I.
Я стал читать ежемесячный журнал «Гашилоах» лишь тогда, когда Ахад Гаам уже уехал из Одессы, и журнал редактировал И. Клаузнер. Начал я читать с предубеждением: тогда еще были так свежи в памяти споры между «духовным» и «политическим» сионизмом. Своему сионизму я обучался не по Ахад Гааму и даже не по Герцлю и Нордау: я ему научился у не-евреев. Лучшие молодые годы я провел в Риме и успел хорошо присмотреться к Италии. Милая и свободная страна была Италия в последние дни 19-го века — либеральная, мирная, без тени шовинизма, — страна, которая вмещала тогда почти всех итальянцев мира, чуть ли не на все сто процентов итальянский элемент. Никто никого не трогает, никто никого не притесняет. Вот так, казалось, должен жить всякий народ, и мы, евреи, тоже.
Теперь иногда говорят, что «не-еврейская школа» сионизма давала плохую выучку, что сионизм нужно изучать по еврейским источникам, по катехизису с разными параграфами, с доводами за и против. Я же считаю, что это не так: в сионизме нет места «пильпулу», комментариям, доводам за и против. Сионизм так же ясен и прост, как воздух и вода, как гора и долина, и как достаточно взглянуть на Божий мир, чтобы понять его мудрость, так и сионизм можно познать без всяких особых умственных подходов. Кусочек божьей земли, называется ли он: Италия, Франция, Англия или иначе — не важно. Отсюда понятно, какое у меня было отношение к школе духовного сионизма — в той концепции, которая тогда господствовала в кругах немногочисленных учеников Ахад Гаама. В этих кругах тогда говорили, что к «юденнот» сионизм не имеет никакого отношения и что только или политический шарлатан или лже-мессия могут обещать, что Сион разрешит трагическую проблему галута; народ на веки останется в галуте и всегда будет мучиться и страдать, но так как частичка евреев спасется в Пале тину, будет там говорить на иврите, ходить за сохою и на досуге писать еврейские книги, то это будет для всего народа большим утешением.
В Тель-Авиве, не задолго до смерти Ахад Гаам заверял меня, что это никогда не было его воззрением. Он открыл при мне второй том своего полного собрания сочинений и показал мне статью: «Три ступени», где черным по белому написано, что его «духовный центр» должен быть государством с еврейским большинством, и слово большинство было при этом подчеркнуто. Это — вечное проклятие для всех великих учителей, что их мысли последующие поколения узнают не по их собственным творениям, а по пересказу их учеников. Такая же трагедия была и с Ахад Гаамом, который так пострадал от своих учеников. Такие ученики еще до сих пор не вывелись, в особенности в Англии. Такова, напр., концепция Герберта Сэмюэля (впрочем, прежде он думал иначе: как известно, первый пункт ревизионистской программы о самостоятельном государстве с еврейским большинством является воспроизведением слов Герберта Сэмюэля, сказанных в 1919 году).
II.
Не без предубеждения я приступил к чтению «Гашилоаха», который слыл органом духовного сионизма.
Вчитавшись, я сделал два открытия:
во-первых, что «духовная» концепция вовсе не относится так беззаботно к юденнот, как это могло казаться. В тезисе — политический сионизм, а в антитезисе — духовный сионизм больше различия в подходе и в методах, чем в существе, — идеал духовного сионизма в действительности очень далек от идеала кучки тех последователей Ахад Гаама, которые ищут в сионизме скромного утешения от больших несчастий галута. Идеал духовного сионизма гораздо ближе к идеалу еврейского государства и к его разрешению проблем галута, чем я это думал раньше.
И во-вторых, я увидел, что в сионистском движении, кроме политической «кухни», где стряпают всякие комитеты, конференции, конгрессы, — есть еще великолепный «бельэтаж» с широкими хрустальными окнами, откуда видны небеса и широкий горизонт. Работая на кухне, мы больше всего и живем ею и часто забываем про «бельэтаж», т. е. про идеи, про Божье величие над движением. Из «Гашилоаха» я узнал, что сионизм, это — «университет с четырьмя или пятью факультетами», и не хватит, пожалуй, человеческой жизни обнять все дисциплины, которые имеют дело с процессом чудного воскресения еврейского народа.
III.
И еще одно я видел в «Гашилоах»: спокойное и полное достоинства и благородства ведение дискуссии, без окриков, без оскорблений и обид. «Гашилоах» был подлинным аристократом духа.
Однажды в России, в вагоне ж. д., мне пришлось встретиться с одним евреем, который читал книжку «Русского богатства» и который ехал на поклонение… к цадику. Он мне так разъяснил эту психологическую неувязку:
— Я совсем не верю в чудеса рэбэ, и он сам это знает, но дело не в этом. Я — скупщик хлеба и мне всегда приходится иметь дело с кулаками. Знаете: не обманешь, не продашь. Иногда они обойдут меня, иногда я их накрою. Вот когда проживешь в такой среде несколько месяцев, чувствуешь, что душа твоя покрылась какой-то плесенью и тебе хочется принять духовную ванну, очищение. Вот я тогда и еду к рэбэ, который весь погружен в возвышенные мысли. Несколько дней я общаюсь с ним и тогда мне кажется, что я возродился и снова стал человеком «по образу и подобию Божию».
Между сионистскими публицистами, это привилегия Клаузнера, который больше всех своих коллег живет в области высоких идей. Для ученого это не редкость, что одно и то же перо, которое вчера писало о «еврейском и человеческом», а завтра будет писать о Иисусе Христе, будет писать сегодня на злобы дня. Это бывает у нас еще реже, чем у других народов.
Привилегия — точно корона: ее трудно носить. Спускаясь с высот науки в повседневную жизнь, такой человек приносит с собою приемы, которыми он пользовался «там». Здесь твой противник говорит, что арабы страшны, что они снова могут устроить погром, а потому нужно устроить двух-национальное государство. Писатель-философ отвечает, что наша историческая задача именно в том и заключается, чтобы создать синтез между нацией и человечеством, а для этого нам нужна территория, которая была бы целиком наша. Но когда здесь «внизу» один кричит другому: убийца, шпион, штрейхбрейкер, провокатор, как может тут вмешаться в эти «дебаты» человек, который только что мыслил об идейных и этических истоках христианства?
Когда я читаю политические статьи Клаузнера, у меня такое ощущение, что это писал высокопоставленный иностранец, пришедший из другого мира в среду, где не знают ни про какие «высокие идеи».
Мы, опытные «дровосеки», делаем свое дело просто, где э о нужно, и если иногда приходится выжечь сгнившие корни и всякий хворост, иы тоже знаем, что делать. Но именно поэтому, быть может, полемические удары, которые мы наносим, не бьют уж так далеко, и наш огонь иногда можно потушить стаканом воды. А вот чужой, который спустился к нам и у которого, кажется, и плечи слабее нашего, орудует иначе, и все со стороны смотрят, как зачарованные.
Профессор Клаузнер — не партийный человек. В последние годы он отчасти поддерживает ревизионистов, но еще недавно он писал: «Если когда-либо придет время, и они, ревизионисты, будут преследовать своих честных противников, — я тогда буду бороться с ними.» Конечно, мне хочется надеяться, но знать — я не знаю. Воспитание партии зависит не только от ее собственных руководителей: прежде всего это — противники партии, которые предопределяют пути ее воспитания. Когда ты — бейтаровец в Палестине, — тебя бьют на улице, тебя прогоняют с работы; дома, которые ты строишь днем, твои братья разбирают по кирпичам ночью; твои братья толкают тебя на виселицу и в каторжную тюрьму. М в такой атмосфере растет целое поколение. Как оно будет держаться, когда придет час его господства? Что тот час придет и скоро, понимает всякий, и хотя я верю от всего сердца, что час победы не будет началом мести, но история ведь знает и противоположные примеры.
Может быть, наступит печальный день, когда раздастся голос Клаузнера: «До этого места и ни шагу дальше!», т. е. то, именно, что он безнадежно проповедует властителям сегодняшнего момента. Но он должен знать одно: мы, учителя Бейтара, с самого начала поняли опасность «часа победы» и поэтому-то мы и стремимся перестроить сионистский мир на новых основаниях — соглашение, сочетание, а не принуждение победителя на выборах в отношении побежденного. В систему обучения нашей молодежи мы внесли понятие духовной красоты и мы предписываем нашей молодежи рыцарские отношения. Конечно, несколько трагикомически звучат эти слова в обстановке кровавого навета и при наличности добровольцев-жандармов, но мы наперекор всему проповедуем рыцарство.
Я беспредельно благодарен Клаузнеру за то, что он помог нам в нашей борьбе за рыцарские отношения. Жалко, что не все еврейские читатели галута знакомы с иерусалимским ежемесячным журналом Клаузнера «Бетар». Клаузнер дал своему журналу имя последнего свободного города-крепости во время восстания Бар-Кохбы (в последний Тиша бе Ав исполнилось ровно 1700 лет со времени падения этой крепости) и я счастлив констатировать, что нашелся писатель, который дал идее рыцарства такое богатое содержание.
IV.
Да простят мне, что в моей сионистской молодости я отнесся с опаской к категории идей, составляющих комплекс духовного сионизма. Тогда это звучало, как попытка привить сионизму опасные черты психологии гетто: политическая пассивность, восхищение востоком, его квиетизмом и патриархальностью — своего рода пацифизм, который сводится к тому, чтобы Палестину завоевали для нас чужие.
Теперь понимают духовный сионизм иначе, и в частности для меня лично — эта переоценка идет от Клаузнера. Началось это с «открытия», что любимый поэт Клаузнера именно Черниховский, поклонник древне-греческой скульптуры, синтеза красоты тела и духа. Дух тоже может быть «империалистическим» и может все аннексировать — справа и слева. Дух требует и обоих берегов Иордана, и государственной независимости, и собирания миллионов рассеянных. Дух верит в запад, в Европу и Америку, в технический прогресс и в избирательное право женщин; дух не боится еврейского легиона; дух это не только университет с технической школой и с коммерческой академией и даже с военной академией (пока не наступит осуществление мечты пророка Исайи о разоружении). Герцль, Нордау, Ахад Гаам — при жизни у них были разногласия, но сегодня мы знаем их общую истину: две скрижали — одна Тора. Дух строит для себя царство на земле.