Николай Дементьев
(1907—1935)
Стихотворения
Студенты в девятнадцатом году
Мать
СТУДЕНТЫ В ДЕВЯТНАДЦАТОМ ГОДУ
Холод.
Голод.
И нет в общежитии дров.
На заштопанных окнах
Блестят, как в музее, караты.
Пар валит к потолку.
А по трубам, как кровь,
Леденеет вода —
И взрывается вдруг радиатор.
В рваных валенках,
В серых ошметках галош,
В рыжих «польтах»,
Похожие на оборотней,
Истощенные голодом,
Все как один — молодежь —
Отправляются в лес по дрова
По морозцу,
В пургу —
На субботник.
Лес лежит перед ними,
Как вспухшая капля чернил
На холодном листе
Глазированной солнцем бумаги.
Дом лесничего,
Сад его — мертвый.
Их закоченил
Многоградусный бред.
Растопи его
Жаром отваги!
Раздроби его визгом
Зубастых
Ощеренных пил,
Разруби колуном на куски,
Расщепи топорами
Ты,
Голодное войско,
Да так, чтобы пар повалил,
Чтобы жар полыхал
Верст на двадцать кругом
И над вами!
И действительно:
Горсточка серых людей,
Чуть хлебнув поутру
Недоваренную чечевицу,
Взгрела первым ударом
Декабрьский
Простуженный день…
И того разморило,
И стало ломить поясницу.
«Гул прошел по трущобам»,
Как кто-то когда-то писал.
Сосны падали,
Ели невзвидели света.
Куча, горсточка,
Сорок студентов,
А залп,
Как из гаубиц,
От грозно обрушенных веток.
Все в царапинах, в ссадинах
Руки, лицо — не болят.
Не гудят и не ноют
Ходьбой утомленные ноги.
Шаг за шагом,
Удар за ударом,
И все — штабеля,
Штабеля
Вдоль полотен
Железной дороги!
Все — тебе,
В твой гангреной пылающий рот,
Паровоз,
Наш защитник,
Помощник и днями и ночью.
Все — для вас,
Для товарищей,
Мерно ушедших
На фронт
Умирать за республику,
За города,
За рабочих!
Два десятка студентов,
Едва уцелевших в тылу,
Посылают горячий,
Пропахший смолою подарок…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
А вернувшись с субботника,
Люди заснули в углу
На промерзшем полу
И дышали сгустившимся паром.
Хлеба не было.
В вузы никто не ходил.
В трубах пухла вода.
Мертвой ватой
Покрылись карнизы…
И студенчество слушало
Мерную поступь годин:
Шел Колчак,
Шел Деникин,
Рождался в крови
Коммунизм.
Октябрь 1928 г.
МАТЬ
Толпы с поезда. Ну, и народ! Впрямь как с шабаша:
Прут и прут, не допрутся пока…
— Тише! Бабку затискали! Что тебе, бабушка?
«Мне б Петрушу…» — Которого это? — «Сынка…»
Бултыхает старуха баулом и чайником.
У возниц, у шоферов, у публики — смех:
— Это что ж за петрушка такая? — «Начальник он…»
— Тут начальников много… — «Так мой — выше всех».
Уморила!
Над сборищем этим, над сонмом
Гогот, хохот, шибающий в пот.
Вдруг один кучерок как смекнет, да как вспомнит,
Что начальник строительства —
Правильно — Петр!
Кулаком по мордам
Лошадей задремавших,
Чтоб стояли,
Чтоб выглядели, как орлы!
Сено — в ноги. Кнут — в руки:
«Садитесь, мамаша!..»
Ой, железные шины круты и круглы!
Ты качайся, на клевере вскормленный мерин!
Вороная кобылка, пластайся в разлет!
Обернется, башкой помотает — и верит —
И не верит.
А бабушка носом клюет.
Кацавейка на ней — не по-летнему — ватная.
Ишь! горбатая… Ишь! — неприглядная вся…
Загорелая, старая и рябоватая…
…У начальника в комнате
Карты висят…
На кровати начальника — простыни взрыты.
Шторы — настежь,
И солнце —
По всем косякам,
Книгам, стеклам, приборам…
Слепящая бритва
Пышет в зеркало,
А перед зеркалом! — сам.
Крепкий, свежий, еще не успел приодеться,
Напевает чего-то в усы и под нос,
Пена шлепается на полотенце…
Входит возчик:
«Мамашу — в порядке довез…»
А за возчиком,
В белом платочке и валенках,
Что-то давнее-давнее, и не узнать…
Вспоминал… вспоминал… вспоминал…
Вспомнил — Маменька! —
«Я, Петруша! Я, милый! Я, кровный! Я — мать»…
Отобрал у нее узелки и баулы,
Рассовал под столы, оглянулся мельком.
Усадил, оглядел ее всю…-
И пахнуло
Детством — речкой, репейником, молоком,
Молодыми рябинами над оградами.
Рубашонкой в заплатах, сестренкой в соплях…
— Мама! Мамонька!
Чем же тебя мне порадовать?
Ты, наверно, с дороги устала, приляг.
Уложил ее, старенькую, на топчанике,
Одеялом, коротенькую, — до бровей…
— Самоварчик?
У нас, понимаешь ли, — чайники…
В церкву хочешь?
А я и не строил церквей.
Ну, да ты не волнуйся! Ты мало грешила,
Я ж тебя от любого греха излечу.
Знаешь, мамонька, что?
У меня есть машина.
Я тебя по строительству прокачу.
Ты посмотришь, чего мы настроили… Дела ж
До сих пор полон рот — и какие дела!
Покатаемся? Хочется? —
«Что ты! И где уж!»
Два денечка поохала
И померла.
А начальника мы уважали.
Не с ним ли
Возвели комбинат за четыре зимы?
Вышло так, что мамашу его хоронили
Всем строительством, всеми бригадами мы.
В полдень, как по сигналу, —
Сойтись и собраться!
В разогретый асфальт —
Многотысячный шаг!
Тихо, тихо прошел в голове демонстрации
Пятитонный, задернутый черным «фомаг».
Там четыре партийца
Почетною вахтою
Охраняют стоймя,
Не опершись на борт,
Загорелую, старую и рябоватую
Мать начальника наших работ.
Мы проходим, работоупорные жители,
Мимо ясных от яркого света громад.
Автогеном мерцает
Машиностроительный,
Равномерно работает
Химкомбинат.
Мерно медные трубы
Оркестра умелого,
На девчонках платочки
Весенних цветов…
…Ничего не видала
И мало что сделала
За семь с лишним десятков
Бедняцких годов.
На голодной степи, у дороги, — песочек.
Бабий голос — еще молодой — одинок…
Сын приехал
С уральских заводов,
Вальцовщиком,
Прогармонил недельку —
И смылся сынок.
А у ней, как и встарь, догнивает под дождиком
Ощетиненный, малоколосистый сноп…
Сын приехал,
Бежавши из ссылки
Подпольщиком,
Ночевал на овине —
И смылся сынок.
А она — со скотом — поднимается раненько.
Уж от старости пальцы пускаются в пляс…
Сын приехал
С гражданского фронта.
Израненный,
Отдохнул — и на фронт!
А она осталась…
Протащилась,
Не чуя ни горя, ни времени,
Через двадцать беременностей и смертей…
…Мы положим тебя,
Аграфена Ефремовна,
В парке отдыха
У пионерлагерей
Через светлые,
Через стеклянные версты
Сын тебя провожает,
Как через века…
Это строили мы
Под его руководством —
Инженера, начальника, большевика.
Это мы возводили,
Чтобы крепче дышалось,
Чтобы легче работалось,
Лучше жилось,
Чтобы с ног не валила
Ни хворь,
Ни усталость…
Мы положим тебя
У веселых берез,
Изможденную, темную мать неимущих,
Всех, кто новым и властным! хозяином встал.
Пусть в оркестре
Все трубы играют «Замучен
Тяжелой неволей…»
И «Интернационал»!
1933