Графъ Платенъ.
правитьНѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
1. Завѣщаніе. — Н. Грекова
2. Гробница въ Буэенто — А. Шаржинскаго
Графъ Карлъ-Августъ-Георгъ-Максъ фонъ-Платенъ-Галлермюнде родился 24-го октября 1796 года въ Ансбахѣ. Предназначенный отцомъ для военной службы, онъ былъ отданъ на десятомъ году въ Мюнхенскій кадетскій корпусъ, откуда, спустя четыре года, перешолъ въ пажескій институтъ. Въ 1814 году онъ былъ произведёнъ въ лейтенанты, съ назначеніемъ въ полкъ королевской гвардіи, съ которымъ сдѣлалъ компанію 1815 года. Картина новыхъ государствъ и земель, развернувшаяся передъ нимъ во время похода, до-того возбудила въ нёмъ страсть къ путешествіямъ, что онъ, тотчасъ по заключеніи мира и возвращеніи баварской арміи въ отечество, вышелъ въ отставку и предпринялъ въ томъ же году пѣшеходное путешествіе по южной Германіи и Швейцаріи. Но онъ скоро почувствовалъ всю недостаточность своего образованія — и въ 1818 году поступилъ въ Вюрцбургскій университетъ, гдѣ посвятилъ всё своё время и силы на изученіе старыхъ и новыхъ языковъ и ихъ литературы, а также теоріи искусствъ и философіи. Труды его увѣнчались полнымъ успѣхомъ и, оставляя Вюрцбургъ, онъ зналъ двѣнадцать мёртвыхъ и живыхъ языковъ на столько основательно, что могъ читать свободно лучшихъ поэтовъ, писавшихъ на нихъ. Рядомъ съ изученіемъ иностранныхъ языковъ, шли и его литературныя занятія, выражавшіяся въ сочиненіи мелкихъ стихотвореній и драмъ. Въ 1824 году онъ посѣтилъ Венецію, произведшую на него сильное впечатлѣніе. Возвратившись на родину, онъ занялся взыскиваніемъ средствъ переселиться въ Италію, что могло осуществиться только въ 1826 году. Съ-тѣхъ-поръ онъ до самой смерти, постигшей его 5-го декабря 1835 года въ Сиракузахъ, не покидалъ Италіи, за исключеніемъ двухъ краткихъ поѣздокъ.
«Своими трудами по философіи, обращёнными на Шеллинга», говоритъ Шерръ въ своей «Всеобщей Исторіи Литературы», «а также и своимъ изученіемъ Востока (плодъ послѣдняго составляютъ его мелодическія „Газели“), Платонъ связанъ съ романтикою; но умъ его, обращённый къ вѣчно-прекрасному, скоро освободился отъ романтическихъ пристрастій, о которыхъ свидѣтельствуютъ драмы его молодости („Хрустальный башмачёкъ“, „Кладъ Рампсинита“, „Беранже“, „Башня съ семью воротами“ и „Вѣрность за вѣрность“), и бросился въ объятія свободнаго эллинизма. Такимъ образомъ онъ обозначаетъ собою возвращеніе „отъ произвола романтики къ строгости классицизма, и отъ дикаго тевтонства къ мягкому эллинизму“, котораго чисто-человѣческое содержаніе стало опять черезъ его вліяніе благотворно дѣйствовать на литературу. На мѣсто субъективнаго произвола романтики поставилъ онъ объективную идею прогресса, какъ представляетъ её всемірно-историческій процессъ. Вся его поэзія выходила изъ мысли о свободѣ. Біу ненавистно всё туманное, неясное, мистико-аскетически-безобразное. Какъ Шиллеръ, онъ охотно бѣжалъ отъ романтическихъ „идоловъ покаянія“ къ человѣчески-благороднымъ эллинскимъ богамъ и открыто высказался противъ романтической напыщенности въ пользу здраваго человѣческаго смысла, который у него обращаетъ такія разрушающія слова противъ романтиковъ. Его художническая натура никогда не мѣшала ему принимать самое искреннее участіе въ надеждахъ, страданіяхъ и борьбѣ своихъ современниковъ. Въ своихъ „Польскихъ Пѣсняхъ“ онъ поставилъ прекрасный памятникъ павшему народу, и въ терцинахъ, полныхъ дантовскаго гнѣва, побѣдоносно высказалъ реакціонерамъ, что идея свободы, не смотря на всѣ преграды, „вакхически и не умирая“ идётъ впёредъ. Его поэтическая полемика, которую онъ развивалъ въ своихъ аристофановскихъ комедіяхъ: „Die verhängnissvolle Gabel“ (1826) и „Der romantische Oedipus“ (1828) для него не просто остроумная игра, какъ у Тика, а священное, серьёзное дѣпо. При этомъ онъ никогда не терялъ изъ виду связи между жизнью и литературою и, говоря объ искаженіи литературы вообще, нападалъ въ особенности на нѣмецкую. Романтика была для него тождественна съ рабствомъ и ложью, и его удары, направленные противъ нея, были весьма полновѣсны и мѣтки. Теперь признано, что онъ довёлъ до высшаго совершенства тѣ поэтическія формы, которыми онъ преимущественно занимался — сонетъ, оду, балладу и эпиграмму — и со времени его смерти съ каждымъ днёмъ всё болѣе вкореняется и то убѣжденіе, что эта красота формы была только соотвѣтствующей одеждой для благороднаго богатства мыслей въ его произведеніяхъ.»
I.
ЗАВѢЩАНІЕ.
править
Когда придётѣ мой часъи мракъ могильной ночи,
Ложась мнѣ на чело, сомкнётъ уста и очи,
И буду истлѣвать въ могильной тишинѣ,
О, не грусти тогда, мой ангелъ: не хочу я,
Чтобы душа твоя, здѣсь каждый мигъ тоскуя,
Воспоминаньями страдала обо мнѣ!
Я не хочу, чтобъ вздохъ изъ этой бѣлой груди
Подслушалъ кто-нибудь. О, ты не знаешь: люди
Любовь дѣвичію всегда клеймятъ стыдомъ!
Нѣтъ, страсть моя сильнѣй ихъ злобы ненавистной.
Мой ангелъ, я люблю такъ свято, безкорыстно,
Что смерти я хотѣлъ и въ сердцѣ бы твоёмъ!
Клянись же всё забыть — всё, всё: и эту руку,
Чертившую въ тоскѣ на вѣчную разлуку
Послѣднее прости, послѣднюю мольбу,
И имя милое душѣ твоей когда-то —
И пусть забвеніе твоею будетъ платой
За безвозмездную любовь мою въ гробу!
Н. Грековъ.
II.
ГРОБНИЦА ВЪ БУЗЕНТО.
править
Надъ Бузенто, у Козенты, слышенъ шумъ глухой;
Изъ рѣки несётся говоръ въ тишинѣ ночной:
Слышно имя Алариха, готѳовъ короля:
То въ объятья принимаетъ юношу земля.
Замелькали быстро тѣни воиновъ лихихъ —
Въ руслѣ вырыта могила для кумира ихъ.
И на дно рѣки глубокой, волны отклони,
Опустили трупъ холодный, латы и коня;
Надъ могилою жъ сырою, въ память прошлыхъ дней
Посадили лотосъ бѣлый — пышный мавзолей.
Снова волны зашумѣли, понеслась вода,
Слѣдъ гробницы королевской скрывши навсегда.
Грустно пѣсня раздавалась въ тишинѣ ночной,
Надъ Бузенто пронеслася и ушла съ волной.
А. Шаржинскій.