Двадцать пять тысяч (Кигн-Дедлов)

Двадцать пять тысяч
автор Владимир Людвигович Кигн-Дедлов

Опубл.: 1902. Источник: az.lib.ru

В. Л. Кигн-Дедлов

Двадцать пять тысяч

Писатели чеховской поры: Избранные произведения писателей 80—90-х годов: В 2-х

I

Антон Антонович Подшибякин, учитель географии в уездном училище, развернув одним прекрасным утром газету «Грош», которую выписывал в рассрочку, остановился на последней странице и широко раскрыл глаза.

Антон Антонович был мужчина лет тридцати пяти, высокого роста, худощавого телосложения, как бы запыленной наружности, но неизменно самоуверенного вида. Ничто не могло нарушить его спокойствия. В классе он отличался полным безучастием ко всему, что проделывали мальчуганы. Школьники могли играть в шашки и карты, могли ссориться и драться сколько угодно, даже могли строить Антону Антоновичу рожи, — Антон Антонович хранил такой вид, как будто все это его совершенно не касается.

— Что вы не подтянете этих шельмецов? — не раз говорил Антону Антоновичу смотритель училища.

— А зачем их подтягивать? — спрашивал Антон Антонович и глядел на смотрителя загадочно.

— Как зачем? Известно, для порядка!

— А зачем порядок? — И взгляд Антона Антоновича становился еще загадочней.

Смотритель боялся этого взгляда, потому что знал, что вслед за тем Антон Антонович начнет «философствовать». И действительно, как ни уклонялся смотритель от дальнейшей беседы, Антон Антонович заступал ему дорогу и начинал:

— Нет, позвольте-с, зачем порядок? Уверены ли вы, что порядок, который вы поддерживаете, педагогичен? Можете ли утверждать, что вся современная педагогия рациональна? А что, если она ни к черту не годится? Лев Толстой, например, в своей школе, в Ясной Поляне, не признавал ровно никакой дисциплины…

Смотритель спешил удалиться.

Антон Антонович был философ. «Жизнь есть игра вещей», — часто говаривал Антон Антонович. Сделает ли он оплошность по службе, обсчитает ли его кухарка, потерпит ли он неудачу в ухаживании за прекрасным полом — все это была «игра вещей». А Антон Антонович стоял в средине, забавляясь игрою вещей, и даже отчасти управлял ею. Чаще всего забавляли Антона Антоновича кокетливые уездные дамы и девицы.

— А знаете ли, Антон Антонович, ведь такая-то здорово в вас влюблена! — говорил ему какой-нибудь уездный мистификатор.

— Знаю-с, — невозмутимо отвечал он.

— А почему вы знаете?

— По разным тонкостям. — И Антон Антонович уже был готов пуститься в эти тонкости.

— Ладно, ладно, — спешил остановить его уездный мистификатор, побаивавшийся, как и весь остальной город, его «философий». — Ладно. Смотрите же действуйте.

К дамам и девицам Антон Антонович был очень неравнодушен: тут и философия не помогала, — и Антон Антонович сейчас же начинал «действовать». Если это была дама, он назначал ей свидание; девице он делал предложение. И дамы и девицы отвечали отказом.

— Ну что, каковы дела с такою-то? — спрашивал мистификатор, конечно знавший о неудаче.

— В порядке, — невозмутимо отвечал Антон Антонович. — Я сделал предложение, а она, как я предвидел, струсила и его не приняла.

— Да неужто струсила?

— Смертельно. У северных женщин нет темперамента. Другое дело — южные женщины. Эти настоящие!

— Так вам бы на юг, в Африку.

— При первой возможности.

В ожидании возможности отправиться в страну настоящих женщин Антон Антонович о них мечтал, и в этих мечтах проходило почти все его время. Сидел ли он в классе, он не замечал шума школьников, потому что пред его умственными взорами носилась настоящая женщина. Гулял ли он по бульвару, где в будке продавала сельтерскую воду девица в красном платье, он почти ждал, что вот-вот девица в красном платье невидимой силой будет извержена из будки и вместо нее сельтерскую воду станет продавать настоящая женщина. Читал ли он в «Гроше» любовные романы, он относился к героиням этих романов с презрением, потому что они были ничто в сравнении с его идеалом настоящей женщины. И в своем уездном городе Антон Антонович искал настоящую женщину, но все, с которыми ему случалось сталкиваться, оказывались не настоящими: одни не решались пойти на свидание, другие боялись принять предложение. Антон Антонович смотрел на эту «игру вещей» и ждал.

II

Итак, Антон Антонович пробежал последнюю страницу «Гроша» и широко раскрыл глаза, а на лице его отразилось некоторое волнение. Впрочем, это продолжалось только секунду, и уже в следующее мгновение он снова был философски спокоен. Он вынул из комода свой единственный выигрышный билет, сличил его номер с цифрами на четвертой странице «Гроша», убедился, что выиграл двадцать пять тысяч, положил билет в бумажник, напился чаю, минуту помедлил — образ настоящей женщины возник в его воображении с особенной ясностью — и в урочное время направился в училище.

— Ну что, батенька, двести тысяч выиграли? — спросил Антона Антоновича смотритель, всех встречавший этим вопросом в те дни, когда «Грош» приносил таблицу выигрышей.

— Выиграл, но не двести, а двадцать пять тысяч, — невозмутимо ответил Антон Антонович.

— Врете! — не сдержавшись, сказал смотритель.

Антон Антонович пожал плечами, вынул бумажник и бросил на стол билет. Руки смотрителя против его воли сделали движение положить билет в карман, так что их хозяин принужден был отправить их за спину. Смотритель опустился на стул и долго с глубоким чувством смотрел на Антона Антоновича.

— И вы так спокойны! Вот… вот Муций Сцевола!¹ — воскликнул наконец смотритель.

— Я это предвидел.

— Предвидели? Ну да, да!

— Теория вероятностей все может предвидеть.

— Голубчик, вы и теорию вероятностей знаете? Ну да, конечно!..

— Положим, не знаю…

— Ну да! Ну да!..

— Положим, не знаю; но раз теория вероятностей все может предвидеть, то неожиданного не существует…

— Голубчик, верно!

— Ничему не следует удивляться, и всего можно ожидать.

— Так-то оно так, но я никак не ожидал, чтобы такое счастье свалилось эдакому… эдакой… Я хочу сказать, такому…

Смотритель смешался. Антон Антонович безмятежно повернулся и пошел в класс.

— Такому философу! — прокричал ему вслед смотритель и погрозил кулаком.

На лице Антона Антоновича показалась улыбка польщенного человека.

В классе Антон Антонович вел себя совсем необычайно. Вместо того чтобы в невозмутимом равнодушии выслушивать ответы учеников, Антон Антонович объявил, что сегодня он будет «объяснять», чего еще ни разу не случалось. Ученики разинули рты. Учитель подошел к запачканной карте полушарий, постоял, мечтательно улыбнулся и начал.

— Вот северное полушарие, — начал он, — и вот полушарие южное. На экваторе самый сильный жар, у полюсов холод. Чем ближе к экватору, тем сильнее страсти, потому что жизнь есть результат солнечного света и тепла. На севере солнце заменяют пищей и потому жиреют. Стало быть, кто жирен, у того не могут быть сильны страсти. — Голос Антона Антоновича окреп и глаза заблистали. — Истинные страсти вот где! В Италии, в Испании, в Мавритании, в Бразилии, между прочим, и в Индии!.. Оглодков, покажи мне эти страны.

Оглодков, как и прочие, онемевший от изумления, но тронулся с места.

— Не знаешь, дурак? Ну, так я покажу!

И Антон Антонович показал все перечисленные им страны. Голос его звучал почти нежно, рука как бы ласкала указываемые на карте местности. Когда Антон Антонович кончил, он несколько времени мечтательно смотрел в окно и потом сказал:

— Я собираюсь поехать в эти страны, эдак через месяц.

III

Антон Антонович был очень доволен «игрою вещей», последовавшею за получением известного читателям номера «Гроша». Случилось, что как раз в это время все в городе заметили, что Антон Антонович далеко не дюжинная личность. Самому Антону Антоновичу это было известно давно; но все-таки приятно, если и другие тебя оценят по достоинству.

Исправник при первой же встрече смотрел Антону Антоновичу в глаза совершенно с такою же неморгающей готовностью, с какой он глядел только на губернатора во время ревизии.

— Намерены от нас выбыть? В места весьма отдаленные? — спросил он. — Изволили уже объявить об этом ученикам.

— Вероятно, поеду, — ответил Антон Антонович.

— Этот выигрыш весьма кстати для вашего любознательного ума. В значительной степени обогатитесь сведениями разного рода.

Воинский начальник, человек развитой, из артиллеристов, на улице взял Антона Антоновича под руку и прошелся с ним.

— Знаете, во всем инциденте меня главным образом интересует психологическая сторона дела, — сказал он, — Что ощутили вы, когда убедились в вашем выигрыше?

— Ничего не ощутил.

— Ничего? Интересное психическое состояние!

Казначей, человек несколько огрубевший от постоянного соприкосновения с презренным металлом и грязными бумажками, спросил:

— Как же пристроите деньжонки? — И прибавил: — А надо сказать, деньжонки не малые!

— Проживу.

— Что вы, что вы, что вы! — воскликнул казначей, но тут же успокоился и сказал: — Шутите. Не с вашим умом сделать такую глупость.

Секретарь земской управы при встрече с Антоном Антоновичем только смеялся, радостно заглядывая ему в глаза.

— Что это вы смеетесь? — спросил Антон Антонович.

Секретарь смолк, отвел Антона Антоновича к сторонке и предложил ему дать под вексель в вернейшие руки, земскому подрядчику, две тысячи.

— Ищет! — выразительно сказал секретарь.

Антон Антонович ответил отказом. Секретарь снова стал радостно хохотать, говоря:

— Умница! Голова! Ничего зря сделать не хочет.

Соборный отец протоиерей, сильно подозревавший Антона Антоновича в вольнодумстве, на этот раз послал ему с противоположного тротуара величественное, но благожелательное склонение главы. Местный помощник присяжного поверенного, отличавшийся в качестве «переутомленного интеллигента» рассеянностью, теперь заметил его тотчас нее и пригласил как-нибудь к себе, «выпить и закусить». Сам предводитель, проезжая мимо, помахал Антону Антоновичу кистью руки, по-итальянски: предводитель в прошлом году был в Италии и остался от нее в восторге.

Все эти знаки внимания мужчин, конечно, удовлетворяли Антона Антоновича, но далеко не в той мере, как внимание со стороны дам и девиц. Ну, что такое поклон мужчины? — снимет шапку, и только, тогда как дама или девица при этом еще изогнет шейку, взмахнет ресницами, сложит губки бантиком. Что такое мужские глаза? — буркалы, утомленные писаньем бумаг или налитые водкой, а женские глаза — палитра красок и музыка выражений. Что представляют собою мужские речи? — «заходите выпить», «дайте под вексель». А женщины! Речь их так и ластится, так и щекочет! «Заходите. Мой Мишель вас так уважает», — сказала податная инспекторша с бирюзовыми глазами. «Ах, как я за вас рада, как рада, мил… ах, что я! добрый Антон Антонович!» — воскликнула воинская начальница с глазами из агата. Но лучше всего была тоненькая дочь водяного инженера, которую Антон Антонович встретил на улице вместе с ее очень полной мамашей.

— Правда ли, батюшка, что ты от нас в Китай хочешь уехать? — в шутливом гневе воскликнула мамаша.

— Собственно, в Китай я не собираюсь…

— Вздор, вздор! Ни в Китай, ни в Японию тебе незачем таскаться! — все так же в шутку гневаясь, перебила мамаша.

— Не уезжайте, — музыкальным голоском сказала и дочь.

У Антона Антоновича забилось сердце.

— Вместо Китая приходи-ка сегодня вечером к нам. Слышишь? — шутливо командовала мамаша.

— Приходите, — сказала и дочь, и на этот раз ее голос был не только музыка, но прямо чары.

Сердце Антона Антоновича затрепетало, и он молча поклонился в знак согласия.

IV

Вечером в назначенный час Антон Антонович явился к водяному инженеру, где весь город был в сборе.

— Весьма рад! — коротко приветствовал его хозяин, человек более похожий на улей, которому прицепили бороду и просверлили глаза, чем на чиновника водяного департамента. Несмотря на краткость и кажущуюся сухость приветствия, хозяин смотрел на Антона Антоновича почти так же приветливо, как если бы Антон Антонович был подрядчиком по очистке местной судоходной реки от корчей.

— Вздор, вздор, батюшка! Нечего тебе в Китай ехать! — встретила Антона Антоновича хозяйка. — Поди-ка в гостиную; там моя Сонечка у тебя давно что-то спросить хочет из твоей географии.

И хозяйка, взяв Антона Антоновича за рукав, отвела его в гостиную и посадила па маленький диванчик рядом с Сонечкой.

Сонечка сидела справа. Не прошло несколько секунд, как слева на кресле очутилась еще девица, дочь исправника, с удивительно белыми ручками. Мгновение — и напротив сидела дочь акцизного надзирателя, обладательница жгучих черных глаз. Еще мгновение — рядом с дочерью акцизного надзирателя появилась дочь казначея, такая маленькея, что ее можно было проглотить, как конфетку. Антон Антонович чувствовал себя солнцем, вокруг которого вращаются планеты одна другой очаровательней, и блаженствовал. Он даже не замечал, что в сфере его влияния время от времени появляются, кроме планет, также и кометы, в виде мамаш. Кометы заходили в гостиную под посторонними предлогами — закурить папиросу, поправить перед зеркалом прическу, посмотреть альбомы, а в сущности — чтобы полюбоваться Антоном Антоновичем, недюжинные качества которого наконец были признаны всеми. Антон Антонович не замечал комет, но зато планеты влияли на него еще сильней, чем он на них.

— Расскажите нам что-нибудь про Китай, — музыкальным голоском обратилась к Антону Антоновичу Сонечка, сидевшая справа.

— То есть как это про Китай? — ответил Антон Антонович, плохо понимая, что он говорит: до того музыкален был голосок.

— Ах нет, лучше про Японию! — воскликнула соседка слева.

— То есть как это про Японию? — произнес Антон Антонович, околдованный зрелищем белых ручек, обнаженных до самых локтей, и даже немного повыше.

— Нет, нет, не про Японию! — сказала дочь акцизного надзирателя, сидевшая напротив. — Японки, например, очень противные: они такие маленькие, что ростом с обезьянку.

— Как? — сказал Антон Антонович, подпадая под неотразимое влияние сверкнувших перед ним черных глаз.

Маленькая, как конфетка, дочь казначея вдруг покраснела и с ядовитостью произнесла:

— Как это пошло желать, чтобы все женщины были толсты, как бочки!

Само собой разумеется, что дочь акцизного надзирателя, неодобрительно отозвавшаяся о маленьком росте японок, была особой полной. Антон Антонович, не понявший намека, так как он весь был поглощен созерцанием прелестных собеседниц, рассмеялся и, остроумно развивая мысль о бочках, воскликнул:

— Если, — смеясь, говорил он, — если женщина толста, как бочка, то на нее следует набить обручи.

Да, ум и, во всяком случае, остроумие Антона Антоновича были признаны вполне. Собеседницы, за исключением полной дочери акцизного надзирателя, а с ними и сам Антон Антонович рассмеялись с увлечением. Антон Антонович смеялся даже долее остальных, до слез, до утирания глаз платком. Когда он перестал смеяться, он увидел, что полной собеседницы уже нет в комнате.

— Так расскажете нам про Японию? — снова спросила дочь исправника с белой ручкой.

— Не стоит, — ответил Антон Антонович. — Ведь японки противные, ростом с обезьянку…

— Как я?! — не владея собою, воскликнула маленькая дочь казначея, с шумом отодвинула стул и ушла.

— Какая обидчивость! — промолвила ей вслед Сонечка.

— Чем же тут обижаться! — с удивлением сказал Антон Антонович. — Я нарочно сказал, что японки противные. В сущности, они очень милы. Я пойду сейчас ей объясню.

— Она не станет слушать: она теперь рассердилась, — остановила его Сонечка. — А вы лучше расскажите про Японию мне.

— Разве вы не знаете?

— Знаю, но мало. И потом, мне почему-то хочется, чтобы рассказали именно вы… Пойдемте ходить по зале.

Антон Антонович не мог противиться и пошел вслед за Сонечкой. Дочь исправника, прищурившись, посмотрела им вслед.

V

Да, Антона Антоновича признали. Прежде, еще недавно, когда ему случалось, как теперь, ходить по комнате, где играли в карты, и громко разговаривать, на него смотрели косо, иной раз даже свирепо: его ходьба и разговор мешали игрокам в винт сосредоточиваться и обдумывать их важные ходы. Теперь было совсем иначе.

— Ну, я расскажу вам, если хотите, про Японию, — громко начал Антон Антонович, в волнении глядя на Сонечку.

— А что, в Японию сухим путем едут? — отрываясь от карт, спросил казначей.

— Можно сухим, можно и мокрым, — ответил Антон Антонович и не удержался: засмеялся своему игривому ответу.

При этом остроумном ответе несколько голов поднялось от карт — помощника исправника, податного инспектора, лесничего и протоиерея. Все они одобрительно посмотрели на Антона Антоновича. Он продолжал:

— Япония состоит из нескольких островов, пространством в триста восемьдесят две тысячи квадратных верст, с населением в сорок миллионов душ. На одну квадратную версту приходится сто два человека…

— Как он все это помнит! Вот талант! — воскликнула хозяйка.

Тут от зеленых столов поднялось две-три головы других мамаш. Они проницательно посмотрели на хозяйку, потом на ее дочь, внимательно слушавшую Антона Антоновича, потом нашли взорами собственных дочек и снова углубились в карты, но лица их стали сумрачны.

— А как называется лучший город в Японии? — спросила полная дочь акцизного надзирателя, подошед к Антону Антоновичу с видом Наполеона, решившегося на свое Ватерлоо.

— Помните: бочка? обручи? — шепнула Антону Антоновичу Сонечка.

— Иед… Иеддо, — едва сдерживая смех при воспоминании о своей счастливой остроте, ответил Антон Антонович и не выдержал, рассмеялся в лицо спрашивавшей.

Это чуть не возымело дурных последствий. Полная дочка покраснела до слез. Мамаша полной дочки тоже покраснела, спутав ход, который должна была сделать. Покраснела при такой явной невежливости по отношению к девицам и маленькая дочь казначея, а за нею и ее мамаша. Нахмурился казначей. Насупился акцизный надзиратель. Даже дочь исправника, с белой ручкой, непосредственно ничем не обиженная, и та сверкнула глазками. Бог весть, чем бы это кончилось, если бы Сонечка не нашлась сказать:

— Знаете, Антон Антонович, без карты не очень понятно. Пойдемте в кабинет к папаше. Там висит почтовая карта.

Антон Антонович, беспечно смеясь, пошел за Сонечкой в кабинет папаши.

— Боже, как глуп! — не в силах сдержаться, воскликнула мамаша полной дочки, жена акцизного надзирателя, игравшая визави с мамашей Сонечки.

— Пять пик, — уклончиво сказала на это хозяйка.

VI

Едва Антон Антонович и Сонечка очутились в кабинете папаши, как роли их переменились. Он молчал, говорила она. Когда подошли к почтовой карте, Сонечка вместо карты стала смотреть на Антона Антоновича, притом с нежностью.

— Антон Антонович! — тоже с нежностью воскликнула она.

Антон Антонович стал предчувствовать нечто очень приятное.

— Антон Антонович, мне жаль вас, — сказала Сонечка.

— Отчего жаль?

— Вы так наивны, чисты, добры…

— Как вы это угадали?

— О, я очень ценю таких людей, как вы.

Антон Антонович стал серьезен.

— Это делает вам честь, — сказал он.

— Благодарю вас, Антон Антонович, — с чувством сказала Сонечка, крепко пожала ему руку своей маленькой ручкой и продолжала: — Вы не замечаете, какие черствые сердца вас окружают…

— А у кого же, например, черствое сердце?

— Ах, у всех. Вас не понимают. Вы слышали, как акцизниха, когда мы уходили, сказала: «Боже, как глуп»?

— Про кого же она это сказала?

— Про вас, Антон Антонович.

— Да, у нее черствое сердце.

— Вот видите! Все они такие же. Мне только обидно повторять, а то они бог знает что говорят про вас. А между тем вы так добры, так умны! Только я одна да еще мамаша понимаем и ценим вас. Я ужасно добрая. Я так люблю тех, кого обижают. И, знаете ли, я так мечтаю, чтобы полюбить того, кого не понимают. Никто не понимает — а я понимаю. Так бы вместе уйти, уйти, уйти куда-нибудь, далеко, в Америку, в Индию, и жить вместе. Нас никто не понимает — а мы понимаем… Вы думаете, эта бочка, Капочка, любит кого-нибудь? Никого! Она влюблена в этого нашего адвоката. Только он знаете что думает, — как говорится, поиграть да бросить. А дочь казначея? Когда в прошлом году приезжал губернатор на ревизию, то она написала любовное письмо чиновнику особых поручений; и, знаете, казначей поправлял ей ошибки! Конечно, она получила нос, но какая пошлость! Нужно не иметь никакой гордости! Я не понимаю таких. Я, Антон Антонович, мечтаю только об одном, где-нибудь далеко, далеко путешествовать с любимым человеком…

Антон Антонович был счастлив. Да, его поняли! И как мила Сонечка! Голосок музыкальный, речи искренние, ручка мягкая, тальина колеблется, на шейке розовый бантик. Как трогательно она желает уйти, уйти, уйти…

— Так уйдемте! — вырвалось у Антона Антоновича.

Сонечка строго смотрела в глаза Антону Антоновичу.

— Вы это серьезно? — спросила она.

— Что же, отчего не серьезно. Путешествовать очень интересно, — ответил Антон Антонович.

Сонечка положила ему руку на плечо и еще строже стала смотреть в глаза.

— Дайте мне честное благородное слово, что вы не шутите, — сказала она.

Антон Антонович почувствовал головокружение.

— Извольте, даю, — ответил он.

Прелестное личико с темными, страстно раскрытыми глазами приблизилось к самому его лицу — и Антон Антонович отпрянул назад: Сонечка его поцеловала. Не успел он отшатнуться, как почувствовал новый поцелуй, еще более жгучий. Отойти дальше было уже невозможно: он уперся в стену, в почтовую карту папаши… О, вот она, настоящая женщина!

— Возьми, возьми меня! — шептала Сонечка.

— Куда? — прошептал и Антон Антонович.

— В Японию, в Китай… куда хочешь, — шептала она.

— Хорошо, возьму, — шептал он.

Но тут Антон Антонович почувствовал, что очутился еще в чьих-то объятиях, тяжких, жирных и горячих, что еще чьи-то губы, по крайней мере втрое большие, целуют его губы, что еще чей-то голос говорит:

— Ты благородный человек, голубчик! — говорит этот голос. — Я давно этого ждала. Благословляю.

Голос, объятия и губы принадлежали мамаше Сонечки.

— Что же, я… я ничего, — говорил Антон Антонович в блаженном сознании, что его с каждой секундой признают и понимают все больше и больше: его обнимают, целуют, он нашел настоящую женщину.

И еще объятия, на этот раз не жирные, а жесткие, обвили его железным кольцом.

— Весьма рад! Благословляю! — говорил мужественный голос.

Это был папаша Сонечки.

— Что ж, я всегда… я всегда нравился женщинам. Я не отрицаю, — говорил Антон Антонович — и был счастлив.

VII

В этот вечер винт у водяного инженера кончился раньше обыкновенного. Ранее обыкновенного подали ужин. Против всякого обыкновения появилось шампанское, но все уже знали, что оно значит. Мамаша Сонечки улыбалась, с удивительным самообладанием скрывая слезы, навертывавшиеся ей на глаза. Улыбался папаша, столь же искусно скрывавший радостное смущение отцовской гордости. Улыбалась Сонечка от полноты девического счастья. Широко улыбался, весь красный, Антон Антонович. Улыбались гости и гостьи. Не улыбался только один — помощник присяжного поверенного, и то только потому, что он был «переутомленный интеллигент» и в качестве такового пребывал в рассеянности, глядя перед собой в угол, в одну точку.

Когда роздали гостям бокалы, встал папаша и объявил, что Антон Антонович Подшибякин и его, папаши, дочь, Софья, — жених и невеста.

Лишь только он окончил, на нижнем конце стола поднялся поручик этапной команды и потрясающим душу голосом воскликнул:

— Здоровье нареченных! Ура!

— Ура! — подхватили все присутствующие.

Когда «ура» стихло и музыкально зазвенели бокалы, которыми гости чокались с нареченными и родителями невесты, вдруг раздался новый возглас:

— За здоровье двадцати пяти тысяч!

— Ур-ра! — изо всех сил, от души закричал в ответ только один голос.

Тост провозгласил «переутомленный интеллигент», помощник присяжного поверенного. «Ура» прокричал Антон Антонович. Все молчали.

— Ур-ра! — с еще большим воодушевлением снова прокричал Антон Антонович и обратился к окружающим: — Господа, кричите ура двадцати пяти тысячам! Такое ведь совпадение: и их я выиграл, и меня, наконец, поняли и оценили. — И Антон Антонович, набрав в грудь побольше воздуха, снова закричал: — Да здравствуют двадцать пять тысяч! Ур-ра-а!!

Комментарии
В. Л. КИГН-ДЕДЛОВ

Владимир Людвигович Кигн (псевдоним — Дедлов) родился в 1856 году в Тамбове в дворянской семье. Его отец, юрист по профессии, потомок переселившихся в Польшу в начале XVIII века немцев, был женат на белоруске, уроженке Могилевской губернии, где прошли детские годы писателя. Мать Кигна Елизавета Ивановна, в юности занимавшаяся собиранием фольклора и издавшая в 1853 году в Петербурге сборник «Народные белорусские песни», оказала значительное влияние на развитие его литературных склонностей. Первые «пробы пора» юного Кигна относятся к периоду учебы в московской гимназии, где он издавал рукописный журнал и откуда был исключен за увлечение революционными идеями 60—70-х годов. Ему с трудом удалось добиться разрешения сдать выпускной экзамен в одном из частных учебных заведений и поступить на юридический факультет Петербургского университета, который он окончил в 1880 году. Служил в министерстве внутренних дел, занимался переселенческим делом, в связи с последним жил некоторое время в Оренбурге.

В 1876 году в газете «Неделя» был опубликован первый рассказ Кигна «Экзамен зрелости». Тогда же молодой литератор, будучи неуверенным в своем таланте, обратился с письмом к И. С. Тургеневу, который поддержал его, посоветовав «учиться беспрестанно, вникать во все окружающее»^[1]. Кигн активно сотрудничает, помимо «Недели», в журнале «Пчела», а с начала 80-х годов в журналах «Русское богатство», «Вестник Европы», «Наблюдатель», «Дело», «Нива». Здесь появляются его рассказы, очерки, статьи, значительная часть которых посвящена изображению школьных и студенческих нравов, нравственным поискам молодого героя 70-х — начала 80-х годов; деревенские, провинциальные впечатления отразились в цикле очерков «Белорусские силуэты». В эти и последующие годы Кигн много путешествует по России и ва границей. Выходят многочисленные книги его путевых очерков, в которых он выступает не только как наблюдательный бытописатель, но и как публицист, напряженно размышляющий о путях развития России, о ее будущем, творцом которого Кигн считал народ.

В конце 80-х — начале 90-х годов писатель переживает духовную драму: идейный нигилизм и неверие эпохи безвременья сказываются в его творчестве. В наиболее крупном своем беллетристическом произведении — повести «Сашенька» (1892) Кигн попытался, как ему казалось, объективно изобразить конфликт двух поколений — шестидесятников, представленных нелепыми и претенциозными личностями, и восьмидесятников, склонных к индифферентизму и компромиссам. М. Горький видел в «Сашеньке» свидетельство духовного кризиса восьмидесятничества.

Кигн был известен и как художественный и литературный критик. Его близкими друзьями были В. М. и А. М. Васнецовы, М. Л. Врубель, их работам посвящена книга «Киевский Владимирский собор и его художественные творцы» (М., 1901). С конца 80-х годов Кигн выступает в «Неделе» с литературными рецензиями и обзорами. Предметом его пристального внимания становится творчество Чехова. В одном из обзоров 1891 года он называет Чехова «выдающимся талантом», «предвестником новой, быть может, очень отдаленной эпохи в русской литературе»^[2]. В статье, опубликованной журналом «Север», он, в противовес тогдашним оценкам, утверждал, что «Чехов занимает бесспорно первое место среди своих сверстников… Его слог сжат и образен, идеи ясны, настроение цельно. Чехов не только художник и наблюдатель, но и мыслитель»^[3].

Чехов ценил отзывы Кигна и проявлял интерес к его творчеству. В письме к А. С. Суворину от 10 мая 1891 года он называет его «беллетристом и интересным путешественником». Писатели познакомились в 1892 году заочно, по переписке, которая продолжалась до смерти Чехова. Личная их встреча произошла в начале 1893 года в Петербурге. По просьбе Кигна Чехов сделал разбор его рассказа «Варвар», отметив при этом «великолепный разговорный язык» (5 сентября 1894 г.). Позднее, посылая Чехову сборники «Лирические рассказы» (СПб., 1902) и «Просто рассказы» (СПб., 1903), автор сообщил ему в письме от 3 октября 1903 года: «То, что я Вам посылаю, — мои старые и очень старые грехи. Поселившись в деревне, я начал их пересматривать и ужаснулся их невозможной дилетантщины… сел за нелегкую работу, за перепеканье старого хлеба. Эти „бисквиты“ вышли хоть по форме приличными»^[4]. Чехов отвечал 10 ноября 1903 года автору: «Я взялся за „Просто рассказы“ и прочел почти в один присест все рассказы; в них много былого, старого, но есть и что-то новое, какая-то свежая струйка, очень хорошая. „Лирические рассказы“ буду читать сегодня». После смерти Чехова Кигн опубликовал статью, в которой попытался показать значение Чехова в истории русской литературы, новизну его творчества — «огромного, умного и художественного труда»^[5].

В. Л. Кигн погиб от несчастного случая в 1908 году в Рогачеве Могилевской губернии.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ

Печатается по изданию: В. Л. Дедлов. Лирические рассказы. СПб., типография М. Меркушева, 1902.

¹ Сцевола Гай Муций — легендарный герой Древнего Рима, проявивший мужество и презрение к пыткам.

---

1. И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 11, М. —Л., «Наука», 1966, с. 279—280.
2. "Книжки «Недели», 1891, № 5, с. 199, 217.
3. «Север», 1892, 12 апреля, № 15, стб. 791.
4. Отдел рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, фонд А. П. Чехова.
5. «Русский вестник», 1904, № 9, отд. II, с. 86—91.