ДЕКАРТЪ.
править
(*) Мы получали эту статью отъ одного извѣстнаго нашего ученаго при слѣдующемъ письмѣ:
«М. Г. На-дняхъ получалъ я отъ друга своего, знаменитаго берлинскаго профессора Якоби (брата нашего академика) статью о Декартѣ, читанную имъ въ одномъ литературномъ обществѣ 3-го января сего года. Имѣя привычку при вторичномъ чтеніи статей, въ которыхъ изложеніе составляетъ главное достоинство и сильно меня занимающихъ, переводить ихъ мысленно на другой, совершенно-доступный для меня языкъ, я сдѣлалъ это я съ брошюрою г-на Якоби. Полагая, что эта превосходная статья здѣсь еще неизвѣстна, я вздумалъ написать свой русскій переводъ и предложить вамъ для Отечественныхъ Записокъ желаю, и пр.»
Помѣшаемъ здѣсь эту статью, свидѣтельствуя глубоко-уважаемому вами переводчику искреннюю благодарность. Ред.
Достопочтенные слушателя! Глубокая ночь омрачала нѣкогда исторію — это было, спустя около 1000 лѣтъ по P. X., когда родъ человѣческій почти забылъ о существованіи наукъ и художествъ. Послѣднія сумерки свѣтлаго языческаго времени угасли и ничто не предвозвѣщало еще новаго дня. Остатки образованія можно было найдти только у Сарациновъ, и одинъ любознательный папа долженъ былъ, переодѣтый, обучаться въ ихъ университетахъ и прослылъ за это на западѣ чудомъ свѣта. Наконецъ, христіанство пустилось сонмами къ самому гробу Спасителя, и здѣсь-то вторично узнало, что онъ пустъ, и что Христосъ воскресе. Тогда возстало и оно, т. е. возвратилось къ дѣятельности и трудамъ житейскимъ; новою жизнію одушевились торговля я промыслы, возникли города, основалось свободное мѣщанской сословіе, Симабю вновь изобрѣлъ забытую живопись, Данте поэзію. Тогда же великіе и смѣлые умы, какъ Абеларъ и св. Ѳома-Аквинскій, дерзнули ввести въ ученіе католической церкви логику Аристотеля — возникло впервые зданіе схоластической философіи. Но церковь, принимая такимъ-образомъ науки подъ свое покровительство, требовала, въ замѣнъ того, относительно формъ, въ которыхъ это происходило, то же безусловное вѣрованіе въ авторитеты, какъ и для собственныхъ своихъ догматовъ. Послѣдствіемъ этого было, что схоластика не освободила человѣческаго ума, а, напротивъ того, наложила на него, на многіе вѣки, оковы и лишила сто самаго понятія о возможности самобытнаго ученаго изслѣдованія. Но, наконецъ, и здѣсь начало свѣтать, и человѣчество окрѣпилось до яснаго сознанія, права своего на пріобрѣтеніе познаній. И о естественныхъ вещахъ чрезъ самобытное мышленіе.
Въ исторіи этотъ моментъ просвѣщенія означается именемъ возрожденія наукъ (renaissance). На порогѣ этого періода видимъ мы величественный образъ Рене Декарта, рѣшающагося на исполинскій подвигъ — не вѣровать ни въ какіе авторитеты и начать съизнова изслѣдованіе всѣхъ вещей. Позвольте мнѣ, достопочтенные слушатели, занять васъ, въ-продолженіе сего часа, исторіею этого замѣчательнаго мужа и подвига его, содѣлавшагося всемірнымъ событіемъ.
Рожденный въ 1596 году изъ старинной дворянской фамиліи въ Туренъ, воспитанный въ іезуитскомъ училищѣ въ Лафлешѣ, Декартъ, на 18-мъ году своего возраста, видитъ себя разочарованнымъ отъ наукъ, которымъ онъ учился основательно и съ теплымъ усердіемъ, для того, чтобъ пріобрѣсть вѣрное и ясное понятіе о всѣхъ житейскихъ предметахъ, и рѣшается оставить ихъ. Съ другими молодыми дворянами предастся онъ въ Парижѣ на короткое время увеселеніямъ своего возраста и состоянія, особенно же игръ. Менѣе-удовлетворенный этою жизнію, исчезаетъ онъ вдругъ изъ глазъ своихъ пріятелей и въ отдаленномъ домѣ Сен-Жерменскаго-Предмѣстья, въ-теченіе двухъ лѣтъ глубокаго уединенія, предается математическимъ размышленіямъ. Открытый наконецъ и вида невозможность уклониться отъ вихря парижскаго общества, рѣшается онъ изучать міръ на обширнѣйшемъ поприщѣ. Въ это время, взволнованное воинскими событіями, — солдатская перевязь служитъ ему вмѣсто паспорта. Сперва отправляется онъ въ Бреду, въ Голландію, чтобъ изучить военное дѣло подъ начальствомъ принца Мавриція; но, по заключеніи имъ двухлѣтняго перемирія съ Спинолою, Декартъ идетъ во Франкфуртъ видѣть великолѣпное зрѣлище коронованія императора Фердинаида II; потомъ поступаетъ онъ волонтеромъ въ войска, вербуемыя баварскимъ герцогомъ противъ Богемцевъ, начиная походъ свои съ зимней квартиры въ мѣстечкѣ Герцогства-Нейбургскаго на Дунаѣ. Здѣсь-то, въ глуши уединенія, 22-хъ-лѣтній юноша убѣждается, что для достиженія истины остается ему отказаться навсегда отъ всѣхъ извнѣ-принятыхъ имъ понятій, отъ всѣхъ преданій по авторитету, разрушить до тла весь умственный и нравственный міръ свой, для того, чтобъ соорудить его вновь великолѣпнѣе посредствомъ дарованной человѣку силы разума. Это было предпріятіе не дерзновеннаго высокомѣрія, — напротивъ, онъ самъ чувствуетъ все мученіе такого самоотверженія; въ теплой молитвѣ преклоняетъ онъ колѣни предъ пресвятою Богородицею о ниспосланіи ему помощи на трудный подвигъ и обѣщаетъ отправиться на поклоненіе ея въ Лоретто. Ибо, замѣтьте, что считая долгомъ своимъ сомнѣваться во всемъ томъ, что подлежитъ дѣйствію разума, онъ тепло вѣруетъ во всѣ истины и преданія религіи; признавая ихъ превыше разума, онъ твердо упирается на нихъ, не подвергая ихъ умствованію.
Весною 1620 года, баварскій герцогъ подвинулъ войска свои въ Швабію, гдѣ Декартъ въ Ульмъ воспользовался случаемъ навѣстить знаменитаго математика Іоганна Фаульгабера, который, конечно, удивился, видя въ молодомъ воинъ столь глубокія, познанія въ математикъ, что онъ, какъ-бы играя, разрѣшалъ труднѣйшія его задачи. Въ сентябрѣ, онъ изъ Ульма съ Французскимъ посланникомъ поѣхалъ въ Вѣну. Услышавъ здѣсь, что начальникъ его, герцогъ баварскій, повелъ войска свои въ Богемію, немедленно отправляется онъ въ лагерь, участвуетъ въ знаменитомъ прагскомъ сраженіи и вмѣстѣ съ побѣдителями вступаетъ въ городъ. Такимъ-образомъ, первый его военный подвигъ былъ направленъ противъ отца той самой принцессы, которая въ-послѣдствія была первою и усерднѣйшею его ученицею въ философіи и математикѣ. На зимней квартирѣ, въ Южной-Богсміо, предается онъ вновь съ жаромъ наукамъ, преслѣдуя постоянно великій планъ свой; потомъ, весною 1621 года, сопровождаетъ австрійскаго генерала Букуа въ походѣ его въ Венгрію противъ трансильванскаго князя Бетлен-Габора и присутствуетъ при счастливыхъ осадахъ Пресбурга и Тирнава. Но несчастная катастрофа при Нейгейзелѣ, гдѣ палъ Букуа, возбуждаетъ въ немъ отвращеніе къ военной жизни. На другой день по снятіи осады, возвращается онъ въ Вѣну со многими другими находившимся при войскѣ Французами и Валлонами, и узнавъ, что во Франціи опять загорѣлась воина противъ гугенотовъ и что въ Парижѣ свирѣпствуетъ чума, рѣшается переселиться на мирный сѣверъ Европы. Онъ возвращается въ Моравію, оттуда въ Силезію, проѣзжаетъ по Польшѣ, на берегъ Балтійскаго-Моря, навѣщаетъ Померанію, Марку-Бранденбургскую, Голстинію, переѣзжаетъ моремъ въ Восточную-Фросландію на кораблѣ. При переѣздѣ изъ Эмбдена въ Западную-Фрисландію, имѣя при себѣ одного только слугу, подвергается онъ опасности быть у биту буйными матросами; возвращается оттуда въ Голландію, гдѣ проживаетъ нѣсколько времени и является, наконецъ, въ мартѣ 1622 г., въ отцовскомъ домѣ, въ Реннъ. Цѣлый годъ проживаетъ онъ среди семейства своего въ нерѣшимости касательное избранія рода жизни, который бы соотвѣтствовалъ внутреннему призванію его и согласовался съ учеными его видами. Онъ опять идетъ въ Парижъ, гдѣ, но прекращеніи почти три года свирѣпствовавшей чумы, воздухъ начинаетъ очищаться и гдѣ его принимаютъ за розенкрейцера, хотя на всѣхъ путешествіяхъ его ему никогда не удавалось открыть слѣды этого невидимаго общества, о которомъ тогда столько говорили и печатали. Его принимали за одного изъ 36 пословъ, которыхъ таинственный ихъ начальникъ будто-бы разослалъ по всей Европѣ, но съ которыми возможно было сообщаться только сокровенными путями, помощію воли и мысли. Продавъ здѣсь большую часть доставшихся ему отъ матери помѣстій, лежавшихъ въ Пуату, съ тѣмъ, чтобъ купить себѣ на эти деньги приличное мѣсто, онъ рѣшается, однакоже, напередъ воспользоваться своею свободою для посѣщенія Италіи. Чрезъ Базель, Цюрихъ, Граубвидснъ и Тироль отправляется онъ въ Венецію, гдѣ присутствуетъ при сочетаніи дожа съ моремъ. За тѣмъ исполняетъ онъ обѣтъ, данный имъ въ Нейбургѣ, побывать, для поклоненія Богородицѣ, въ Лоретто; переходитъ оттуда въ Пьемонтъ, гдѣ, согласно данному имъ отцу обѣщанію, ищетъ Мѣста интенданта французской арміи, которая, вмѣстѣ съ Пьемонтцами, подъ командою престарѣлаго коннетабля Лардиньера, подвизается противъ Генуи и Испанцевъ. Не имѣвъ успѣха въ исканіи своемъ, отправляется онъ въ Рамъ, куда влечетъ его празднованіе 25-лѣтняго юбилея католическаго христіанства, и гдѣ онъ находитъ богатый случай для изученія нравовъ стекающихся туда различныхъ націй, что и заставляетъ его отказаться отъ первоначальнаго плана своего побывать въ Сициліи и Испаніи. Онъ возвращается чрезъ Флоренцію, гдѣ, впрочемъ, не сходится съ великимъ своимъ соперникомъ по заслугѣ въ возрожденіи наукъ, Галилеемъ. За тѣмъ присутствуетъ онъ еще при занятіи Гави Французами и видитъ своими глазами знаменитые подвиги храбраго герцога савойскаго Чрезъ Туринъ и Ліонъ возвращается онъ въ отечество, гдѣ ему предлагаютъ мѣсто шательроскаго генерал-лейтенанта (lieutenante générale de chatelle-raux). Но онъ уже не можетъ отказаться отъ привычки посвящать всю жизнь свою ученымъ изслѣдованіямъ. Три года проживаетъ онъ въ Парижъ въ совершенномъ почти уединеніи и отказываясь отъ всѣхъ прихотей жизни. При всемъ томъ, впрочемъ, мы должны представлять себѣ философа не иначе, какъ въ модномъ тогдашняго времени зеленомъ тафтяномъ кафтанѣ, въ шляпѣ съ плюмажемъ, въ шарфѣ и при шпагѣ, безъ которыхъ ему. какъ дворянину, обойдтись было невозможно. Здѣсь-то онъ предается то отвлеченнѣйшимъ математическимъ умозрѣніямъ, то физическимъ опытамъ, при чемъ особенно пріобрѣтаетъ большое искусство въ точеніи стеколъ. Потомъ углубляется онъ въ сокровенные законы механики и изобрѣтаетъ начало относительности скоростей (principe des vitesses virtuelles), служащее нынѣ основаніемъ и исходнымъ пунктомъ всей наукѣ. Убѣждаясь мало-по-малу, сколь немногіе понимаютъ его, онъ оставляетъ это занятіе и переходитъ къ тому, что самъ признаетъ высшимъ предметомъ для изслѣдованія — къ изученію человѣка. Но онъ находитъ, что люди еще хуже понимаютъ человѣка, нежели геометрію; болѣе и болѣе начинаетъ онъ ихъ чуждаться, но возрастающая слава его содѣлываетъ невозможнымъ желанное имъ уединеніе; стаи литераторовъ и ученыхъ, ждущихъ его знакомства и совѣтовъ, превращаютъ домъ его въ академію. Тщетно старается онъ укрыться въ самой глухой части города", слуга, задержанный на улицѣ, предаетъ его. Въ досадѣ, оставляетъ онъ Парижъ въ августѣ 1628 года, чтобъ участвовать, въ качествѣ волонтера, при осадѣ Рошели, предводительствуемой лично королемъ. При семъ случаѣ, осматриваетъ онъ знаменитую плотину кардинала Ришльё. По побѣдоносномъ вступленіи короля въ Рошель, нашъ философъ возвращается въ Парижъ.
При его неимовѣрной, даже шумомъ воинскаго стана не прерванной дѣятельности, онъ успѣлъ собрать многое, хотя и не имѣлъ еще случая сообщить что-либо изъ запаса своего публикѣ. Скажемъ къ чести католическаго духовенства того времени, что оно въ высшей степени покровительствовало наукамъ и любило ихъ. Въ этомъ отношеніи, оно представляло достохвальную противоположность въ сравненіи съ протестантскими ревнителями, отъ крика которыхъ въ Германія науки замолкли. Такъ, можетъ-быть, свѣтъ обязанъ двумъ кардиналамъ, именно кардиналу Берголю и папскому нунцію кардиналу Банье, тѣми плодами, которые медленно созрѣвало въ трудахъ Декарта. На вечерѣ у папскаго нунція, нѣкто Шанду[1] представилъ начала новой философіи, которыхъ умное и краснорѣчивое изложеніе доставило ему со всѣхъ сторонъ громкое одобреніе. Одинъ Декартъ молчалъ и только, по настоятельной просьбѣ объявить свое мнѣніе, похвалилъ мужество, съ которымъ Шанду силился сбросить оковы схоластики, но вмѣстѣ съ тѣмъ замѣтилъ, какую силу имѣетъ правдоподобіе выдавать себя за истину. «Если просвѣщенные слушатели хотятъ довольствоваться правдоподобіемъ» сказалъ онъ: «то легко, посредствомъ софизмовъ, заставить ихъ принять ложь за истину, я наоборотъ, истину за ложь». Въ доказательство этого, просилъ онъ собраніе предложить ему какое-либо положеніе, достовѣрность котораго не подлежала бы никакому сомнѣнію, я доказалъ затѣмъ, посредствомъ двѣнадцати аргументовъ величайшей правдоподобности, что положеніе это ложно. Потомъ, избравъ положеніе, видимо ложное, посредствомъ двѣнадцати другихъ правдоподобныхъ же аргументовъ, принудилъ онъ слушателей своихъ согласиться въ истинѣ того положенія. На вопросъ: существуетъ ли средство предохравить себя отъ такихъ обманчивыхъ умозаключеній, указалъ онъ на свой способъ, основанный на математикѣ. Во многихъ частныхъ бесѣдахъ приводитъ онъ кардинала Берголля въ восхищеніе отъ своей методы и ея многоразличныхъ приложеній, имѣющихъ цѣлію улучшеніе матеріальнаго благосостоянія человѣчества, ибо тогда уже имѣлъ онъ въ виду усиленіе дѣйствія человѣческихъ силъ чрезъ усовершенствованіе механики, — то, что ныньче сдѣлалось дѣйствительностью, преобразующею міръ. Благочестивый кардиналъ употребляетъ духовное свое вліяніе, поставляя Декарту на видъ, что онъ долженъ будетъ отвѣчать предъ Богомъ за лишеніе человѣчества плодовъ своихъ открытій, и обѣщаетъ ему, въ противномъ случаѣ, помощь и благословеніе Всевышпяго. Тогда-то онъ рѣшается совершить, по мѣръ силъ, трудъ свой и передать его публикѣ, а чтобъ посвятить себя безпрепятственно этому подвигу, онъ скрывается въ Голлапдію, которой холодный климатъ благотворно дѣйствуетъ на его организацію. Здѣсь проживаетъ онъ 20 лѣтъ, впрочемъ, безъ постояннаго жилища; подобно Израильтянамъ въ пустынѣ, переносится онъ съ одного мѣсто на другое, избирая то здѣсь, то тамъ на короткое время пребываніе свое, въ деревняхъ, или на дачахъ, или въ глухихъ предмѣстіяхъ большихъ городовъ, въ отдаленіи отъ всѣхъ, но не менѣе того въ живѣйшемъ сношеніи съ лучшими геніями своего времени, посредствомъ ученаго отца Мерсенна въ Парижѣ, старѣйшаго своего друга и, подобно ему, воспитанника лафлешскаго училища, который одинъ всегда зналъ о его мѣстопребываніи. Разговорная францисканскаго монастыря на Королевской-Площади образуетъ средоточіе ученѣйшихъ разсужденій, ибо здѣсь Мерсеннъ объявляетъ отвѣты оракула на вопросы, чрезъ него же переданные, и принимаетъ для передачи новые вопросы и сомнѣнія.
По прибытіи своемъ въ Голландію, Декартъ предается съ новымъ усердіемъ діоптрическимъ, химическимъ и физическимъ опытамъ, перехода поперемѣнно къ анатомическимъ и медицинскимъ изслѣдованіямъ, астрономическимъ наблюденіямъ и метафизическимъ умозрѣніямъ. Явленіе побочныхъ солнцъ приводитъ его къ изслѣдованію всей области воздушныхъ явленій, преимущественно же радуги. Во время кратковременной поѣздки въ Англію, наблюдаетъ онъ, близь Лондона, отклоненіе магнитной стрѣлки. Все это хотѣлъ онъ обнять въ одномъ твореніи подъ заглавіемъ Міръ, въ которомъ предположилъ себя доказать и объяснить необходимость всего сотвореннаго. Для отстраненія всѣхъ богословскихъ притязаній, рѣшился онъ, не обращая никакого вниманія на существующій міръ, изслѣдовать, какимъ образомъ міръ долженствовалъ бы образоваться, еслибъ Богъ заставилъ законы природы дѣйствовать на матерію въ хаотическомъ состояніи. Онъ начинаетъ съ описанія этой матеріи, которой приписываетъ наипростѣйшія качества; за сомъ излагаетъ онъ законы природы и доказываетъ ихъ необходимость, такъ-что, еслибъ Богъ сотворилъ нѣсколько міровъ, во всѣхъ ихъ должны бы преобладать одни и тѣ же законы. Онъ показываетъ, какъ изъ этого хаоса образуется небо съ солнцемъ и неподвижными звѣздами, планетами и кометами, объясняетъ необходимость и свойства солнечнаго и звѣзднаго свѣтя, какъ онъ въ одно мгновеніе пробѣгаетъ неизмѣримыя небесныя пространства, и какъ планеты должны его отражать. Вещество, взаимное положеніе, движеніе и прочія свойства небесныхъ тѣлъ описываетъ онъ такъ, что ясно явствуетъ, что все существующее въ мірѣ должно быть именно такъ, какъ оно есть, а не иначе. Затѣмъ спускается онъ на землю, объясняетъ, какъ части ея непремѣнно побуждаются къ центру ея, какъ положеніе земли относительно солнца луны производитъ проливъ и отливъ, большое теченіе моря, подъ тропиками, съ востока на западъ, и пассатные вѣтры; какъ, сообразно законамъ природы, образуются горы, моря, источники, рѣки; какъ во внутренности горъ осѣдаютъ металлы; какъ происходятъ составныя тѣла, и какъ возникаетъ міръ прозябаемости. Далѣе, переходитъ онъ къ животному организму, къ человѣку; но тутъ сознается онъ, что, для полнаго уразумѣнія необходимости а то го организма, не достаетъ ему химическихъ и анатомическихъ познаній. Однакожь, изъ всѣхъ этихъ образованій матеріи по можетъ произойдти мыслящая душа: для этого потребна новая божественная творческая сила. Изложеніемъ существа души намѣренъ онъ окончить твореніе свое.
Мы удивляемся смѣлости такого предпріятія. Освобожденный изъ темницы схоластики, обрѣтшій себя вновь геній пьетъ жадными устами божественный воздухъ свободнаго мышленія. Въ восторгѣ, окрыленными шагами стремятся онъ по неизмѣримому пути познаній, и, видя на отдаленномъ горизонтѣ послѣднюю цѣль своихъ желаній, онъ мнитъ уже достигнуть ея въ утломъ челнокѣ своемъ.
17-го Февраля 1600 года, въ Римѣ, на Площади-Флоры предъ Помпеевымъ-Театромъ, сожженъ былъ Джіордано Бруно, при чемъ судьи его болѣе трепетали, нежели самъ онъ. 9-го Февраля 1619 года, въ Тулузѣ, несчастному Ванини вырвали языкъ клещами, а потомъ задушили его и предали трупъ его сожженію. Кампанелла былъ влекомъ чрезъ пятьдесятъ подземныхъ темницъ и подвергаемъ семь разъ жесточайшей пыткѣ, продолжавшейся однажды сорокъ часовъ сряду. Но ничто, кажется, не произвело на Декарта столь огромнаго впечатлѣнія, какъ когда въ 1633 году, окончивъ разсмотрѣніе своего міра и готовясь отправить его къ Мерсенну, нетерпѣливо ожидавшему этотъ трудъ, онъ получилъ извѣстіе, что знаменитый, любимый и душевно-уважаемый великимъ герцогомъ тосканскомъ Галилей подпалъ подъ инквизицію и принужденъ былъ на колѣняхъ отречься отъ ученія о движеніи земли около неподвижнаго солнца, какъ отъ ереси. Это нанесло болѣзненный ударъ душѣ Декарта, отъ котораго онъ во всю жизнь свою не могъ исцѣлиться. Какъ въ собственномъ своемъ существованіи, такъ онъ былъ убѣжденъ въ истинѣ коперникова ученія; по не менѣе вѣровалъ онъ и въ непогрѣшимости папы. Въ такой 6ѣдѣ рѣшается онъ скрыть свой трудъ. То, что предчувствующей душѣ философа являлось тогда въ видѣ неопредѣленнаго призрака, укрѣпилось съ-тѣхъ-поръ трудами двухъ вѣковъ, — и свободное мышленіе пріобрѣло человѣчеству множество познаній, которыхъ тогда не могли и предугадывать. Въ наши счастливѣйшія времена, когда уже ценсура съ пламеннымъ мечомъ но посягаетъ болѣе на жизнь великихъ мыслителей, намъ дозволено привѣтствовать твореніе геніяльнаго мужа, которымъ человѣчество по справедливости гордится и котораго міръ столь щедро вознаграждаетъ намъ потерю прежняго разрушеннаго міра.
Намѣреніе Декарта по издавать при жизни своихъ трудовъ, было, наконецъ, поколеблено друзьями его, и въ 1637 году явилось въ Лейденѣ первое большое твореніе его; на изданіе этого творенія онъ получилъ почетную привилегію изъ Франціи, которою тогда управлялъ великій кардиналъ, учредитель Парижской Академіи Наукъ. Этою привилегіею дозволялось ему печатать внутри и внѣ Франціи не только означенное твореніе, но и все написанное имъ до того времени и будущіе труды его. Какая разительная противоположность въ сравненіи съ тѣми преслѣдованіями, которымъ подвергался онъ отъ протестантскихъ богослововъ только-что учрежденнаго Утрехтскаго-Университета, оклеветавшихъ съ ожесточеніемъ ученіе его, какъ исполненное атеизма и опасное для правительства — обвиненія, противъ которыхъ онъ нашолъ единственную защиту въ просвѣщенномъ и мудромъ принцѣ Морицѣ-Оранскомъ. Такимъ же образомъ, за нѣсколько лѣтъ предъ симъ, протестантскіе богословы Тюбингенскаго Университета изгнали изъ него нашего великаго Кепплера, отказавъ ему въ позволеніи печатать астрономическія его сочиненія, такъ-что инспрукскіе іезуиты рѣшились издать ихъ на свой счетъ; она исключили его, мученика протестантской вѣры, за которую мужественно вступался онъ при императорскомъ дворѣ, отъ причастія святыхъ тайнъ за то, что онъ твердо придерживался аугсбургскаго исповѣданія и не хотѣлъ проклинать кальвинистовъ; они запретили ему чтеніе св. писанія, какъ неприличное мірянину, чуть-было не сожгли мать его на кострѣ за мнимое колдовство, еслибъ онъ смѣлою защитою ея предъ судомъ, при санѣ своемъ императорского математика, не успѣлъ спасти ее.
Книга Декарта содержала въ себѣ четыре различныя творенія: разсужденіе о способѣ вѣрного управленія своимъ разумомъ и изъисканія истины въ наукахъ, діоптрику, разсужденіе о метеорахъ и геометрію. Въ этихъ трехъ послѣднихъ статьяхъ онъ хотѣлъ показать примѣръ приспособленія своей методы къ чисто-математическому, къ чисто-физическому и къ смѣшанному предмету. Геометрія его преобразовала математическія пауки; въ ней, эта часть математика освобождена отъ господства фигуръ и подчинена общему анализу. Въ діоптрикѣ Декарта находимъ первыя начала того понятія о свѣтѣ, къ которому нынѣ вновь обратились физики и которое одно объясняетъ чудные законы простаго и двойнаго преломленія и образованія радужныхъ цвѣтовъ: я разумѣю теорію волненій, по которой свѣтъ не есть матерія, отдѣляющаяся отъ свѣтящагося тѣла и дѣйствующая на нашъ глазъ, а явленіе, происходящее отъ мельчайшихъ сотрясеній и волненій эѳира. Но я намѣренъ здѣсь только, достопочтенные слушатели, представать вниманію вашему нѣсколько подробностей о томъ сочиненіи Декарта, которое ученые привыкли называть, для краткости, его методою, — въ которомъ онъ представляетъ намъ картину своихъ изслѣдованій, и которое, по простотѣ и благородству изложенія, осталось и понынѣ однимъ изъ превосходнѣйшихъ памятниковъ французскаго языка и литературы.
«Здравый смыслъ» такъ начинаетъ онъ: «есть изъ всѣхъ даровъ природы тотъ, который наилучше распредѣленъ въ родъ человѣческомъ, потому-что тѣ даже, которые ничѣмъ недовольны, сознаются, однакожь, что доставшаяся на охъ долю часть этого дара совершенно достаточна.» Декартъ отнюдь не измѣренъ утверждать, что кто-либо въ этомъ ошибается: онъ видитъ въ томъ только доказательство, что разумъ каждаго недѣлимаго составляетъ собою нѣчто цѣлое, и что разность мнѣній проистекаетъ только отъ различнаго направленія, которое мы даемъ нашимъ мыслямъ, и отъ разнообразія предметовъ, нами разсматриваемыхъ. Что до него касается, то ему кажется, что онъ съ самой молодости своей былъ поставленъ на путь, долженствовавшій вести его къ вѣрному способу подвинуть познанія свои на высшую точку, которой онъ, смотря по свойству душевныхъ силъ своихъ и по краткости человѣческой жизни, вообще достигнуть можетъ. А чтобъ узнать приговоръ общественнаго мнѣнія о томъ, не обманывается да онъ въ этомъ отношеніи, онъ рѣшился со всею откровенностью представать на судъ публики не только тѣ пути, которымъ слѣдовалъ умъ его, но и всю жизнь свою, какъ-бы въ картинѣ. Книга его должна содержать въ себѣ не правила, общія для всѣхъ, а только историческое повѣствованіе, изъ котораго всякій могъ бы заимствовать то, что для него пригодно. «Съ дѣтскихъ лѣтъ» продолжаетъ онъ: "я воспитывался въ наукахъ, такъ-какъ мнѣ сказали, что съ ихъ помощію можно пріобрѣсть точное и вѣрное познаніе о всѣхъ полезныхъ дѣлахъ въ жизни, я возъимѣлъ сильную охоту учиться имъ. Но, по окончаніи обыкновеннаго учебнаго курса, я видѣлъ себя исполненнымъ такимъ множествомъ ложныхъ понятій и сомнѣній, что мнѣ казалось, будто я знаю менѣе еще, нежели сколько зналъ прежде. Однакожь, я учился въ одномъ изъ первыхъ европейскихъ училищъ, и если гдѣ либо, то, конечно, здѣсь не было недостатка въ ученыхъ мужахъ; я выучился всему, что только преподавали въ училищѣ, и сверхъ того, о труднѣйшихъ и сокровеннѣйшихъ матеріяхъ перечиталъ всѣ книги, попавшіяся мнѣ въ руки. Меня считали въ числѣ лучшихъ учениковъ, хотя нѣкоторью изъ товарищей моихъ и были уже назначены къ намъ въ учители. Наконецъ, вѣкъ нашъ казался мнѣ не менѣе богатымъ геніяльными умами, нежели какой-либо другой. Итакъ, я дозволилъ себѣ по самому-себѣ заключать о другихъ, и убѣдился, что ни одна отрасль наукъ не соотвѣтствуетъ тому, чего я въ правь быль отъ нея ожидать.
"Не смотря на то, я не переставалъ уважать эти школьныя занятія. Я видѣлъ, что языки способствуютъ къ познанію древнихъ классиковъ, что замѣчательные миѳы ихъ освѣжаютъ умъ, что исторія, читанная со вниманіемъ, образуетъ сужденіе, и что подвиги, повѣствуемые ею, возвышаютъ душу. Чтеніе хорошихъ книгѣ казалось мнѣ какъ-бы бесѣдою съ отличнѣйшими умами минувшихъ временъ и бесѣдою подготовленною, въ которой они открываютъ намъ лучшія свои мысля; я проникнуть былъ силою краснорѣчія, изяществомъ поэзіи, остроумными изобрѣтеніями математики, питающими охоту къ изслѣдованіямъ, совершенствующими ремесла и облегчающими трудъ человѣка; я зналъ, что мораль содержитъ въ себѣ полезныя правила добродѣтели, что богословіе указываетъ путь къ небу, что философія учитъ говорить о всѣхъ предметахъ съ убѣжденіемъ и умѣетъ возбудить къ себѣ удивленіе даже людей полуграмотныхъ; что правовѣдѣніе и медицина доставляютъ приверженцамъ своимъ почести и богатства; наконецъ, что не безъ пользы знать всѣ науки даже самыя суевѣрныя, какъ-то: астрологію и алхимію, чтобъ не быть обмануту ими.
"Но мнѣ казалось, я довольно времени посвятилъ на языки и старинныя книги, ибо бесѣда съ минувшими вѣками похожа на путешествія: кто слишкомъ-много ѣздитъ по чужимъ краямъ, тотъ становятся чуждъ собственному своему отечеству, и кто слишкомъ-усердно изучаетъ старину, тотъ не можетъ знакомиться съ настоящимъ временемъ. Краснорѣчіе и поэзію я считалъ болѣе божественными дарами, нежели предметами для изученія. Наиболѣе нравилась мнѣ математика, по причинѣ точности и очевидности ея началъ; но мнѣ казалось страннымъ, что на столь прочномъ основаніи воздвигнуто небольшое зданіе. Для противоположности, сравнивалъ я нравственныя сочиненія древнихъ съ гордыми, на пескѣ построенными замками: въ нихъ восхваляется добродѣтель и ставится превыше всего на свѣтѣ; но существо ея не объяснено удовлетворительно, ибо часто то, что они означаютъ высокимъ ея именемъ, есть не что иное, какъ безчувственность, или высокомѣріе, или отчаяніе, или смертоубійство. Что касается до богословія, то я не менѣе другихъ желалъ достигнуть блаженства на небѣ; но такъ-какъ пути къ нему равно доступны ученому и безграмотному и откровенныя истины, какъ учили меня, — превыше нашего разума, то я и не смѣлъ включить ихъ въ область моихъ умозрѣній.
"Въ философіи я по надѣялся быть счастливѣе всѣхъ тѣхъ отличныхъ геніевъ, которые въ-теченіе столькихъ вѣковъ ничего въ ней не открыли, что не было бы предметомъ споровъ и сомнѣніи. Да, видя предъ собою такое множество мнѣній философовъ, тогда-какъ истина одна, я привыкъ сомнѣваться во всемъ, что не болѣе, какъ правдоподобно. Правовѣдѣніе и медицина, заимствуя начала свои изъ философія, могли ли воздвигнуть что-либо прочное на самомъ шаткомъ основаніи? Надежда же на честь и прибыль не могла привлечь меня подъ ихъ знамена, потому-что, благодаря Бога, состояніе мое не принуждало меня искать въ наукахъ вещественныхъ выгодъ, и если я, подобно Цинику, и не презиралъ славы, однакоже незаслуженной не хотѣлъ.
"Посему, оставивъ училище, я покинулъ вовсе занятія науками. Изучать большую книгу міра было отнынѣ моею задачею. Для этого употребилъ я остатокъ моей юности на путешествія; я хотѣлъ видѣть дворы, войска, людей всѣхъ состояніи и характеровъ, собирать опытность и испытать силы свои во всѣхъ обстоятельствахъ жизни. Но я нашелъ обычаи и нравы людей столь же различными, какъ и мнѣнія школы, и опять видѣлъ себя побужденнымъ но признавать справедливымъ того, что только доказано примѣромъ или освящено обычаемъ. Такъ отрекся я постепенно отъ многихъ заблужденій и предразсудковъ. Наконецъ, изучивъ такимъ-образомъ свѣтъ въ-продолженіи многихъ лѣтъ, рѣшился я однажды обратиться къ самому-себѣ и заставить собственный свой разумъ указать мнѣ путь къ дальнѣйшимъ изъисканіямъ, и, кажется, въ этомъ я успѣлъ лучше, нежели могъ бы успѣть, не оставляя никогда дома и школы.
"Это было въ Германіи, куда повлекла меня продолжающіяся и понынѣ войны, по возвращеніи моемъ отъ коронованія императора во Франкфуртѣ въ армію, къ зимней квартирѣ, гдѣ я безъ всякихъ заботъ и страстей могъ безъ развлеченія предаваться мысленнымъ своимъ упражненіямъ. Въ числѣ замѣчаній, впервые мнѣ представившихся, было то, что всякое многосложное твореніе, надъ которымъ работала многіе художники, никогда не достигаетъ того совершенства, какое оно имѣло бы, еслибъ вышло изъ рукъ одного только художника. Наше воспитаніе казалось мнѣ такою склееною изъ разнородныхъ частей вещію! Въ юности управляютъ нами съ одной стороны прихоти наша, съ другой учителя; тѣ и другіе часто противорѣчатъ между собою, а чаще ни тѣ, ни другіе не попадаютъ на вѣрный путь. Тогда мнѣ показалось, что сужденія наши были бы гораздо-правильнѣе и вѣрнѣе, еслибъ съ самаго рожденія мы была въ полномъ обладаніи нашего разума и предоставили бы себя совершенно его руководству. И такъ, я призналъ за лучшее рѣшиться въ добрый часъ отказаться отъ всего, чему я до того учился, отъ всѣхъ мнѣній, навязанныхъ мнѣ извнѣ, и замѣнять все это пріобрѣтеніями собственнаго моего разума. Я отнюдь не скрывалъ отъ себя огромныхъ трудностей такого предпріятія; но я не считалъ ихъ непреодолимыми: онъ, напротивъ того, казалось мнѣ вовсе-ничтожными въ сравненіи съ малѣйшимъ преобразованіемъ, которому за хотѣли бы подвергнуть, напримѣръ, гражданское общество. Большія гала, если они разрушены, трудно вновь построятъ; если же они только потрясены, то трудно ихъ удержать, а паденіе ихъ всегда почти сопряжено съ разрушеніемъ Сверхъ того, время и привычка почти-всегда исправляютъ общественные недостатки, такъ-что часто эти недостатки менѣе опасны, нежели насильственное ихъ прекращеніе. Потому-то, говоритъ онъ, я не могу хвалить тѣхъ безпокойныхъ и буйныхъ головъ, которыя, не будучи призваны къ тому ни родомъ, ни судьбою, безпрестанно заняты идеями общихъ переворотовъ, и еслибъ я могъ думать, что которое-либо изъ словъ моихъ могло навлечь на меня подозрѣніе въ такомъ дурачествѣ, я первый раскаялся бы въ изданіи въ свѣтъ этого труда. Желанія мои никогда не простирались далѣе преобразованія собственныхъ моихъ мыслей; я разрушаю и вновь строю на собственной своей землѣ. Если трудъ мой достаточно удовлетворитъ меня, чтобъ показать его вамъ въ модели, то этимъ я отнюдь не хочу совѣтовать кому-либо подражать мнѣ. Одаренные высшимъ геніемъ пусть начертятъ для себя превосходнѣйшіе планы, хотя я и опасаюсь, что уже мой покажется многимъ слишкомъ-смѣлымъ, — ибо свѣтъ состоитъ почти изъ двухъ только классовъ людей, а планъ мой ни для того, на для другаго класса не годится. Одни, цѣня слишкомъ-высоко собственныя свои силы, опрометчивые въ сужденіяхъ своихъ, не имѣютъ довольно терпѣнія для логическаго размышленія о предметѣ; оставивъ однажды избитый путь переданныхъ имъ мнѣній, они вѣчно блуждаютъ. Другіе, одаренные большимъ благоразуміемъ и скромностью, признаютъ превосходство надъ собою Нѣкоторыхъ избранныхъ умовъ и считаютъ излишнимъ доискиваться истины собственными силами. Охотно причислилъ бы я себя къ этому классу; но, по причинѣ рѣзкаго различія мнѣній и обычаевъ, слышанныхъ и видѣнныхъ мною въ занятіяхъ и поѣздкахъ, я самъ не зналъ, куда обратиться, и по необходимости долженъ былъ руководить самъ себя. — Но тутъ показалось мнѣ, будто я одинъ впотьмахъ, въ незнакомомъ мѣстѣ. Я рѣшался подвигаться медленно и осторожно, утѣшаясь тѣмъ, что если успѣю и по быстро, то по-крайней-мѣрѣ устою на ногахъ. Я хотѣлъ, сверхъ-того, прежде, нежели сброшу съ себя всѣ прежнія мнѣнія, начертать точный планъ своего предпріятія и открыть истинный способъ для достиженія всѣхъ тѣхъ познаній, которыя умъ мой способенъ воспринять. И такъ-какъ избытокъ законовъ служитъ преступникамъ къ освобожденію отъ наказанія, а въ благоустроенномъ государствѣ немногіе лишь законы строго соблюдаются, то я и думалъ, вмѣсто множества логическихъ правилъ, довольствоваться слѣдующими четырьмя, строжайше ихъ наблюдая:
"Первымъ правиломъ моимъ было — не принимать за истину и не подвергать сужденію всею того, чего умъ мой не постигъ совершенно-ясно, и избѣгать въ этомъ случаѣ всякой опрометчивости и всякаго предубѣжденія.
"Но-вторыхъ, поставилъ я себѣ за правило всякую задачу разлагать на столько частей, чтобъ чрезъ то рѣшеніе ея но-возможности было облегчаемо.
"Въ-третьихъ, рѣшился я начинать всегда съ простѣйшаго, очевиднаго, и восходить постепенно къ познанію сложнаго или общаго, постановить даже извѣстный порядокъ тамъ, гдѣ предметъ не представляетъ въ частяхъ своихъ никакой видимой постепенности.
«Въ четвертыхъ, наконецъ, дѣлать всегда и вездѣ по-возможности полныя исчисленія и повторять почасту общія обозрѣнія разсматриваемаго предмета, дабы увѣриться въ томъ, но ускользнуло ли что-либо отъ моего вниманія.»
Вотъ основанія декартовой лотки, простыя правила той методы, по которой онъ съизнова изслѣдовалъ каждую отрасль наукъ. Но такъ-какъ строющій домъ свой на время постройки долженъ пріискать себѣ другой кровъ, такъ и онъ, опасаясь, чтобъ неопредѣленность собственныхъ его мнѣній, впредь до возведенія имъ новаго зданія наукъ, не возъимѣла вреднаго вліянія на дѣйствія его, учредилъ для собственнаго своего руководства временную мораль, состоявшую также изъ трехъ или четырехъ только положеній.
Первымъ положеніемъ было: повиноваться законамъ и обычаямъ своего отечества, Вѣрно держаться своей религіи, и слѣдовать во всѣхъ дѣлахъ мнѣнію близкихъ ему людей благоразумнѣйшихъ и наиболѣ-чуждыхъ всѣхъ крайностей. А чтобы съ точностію узнать истинное ихъ мнѣніе, онъ болѣе обращалъ вниманіе на то, что они дѣлали, нежели на то, что говорили: не столько потому, чтобъ, по испорченности нравовъ, многіе на словахъ скрывали настоящее свое мнѣніе, какъ потому что обыкновенно люди сами не имѣютъ объ этомъ яснаго сознанія.
Второе положеніе обязывало его къ твердой рѣшимости въ дѣйствіяхъ своихъ даже въ томъ случаѣ, еслибъ мнѣніе, на которомъ они основаны, было еще сомнительно.
Третье положеніе заключалось въ слѣдующемъ: побѣда себя, но не помышляли о томъ, какъ бы преодолѣть судьбу; жертвуй собственными своими желаніями, если они противоборствуютъ всеобщему теченію обстоятельствъ; не принимай за собственность свою и за подвластное тебѣ ничего, кромѣ твоихъ мыслей, и жалѣй о благахъ, которыхъ ты лишенъ безъ вины своей и которыя для тебя недоступны, столь же мало, какъ о томъ, что ты не обладаешь Китаемъ или Мехикою. Тогда, больные, мы не болѣе будемъ желать здоровья, въ плѣну не болѣе будемъ желать свободы, какъ теперь желаемъ, чтобъ тѣла наши были алмазныя и одарены птичьими крыльями. Но онъ сознаются, что много потребно навыка и глубокаго, продолжительнаго размышленія, чтобъ пріучить себя смотрѣть на всѣ предметы съ этой точки, и въ томъ именно, полагаетъ онъ, скрывалась тайна древнихъ философовъ, умѣвшихъ сбросить съ себя иго судьбы и, не смотра на боль и бы ноетъ, быть богаче, свободнѣе и могущественнѣе другихъ людей и оспаривать у боговъ своихъ ихъ счастіе.
Въ заключеніе этой морали, разсматриваетъ онъ различныя занятія людей и не находитъ для себя лучшаго выбора, какъ остаться при своемъ намѣренія и употребить всю жизнь свою на просвѣщеніе своего ума и на изъисканіе истины, къ чему метода его представляетъ всѣ средства, ибо ничто не можетъ сравниться съ тѣмъ удовольствіемъ, которое доставляетъ ему, при помощи этой методы, водимое ежедневное обогащеніе его знаній. А такъ какъ воля паша, но природѣ своей, стремится къ тому, что разумъ одобряетъ, и избѣгаетъ всего, что имъ отвергается, то Декартъ былъ увѣренъ, что съ истиннымъ познаніемъ пріобрѣтетъ вмѣстѣ всѣ блага и всѣ добродѣтели, и это-то убѣжденіе, эта надежда исполняли его неописаннымъ удовольствіемъ и блаженствомъ.
Установивъ вышеприведенныя правила, какъ непоколебимые столбы вѣры своея, онъ видитъ себя въ-состоянія отрѣчься вдругъ отъ послѣдняго остатка своихъ мнѣній; но до приступленія къ сооруженію новаго зданія, рѣшается онъ обождать вступленіе свое въ зрѣлый возрастъ. До того времени, намѣренъ онъ, чрезъ упражненіе тою наукою, которая одна основана на очевидныхъ началахъ и доказательствахъ, математикою, пріучись умъ свои наслаждаться созерцаніемъ истинъ и не довольствоваться уже правдоподобными причинами; чрезъ приложеніе математики къ физикѣ, чрезъ опыты и наблюденія, надѣется онъ болѣе и болѣе обогатить свои познанія о природѣ, совершенствовать себя постепенно въ употребленіе своей методы и освободиться мало-по-малу отъ всѣхъ старинныхъ предразсудковъ и мнѣній. По достиженіи имъ зрѣлыхъ лютъ, когда, какъ мы видѣли, благочестивые кардиналы требуютъ отъ него, какъ исполненія священнаго долга, изложенія его системы и сообщенія сдѣланныхъ имъ открытій, онъ наконецъ уже приступаетъ къ основанію своей новой философія, но, обогативъ весь прежній міръ своихъ понятій, видя все колеблющимся, не чувствуя подъ ногами опоры въ этомъ морѣ сомнѣнія, откуда возьметъ онъ первое положеніе, краеугольный камень для своего зданія? Станемъ ли мы послѣ того удивляться, что ему, котораго все существо превратились въ мышленіе, одно только является неоспоримо-истиннымъ, болѣе истиннымъ, нежели самое его существованіе, или, лучше, что въ самомъ существованіи своемъ онъ убеждается тѣмъ только, что онъ мыслитъ! Итакъ, онъ принимаетъ за верховное начало своей философія и пишетъ слѣдующее положеніе:
«Я вышлю, слѣдовательно, я семь. Cogito, ergo sum.» Это слово сдѣлалось исходною точкою новѣйшей философія; это девизъ знамени, съ которымъ новая наука торжественно подвизается впередъ. Человѣкъ узналъ, въ чемъ заключается существо его, мракъ схоластика разсѣянъ, свѣтило мысля взошло надъ новымъ міромъ, и въ лучахъ его мы и поднесь благоденствуемъ. Это не буйная, безсознательная страсть, противоборствующая правительству и религіи, а спокойная безопасность ума, свою природу сознающаго и стремящагося въ нихъ и съ ними разрѣшать задачу человѣчества. Мудрая умѣренность при тепломъ воодушевленія на дѣлѣ — вотъ что вездѣ характеризуетъ Декарта, и даже Римъ помѣстилъ сочиненія его, съ умиряющею оговоркою, въ общую роспись[2].
Я не имѣю намѣренія развить предъ вашими глазами всю систему декартова ученія, какъ оно изложено въ его методѣ и въ позднѣйшихъ его началахъ. Позвольте мнѣ только прибавить нѣсколько словъ о двухъ принцессахъ, съ которыми Декартъ состоялъ въ близкихъ сношеніяхъ, я проводить его до конца его жизни.
Въ деревнѣ, называвшейся Гагою и неуступавшей великолѣпнѣйшимъ европейскимъ городамъ, можно было видѣть въ то время три замѣчательные двора. Двѣ тысячи вооруженныхъ дворянъ, въ кожаныхъ нагрудникахъ, въ оранжевыхъ шарфахъ, въ большихъ сапогахъ, опоясанные палашами, окружали принца оранскаго. Въ черномъ бархатъ, съ широкими бѣлыми воротниками, въ четыреугольныхъ барретахъ, депутаты генеральныхъ-штатовъ и бургомистры представляли собою достоинство мѣщанской аристократіи. Вдовствующая королева богемская съ пятью дочерьми и свитою своею составляла третій дворъ, гдѣ каждодневно собирались туземныя дамы и вся знать поклонялась уму и красотѣ принцессъ. Въ двухъ миляхъ оттуда, въ небольшой деревнѣ Эйндегесть, лежащей близь Лейдена, къ морю, жилъ съ пасхи 1641 года Декартъ, съ лѣтами сдѣлавшійся доступнѣе. Старшая изъ принцессъ, Елисавета, слыла чудомъ учености. Осмотрѣвшись достаточно въ области изящной словесности и изучивъ основательно множеству языковъ (шести языкамъ выучилась она вмѣстѣ съ сестрами у матери), обратилась она къ высшимъ наукамъ, математикѣ и физикѣ. Но все, чему она ни училась, показалось ей мелкимъ и ничтожнымъ, когда попались ей въ руки творенія Декарта. Разсказы дружнаго съ нимъ бургграфа Доны возбуждаютъ въ ней охоту лично познакомиться съ философомъ. Она приглашаетъ его къ себѣ и становится усерднѣйшею его ученицею. Ей-то могъ сообщить онъ сокровеннѣйшія свои мысли, глубочайшія свои метафизическія умозрѣнія, отвлеченнѣйшія свои геометрическія изслѣдованія, и въ Началахъ своихъ, посвященныхъ этой принцессѣ, объявляетъ онъ публично, что изъ всѣхъ учениковъ его, она одна совершенно поняла его[3]. Изъ любви къ декартовой философіи, отказалась она отъ брака съ королемъ Владиславомъ IV, искавшимъ руки ея. Когда младшій братъ ея, Филиппъ, въ пылу ревности убилъ г. д’Эпине днемъ на публичной площади въ Гагѣ, и мать, подозрѣвая ее въ соумышленіи, удалила ее изъ Гаги, тогда постоянная переписка съ Декартомъ замѣнила изустные уроки. Къ-сожалѣнію, письма принцессы утрачены. До вестфальскаго мира, жила она то въ Кроссенѣ, то въ Берлинѣ, у бранденбургскихъ своихъ родственниковъ, потомъ въ Гейдельбергѣ у брата своего Карла-Лудвига, въ-слѣдствіе мира, вновь водворившагося въ Палатинатъ. Когда супруга этого принца, поссорившись съ нимъ, тайно и подъ предлогомъ охоты ушла отъ него къ брату своему, ландграфу кассельскому, соединенная съ нею узами дружбы принцесса Елисавета послѣдовала за нею въ Кассель. Наконецъ, въ престарѣлыхъ уже лѣтахъ приняла она, хотя и была кальвинисткою, лютеранское аббатство Герфонденъ, въ Графствѣ-Равенсбергскомъ, доставившее ей впервые, при годовомъ доходѣ въ 20,000 талеровъ, всѣ пріятности независимой и беззаботной жизни. Аббатство свое она скоро превратила въ философскую академію, которая, но день ея смерти, слыла одною изъ знаменитѣйшихъ картезіанскихъ академій и открывала доступъ безъ различія всякому занимавшемуся философіею, будь онъ католикъ, кальвинистъ, лютеранинъ, социніанистъ или деистъ. Она скончалась въ мартѣ 1680 года, на 61 году своей жизни.
Другое замѣчательное явленіе тогдашняго времени представляла собою юная шведская королева Христина. Удивительно было видѣть девятнадцатилѣтнюю дѣвицу, ежедневно занимающуюся чтеніемъ Тацита, обучавшуюся греческому языку и труднѣйшимъ наукамъ. Притомъ, она была ловка и искусна во всѣхъ тѣлесныхъ упражненіяхъ; никто изъ придворныхъ ея не могъ равняться съ нею въ стрѣляніи зайцевъ на скаку; она отличалась въ верховой ѣздѣ и часто во время охоты въ-продолженіе 10 часовъ не сходила съ лошади; стужу и жаръ переносила она съ легкостію, не носила ни чепца, ни покрывала, а простую шляпку съ перьями въ защиту отъ непогоды; на туалетъ свой употребляла она четверть часа; гребенка и бантъ изъ ленты составляли весь ея головной уборъ; обѣдъ ея былъ самый простой и безъ всякой приправы; не болѣе пяти часовъ посвящала она сну. Притомъ, носила она съ достоинствомъ одинъ изъ могущественнѣйшихъ вѣнцовъ Европы, недостатокъ въ опытности замѣнялся въ ней свѣтлымъ умомъ, дозволявшимъ ей проникать и разрѣшать запутаннѣйшія дѣля и управлять столь рѣшительно своимъ совѣтомъ, что посѣдѣвшіе въ дѣлахъ государственные мужи часто, но закрытіи совѣта, сами изумлялись своей уступчивости. Иностранные послы совѣщались ужо не съ министрами, какъ то было прежде, а непосредственно съ королевою. Когда она ознакомилась съ сочиненіями Декарта, то завладѣла и сю охота брать лично у него уроки въ философіи, и когда онъ, не смотря на убѣдительныя ея приглашенія, колебался, то, весною 1649 года, отправила она своего адмирала Флемминга на кораблѣ въ Голландію я предписала ему предоставить себя и корабль свой въ полное распоряженіе Декарта. Тогда уже онъ не устоялъ и въ октябрѣ 1619 года прибылъ въ Стокгольмъ, гдѣ, не смотря на зимнее время, королева ежедневно въ 5 часовъ утра въ кабинетѣ своемъ брала у него уроки. Уже занималась она мыслію подарить ему наслѣдственное имѣніе въ одной изъ своихъ областей, въ Бременѣ или Помераніи, чтобъ навсегда привязать его къ себѣ, какъ въ началѣ февраля, кратковременна болѣзнь, постигшая его въ-слѣдствіе суроваго климата, пресѣкла дни его. Семьнадцать лѣтъ спустя послѣ его смерти, когда уже Христина давно отреклась отъ престола, прахъ его былъ перенесенъ во Францію и преданъ землѣ въ Церкви св.-Женевьевы, что нынѣ Пантеонъ.
Иному праху легко воздавать почести, нежели уму, который нѣкогда одушевлялъ его!
- ↑ Этотъ Шанду въ-послѣдствіи, подобно многимъ другимъ, вовремя внутреннихъ смутъ во Франціи, вздумалъ чеканить фальшивую монету и былъ повѣшенъ на Гревской-Площади.
- ↑ Dunce corriganеur, 22 Nov. 1663.
- ↑ Она между-прочимъ рѣшила, помощію изобрѣтенной учителемъ ея аналитической геометріи, задачу о начертаніи круга, касающагося трехъ данныхъ круговъ.