величество,- тот отвечал, лишь стоит
 серьезно
 Вам захотеть, так и вы то же самое можете сделать!
 Вот, например, посмотри: сквозь лес пробирается серна,
 В серну стрелой я пущу, а ты, не теряя минуты,
 В тело ее перейди, и будешь на время ты серной".
 Тут монах схватил самострел, стрела полетела,
 Серна прыгнула вверх и пала без жизни на землю.
 Вскоре потом упал и король, а серна вскочила.
 То лишь увидел монах, тотчас в королевское тело
 Он перешел и рожок поднял с земли королевский.
 Начал охоту сзывать, и вмиг прискакала охота.
 "Гей, вы, псари!- он вскричал.- Собак спустите со
 своров,
 Серну я подстрелил, спешите, трубите, скачите!"
 Прыгнул мнимый король на коня, залаяла стая,
 Серна пустилась бежать, и вслед поскакала охота.
 Долго несчастный король сквозь чащу легкою серной
 Быстро бежал, наконец он видит в сторонке пещеру,
 Мигом в нее он влетел, и след его псы потеряли.

 Гордо на статном коне в ворота въехал изменник,
 Слез на средине двора и прямо идет к королеве.
 "Милая ты королева моя,- изменник вещает,-
 Солнце ты красное, свет ты очей моих, месяц мой ясный,
 Был я сейчас на охоте, невесело что-то мне стало;
 Скучно, вишь, без тебя, скорей я домой воротился,
 Ах ты, мой перл дорогой, ах ты, мой яхонт бесценный!"
 Слышит его королева, и странно ей показалось:
 Видит, пред нею король, но что-то другие приемы,
 Тот, бывало, придет да скажет: "Здравствуй, хозяйка!",
 Этот же сладкий такой, ну что за сахар медович!
 Дня не прошло, в короле заметили все перемену.
 Прежде, бывало, придут к нему министры с докладами,
 Он переслушает всех, обо всем потолкует, посудит,
 Дело, подумав, решит и скажет: "Прощайте, министры!"
 Ныне ж, лишь только прийдут, ото всех отберет он
 бумаги,
 Бросит под стол и велит принесть побольше наливки.
 Пьет неумеренно сам да министрам своим подливает.
 Те из учтивости пьют, а он подливает все больше.
 Вот у них зашумит в голове, начнут они спорить,
 Он их давай поджигать, от спора дойдет и до драки,
 Кто кого за хохол, кто за уши схватит, кто за нос,
 Шум подымут, что все прибегут царедворцы,
 Видят, что в тронной министры катаются все на паркете,
 Сам же на троне король, схватившись за боки, хохочет.
 Вот крикунов разоймут, с трудом подымут с паркета,
 И на другой день король их улицы мыть отсылает:
 "Вы-де пьяницы, я-де вас научу напиваться,
 Это-де значит разврат, а я не терплю-де разврата!"

 Если ж в другой раз придет к нему с вопросом
 кухмейстер:
 "Сколько прикажешь испечь пирогов сегодня для
 бедных?"
 - "Я тебе дам пирогов,- закричит король в
 исступленье,-
 Я и сам небогат, а то еще бедных кормить мне!
 В кухню скорей убирайся, не то тебе розги, разбойник!"
 Если же странник пройдет и его позовет королева,
 Только о том лишь узнает король, наделает шуму.
 "Вон его,- закричит,- в позатыльцы его, в позатыльцы!
 Много бродяг есть на свете, еще того и смотри, что
 Ложку иль вилку он стянет, а у меня их немного!"
 Вот каков был мнимый король, монах-душегубец.
 А настоящий король меж тем одинокою серной
 Грустно средь леса бродил и лил горячие слезы.
 "Что-то,- он думал,- теперь происходит с моей
 королевой!
 Что, удалось ли ее обмануть лицемеру монаху?
 Уж не о собственном плачу я горе, уж пусть бы один я
 В деле сем пострадал, да жаль мне подданных бедных!"
 Так сам с собой рассуждая, скитался в лесу он дремучем,
 Серны другие к нему подбегали, но только лишь взглянут
 В очи ему, как назад бежать они пустятся в страхе.
 Странное дело, что он, когда был еще человеком,
 В шорохе листьев, иль в пении птиц, иль в ветре сердитом
 Смысла совсем не видал, а слышал простые лишь звуки,
 Ныне ж, как сделался серной, то все ему стало понятно:
 "Бедный ты, бедный король,- ему говорили деревья,-
 Спрячься под ветви ты наши, так дождь тебя не
 замочит!"
 "Бедный ты, бедный король,- говорил ручеек
 торопливый,-
 Выпей струи ты мои, так жажда тебя не измучит!"
 "Бедный ты, бедный король,- кричал ему ветер
 сердитый,-
 Ты не бойся дождя, я тучи умчу дождевые!"
 Птички порхали вокруг короля и весело пели.
 "Бедный король,- они говорили,- мы будем стараться
 Песней тебя забавлять, мы рады служить, как умеем!"

 Шел однажды король через гущу и видит, на травке
 Чижик лежит, умирая, и тяжко, с трудом уже дышит.
 Чижик другой для него натаскал зеленого моху,
 Стал над головкой его, и начали оба прощаться.
 "Ты прощай, мой дружок,- чирикал чижик здоровый,-
 Грустно будет мне жить одному, ты сам не поверишь!"
 - "Ты прощай, мой дружок,- шептал умирающий
 чижик,-
 Только не плачь обо мне, ведь этим ты мне не поможешь,
 Много чижиков есть здесь в лесу, ты к ним приютися!"
 - "Полно,- тот отвечал,- за кого ты меня
 принимаешь!
 Может ли чижик чужой родного тебя заменить мне?"
 Он еще говорил, а тот уж не мог его слышать!
 Тут внезапно счастливая мысль короля поразила.
 Стал перед птичкою он, на землю упал и из серны
 Сделался чижиком вдруг, вспорхнул, захлопал крылами,
 Весело вверх поднялся и прямо из темного леса
 В свой дворец полетел.
 Сидела одна королева;
 В пяльцах она вышивала, и капали слезы на пяльцы.
 Чижик в окошко впорхнул и сел на плечо к королеве,
 Носиком начал ее целовать и песню запел ей.
 Слушая песню, вовсе она позабыла работу.
 Голос его как будто бы ей показался знакомым,
 Будто она когда-то уже чижика этого знала,
 Только припомнить никак не могла, когда это было.
 Слушала долго она, и так ее тронула песня,
 Что и вдвое сильней потекли из очей ее слезы.
 Птичку она приласкала, тихонько прикрыла рукою
 И, прижав ко груди, сказала: "Ты будешь моею!"
 С этой поры куда ни пойдет королева, а чижик
 Так за ней и летит и к ней садится на плечи.
 Видя это, король, иль правильней молвить, изменник,
 Тотчас смекнул, в чем дело, и говорит королеве:
 "Что это, душенька, возле тебя вертится все чижик?
 Я их терпеть не могу, они пищат, как котенки,
 Сделай ты одолженье, вели его выгнать в окошко!"
 - "Нет,- говорит королева,- я с ним ни за что не
 - "Ну, так, по крайней мере, вели его ты изжарить.
 Пусть мне завтра пораньше его подадут на закуску!"
 Страшно сделалось тут королеве, она еще больше
 Стала за птичкой смотреть, а тот еще больше сердитый.
 Вот пришлось, что соседи войну королю объявили.
 Грянули в трубы, забили в щиты, загремели в литавры,
 С грозным оружьем к стенам городским подступил
 неприятель,
 Город стал осаждать и стены ломать рычагами.
 Вскоре он сделал пролом, и все его воины с криком
 Хлынули в город и прямо к дворцу короля побежали.
 Входят толпы во дворец, все падают ниц царедворцы.
 Просят пощады, кричат, но на них никто и не смотрит,
 Ищут все короля и нигде его не находят.
 Вот за печку один заглянул, ан глядь!- там,
 прикрывшись,
 Бледный, как тряпка, король сидит и дрожит как осина.
 Тотчас схватили его за хохол, тащить его стали,
 Но внезапно на них с ужасным визгом и лаем
 Бросился старый Полкан, любимый пес королевский.
 Смирно лежал он в углу и на все смотрел равнодушно.
 Старость давно отняла у Полкана прежнюю ревность,
 Но, увидя теперь, что тащат его господина,
 Кровь в нем взыграла, он встал, глаза его засверкали,
 Хвост закрутился, и он полетел господину на помощь...
 Бедный Полкан! Зачем на свою он надеялся силу!
 Сильный удар он в грудь получил и мертвый на землю
 Грянулся,- тотчас в него перешел трусишка изменник,
 Хвост поджал и пустился бежать, бежать без оглядки.
 Чижик меж тем сидел на плече у милой хозяйки.
 Видя, что мнимый король обратился со страху в
 Полкана,
 В прежнее тело свое он скорей перешел и из птички
 Сделался вновь королем. Он первый попавшийся в руки
 Меч схватил и громко вскричал: "За мною, ребята!"
 Грозно напал на врагов, и враги от него побежали.
 Тут, обратившись к народу: "Послушайте, дети,- он
 молвил,-
 Долго монах вас морочил, теперь он достиг наказанья,
 Сделался старым он псом, а я королем вашим прежним!"
 - "Батюшка!- крикнул народ,- и впрямь ты король
 наш родимый!"
 Все закричали "ура!" и начали гнать супостата.
 Вскоре очистился город, король с королевою в церковь
 Оба пошли и набожно там помолилися богу.
 После ж обедни король богатый дал праздник народу.
 Три дни народ веселился. Достаточно ели и пили,
 Всяк короля прославлял и желал ему многие лета.

x x x

ВИХОРЬ-КОНЬ

 В диком месте в лесу...
 Из соломы был низкий построен шалаш.
 Частым хворостом вход осторожно покрыт,
 Мертвый конь на траве перед входом лежит.
 И чтоб гладных волков конь из лесу привлек,
 Притаясь в шалаше, ожидает стрелок.

 Вот уж месяц с небес на чернеющий лес
 Смотрит, длинные тени рисуя древес,
 И туман над землей тихо всходит седой,
 Под воздушной скрывает он лес пеленой.
 Ни куста, ни листа не шатнет ветерок,
 В шалаше притаясь, молча смотрит стрелок,
 Терпеливо он ждет, месяц тихо плывет,
 И как будто бы времени слышен полет.

 Чу! Не шорох ли вдруг по кустам пробежал?
 Отчего близ коня старый пень задрожал?
 Что-то там забелело, туман не туман,
 В чаще что-то шумит, будто дальний буран,
 И внезапно стрелка странный холод потряс,
 В шуме листьев сухих дивный слышит он глас:
 "Вихорь-конь мой, вставай, я уж боле не пень,
 Вихорь-конь, торопися, Иванов уж день!"
 И как озера плеск и как полымя треск,
 Между пний и кустов словно угольев блеск,
 Что-то ближе спешит, и хрустит, и трещит,
 И от тысячи ног вся земля дребезжит.
 "Встань, мой конь, я не пень, брось, мой конь, свою лень!
 Конь, проворней, проворней, в лесу дребедень!"
 Страшен чудный был голос, конь мертвый вскочил,
 Кто-то прыг на него, конь копытом забил,
 Поднялся на дыбы, задрожал, захрапел
 И как вихорь сквозь бор с седоком полетел,
 И за ним между пнев, и кустов, и бугров
 Полетела, шумя, стая гладных волков.

 Долго видел стрелок, как чудесным огнем
 Их мелькали глаза в буераке лесном
 И как далей и далей в чернеющий лес
 Их неистовый бег, углубляясь, исчез.
 И опять воцарилась кругом тишина,
 Мирно сумрачный лес освещает луна,
 Расстилаясь туман над сырою землей,
 Под таинственной чащу сокрыл пеленой.
 И, о виденном диве мечтая, стрелок
 До зари в шалаше просидел, одинок.
 И едва на востоке заря занялась,
 Слышен топот в лесу, и внимает он глас:
 "Конь, недолго уж нам по кустам и буграм
 Остается бежать, не догнать нас волкам!"
 И как озера плеск и как полымя треск,
 Между пнев и кустов, словно угольев блеск,
 И шумит, и спешит, и хрустит, и трещит,
 И от тысячи ног вся земля дребезжит.
 "Конь, не долго бежать, нас волкам не догнать.
 Сладко будешь, мой конь, на траве отдыхать!"
 И, весь пеной покрыт, конь летит и пыхтит,
 И за ним по пятам волчья стая бежит.
 Вот на хуторе дальнем петух прокричал,
 Вихорь-конь добежал, без дыханья упал,
 Седока не видать, унялась дребедень,
 И в тумане по-прежнему виден лишь пень.
 У стрелка ж голова закружилась, и он
 Пал на землю, и слуха и зренья лишен.
 И тогда он очнулся, как полдень уж был,
 И чернеющий лес он покинуть спешил.

x x x

ТЕЛЕСКОП

 '''Баллада'''

 Умен и учен монах Артамон,
 И оптик, и физик, и врач он,
 Но вот уж три года бежит его сон,
 Три года покой им утрачен.
 Глаза его впалы, ужасен их вид,
 И как-то он странно на братий глядит.

 Вот братья по кельям пошли толковать:
 "С ума, знать, сошел наш ученый!
 Не может он есть, не может он спать,
 Всю ночь он стоит пред иконой.
 Ужели (господь, отпусти ему грех!)
 Он сделаться хочет святее нас всех?"

 И вот до игумена толки дошли,
 Игумен был строгого нрава:
 Отца Гавриила моли не моли,-
 Ты грешен, с тобой и расправа!
 "Монах,- говорит он,- сейчас мне открой,
 Что твой отравляет так долго покой?"

 И инок в ответ: "Отец Гавриил,
 Твоей покоряюсь я воле.
 Три года я страшную тайну хранил,
 Нет силы хранить ее доле!
 Хоть тяжко мне будет, но так уж и быть,
 Я стану открыто при всех говорить.

 Я чаю, то знаете все вы, друзья,
 Что, сидя один в своей келье,
 Давно занимался механикой я
 И разные варивал зелья,
 Что силою дивных стекол и зеркал
 В сосуды я солнца лучи собирал.

 К несчастью, я раз, недостойный холоп,
 В угодность познаний кумиру,
 Затеял составить большой телескоп,
 Всему в удивление миру.
 Двух братьев себе попросил я помочь,
 И стали работать мы целую ночь.

 И множество так мы ночей провели,
 Вперед подвигалося дело,
 Я лил, и точил, и железо пилил,
 Работа не шла, а кипела.
 Так, махина наша, честнейший отец,
 Поспела, но, ах, не на добрый конец.

 Чтоб видеть, как силен мой дивный снаряд,
 Трубу я направил на гору,
 Где башни и стены, белеясь, стоят,
 Простому чуть зримые взору.
 Обитель святой Анастасии там.
 И что же моим показалось очам?

 С трудом по утесам крутым на коне
 Взбирается витязь усталом,
 Он в тяжких доспехах, в железной броне,
 Шелом с опущенным забралом,
 И, стоя с поникшей главой у ворот,
 Отшельница юная витязя ждет.

 И зрел я (хоть слышать речей их не мог),
 Как обнял свою он подругу,
 И ясно мне было, что шепчет упрек
 Она запоздалому другу.
 Но вместо ответа железным перстом
 На наш указал он отшельнице дом.

 И кудри вилися его по плечам,
 Он поднял забрало стальное,
 И ясно узрел я на лбу его шрам,
 Добытый средь грозного боя.
 Взирая ж на грешницу, думал я, ах,
 Зачем я не витязь, а только монах!

 В ту пору дни на три с мощами к больным
 Ты, честный отец, отлучился,
 Отсутствием я ободренный твоим
 Во храме три дня не молился,
 Но до ночи самой на гору смотрел,
 Где с юной отшельницей витязь сидел.

 Помощников двух я своих подозвал,
 Мы сменивать стали друг друга.
 Такого, каким я в то время сгорал,
 Не знал никогда я недуга.
 Когда ж возвратился ты в наш монастырь,
 По-прежнему начал читать я псалтырь.

 Но все мне отшельницы чудился лик,
 Я чувствовал сердца терзанье,
 Товарищей двух ты тогда же расстриг
 За малое к службе вниманье,
 И я себе той же судьбы ожидал,
 Но, знать, я смущенье удачней скрывал.

 И вот уж три года, лишь только взойдет
 На небо дневное светило,
 Из церкви меня к телескопу влечет
 Какая-то страшная сила.
 Увы, уж ничто не поможет мне ныне,
 Одно лишь осталось: спасаться в пустыне".

 Так рек Артамон, и торжественно ждет
 В молчанье глубоком собранье,
 Какому игумен его обречет
 В пример для других наказанью.
 Но, брови нахмурив, игумен молчит,
 Он то на монаха, то в землю глядит.

 Вдруг снял он клобук, и рассеченный лоб
 Собранью всему показался.
 "Хорош твой, монах,- он сказал,- телескоп,
 Я в вражии сети попался!
 Отныне игуменом будет другой,
 Я ж должен в пустыне спасаться с тобой".

x x x

ПРОСТИ

 Ты помнишь ли вечер, когда мы с тобой
 Шли молча чрез лес одинокой тропой,
 И солнышко нам, готовясь уйти,
 Сквозь ветви шептало: "Прости, прости!"

 Нам весело было, не слышали мы,
 Как ветер шумел, предвестник зимы,
 Как листья хрустели на нашем пути
 И лето шептало: "Прости, прости!"

 Зима пролетела, в весенних цветах
 Природа, красуясь, пестреет, но, ах,
 Далеко, далеко я должен идти,
 Подруга, надолго прости, прости!

 Ты плачешь? Утешься! Мы встретимся там,
 Где радость и счастье готовятся нам,
 Судьба нам позволит друг друга найти,
 Тогда, когда жизни мы скажем "прости!"

x x x

МОЛИТВА СТРЕЛКОВ

 Великий Губертус, могучий стрелок,
 К тебе мы прибегнуть дерзнули!
 К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог
 И к цели направил бы пули!
 Тебя и отцы призывали и деды,
 Губертус, Губертус, податель победы!

 Пусть дерзкий безбожник волшебный свинец
 В дремучем лесу растопляет,
 Ужасен безбожнику будет конец,
 Нас счастье его не прельщает:
 Он в трепете вечном и в страхе живет,
 Покуда час смерти его не пробьет.

 Пусть Гакельберг ночью шумит и трубит
 И грозно над бором несется,
 Охотника доброго он не страшит,
 Виновный пред ним лишь трясется,
 И слышит, чуть жив, над главою своей
 Лай псов, и взыванья, и ржанье коней.

 Пусть яростный вепрь иль сердитый медведь
 Лихого стрелка одолеет,
 Уж если ему суждено умереть,
 Он с верой погибнуть умеет.
 Чья верой душа в провиденье полна,
 Тому не бывает погибель страшна.

 Великий Губертус, могучий стрелок,
 К тебе мы прибегнуть дерзнули!
 К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог
 И к цели направил бы пули!
 Тебя кто забудет на помощь призвать,
 Какого успеха тому ожидать!

x x x

x x x

 Я верю в чистую любовь
 И в душ соединенье;
 И мысли все, и жизнь, и кровь,
 И каждой жилки бьенье
 Отдам я с радостию той,
 Которой образ милый
 Меня любовию святой
 Исполнит до могилы.

1832

СТИХОТВОРНЫЕ ЗАПИСКИ. 

 ЭКСПРОМТЫ. НАДПИСИ. БУРИМЕ


 [Б. М. МАРКЕВИЧУ]

 Где нет толку никакого,
 Где сумбур и дребедень -
 Плюнь, Маркевич, на Буткова
 И явись как ясный день!

 24 февраля 1859

 [М. Н. ЛОНГИНОВУ]

 Очень, Лонгинов, мне жаль,
 Что нельзя с тобой обедать -
 Какова моя печаль,
 То тебе нетрудно ведать.

 '''1864'''

x x x

 "Аминь, глаголю вам,- в восторге рек Маркeвич,
 Когда к Москве-реке, задумчив, шел Катков,-
 Се агнца божья зрим!" Но злобный Стасюлевич
 Возненавидел вес классических оков
 И фарисейски плел, с враждою вечно новой,
 Прилегши за кустом, ему венец терновый.

 28 декабря 1869

x x x

 Под шум балтийских волн Самарина фон Бок
 Разит без умолку. Их битву петь возьмусь ли?
 Ко матушке Москве решпект во мне глубок,
 Но "Lieber Augustin"(*) мои играют гусли,
 И, как ни повернусь, везде найду изъян:
 Самарин - Муромец, фон Бок же - грубиян.
 __________
 (*) "Милый Августин" (нем.).- Ред.

 28 декабря 1869

ЭЛЕГИЯ

 Где Майков, Мей, и Мин, и Марков, и Миняев,
 И Фет, что девам люб?
 Полонский сладостный, невидящий Ширяев
 И грешный Соллогуб?
 Передо мной стоят лишь голые березы
 И пожелтевший дуб,
 Но нет с кем разделить в бору холодном слезы
 И насморк дать кому б!

 11 января 1870

 [М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ]

 Скорее на небе луну
 Заменит круг презренной....,
 Чем я хоть мысленно дерзну
 Обидеть "Вестника Европы!"

 18 ноября 1873

 [В. А. АРЦИМОВИЧУ]

 Ты властитель всех сердец,
 Нам же дядя и отец!

 3 апреля 1875

 [А. М. и Н. М. ЖЕМЧУЖНИКОВЫМ]

 Милые дети, вас просят обедать.
 Дайте посланцу ответ;
 Нужен ответ, чтобы повару ведать,
 Сколько состряпать котлет.

x x x

НЕОЖИДАННОЕ НАКАЗАНИЕ

 Толстый юнкер Арапетов
 В этот новый год,
 Взявши дюжину браслетов,
 К дядюшке несет.
 Он к Арапову приходит:
 "Дяденька,- браслет!"
 Видя бронзу, тот находит,
 Что родства-де нет.
 Оробел наш Арапетов,
 Услыхав ответ:
 "Мой племянник лишь Бекетов".
 - "Ну так я ваш внук?"
 И вся дюжина браслетов
 Выпала из рук...
 "Внук ты мой? Так как же, сиречь -
 Значит, я ваш дед?
 Ну так я вас должен высечь
 И принять браслет..."

x x x

 [Н. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ]

 Горька нам, Николай,
 Была б твоя утрата,
 К обеду приезжай
 И привези нам брата.
 Отсутствием твоим
 Отчасти поражен,
 Вчера я был один
 Урусовой пленен.
 Сам храбрый Бирюлев
 И звонкий Опочинин
 Явились без штанов,
 И вечер был бесчинен...

x x x

ПРОГУЛКА ПОД КАЧЕЛЯМИ

 Вон тянется вдали колясок полоса,
 И из одной из них, свой выставив чубук,
 Лакей какой-то .... Все мокро, как роса,
 И древо мостовой сияет, будто бук.
 Люблю я праздников невинное смятенье,
 Вид пьяных мужиков мне просто утешенье!
 Мне нравился всегда народных игр состав,
 Поеду в балаган, поеду - решено!
 Гостиных модных мне наскучил уж устав,
 Дни юности я в них рассыпал, как пшено!

x x x

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ БАЛКАНСКИЕ ГОРЫ

 Вершины закутала туч полоса.
 Денщик, дай кисет и чубук!
 Меня до костей промочила роса,
 Здесь сыро - все ольха да бук!
 Вот выстрел!- Чу, что там вдали за смятенье?
 Врагов ли господь нам послал в утешенье?
 Цыганской ли шайки презренный состав
 Нам встретить в горах решено?
 Что б ни было, вспомним воинский устав,
 Рассыпем врагов, как пшено!

x x x

x x x

 Об этом я терзаюся и плачу
 Зимой, весною, осенью и летом,
 Печаль моя и жалобна и громка,
 И скоро я красу свою утрачу,
 Глядя порой, как с маленьким лафетом
 Невинный твой в траве играет Фомка.

x x x

БАСНЯ ПРО РОМУЛА И РЕМА

 Реин батюшка проспал,
 Он прямая ижица!
 Не видал, как генерал1
 С его дочкой лижется,2
 Как берет оделаванд
 После с перекладины,
 Которую Монферранд
 Сделал среди впадины.

x x x
 __________
 1 Марс.
 2 От сего произошли Ромул и Рем.

ПРОГУЛКА С ПОДРУГОЙ ЖИЗНИ

 Покройся, юная девица,
 С тебя покров стыдливый пал,
 Закройся, юная девица,
 Кратка дней красных вереница,
 И ты состаришься, девица,
 И твой прийдет девятый вал,
 Закройся ж, юная девица,
 С тебя покров стыдливый пал.

x x x

x x x

1
 Молчите!- Мне не нужен розмарин!
 Я знаю вас, крамольная палата!
 Теперь не вы, а я здесь властелин,
 И русских грудь крепчайшие мне латы!
 Я презираю вас и ваше злато,
 Мне вас милей лабазник бородатый,
 Ступайте ж лучше вы в отель "Берлин",
 Да осенит теперь орел крылатый
 Гнездо измены, подлости и вин,
 Я постелю матрасы, вам без ваты!

2
 И впредь, друзья, коль дорог вам живот -
 Вы не забудьте, я какой детина!
 Я вами поверну, как мышью кот,
 Вам не поможет польская вся тина,
 Я посажу к вам Федорова cына,(*)
 Вы будете как в хрене осетрина,
 В костелах будет греческий кивот,
 Вблизи Варшавы желтая есть глина,
 Паскевич вам замажет ею рот,
 И верьте мне, что это не малина.

3
 И на домах я не оставлю кровли,
 Скорей с моих вы убирайтесь глаз,
 He разобьет молочник медный таз,
 Не перегнет соломинка оглобли.

x x x
 _________
 (*) Иван Федоров сын Паскевич.

x x x

 Не приставай ко мне, Борис Перовский,
 Ужасны мне любви твоей желанья,
 К тебе любовию горит Маланья,
 Зачем же к ней, Борис, ты не таковский?
 Но ты, как древле старый Березовский,
 Одной музыки созидаешь зданья,
 Мила тебе котлета лишь баранья,
 И лишь калач пленил тебя московский.

x x x

БЕГСТВО НАПОЛЕОНА ИЗ РОССИИ

 Готова ль мне, готова ли карета?
 Пешком бежать во Францию боюсь!
 Я побежден, но да поглотит Лета
 Меня, коль я от робости у. . . .
 Хрупка Фортуны ломкая пружина,
 Но мне верна французская дружина!
 Со мной языков было двадцать восемь,
 Морозы их с пожарами сразили,
 И так, как сено мы на нивах косим,
 Нас косит смерть. Я возвращуся или. . .
 Но нет, давайте мне скорее бриться,
 Когда ж обреюсь, буду я молиться!

x x x

ПОЧЕМУ АЛЕКСАНДР I
 ОТКАЗАЛСЯ ОТ НАЗВАНИЯ ВЕЛИКОГО

 Сенат! Почто меня трактуешь как янтарь?
 Как редкое и вкусное варенье?
 Сенат! Я не Зевес, я просто бедный царь,
 Не я, а Саваоф унял крамол смятенье.
 За пользу общую я рад пролить свой сок,
 Но мир вам даровал не Александр, а рок.
 Хоть долго я, друзья, не скидывал рейтузы,
 Хотя среди тревог не спал недели три,
 Учтивости своей, друзья, заприте шлюзы
 И верьте, что мы все ерши - не осетры!

x x x

x x x

 Часто от паштета корка
 Наш ломает крепкий зуб,
 Часто на прохожих зорко
 Смотрит старый Соллогуб,
 Смотрит зорко он, ей-ей,
 Соловей, соловей, быстроногий соловей!

x x x

БАЛЛАДА

 Аскольд плывет, свой сняв шелом,
 Кругом ладьи разбитой доски -
 Уносит ветр его паром,
 Луна зашла - брега не плоски!
 И видит в тумане, как в рясе чернец,
 На брег его молотом манит купец,
 А берега скаты не плоски!

x x x

x x x

 Аскольд, зовет тебя Мальв ина,
 Забудь, что ты природный р ос,
 Твой щит давно взяла пуч ина,
 Твой замок тернием пор ос.
 Не обращай напрасно вз ора
 Туда, где юность провод ил,
 Мальвины ты страшись ук ора,
 Страшися ночи мрачных с ил!

x x x

 '''Коллективное'''

 [А. П. БОБРИНСКОМУ]

 Когда ж окончишь ты нелепый свой устав
 По всем его частям, отделам, параграфам?
 Два графа здесь сошлись, ты тоже родом граф,
 Теперь уж час ночной, и к чаю пора графам.
 Когда, скажи ты мне, та выйдет колея,
 Где встретятся с тобой забытые друзья,
 Когда ж ты явишься к охрипшему соседу
 И снова поведешь с ним длинную беседу?
 Здесь ждут тебя давно, словам моим поверь,
 Для дружбы и стихов приют у нас келейный,
 А утомительный твой люд узкоколейный
 Без всякой жалости толкай скорее в дверь!

 Начало 1870-х


НЕЗАКОНЧЕННОЕ. НАБРОСКИ. ОТРЫВКИ

x x x

 Бегут разорванные тучи,
 Луна задумчиво плывет,
 От моря брызжет дождь летучий,
 Шумя несется пароход.

 [А там дворец с широкой крышей,
 Там истуканов виден ряд,
 Стоят, один другого выше,
 Вослед печально мне глядят.

 Простите вы, картины юга,
 Прости, гитар веселый звон,
 И песней пламенная вьюга,
 И соблазнительный балкон!]

 Увижу ль я страны другие,
 Простор испаханных степей,
 Страны, где волны золотые
 Колышет ветер средь полей,

 Где ночи зимние так долги
 И где весна так молода,
 И вниз по матушке по Волге
 Идут тяжелые суда?

 Увижу ль тройку удалую
 Среди степей на всем бегу,
 Гремушки, кованую сбрую
 И золоченую дугу?

 Бегите ж ... тучи,
 Луна, плыви над бездной вод,
 От моря брызжи, дождь летучий,
 Лети на север, пароход!

 1840-е годы

x x x

 Как часто ночью в тишине глубокой
 Меня тревожит тот же дивный сон:
 В туманной мгле стоит дворец высокий
 И длинный ряд дорических колонн;
 Средь диких гор от них ложатся тени,
 К реке ведут широкие ступени.

 И солнце там приветливо не блещет,
 Порой сквозь тучи выглянет луна,
 О влажный брег порой лениво плещет,
 Катяся мимо, сонная волна,
 И истуканов рой на плоской крыше
 Стоит во тьме, один другого выше.

 Туда, туда неведомая сила
 Вдоль по реке влечет мою ладью,
 К высоким окнам взор мой пригвоздила,
 Желаньем грудь наполнила мою.
 . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . .

 Я жду тебя. Я жду, чтоб ты склонила
 На темный дол свой животворный взгляд,
 Тогда взойдет огнистое светило,
 В алмазных искрах струи заблестят,
 Проснется замок, позлатятся горы
 И загремят невидимые хоры.

 Я жду, но тщетно грудь моя трепещет,
 Лишь сквозь туман виднеется луна,
 О влажный берег лишь лениво плещет,
 Катяся мимо, сонная волна,
 И истуканов рой на плоской крыше
 Стоит во тьме, один другого выше.

 1840-е годы

СЛОВА ДЛЯ МАЗУРКИ

 Вон на кладбище белеют кресты.
 Месяц взирает на них с высоты.

 Там дремлют кости вельможного рода,
 Рядом с гетманом лежит воевода.

 "Скучно, панове, все спать на погосте,
 Седлаем коней, едемте в гости!

 Вишь, серебром как дорога устлана.
 Едем на свадьбу до пана гетмана!"

 [Вот пошатнулись кресты и упали,
 По полю мертвые вдаль поскакали.]

 Там, над Двиною, напротив парома
 Светятся окна вельможного дома.

 Слышны в нем скрыпки, цимбалы да флейты,
 "Ну же, маршалок, докладывал, гей ты!"

 В страхе маршалок из рук бросил блюдо:
 "Пане вельможный, случилося чудо!

 От, далибуг же! До панскои мости
 Прямо с кладбища приехали гости!"

 "Брешешь ты, бестья, зараз изувечу!"
 Встал и, ругаясь, идет к ним навстречу.

 . . . . . . . . . . . .

 ... похоронный.
 Так был наказан гетман коронный.

 1840-е годы

x x x

 Ты меня поняла не вполне,
 И хоть сердце открылось.
 . . . . . . . .
 О, как хочется мне передать
 . . . . . . . .
 О, узнай же, как горестен я
 . . . . . . . .
 Мы друг друга никак не поймем
 . . . . . . . .
 Никогда мы себя не поймем?
 . . . . . . . .
 И души увядающий май
 Ты пойми иль душой отгадай
 . . . . . . . .
 О, узнай мое горе, узнай!
 И душою меня отгадай.

 Лето 1856

x x x

 Что за время, что за нравы!
 Где вы, Генуи сыны!
 По руинам Балаклавы
 Ходят красные штаны!

 Лето 1856

x x x

 Как вчера хорош у моря
 Был наш русский самовар,
 Шли мы долго вместе, споря,
 Между саклями татар.

 Лето 1856

x x x

 О, не страшись несбыточной измены
 И не кляни грядущего, мой друг,
 Любовь души не знает перемены,
 Моя душа любить не будет двух...
 . . . . . . . . . . .
 И если я . . . . . отчизной
 . . . . . отдам остаток сил,
 Не говори про друга с укоризной:
 "Он для другой обетам изменил".
 . . . . . . . . . . .
 Быть может, грусть, страдания и годы
 . . . . . . . . . . . вид.
 Быть может, вихрь житейской непогоды
 Меня с тобой надолго разлучит.
 . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . не прокляну.
 Я сквозь земной увижу оболочки
 Твоей души бессмертную весну.

 Осень 1856

x x x

 Закревский так сказал пожарным:
 "Пойдем, ребята, напролом!
 На крыше, в свете лучезарном,
 Я вижу Беринга, сидящего орлом!"

 Осень 1856

x x x

 Причину моего смятенья и испуга
 Узнать желаешь ты, невинная подруга
 Моих девичьих игр; послушай. . . .
 . . . . . . . . . . . .
 Ложились на спину участники их игр,
 Ласкаясь, пестрый барс и полосатый тигр
 . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . с румяными устами.
 Лев морщится. . . . . . .
 . . . . . . . . . . . душистый
 Из фиговых ветвей венок широколистый
 Мне жрица подала, и [пьяная] тогда,
 Волненье подавив последнего стыда
 И взор отворотив . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . . .
 И трепетной рукой касаясь пьедестала,
 Могучую красу я бога увенчала.

 Осень 1856

x x x

 И на крыльце по вечерам,
 Внимая тихим разговорам,
 Лягушек слушать дружный гам,
 Вдали звенящий слитым хором.

 1857 (?)

x x x

 Друзья, вы совершенно правы,
 Сойтися трудно вам со мной,
 Я чту отеческие нравы,
 Я патриот, друзья, квасной!

 На Русь взирая русским оком,
 А не насквозь ей чуждых приcм,
 Храню в сознании глубоком
 Я свой квасной патриотисм.

 Вы высшим преданы заботам,
 Меня, который не за вас,
 Квасным зовете патриотом,
 Пусть будет так и в добрый час!

 Хоть вам со мной стезя иная,
 Но лишь одно замечу я:
 Меня отсталым называя,
 Вы ошибаетесь, друзья!

 Нет, я не враг всего, что ново,
 Я также с веком шел вперед.
 Блюсти законов Годунова
 Квасной не хочет патриот.

 Конца семейного разрыва,
 Слиянья всех в один народ,
 Всего, что в жизни русской живо,
 Квасной хотел бы патриот.
 ________

 Уж так и быть, признаюсь в этом,
 Я патриот, друзья, квасной:
 Моя душа летит приветом
 Навстречу вьюге снеговой.

 Люблю я тройку удалую
 И свист саней на всем бегу,
 Гремушки, кованую сбрую
 И золоченую дугу.

 Люблю тот край, где зимы долги,
 Но где весна так молода,
 Где вниз по матушке по Волге
 Идут бурлацкие суда.

 Люблю пустынные дубравы,
 Колоколов призывный гул
 И нашей песни величавой
 Тоску, свободу и разгул.

 Она, как Волга, отражает
 Родные степи и леса,
 Стесненья мелкого не знает,
 Длинна, как девичья коса.

 Как синий вал, звучит глубоко,
 Как белый лебедь, хороша,
 И с ней уносится далеко
 Моя славянская душа.

 Люблю Москву, наш гор[од] ц[арский],
 Люблю наш Киев, столь[ный] гр[ад],
 Кафта[н] . . . . . . боярский
 . . . . . . . . .

 Я, признаюсь, беды не вижу
 Ни от усов, ни от бород.
 Одно лишь зло я ненавижу,-
 Квасной, квасной я патриот!

 Идя вперед родной дорогой,
 Вперед идти жел[аю] всем,
 Служу цар[ю]. . . . .
 . . . . . . . . .

 Иным вы преданы заботам.
 Того, кто к родине влеком,
 Квасным зовете патриотом,
 Движенья всякого врагом.

 Нет, он не враг всего, что ново,
 Он вместе с веком шел вперед,
 Блюсти законов Годунова
 Квасной не хочет патриот.

 Нет, он успеха не поносит
 И, честью русской дорожа,
 O возвращении не просит
 Ни языков, ни правежа.

 Исполнен к подлости враждою,
 Не хочет царск[их] он шутов,
 Ни, нам завещанных ордою,
 Застенков, пыток и кнутов.

 В заблудш[ем] видя человека,
 Не хочет он теперь опять
 Казнить тюрьмой Максима Грека,
 Костры скуфьями раздувать.

 Но к братьям он горит любовью,
 Он полн к насилию вражды,
 Грустит о том, что русской кровью
 Жиреют немцы и жиды.

 Да, он грустит во дни невзгоды,
 Родному голосу внемля,
 Что на два разные народа
 Распалась русская земля.

 Конца семейного разрыва,
 Слиянья всех в один народ,
 Всего, что в жизни русской живо,
 Квасной хотел бы патриот.

 1857-1858 (?)

x x x

 Б а р о н
 Святой отец, постой: тебе утру я нос,
 Хотя б меня за то сослали и в Милоc.

 П а п а
 Не хочешь ли, барон, ты выпрыгнуть в оконце?
 Пожалуй, подостлать велю тебе суконце!

 Б а р о н
 Не прыгну ни за что! Не прыгну за мильон!

 П а п а
 (в сторону)
 Мне кажется, меня в досаду вводит он!

 Б а р о н
 (в сторону)
 Придет пора - и он, не знающий, что брак,
 Румянцем от стыда покроется, как рак!

 (Уходит.)

1866

x x x

 В дни златые вашего царенья,
 В дни, когда любящею рукой
 Вы вели младые поколенья,
 О созданья юности мирской,
 Как иначе все тогда являлось.
 . . . . . . . . .
 И твои цветами, о Киприда,
 Украшались алтари.
 . . . . . . . . .
 Гелиос в величии спокойном
 Колесницей правил золотой.
 . . . . . . . . .
 Благородил вымыслом природу,
 Прижимал к груди ее поэт,
 И во всем. . . . . народу
 Божества являлся след!

 Октябрь 1867

x x x

 Желтобрюхого Гаврила
 Обливали молоком,
 А Маланья говорила:
 "Он мне вовсе незнаком!"

 9 декабря 1868

x x x

 О, будь же мене голосист,
 Но боле сам с собой согласен...
 . . . . . . . . . .
 Стяжал себе двойной венец:
 Литературный и цензурный.

 Декабрь 1868

x x x

 Ища в мужчине идеала,
 Но стыд храня,
 Пиявка доктору сказала:
 "Люби меня!.."

 1868 (?)

x x x

 То древний лес. Дуб мощный своенравно
 Над суком сук кривит в кудрях ветвей;
 Клен, сока полн, восходит к небу плавно
 И, чист, играет ношею своей.

 15 декабря 1869

x x x

 Теперь в глуши полей, поклонник мирных граций,
 В деревне дедовской под тению акаций,
 От шума удален, он любит в летний зной
 Вкушать наедине прохладу и покой,
 Степенных классиков все боле любит чтенье
 И дружеских бесед умеренные пренья,
 Прогулки к мельнице иль к полному гумну,
 Блеяние стадов, лесную тишину,
 Сокровища своей картинной галереи
 И мудрой роскоши полезные затеи,
 И . . . . . . . . . . .
 И . . . . . . . . . . .
 [А осенью глухой, усевшись у камина,
 Велит себе принесть он дедовские вина,
 И старый эскулап, друг дома и знаток,
 Бутылки пыльной с ним оценивает ток.]
 [Блажен . . . . . . . . .
 Кто, просвещением себя не охладив,
 Умел остепенить страстей своих порыв
 И кто от оргии неистовой и шумной
 Мог впору отойти, достойный и разумный.
 Кто, верен и душе, и светлому уму,
 Идет, не торопясь, к закату своему.]
 Блажен, кто с оргии, неистовой и шумной,
 Уходит впору прочь, достойный и разумный,
 Кто, мужеством врагов упорных победив,
 Умеет торжества удерживать порыв.
 Блажен, кто каждый час готов к судьбы ударам,
 Кто в суете пустой не тратит силы даром,
 Кто, верный до конца спокойному уму,
 Идет, не торопясь, к закату своему.
 . . . . . . . . . . . .
 Так в цирке правящий квадригою возница,
 Соперников в пыли оставя за собой,
 Умеривает бег звенящей колесницы
 И вожжи коротит искусною рукой.
 И кони мощные, прощаяся с ареной,
 Обходят вкруг нее, слегка покрыты пеной.

 Конец 1860-х годов

x x x

 Честь вашего я круга,
 Друзья, высоко чту,
 Но надо знать друг друга,
 Игра начистоту!

 Пора нам объясниться -
 Вам пригожусь ли я?
 Не будем же чиниться,
 Вот исповедь моя!
 . . . . . . . .
 И всякого, кто плачет,
 Утешить я бы рад -
 Но это ведь не значит,
 Чтоб был я демократ!
 . . . . . . . .
 Во всем же прочем, братцы,
 На четверть иль на треть,
 Быть может, мы сойдемся,
 Лишь надо посмотреть!
 . . . . . . . .
 Чтобы в суде был прав
 Лишь тот, чьи руки черны,
 Чьи ж белы - виноват,
 Нет, нет, слуга покорный!
 Нет, я не демократ!
 . . . . . . . .
 Чтоб вместо твердых правил
 В суде на мненья шло?
 Чтобы землею правил
 Не разум, а число?
 . . . . . . . .
 Чтоб каждой пьяной роже
 Я стал считаться брат?
 Нет, нет, избави боже!
 Нет, я не демократ!
 . . . . . . . .
 Барон остзейский ближе,
 Чем русский казнокрад.
 . . . . . . . .
 Vox populi - vox Dei!(*)
 Зипун - гражданства знак.
 Да сгинут все злодеи,
 Что носят черный фрак!
 . . . . . . . .
 Не филантроп я тоже
 . . . . . . . .
 И каждый гражданин
 Имел чтоб позволенье
 Быть на руку нечист?
 Нет, нет, мое почтенье!
 Нет, я не коммунист!
 . . . . . . . .
 Чтоб всем в свои карманы
 Дал руки запускать?

 _________
 (*) Глас народа - глас божий! (лат.).- Ред.

 Сентябрь 1870

x x x

 Но были для девы другие отрады,
 Шептали о боге ей ночь и луна,
 Лавровые рощи цветущей Эллады,
 Залива изгибы и звезд мириады;
 И в юном восторге познала она,
 Молитвой паря в необъятном просторе,
 Бездонной любови безбрежное море.

x x x

x x x

 Улыбка кроткая, в движенье каждом тихость,
 Застенчивость в делах, а в помышленьях лихость,
 Стремленье тайное к заоблачной отчизне,
 Грусть безотчетная по неземной отчизне,
 Меж тем уступчивость вседневной грубой жизни,
 И мягкая коса, и стан изящно-гибкий,
 грусть
 И ______, застенчиво прикрытая улыбкой,
 смерть
 восторженный
 Порой _____________, порой убитый взор,
 встревоженный
 И в сердце над собой всегдашний приговор.

x x x