Дело Каласа (Дорошевич)/ДО
| Дѣло Каласа |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 213. |
19 марта 1762 года на площади города Тулузы всенародно былъ казненъ посредствомъ колесованія человѣкъ, который до самой послѣдней минуты повторялъ: «Я не виновенъ».
Его имя было Жанъ Каласъ.
Что онъ совершилъ?
Ничего.
Въ чемъ обвинялся?
Въ одномъ изъ страшнѣйшихъ преступленій: въ убійствѣ родного сына.
Жанъ Каласъ, по профессіи торговецъ индійскими товарами, по религіи — гугенотъ, 40 лѣтъ торговалъ въ Тулузѣ и пользовался незапятнанной репутаціей.
Это былъ человѣкъ добрый и съ просвѣщенными взглядами, отличавшимися терпимостью въ вопросахъ совѣсти.
Одинъ изъ его сыновей, Луи, принялъ католичество, и отецъ сказалъ по этому поводу: «Лишь бы эта перемѣна религіи была искренней, и я не могу не одобрить ея, потому что стѣсненіе совѣсти приводитъ только къ размноженію лицемѣровъ».
Перемѣнившему религію сыну онъ выдавалъ ежегодную пенсію.
30 лѣтъ въ домѣ Каласа была служанкой католичка; она выняньчила всѣхъ его дѣтей, содѣйствовала Луи въ принятіи католичества, и Каласъ не отказалъ ей отъ должности.
Этого-то человѣка обвинили въ убійствѣ сына изъ-за религіознаго фанатизма.
Среди дѣтей Каласа былъ сынъ Маркъ Антуанъ, неудачникъ-литераторъ, обладавшій безпокойнымъ, мрачнымъ характеромъ. Его природная меланхолія усиливалась неудачами, которыя ему приходилось терпѣть. Питая отвращеніе къ торговлѣ, онъ хотѣлъ сдѣлаться адвокатомъ, но не могъ, потому что въ тѣ времена защищать людей разрѣшалось только католикамъ. Принять же католичество онъ не хотѣлъ, такъ какъ это было противно его совѣсти. Любимой темой разговоровъ и размышленій Марка Антуана было самоубійство. Онъ любилъ перечитывать статьи Плутарха и Сенеки о насильственной смерти и часто декламировалъ полные мрачнаго отчаянія монологи Гамлета. Онъ былъ игрокомъ, игралъ несчастливо и въ день смерти проигралъ крупную сумму, данную ему отцомъ для размѣна.
3 октября 1761 года семья Каласа обѣдала вмѣстѣ съ однимъ пріѣзжимъ другомъ. Маркъ Антуанъ удалился въ серединѣ обѣда. Въ 10 часовъ вечера гость собрался домой и младшій сынъ Каласа пошелъ его проводить съ фонаремъ. Выходя, они увидѣли, что магазинъ отпертъ и Маркъ Антуанъ виситъ мертвый на притолокѣ двери.
Поднялся крикъ, на который сбѣжались сосѣди, послали за врачомъ и дали знать начальнику полиціи Давиду де-Боригъ.
Давидъ не былъ злымъ человѣкомъ, онъ былъ только тупъ и ограниченъ, что никогда не мѣшало людямъ производить слѣдственныя дѣла и держать въ рукахъ судьбу человѣка. Въ дѣлѣ Каласа онъ впалъ въ ту же ошибку, въ которую часто впадаютъ слѣдователи: сразу сказалъ себѣ: «Вотъ виновникъ», и, предубѣжденный, велъ слѣдствіе такъ, чтобы доказать, что онъ не ошибся.
Его разбудили извѣстіемъ о происшествіи въ домѣ Каласа. Явившись спросонья, онъ услыхалъ чье-то восклицаніе въ толпѣ: «Каласы убили своего сына!» и его моментально осѣнило вдохновеніе. Онъ сразу все постигъ.
«Въ этомъ дѣлѣ заинтересованы государство и религія», — сказалъ онъ себѣ и приказалъ отвести въ тюрьму Каласовъ, даже не знавшихъ еще, въ чемъ ихъ обвиняютъ.
Онъ былъ убѣжденъ въ томъ, что люди, которые осмѣливаются не раздѣлять религіи короля и полиціи, способны на всѣ преступленія.
Ни на секунду онъ не задумался рѣшить: «Гугенотъ Каласъ убилъ своего сына, потому что тотъ хотѣлъ принять католичество».
Арестъ всей семьи Каласъ подлилъ масла въ огонь. Проснулась старая религіозная ненависть къ гугенотамъ, развязались досужіе языки. Весь городъ взволнованъ. Всякій старается открыть какую-нибудь новую подробность. Одинъ разсказываетъ, что покойникъ хотѣлъ принять католичество для поступленія въ адвокаты и что семья удавила его, чтобы предупредить отреченіе отъ кальвинизма. Другой прибавляетъ, что отреченіе должно было совершиться на слѣдующій день. Третій, что протестантская религія приказываетъ отцамъ и матерямъ убивать дѣтей, когда они хотятъ стать католиками. Четвертый говоритъ, что все это совершенно вѣрно, что протестанты въ ихъ послѣднемъ собраніи выбрали палача секты и что молодой человѣкъ, бывшій 3 октября въ гостяхъ у Каласовъ, и есть этотъ палачъ, что онъ пріѣхалъ въ Тулузу спеціально, чтобы повѣсить своего друга.
Никто этихъ слуховъ не провѣряетъ, но всѣ повторяютъ.
Какой-то живописецъ говоритъ, что жена ему сказала, что какая-то женщина, по имени Мандриль, разсказывала ей, что какая-то незнакомка говорила ей, что слышала крики Марка Антуана Каласа въ другомъ концѣ города.
И подобные-то слухи Давидъ де-Боригъ собираетъ какъ неопровержимыя доказательства противъ Каласа.
Собираетъ!! — онъ порождаетъ ихъ. Объявляется публично на улицахъ и площадяхъ, что всякій, кто знаетъ или слышалъ что-нибудь по дѣлу Каласа, подъ страхомъ отлученія отъ церкви долженъ сообщить это полиціи и суду.
Сплетни и слухи растутъ. Это — оргія сплетенъ, въ которой безумствуютъ и толпа, поощряемая къ сплетнямъ, и слѣдователь, вѣрящій каждому вздору.
Въ дѣло вмѣшиваются іезуиты. Марка Антуана Каласа торжественно хоронятъ какъ мученика, и вся Тулуза, слѣдующая за его гробомъ, требуетъ мщенія.
Безуміе толпы заразительно, и магистратъ, въ который переходитъ слѣдствіе Давида, охватываетъ та же слѣпота, которой пораженъ городъ.
Магистратъ принимаетъ на вѣру мусоръ сплетенъ и слуховъ, собранный Давидомъ, и въ это время человѣку, сохранившему ясность ума среди всеобщаго безумія, страшно сказать хоть что-нибудь въ защиту Каласа.
Судья Монэ, который хочетъ ввести правильность въ веденіе слѣдствія, обвиняется въ желаніи обѣлить Каласа и долженъ подать въ отставку.
Прокуроръ Дюру, протестовавшій противъ неправильности слѣдствія, обвиняется въ оскорбленіи суда и исключается со службы на 3 мѣсяца.
Всякій, кто могъ бы сказать что-нибудь въ защиту Каласа, пугливо прячется.
10 засѣданій тулузскаго парламента посвящены дѣлу Каласа.
Фактовъ, уличающихъ Каласа, нѣтъ, но для судей, дѣйствующихъ подъ вліяніемъ фанатизма толпы, масса слуховъ стоитъ фактовъ.
Подсудимый отрицаетъ свою виновность, но правосудіе надѣется пыткой вынудить признаніе.
«Геніальный» слѣдователь Давидъ де-Боригъ торжествуетъ; тулузскій парламентъ большинствомъ 8 голосовъ противъ 5 приговариваетъ Каласа къ пыткѣ и казни черезъ колесованіе.
19 марта 1762 года Каласа пытаютъ въ тюрьмѣ. Но среди всѣхъ страшныхъ истязаній, которыя только могло выдумать изобрѣтательное въ то время правосудіе, Каласъ повторяетъ одно: «Я не виновенъ».
Его ведутъ на казнь.
Измученнаго, истерзаннаго его останавливаетъ у подножія эшафота монахъ, присланный спасать душу Каласа, когда будутъ губить его тѣло.
Монахъ убѣждаетъ Каласа сознаться.
— Какъ, — восклицаетъ Каласъ, — вы серьезно думаете, что отецъ можетъ убить своего сына?
Начинается колесованіе.
Въ то время, какъ палачъ мучитъ его тѣло, представители правосудія мучатъ его душу вопросами: «Кто были твои сообщники?»
Разбитый, трепещущій на спицахъ колеса, Каласъ шепчетъ: «Тамъ, гдѣ нѣтъ преступленія, развѣ могутъ быть сообщники?»
Каласъ казненъ. Его младшій сынъ, его жена, его дочери заключены по католическимъ монастырямъ.
Не кажется ли вамъ эта казнь гугенота въ угоду религіозному фанатизму отголоскомъ Варѳоломеевской ночи?
Варѳоломеевская ночь еще не кончилась. Мракъ и тьма царятъ кругомъ, но есть человѣкъ, который, какъ яркимъ факеломъ, освѣтитъ умъ и совѣсть потонувшихъ въ безпросвѣтномъ мракѣ людей.
Этотъ человѣкъ — великій Вольтеръ. Почему Вольтеръ вмѣшался въ дѣло Каласа? На этотъ вопросъ онъ далъ отвѣтъ, полный красоты и благородства: «Я вмѣшался въ это дѣло потому, что въ него никто не хотѣлъ вмѣшаться».
Одинъ марсельскій негоціантъ Доминикъ Одиберъ, бывшій проѣздомъ въ Тулузѣ во время казни Каласа и познакомившійся съ обстоятельствами дѣла, явился къ Вольтеру и сказалъ ему, что въ Тулузѣ казнили неповиннаго человѣка.
Извѣстіе о томъ, что гдѣ-то невинно пострадалъ совершенно неизвѣстный ему человѣкъ, взволновало Вольтера.
«Я внѣ себя, — пишетъ онъ одному изъ лицъ, власть имѣющихъ, — я хочу знать истину, я васъ умоляю, скажите мнѣ, что я долженъ думать объ этомъ дѣлѣ».
Въ тотъ же день въ другомъ письмѣ онъ пишетъ: «Это дѣло я принимаю близко къ сердцу, оно отравляетъ для меня всѣ удовольствія жизни».
Геніальнымъ чутьемъ Вольтеръ угадываетъ присутствіе фанатизма въ этомъ дѣлѣ, а извѣстно, что изо всѣхъ видовъ человѣческой глупости фанатизмъ былъ ненавистнѣе Вольтеру, чѣмъ что-либо другое.
И это наполняетъ его еще большей энергіей.
Вольтеръ пишетъ письма министрамъ, обращаетъ вниманіе высокопоставленныхъ лицъ на дѣло Каласа, умоляетъ разслѣдовать это дѣло и узнать истину, но тѣ, разумѣется, не спѣшили отвѣтить человѣку, который былъ только писателемъ.
Тогда Вольтеръ самъ производитъ слѣдствіе.
Онъ встрѣчаетъ противодѣйствіе. Его увѣряютъ со всѣхъ сторонъ, что Каласъ виновенъ, и порой онъ переживаетъ тяжелыя минуты.
Онъ самъ сомнѣвается въ правотѣ своего дѣла. Послѣ письма отъ герцога Ришелье онъ говоритъ:
«Не нужно вмѣшиваться въ это дѣло, Каласъ былъ виновенъ».
Но вотъ онъ видится съ младшимъ сыномъ Каласа, бѣжавшимъ изъ монастыря въ Швейцарію.
Разсказъ мальчика трогаетъ Вольтера и наполняетъ его душу увѣренностью, что такой человѣкъ, какъ Каласъ, не могъ совершить этого страшнаго дѣла. Что долженъ былъ перечувствовать Вольтеръ въ это время?
«Весь міръ былъ противъ меня, и я былъ одинъ противъ всего міра», — пишетъ онъ впослѣдствіи.
Только нѣсколько друзей истины, воодушевленныхъ его благороднымъ примѣромъ, раздѣляютъ его одиночество.
Ихъ имена заслуживаютъ быть упомянутыми, когда рѣчь идетъ о подвигѣ Вольтера. Это были: негоціантъ Дебрюсъ, адвокатъ де-Вегобръ, министръ Мульту, банкиръ Катала и юрисконсультъ Троншэнъ.
Съ невѣроятнымъ трудомъ они собираютъ доказательства невиновности Каласа.
«Если бъ вы знали, — пишетъ впослѣдствіи Вольтеръ, — сколько нужно было заботъ и труда, чтобы добыть, наконецъ, нѣсколько юридическихъ доказательствъ въ пользу Каласа, вы ужаснулись бы. Какой злой рокъ тяготѣетъ надъ людьми? Почему такъ трудно помогать несчастнымъ и такъ легко ихъ угнетать?»
Нѣсколько мѣсяцевъ проходитъ въ погонѣ за доказательствами, за всякаго сорта указаніями, могущими пролить хоть каплю свѣта, возстановить подробности загадочной драмы.
«Тѣ, — пишетъ Вольтеръ, — которые могли бы пролить на это дѣло наиболѣе свѣта, хранятъ очень низкое и даже подозрительное молчаніе».
Но вотъ цѣной невѣроятныхъ усилій юридическія доказательства собраны. Вальтеръ обращается къ властямъ на этотъ разъ уже съ доказательствами. Онъ говоритъ:
«Въ этомъ процессѣ заинтересованъ весь человѣческій родъ. Я хочу, чтобы тулузскій парламентъ отдалъ отчетъ обществу въ дѣлѣ Каласа. Говорятъ, что это не въ обычаяхъ суда. Надо стать выше обычаевъ въ такихъ необыкновенныхъ случаяхъ. Я требую опубликованія доказательствъ сыноубійства, — доказательствъ, которыя привели Каласа къ колесованію и оставили цѣлую семью въ жертву самыхъ ужасныхъ подозрѣній».
Онъ требуетъ, чтобъ сдѣлали извѣстнымъ то, что до сихъ поръ почему-то прятали.
«Приговоръ надъ Каласомъ долженъ быть публично подтвержденъ или отвергнутъ, доказательства провѣрены, — этого требуетъ достоинство Франціи».
Но всѣ его просьбы, мольбы остаются безъ отвѣта.
Одни хранятъ молчаніе. Другіе совѣтуютъ бросить это грязное дѣло, въ которое онъ впутался. Третьи повторяютъ: «Приговоръ произнесенъ, надо относиться къ нему съ уваженіемъ».
Есть люди, которые разсуждаютъ такъ: «Пусть Каласъ даже не виновенъ, но тутъ замѣшаны интересы гораздо болѣе высшіе, чѣмъ жизнь какого-то Каласа. Могутъ пострадать престижъ суда, престижъ государства».
Наиболѣе ярые обвиняютъ Вольтера въ оскорбленіи суда.
Встрѣтивъ такое отношеніе къ истинѣ, Вольтеръ рѣшаетъ апеллировать къ общественному мнѣнію.
«Только голосъ народа, — пишетъ онъ, — можетъ дать намъ возможность добиться правосудія».
Но какъ пробудить этотъ голосъ общественной совѣсти?
«Я боюсь, — пишетъ Вольтеръ, — что въ Парижѣ слишкомъ мало думаютъ объ этомъ ужасномъ дѣлѣ. Могли бы колесовать сотню неповинныхъ людей, въ Парижѣ будутъ говорить только о новой пьесѣ и думать о хорошемъ ужинѣ».
Тѣмъ не менѣе, онъ рѣшается и съ этихъ поръ его лозунгомъ становится фраза, которую онъ пишетъ въ письмѣ къ одному изъ своихъ друзей:
«Кричите и заставляйте кричать другихъ».
Онъ издаетъ брошюры по дѣлу Каласа, ихъ конфискуютъ, по приказанію властей разбиваютъ типографскіе станки, напечатавшіе эти брошюры, но тѣмъ лучше. Это производитъ еще больше шума, заставляетъ интересоваться:
— Что же хочетъ сказать этотъ человѣкъ, которому такъ стараются зажать ротъ?
Голосъ сомнѣнія шепчетъ публикѣ:
«Что же они такъ тщательно хотятъ скрыть?»
Франція взволнована.
Все сильнѣе раздаются крики:
— Каласъ! Каласъ!
Этотъ крикъ становится синонимомъ требованія правды и свѣта.
Приговоръ, мотивы котораго стараются скрыть, кассированъ общественнымъ мнѣніемъ.
Подъ давленіемъ общественнаго негодованія ничего не остается больше дѣлать, какъ пересмотрѣть процессъ Каласа.
Въ теченіе 5 засѣданій государственный совѣтъ Франціи пересматриваетъ весь хламъ сплетенъ и вздорныхъ слуховъ, такъ тщательно собранныхъ когда-то Давидомъ де-Боригомъ, и вотъ 28 февраля 1765 года выносятъ резолюцію:
— Сыноубійства не было.
Имя Жана Каласа реабилитировано, его семья выпущена изъ монастырскихъ тюремъ.
Этотъ день былъ днемъ настоящаго народнаго праздника въ Парижѣ.
Судьи и изстрадавшаяся семья Каласа были встрѣчены восторженными криками при выходѣ изъ суда.
Люди отъ радости обнимались на улицахъ и одно имя было у всѣхъ на устахъ рядомъ съ именемъ Каласа: «Вольтеръ».
Фернейскій отшельникъ бесѣдовалъ съ младшимъ сыномъ Каласа въ то время, когда ему принесли радостное извѣстіе. Старикъ и юноша бросились въ объятія другъ друга, рыдали и, какъ говоритъ Вольтеръ, задыхались отъ радости.
Въ 1777 году Вольтеръ посѣтилъ Парижъ.
Когда на Королевскомъ мосту его окружила восторженная толпа, какой-то иностранецъ спросилъ у одной изъ женщинъ: «Кто это?»
Та посмотрѣла на него съ удивленіемъ и спросила:
«Развѣ не весь свѣтъ знаетъ, что это человѣкъ, который спасъ Каласа?»