Степь жужжит тракторами.
Фордзоны, джон диры и интернационалы, торопясь закончить до срока, ведут сев и запашку.
Под камышевыми крышами сельско-хозяйственной артели «Закавказский Партизан» лежат тыквы и драгоценные в степи деревянные брусья.
Белые стены мшанок украшены ожерельями табачных листьев. Женщины перебирают листья табака, следят как он вялится.
В комнатенке земляные полы, кровати большие, как эстрада, — одна от всю семью. Зыбка на веревках, фотографии в черных рамках и Ленин.
В комнате председателя артели напряженный разговор, из Колхозсоюза приехал инспектор нажимать на излишки. Агроном колхоза, насторожившись, слушает разговор. На-днях в подведомственных ему колхозах случилось головотяпство. Председатель колхоза не сумел об’яснить хлебозаготовителю толком сколько и на что у него кормов, растерялся и вывез семенной феод. А зерно сортовое, которое должно итти на засев.
Речь идет о том, сколько оставить корму для птичника и свинарника. Есть в артели куры и свиньи единоличников. Корма для них не интересуют ни артель, ни инспектора:
— Пусть кормят как хотят; если кормить не могут, пусть порежут.
Но в артели есть общественный свинарник, на который отпущены государственные средства, и общественный птичник, под который получены кредиты.
С весны начнется выведение цыплят и поросят. И эти-то цыплята и поросята, сейчас еще не существующие, должны получить свою долю корма. Если артель не сумеет их прокормить, то весь корм, стравленный за зиму птицам и свиньям, будет растратой.
Но убедить в этом подозрительного хлебозаготовителя не просто. Зная свою узкую задачу — взять зерно сейчас, — он с трудом улавливает, что речь идет о государственной директиве — беречь будущее.
Споры долги, громки и яростны. Мандаты делают в воздухе мертвые петли. Но артельцы ухитряются отстоять пять тонн корма для цыплят и поросят, которые возникнут весной.
Я гляжу, как разные бывают люда. Только на-днях проезжал другой хлебозаготовитель — рабочий. Он был в сельскохозяйственной артели, которая начала жить только с этой весны, в землянках. Что с такой возьмешь?
Но парень собрал артельцев, поговорил с ними по душам, рассказал как напрягаемся мы, чтобы строить пятилетку, как круто приходится рабочим на заводах. И артель без всякого нажима проголосовала — отщипнуть от своей пищевой нормы еще по тридцать килограмм на душу и передать государству.
Степь пустынна. Через дорогу от мазанок колхоза из невысокой вертикальной трубы бьет артезиан — сердце колхоза. Около артезиана стоят возы, стоят уже давно.
Лошади едят. Люда лежат на вещах.
Это к грозненским нефтяным промыслам едут окончившие полевые работы хуторяне промыслить лошадками.
Вода артезиана падает в колоды. Из колоды на землю. Узенькой канавкой бежит в степь к огородам. В канавке, еле умещаясь рядом, плавает пара гусей. Канава кончается лужей.
У лужи плеск и тяжелое дыхание. Две девушки неустанно ходят по яме, меся ледяную глину ногами. Удивляюсь, — почему люди? Обычно эту работу делают лошади. Третья подсыпает в яму корзину за корзиной рубленую солому. Около ямы три деревянных ящика, зацепленных за веревки. Еще две девушки выгребают замешанную глину и шлепают в ящички, а затем взяв ящик за повод, оттаскивают к стороне и вываливают зыблющийся еще кирпич на ломкую пересушенную степную траву.
Это делают саман. Надо строиться. Нужен птичник, нужен свинарник. Вон уже сколько времени стоит недостроенная изба-читальня. Сидят кирпичники на ребре идущей вверх силосной башни, ложится дерн на стропила птичника, в стены бывшего телятника врезаются оконные рамы человеческого жилья.
Саман — это главный здешний строительный материал. Когда саманный брус высохнет и окаменеет, из него сложат дом, проложив рыхлые глыбы звонким каленым кирпичем…
Колхозники — народ серьезный. Им трудно далось завоевание степи. Очень неверны здесь урожаи и не развернуто еще животноводство. Первые колхозники заняли помещичьи дама. Тем, кто пришел позднее, пришлось селиться на голой земле. Такова, например, артель «Терец» — вышедшая в степь из крепкой озлобленной казачьей станицы.
Издали кажется, что «Терец» это село с большими овинами. И только вблизи видишь, что это не овины, а соломенные скирды нынешнего урожая; а села-то и нет.
Стоит посредине круглая, похожая на негритянскую хижинку-курятник. Амбар стоит, привезенный из станицы целиком, как есть, черев степь на катках, тягой трех тракторов. К амбару притулилась мельничка, а с другой стороны — сделанное из плетенки кукурузы хранилище.
Около большой печи, прикрытой навесом, хлопочут две женщины. Это артельная столовая. Столы эти тут же, длинные под крышей. Крыша не от дождя, а от солнца.
— Если бы от дождя, — смеются поселяне, — мы бы и навеса не делали, спасибо оказали бы, только лей.
Артезианский колодец наполняет корыто. Фонарь стоит на равнине. В скирдах проверчены какие-то гнезда — шалаши для ночевок. Ночевальщики хвалят:
— Воздух свежий и тепло.
Человеческого жилья сразу и не заметишь. Живут в землянках. Выкопаны этакие братские могилы. Прямо о землю восходит двускатная крыша, заваленная землей. Близится зима, и в землянках артельцы складывают кирпичные печи.
Неподалеку за артелью лесок. Там намечают поставить больницу. А школу километра за четыре, в другом колхозе. Сейчас все эти колхозы об’единились в единый комбинат. Пока еще комбинат чересполосный, но уже на будущий год он должен будет объединить массив в 20.000 гектаров, став таким образом, исходным пунктом оплошной коллективизации района. Пройдет несколько месяцев, и явятся в степь гредера прокладывать дорогу, рыть канавы, станут буры долбить новые артезианы, а главное, поищут строиться дома.
Дальше так жить, как жили, нельзя. Нельзя строить колхоз на одной только жертвенности, перебрасывая людей из хаты в землянку.
Даже в той коммуне, что занимает помещичий дом, люди уже сидят буквально друг на друге. Помещичий дом был рассчитан много-много человек на двадцать, а живет там сейчас до двухсот.
Идут у колхозников большие споры, где и как отроить. Ставить ли общественное обслуживание в разбивку или стянуть все общественные здания к одному месту. Может быть правильнее покончить с дробным расслоением по мелким колхозам, пора превратить эти колхозы в скотные дворы, свинарники, птичники, а людей оттянуть к оттянуть центру, где их можно обслужить и школой, и клубом, и больницей, и аптекой, и почтой, и сберкассой, и театром, и кино. Здесь будут машинно-тракторные станции, и ремонтная мастерская, и подсобные промышленные предприятия — консервный, макаронный и кирпичный заводы.
А летом, в моменты напряженной работы бригады работников могут выезжать ближе к стоим полям в нынешние мелкие колхозные селения, которые, таким образом, стану производственными базами.
Там их обслужат передвижки: клубная передвижка, амбулатория-передвижка, библиотека-передвижка, кино-передвижка.
Но как строить. Каким образом легкие, нарядные здания, красующиеся на страницах архитектурных журналов, перебросить в степь. Будут ли они удобны? Совпадают ли они с тем направлением, в котором меняются человеческий быт, человеческие привычки. Годятся ли для этих зданий те строительные материалы, которые есть на-лицо? Как быть, если здесь нет ни бетона, ни железа, а дерево редко, главные же строительные материалы — солома, глина, камыш.
Ездили на колхоз писатели. Видел колхоз у себя художников. Не пора ли с колхозом познакомиться архитектору? Познакомиться и вставить свой авторитетный голос в спор энергичных, возбужденных, но недостаточно специализированных людей о том — строиться ли в один этаж, или в два? Пониже, да ближе к воде, или повыше, на взгорьи? Строить-ли дом-коммуну, или квартирки-коттеджи?
Деньга ассигнуются. Этой весной уже начнется закладка фундаментов. Надо помнить, что кирпичный дом стоит 30—35 лет, а саманный в Северо-кавказском бездождьи выдержит 20 лет. Если построить, доверяясь штампам уездных архитекторов и строительному мастерству бродячих артелей, которые строят на глазок, — можно снабдить людей таким жильем, которое будет уже к концу первой пятилетки жать социализму над мышками.
Кто знает, может быть придется эти дома ломать еще до их полного использования.
Тот пейзаж, что есть сейчас, стоит таким уже лет сто. В ближайшие два года он будет пересоздан, чтобы постоять в новом виде лет 20. Даже в семьях, когда сынишке шьют одежду на вырост с длиннущими рукавами и брюками, лица папаш и мамаш озабочиваются. Пора озаботиться колхозам своею каменной одеждой.
Если быстро не притти новостроящейся «колхозии» на помощь, много глупостей может быть наделано и много драгоценных денег уйдет на ветер.
Жизнь не ждет. Города новые, нами невиданные еще, готовы вырасти на ровных местах.
Но мало бросить лозунг — архитекторов в колхозы. Надо вокруг планов строительства, вокруг архитектурных чертежей создать общественное напряженное внимание, проверку и дискуссию тех, кто будет жить в домах, выстроенных по этим планам.
Архитектурные планы в столбцы газет, на листы стенгазов, на стены, в клубы, в митинговые залы. Пусть каждый колхозник на бумаге по несколько раз обведет пальцем и обмозгует чертежи, прежде чем они пойдут в работу. Пусть газеты научат архитектурно и строительно-неграмотного гражданина читать, разбирать и разоблачать чертежи и планы.
