Два брата (Станюкович)/II/VII
| ← VI | Два брата — Часть вторая, VII | VIII → |
| Дата создания: 1879-1880, опубл.: В журнале «Дело», 1880, №№ 1, 2, 4-10. Источник: Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 2. - М.: Правда, 1977. Lib.ru |
VII
Не без некоторого волнения Николай на следующий день входил в небольшой кабинет Платонова, уставленный шкафами и полками с книгами; кабинет был очень скромный; мебель была старенькая и потертая. Сам хозяин, в стареньком сером пиджаке, сидел за большим письменным столом, заваленным корректурами, рукописями и книгами. Его большая голова с темными седеющими волосами склонилась над работой. Он внимательно читал рукопись, помахивая в руке большим карандашом.
— Добро пожаловать! — приветливо произнес Платонов, подымая свои большие, темные, глубоко сидящие глаза, блестевшие резким блеском из-под очков. — Садитесь-ка, Николай Иванович, побеседуем!
Он протянул Николаю руку, отодвинул от себя рукопись и стал отыскивать на столе рукопись Николая.
«Неужели не принята?» — мелькнула мысль в голове автора.
— А, вот она! — проговорил Платонов, доставая толстую тетрадь и кладя ее перед собой. — Я внимательно прочел, Николай Иванович, вашу статью…
Он остановился, взглянул на взволнованное лицо Николая и, улыбаясь, сказал:
— Очень уж торопливо написана статья, Николай Иванович. Очень торопливо! — прибавил он, покачивая головой как бы с укоризной.
— А что? Разве статья… нехороша… не годится? Она не может быть напечатана? — произнес Николай упавшим голосом.
— Отчего ж! Напечатать ее можно, и мы, пожалуй, ее напечатаем, если вы позволите посократить ее немножко, да дело не в том. Вы могли бы гораздо лучше написать: ваша первая статья была очень недурна; но только вам необходимо серьезно поработать, Николай Иванович! — мягким тоном прибавил Платонов. — Вы извините, что я откровенно высказываю свое мнение.
— О, пожалуйста, прошу вас, не стесняйтесь, говорите все, что вы думаете. Мне бы очень хотелось знать, могу ли я писать, могу ли посвятить себя литературе?
— Ну, так я вот что скажу вам, Николай Иванович: если вы хотите серьезно заняться литературной деятельностью, если вы хотите не печататься только, а быть настоящим литератором, то ведь надо к делу относиться серьезней. В вашей статье есть огонек, вы пишете недурно, не без таланта, но в нее вложено мало, нет труда, продуманности, глубины, и с фактической стороны она прихрамывает. Ведь вот вы написали свою статью по двум-трем книжкам, не правда ли?
— Правда.
— А ведь по этому вопросу целая литература есть. Надо было перечитать не три книжки, а побольше. Тогда бы и фактов было больше, да и выводы были бы основательней. В общем выводы ваши верны, но они как будто голословны, не убеждают и, следовательно, не производят впечатления. Статью вашу прочтут, написана она бойко, но и только… а ведь разве вы хотели писать только бойко и легко? Разве для этого стоит серьезно посвятить себя литературной деятельности?
Платонов погладил свою бороду, поправил очки и продолжал:
— Я говорю вам это все, Николай Иванович, потому, что вы молоды, потому, что в вас дарование есть, и вам еще не поздно сделаться полезным и даже заметным литературным работником. И мне было бы очень жаль, если бы вы пошли по той дороге, которая многих сгубила и продолжает губить. Плоскость-то это покатая! — серьезно проговорил Платонов. — В последнее время как-то чересчур легко относятся к этому делу, очень легко, даже начинающие литераторы. Литература обращается в ремесло. Отвалял статью, принес; не приняли в одной редакции, примут в другой; статья напечатана — получай деньги. Оно-то, положим, и легко, но ведь это один литературный разврат! — резко оборвал Платонов, сверкая своими умными глазами из-под очков. — Разврат самый ужасный! Сперва небрежность, а потом… потом погоня за гонораром, а дальше ведь можно прийти и черт знает к чему. И даже приобрести успех среди известных читателей. Ведь вот, например…
И Платонов не без презрения назвал несколько имен.
— А ведь и они начали не так. Тоже дарование было, огонек, но исписались, не работали, а теперь уже поздно. Старого не вернешь. Ну, и пишут всякую дрянь, благо спрос есть! И поздно заняться каким-нибудь другим делом. Ужасная будущность!
— Да, это ужасно! — воскликнул Николай, подавленный суровой речью Платонова.
— А приходят к этому незаметно, не сразу. Легкость успеха губит, недостаток труда, знания. Талантишко есть, и иной думает, что талантишко вывезет. Ну, и вы сами видите, Николай Иванович, каково это отзывается на литературе. О, бойтесь этого! Лучше бросить литературу, если не чувствуешь себя способным на упорный труд, на борьбу, бросить лучше! После, когда втянешься, поздно уж будет, и человек принужден строчить, понимаете ли, строчить из-за куска хлеба… считать строчки, печатные листы, чтобы больше их было, больше, а прежняя-то легкость уже исчезла. Мыслей нет, так как читать-то и трудно, да и некогда подчас. И выходит какая-то каторга. Я знаю таких несчастных, — их немало.
— И вот еще что меня сердит подчас! — продолжал, разгорячившись, Платонов. — Это какое-то неуважение к печати. Прежде, бывало, приходишь в редакцию, как в святилище какое-то. Да, я помню, как я понес свою первую статью. Знаете ли, поджилки дрожали, ей-богу. Ну, вдобавок, и судья-то кто был? Николай Гаврилович! Неуверенность, знаете ли, страх и все такое. Главное, чувствуешь, что ведь идешь с дерзкой мыслью приобщиться к литературе. А нынче? Точно в кабак, в редакцию ходят, ей-богу. «Годится? — Не годится. — Прощайте!» И ведь всякий лезет! На днях еще один господин пришел, принес два листика, говорит: начало романа, и еще обиделся, что я не взял их и посоветовал ему принести, когда он напишет целый.
Николай в смущении слушал Платонова. Редактор встал и нервно заходил по кабинету, продолжая говорить на ту же тему. Наконец он взглянул на Николая, заметил его смущение, подошел к нему и мягко проговорил:
— Вы не смущайтесь совсем-то, Николай Иванович! Я все это говорил вам, — к сожалению, не одному вам! — потому, что заметил в ваших статьях дарование, огонек и уменье привлечь читателя. Так вам, следовательно, писать можно… Работайте только, да не падайте духом от первых неудач. И тогда вы напишете нечто посерьезнее. Жизнь-то у вас впереди. Так-то-с, батюшка. Ну-с, теперь о вашей статье. Разрешаете сделать сокращения?
— Сделайте одолжение! — проговорил Николай.
— Не бойтесь, статья от этого не проиграет!.. Вот взгляните-ка, какие места я предполагаю сократить.
Платонов взял рукопись и показал ее Николаю. Очень многие страницы были обведены карандашом. Платонов объяснил, почему он сделал эти сокращения, указал на две, на три фактические ошибки и в заключение прибавил, что статья ничего себе; хоть мысли в ней и не новые, а все-таки она бьет в точку.
— Денег не нужно ли вам? — спросил Платонов. — Нашему брату деньги всегда нужны! — усмехнулся он с горькой улыбкой.
Николай вспомнил в эту минуту, что Платонов имел на руках громадную семью, получал сравнительно немного, хотя и работал, как вол, и пользовался большой репутацией, как писатель и человек. С невольным уважением взглянул молодой человек на некрасивое, но очень выразительное лицо Платонова с большим, широким лбом и славными темными глазами, на его потертый пиджачок. Все в нем в эту минуту понравилось Николаю, несмотря на суровый приговор: и эта горькая улыбка, появившаяся на его лице, и простота, с которою он держал себя…
— Вы не стесняйтесь, батюшка! Я скажу издателю. Он даст рубликов двести. Довольно?
— Если возможно.
— Очень даже возможно. Статья-то ведь у нас, — усмехнулся Платонов, — следовательно, издатель может быть спокоен! Завтра я вам пришлю деньги… Ну-с, а теперь пойдемте позавтракаем! — произнес он, подхватывая Николая за талию. — Что, вы работаете еще где-нибудь?
— В «Пользе».
— А! Ничего себе газета, приличная. Что делаете?
— Пока внутренним отделом заведую.
— Важный отдел, очень важный!..
— Больше вырезки.
— И вырезки-то надо с толком сделать!.. А пересмотр корреспонденции?..
Они прошли в столовую, где уже была в сборе вся семья Платонова: жена его, высокая, худощавая, когда-то, должно быть, красивая барыня, и шесть человек детей.
— Каково поколение-то?.. Вот, Зиночка, рекомендую тебе Николая Ивановича Вязникова, — проговорил Платонов.
Платонова протянула руку, процедила сквозь зубы «очень приятно» и искоса бросила взгляд на стол.
Завтрак был крайне скромный. Супруга Платонова, накладывая куски, должна была внимательно смотреть, чтобы досталось всем.
— Водку пьете? — спросил Платонов.
— Пью.
Платонов налил рюмку и придвинул к Николаю селедку.
— А недурно бы пивка, Зиночка, — проговорил Платонов робким голосом. — Кажется, пиво есть?
— Есть. Сейчас принесу.
— Да ты сама не беспокойся!.. Наташа принесет!
Николай посматривал на жену Платонова, и ему она не понравилась. Лицо ее было какое-то недовольное и сухое.
Платонов разговаривал с гостем, шутил с детьми и был в очень добродушном настроении. Жена, напротив, сидела молча.
— А ты в редакции не будешь сегодня? — внушительно обратилась она к мужу.
— Нет… А что?
Она бросила на мужа значительный взгляд и проговорила:
— Ты уж забыл? Я, кажется, утром тебе говорила, что необходимо сходить.
— Ах да, да! Извини, пожалуйста, совсем забыл. После завтрака схожу! — как-то робко проговорил Платонов. — Кстати, и вашу статью отдам в набор! — обратился он к Николаю.
Когда все встали из-за стола и Николай пошел в кабинет за шляпой, до его ушей долетел резкий, недовольный голос.
— Ведь ты знаешь, что в доме ни копейки нет, а еще спрашиваешь!..
Одна из девочек затворила двери, и Николай дальше не слышал слов. Через минуту Платонов вернулся в кабинет несколько сконфуженный. Николай тотчас же стал прощаться.
— Так завтра я вам деньги пришлю!.. До свидания, Николай Иванович. Смотрите же, я жду от вас хорошей работы. Если книги нужны, библиотека моя к вашим услугам!.. Да захаживайте когда вечерком. Милости просим! — говорил Платонов, провожая Николая до дверей.
«Жена-то, должно быть, его в руках держит!» — подумал Николай, уходя от Платонова.
Он возвращался от него недовольный. Отзыв Платонова сильно подействовал на впечатлительного молодого человека. Он рассчитывал на статью очень, а между тем она вызвала со стороны Платонова суровый приговор. Он не мог не согласиться, что Платонов был вполне прав, и это еще более его уязвляло. «Но, однако, у меня есть дарование, талант!» — успокоивал он себя. Он решил основательно засесть за работу и серьезно заняться. В самом деле, он слишком мало работал… О, он поработает как следует, и тогда… Платонов не то скажет!..
Скорей свадьбу?.. С Леночкой ему будет лучше. А то эта холостая жизнь не дает работать как следует!
По обыкновению, он размечтался на эту тему, и когда подъехал домой, то в воображении уже написал прелестнейшую вещь, которая сразу доставит ему имя…
Дома он нашел повестку на триста рублей и, кроме того, записку от своего патрона, Пряжнецова, в которой тот предлагал ему передать по случаю отъезда на несколько дней интересное и благодарное, по его словам, дело: взыскивать с управления одной железной дороги вознаграждение за увечье сторожа. Николай вспомнил, что Присухин юрисконсультом в управлении этой железной дороги, и обрадовался еще более. Наконец-то он скажет блестящую речь и оборвет эту «либеральную каналью»!
— Господин еще один был сегодня, вскоре после вас, — доложила ему Степанида.
— Кто такой?
— А не знаю, не сказывался. Я спросила; говорит: не надо.
— Какой он из себя?
— Лохматый такой, черноватый, неказистый из себя. И говорит грубо так, ровно бы мужик, хоть одежа на нем и господская. Только одет неважно.
— Молодой?
— Нет, средственный. Седого волоса много в бороде, а на голове не приметила. На голове баранья шапка, простая.
«Уж не Лаврентьев ли?» — мелькнула у него мысль, и, надо сказать правду, Николай не особенно обрадовался этому предположению. Он снова стал расспрашивать кухарку, и по дальнейшему ее описанию почти не было сомнения, что к нему заходил Лаврентьев.
— Он обещал зайти?
— Ничего не сказал. Постоял, постоял и ушел!..
— Что ему надобно? — в раздумье проговорил Николай, стараясь подавить в себе невольнее беспокойство.