Две натуральные картины
правитьПредставим читателям две натуральные картины, морскую и земную; представим без украшений искусственных, чтобы величие сих явлений не было приписано делу рук человеческих.
Корабль, на котором плыли мы в Америку, удалился от берегов. Скоро все видимое пространство явилось облаченным небесной и морской синевой, подобно гладкой холстине, приготовленной для принятия будущих творений от руки искусного живописца. Вдруг цвет воды сделался подобным цвету жидкого стекла. Большие волны приближались от запада, хотя ветер дул со стороны восточной, колебание, простершееся от одного края горизонта до другого, пестрило необозримые пустыни океана. Виды движущейся картины ежеминутно переменялись: то бесчисленное множество зеленых холмов образовало гробницы неизмеримого кладбища; то мелькающие вершины валов представляли белые стада, рассыпанные на пустошах. Часто пространство исчезало в глазах наших по недостатку предметов для сравнения; но когда высокий, готовый обрушиться, вал являлся подобно отдаленному берегу, когда морские псы стадами пестрили поверхность моря — пространство тотчас открывалось перед нами. Когда облака тумана носились над морем, когда они увеличивали самую беспредельность — в то время мы имели совершенное понятие о пространстве. О как величественны, как печальны сии явления океана! в какую мрачную задумчивость они погружают вас, и тогда как воображение носится над северными морями среди бурь и морозов, и тогда как оно приближается к морям полуденным, к островам покоя и счастья!
Часто мы выходили ночью на палубу, где караульный офицер и несколько солдат безмолвно курили свои трубки; только шум от корабельного носа, рассекающего волны, раздавался при всеобщем молчании; огненные искры с пеною бегали вдоль по бокам корабельным. Творец! на водах морской бездны и на высоте небес напечатлены знаки Твоего всемогущества, более нежели на других творениях! Миллионы звезд, блестящих на темной поверхности небесного свода, луна повешенная на тверди! безбрежный океан! бесконечность в небесах и на мopе!.. Никогда величие Твое не изумляло меня столько, как в тихие часы ночи, когда я находился между звездами и океаном, между беспредельностью над головою и беспредельностью под ногами!
Мне часто удавалось слышать споры ученых о Верховном Существе — и я не понимал их; но каждый раз мог заметить, что сие Существо непостижимое открывает Себя человеческому сердцу в великих явлениях природы. В один тихий вечер мы находились на море, омывающем берега Виргинии; все паруса были подобраны. В то самое время, когда я занимался работою на палубе, раздался звон колокола, зовущего на молитву: я с торопливостью пошел соединить мольбу свою с мольбами товарищей. Офицеры и путешественники стояли на возвышении у кормы; священник, впереди их, держал в руке разогнутую книгу, матросы, там и здесь рассыпанные на палубе, слушали и молились; мы все стояли, обратясь лицом к западу.
Шар солнечный, которого блеск тогда не тяготил очей наших, уже готовый погрузиться в морские волны, пылал позади снастей корабельных, в беспредельном пространстве. От движения кормы казалось, что великолепное светило ежеминутно переменяло места на горизонте. Легкие облака в беспорядке носились на востоке, где луна медленно восходила; почти все небо было чисто; водяной столб, подобной кристалловой подпоре небесного свода, возносился на севере, образовал пышный треугольник вместе с светилами дня и ночи, и ярко отражал все цветы радужные.
Как беден, как жалок тот, кто, взирая на сие явление, не признает величества Божия! Слезы благочестия против воли полились из глаз моих, когда отважные товарищи, обнажив головы, охриплыми голосами запели простую песнь в честь Богоматери, покровительствующей мореходцев. Как трогательна была молитва людей, которые на подвижном, слабом здании, среди океана, взирали на солнце, скрывающееся за волнами! Как сильно проникала душу молитва, возносимая от бедного матроса к Скорбящей Богоматери! Уверенность в нашей малости и вид бесконечного пространства, — наши пения, в немых волнах раздающиеся, — наступающая ночь и с нею опасности, — чудесное строение корабля, по чудесной бездне носимого, — благочестивые странники, объятые удивлением и боязнью, — служитель алтаря, умиленно молящийся, — Бог, над бездонною пропасти одною рукою держащий солнце у врат запада, другою возносящий луну на восток, и от стране эфирных преклоняющий внимательное ухо к слабому взыванию своей твари: вот предметы, которых рука человеческая не может изобразить, предметы, едва ощутительные для сердца.
Обратим взоры на земное явление.
Некогда ввечеру я заблудился в обширном лесу, недалеко от порогов Ниагары; свет исчезал вокруг меня, несмотря на то, ночью, в дикой пустыне нового мира, я наслаждался прекраснейшим зрелищем.
Спустя час по захождении солнца, на противной стороне луна показалась над деревами. Благоухающий ветерок, казалось, предшествовал царице ночи от стран восточных. Уединенное светило медленно возносилось на небе: оно то спокойно шествовало по пути лазоревому, то отдыхало на группах облаков, коих вершины уподоблялись горам, снегами увенчанным. Сии облака, попеременно то увеличиваясь, то умаляясь, расстилались прозрачными, бело-бархатными полосами, или раздроблялись на легкие клочки пены, или протягивались на небе длинными рядами ваты, которой мягкость и упругость казались почти ощутительными для обвороженного ока.
Земля представляла явление столь же восхитительное. Голубоватое махровое сияние луны, продираясь между дерев, бросало снопообразные лучи света в места самые скрытные. Река, текущая у ног моих, то терялась в густоте леса, то снова появлялась в полном велелепии, и отражала в водах своих ночные созвездия. Вдали за рекой, на обширном лугу свет лунный дремал в тишине над густым дерном. Колеблемые ветром уединенные березы, расстланные по равнине, образовали острова теней, движущихся на тихой, серебряной поверхности света. Вблизи все пребывало в тишине, кроме с шумом падающих листьев, внезапного дуновенья ветра, и редких, перерываемых стонов ночной птицы; но вдали отдавались торжественные звуки падающей Ниагары, звуки повторяемые пустынями, умирающие в лесах отдаленных.
Ни на каких языках человеческих невозможно выразить изумляющего величия и меланхолического вида сей картины. Прекраснейшие ночи в Европе не дадут о ней ниже слабого понятия. Воображение тщетно хотело бы воскрылиться на обработанных полях наших; оно везде встречает обиталища людей: напротив того в сих странах пустынных душа любит погружаться в океане лесов, блуждать на берегах обширных озер, носиться над безднами водопадов, и чувствовать себя уединенною пред лицом Бога.
Шатобриан Ф. Р. де Две натуральныя картины [морская и земная] / Шатобриан // Вестн. Европы. — 1806. — Ч. 25, N 3. — С. 205-211.