В. М. Дорошевич
правитьДепутат III Думы
правитьК Ивану Петровичу Огурцову октябристу и члену Государственной думы, вошел согражданин.
— Требухин, Михаил о Иванович. Не изволите помнить? Да где!
— Напротив. Вы, кажется, речь изволили говорить при моем избрании.
— Память-с имеете!
— Боже мой! Не помнить единомышленников?! Очень рад. Прошу садиться.
— В Петербург собираетесь?
— Да, знаете. Предстоящая сессия. Предварительные совещания комиссий. Встреча с товарищами-депутатами. Обмен впечатлений, настроений на местах…
— Известно. В столице веселей.
— …взаимный обмен выслушанными мнениями, подмеченными взглядами, наказы избирателей.
— Вот и мы по этому самому делу!
Лицо Ивана Петровича приняло выражение священнодействующее.
— Слушаю!
— Як вам, собственно… так сказать… от группы наших граждан… Все ваши избиратели-с!.. Конечно… вы, так сказать, по собственным заслугам… Но все-таки мы избиратели… Желательно бы нам теперь…
— Говорите!
И Иван Петрович величественно, но в волнении встал.
— Говорите! Смотрите на меня, как на свой орган! Да! Как на свою руку, ну там ногу, язык. Как на свою голову. В том то есть смысле, что вы можете повернуть меня, куда вам угодно. Что такое я? Один? Сам по себе? Огурцов, — каких тысячи. Но если за мной мой город, мои избиратели! Если за мной реальная сила! О, тогда! Мои желания — их желания, мои слова — их слова, мой язык — их язык. Если я говорю, требую, властно приказываю их именем! Я сила-с! Я могущество-с! И только приходя в соприкосновение с моими избирателями… Я как Антей! Хотите задушить меня, поднимите меня на воздух, оторвите от почвы, — да! И вы сделаете свое — вы задушите меня!
— Помилуйте!
— Но, соприкоснувшись с моей почвой, с избирателями, я, как Антей, поднимаюсь с новыми силами, с новым могуществом на борьбу. Говорите же! Приказывайте! Если вы потребуете от меня чего-нибудь неисполнимого, противоречащего всему складу моих мыслей, всему строю моих чувств, — я откажусь, я уйду, я сложу с себя звание вашего избранника!
— Помилуйте! Помилуйте! Зачем же-с!
— Но я знаю, что вы, мои единомышленники, мои дорогие избиратели, — вы ничего не потребуете от меня, что бы противоречило нашей программе, нашему политическому мировоззрению…
— Зачем же-с!
— …нашему кредо. Я слушаю. Я повинуюсь. Иван Петрович склонил голову покорно и как можно красивее.
Требухин, Михаил о Иванович, помолчал.
— Дело… так сказать… по порядку: с себя начнем.
— Я вас слушаю.
— На Михаила-архангела именинники мы.
— Заранее вас поздравляю, почтеннейший!
— Колбасный товар сюда из Москвы идет. Москва — колбасница известная. По колбасе город первый. Ну, икру тоже здесь найтить можно. Сардина — она везде одинакова. А вот насчет сига — нет-с! Нешто сиг сюда дойти может! Полено, а не сиг. Петербург вот, так сказать… столица сига! В Петербурге-с…
И Михаил о Иванович подмигнул Ивану Петровичу.
— …есть, говорят, рыбокоптильные заведения. В аквариумах, говорят, живая закуска плавает. На выбор! Плавает этакий па-адлец, от жабр до хвоста вершков четырнадцати. В плечах вершка полтора, до двух. Пальцем нажмешь — ямочка. Жиров нагулял, мерзавец этакий. Этакому-то, знаете, сигу, да живому, палку в рот да насквозь, чтоб не дергался. Да живенького его прокоптить, каналью. Да горяченького еще в лубочную корзиночку! По холодку дойдет за милую душу. Просил бы уж вас парочку сижков мне к именинам из Питера. Как вы наш депутат. Уповаю. Что будет стоить, — с благодарностью…
— Будет сделано. Переходите, переходите к мандатам избирателей!
— Иван Иванович Неплюев. Знать изволите? Избиратель. Дочку выдает. Лизаньку. Милая девушка. Так вот Матрена Степановна, супруга, насчет приклада просила. «Оченно, говорит, прикладом здесь бьемся». В галантерейных здесь какой приклад может быть? Смотреть больно. Прошлогодний товар. Заваль. А в Петербурге у вас Гостиный двор. И аграмант, и подкладка! Матрена Степановна прислала вам вот и образчики. К каким материям подобрать… Уж потрудитесь для избирателей. Девушка-то больно уж милая, да и жених хороший человек.
— Дальше!
— А дальше Безменов-с, Трофим Семенович. Тоже на вас, как на каменную гору. Избиратель. Граммофоны он любит. Только разве у нас настоящая пластинка может быть? Граммофонщики — жулье первостатейное. Раньше агентами по страхованию жизни были, — жульничали. Теперь по граммофонам жульничают. Продали Таманьо, десять рублей взяли, а он по-русски «Во лузях» поет. «Это, говорят, истинно русский Таманьо». Нешто возможно? А в Питере, говорят, такие пластинки! Конфетка, а не пластинки! Нельзя ли помоднее что выбрать? Плевицкую там или что? А? Для избирателя?
— Больше никаких наказов не будет?
— Вавилонов, Гаврила Куприяныч, просил. На журнальчик он подписался. Три рубля в год. Обещали в премию всего Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Щедрина, Шиллера. Еще кого, дай Бог памяти? Шекспира. В переплетах и с книжными шкапами. А с генваря ничего не прислали. Не жулики? Гаврила Куприяныч хотел на них в полицию, да вспомнил: депутат у нас в Петербурге есть. Есть кому заступиться. Уж вы будьте добры: в редакцию к жуликам… Гаврила Куприяныч вам и доверенность даст на взыскание.
— Все?!
— Оно бы, положим, так сказать, все… Да уж если вы так добры…
— Говорите, говорите все. До конца!
— Дельце-то того, щекотливое… Положим, я не для себя, куму подарить хочу… Он у нас любитель…
— Говорите!
— Фотографии есть такие… не дамского содержания… Такие бывают — просто диву дашься: ну и вы-ыдумали!.. А оно с натуры! Оно, конечно, и здесь есть… Ассортимент не тот, фантазии нет, но имеются… Да мне, знаете… лицо известное… неловко… А вас кто в Питере знает? Отберите какие почудней! И самим удовольствие: посмотрите.
— Много вам?
— Дюжинки две. Да валяйте четыре. У нас разойдется!
— Больше никаких наказов от избирателей нет?
— Больше никаких-с.
Иван Петрович шел по Невскому мрачный и озабоченный.
И повстречался нос с носом с Охлестышевым, кадетом, депутатом.
— Ну что, политический противник? — улыбнулся Иван Петрович. — Давно ли в Питере? Как впечатления на местах? Наказы от избирателей получили?
— Д-да. Обыватель теперь стал удивительно как низок к депутату! — сказал Охлестышев, пожевав губами.
Иван Петрович посмотрел на него с завистью.
— Наказы получил удивительно точные. Охлестышев взял его под руку.
— А скажите, дорогой, — хотя вы и политический противник. Не знаете ли вы, где здесь корсеты продаются? Поручили мне из Петербурга выслать. 85 сантиметров. Куда ни сунусь — все смеются.
Иван Петрович просиял.
— Да, может, вам и сигов купить наказ дали?
— Шесть. А вам?
— Всего два. Так идем вместе.
В корсетном заведении они встретили Ошметкина, крайнего правого.
— Бандаж, батенька, заказываю. Для нашего предводителя. И мерку со своей грыжи дал.
А выйдя из корсетной, встретили Кинжалидзе, горного эсдека.
— В Думу?
— На молочную выставку идем. От избирателя наказ имеем: козу купить. Хороший козу купить велел. На племя. Разводить будет. «Будь, говорит, Кинжалидзе, во всем твердый и козу покупай! Твердо торгуйся!»
Опубликовано: Дорошевич В. М. На смех. СПб.: М. Г. Корнфельда, 1912. С. 124.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/doroshevich/doroshevich_deputat_3_dumy.html