Дар мудрых пчёл (Сологуб)/Действие третье
| ← Действие второе | Дар мудрых пчёл — Действие третье | Действие четвертое → |
| Дата создания: 1907. Источник: Сологуб Ф. К. Собрание пьес: [В 2 т.]. СПб.: Навьи Чары, 2001. |
Акаст. Приди ко мне, Лаодамия, выслушай утешные мои слова.
Акаст. Милая дочь моя, Лаодамия, да будет краткою твоя скорбь. Настало время тебе утешиться, а мне опять на тебя радоваться. Вот, пришел я возвестить тебе великую радость.
Лаодамия. Нет уже для меня радости на земле. Кровожадный Оместес пожрал мою радость, похитил для своей забавы свет моих очей. Нет мне радости на земле, доколе не вернет мне Аид моего Протесилая. Но неумолимы, неумолимы подземные великие боги, и всякое божество навеки враждебно самовольной радости человека, дерзко взятому им счастию. Не радоваться нам, доколе царит над миром жестокая верховная семья.
Акаст. Не говори о божестве слов нечестивых. Каждый день Гелиос восходит в торжественный, высокий путь, — каждый день расточает он земле нашей новые радости. Нового мужа нашел я для тебя, моя красавица.
Лаодамия. Зачем?
Акаст. Разве ты сама не понимаешь, что надлежит нам смирить гнев оскорбленной тобою Геры?
Лаодамия. Не сжалится, жестокая. И от нее мне ничего не надо. Не ее стану я молить, склоняясь к ногам милого моего кумира .
Акаст. Детей у тебя нет, недостроен стоит дом Протесилая, ничто не связывает тебя с памятью царя-героя. Протагору отдам я тебя в жены.
Лаодамия. Отец, зачем ты это замыслил?
Акаст. Почтенный Протагор, муж опытный и разумный, достроит дом Протесилая и будет царем в Филаке, потому что угоден он богам, старейшинам и народу.
Лаодамия. Меня бы спросили!
Акаст. Завтра быть свадьбе. Такова моя воля, — а ты, милая моя дочь, должна хорошо знать свойство моей воли — ей надо покориться, хочешь или не хочешь.
Лаодамия. Знаю я, отец, непреклонность твоей воли. А ты знаешь ли силу моей любви? Любовь моя сильнее всякой земной силы. Не буду женой Протагора, ничьею женою не могу быть, не хочу быть ничьею женою.
Акаст. Удивляюсь, Лаодамия, твоему упрямству. Впрочем, женщины и все таковы. Они хотят, чтобы их долго уговаривали и потом повлекли силою. И тогда они сами довольны. Скажи мне, почему ты не хочешь быть женою Протагора?
Лаодамия. Люблю Протесилая, Протесилая моего.
Акаст. Нет в мире живых твоего Протесилая.
Лаодамия. Люблю Протесилая.
Акаст. Безумная! Пойми, что его нет.
Лаодамия. Нет? Кто это знает! Есть, нет, — не все ли равно! Я хочу.
Акаст. Вижу, что не переспорить мне тебя. Уйду, а ты готовься к свадьбе. Не пойдешь сама, повлекут силою.
Лаодамия. Подожди, отец. Злое ты замыслил. Как мне уговорить тебя? Да и не надо. Пусть свершится воля твоя. Моя воля — только моя воля. Или ты думаешь, что моя воля — ничто? Но пусть… Дай мне только три дня — свершить таинственные обряды и последние очистительные принести жертвы, да умилостивлю темного Загрея.
Акаст. Три дня, так и быть, еще помедлю. А потом быть свадьбе. Уже агора шумными голосами множества приветствовала возвещенное ей мною избрание твое, и на вопрос старейшин: «Быть ли царем второму супругу царицы Лаодамии, почтенному Протагору?» возгласила громоподобным криком: «Да».
Лаодамия (грустно улыбаясь). Боги отняли моего милого, люди ведут ко мне другого, — а я? Аида и Персефону сладкими умолю мольбами, непреодолимою силою небесной очаровательницы. И восстанет мой милый.
Подруги. Радуйся, милый царь Акаст. Твоя дочь, наша возлюбленная царица, после краткой скорби вдовства снова вкусит удел брачного счастия. Долго плакала бедная Лаодамия, целые дни ее тяжкие стоны и пронзительные вопли томили нас великою печалью, и многие проливали мы слезы, глядя, как тоскует царица. И только с приближением ночи милая Лаодамия затихала, и улыбалась сквозь слезы, и утешительного ждала сна — словно милого ее супруга, — а наутро опять вставала бледная и усталая, точно сон и не смыкал ее очей, и снова рыдала неутешно. Но ты подумал о том, чтобы Лаодамию утешить да и нам дать царя, — и скоро мы на светлом возликуем празднике. Надлежит почтить печалью умерших, — но не любят светлые боги долгих рыданий. Сладки утехи брачных ночей, — и угодны они олимпийским богиням.
Акаст. Красно говорите вы, милые, а вот мне с моею глупою горе: не радует ее весть о свадьбе, плачет, не осушая глаз, не хочет утешиться. Боюсь, что силою придется влечь ее к алтарю. Уж вы побеседуйте с нею. Уговорите вы ее, неразумную.
Подруги. Ты не печалься ни о чем, благородный Акаст, — мы скажем ей все, какие знаем, утешные слова. Нельзя же ей не поплакать о первом ее милом. И второй муж за это еще крепче ее полюбит — скажет: привязчива. Скажет: так-то и по мне будет Лаодамия тосковать, если я раньше ее умру.
Подруга. Милая Лаодамия, выйди к нам, побеседуй с нами. Оставь темный и скучный терем.
Лаодамия. Грустно мне.
Подруги. Идет.
Подруги. Не плачь, милая Лаодамия, не плачь. Довольно плакать. Уже не одну глубокую наполнил чашу Собирающий слезы, уже немало оросил он ими цветников на туманных полях во владениях Аида. Не вернешь рыданиями и воплями почившего героя, — только сердце томишь, только свет от очей твоих черных слезами застишь, — милые щеки горькою влагою мочишь.
Лаодамия. Как не плакать мне о моем Протесилае!
Подруги. Вечною венчанный славою, он умер смертью героя. В далеких веках не изгладится из памяти потомков его славное имя. Тебе ли о нем печалиться.
Лаодамия. Пустая слава, призрак жизни, сказка, сладкая для буйных мальчишек, любящих драку, — что мне в ней?
Подруги. Не услышит твоих стонов Протесилай. А если и перенесет какой-нибудь шаловливый неведомый маленький бог через Летийские волны твои свирельные вздохи, улыбнется им Протесилай, обитающий ныне в царстве успокоенных теней и свершенных деяний.
Лаодамия. О, если бы он услышал!
Подруги. Подумай, Лаодамия, какое счастие посылают боги тебе взамен утраченного. Новый муж утешит тебя, неутешную, — по тебе он станет у нас царем, — какая тебе честь будет от царя и от народа!
Лаодамия (улыбаясь). Милые подруги, воистину мудры ваши речи, сладостны ваши утешения, и советов ваших нельзя отвергнуть. Так, милые, забуду всю скорбь мою, сброшу все, что было моим, стану совсем иною. И уже не будет, не будет стонущей о герое Протесилае Лаодамии, будет царица, правящая домом и хозяйством благоразумного Протагора.
Подруги. Благо решение твое, милая царица, и слова твои радуют нас. И если ты сама так решила, то уже близка свадьба. Сними же траур, надень наряд приличный.
Лаодамия. А ныне жду ночи. О, как нетерпеливо жду ночи! И когда настанет она — хочу очиститься от погребальных воздыханий обрядом таинственным и утешным. Восторга хочу, уносящего душу.
Подруги. И мы будем с тобою, милая царица, и сделаем все, чего ты захочешь.
Лаодамия. Ты, ночь, слаще дня и радостнее. Когда приходит с тобою чарующая, та, которой боятся глупые дети, та, имени которой не назову — и, может быть, не знаю, — уже давно заснули шумные пчелы, и на горней дороге улеглась наконец последняя мерцающая пыль, яркими брызгами взлетавшая из-под копыт дивных коней, из-под колес быстро бегущей колесницы, на которой мчался он, златокудрый, далеко разящий и смеющийся бог.
Лаодамия. И такая утешительная пришла она, блуждающая около распутий, — тихая? безмолвная? да? нет? Тихая, тихая прильнула, смеется и сбросила легкотканую одежду, и мчится в чародейной пляске, и буйным воплем будит ожидающих ночного восторга. Уходит в дом. За нею идут подруги. Входящие в чертог одна за другою, однообразным и привычным движением, опираясь одною рукою о притолку двери, снимают другою рукою сандалии. Несколько женщин замедлили на пороге. Беседуют меж собою. Засмотрелись в двери, сблизились, положили руки на плечи подруг.
Одна. Что там делает Лаодамия?
Другая. Тяжелый занавес полуоткрыт, и за ним видна крытая зеленью беседка.
Третья. Восковой в ней стоит кумир, венчанный плющем.
Четвертая. Этот восковой кумир, очертания лица которого нам смутно видны из-под осенения плюща, скажи, кто он? Не Диониса ли он изображает?
(в доме)
Ночь за ночью пролетала.
Много было их иль мало, —
Бога, друга я искала,
Я нашла, и обнимала
Милый воск высоких плеч.
И от сладостных лобзаний,
От ночных очарований
Я ль должна мечты отвлечь?
Оры быстро пролетают,
Тени меркнут, тени тают,
Взоры странные сверкают, —
Боги тайное свершают, —
И таинственную речь
Я в смущеньи услыхала.
С кем царица почивала?
С кем опять должна возлечь?
Гостя ждет царица ваша,
Ждет она.
Вот наполненная чаша
Сладкопенного вина.
Встречу радостным желаньям
Пред царицей станет он,
С ней полночным заклинаньем
Обручен.
Гость ночной тихонько станет
На порог.
Он на плачущую глянет.
Кто же он? герой иль бог?
Или силою заклятья
Воск недвижный оживет
И в царицыны объятья
Упадет?
Нисса. Для госпожи моей флейты играют, кимвалы гудят, тайно венчается она с восставшим Загреем.
На перекрестках мы ворожим.
Там стелется туман, как дым.
Все зыблемо, и все нам явлено,
Что дивною навек предуставлено.
Мы знаем и не знаем, что явит день, —
Мы гадаем и видим только тень.
Но когда восходит ворожащая,
В туманную полночь не спящая,
Мы радостно мчимся вокруг темных могил, —
Мы знаем восторг неведомых сил.
Сходят мертвые к Аиду.
Их приемлет Персефона.
В полночь на распутье выду,
Кличу, кличу: «Персефона!
Ты, царица с темным ликом,
Плачешь, сердце к нам склоняя.
Мы, ночные,
Молим в таинстве великом:
„Дай Лаодамии,
Дай Протесилая“».
Невозвратно то, что было, —
Но печальна Персефона.
Я над воском ворожила,
Тихо клича: «Персефона!
Ты, предел земных желаний,
Плачешь, сердцем холодея.
Мы, ночные,
Молим в час очарований:
„Дай Лаодамии
Обнимать Загрея“».
Нисса. Пламенные очи менад, их пляска и пение восторгом, восторгом напоили госпожу. Что же я одна стою? Пойду вмешаюсь в безумный круг, — о, если бы умереть в легком и свободном беге!
Сам сковал Загрей
Чары адского порога.
Но сковать ли бога?
Сам расторгший чары
У дверей.
Звон кифары
Славит бога, —
Дионис — Загрей !
Дионис воскрес!
Вот стоит он у порога.
Слышим голос бога.
Пар восходит тонкий
До небес.
Песней звонкой
Славим бога, —
Дионис воскрес!
Круг свивайте, развивайте,
Становитесь, сестры, в круг,
Заплетайте, заплетайте
Круг прекрасных рук!
Умер кто-то или ожил,
Засиял или померк,
Ликованья ли умножил,
Воплем сердце ль растревожил,
Утешенья ли отверг, —
Надо всем колеблют боги
Песню бурную отрад,
Окрыляя пляской ноги
С воплем мчащихся менад.
Торжествующий над страхом,
Одолевший ярость мук,
О, пускай внезапным взмахом
Разорвется круг!
Мир дневной в восторге тонет,
Зачарован твой чертог, —
Тени злые милый гонит,
Он придет и взоры склонит,
Тихо ступит на порог.
Тихий, кроткий, но мятежный,
Победивший смерть и ад,
Усладит он песней нежной
Вопли буйные менад.
Руки легкие сплетайте,
Сестры милые, вставайте
В тесный круг, —
Быстро, быстро мчатся ноги,
С нами демоны и боги.
Сестры, сестры! Не разнимайте
Тесно сжатых рук.
Мы ворожили
Над могилой
Диониса.
Мы собирали
Злые зелья.
Мы вызывали
Из вечных мраков,
Мы вызывали
И дожидались
Гостей загробных,
И зыбким смехом
Смеялись
Вместе с ними.
Плачьте, жены!
Плачьте, девы!
Мы увидели могилу
Диониса.
Гибель бога возвестили
Нам ночные голоса.
Соком жизни наливались
Травы,
Соком жизни стали полны
Жилы зверя.
Ядом жизни дышит ветер,
Ядом жизни напитались
Стрелы Змия золотого, —
Только он, источник жизни,
Пестро оцветивший поле,
Напоивший зверя,
Взволновавший море,
Отравивший стрелы,
Только он в сырой могиле.
Сам своим упившись ядом,
Мертвый спит.
Смейтесь, жены!
Смейтесь, девы!
Мы увидели восстанье
Диониса.
Радость, радость возвестили
Нам ночные голоса.
Радость жизни напоила
Травы,
Мудрость жизни озарила
Человека,
Стал душою быстрый ветер,
Сладкий мед несут Гимету
Стрелы Феба золотого, —
Дионис, источник жизни,
Семенам дающий волю,
Возводящий зверя,
Укротивший море,
Мед и воск дающий, —
Он упился виноградным,
Веселящим, сладким соком
И поет.
Повинуясь лунным чарам,
Мы помчимся,
Закружимся,
И в безумстве бурно-яром,
Пламенеющее тело
Обнажая смело,
Предадим ударам.
Кличем, мчимся
И кружимся,
Повинуясь лунным чарам.
В час полночного раденья
Быстро мчимся
И кружимся,
И в восторге исступленья
Пламенеющее тело
Обнажаем смело,
Вольного мученья
Не боимся,
Мчимся, мчимся
В час полночного раденья.
Руки смелые мелькают.
Боль внезапна и остра.
Поцелуи чьи-то тают.
Сладко, больно мне, сестра.
Стон и визг от острой боли,
Брызжет кровь, —
Не боюсь внезапной боли!
Все в моей безумной воле, —
Кровь, и слезы, и любовь.
Звонки тонкие удары,
Визг менад и тонкий свист.
Боль, восторг, и кровь, и чары.
Круг мелькающий лучист.
Быстры ноги, быстры руки,
Брызжет кровь.
Вы быстрей мелькайте, руки!
Все мое: восторг и муки,
Пляска ночи и любовь.
Первая. Мне страшно. Не уйти ли?
Вторая. И я боюсь. Они обезумели.
Первая. Рвут на себе дорогие и нарядные одежды, — а в чем потом будут ходить на собрания? Купцы из Тира когда еще приедут, а наши рабыни такие ленивые и неискусные.
Вторая. Великая скорбь отуманила разум царицы. Жалко смотреть мне было на нее, как она пляшет, неистовая, с пламенными взорами, безумные выкрикивает слова, и последние куски одежды упадают с ее прекрасного тела.
Первая. Да, горюет, а сама хитрая — шерстяной надела хитон, да и то не свой, а рабыни своей Ниссы, — его и не жаль ей разорвать. А на подругах дорогие сидонские ткани. Такие глупые.
Вторая. И боли не чувствуют, а уже кровь проступила на их телах.
Первая. Что тело! Была бы цела одежда, а пролить сколько-нибудь крови для очистительного обряда хорошо, — угодно богам и царице и полезно для здоровья. Но этого наряда мне жалко, я пойду домой.
Вторая. И я. А царица не обидится?
Первая. Ей не до нас. Да и без нас много. Какие-то чужие набежали, бесстыдные и неистовые. О нас и не вспомнят. Надо бы только поискать сандалии — они у меня совсем мало ношеные и очень красивые, — да где их найдешь в такой суматохе.
Вторая. Придем за ними завтра.
Смейтесь, пляшите.
Жив или умер,
Воскрес или спит
В области мрачной,
Где Лета шумит,
Да или нет.
Возвестите,
Это — одно.
Смелые, смейте!
Днем или ночью,
Видит весь народ
Или только стены
Буйный хоровод, —
Честь или стыд,
Разумейте:
Так я хочу.