На Московской гемисферѣ литтературнаго нашего небосклона, въ слѣдъ за Радугою, возсіяла Денница. Милости просимъ! Подавай Богъ!… Етотъ сборничекъ — хотя и первинка еще для Издателя, заблагоразсудившаго, неизвѣстно по какимъ расчетамъ, превратиться изъ полезнаго дѣйствователя на поприщѣ естественныхъ наукъ въ литтературнаго трутня — имѣетъ однако свое относительное достоинство. Ярко бросающееся въ глаза, особенно при сравненіи съ Радугою и Сѣверными цвѣтами. Стиховъ хорошихъ въ немъ — правду сказать — немного. Въ такъ называемыхъ Сценахъ изъ Бориса Годунова, успѣвшаго уже изжить огромную славу еще до своего появленія; мы — скажемъ откровенно — не могли ни какъ признать Пушкина, сколько ни бились! Князь П. А. Вяземскій канулъ по слезкѣ въ Сѣверные цвѣты и сюда. Обѣ онѣ вылились изъ сердца вѣщаго, чуявшаго, кажется, недоброе, которое надъ нимъ разразилось недавно; онѣ возбуждаютъ состраданіе, но не поетическимъ изяществомъ! Истинно драгоцѣнными перлами, за сбереженіе коихъ мы не можемъ довольно возблагодарить Денницѣ, должно почесть двѣ Русскія народныя пѣсни А. Ѳ. Мерзлякова. Богъ судья неблагодарнымъ, забывающимъ великія заслуги сего истинно достойнаго мужа для нашей Поезіи: сіи двѣ пѣсни суть угліе горящее, брошенное на преступную главу ихъ. Мы не можемъ удержаться здѣсь, чтобы не выписать по крайней мѣрѣ начала одной изъ нихъ:
Ни липочка кудрявая
Колышейся вѣтромъ,
Не рѣченька глубокая.
Кипитъ въ непогодѣ,
Не бѣлая ковыль-трава
Волнуется въ полѣ:
Волнуется ретивое,
Кипитъ, кипитъ сердце;
У красныя y дѣвицы
Колышутся груди;
Перекатнымъ бисеромъ.
Текутъ горьки слезы —
Текутъ съ лица на бѣлу грудь
И грудь не покоятъ!
Здѣсь не наброшено на Классическія формы душегрѣйки новѣйшаго унынія, что проказники приписываютъ Барону Дельвигу. Но за то — какъ льнетъ ето къ Русской душѣ? Какъ отзывается въ ней привѣтно? — Прозаическими статьями Денница гораздо богаче и нѣкоторыми изъ нихъ можетъ смѣло похвастаться. Анаксагоръ покойнаго Веневитинова серебрится свѣтлою возвышенностію души, любившей и предощущавшей, въ чистотѣ юношескаго непорочнаго одушевленія, святую истину. Психологическое явленіе г. Погодина описано мастерски и истинно — по Русски! Отрывокъ изъ Гайдамакъ — живъ и развязанъ. Два Ангела смерти г. Камашева отличаются яркою шлифовкою искусно ограненнаго языка, хотя мы доселѣ еще не разгадали ихъ смысла. Наталья, повѣсть г. П-ва, разсказана слогомъ чистымъ и правильнымъ, взрумяненнымъ изрѣдка тихою чувствительностью, иногда томящею, но никогда не затомляющею — вниманія. Даже Сохатый, смастеренный г. Полевымъ въ родѣ сентиментально рыцарскаго сказаньица, могъ бы быть прочитанъ, буде не съ удовольствіемъ, то по крайней мѣрѣ съ пользою, если бы, по непредвидѣнному несчастію, не возмущалъ души слишкомъ оригинальною развязкою, коей не смѣемъ мы и повторить изъ уваженія — къ читательницамъ. Говоримъ: съ пользою; ибо сіе сказаньице представляетъ много любопытныхъ фактовъ для присматривающихся къ слишкомъ шумной извѣстности самаго сочинителя. Здѣсь могутъ узнать они, какъ раскрывался на берегахъ Ушаковки сей великій геніи, пытающійся нынѣ вмѣстѣ съ Ушаковыми (странная игра случая въ именахъ!) — тряхнуть Русскою Словесностью, чтобы сопхнуть съ ней Карамзиныхъ и Ломоносовыхъ; какъ онъ плакивалъ бывало надъ Плутархомъ (безъ сомнѣнія — для юношества) — замышляя еще въ Сибири о величіи, до котораго теперь на Руси доростаетъ не по днямъ, а по часамъ; какъ онъ вдохновлялся тамъ первою любовью, горделиво расхаживая по лугу; и пр. и пр. и пр.[1]. Любители и поборники его славы вѣрно также порадуются, находя здѣсь благоприятный случай уменьшить еще однимъ пятномъ взносимую на него охулу — въ знаніи всѣхъ языковъ; ибо выраженія: guten Tag, guten Nacht — суть явныя и неоспоримыя свидѣтельства, что онъ столько же невиненъ и въ Нѣмецкомъ языкѣ, какь въ Ассѵрійскомъ и Халдейскомъ, отъ которыхъ имѣлъ благородную смѣлость отказаться самъ торжественно. Что до Обозрѣнія Россійской Словесности г. Кирѣевскаго, приставленнаго къ Денницѣ вмѣсто предисловія, то оно такъ закопчено куревомъ чаднаго фанатизма, что самая истина, если иногда проглядываетъ изъ него кое-гдѣ, едва не кажется ложью. Ето можно бъ было однако пропустить новорожденному Альманаху, какъ дѣтскую шалость, если бы Издатель не заблагоразсудилъ пригрозить намъ и на будущій годъ подобнымъ угощеніемъ: отъ чего — оборони его Боже!! N. N.
- ↑ Ахъ, господинъ рецензентъ! За чѣмъ утаили вы многія драгоцѣнности! Не уже ли не стоятъ особливаго замѣчанія такія вещи, каковы на примѣръ: 1. Прибытіе Амаліи въ Крымъ [за 50 лѣтъ передъ симъ), гдѣ окружили ее воздыхатели (безъ сомнѣнія Татаре); 2. Преумилительное и пренѣжное воззваніе г-на Полеваго къ милымъ созданіямъ дѣвушкамъ: «Какъ я люблю васъ». 3. Прекрасное замѣчаніе о томъ, что Сибирскаго утра не льзя промѣнять на десять утръ Москвы; 4. что Амалія уподоблена куклѣ, которая испугалась. Л. С.