Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Деньги править
Помню зимние сумерки. С краю, у высокого леса, уходящего вдаль, показался круглый месяц. Среди снегов сиял он таинственно и печально… Мы шли на лыжах с охоты, спускались из большого леса к замерзшей реке.
Переходя через реку, почему-то все остановились у широкой проруби и смотрели, как во льду текла темная, сердитая вода. Как это непохоже на лето! Лето, лето… Какие тогда берега! Купавками покрыта река, отражается зеленая ольха, летают стрекозы. Я здесь всегда купался, плескались рыбы, и в кустах черемухи пел соловей.
А теперь бедно, оголенные кусты и снега, снега, снега. Безотрадно, уныло. И красный месяц за бугром сквозит через ветви оголенных деревьев. Как печально в душе!..
Поднялись на гору, к моему саду. Приветливо блеснул огонек в темном силуэте моего дома.
У крыльца, скидывая с ног обледенелые лыжи, входим через коридор в кухню. Тепло. Сторож моего дома, дедушка, говорит:
— Эк запоздали, а у вас гости ждут.
Весело встретили нас приятели-охотники. Вижу — доктор Иван Иванович, гофмейстер, Василий Сергеевич, Юрий.
— Четыре часа ждем. Да-с, — сказал Василий Сергеевич.
— Ну, что же, ничего? Пустые? — спрашивают приятели.
— Нет, есть, — говорит Герасим. — Что попало. В сугробах по пояс тонешь. Где тут, нешто возьмешь. Глухаря взяли. Посчастливилось. Удивление берет: Николай Васильевич стукнул! Да ведь и где — на самой макушке сидел.
— Да, брат, на триста шагов.
— Ну, уж это ты врешь.
— Нет, не врешь. Я ему в глаз прицелился, и готов.
— Молодец.
Герасим приносит и показывает глухаря.
— Я его картечью ахнул, — говорит Коля.
— Да, бывает счастье эдаким разным… Нечаянно, конечно, попал.
— Позвольте спросить — каким же это разным? — спросил Коля.
— Высоко сидел, — сказал Герасим. — Я диву дался.
Коля торжествовал.
Охотники оживились. Гофмейстер допытывался у Герасима, видал ли он какие-нибудь следы зверей.
— Есть, — отвечал Герасим. — Видал лосиный, свежий. Да где же? В такой рыхлости не дойти — лыжа вязнет. Усталь берет. Насту нет. Это ведь тетерь дуром попался.
— И я говорю, дуром, — сказал Василий Сергеевич.
— То есть как это, дуром? — обиделся Коля.
— Как же вы его увидели? — спросил гофмейстер,
— Как видел? Он сидит на макушке да на меня смотрит. Я его и ахнул. Подряд. «Раз-раз».
— Загляделся! На Кольку! Подумаешь. Ну и охотник. Вот и выходит, что дуром.
Хорошо, тепло в доме у меня, потрескивают сучья в камине, потонули окна в темно-синем сумраке. Приятели расположились на тахтах. Встанет один — другой встанет. Нальет рюмку за столом, выпьет, закусит зайчатиной, груздем и опять полеживает. Разговоры разговаривают, случаи на охоте. Случаи иной раз такие, что веришь так, по дружбе…
— У Караулова было ружье, из Англии выписал. Оба ствола — чок. Идет здесь, под Никольским, к болоту — вылетает кряква. Он «раз», кряквы нет. Идет в Ратушине, по мелочам, стойка — вылетает черныш… Он «раз» — черныша нет. И куда девается — неизвестно. Он зайца — «раз», зайца нет… Что такое? Он ружье смотрит — как быть? Ружье рвет на части, Ланкастер, садочное ружье. Отпускать надо дальше, на сто, на двести шагов бьет — рвет. Дичи нет. Не знаешь — что убил, все вдребезги. Дак собака выла от досады.
— А вот у меня ружье Пэрдэ, — сказал гофмейстер. — Под Вологдой, на Кубинском озере, птицу застрелил. Голова отскочила. Не знал — что такое. Серая птица. Какая дичь — не поймешь — головы нет. Я остановился там, у священника, в Кубине, так он сказал, что лебедь, а оказался гусь.
— В пойме, на Клязьме, — вступил в разговор Василий Сергеевич, — я на луже, в осоке, смотрю — уток выводки, сотня, нелетные утки. Я «раз-раз». Половину набил. А с горки от меня, от леса, приятель мой, Баранов, был. Подряд тоже лупит. А от него до лужи шагов пятьсот. И бежит к луже, к болоту. Залез в лужу, да уток моих подбирает и в ягдташ себе кладет. «Постой, — говорю, — ведь это утки мои!» А он: «Нет, я тоже стрелял». Вот ведь что! А ведь друг был. Я возмутился и ушел с болота. Больше его не видал. Прощай, пиши… В Москве встретились. «Здравствуй», — говорит Вася. А я: «Вы ошибаетесь, я не Вася». — «Как, — говорит, — да что ты?.. Вася Кузнецов, да что с тобой?..» — «Ошибаетесь, — говорю. — Я не Вася, и фамилия не моя. А моя фамилия Ежиков, и зовут меня Николай». Он смотрел, смотрел на меня да так, выпучив глаза, и ушел. Таких друзей мне не надо.
— Эх, друзья, — сказал Герасим. — Бывает это.
— А как узнаешь — кто друг, кто нет. Надо, говорят, пуд соли съесть, и то — узнаешь ли? — сказал Кузнецов.
— Да, трудно узнать. Есть эдакое в жисти — собутыльников много, а друг — где его сыщешь? Вот я вам скажу, какое дело было со мной, — говорил Герасим. — Был я молодой, женатый. Жена родила сына. Один я — хозяин. Отец помер, братьев нет. Нужда. Не нужда, а недостатки. И пошел я работать на карьер. Значит, на машину. Рельсы новые клали. Поблизости, в стороне, бугор, суглинок песчаный, лесок на нем растет… Копаем да бросаем в вагон, на платформу — насыпь класть, под железную дорогу. Путь вести. Со мной из деревни нашей — восемь человек работают. Работают кто? Сосед мой, Захар, все друзья, деревенские. Копаем, значит, а на меня это сверху земля поползла, суглинок, всего и засыпала. Батюшки, не вздохнуть! Сразу мне в голову ударило — помру, жена, сын. А в кармане у меня забито, поглубже, весь капитал мой — восемьдесят два целковых. Невелик, а как без него? Пропадешь. Смотрю, за ноги меня вытаскивают, и отдышаться не могу. Ушибла земля, на ногах стоять не могу. «Помру, — думаю. — Нехорошо мне. Надо бы деньги кому отдать, чтобы жене передал». И сумление берет меня. Не отдадут, затаят… Сосед — не отдаст нипочем. Знаю его. Петру? — пропьет. Тут со станции пришли, на носилки меня взяли. Несут, а я думаю: «Вот ведь, нет друга. Кому поверить деньги?» И взяло меня раздумье — что ж такое, грешу я. Нет, в голову въелось — не отдадут. Нет эдаких-то. Ну, в Петров, в больницу, отправили. В больнице хуже. Память потерял, значит, здорово меня земля ушибла. Очнулся потом, думаю: «Не нашли бы деньги в кармане — отымут, украдут». Опять очухался, смотрю — жена сидит около. Принесла мне поесть, узнала на станции, что в больнице я. Говорю ей: «Возьми деньги у меня, в куцавее, там поищи. Не потеряй, не показывай никому». — «Ладно», — говорит. Ну, дальше — больше. Лучше стало. На ноги я встал. Выписали меня, а идти мне нельзя — слабь. Жена приехала на телеге. Еду я с ней дорогой, лежу на сене, щупаю куцавейку, карманы — денег нет. Значит, жена взяла. Так вот, спрашиваю: «Куда ты деньги спрятала?» Она говорит: «Вот что, Герасим. Я тебе не сказала — огорчать тебя больного не хотела, не нашла я денег. Деньги выкрали». Испугался я. Уж и не знаю — пропали! И вдруг в голову вошло: что — а не врет ли жена молодая? Господи, что же это? Смотрит она мне в глаза — думаю: «Неужто эти глаза лжецы?» Так мне нехорошо. Не дай Господи. Руки на себя наложить охота. Молод был, конечно. Привезла домой. Мальчонок рад, шею обнял, целует тятьку. Лезет ручонкой в куцавейки карман — пряник ищет, и достает деньги — трешник, пятерку роняет. Чего это? — гляжу я. Деньги в кармане завалились. Жена-то не нашла, думала — украли. Вот радость была! Не денег, что нашел, а веру в честь человеческую. Вот радость в чем на земле. Подумай, грех какой в голову вошел, что жена утаила. Как жить! Кто горю такому научил на земле! Люди. Вот — помирать будешь, в таком разе передать, дитя малое остается, сын твой, жена, кому деньги доверишь. Подумаешь. Поищешь друга и узнаешь, кто друг.
— Это верно, — сказал Василий Сергеевич.
— Я бы его превосходительству отдал, — сказал он, глядя на гофмейстера.
— А нет, — засмеялся гофмейстер, — с деньгами чужими, нет, увольте, я бы не взял. Это страшно.
— А тебе бы, Юрий, не отдал, — сказал Вася неожиданно.
Юрий замигал глазами и, засопев, сказал:
— Я не городской, архитектор, от подрядчиков взяток не беру.
— А я беру? — взбесился сразу Кузнецов. — Потрудитесь, милостивый государь!..
Приятели мои чуть не дошли до драки, разбирая вопросы — кому, умирая, отдать деньги.
Доктор Иван Иванович, молча покачивал головой, пил коньяк и вдруг меланхолически произнес:
— Вот умирал в Москве большой миллионер, Фирсанов. Друзей-то не имел. Так нашли его утром умершим, а ключ от несгораемого шкафа у него в носу. Он его себе чуть не к мозгам пропихнул. Вот ведь деньги что!
ПРИМЕЧАНИЯ править
Деньги — Впервые: Возрождение. 1937. 13 февраля. Печатается по газетному тексту.
Оба ствола — чок — непонятно, что имеется в виду.
«ланкастер» — см. прим. к с. 664 кн. 1 наст. изд.
ружье Пэрдэ — см. прим. к с. 664 кн. 1 наст. изд.