1.
править— «Запало в душу мне сомненье…
Не разрешишь ли мой вопрос?
Скажи-ка, Саша, своё мненье,
Ты, верно, знаешь. Ты ведь рос
Не так, как я. Учился столько,
В чужих краях бывал не раз…
Книг у тебя серьёзных сколько!
Всегда так чуден твой рассказ!
Его я слушать бы готова
Хоть целый день. А как уйдёшь,
Перебираю в мыслях снова,
Что говорить. И не уймёшь,
Поверишь ли, подчас волненья,
Так не похожи на других
Твои и речи, и сужденья.
Я часто думаю: в чужих
Странах ли ты им научился,
Иль в книгах вычитал своих,
Иль собственным умом добился?
И хочется мне помнить их…
Иной бы раз спросить желала
О том, чего не поняла,
Всё совестно. Я слишком мало
Училась, как была мала.
Хоть никогда ты не смеёшься
Над неучёностью моей,
Да стыдно, если ошибёшься.
А главное: моих затей
И некогда тебе послушать.
Я для тебя почти дитя;
Да и не всё мне можно слушать,
Ты думаешь: со мной шутя
Ведь обращаются, как с взрослой,
И это только с того дня,
Как ты здесь. А то книги сносной
Мне не давали. Вся родня
Меня считала за ребёнка.
Бывало скажут мне: „Гребёнка
Твоя упала“. То был знак,
Что взрослый разговор начнётся,
И слушать мне нельзя никак…
И я должна была уйти.
К тому же часто, как коснётся
О важном речь, — мой друг, прости! —
Я замечала, что начала
Не кончив, ты вдруг замолчишь.
Поэтому я избегала
Тебя тревожить. Ты грустишь?
Я даже нынче погадала,
Боялась: Саша неравно
Не выйдет. К счастью, угадала,
А то уж мучилась давно».
— «Постой, душа моя, немножко,
Тебя мне надо пожурить.
Да сядем лучше близ окошка,
Удобней будет говорить.
Я рад донельзя, что сомненье
Запало в ум твой молодой,
Что уж тебе не свято мненье
Толпы бессмысленной, пустой,
Что ты всегда понять желаешь
Всё непонятное тебе
И сознаёшь, что мало знаешь.
Вперёд, сестра! В твоей судьбе
Быть может, много будет муки,
Но не знавать тебе, о нет,
Той тупоумной, дикой скуки,
Что растлевает весь наш свет.
Поверь, душа, стремись к познанью,
Ищи его во всём, везде,
Оно надёжней упованья,
Оно нам не солжёт нигде.
Оно одно всё породило,
Что нравится тебе во мне,
Характер, разум мой развило,
Очистило их, как в огне.
Не совестись, мой друг, ошибок,
В них стыдно только вековать,
Ищи, напротив, с ними сшибок,
Увидишь: будут прибывать
Познанья с каждой, новой битвой,
Ты будешь крепнуть каждый день,
И скоро думой, не молитвой
Сгоняться станет с сердца тень.
Одни лишь, Оля, без ошибок
Глупцы, довольные собой:
А твой ведь ум пытлив и гибок,
Тебе не глохнуть под судьбой.
С тобою любо мне делиться
Немногим, что имею сам,
Ведь и с дитятей веселится,
Кто может молодым сердцам
Беседой пищу дать живую,
Кто в чистый, смелый разговор
Не вмешивает тлю гнилую
И не таится с ней, как вор.
Кто ищет правды, тот охотно
Свой делит с девицей досуг.
Рассудок свежий беззаботно
Рождает часто много мук,
Вопросы ставит роковые,
Колеблет, света не боясь,
Он пред рассудки вековые,
Как лодка, по волнам несясь
Пред бурей, бури не страшится.
Права ты: часто зло берёт
Меня, болеет и томится
Мой ум, как глотку задерёт
Нахальный фат, подлец продажный,
Недоучившийся дурак,
Ягнёнок знаньем, с виду важный,
Иль с злости покраснев, как рак,
Святая постница-старушка,
Или салонная краса.
Одна — скелет, средь нас — подушка,
Иль та, молоденьких гроза,
Паук, зло стерегущий муху,
Невежина под 50,
Всегда готовая дать плюху
За каждый высмотренный взгляд,
Бедняжка нежная, в испуг
Умеющая пасть от мыши,
И геркулес для плеч и рук
Своей питомицы Катиши.
Таким меня ведь не понять!
Но к делу, к делу. Мне хотелось
Тебе, дружочек, попенять.
Боюсь я сильно, что б не въелось
В тебя назойливое то
Бессмысленное суеверье,
Которое нам принесло
Все эти глупые поверья,
Гаданья, и за то взяло
Так много разума и смысла!
У нас, бесспорно, повезло
Всему тому, что чуждо мысли…
А впрочем, надо же открыть
Поэзию в стране родимой,
И вот стараются покрыть
В грязи, глуши непроходимой,
Где топи с каждой стороны,
Парчою, жемчугом, румяной
Гнилую ветошь старины,
Нелепой, дикой, вечно пьяной,
Где мысли негде отдохнуть
Ни в тереме, ни в срубе грязном…
Я не могу в себя вдохнуть
Восторги видом безобразным.
В моё бы сердце налилась
Лишь желчь мечтою об эпохе,
Где мысли нет, а жизнь слилась
В безумном гике да во вздохе!..
Одно лишь в вековой цепи
Мне дорого воспоминанье —
Я слышу гул: то не в степи
Гуляет вихрь, то колыханье
Могучих, смелых, бурных волн,
И вот от близка, от далеча
Стремится, ожиданий полн,
Заслышав звук родного веча
На площадь вольный свой народ.
Здесь мысли хочется остаться,
Но время мчится. Поворот!
И навсегда уж ей расстаться
С своей возлюбленной мечтой —
Гаданья многих забавляют
Своей наивной простотой
И строгий разум подкупают
Игривой детскостью затей.
Я их боюсь. В игре печальной,
Забаве для больших детей
Я вижу саван погребальный,
А под тем саваном — тот ум,
С природы бойкий и игривый,
Что схоронил так много дум,
Окоченев во мгле ленивой.
Везде народ привычки раб,
А нас так приложил на диво,
Особенно же наших баб…
(Так выражаюсь неучтиво
Затем, что дамы — меньшинство,
Я ж в точности большой любитель).
Привычек суть и естество…
Их несомненный прародитель —
Обычай истый, наш родной,
Обычай праведный: не думать.
У нас и важный, и простой
Всё то, что нужно бы обдумать,
На волю отдают судеб.
Судьба же — чёрт, какой-то голос,
Ворожея, печёный хлеб,
Пасьянс, сон, поредевший волос,
Мешочек с чем-то, узелок,
Супруг, открытая страница,
Звон в ухе, сломанный мелок…
Короче, эта вереница
В себе всё может заключать,
Чем глупость, лень, воображенье,
Незнанье, ханжество молчать
Заставить могут размышленье
И разум блажью заменить,
Считаемую ими верой.
Оно удобно. Изменить,
Положим, требуется в серый,
Что, без сомнения, бело.
Как быть? Никто не убедится.
Цвет бел, а в комнате светло.
Так. „Но всё ж лучше положиться
На указания небес,
Чем на людей“. Что их гордыня?
Умом ведь заправляет бес,
А вера — слабому твердыня,
При ней и хитрость иногда
Полезна»…
— «Нет уж, Саша, наши
Гадают частно, что б»…
— «Ну да:
Узнать веления папаши,
Который Роком звался встарь
И даже заправлял богами,
А нынче, так же, как вся тварь,
Подвластен Богу, но благами
Снабжает нас, не зная как.
Они так страстно суеверны,
Что рады верить хоть в пятак,
Лишь бы сказали им наверно,
Что он лежал в воротах рая.
Однако ведь они умеют
Всегда устроить дело так,
Что их оракулы не смеют
Ответ неблагодейный дать.
У них всё верные гаданья,
То книгу станут раскрывать
Такую, что все предсказанья
Надежду могут баловать,
То после долгих упражнений
Кровь станет к мозгу приливать.
Тогда для голосов, видений
Открыто поле — и они
Всегда нашёптывают верно.
Нет, Оля, эту блажь гони,
С ней жить опасно, глупо, скверно.
Но я хорош! Тебя прервал,
Что бы сказать всего два слова
И битый час протолковал.
Прости, мой друг. Нам ведь так ново
Беледой сердце освежать!
Ещё я слушать не умею,
Тем менее — себя сдержать.
Уж завтрак подан, я не смею
Так разговоры продолжать,
Тебя съедят. Но я с тобою
Останусь вечер. Наряжать
Тебя не будут»?
— «Я собою,
Ты знаешь, не располагаю.
У Бельских будет аноним.
Мы званы, но я полагаю,
Что тётя посылала к ним
Спросить, одной ли Варе ехать,
Или и мне, maman больна.
С ответом фат хотел заехать».
— «Что ты? В него не влюблена»?
— «Ах, Саша… Право… Вот прекрасно»!
— «Я и не думаю совсем.
К чему краснеть? Ведь не напрасно
Вас дрессируют. Ты ничем
Здесь не грешна. Приготовляться
Вам нужно для вступленья в брак.
Скучать, выплясывать, влюбляться —
Ваш общий курс».
— «Твой друг дурак,
Да где умишки в одну меру,
Там ноги можно оценять.
Я право, Саша»…
— «Верю, верю.
Пойдём, уж нам идут пенять».
2.
править— «Тебе я, Саша, не мешаю?
Ах»!
— «Основательный испуг!
Постой, куда ты? Приглашаю
Вас познакомиться. Мой друг —
Мамаев Митя. Ты, Олёнок,
Покрепче руку жми ему.
А этот дивный оленёнок,
Любезный сердцу моему,
Моя сестра. Садись же с нами
И не конфузься: он мне брат».
— «Да, я давно знаком и с вами
Его рассказами и рад,
Что удалось нам повстречаться.
Друзья друзей ведь нам друзья».
— «Да нам не трудно бы встречаться,
Но только Сашины друзья
В число своих нас не включают,
Хотя и говорят в лицо.
Друзей своих ведь навещают,
И вот пример вам налицо…
Но вы бываете у Саши,
А не хотите ездить к нам».
— «На то резон есть. Гости ваши
К вам ездят. Нам же, беднякам,
На своей паре понтируя,
Нельзя салоны посещать.
Ведь если с Выборгской приду я
На суаре к вам, — очищать
С меня грязей и не захочет
Ваш доместик, — и будет прав.
Подумайте ж, как захохочет
Кузина ваша, увидав
Мой туалет, как ваши танты
С досады и стыда замрут,
Как завтра ж завитые франты
С утра весь город оббегут
(Из них иные так же ходят
Поутру, но завившись в долг)
С известием, что переходят
В традиционный дом, что толк
О Двинских город потешает,
И, говорят, нельзя бывать
У них с тех пор как посещает
Их всякий сброд. Вам забывать
Не следует, что я перчаток
Шляп, фраков не могу носить.
Я беден с головы до пяток.
С собой пришлось бы приносить
Мне бедность к людям, для которых
Она презренна и смешна,
Ведь свет ваш на таких опорах
Стоит, что ни моя мошна,
Ни голова для них не годны.
Одну их груз тотчас погнёт,
Другой такие мысли сродны,
Что, вероятно, светский гнёт
Её бы тяготил сильнее,
Чем даже лямка нищеты».
— «Вот это, кажется, вернее,
Вы нашей светской суеты
Не любите и, точно Саша,
Нас красите всех в чёрный цвет,
Вражда уменьшилась бы ваша,
Когда б вы ближе знали свет».
— «Не друг я света, это верно.
Мне не за что его любить.
Мне даже думать о нём скверно.
Я мог бы вдребезги разбить,
Не дрогнув, все его основы.
Чернить истлевший гной нельзя.
Приёмы ж мне его не новы.
Я не видал, как он, скользя,
Ехидничает на паркете,
Но он без фальши мне знаком,
Как батюшка при полном свете,
С родителями и сынком,
С наёмником и господами,
У своих лар. Он мне знаком
Насквозь — голодными годами,
Заплесневевшим потолком,
Не только вам, но даже Саше
Не изучить весь этот скоп,
Как нашей братье. Муки наши —
И реактив, и микроскоп.
Но если вас не отвращает
Своим соседством эта слизь,
Жаль вас — до мозга развращает
Тогда её гнилая близь».
— «Он прав. Я за тебя, бедняжка,
Томился сердцем уж не раз,
Боясь, что б ум твой не погас,
Как залитая фляжка,
В том омуте, где ты живёшь,
Среди той кучи всякой дряни,
Где мысли светлой не найдёшь.
Да, право, кроме старой няни
И матери, всегда больной,
Я из отцов, тебе знакомых,
Души не знаю ни одной,
Чьи речи, стаи насекомых,
Не разъедали бы твой мозг.
Агафья дико суеверна
И мыслит столько же, как воск,
В который верит так безмерно,
Но в её глупой простоте,
Нет холодящей мертвечины,
Горячей только в клевете,
А для злой ближнего кручины
Имеющей одни слова,
Приличьем полные, моралью,
Оледенелые дрова
Для сердца, сжатого печалью,
Негреющий, шипящий лёд.
Любить старушке не мешает
Ни глупость, ни преклонность лет,
А ведь тот круг, что посещает
Салон ваш, до того исчах,
Так изнурён развратной скукой,
Работой рьяною в ногах,
Всегдашней с мыслию разлукой,
Распутством, карточной игрой
И канцелярскою рутиной,
Что вены в нём полны водой,
А головы набиты тиной.
Не может мыслить и любить
В таких условиях натура.
Такая жизнь должна сгубить
Все силы, это не фигура,
А органический закон.
Вот почему, по мне, безвредней
Твоя Агафья, чем салон.
Конечно, с виду-то последний
Весьма вальяжен и казист,
А та — незнающая дура.
Но отверни заглавный лист,
Всмотрись-ка, чем набита фура, —
И ты увидишь: говорит
Всегда салон по теме данной,
Его оратор — паразит,
Актёр из труппы балаганной,
Да и актёр-то преплохой,
Своей не выучивший роли.
Освоясь с этой чепухой,
Где гниль — приправой вместо соли,
Не затруднишься в нём признать
Со вздором сходство юродивым
Агафьи. Больше тем узнать
Пришлось. Но не умом пытливым,
А просто надо приписать
Ведь это случаю рожденья.
В итоге, если разобрать
Их образ мыслей и сужденья,
Их выйдет, может, кругозор
Намного жениного шире,
Но это мнимый лишь простор.
В основе мысли 3, 4
Почти такие ж, как и там,
Всё остальное — вывод мудрый
Посылок, переданных нам
Невеждами, как дар премудрый,
Не проверять же дар веков
Людям грубейшего незнанья,
Но ведь подобные познанья
Годятся только для оков!
Так, значит, весь их перевес
Уму едва ли не убыток.
Но если этот плюс исчез,
То минус цел. Весь сил избыток
Натуры свежей и простой,
Всю эту жизненную прелесть
Растратил свет — скелет пустой,
Безгубая, гнилая челюсть,
А няня сохранить могла,
Не тратя даром организма…
Быть может, и не всем мила
Моя не розовая призма,
Но для меня она верна.
С простой натурой мне уютно,
Привольно, как бы не бедна
Она казалась. Поминутно
В её глубокой новизне,
Под зачерствелою корою
Найдёшь что-либо, по цене
Не важное, зато порою
Нужнейшее, чем сам алмаз.
Да и алмазов недобытых,
Бесценных, редкостных у нас,
С рождения судьбой зарытых,
Без пользы гибнущих в земле
Там много. В нашей же гостиной,
Где ясно всё, как на стекле,
И так бесплодно, как в пустынной
Степи, я не могу дышать.
Удобнее носить вериги,
Чем с полузнайками болтать,
Тому, кто перечёл их книги
И перестал уж их читать.
Да как и быть уму не тесно,
Когда не может он не знать,
Когда наперечёт известно,
Не только то, что отвечать
Сегодня могут, но где будут
И как между собой скучать
Кругом весь год. Как позабудут,
Так по-французски и зовут
Теперь все новые понятья,
Что вкривь и вкось на части рвут
Их вкусы, правила, поняться
И заставляют их отстать
От милых и невинных делец.
Мой друг, как губку не питать,
А всё у ней не будет телец.
Так ваши гости: хоть набьются
Непережёванною гнилью —
Всё неучи. И остаются
Лукошки их при свете пылью.
Но той пыли есть страшный яд,
А вам нет от него спасенья,
Он мутит самый ясный взгляд,
И вы им кормитесь с рожденья.
Он в вашем круге с юных лет
Всех отравляет злой заразой,
А вытравить ужасный след,
Прожжённый умственной проказой,
То вековечное клеймо,
Которое так унижает,
Гнетёт под всякое ярмо
И непрерывно подновляет
Ещё невылинявший цвет,
Лишь борющийся ум успеет,
И он, конечно, не привет
Найдёт: нет, тот, кто смеет
Тревожить дорогую гниль,
В которой тысячам приятно,
Сметать прадедовскую пыль,
Что б хоть свой дом держать опрятно,
Того готовы растерзать
Во всём покорные Корану,
Когда не может показать
Зубов им, делающим раны.
Но, Митя, я ведь не хвалил
И нянин говор безобразный.
Меня и он нередко злил,
В нём то же яд, и преопасный.
Невежество, как всякий род,
Повсюду признаки имеет
Одни и те же. Я народ
Люблю так крепко, как умеет
Любить не млеющая кровь,
Или кипящая, — а разум,
Продумавший свою любовь,
Ей отдающийся не разом,
Зато надолго и полней.
Люблю его я за страданья
И за натуру. Тем больней
Мне сознавать, что все старанья
Переменить его судьбу
Должны быть до тех пор бесплодны,
Пока не вступит он в борьбу
Со всем, что в нём самом негодно,
А этого нельзя и ждать
При том общественном порядке,
В котором он рождён страдать».
— «Но в роковой твоей загадке
Едва ли не страшней всего
Бич фанатизма. Как ребёнок
В нём ум: не смысля ничего,
Не в силах выйти из пелёнок».
— «Мы, право, будто согласились,
Ты метко, Митя, в цель попал.
Над этим мы уж утром бились…
Стой! У тебя огонь упал!
Дай, закурю я у камина.
Что, Оля, хватит нам болтать?
А ты не куришь? Что за мина»?!
— «Ещё бы! За кого считать
Курильщицу?! Нам неприлично
Курить. Ведь ты меня срамишь
Пред своим другом».
— "Вот отлично!
Ты, Оля, Митю рассмешишь.
Нет, в нашем круге, будь покойна,
Куреньем ты не согрешишь.
По нашим правилам пристойно
Всё, в чём нет зла, чем не вредишь
Ты ни себе, ни посторонним,
Оков довольно мы несём
Наложенных односторонним
Невежеством: мы разнесём
Хоть те, которые под силу
Силёнкам нашим разорвать,
Чуть что среда нам наложила,
Где всякий властен тон давать.
Я сам особого влеченья
К куренью не могу питать.
Но почему? Мне развлеченья
Не доставляет дым глотать.
Здесь дело вкуса, он различен,
Изменчив, как хамелеон
И личной сферой ограничен.
Мой вкус — другому не закон.
— «Но ежели узаконило
Его уж мненьем большинство
Не лучше ли, что б подчинило
Ему свой голос меньшинство»?
— «Конечно, нет. Вопрос великий
Нечаянно ты подняла.
В нём корень ненависти дикой
Невежд к всему, что обняла
Могучим гением свобода.
Его нам не решить с тобой
Для человеческого рода,
Но важно, что б себе самой
Его ты прочно уяснила,
Всё в жизни вертится на нём.
Скажи, зачем бы ты казнила
Тех, кто идёт своим путём,
Противным общему теченью?
Смешно бы было приписать
Вопрос твой личному влеченью».
— «Зачем ты хочешь навязать
Мне кровожадные стремленья?
Я и не думаю сулить
Всем отщепенцам истребленья,
Я бы желала поселить
Повсюду дружбу, мир, согласье»…
— «Прекрасно, но что б устранить
Твоей системой несогласье,
Как хочешь, следует казнить —
В общественных делах — на плахе,
В домашних, частных — язычком.
Положим, речь идёт о благе.
Ты говоришь: „Когда ничком
Лежат все, ни о чём не мысля,
Все счастливы и не блажат“.
Я отвечаю: „Здесь нет смысла.
Бараны да глупцы лежат,
Не думая, всему послушны“.
„Оставьте глупые мечты
И будьте так великодушны,
Прилягте, — возражаешь ты, —
Мы сами всё решим, уладим,
А не поверите словам, —
У нас есть средства. Так погладим,
Что, право, будет больно вам“.
После такого разговора
Дойдёт и до кровавых ран,
Назад не взять вам приговора.
Вы неуч, плут или тиран.
Ему же с вами согласиться,
Всё, что он знает, позабыть,
Трудней, чем в детство возвратиться.
Итак, что ж делать? Как же быть?
Да просто силою заставить
Своё решение принять.
Ведь вам лишь на своём поставить,
Никто не станет обвинять:
Вы большинство, вы власть, вы сила,
Пред вами дрожью всё дрожит,
Вы скажете: „Добром просила,
А если он в крови лежит,
Сам виноват. Нельзя ж упорство
И дерзость мне не наказать“!
Здесь подлость, глупость, ложь, притворство
Имеют случай показать
Всю меру своего разврата.
И здесь они не пощадят
Ни друга, ни отца, ни брата.
Ведь их за это наградят:
Ну, хоть улыбкой, милым взором,
Словцом или пинком вперёд.
Не дорожится ведь позором
Вконец оподлившийся род».
— «Неужто люди в самом деле
Так дурны, как ты говоришь?
И отчего же в целом теле
Частицу только ты щадишь?
Неужто мнение немногих
Всегда и лучше, и умней.
Мне кажется, сужденье многих
Скорей могло бы быть верней»?
— «Не люди гадки, гадки свойства,
Что прививает им их быт,
Их ненавистное устройство,
Где разум будто позабыт,
Или, верней, забит, задавлен.
Свобода в кандалах лежит,
Простор невеждам предоставлен,
Мошенник золотом обшит.
Добро и зло в нас не природны,
Родимся просто мы людьми,
Животные нам свойства сродны,
В лесу мы стали бы зверьми.
Среда, привычки, воспитанье,
Дух времени, наш организм
И, как венец всего познанья,
Вот что слагает механизм,
Который личностью зовётся.
Но что здесь личного? Лишь ум.
А где он скован — отзовётся
На всём том цепь. Ни смелых дум,
Ни энергии, ни талантов,
Ни граждан нет там и следов,
Толпы фигляров, фигурантов,
Футляров для людей, гробов,
Холопов, в плутнях ветеранов,
Ханжей, развратников, пройдох,
Стада дворняг, ослов, баранов,
Рабов, — да, справедлив ваш вздох, —
Вот, кто там масса, кто решает,
Кто тон даёт и суд творит,
Чей вой безумный заглушает
Всё, что рассудок говорит.
В таком хаосе опигмеет (то есть измельчает)
Всё поголовно: стар и мал.
Растёт лишь горсть: та, что сумеет
В себе перекалить запал.
Пусть попадёт клочок одежды
Фабричного промеж валов
И на спасенье нет надежды:
Осиротел рабочий кров…
Вы вздрогнули? Страшна картина?
Но это случай. А ведь там,
Где имя колесу — рутина
И гибель предстоит умам,
Она — нормальное явленье,
А следствия — каскады зла!
Не человек, не поколенье —
Миллионы страждут, проросла
В их тканях рабства плесень, время
Страданий, целый ряд веков,
А мера… Мера — всё то бремя,
Что раб выносит от оков —
Невежество всех зол начало,
Его рутина сторожит,
И сколько б знанье не кричало, —
Мир всё ещё впотьмах лежит.
Проснулись тысячи, а дремлет
Всё остальное, и увы,
Лишь дребедени старой внемлет,
Не прочищая головы».
— «Ах, если бы вы приходили
К нам при родных, хоть иногда,
Какие б споры выходили»!
— «Я? Спорить с ними? Никогда!
Когда такой ареопаг,
Как ваш, разумного гонитель,
Свободной правды злейший враг,
Развратник, раб и покровитель
Всего, что подло, дерзкий враль,
Бретёр, невежда колоссальный,
А с виду ярый либерал
Начнёт своей душонкой сальной
Всё чистое перебирать
И с каждым словом яд тлетворный,
Как гадина, тайком вливать,
Тогда в натуре благородной
Могла бы платина вскипеть,
Но если в ней найдётся сила
В груди калящий жар стерпеть,
То, как бы сердце не просило
Всю эту сволочь в грязь втоптать
Горячим словом, надо сметить,
Что жемчуг не идёт метать
Там, где навоз, он. Должен встретить…
Да, мне пора. Я заболтался».
— «Постой, куда ты? Посиди».
— «Нельзя, и то я замотался.
Мне вёрст 12 впереди».
— «Как ты, кругом? В такую пору?
Пешком»?
— «Теперь мостков ведь нет.
Урок был».
— «Ваня»!
— «Ты прислугу
Не тормоши».
— «Узнай, Корнет
Подкован ли и пусть заложит
Его Тарас».
— «Напрасный труд.
Я не поеду. Грех тревожить
Теперь народ. Ведь проклянут
Меня Тарас с своим Корнетом.
Не так ли, Ваня»?
— «Точно так».
— «Ну, мы и порешим на этом.
Я раскучусь на четвертак.
И при содействии Ивана,
Общественных карет и ног
Допру до своего дивана,
И будем оба мы без ног».
— «Ну, это значит, что не сдвинет
Его сам бес».
— «Ни даже два.
Простите же».
— «Но вас подвинет,
Быть может, девушка, едва
Знакомая»…
— «Не там, где просит
Кольнуть иголкою того,
Кто из колючек платье носит,
Чей быт похуже моего».
— «Подумайте, в такую пору!
Ведь это ужас»!
— «Да, пора
Плоха. Зачем же свою нору
Тарас покинет. Но пора»…
— «А знаешь, Митя, оставайся
Здесь ночевать. У камелька
Мы потолкуем. Ну, сдавайся».
— «Когда такого вечерка
Опять дождёшься? Ах, останьтесь
Хоть для меня»…
— «Когда б я мог
Сказать труду с нуждой: „Расстаньтесь
Со мной“, — поверьте, я б не смог
Уйти. Ведь краше разговора
У нас нет никаких утех,
Да и его гоняет свора
Нуждой подобранных помех.
Останусь я, — почти наверно
Два дня придётся голодать,
Я сам бы снёс, да вот что скверно:
Сестрёнки будут хлеба ждать.
Я всю родню им заменяю,
Работе-то нельзя лежать.
Прощайте».
— «Я вас понимаю
И стану крепко уважать».
— «Благодарю»!
— «Сиди здесь, Оля.
Я провожу его. Возьми».
— «Что это»?
— «Рубль. Что за неволя
Пешком тащиться»?
— «Нет».
— «Пойми.
Ты силу сбережёшь и время».
— «Доеду на свои».
— «Постой.
А что дела»?
— «Что? Всходит семя
Да только урожай пустой».
— «Ещё два слова, между нами,
Как ты нашёл мою сестру»?
— «Изрядный, чистый воск, местами
Уже желтеющий, но тлю
В ней вытравить легко ты можешь,
Работай с толком».
— «Навещай
Меня почаще. Ты поможешь».
— «Желал бы».
— «Заходи».
— «Прощай»!
3.
править— «Ну, Оля, что о нём ты скажешь?
Хороший Митя человек»?
— «Ах, Саша, в час не перескажешь.
Мне кажется, что целый век
Его я знаю и готова
Ему так верить, как тебе.
Поверишь, с первого же слова
Мне стало как-то по себе.
Как будто в нём нашла родного
Моя душа. Он не красив
И говорил так много злого…
Да, что такое реактив
И микроскоп? Он так ведь муки
Свои назвал. Мне жаль его»!
— «Вот видишь, есть отдел науки…
Да так не выйдет ничего.
Постой, я микроскоп достану,
А если завтра завернёшь
Поутру, как работать стану,
И реактивов тьму найдёшь.
Мы ими разлагаем тело,
Что б изучить его состав.
Да, погоди-ка, пустим в дело
Мой микроскопец».
— «Нет, оставь
Его до завтра. Потолкуем
О Мите лучше. Отчего
Мы в нашем круге не встречаем
Людей, похожих на него»?
— «Да что им делать между вами»?
— «А много есть таких людей»?
— «Довольно: так как между нами
Почти что все одних идей.
Не все, как Митя, уяснили,
Чего хотят, куда идут,
Но ясно всем, что кучи гнили
Кругом со всех сторон растут».
— «А между вами есть девицы»?
— «Отличные».
— «А их бранят,
И как ещё»!
— «Кто? Ваши львицы»?
— «Все наши».
— «С зависти звонят».
— «Ах, если б я была свободной»!
— «Зависит, Оля, от тебя».
— «Как так»?
— «Пойми лишь, как негодно
Всё, что ты видишь вкруг себя.
Скажи сама себе: довольно
Я куклой маминой была,
Хочу я быть и буду вольной, —
И те уж цепи порвала».
— «А наши»?
— «Ваши? Станут злиться,
Шипеть, лисить, пилить, кусать,
И эта ярость будет длиться,
Пока ты будешь трепетать,
Пока не скажешь, что ни сила,
Ни оскорбленья, ни мольба
Не воротят того, что было,
Что ты уж больше не раба.
В самих себе мы цепи носим
И сами их должны порвать.
Пока мы молча рабство сносим,
Нас никому не расковать».
— «Не слушайте его, кузина,
Он только развращает вас»!
— «Ба! Это ты? Что за причина,
Что удостоили вы нас
В таком… Скажи, как ты подкрался»?
— «Три… Две свадьбы, бал.
Кузина, ручку. Обещался
У вас быть утром — не попал».
— «Простите, был я страшно занят».
— «То всё слова, слова, слова.
Я к вам на миг. Весь вечер нанят.
Ах, ваш швейцар глуп, как сова»!
— «Как „как сова“»?
— «Она эмблема
Не глупости? Ну, я смешал.
Да всё равно. Что вы так немы,
Кузина? Я вам помешал?
Или вы сердитесь»?
— «Ни мало.
Да и за что»?
— «Из-за меня
Вы нынче дома, мне сказала
Сейчас маман, меня браня».
— «А разве вы её видали»?
— «У Гальских».
— «Ну, что там»?
— «Хандра.
Все дети; бездна разной швали,
Дрянной тапёр. Нет, вот мудра!
Голубушка, вообразите,
Ко мне пристала убеждать
У них остаться — вы поймите.
У них мазурки дожидать,
Когда я зван к княгине Гдовской!
Я так и фыркнул ей в глаза.
Да вот вам новость: у Петровской
Теперь фальшивая коса».
— «Да как это? Пойдите»!
— «Право.
Мой друг сегодня мне сказал.
Ну, будет от меня ей слава».
— «Да это вздор».
— «Он сам чесал».
— «А как вы ею восхищались»!
— «Кто „вы“? Быть может, дураки».
— «Пожалуйста! Не вы ли клялись,
Что мир не стоит и руки»…
— «Да, вашей, милая кузина.
Я эту клятву повторю
Сто тысяч раз… Каков скотина»!
— «Что? Саша»?
— «Нет, я говорю
С самим собой».
— «Ведь вы намедни
Совсем иную речь вели»…
— «Я? Никогда»!
— «А у обедни»?
«У кантонистов? Вам сплели.
Клянусь, что нет».
— «Стыдитесь».
— «Кто же
Вам рассказал»?
— «Те, кто слыхал».
— «Уж не … ли, эта рожа»?
— «Как рожа? Ты по ней вздыхал».
— «Вздыхал. И что? Шутник ты, Саша,
Она ведь носит кипарис».
— «Ну, это выдумка уж ваша».
— «Мне брат её сказал, Борис».
— «Не может быть»!
— «Честное слово!
Свидетелей назвать могу.
Мы были, знаешь, у Цепного»…
— «Как, в третьем»?
— «Нет! Ну, у Рогу».
— «Какой Рагу»?
— «Эх, Берту знаешь»?
— «Не знаю».
— «Берту? Ха! Профан!
Поедем, хочешь? Ты растаешь»!
— «А рукопись когда ж»?
— «Болван»!
— «Я жертву приношу Фемиде».
— «Венере разве».
— «Там-то нам
Секрет открыт был»…
— «В пьяном виде»?
— «Нет, в трезвом».
— «Хороши».
— «Ведь там
Свои все».
— «Ха, ха, ха»!
— «Не веришь?
Изволь, подробно расспроси».
— «Нет уж, уволь. Да ты ведь едешь?
Не опоздай».
— «Мерси, мерси».
……………………………………………………………
1862 г.
5. VIII. [18]63. Согласно обещанию посылаю тебе, дорогой друг, несколько образчиков моей поэзии. Жалею, что не могу послать «Детей», которые по-моему удались лучше всего. Это слишком длинно и только первый отдел совсем отделан.
Источники текста: Центральный государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ), ф. 1213, оп. 1, ед. хр. 5. Российская государственная библиотека (РГБ), отдел рукописей, ф. 520, оп. 30, ед. хр. 3.
Коган Л. Н. в сб. «Вопросы истории религии и атеизма», в. 12. М., «Наука», 1964 г. С. 203—204.
«Литературное наследство». Т. 25 — 26. М., «Жур.-газ. объединение», 1936 г. С. 441.