Дань городов (Беннет)

Дань городов : Похождения миллионера)
The Loot of Cities
автор Арнольд Беннет, пер. В. Ф. Рудина

Оригинал: английский, опубл.: 1918. — Перевод опубл.: 1927. Источник: az.lib.ru • '

Арнольд Беннет

Дань городов
(Похождения миллионера)

Перевод В. Ф. Рудина, 1927

«Тайна нефритовой доски/Малый авантюрный роман»: Печатный Двор; Санкт-Петербург; 1993.

По изданию: Арнольд Беннет. Дань городов. (Похождения миллионера) / Пер. с англ. В. Ф. Рудина. — Ленинград-Москва: Книга, 1927. — 191 с.

Часть первая
Пламя Лондона

I

— Вас просят к телефону, сэр.

Мистер Брюс Бауринг, директор-распорядитель Горнопромышленного акционерного общества (основной капитал — два миллиона, акции — по одному фунту, котировка — двадцать семь и шесть), обернулся и вопросительно взглянул на доверенного клерка, застывшего на пороге роскошно обставленного кабинета, залитого электрическим светом. Сидя в одном жилете перед флорентийским зеркалом, Бауринг приглаживал свои волосы с заботливостью неумелой матери.

— Кто такой? — отозвался он и сейчас же добавил с видом мученика. — Ведь уже почти семь часов, да еще пятница!

— Полагаю, сэр, что свой.

Финансист швырнул на стол щетку в золотой оправе и, проплыв величественно по пушистому восточному ковру, вошел в телефонную будку и захлопнул за собой дверь.

— Алло! — произнес он, пытаясь быть сдержанным. — Алло! Кто у телефона? Да, я Бауринг. Но с кем я говорю?

— Хррррр, — прошептал ему в ухо слабый голос трубки. — Я друг.

— Фамилия?

— Без фамилии. Я решил, что вам будет небезынтересно узнать, что сегодня вечером должен произойти грабеж в вашем доме на Лаундес-сквер. Я подумал, что вас это заинтересует.

— А! — дунул в трубку мистер Бауринг, совершенно растерявшись. В спертой, насыщенной молчанием атмосфере телефонной будки это сообщение, таинственно примчавшееся из недр беспредельного Лондона, вызвало в нем внезапную тревогу, что, может быть, блестяще выработанный им план рухнет в последнее мгновение. Почему именно сегодня вечером? И почему до девяти часов? Не сделалась ли его тайна общим достоянием? — Дальнейшие подробности? — спросил Бауринг возможно более хладнокровным тоном. Но ответа не последовало. И когда не без труда добился он от телефонистки справки, какой номер ему звонил, то оказалось, что неизвестный воспользовался автоматом на Оксфордской улице.

Бауринг вернулся в кабинет, одел сюртук, вынул из ящика письменного стола объемистый конверт, сунул его в карман и опустился в кресло, чтобы собраться с мыслями.

В данное время он считался одним из самых прославленных престидижитаторов [престидижитатор — уст. фокусник, проделывающий номера, основанные на быстроте и ловкости движений рук; манипулятор] Сити. Десять лет назад он начал свою деятельность с одним только цилиндром в руках, однако с течением времени из этого пустого цилиндра стали появляться всевозможные диковинные вещи — различные рудники и россыпи. Чем больше опустошался цилиндр, тем полнее он становился, тем значительнее делались «продукты его производства» (в их число ныне входили особняк на Лаундес-сквер и усадьба в Гэмпшире), тем убедительнее оказывались приемы самого фокусника и, наконец, тем в больший раж входила аудитория. В конце концов путем искусного маневра, с подвернутыми, как обычно, рукавами, чтобы показать, что тут нет обмана, из пресловутого цилиндра вылетело нечто, затмившее все предыдущие сюрпризы, — Горнопромышленное общество. Акции сего почтенного предприятия любовно назывались в биржевых кругах «солидными». Круги верили в них, так как они приносили, правда, нерегулярный, но зато внушительный дивидент — результат главным образом спекуляции и умелого «использования обстоятельств». Ввиду же того, что в ближайший четверг должно было состояться годичное собрание акционеров (фокусник в кресле, а цилиндр на столе), — биржевая цена после периода депрессии стабилизировалась.

Размышления мистера Бауринга вскоре были прерваны телеграммой. Он вскрыл ее и прочел: «Повар опять пьян. Буду обедать с тобой в Девоншире в семь тридцать. Дома немыслимо. Относительно багажа распорядилась. Мари». Мари была жена мистера Бауринга. Он почувствовал значительное облегчение. Телеграмма вернула ему его прежнее самообладание.

Во всяком случае, раз ему теперь не предстояло быть на Лаундес-сквер, он мог спокойно посмеяться над угрозой ограбления: «Какая в конце концов прекрасная штука провидение», — заключил он.

— Взгляните-ка на это, — обратился он к клерку, протягивая ему телеграмму с выражением притворного ужаса.

— Так, так, — пробормотал клерк с неподдельной симпатией по адресу своего патрона — несчастной жертвы разбушевавшегося повара. — Полагаю, сэр, вы сегодня, как всегда, уедете в Гэмпшир?

Мистер Бауринг ответил утвердительно, прибавив, что вернется в правление в понедельник после двенадцати или же, в крайнем случае, рано утром во вторник. Затем, сделав несколько распоряжений и окинув орлиным взором свой кабинет и прилегающие к нему комнаты, что свойственно каждому «настоящему» главе предприятия, он с сознанием собственного достоинства покинул правление, чтобы воспользоваться заслуженным отдыхом.

«Почему Мари не позвонила мне по телефону, а послала телеграмму?» — раздумывал он в то время, как пара серых несла его с кучером на козлах и с выездным лакеем на запятках по направлению к Девонширу.

II

Девонширское палаццо, монументальное здание в одиннадцать этажей в стиле Фостера и Дикси, с бронзовыми частями работы Хомана, лифтами Уэйгуда, лепными украшениями Уоринга и изобилием терракоты, расположено на окраине Гайд-парка. Основание этого палаццо лежит под землей, образуя тоннель подземной железной дороги, над которым находятся винные погреба; над ними обширная прачечная, над прачечной же (длинный ряд окон почти вровень с тротуаром) спортивный клуб, бильярдная и греческий табачный магазин. Первый этаж занимает модный ресторан. В Лондоне всегда есть один какой-нибудь ресторан, где всякий «действительно приличный» человек может позавтракать или пообедать. Мода на ресторан меняется каждый сезон, но модным в одно и то же время бывает всегда только один. В этом сезоне подобная честь выпала Девонширскому. Следовательно, все корректные люди волей-неволей должны были в нем питаться, так как другого более подходящего места для них не было. Девять этажей, находившихся над рестораном, где были расположены сдававшиеся внаем меблированные квартиры и комнаты, благодаря славе ресторана, были постоянно заполнены. Между прочим, на третьем этаже помещался Дамский клуб.

Было без четверти восемь, когда мистер Брюс Бауринг, важно поднявшись по широкой лестнице этого убежища богатых, остановился на мгновение около огромного камина (на дворе стоял сентябрь, и камин ярко пылал), чтобы спросить у метрдотеля, где его жена заняла столик. Но, увы, Мари, никогда не опаздывавшая, еще не приехала. Обеспокоенный этим обстоятельством, Бауринг в сопровождении метрдотеля направился в зал Людовина XIV и ввиду своего не совсем подобающего костюма выбрал столик, наполовину скрытый за колонной из оникса. Вопреки погоде зал был полон нарядными женщинами и самодовольными мужчинами.

Едва Бауринг расположился за своим столом, как столик по другую сторону колонны был занят какой-то молодой парой (мужчина был и красивее, и лучше одет, чем женщина). Финансист подождал минут пять, затем заказал себе бутылку вина и камбалу.

— Разве вы не можете прочесть? — Это говорил молодой человек за соседним столом, обращаясь громко к косившему лакею, в руках которого был телеграфный бланк. — «Солидные», «Солидные», дружище. «Продавайте „солидные“ в любом количестве завтра и в понедельник». Поняли? Ну, так отправьте ее немедленно.

— Слушаю-с, милорд, — ответил лакей и умчался.

Молодой человек пристально, но в то же время рассеянно посмотрел на Бауринга, словно его больше интересовали обои за головой финансиста, чем он сам. Мистер Бауринг к собственной досаде покраснел. Отчасти для того, чтобы скрыть свое смущение, отчасти потому, что было уже восемь часов и надо было спешить на поезд, он опустил голову и принялся за рыбу.

Спустя несколько минут лакей вернулся, отдал молодому человеку сдачу и поверг в изумление мистера Бауринга, подойдя к нему и вручив ему конверт, на оборотной стороне которого стоял штемпель Дамского клуба. В нем находилась записка, написанная карандашом рукой его жены. Содержание ее было следующее:

«Только что приехала. Опоздала из-за багажа. У меня слишком расстроены нервы, чтобы торчать в ресторане, а я сижу здесь и ем отбивную котлету. Народу, к счастью, нет никого. Зайди за мной, прежде чем отправиться на вокзал».

Мистер Бауринг вышел из себя. Он терпеть не мог клуба своей жены, кроме того этот непрерывный поток телефонных, телеграфных и письменных сообщений вывел его из себя.

— Ответа не будет, — недовольно буркнул он, поманив пальцем лакея. — Кто этот молодой человек, сидящий вон за тем столиком с дамой? — спросил он его.

— Точно не знаю, сэр, — шепотом ответил тот, — не то это какое-то влиятельное лицо, не то американский миллионер.

— Но вы его сейчас назвали милордом.

— Так я в тот момент думал, что это влиятельное лицо, — пояснил лакей отходя.

— Счет! — обозленно кинул Бауринг, и в это самое время молодой человек с дамой поднялись и исчезли.

У лифта мистер Бауринг опять натолкнулся на косившего лакея.

— Вы состоите и при лифте?

— Только на сегодняшний вечер, сэр. Заменяю лифтмена, вызванного экстренно домой: у него родилась двойня.

— Дамский клуб!

Лифт рванулся ввысь, и мистеру Баурингу показалось, что лакей ошибся этажом. Однако добравшись до коридора, он увидел перед собой хорошо знакомую надпись золотыми буквами: «Дамский клуб. Только для членов». Толкнув дверь, он вошел.

III

Вместо примелькавшегося вестибюля клуба жены, мистер Бауринг увидел небольшую переднюю, из которой дверь, наполовину скрытая портьерой, вела в гостиную, освещенную розовым светом. На фоне дверной рамы, держась одной рукой за портьеру, стоял молодой человек, заставивший мистера Бауринга покраснеть в ресторане.

— Извиняюсь, — произнес холодно мистер Бауринг. — Это Дамский клуб?

Молодой человек приблизился к выходной двери, не сводя пронизывающего взгляда с него; его рука скользнула за дверь и вернулась обратно с дощечкой, после чего он закрыл дверь и запер ее на замок.

— Нет, не Дамский клуб, — ответил он наконец. — Это моя квартира. Прошу вас войти и присесть. Я ждал вас.

— Не имею ни малейшего желания воспользоваться вашим приглашением, — презрительно возразил мистер Бауринг.

— А если я вам скажу, что вы намерены сегодня вечером удрать…

— Удрать? — По спине финансиста забегали мурашки, и он весь съежился.

— Я сказал то, что хотел.

— Кто вы такой, черт побери? — выкрикнул Бауринг, пытаясь выпрямиться.

— Я «друг», говоривший с вами по телефону. Мне необходимо было видеть вас здесь сегодня вечером, и я пришел к заключению, что боязнь грабежа на Лаундес-сквер скорее побудит вас явиться сюда. Я тот, кто придумал историю с пьяным поваром и прислал вам телеграмму за подписью Мари, кто громко отдавал распоряжения телеграфировать о продаже «солидных», чтобы видеть, как вы будете на это реагировать, кто подделал почерк вашей жены в записке, посланной вам якобы из Дамского клуба. Я хозяин того косого существа, которое передавало вам эту записку и подняло вас на лифте двумя этажами выше. Я автор этой доски с надписью «Дамский клуб», похожей, как две капли воды, на висящую двумя этажами ниже, благодаря которой вы соблаговолили навестить меня. Дощечка обошлась мне в девять шиллингов шесть пенсов, лакейская ливрея в два фунта пятнадцать шиллингов. Но я никогда не останавливаюсь перед расходами, если таким путем могу избежать насилия. Я ненавижу его. — Молодой человек игриво помахал дощечкой.

— Значит, моя жена… — Мистер Бауринг от злости задохнулся.

— По всей вероятности, находится на Лаундес-сквер, удивляясь, что такое приключилось с вами.

Мистер Бауринг перевел дух и, вспомнив, что он великий человек, овладел собою.

— Вы должно быть сошли с ума, — заметил он спокойно. — Потрудитесь сейчас же открыть дверь.

— Может быть, и так, — невозмутимо согласился незнакомец. — Может быть, это своего рода сумасшествие. Однако прошу вас войти и присесть.

— У меня слишком мало времени.

Мистер Бауринг внимательно посмотрел на красивое лицо с тонкими ноздрями, большим ртом, четырех-угольным, идеально выбритым подбородком, с темными глазами, черными волосами и длинными черными усами, взглянул и на длинные тонкие руки и решил — декадент. Тем не менее, хотя и с видом человека, повинующегося капризу сумасшедшего, исполнил желание незнакомца.

Гостиная оказалась обставленной с редкой роскошью. Около горевшего камина стояли два вольтеровских кресла с небольшим столиком посредине, отделенные от остальной комнаты четырех-створчатыми ширмами.

— Я могу уделить вам всего пять минут, — произнес Бауринг, величественно опускаясь в кресло.

— Этого будет вполне достаточно, — отозвался незнакомец, усаживаясь во второе кресло. — В вашем кармане, мистер Бауринг, вероятнее всего в боковом кармане, имеется пятьдесят кредитных билетов Английского банка по тысяче фунтов каждый и некоторое количество более мелких кредиток на общую сумму десять тысяч фунтов.

— Ну, так что же?

— Я вынужден попросить вас передать мне первые пятьдесят.

Мистеру Баурингу в тишине освещенной розовым светом гостиной представились бесконечные коридоры и бесчисленные комнаты Девонширского отеля, полы, покрытые коврами, целые склады мебели, его золото и серебро, драгоценности и вина, его очаровательные женщины и элегантные мужчины — весь этот шумный мир, существование которого покоилось на незыблемости права собственности. И, подумав, насколько несправедливо было то, что он попал в ловушку и оказался беззащитным на территории царства купли и продажи, он вынужден был признать, что неприкосновенность собственности не что иное, как фикция.

— Но по какому праву вы обращаетесь ко мне с подобным требованием? — иронически спросил он.

— По праву человека, располагающего исключительными сведениями, — откликнулся с улыбкой незнакомец. — Выслушайте, что известно только нам обоим — вам и мне. Вы дошли до последнего предела. Ваше акционерное общество находится накануне полнейшего краха. В прошлом за вами числятся девятнадцать мошеннических комбинаций. Вы платили дивиденд с капитала до тех пор, пока от него ничего не осталось. Вы спекулировали и потеряли. Вы пекли балансы, как блины, и втирали очки контролерам. Вы жили, как десять лордов. Ваш дом и именье заложены. У вас на руках целая коллекция неоплаченных счетов. Вы хуже обыкновенного вора. (Прошу прощения за сравнение).

— Мой милейший друг… — прервал с непередаваемым достоинством мистер Бауринг.

— Виноват. Я еще не закончил. Но самое печальное — ваша самоуверенность начинает постепенно покидать вас. В конце концов, опасаясь, что не сегодня-завтра какому-нибудь взбалмошному человеку вздумается проникнуть за пределы дозволенного и предвидя, как следствие, переезд на «казенную» квартиру, вы с большим трудом умудрились занять 60 000 фунтов стерлингов в одном банке под расписку акционерного общества сроком на одну неделю предполагая вместе со своей супругой заблаговременно исчезнуть. Вы намереваетесь сделать вид будто едете в свое имение, на самом же деле сегодня вечером будете в Саутгемптоне, а завтра утром в Гавре. Быть может, вам придется съездить в Париж для размена некоторых билетов, но в понедельник вы во всяком случае будете уже в дороге. Откровенно сказать, я не знаю куда… Возможно, в Монтевидео. Разумеется, вы рискуете быть выданным, но риск этот, как никак, предпочтительнее определенности, ожидающей вас в Англии. Однако, мне думается, вы ускользнете от правосудия, так как в противном случае я не пригласил бы вас сюда сегодня вечером, потому что, будучи схваченным, вы, пожалуй, придумали бы себе развлечение, начав обо мне рассказывать.

— Это шантаж, — мрачно заметил мистер Бауринг.

В темных глазах собеседника блеснул веселый огонек.

— Мне очень прискорбно, — отозвался молодой человек, — отправить вас в столь далекое путешествие только с десятью тысячами, но, право, изучение всех ваших дел потребовало с моей стороны такого умственного напряжения, что цифра в 50 000 не является преувеличенной.

Мистер Бауринг взглянул на часы.

— Слушайте, — произнес он хрипло, — я дам вам десять тысяч. Десять тысяч — этого совершенно достаточно.

— Милейший друг, — последовал ответ, — вы же должны быть отличным психологом. Неужели вы допускаете, что я говорю не то, что думаю? Теперь половина девятого. Вы можете опоздать на поезд.

— А если я не соглашусь бежать за границу? — произнес мистер Бауринг после некоторого раздумья. — Что тогда?

— Я уже раз сказал вам, что я враг насилия. Поэтому из этой комнаты вы выйдете целым и невредимым, но зато в дальнейшем всякие пути к бегству будут для вас отрезаны.

Мистер Бауринг еще раз внимательно исследовал глазами черты лица незнакомца. В то время как в отеле лифты поднимались и опускались, вино в бокалах переливалось всеми цветами радуги, драгоценные камни искрились и сверкали, золото звенело, и хорошенькие женщины флиртовали и очаровывали, в погруженной в молчание гостиной он отсчитал пятьдесят кредитных билетов и положил их на стол. Эта маленькая белая кучка на темно-красном фоне полированного дерева представляла собой целое состояние.

— До свидания! — сказал незнакомец. — Не думайте, что я не сочувствую вам. Мне вас жаль. Вам не повезло. До свидания!

— О нет! Клянусь небесами! — почти прорычал мистер Бауринг, отскакивая от двери и выхватывая из кармана брюк револьвер. — Это уже слишком! Я не хотел прибегать к… но на кой черт тогда револьвер.

Молодой человек вскочил и положил обе руки на кредитки.

— Насилие всегда акт безумия, мистер Бауринг, — предостерег он.

— Вы мне вернете их или нет?

— И не подумаю.

Глаза незнакомца заблестели еще больше.

— Ну, так тогда…

Револьвер был поднят к верху, но в этот самый момент маленькая ручка вырвала его из руки мистера Бауринга, который, обернувшись, увидел перед собою женщину. Ширмы медленно и бесшумно повалились на пол.

Мистер Бауринг испустил проклятие:

— Сообщница! Мне следовало об этом раньше подумать! — прошипел он в бешенстве. Затем кинулся к двери, открыл ее и вылетел как бомба.

IV

Женщине было лет двадцать семь, она была среднего роста, стройная, с умным выразительным лицом, серыми глазами и шапкой густых шелковистых волос. Быть может, тут были виною непослушные волосы, быть может, нервное подергивание рта, когда она уронила револьвер — кто знает? Но атмосфера сразу сгустилась.

— Вы, кажется, удивлены, мисс Финкастль! — проговорил обладатель кредиток, весело хохоча.

— Удивлена! — откликнулась эхом женщина, закусывая губу. — Мистер Торольд, когда я, как журналистка, приняла ваше приглашение, я не предполагала, что будет такой конец. Никак не предполагала.

Она пыталась говорить спокойно и бесстрастно, основываясь на том, что журналист — существо бесполое, но, вопреки всяким теориям, женщина в ней дала себя знать.

— Если, к великому моему сожалению, мне пришлось взволновать вас, то… — Торольд вскинул руки кверху, изображая отчаяние.

— Взволновать — слово неподходящее, — ответила мисс Финкастль, нервно смеясь. — Могу я присесть? Благодарю вас. Давайте припомним все по порядку. Вы являетесь в Англию, откуда не знаю, в качестве сына и наследника покойного Торольда, нью-йоркского коммерсанта, оставившего после своей смерти шесть миллионов долларов. Становится известным, что во время вашего пребывания весной в Алжире вы останавливались в отеле «Святой Джэмс», бывшем в апреле месяце местом приключения, хорошо известного английской читающей публике под именем «алжирской тайны». Редактор нашей газеты ввиду этого предлагает мне проинтервьюировать вас. Я интервьюирую. Первое, что мне удается обнаружить, это то, что несмотря на свое американское происхождение, вы говорите по-английски без всякого акцента. Объясняете это вы тем, что с раннего детства жили с матерью в Европе.

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я действительно Сесиль Торольд? — перебил молодой человек.

Лица собеседников почти соприкасались.

— Конечно, нет. Я лишь восстанавливаю все в последовательном порядке. Продолжаю. Я интервьюирую вас относительно «алжирской тайны» и узнаю новые подробности. Вы угощаете меня чаем и своими взглядами, и мои вопросы становятся более частного характера. Наконец, исключительно в интересах нашей газеты, я спрашиваю вас, как вы проводите свое свободное время. На это вы неожиданно отвечаете: «Свободное время? Приходите сегодня вечером ко мне отобедать совершенно запросто, и вы увидите, чем я забавляюсь». Прихожу. Обедаю. Меня прячут за ширмы и предлагают слушать, и… и… миллионер оказывается самым обыкновенным шантажистом.

— Вы должны понять, моя дорогая…

— Я все понимаю, мистер Торольд, за исключением моего приглашения.

— Каприз! — воскликнул живо Торольд. — Причуда! Возможно, старое как мир, стремление покрасоваться перед женщиной.

Журналистка попыталась улыбнуться, но какая-то тень, набежавшая на ее лицо, заставила Торольда броситься к шкафчику.

— Выпейте, — произнес он, возвращаясь со стаканом.

— Мне ничего не нужно. — Голос мисс Финкастль снизился до шепота.

— Умоляю вас!

Мисс Финкастль выпила и закашлялась.

— Зачем вы это сделали? — печально произнесла она, смотря на кредитные билеты.

— Неужели вы действительно жалеете мистера Брюса Бауринга? Ведь он лишился того, что украл. А те, у кого он украл, в свою очередь, украли сами. Биржевая толпа, сколь она ни разноплеменна, обуреваема извечным инстинктом, только им. Допустим, что я не вмешался бы. От этого никто бы ничего не выиграл, исключая Бауринга, в то время как…

— Вы намерены вернуть эти деньги акционерному обществу? — поспешила спросить мисс Финкастль.

— Ничего подобного. Горнопромышленное общество не заслужило их. Не следует думать, что акционеры — безгласные бараны, которых можно стричь до бесчувствия. Они знали, на что шли. Им хотелось сорвать. Помимо того, я не смогу вернуть этих денег, чтобы не выдать себя. Нет, я оставлю их себе.

— Но вы же миллионер?

— Вот потому-то и оставлю. Все миллионеры таковы.

— Мне крайне прискорбно, что вы оказались вором, мистер Торольд.

— Вором? Нет. Я просто человек прямой, не люблю экивоков. За обедом, мисс Финкастль, вы высказывали передовые взгляды на собственность, брак и аристократию мысли. Вы сказали, что ярлыки предназначены для глупого большинства, умное же меньшинство прекрасно разбирается в зашифрованных мыслях. Вы приклеили мне ярлык вора, но разберитесь в данном понятии и вы убедитесь, что с таким же успехом вором вы могли бы окрестить и себя. Ваша газета ежедневно замалчивает правду о Сити и делает это для того, чтобы существовать. Иными словами, она принимает участие в аферах. Сегодня в ней напечатано объявление — фиктивный баланс Горнопромышленного общества в пятьдесят строк, по два шиллинга за строчку. И эти пять фунтов пойдут на оплату вам вашего утреннего интервью со мной.

— Вечернего, — поправила сумрачно мисс Финкастль, — а также явятся вознаграждением за все виденное и слышанное мною.

При этих словах журналистка поднялась с изменившимся выражением лица.

— Я начинаю серьезно сожалеть, — медленно проговорил Сесиль, — что принудил вас провести вечер в своем обществе.

— Если бы меня здесь не было, вы были бы уже мертвы, — заметила мисс Финкастль, но увидев удивленную физиономию миллионера, дотронулась до револьвера. — Уже успели забыть? — спросила она колко.

— Да ведь он не заряжен, — пояснил Торольд. — Об этом я позаботился еще в течение дня — мне своя голова дорога.

— Значит, не я спасла вашу жизнь?

— Вы принуждаете меня сказать, что не вы, и напомнить о данном вами слове не выходить из-за ширм. Однако, находя причину достаточно уважительной, спешу поблагодарить вас за проявленное вами непослушание. Жаль только, что оно самым безжалостным образом скомпрометировало вас.

— Меня?! — воскликнула мисс Финкастль.

— Да, вас. Разве вы не видите, что таким путем вы впутались в кражу, сделались одним из ее действующих лиц. Вы были наедине с вором, протянули ему руку помощи в наиболее критический момент… «Сообщница», — сказал мистер Бауринг. Добрейшая журналистка, эпизод с револьвером, хотя и незаряженным, накладывает на ваши уста печать молчания.

Мисс Финкастль рассмеялась, но смех ее отдавал истерикой.

— Милейший миллионер, — в тон ответила она, — вы, видимо, не имеете понятия о той разновидности среди журналистов, к которой я имею честь принадлежать. Проживи вы дольше в Нью-Йорке, вы бы ознакомились с ней как следует. Этим я хочу сказать, что полный отчет всего происшедшего, будь он для меня компрометирующего свойства или нет, появится в нашей газете завтра же утром. Нет, я ничего не сообщу полиции. Я только журналистка, но зато самая настоящая.

— А ваше обещание, данное вами перед тем, как вы спрятались за ширмы, ваше торжественное обещание быть немой как рыба? Я, право, не хотел напоминать вам о нем.

— Некоторые обещания, мистер Торольд, долг обязывает нарушать. Мое обещание принадлежит к упомянутой категории. Разумеется, я бы никогда не дала его, если бы имела хоть малейшее представление о характере ваших развлечений.

Торольд продолжал улыбаться, хотя и не так уверенно.

— Сознаюсь, — забормотал он, — дело становится немного серьезным.

— Крайне серьезным, — с усилием выговорила мисс Финкастль.

И вслед за тем Торольд заметил, что журналистка новой формации тихо заплакала.

V

Открылась дверь.

— Мисс Китти Сарториус! — доложил прежний лифтмен, одетый в обыкновенный костюм и переставший косить словно по мановению волшебного жезла.

Прехорошенькая девушка (одна из самых очаровательных особ дамского пола во всем Девоншире) ураганом влетела в комнату и схватила мисс Финкастль за руку.

— Милочка, ты плачешь? О чем?

— Я ведь велел вам никого не впускать, — недовольно обратился Торольд к лакею.

Прелестная блондинка круто повернулась к Торольду.

— Я заявила ему, что желаю войти, — произнесла она повелительно, прищурив глаза.

— Да, сэр, — последовал ответ. — Так оно и было. Леди пожелала войти.

Торольд поклонился.

— Этого было достаточно, — согласился он. — Вы правы, Леонид.

— Думаю, сэр.

— Кстати, Леонид, в следующий раз, когда вы будете обращаться ко мне в публичном месте, не забудьте, что я не сэр.

Камердинер скосил глаза.

— Слушаю-с, сэр.

И исчез.

— Теперь мы одни, — сказала мисс Сарториус — Познакомь нас, Ева, и объясни.

Мисс Финкастль, к которой вернулась ее выдержка, представила Торольда своей подруге, блестящей звездочке Риджентского театра.

— Ева не вполне доверяла вам, — начала актриса, — и потому мы с ней условились, что если в девять часов ее не будет у меня наверху, то я спущусь к ней вниз. Что вы такое натворили, что заставило ее расплакаться?

— Совершенно непреднамеренно, уверяю вас… — раскрыл рот Торольд.

— Между вами что-то такое произошло, — многозначительно заявила Китти. — В чем дело?

Она уселась, поправила свою шикарную шляпу, одернула свое белое платье и топнула ногой. — В чем же дело? Мистер Торольд, полагаю, слово за вами.

Торольд послушно поднял брови и, стоя спиной к камину, пустился в повествование.

— Удивительно ловко! — воскликнула Китти. — Я так рада, что вы приперли к стенке мистера Бауринга. Я как-то столкнулась с ним, и он произвел на меня отталкивающее впечатление. А это деньги? Ну, из всего этого…

Торольд продолжал свой рассказ.

— Но ты, Ева, не сделаешь этого, — произнесла Китти, став внезапно серьезной. — Ведь если ты обо всем разболтаешь, то получатся лишь одни неприятности: твоя отвратительная газета заставит тебя без сомнения остаться в Лондоне, и мы не сможем завтра отправиться в наше турне. Ева и я уезжаем завтра на продолжительное время, мистер Торольд. Первая остановка — Остенде.

— В самом деле?! — сказал Торольд. — Я тоже в скором времени двинусь по этому направлению. Быть может, мы встретимся.

— Надеюсь, — улыбнулась Китти, и тотчас же перевела свой взгляд на мисс Финкастль.

— Право, ты не должна этого делать, — произнесла она.

— Должна, должна! — настаивала журналистка, ломая свои руки.

— И она настоит на своем, — трагическим тоном заключила Китти, взглянув в лицо подруги. — Настоит, и наша поездка не состоится. Я чувствую это, убеждена в этом. У нее сейчас так называемое «совестливое» настроение. Глупейшее настроение, но что поделаешь? В теории она выше всяких предрассудков, когда же дело касается практики, все летит вверх тормашками. Мистер Торольд, образовался запутанный узел! Скажите на милость, зачем вам непременно нужны эти деньги?

— Они мне не нужны «непременно».

— Во всяком случае положение вещей из ряда вон выходящее. Мистер Бауринг в счет не идет, не идет в счет и вся эта волынка с Горнопромышленным. Даром никто никогда не страдает. Все дело в вашем «незаконном» выигрыше. Почему бы вам не бросить эти проклятые кредитки в огонь? — шаловливо закончила Китти.

— Быть по сему, — возгласил Торольд, и все пятьдесят кредитных билетов полетели в камин. Сине-желтые языки пламени принялись лизать их края.

Обе женщины разом вскрикнули и вскочили на ноги.

— Мистер Торольд!

— Мистер Торольд! Он просто душка! — с восторгом прощебетала Китти.

— Инцидент, смею надеяться, теперь исчерпан, — произнес Торольд спокойно, но с горящими глазами. — Я должен поблагодарить вас обеих за приятно проведенный вечер. Быть может, в недалеком будущем мне представится удобный случай познакомить вас с дальнейшими основами моей философской теории.

Часть вторая
Комедия на «Золотом берегу»

I

Было пять часов дня в середине сентября, и два американских миллионера (в этом году на них был урожай) сидели, болтая, на широкой террасе, отделявшей вход в курзал от пляжа. На расстоянии нескольких ярдов, облокотившись на балюстраду террасы в непринужденной позе особы, для которой короткие платья являются предметом истории, и притом очень недавней, стояла прелестная девушка; она ела шоколад, размышляя о суетности жизни. Более пожилой миллионер не пропускал ни одной хорошенькой женщины, попадавшей в поле его зрения, не обращая в то же время внимания на девушку; его же собеседник, наоборот, по-видимому, старательно считал проглатываемые ею конфеты.

Огромное стеклянное здание курзала доминировало на «золотом» берегу. На другой стороне растянулись по прямой линии отели, рестораны, кафе, магазины, театры, мюзик-холлы и ломбарды города наслаждений — Остенде. На одном конце этой длинной линии нарядных белых построек возвышался королевский дворец, на другом — виднелись маяк и железнодорожное полотно с его семафорами и стрелками, по которому непрерывно стремились к городу бесконечные вереницы вагонов, содержавших целые грузы богатства, красоты и необузданных желаний. Впереди свинцовый, скованный дремой, океан лениво брызгал белоснежной пеной на пляж только для того, чтобы слегка замочить розовые ножки и стильные купальные костюмы. И после целого дня утомительной работы солнце, по соглашению с администрацией, на август и сентябрь погружалось в морскую бездну как раз напротив курзала.

Младший из миллионеров был Сесиль Торольд. Другого человека, лет пятидесяти пяти, звали Рейншором. Он был отцом молодой девушки, занятой уничтожением шоколадных конфет, и председателем всем известного Текстильного треста.

Контраст между двумя мужчинами, схожими только в отношении обладания миллионами, был разительный: Сесиль, еще молодой, стройный, темноволосый, неторопливый в своих движениях, с тонкими чертами, почти испанскими глазами, говорил на безукоризненном английском языке, тогда как Рейншор гнусавил, был толст, обладал пурпурным, с синеватым отливом подбородком и маленькими как щелки глазами, — кроме того, старался казаться необычайно подвижным — излюбленный прием стареющих мужчин, которые не хотят в этом сознаться.

Симеон был приятелем и соперником покойного отца Сесиля. В прежние годы они не раз «выставляли» друг друга на колоссальные суммы. Поэтому, меньше чем через неделю, между внушительным председателем и неугомонным непоседой возникла своего рода близость, крепнувшая с каждым днем.

— Разница между ними, — говорил Сесиль, — заключается в том, что вы изнуряете себя выжиманием денег из людей, занятых их добыванием, в специально отведенном для этой цели помещении. Я же развлекаюсь выкачиванием их из людей, которые, заработав или унаследовав деньги, заняты тем, чтобы истратить их в местах, специально для того предназначенных. Я подхожу к людям незаметно для них. Я не завожу конторы со специальной вывеской, что равносильно предупреждению быть настороже. У нас один и тот же кодекс законов, но зато мой метод гораздо оригинальнее и забавнее, не так ли? Взгляните на это злачное место, здесь собрана половина богатств Европы, другая — в Трувилле. Все побережье засыпано деньгами, сам песок сделался золотым. Стоит только протянуть руку и… готово!

— Готово? — повторил иронически Рейншор. — Каким образом? Не покажете ли мне?

— Нет, это значило бы все рассказать.

— Думаю, что немногим вы поживитесь от Симеона Рейншора, во всяком случае поменьше вашего отца.

— Вы полагаете, что я сделаю попытку? — серьезно заметил Сесиль. — Мои увеселения носят всегда конфиденциальный характер.

— Однако, основываясь на вашем собственном заявлении, у вас часто бывает подавленное настроение. У нас же на Уолл-стрите тоске места нет.

— Сознаюсь, я пустился по этой дорожке, чтобы рассеяться.

— Вам надо жениться, — посоветовал Рейншор, — обязательно жениться, мой друг.

— У меня есть яхта.

— Не сомневаюсь. Она, конечно, красива и женственна, но этого, вероятно, недостаточно. Надо жениться. Ну, я…

Мистер Рейншор замолк. Его дочь внезапно перестала есть шоколадные конфеты и перегнулась через балюстраду, чтобы поболтать с молодым человеком, загорелое лицо которого и белая шляпа были видны миллионерам.

— Мне казалось, что мистер Валори уехал? — произнес Сесиль.

— Он вернулся вчера вечером, — лаконично ответил Рейншор. — А сегодня вечером опять уезжает.

— Значит… значит не сегодня-завтра помолвка, — бросил как бы вскользь Сесиль.

— Кто сказал? — поспешил спросить Рейншор.

— Птицы. Три дня тому назад.

Рейншор слегка придвинул к Сесилю свое кресло:

— Я слышу об этом впервые. Это ложь.

— Сожалею, что намекнул, — извинился Сесиль.

— Напрасно, — возразил Симеон, поглаживая подбородок. — Я рад, что это случилось, потому что теперь вы сможете передать птицам непосредственно от меня, что в данном случае союзу между красотой и долларами Америки и аристократической кровью Великобритании не бывать. Дело в следующем, — продолжал он, переходя на интимный тон, как человек, давно собиравшийся высказаться. — Сей молодой отпрыск — имейте в виду, что я лично против него ничего не имею — просит моего согласия на обручение с Жеральдиной. Я его информирую, что намереваюсь дать за своей дочерью полмиллиона долларов, а также о том, что человек, на ней женившийся, должен обладать не меньшим капиталом. Он доводит до моего сведения, что обладает годовым доходом в тысячу фунтов — как раз столько, сколько нужно Жеральдине на перчатки и сладости — является наследником своего дяди — лорда Лори, что тот уже официально объявил об этом, что лорд очень богат, очень стар и очень холост. Мне приходит в голову заметить: «А что если лорд женится и у него родится ребенок мужского пола? Куда вы тогда денетесь, мистер Валори?» — «Лорд Лори женится?! Немыслимо! Смеху подобно!» Затем Жеральдина и ее мать начинают осаждать меня с двух сторон. Тогда я разрешаюсь ультиматумом: я соглашусь на помолвку, если в день свадьбы старый лорд выдаст письменное обязательство на пятьсот тысяч долларов Жеральдине, которое должно быть погашено в случае его женитьбы. Понимаете? Племянничек моего лорда отправляется к дядюшке, чтобы его убедить, и возвращается с ответом от него, заключенным в конверт с фамильной печатью. Я вскрываю конверт и прочитываю содержание послания. Вот оно: «Мистеру С. Рейншору, американскому мануфактурщику. Сэр, вы чрезвычайно талантливый юморист. Примите выражение моего искреннего восхищения. Ваш покорный слуга Лори».

Молодой миллионер расхохотался.

— О, это действительно остроумно, — согласился Рейншор, — совсем по-английски. Честное слово, мне страшно нравится. Тем не менее, после этого я попросил мистера Валори покинуть Остенде. Письма ему не показал. Пощадил его чувства. Только сказал, что лорд не согласен и что я всегда пойду ему навстречу, если у него окажется в кармане полмиллиона долларов.

— А мисс Жеральдина?

— Она хнычет. Но ей отлично известно, каковы бывают результаты, когда я упрусь. О, она знает своего отца! Ничего, перемелется — мука будет. Великий Боже! Ведь ей всего 18 лет, а ему 21. Такой брак смахивает на фарс. Кроме того, я бы хотел выдать свою дочь за американца.

— А если она убежит? — пробормотал Сесиль, обращаясь больше к себе самому, разглядывая энергичные черты девушки, снова пребывавшей в одиночестве.

— Убежит?

Лицо Рейншора стало краснеть по мере того, как цинизм уступал место гневу.

Сесиль удивился подобной перемене, но тотчас же вспомнил, что миллионер сам сбежал от родителей.

— Это я так говорю. Просто почему-то пришло в голову, — дипломатично улыбнулся Сесиль.

— И, на мой взгляд, не без основания, — сердито процедил Рейншор.

Сесиль уразумел непреложность истины, что родители никогда не прощают ребенку повторения своих ошибок.

II

— Вы пришли посочувствовать мне, — спокойно сказала Жеральдина Рейншор, когда Сесиль, покинув на некоторое время ее отца, пересек террасу и подошел к ней.

— Это мое открытое, доброе лицо выдает меня, — шутливо заявил он. — Но, шутки в сторону, по поводу чего мне следует выражать вам свое сочувствие?

— Вы прекрасно знаете, — последовал отрывистый ответ.

Они стояли рядом у балюстрады, смотря на пурпуровый солнечный диск, сверкавший почти на черте горизонта. Вокруг них все лихорадочно волновалось и шумело, доносились неясные звуки музыки из курзала, резкие крики поздних купальщиков с пляжа, трамвайные звонки слева, рев сирены справа, но Сесиль весь был поглощен присутствием своей соседки. «Некоторые женщины, — раздумывал он, старше в восемнадцать лет, чем в тридцать восемь, и Жеральдина представляет собой одну из них». Она была и очень молода, и очень стара в одно и то же время. Пусть она была чересчур еще непосредственна, даже груба, зато в ней уже теплились первые проблески сознания независимости человеческого духа. У нее была сила воли и не было недостатка в желании проявить ее.

Взглянув на ее выразительное, многоговорящее лицо, Сесиль подумал, что она так же играет жизнью, как ребенок бритвой.

— Вы хотите сказать…

— Хочу сказать, что отец говорил с вами обо мне. Я вижу по его лицу. Итак?

— Ваша откровенность выбивает меня из колеи, — улыбнулся Торольд.

— В таком случае возьмите себя в руки. Будьте мужчиной.

— Вы позволите мне говорить с вами, как с другом?

— Почему нет, если вы обещаете мне не ссылаться на мои восемнадцать лет.

— Я не способен на подобную грубость, — ответил Сесиль. — Женщине всегда столько лет, сколько она сама чувствует. Вы чувствуете себя тридцатилетней, поэтому вам по крайней мере лет тридцать. Раз этот вопрос разрешен, я позволю еще заметить, как друг, что если вы и мистер Валори — быть может, это будет даже извинительно с вашей стороны — начнете обдумывать какой-нибудь чрезвычайный шаг…

— Чрезвычайный?

— Какой-нибудь опрометчивый, безрассудный…

— А если мы уже начали? — спросила Жеральдина, приняв вызывающую позу и размахивая зонтиком.

— Тогда я почтительнейше посоветую вам воздержаться от него. Удовольствуйтесь до поры до времени ожиданием, милейшая женщина средних лет. Весьма вероятно, ваш отец сдаст свои позиции. А затем у меня есть предчувствие, что я смогу быть полезным.

— Нам?

— Возможно.

— Действительно, вы неплохой человек, — холодно резюмировала Жеральдина. — Но на каком основании вы пришли к заключению, что я и Гарри намерены…

— Прочел в ваших глазах, в ваших прекрасных полных отваги глазах. Видите, я расшифровал вас так же, как вы расшифровали своего отца.

— В таком случае, мистер Торольд, мои прекрасные, полные отваги глаза ввели вас в заблуждение. Во всей Америке не найдется другой такой скромной девушки, не способной ни на какой безрассудный поступок. Ведь если бы я когда-нибудь выкинула нечто подобное, у меня всегда было бы такое самочувствие, словно земля должна подо мной разверзнуться и поглотить меня. Такова уж я. Вы думаете, я не знаю, что отец пойдет на уступки? Мне кажется, он уже на пути к тому. При содействии времени можно привести в разум любого родителя.

— Прошу прощения, — проговорил Сесиль, одновременно и удивленный и убежденный. — И поздравляю мистера Валори.

— Скажите, он вам нравится?

— Чрезвычайно. Он — идеальный тип англичанина. — Жеральдина грациозно кивнула головой: — И такой послушный. Он делает все, что я ему скажу. Он сегодня вечером уезжает в Англию, но не потому, что это желание моего отца, нет, он уезжает по моей просьбе. Мы с мамой едем на несколько дней в Брюссель купить кружев. Таким образом, отцу представится благоприятный случай поразмышлять наедине с собою о своем величии. Как вы скажете, мистер Торольд, будет для нас с Гарри нравственное оправдание, если мы затеем тайную переписку?

Сесиль принял позу нелицеприятного судьи.

— Полагаю, что да, — решил он. — Но не говорите об этом никому.

— Даже Гарри?

Жеральдина поспешила в курзал, сославшись на необходимость разыскать мать. Но вместо этого она прошла через концертный зал, где расфранченные женщины занимались рукоделием под звуки оркестра, проникла в лабиринт коридоров и вышла на задний подъезд курзала, на бульвар ван-Изогем. Здесь она встретила мистера Валори, очевидно, ожидавшего ее. Они перешли через дорогу и, подойдя к трамвайной остановке, вошли в зал ожидания, уселись в уголке, и лишь благодаря тому, что стали нежно смотреть друг другу в глаза — молодой интеллигентный англичанин со словом «Оксфорд», написанном на его лбу, и прелестное дитя цивилизации — маленький зал ожидания превратился в павильон Купидона.

— Так оно и есть, как я думала, мой голубчик, — быстро заговорила Жеральдина. — Отца редко что может вывести из равновесия. Когда же он из него выведен, он непременно перед кем-нибудь изливается. В данном случае он выбрал доверенным лицом симпатичного мистера Торольда. И мистер Торольд был уполномочен переговорить со мною и убедить меня остаться паинькой и ждать. Знаю я, что это значит. Это значит, что отец предполагает, что мы вскоре позабудем друг друга, бедный Гарри. А кроме того, мне думается, это значит еще, что отец хочет выдать меня замуж за мистера Торольда.

— И что же ты сказала ему, дорогая? — спросил побледневший влюбленный.

— Положись на меня, Гарри! — ответила Жеральдина. — Я просто обвела мистера Торольда вокруг пальца. Он уверен, что мы будем терпеливо ждать, как послушные дети. Будто отца можно заставить сделать что-нибудь одним добрым словом. — Она презрительно засмеялась. — Таким образом, мы будем в полной безопасности до тех пор, пока о наших действиях никому не будет известно. Теперь обсудим все. Сегодня понедельник. Ты возвращаешься вечером в Англию.

— Да. И похлопочу насчет оглашения и всего прочего.

— Твоя двоюродная сестра нужна нам, Гарри, не меньше свидетельства об оглашении, — напомнила Жеральдина.

— Она приедет. Можешь быть спокойна, я привезу ее в Остенде в четверг.

— Отлично. Пока же я буду себя вести, как будто жизнь не для меня. Брюссель собьет их с толку. Я вернусь с матерью в Остенде в четверг днем. Вечером будут танцы в курзале. Мама скажет, что ей тяжело идти, и все-таки пойдет. Я потанцую до без четверти десять — даже буду танцевать с мистером Торольдом. Как жаль, что мне не удастся потанцевать в присутствии отца, но он обычно в это время сидит в игорных комнатах — наживает деньги. Без четверти десять я незаметно удеру, а ты меня будешь в это время ожидать у заднего подъезда, в карете. Мы помчимся на набережную и поспеем на пароход, отходящий в 11 часов 5 минут, где встретимся с твоей двоюродной сестрой. В пятницу утром мы будем уже повенчаны, а тогда можно будет приступить к переговорам с отцом. Он станет кипятиться, но не очень, так как сам из беглых. Разве ты не знал?

— Нет.

— О, да. Это у нас фамильное. Но ты не должен выглядеть таким кислым, мой английский лорд. — Гарри взял ее руку. — Ты уверен, что твой дядя не лишит тебя наследства, вообще не подведет нас?

— Он не сможет этого проделать, даже если бы и хотел.

— Какая очаровательная страна Англия! — воскликнула Жеральдина. — Представь себе бедного старика, который не в состоянии лишить тебя наследства. Нет, слова бессильны для выражения всего восторга!

Валори страстно ее поцеловал.

Затем явился служащий и спросил их, не угодно ли им будет отправиться в Блэнкенбург, и если угодно, то трамвай уже ожидает. Они смущенно переглянулись и ретировались. Зал ожидания перестал быть павильоном Купидона.

III

По приглашению Симеона Сесиль в этот вечер обедал с четою Рейншоров в «Континентале». Пообедав, они расположились на балконе и, прихлебывая кофе, наблюдали шумное движение, сказочное освещение курзала и отдаленные огни невидимого, но рокочущего океана. Жеральдина была в своем излюбленном пессимистическом настроении, философствуя на тему о непрочности богатства и о превратностях судьбы, выпадающей на долю миллионеров: она натолкнулась в газете на заметку, касавшуюся нашумевшего дела Бауринга.

— Интересно, поймают его или нет? — заметила она.

— Да, интересно, — согласился Сесиль.

— Что ты думаешь, папа?

— Думаю, что тебе пора спать.

Жеральдина поднялась и наградила отца раз навсегда установленным поцелуем.

— Спокойной ночи, — произнесла она. — Разве тебя не радует видеть море таким спокойным?

— Почему?

— И ты еще спрашиваешь? Ведь сегодня отплывает мистер Валори, а он такой плохой моряк. Пойдем, мама. Мистер Торольд, когда мы с мамой вернемся из Брюсселя, вы нас, надеюсь, покатаете на вашей «Кларибели»?

Симеон вздохнул с облегчением после ухода семьи и закурил новую сигару. Минувший день прошел для него под знаком домашних дел. Поэтому он сразу встрепенулся, когда Сесиль, как будто невзначай, перевел разговор на дела треста.

— Не собираетесь ли вы вступить в компанию? — насторожил уши Рейншор.

— Наоборот, хочу «развязаться». Я все собирался сказать вам, что намерен продать большую партию акций.

— Вот те раз! — воскликнул Симеон. — А что вы называете большой партией?

— Реализация их принесет мне почти полмиллиона.

— Долларов?

— Фунтов стерлингов.

Рейншор стал насвистывать арию из оперетты «Нью-йоркская красавица».

— Это и есть ваш способ развлекаться в Остенде? — спросил он.

Сесиль улыбнулся:

— Операция совершенно исключительная. И не очень выгодная.

— Но ведь не выбросите же вы всю эту груду на рынок? — запротестовал Симеон.

— Выброшу, — ответил, не смущаясь, Сесиль. — Я должен буду это проделать и проделаю. Для этого есть основания. Вы сами-то не собираетесь их приобрести?

Председатель треста погрузился в напряженное размышление.

— Хорошо, я возьму их по 93, — невозмутимо ответил он.

— Ого! На два доллара ниже! — удивился Сесиль. — Да ведь минуту назад вы предсказывали дальнейшее повышение.

Рейншор затянулся сигарой, и на мгновение лицо его выплыло из мрака.

— Раз вы хотите разгрузиться, — заметил он, смотря не на собеседника, а на огонек своей сигары, — я к вашим услугам, но только по 93.

Сесиль стал доказывать, но Рейншор был непоколебим, как скала.

Спустя четверть часа они заключили условие на продажу двадцати пяти тысяч акций (по сто долларов каждая) северо-американского Текстильного треста на два доллара ниже курса дня.

Послышался гудок отходящего парохода.

— Мне надо идти, — объявил Сесиль.

— Как вы торопитесь! — с сожалением вздохнул Симеон.

IV

Через пять минут Сесиль вернулся к себе в отель. Вскоре раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите, Леонид, — ответил он.

Это был его камердинер, небольшой, худощавый, неопределенного возраста человек с бегающими глазами, который, превращаясь то в лифтмена, то в биржевого зайца, то еще в кого-нибудь, неизменно помогал Сесилю в его проделках.

— Мистер Валори действительно отплыл на пароходе, сэр.

— Прекрасно. А насчет яхты вы отдали распоряжения?

— Все в порядке.

— А достали одну из шляп мистера Рейншора?

— Она находится в вашей уборной. Внутри ее не оказалось никакой метки, поэтому, чтобы облегчить задачу полиции когда ее найдут на берегу, я взял на себя смелость написать на подкладке фамилию мистера Рейншора.

— Правильно, — одобрил Сесиль. — Вы сядете на пароход, отходящий в Лондон в час ночи, и будете там завтра до двух часов. Все произошло так, как я и предполагал, и мне больше нечего сказать, но хорошо бы было, если бы вы перед отъездом повторили все ранее сказанное вам мною.

— С удовольствием, сэр, — произнес Леонид. — Вторник — день. Я отправляюсь на Клоак-лэйн и даю понять, что мы хотим продать акции Текстильного треста. Неумело стараюсь скрыть причину тревоги и мало-помалу проговариваюсь, что мы торопимся разделаться с кучей этих акций. Наконец признание срывается у меня с языка — я сообщаю об исчезновении Симеона Рейншора и высказываю предположение, что, вероятно, он покончил самоубийством, но при этом добавляю, что пока никто об этом не догадывается кроме нас. Выражаю сомнение в устойчивости положения треста и навожу слушателей на мысль о существовании таинственной связи между этим исчезновением и исчезновением Брюса Бауринга. Направляю наших людей на биржу посмотреть, что они смогут там сделать с тем, чтобы после этого сообщить о результатах. Затем спешу на Бирчин-лэйн и повторяю целиком представление. Вслед за тем направляюсь в Сити в контору «Вечернего курьера» и вступаю с редактором финансового отдела в беседу по поводу треста, причем высказываю самые пессимистические мысли. Однако об исчезновении Рейншора ничего ему не говорю. Среда — утро. Доверие к тресту катастрофически уменьшается, а я, как идиот, торгуюсь и торгуюсь. Наши сообщники убеждают меня брать то, что дают, но я ухожу, заявив о своем намерении предварительно протелеграфировать вам. Среда — день. Я встречаюсь с одним из репортеров «Утренней газеты» и пробалтываюсь ему, что Симеон Рейншор пропал без вести. «Утренняя газета» телеграфирует в Остенде и оттуда получает утвердительный ответ. Четверг — утро. Акции треста равноценны чуть ли не простой бумаге, я же лечу к нашим приятелям на Трогмортон-стрит и прошу их покупать, покупать и покупать — в Лондоне, НьюЙорке, Париже — везде, где можно.

— Поезжайте с миром, — заключил Сесиль. — В случае удачи можно надеяться на падение до семидесяти.

V

— Вижу, мистер Торольд, что вы хотите пригласить меня на тур вальса, — сказала Жеральдина Рейншор. — Я согласна.

— Вы читаете то, что скрыто от простых смертных, — ответил, расшаркиваясь, Сесиль.

Была ровно половина десятого вечера. День — четверг. Они встретились в танцевальном зале, позади концертного зала. По гладкому блестящему полу скользили бесчисленные пары танцующих — мужчины во фраках, женщины же в самых разнообразных нарядах, но все в шляпах. Жеральдина была в белом закрытом платье и большой черной бархатной шляпе, но, несмотря на свой скромный вид, производила большое впечатление.

— Итак, вы уже вернулись из Брюсселя? — спросил Сесиль, обнимая ее за талию.

— Да, как раз перед самым обедом. А вы с отцом что поделывали? Мы его еще не видели.

— Видите ли, — таинственно произнес Сесиль, — мы предприняли небольшую поездку и, как и вы, только что возвратились.

— На «Кларибели»?

Сесиль кивнул утвердительно головой.

— Могли бы подождать, — надула губки Жеральдина.

— Возможно, что эта поездка пришлась бы вам не по душе. Произошли неожиданности.

— Что такое? Расскажите.

— Вы оставили вашего отца одного, и он весьвторник не знал, куда направить свои стопы. Вечером мне пришла счастливая мысль отправиться на яхте в море, чтобы посмотреть на ночную атаку французской Ла-Маншской эскадрой Кале. Ваш родитель собирался уже улечься в постель, но я убедил его разделить со мною компанию. Однако спустя часа полтора после отплытия машины на яхте испортились.

— Ну, и история! К тому же еще ночью.

— Вот именно! Так никакой атаки мы и не видели. К счастью, стояла тихая погода. Все же пришлось потратить на починку более сорока часов! Как вам нравится?! Но я горжусь тем, что мы обошлись без захода в порт. Боюсь только, что ваш отец остался недоволен, хотя все время виднелись Остенде и Дюнкерк и всевозможные суда сновали взад и вперед.

— А еды было достаточно?

— Вполне.

— Ну, так значит, отец не рассердился. Когда вы вернулись?

— С час назад. Мистер Рейншор не ждал вас сегодня, мне кажется. Он переоделся и направился прямо в игорные залы. Решил, видимо, наверстать пропущенное.

В течение нескольких мгновений они танцевали в молчании.

— Извините, но я устала. Спокойной ночи.

Часы под оркестром показывали без семнадцати десять.

— Больше ни одной минутки? — спросил Сесиль.

— Никак не могу, — ответила Жеральдина и выразительно прибавила, пожимая Сесилю руку: — После нашего последнего разговора я смотрю на вас, как на друга. Поэтому вы извините мне мою прямоту.

Сесиль собирался что-то возразить, как невдалеке от них поднялась суматоха. Продолжая держать руку Жеральдины, он обернулся.

— Что-то приключилось с вашей матерью. Она должно быть захворала.

Миссис Рейншор, полная, затянутая в пышное черное платье женщина, сидя в кругу своей свиты держала в дрожащих руках газету и беспрестанно повторяла: «Ох! Ох! Ох!», в то время как окружающие с беспокойством поглядывали на нее. Наконец она уронила газету и, пробормотав «Симеон умер», — плавно опустилась на пол, лишившись чувств. В этот момент к ней приблизились Сесиль с Жеральдиной.

Первым побуждением Жеральдины было схватить газету, оказавшуюся парижским изданием «Нью-Йоркского Герольда». С быстротой молнии прочла она заголовки: «Таинственное исчезновение Симеона Рейншора». «Опасаются самоубийства». «Невиданное падение текстильных». «Дошли до 72 и еще продолжают падать».

VI

— Дорогая Реввека, уверяю тебя, я жив.

Этими словами мистер Рейншор старался успокоить свою дражайшую половину, которая, очнувшись от обморока в книжном киоске, где продавались английская беллетристика, открытки с видами и французские романы, принялась истерически всхлипывать.

— Что же касается этой белиберды, — продолжал Симеон, отбрасывая ногою газету, — то просто диву даешься: неужели человеку нельзя уехать на пару дней без того, чтобы весь мир не перевернулся вверх дном? Как бы вы поступили на моем месте, Торольд? Ведь, положа руку на сердце, во всем виноваты ваши машины.

— Я бы стал покупать текстильные, — посоветовал Сесиль.

— Так я и сделаю.

В дверь громко и уверенно постучали. Вошел полицейский.

— Господин Рейншор?

— Он самый.

— Мы получили депеши из Нью-Йорка и Лондона с запросом, живы вы или нет.

— Еще жив.

— Но ваша шляпа найдена на берегу.

— Моя шляпа?

— Шляпа с вашей фамилией.

— В таком случае, это не моя.

— Но как же так…

— Повторяю, это не моя.

— Не раздражайся, Симеон, — умоляла жена вперемешку с всхлипываниями.

Едва полицейский успел выйти, как раздался новый стук, еще более настойчивый. Вошла молодая женщина и вручила Симеону визитную карточку. На ней стояло: мисс Ева Финкастль — «Утренняя газета».

— Наша газета… — начала она.

— Вас, сударыня, интересует, жив ли я? — оборвал ее Симеон.

— Я… — мисс Финкастль увидела Торольда, замолчала и сухо поклонилась. Сесиль тоже поклонился и покраснел.

— Жив, пока жив! — загремел Симеон. — Рук на себя не накладывал! Но весьма возможно, укокошу кого-нибудь другого, если… Словом, спокойной ночи, сударыня!

Мисс Финкастль, бросив на Сесиля исподлобья подозрительный взгляд, удалилась.

— Запри дверь! — приказал дочери Симеон. Послышался новый стук, полный отчаяния. — Прочь! — заревел Симеон.

— Откройте дверь! — взмолился стучавший.

— Это Гарри! — шепнула торжественно Жеральдина Сесилю. — Пожалуйста, выйдите и успокойте его. Передайте ему, что я сказала, «сегодня уже поздно».

Сесиль вышел, недоумевая.

— Что случилось с Жеральдиной? — воскликнул юноша. — Ходят всякие слухи. Она больна?

Сесиль рассказал все и в свою очередь потребовал объяснения.

— У вас такой взволнованный вид, — обратился он к Гарри. — В чем дело? Пойдем выпьем. И расскажите мне все по порядку.

И когда за коньяком Сесиль узнал подробности их плана, ничего общего не имевшего с его собственным, то мог лишь с укором воскликнуть: «Ах кокетка! Кокетка!»

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Гарри Валори.

— Хочу сказать, что вы и предмет вашего сердца чуть-чуть не изломали вконец свои жизни. Ваш план не выдерживает критики. За дело возьмусь я. Несколько дней назад вы вручили вашему будущему тестю письмо. Я попрошу вас передать ему другое и, полагаю, результат будет иной.

Письмо, написанное Сесилем, было нижеследующего содержания:

"Дорогой Рейншор, примите вложенный чек на 100 000 фунтов стерлингов. Это часть того золота, которое можно подбирать на «золотом» берегу, для чего стоит только протянуть руку. Обратите внимание, что он датирован следующим днем за ближайшим днем расчета на Лондонской бирже. В понедельник я заключил с вами договор на продажу вам 25 000 акций некоего треста по 93. В то время у меня этих акций не было, но сегодня мои агенты приобрели их мне в среднем по 72 за штуку. Таким образом, на этой комбинации я нажил более полмиллиона долларов. Ровно полмиллиона принесет вам в своем кармане мистер Валори, и можно думать, вы теперь не будете противиться его женитьбе на вашей дочери, иначе не сдержите данного вами слова. Я не хочу пользоваться наживой, но удержу небольшую сумму — столько, сколько мною было затрачено на починку машин на «Кларибели» (как удобно иметь в своем распоряжении яхту, которая может поломаться в любой момент). Акции без сомнения постепенно поднимутся, и я надеюсь, что репутация треста нисколько не пострадает, а вы, памятуя свои турниры с моим покойным отцом, не придадите моей проделке серьезного значения и сохраните обо мне добрую память.

Искренне преданный вам С. Торольд".

На следующий день по обе стороны Ла-Манша стало известно о помолвке мистера Гарри Найгеля Селинкурта Валори с мисс Жеральдиной Рейншор.

Часть третья
Случай с браслетом

I

Браслет упал в канал.

И то, что канал был самым живописным каналом в старом фламандском городе Брюгге и что водяные круги, побежавшие в разные стороны после падения браслета, нарушили грезы причудливых башен, колоколен и прочих единственных в своем роде образчиков готической архитектуры, нисколько не умалило значения этого события, так как браслет был поднесен Китти Сарториус ее благодарным антрепренером Лионелем Бельмонтом в знак признательности за исполнение ею заглавной роли в нашумевшей оперетте «Дельмоникская кукла» на сцене Риджентского театра в Лондоне, причем одни ее брильянты оценивались в пятьсот фунтов, не говоря уже о золоте.

Прелестная Китти и ее приятельница Ева Финкастль, журналистка, совершая свое турне, побывали в Остенде, а оттуда перекочевали в Брюгге.

Еще перед отъездом из Лондона Китти настаивала на необходимости взять с собою все свои драгоценности, ссылаясь на то, что все мировые звезды поступают точно таким же образом. Ева же доказывала абсурдность этой идеи и призывала Китти быть по-прежнему скромной, как и во времена начала ее карьеры. Наконец подруги столковались. Китти было разрешено взять с собою браслет и полдюжины колец.

Взбалмошное и непрактичное создание категорически отказалось расстаться с браслетом — он, как недавний подарок, не успел еще Китти надоесть, и она не могла на него наглядеться. Однако даже та мизерная доля благоразумия, которой она обладала, не позволяла ей оставлять его на столиках в отельных спальнях, и Китти никогда его не снимала. Он был на ее руке и в тот ясный октябрьский полдень, когда обе подруги, гуляя, встретили одну из своих новых знакомых — мадам Лоренс — на набережной du Rosaire, как раз позади отеля de Ville.

Мадам Лоренс жила постоянно в Брюгге. Она была не то лет 25, не то 45, брюнетка, всегда хорошо одета, но в черном. Одинаково интересуясь родословной пэров и бедняками, она познакомилась с Евой и Китти в отеле «de la Grande Place», куда заходила, чтобы уговаривать англичан-туристов приобретать настоящие брюггские кружева. Будучи бельгийкой по рождению, она, когда кто-нибудь начинал восхищаться ее английским языком, принималась расхваливать до небес своего покойного мужа — английского адвоката.

Она поселилась в Брюгге по примеру многих других, так как жизнь там недорогая, а сам по себе город очень живописен и может похвалиться строгостью нравов. Помимо английской церкви со священником, в нем находятся еще два собора и епископский дворец с настоящим епископом.

— Какой чудесный браслет! Можно мне посмотреть?

Эти слова, простые, но полные неподдельного восхищения, произнесенные с чарующим иностранным акцентом, и послужили началом трагедии. Все три женщины, остановившись, чтобы полюбоваться всегда красочным видом, открывающимся с миниатюрной набережной, облокотились на перила, и в это время Китти сняла браслет и передала его вдове. В последующее мгновение послышался звук «плоп», за ним растерянный возглас мадам Лоренс на ее родном языке, и браслет пошел ко дну.

Все смотрели друг на друга, как громом пораженные. Затем оглянулись, но кругом не было ни души. В следующее мгновенье они уставились на воду канала, хотя последняя была грязна и темна как ночь.

— Быть не может, чтобы вы его уронили?! — воскликнула преисполненная ужаса Ева Финкастль. Но восклицание это было лишь проформой, так как она отлично знала, кто виновник случившегося.

Виновница вынула из своей сумочки носовой платок и, зарыдав, стала повторять:

— Надо дать знать полиции.

— Разумеется, — подтвердила Китти с беспечностью человека, для которого браслет в пятьсот фунтов простая безделушка. — Она моментально выудит его.

— Тогда, — решила Ева, — ты, Китти, отправляйся сейчас же в полицию вместе с мадам Лоренс, так как она говорит по-французски, я же останусь здесь, чтобы указать место падения.

Так и поступили. Но сделав несколько шагов, мадам Лоренс приложила руку к сердцу:

— Не могу идти! — заявила она, вся бледная. — Я слишком расстроена. Идите вы с мисс Сарториус, — обратилась она к Еве, — а я буду здесь, — и без сил прислонилась к перилам.

Китти и Ева помчались во весь дух, словно каждая секунда была дорога, ведь дело шло о спасении утонувшего браслета. Однако им посчастливилось — не успели они пробежать и тридцати ярдов, как наткнулись на полицейского комиссара, показавшегося из-за угла. Этот страж порядка, ослепленный красотой Китти, оказался воплощением любезности и оптимизма. Он записал их фамилии и адрес и пожелал познакомиться с внешностью «преждевременно угасшего» браслета, сообщив им со своей стороны, что в этом месте глубина канала девять футов. Он также добавил, что, вне сомнения, браслет будет извлечен из воды не позже завтрашнего дня, разыскивать же его сейчас, в наступивших сумерках, не имеет никакого смысла. Пока же не следует никому ничего говорить, а чтобы обезопасить себя от всяких неожиданностей, комиссар предложил поставить караульного жандарма.

Китти так и просияла, поблагодарив комиссара очаровательной улыбкой. Ева была удовлетворена, лицо же мадам Лоренс просветлело.

— Ну, а теперь, — обратилась Китти к мадам Лоренс, когда все было выяснено, и жандарм стал на указанное место, — пойдемте к нам, попить чаю в нашем зимнем саду. Да развеселитесь! Улыбнитесь! Я этого требую. Довольно меланхолии!

Мадам Лоренс сделала слабую попытку улыбнуться.

— Какая вы добрая, — проговорила она.

И это была сущая правда.

II

Зимний сад отеля «Ve la Grande Place», о котором упоминалось во всех проспектах, представлял собою не более, как внутренний двор со стеклянной крышей на уровне первого этажа. В нем произрастал единственно бамбук в виде легких, с отлогими спинками кресел. Одно из них было занято, когда в зимний сад вошла наша троица. В это время на башне, находившейся на противоположной стороне площади, заиграли куранты, возвещая о наступлении пяти часов вечера.

— Кого я вижу! — воскликнула Китти, рассмотрев сидевшего в кресле. — Господин миллионер! Как кстати, что вы здесь! Приглашаю вас на чашку чая.

Сесиль Торольд быстро поднялся.

— Восхищен! — раскланялся он, улыбаясь, и затем рассказал о том, что приехал из Остенде около двух часов тому назад и разместился в этом же отеле.

— Вы знали, что мы здесь? — спросила Ева, протянув Торольду руку.

— Нет, — ответил он, — но я очень рад снова встретить вас.

— Правда? — небрежно бросила она, но щеки ее зарумянились, а блеск глаз стал ярче.

— Мадам Лоренс, — затараторила Китти, — позвольте вам представить мистера Сесиля Торольда. Он безобразно богат, но это не должно нас пугать.

Новые знакомые весело рассмеялись, и между ними сразу установились дружеские отношения.

— Я распоряжусь насчет чая? — предложила Ева.

— Нет, дорогая, — возразила Китти. — Мы дождемся графа.

— Графа? — поинтересовался Сесиль Торольд.

— Графа д’Аврек, — пояснила Китти. — Он тоже остановился здесь.

— Французский аристократ без сомнения?

— Да. Он вам понравится. Он и археолог, и музыкант, и… все, что угодно.

— Если я опоздал хоть на минуту, прошу прощения, — раздался в дверях мелодичный тенор.

Это и был граф.

После представления его мадам Лоренс и Сесилю Торольду был подан чай.

Д’Аврек являл собою настоящий тип французского графа. Брюнет, как и Торольд, но еще красивее его, он был немного постарше и повыше миллионера. Острая же черная бородка а 1а Генрих IV придавала ему вид человека, внушавшего к себе доверие с первого взгляда, чего недоставало Сесилю. Его поклон был олицетворенной поэмой, улыбка утешением для страждущих, а со своей шляпой, тростью, перчатками и чашкой он обращался с ловкостью настоящего фокусника. Наблюдая за ним во время дневного чая, можно было с полной уверенностью заключить, что он родился специально для того, чтобы блистать в гостиных, зимних садах и ресторанах отелей. Он был одним из тех, кто делает все вовремя, владеет в совершенстве бесконечным количеством различных языков (по-английски граф говорил значительно лучше мадам Лоренс), и кто может беседовать с достаточной эрудицией о науках, искусстве и религии. Короче говоря, по мнению Китти Сарториус и Евы Финкастль, считавших, что их знание мужчин было достаточно исчерпывающим, д’Аврек был графом-фениксом.

Скоро стало очевидным, что Китти и граф взаимно притягивали друг друга, и это сближение Ева наблюдала с нескрываемым интересом и одобрением.

Во время общего разговора ничего особенного не произошло, если не считать демонстрирования графом умения держать себя за чайным столом, но во время наступившего непродолжительного молчания Сесиль, сидевший слева от мадам Лоренс, неожиданно взглянул на свое правое плечо. Это движение он повторил второй и третий раз.

— Что случилось? — спросила Ева. Обе они — и Китти и Ева — были в самом лучшем настроении.

— Пустяки. Мне показалось, что к моему плечу что-то пристало, — ответил Сесиль. — Так и есть, кусочек нитки. — И он снял левой рукой нитку и поднес ее мадам Лоренс. — Взгляните! Это черная тонкая шелковинка. Сначала я принял ее за насекомое. Пардон! — Он уронил нитку на черное шелковое платье мадам Лоренс.

— Прошу меня извинить, мои друзья, но я должна вас покинуть, — вдруг заявила мадам Лоренс взволнованным голосом.

— Бедняжка! — воскликнула Китти после ухода вдовы. — Она до сих пор не может прийти в себя.

И обе подруги наперебой принялись рассказывать про случай с браслетом, о чем им давно хотелось сообщить во всеуслышание, но они сдерживались, щадя мадам Лоренс.

Сесиль не вставил почти ни одного замечания.

Граф, как галантный француз, расхаживая по зимнему саду, громогласно заявил, что подобная неуклюжесть равносильна преступлению, но скоро переменил гнев на милость, разделив оптимизм полиции; в конце концов он выразил свое восхищение редкой выдержкой Китти.

— Знаете, граф, — сказал несколько позже Сесиль, когда они все четверо поднялись в гостиную, — я крайне удивился, увидев за чаем, что вас представляют мадам Лоренс.

— Почему, дорогой мистер Торольд? — сладко пропел граф.

— Мне показалось, что несколько дней назад я встретил вас вдвоем в Остенде.

Граф удивленно покачал головой.

— Может быть, то был ваш брат? — сделал предположение Сесиль.

— У меня нет брата, — ответил граф. — Но это только подтверждает правильность моей теории о существовании двойников.

Как раз перед тем д’Аврек много говорил, в качестве признанного авторитета, о сверхъестественных явлениях, причем особенно налегал на то, что у каждого человека есть двойник.

— Ты, кажется, не собираешься на предобеденную прогулку? — обратилась Ева к Китти.

— Нет, милочка, — подтвердила та.

— А я пойду, — объявила Ева.

И взглядом дала понять Торольду, что не только хочет иметь его своим спутником, но считает нужным оставить Китти и графа наедине друг с другом.

— Я бы на вашем месте этого не делал, — невозмутимо заметил Сесиль, оставаясь слепым к немой просьбе Евы, — Здесь рискованно выходить по вечерам. Различные вредные испарения в изобилии поднимаются над каналами.

— Благодарю вас, но я все же рискну, — ледяным тоном ответила Ева и гордо удалилась: неужели бы она преклонилась перед миллионами Сесиля!

Сам же он с видом невинного агнца присоединился к дальнейшей разработке темы о двойниках.

III

Прошло два дня, а полиция по-прежнему безуспешно вылавливала из канала браслет, и от извлеченной из него грязи поднимался отвратительный запах, грозивший смертью от удушения окрестным жителям. Тем не менее, хотя в сущности все обстояло по-старому, обстоятельства складывались так, что браслет стал отходить на задний план, и виной этому была прославленная башня по соседству с отелем «Ve la Grande Place».

Высотою башня была в триста пятьдесят пять футов, и на ее верхнюю площадку вела каменная винтовая лестница в четыреста две ступени, небезопасная для жизни.

Ева Финкастль взобралась туда одна, быть может, из желания полюбоваться красивым видом, быть может, ища успокоения для души. Но она пробыла наверху не больше минуты, как появился Сесиль Торольд с полевым биноклем через плечо.

Начатый разговор не клеился. Время от времени срывались отрывочные фразы. Ветер гулял вовсю на просторе, но атмосфера нуждалась в разрядке.

— Граф необыкновенно обаятельный человек, — произнесла Ева, словно в защиту д’Аврека.

— Да, — ответил Сесиль, — я согласен с вами.

— Не верю, мистер Торольд! Не верю!

Последовало молчание, и оба собеседника посмотрели вниз на Брюгге с его старинными улицами, поросшими травой площадями, каналами и бесчисленными памятниками, нежившимися под ласковыми лучами октябрьского солнца. Крохотные людские фигурки сновали как муравьи.

— Если бы вы не ненавидели его, — сказала Ева, — вы бы не вели себя так.

— Именно?

Ева ответила тоном подчеркнутой шутки:

— Весь вечер во вторник и целый день вчера вы упорно не оставляли их вдвоем.

Спустя минут пять разговор перешел на другую тему.

— Вы собственными глазами видели, как браслет упал в воду? — спросил Сесиль.

— Собственными, и никто не мог вытащить его без нас, так как мы с Китти были в отлучке всего с полминуты.

Однако скоро граф снова «выплыл» на поверхность.

— Безусловно, это был бы завидный брак для графа, для каждого мужчины, — заметила Ева, — но и для Китти он был бы не менее завиден. Конечно, он не настолько богат, как некоторые другие, но все же не беден.

Сесиль направил бинокль на линию горизонта, затем перевел на близлежащие улицы.

— Не беден, говорите вы? Рад слышать. Кстати, он отправился на целый день в Гент, если не ошибаюсь?

— Да, он уехал в 9 часов 27 минут, а вернется с пароходом в 4 часа 38 минут.

Опять молчание.

— Вот что, — произнес Сесиль, протягивая бинокль Еве Финкастль, — не будете ли вы добры посмотреть вон туда, вдоль улицы св. Николая. Видите светло-желтый дом с закрытым двором? И две человеческие фигуры, стоящие рядом около дверей — мужчина и женщина — женщина на ступеньках? Кто это такие?

— Я что-то не могу разглядеть как следует, — сказала Ева.

— Не может быть! — в тон ей произнес Сесиль. — Мой бинокль вне конкуренции. Попытайтесь-ка хорошенько.

— Они похожи на графа д’Аврека и мадам Лоренс, — смущенно пробормотала Ева.

— Но ведь граф катит из Гента. Я вижу дым парохода в 4 часа 38 минут… Любопытнее всего то, что граф, будучи представленным мадам Лоренс не далее, как позавчера, вошел к ней в дом сегодня в десять часов утра. Да, это будет завидным браком для графа. Но в то же время он как бы создан для женитьбы на шикарной и талантливой артистке. Глядите, он уходит, ведь так? А теперь сойдем вниз и послушаем, что он нам порасскажет о Генте. Согласны?

— Вы хотите инсинуировать, — вспыхнула вдруг Ева. — Хотите сделать из графа авантюриста, а из мадам Лоренс… О, мистер Торольд, — рассмеялась она примирительно, — ваша ревность переходит всякие границы. Вы думаете, что я не заметила, какое неотразимое впечатление произвела на вас Китти в Девонширском отеле в первый же вечер вашего с ней знакомства? Вас положительно снедает ревность, и вы уверены, что раз вы миллионер, то вам все дозволено. Я ни на минуту не сомневаюсь, что граф…

— Как бы то ни было, — произнес Сесиль, — но я предлагаю вам спуститься вниз и выслушать гентские впечатления.

Они осторожно в полном молчании спустились с башни и в молчании же пересекли площадь. Граф сидел на передней террасе отеля с бокалом вина перед собой и делал выразительные знаки Китти Сарториус, выглядывавшей из окна первого этажа. Заметив Еву и Сесиля Торольда, он рассыпался в приветствиях.

— Ну, как Гент? — задал вопрос Торольд.

— Что же вы, граф, в конце концов попали в Гент? — вставила Ева.

Граф д’Аврек посмотрел сперва на одного, потом на другого и вместо ответа сделал глоток из бокала.

— Нет, — проговорил он наконец. — Я не попал туда. Случилось, что я встретился с мадам Лоренс, предложившей мне полюбоваться ее коллекцией кружев. Надо вам сказать, я большой любитель их, а коллекция мадам Лоренс оказалась действительно из ряда вон выходящей. Вы ее не видели? Нет? Советую обязательно посмотреть. Кажется, я потратил на осмотр почти целый день.

Когда граф поднялся в гостиную, чтобы присоединиться к Китти, Ева Финкастль победоносно посмотрела на Сесиля, как бы спрашивая его: «Ну, что вы скажете в свое оправдание?»

— Мисс Финкастль, вы очень простодушны, — спокойно заметил Торольд.

Браслет не был найден и вечером, что начало смущать даже Китти Сарториус. Кроме того, тайна стала известна всему городу, и любители всяких новостей приняли участие в обсуждении событий.

— Надо посоветоваться с моей планшеткой [Планшетка — особый прибор для предсказывания, состоящий из небольшой доски и карандаша. В то время как рука производящего опыт слегка касается карандаша, на бумаге, покрывающей доску, появляются отдельные буквы и даже целые слова.], — предложил граф.

Китти с восторгом согласилась. Ева куда-то ушла. Граф достал планшетку и когда спросил, найдется ли браслет, то под руками Китти и графа появилось дрожащее: «Да».

На вопрос: «Кто его отыщет?» — получился ответ из одного слова, слабо напоминающего фамилию «Аврек».

Граф заявил, что он самолично начнет выуживать браслет при восходе солнца.

— Увидите, — похвастался он, — я добьюсь своего.

— Разрешите и мне позабавиться этой игрушкой, — кротко обратился Сесиль и, получив согласие Китти, громко и отчетливо произнес: — Поведай мне, планшетка, кто вручит браслет его владелице?

И планшетка не замедлила ответить: «Торольд», причем все буквы были выведены с такою же тщательностью, как в прописях.

— Мистер Торольд смеется над нами, — с выражением ангельской доброты на лице заметил граф.

— Как это жестоко с вашей стороны! — воскликнула Китти.

IV

Из четырех лиц, более или менее заинтересованных в нахождении браслета, трое тайно действовали ночью в отеле и вне его. Только Китти Сарториус, больше всех печалившаяся о его пропаже, мирно спала в своей постели. Было три часа утра, когда наступило начало конца.

Ввиду огромного количества дверей в среднем иностранном отеле, вентилирующих комнаты, всегда можно было вообразить, что архитектор построил его тотчас же после того, как посмотрел какой-нибудь фарс в театре Palais Royal, в котором в каждом акте дверь любой комнаты выходит в соседнюю комнату.

Отель «Ve la Grande Place» был именно таким: дверей в нем было множество. Все комнаты на втором этаже, над общими залами и гостиными, сообщались между собою, но, естественно, большинство дверей было закрыто на замок. Сесиль Торольд и граф д’Аврек занимали на этом этаже по спальне и по приемной. Приемная Сесиля была расположена рядом с приемной графа, дверь между ними была на замке, а ключ находился в конторе.

Тем не менее в три часа ночи эта дверь бесшумно открылась со стороны комнаты Сесиля, и он вошел во владения графа. Луна ярко светила, и Сесиль увидел силуэт башни на другой стороне площади. Ему также бросились в глаза некоторые предметы, находившиеся в комнате. Он заметил стол посредине, большое мягкое кресло, обращенное к камину, старинный диван, но под рукой не оказалось ни одного предмета, который бы принадлежал лично графу. Торольд, осторожно прокравшись через залитую лунным светом комнату, приблизился к двери графской спальни, к его великому изумлению, оказавшейся не только закрытой, но и запертой на замок, причем ключ торчал со стороны приемной. Неслышно повернув его, он вошел в спальню и исчез во тьме ее.

Минут через пять Торольд снова появился на пороге приемной, закрыл дверь и запер ее опять на ключ.

— Странно! — прошептал он задумчиво, но вид у него был довольный.

В кресле около камина послышался шорох, и из него поднялась какая-то фигура. Сесиль бросился к выключателю и повернул его. Комната сразу осветилась. Перед ним стояла Ева Финкастль. Они в упор смотрели друг на друга.

— Что вы здесь делаете в это позднее время, мисс Финкастль? — спросил Торольд сурово. — Можете говорить свободно — граф не проснется.

— Этот же вопрос я могу с таким же правом задать вам, — ответила Ева с нескрываемой горечью.

— Простите меня, вы заблуждаетесь. Вспомните, что вы женщина, а эта комната принадлежит графу…

— Заблуждаюсь не я, а вы, — перебила его журналистка. — Она принадлежит мне, а не графу. Сегодня вечером я сказала ему, что мне необходимо заняться и просила его уступить эту комнату на двадцать четыре часа. Граф любезно согласился, перенес свои вещи и вручил мне ключ от спальни. В отельной книге комната переписана на мое имя. А теперь, — добавила она, — могу я спросить вас, мистер Торольд, что вы намеревались здесь делать?

— Я… я думал, что тут находится граф, — растерянно пытался оправдаться Сесиль. — Принося самые нижайшие извинения, прошу разрешить мне выразить вам, мисс Финкастль, свое восхищение.

— Я бы хотела вернуть вам ваш комплимент, — воскликнула Ева. — О, как бы я этого хотела!

Сесиль всплеснул руками.

— Вы задумали поймать меня, — сказал он. — Значит, вы что-то такое подозревали? Ваши неотложные занятия оказались выдумкой. — И Торольд заключил с легкой улыбкой: — Право, вам не следовало спать. Предположим, я бы вас не разбудил?

— Пожалуйста, не смейтесь, мистер Торольд. Да, я подозревала. В поведении вашего камердинера было что-то такое, что навело меня на мысль… Я намеревалась поймать вас. Не могу понять, почему вы, миллионер, должны быть грабителем. Инцидент в Девонширском отеле так и остался для меня загадкой. Я уверена также, что происшествие с Рейншором в Остенде не обошлось без вашего благосклонного участия. Самое же ужасное то, что вы дошли до клеветы. Признаюсь, вы для меня загадка. Признаюсь также, что не могу постичь вашего настоящего намерения. И что я предприму теперь, поймав вас, — не знаю. Я не могу решить, я должна подумать. Однако же, если завтра утром обнаружится какая-нибудь пропажа, я буду вынуждена отдать вас в руки полиции. Понимаете?

— Отлично понимаю, моя дорогая журналистка, — ответил Сесиль. — Возможно, что что-нибудь и пропадет. Но послушайтесь совета грабителя и отправляйтесь-ка спать: уже половина четвертого.

И Ева послушалась. А Сесиль откланялся и вернулся в свои апартаменты.

В приемной графа продолжала хозяйничать луна.

V

— Планшетка очень полезная вещь, — объявил утром Китти Сесиль, — если только ею умело пользоваться.

В это время они завтракали.

— Что означают ваши слова?

— Что планшетка вчера вечером предсказала, что я раздобуду ваш браслет. Получите его.

Он вынул браслет из кармана и вручил его Китти.

— Ка-а-а-к вы его достали? — воскликнула, захлебываясь от восторга, Китти.

— Выудил из грязи.

— Но когда?

— В три часа ночи.

— Значит, в темноте?

— С фонарем. Слава Богу, я достаточно догадлив.

Благодарность Китти приняла такие размеры, что лучше об этом умолчать, иначе описание ее заняло бы не одну страницу. Достаточно сказать, что только в этот момент Китти вполне уразумела, насколько дорог был ей подарок ее антрепренера.

Ева Финкастль спустилась вниз в десять часов. Она позавтракала в своей комнате, Китти уже успела поделиться с ней своей радостью.

— Я настоятельно прошу вас, мисс Финкастль, отправиться со мной на башню, — обратился к ней Сесиль, когда она вошла.

Тон его был настолько серьезен и убедителен, что Ева согласилась. Они оставили Китти одну, разыгрывающую вальсы на пианино в гостиной.

— Ну-с, ходячая тайна? — спросила Ева, когда они забрались наверх и увидели внизу весь город.

— Боюсь, что нас могут здесь побеспокоить, — начал Сесиль, — но постараюсь быть возможно более кратким в своем объяснении. Ваш граф — авантюрист (пожалуйста, не сердитесь) и ваша мадам Лоренс тоже авантюристка. Я отлично помнил, что видел их вдвоем еще в Остенде. Они работают в контакте и большую часть времени проводят за столами в игорных домах Европы. Мадам Лоренс была в прошлом году выслана из Монте-Карло за то, что была в интимных отношениях с одним крупье. Вы, конечно, понимаете, что при игре в рулетку можно сделать многое с помощью крупье. Мадам Лоренс присвоила себе браслет. Граф (может быть, он и на самом деле граф, спорить не стану) узнал о происшествии от самой Китти и был раздосадован, даже взбешен, потому что на самом деле слегка влюбился в вашу подругу и предугадывал блестящие перспективы. Вот этот-то пункт — увлечение графа мисс Сарториус — придает всему случившемуся особую окраску. Продолжаю.

Мадам Лоренс приревновала графа. Граф провел вчера у нее целых шесть часов, пытаясь заставить ее вернуть украденное, и ничего не добился. Вечером он сделал вторичную попытку, и на этот раз, правда не без труда, достиг своей цели. Сначала я думал, ему удалось получить браслет во время дневного посещения мадам Лоренс, и я принял соответствующие меры, так как не представлял себе, что граф решится вернуть браслет его владелице. Мы с Леонидом раздобыли для него сонных капель. Дальнейшее все очень просто. Когда вы поймали меня сегодня ночью на месте преступления, браслет был у меня в кармане, а вместо него я оставил графу записку, после прочтения которой ему ничего не оставалось, как убраться отсюда восвояси, что, вероятно, он уже и проделал и притом в компании. Но разве не забавно, что именно вы, самая его горячая защитница, являетесь теперь в его глазах лицом, расстроившим все его планы?

Ева смущенно рассмеялась.

— Вы не объяснили мне, — сказала она, — каким образом мадам Лоренс удалось присвоить браслет?

— Возьмите бинокль, — ответил Сесиль, — и наведите его на набережную du Rosaire. Вы видите все ясно? — Ева заметила на набережной маленькие кучки грязи, извлеченной из канала во время поисков браслета. Сесиль продолжал: — Приехав в понедельник в Брюгге, я в тот же день вздумал подняться на башню, благодаря чему совершенно неожиданно явился свидетелем всего инцидента. Как только вы с мисс Китти отошли от мадам Лоренс, направляясь в полицейский участок, она, оставаясь в том же положении, то есть прислонявшись спиной к перилам, стала проделывать руками какие-то загадочные движения, как будто что-то такое притягивала к себе. Затем сверкнула какая-то точка… Крайне заинтригованный, я посетил место катастрофы после ухода всех. Говорил с жандармом, стоявшим на часах, и в результате пришел к заключению, что произошла чрезвычайно ловкая кража. Длинная тонкая нитка черного шелка была заранее привязана к перилам, к свободному концу которой был, очевидно, прикреплен крючок. Получив браслет от Китти, мадам Лоренс незаметно нацепила его на крючок, бросив затем в воду. Когда вы направились в полицию, мадам Лоренс вытянула браслет обратно из воды, оторвала нитку и спрятала его в сумочку. Однако впопыхах она забыла кусочек нитки, привязанной к перилам. Обрывок этот я принес в отель. Вот вам и все. Меня только удивляет, что вы мою неприязнь к графу истолковали как ревность.

— Я очень рада, мистер Торольд, что вы не оказались вором, — произнесла Ева.

— Взамен браслета, — улыбнулся Сесиль, — я оставил ему, помимо упомянутой уже записки, пару луидоров на текущие расходы, кроме тото, я оплачу его отельный счет.

— С какой стати?

— Вместе с браслетом я похитил у него из кармана охоло десяти тысяч франков, несомненно заработанных нечестным путем. Небольшая, но все же награда мне за все мои треволнения. Я постараюсь найти для них лучшее применение.

Часть четвертая
Разгадка «Алжирской тайны»

I

— А катер?

— Я не знаю, сэр, точного технического выражения, но катер ожидает вас. Может быть, следует сказать, что он ошвартовался?

Преданный Леонид ненавидел море и, когда, благодаря причудам Торольда, ему приходилось иметь с ним дело, всегда сильнее, чем обычно, неожиданно косил и не прочъ был поиронизировать.

— Мое пальто, — распорядился Сесиль, одетый во фрак.

Комната, в которой они разговаривали, продолговатая, с низким потолком; была украшена панелью из клена; вдоль стен стояли диваны, а над ними висели оранжевые занавески; пол был покрыт шкурами диких африканских животных. В одном углу стояло пианино с открытыми нотами, в другом — возвышалась большая ваза, наполненная экзотическими цветами. Отраженный желтоватым потолком свет электрических лампочек, скрытых за карнизом, нежно разливался по всему помещению. Лишь благодаря легкому дрожанию и едва заметному покачиванию пола можно было догадаться, что вы находитесь не в роскошном особняке, а на паровой яхте.

Леонид, подав миллионеру пальто и белые перчатки, раздвинул портьеру и поднялся вслед за Сесилем на падубу, где их окутала ласковая, но изменчивая алжирская ночь. Из двух белых труб яхты тонкой змейкой вился дым. На белом мостике младший помощник капитана, сам весь в белом, похожий на привидение, отдавал нужные распоряжения, и резкий звон колокола, казалось, вспугивал таинственную тишину залива. Но кругом не было ни малейшего признака жизни. Ожидавший Торольда катер был почти невидим за высоким бортом «Кларибели».

Сесиль посмотрел вокруг себя, — на вытянутую двойную цепь огней бульвара Карно и на бесконечный ряд фонарей судов, стоявших в гавани. Далеко слева, на холме, обозначалась Mustapha Superieure, где находились громадные английские отели, а миль десять дальше к востоку маяк на мысе Матифу посылал свой неизменный привет Средиземному морю. Сесиля охватило поэтическое настроение.

— А что если что-нибудь случится, пока вы будете на этом балу, сэр? — Леонид указал пальцем в сторону небольшого пароходика, стоявшего на якоре на расстоянии саженей ста под прикрытием восточного выступа. — Предположим… — Он снова ткнул пальцем по тому же направлению.

— Тогда стреляйте из нашего бронзового орудия, — ответил Сесиль. — Палите три раза. Я прекрасно услышу выстрелы в Мустафе.

Торольд осторожно спустился на катер и был быстро доставлен на пристань, где нанял фиакр.

— Отель «Святой Джэмс», — бросил он кучеру.

Кучер радостно улыбнулся, так как каждый, кто отправлялся в этот отель, был богат и платил хорошо, потому что подъем на холм, продолжительный и крутой, заставлял выбиваться из сил бедных алжирских лошадей.

II

Из каждого отеля в Mustapha Superieure открывается самый изумительный вид, каждый славится своей чистотой и самой лучшей кухней. Иными словами, каждый из них лучше всех остальных, поэтому отель «Святой Джэмс» нельзя назвать первым среди равных, так как равных нет, а надо удовольствоваться эпитетом первого среди неравных. В нем останавливается самое избранное общество, то есть люди самые праздные, самые надменные, самые скучающие, самые титулованные, являющиеся на южное побережье Средиземного моря в поисках того, чего они никогда не найдут — избавления от самих себя.

Отель представляет собой ряд построек, раскинутых на участке земли, который можно приобрести только там, где денежный кризис понизил на нее цену. Вокруг него раскинулся обширный сад с апельсиновыми, лимонными и чашковыми деревьями. Каждая комната, — а в отеле три этажа с двумястами комнатами, — выходит на юг, за что взимается особая плата.

Общие залы, в восточном вкусе, поражают исключительной роскошью. Их девять — столовая, гостиная, читальный зал, курительный зал, бильярдная, зал для игры в бридж, для игры в пинг-понг, концертный зал (с постоянным оркестром) и зал, где представители всевозможных народностей из туземного города демонстрируют свое искусство петь и плясать перед наиболее «уважаемыми» посетителями. Таким образом, в этом отеле все до мельчайших подробностей приспособлено к вкусам и запросам «лучших» людей.

По четвергам в течение всего сезона устраиваются пятифранковые танцевальные вечера. Вы уплачиваете пять франков и пьете, и едите до отвала, стоя у столов, на которых накрыт ужин.

В один из таких четвергов, в начале января, этот англо-саксонский мирок, приютившийся во французской колонии между Средиземным морем и горой Дхухура (за которой раскинулась Сахара), был особенно шумен. Все комнаты отеля были заняты, цены достаточно высоки, и каждый обитатель был убежден в том, что делает то, что ему надлежит делать. Танцы на этот раз начались раньше обыкновенного благодаря нетерпению молодых гостей, сдержать которое было немыслимо. В этот вечер и оркестр, казалось, играл веселее, и электричество горело ярче, и туалеты дам были изысканнее. Разумеется, гости явились и из других отелей, и в таком большом количестве, что танцы стали делом компромисса и находчивости.

Остальные залы были также набиты битком. Игроки в бридж забыли о существовании Терпсихоры. Из зала для игры в пинг-понг долетали веселые возгласы, отставной судья из Индии резался на бильярде, а в читальном зале наиболее степенные индивидуумы занимались чтением журнала «Уорлд» и парижского издания «Нью-йоркского Герольда».

И все это было чистокровным англо-саксонским и по мысли, и по разговору, и, наконец, по манерам, за исключением управляющего отелем — итальянца, лакеев всевозможных национальностей и швейцара-космополита.

Проходя через анфиладу общих зал, Сесиль увидел в читальне, около самого входа, так, чтобы никого не упустить из проходивших мимо, элегантную миссис Макалистер и, отдавая себе должный отчет, он остановился и заговорил с ней, усевшись рядом.

Миссис Макалистер была одной из тех англичанок, которых можно встретить только в больших и фешенебельных отелях. Все в ней было под покровом тайны, за исключением только того, что она подыскивала себе второго мужа. Она была высокого роста, интересная, прекрасно одетая, находчивая, хорошо образованная, лет тридцати четырех-тридцати пяти. Но никто не имел понятия ни о ее первом муже, ни об ее семье, никому не было известно из какого она графства, каков ее годовой доход и каким образом она затесалась в наиболее отборный круг отельного общества.

Она казалась самой веселой женщиной во всем Алжире. На самом же деле душа ее была полна печали, так как каждый прожитый день делал ее старше, вырывал у нее из рук лишний шанс подцепить какого-нибудь миллионера. Она познакомилась с Сесилем Торольдом неделю назад и так прилипла к нему, что окружающие толковали об этом в течение целых трех дней, что было хорошо известно Сесилю. Он подумал, что сегодня вечером он смог бы дать миссис Макалистер возможность в течение целого часа поохотиться за крупной дичью, а остальным обитателям отеля — занятие еще на целых три дня, поэтому-то и сел рядом с ней, завязав оживленный разговор.

Вначале она спросила его, где он ночует: на яхте или в отеле, и он ответил, что иногда в отеле, а иногда на яхте. Затем спросила, где находится его спальня, он сказал, что на втором этаже. Тогда она высчитала, что это будет третья дверь от ее спальни.

После этого они разговорились о бридже, о погоде, о танцах, о еде, об ответственности, являющейся результатом обладания огромными средствами, об алжирских железных дорогах, о Канне, об азартных, играх, о книжке Морлея «Жизнь Гладстона» и о процветании отеля, добравшись, совершенно естественно, и до обсуждения «алжирской тайны».

В продолжение сезона каждая пара отельных посетителей в своих разговорах по истечении минут десяти переходила на тему об «алжирской тайне». Происходило это потому, что отель являлся ареной, на которой она разыгралась.

Однажды утром, первого апреля прошлого года, некий честный Джон Булль вошел в контору отеля и, положив перед клерком пятифунтовый кредитный билет, заявил: «Я нашел его у себя на столе. Он не принадлежит мне. Хотя он и похож на настоящий, но я полагаю, что это чья-нибудь шутка». Семеро других постояльцев также заявили в этот день о том, что нашли в своих комнатах пятифунтовые кредитные билеты или простые бумажки, их напоминающие. Кредитные билеты были сличены, после чего все восемь человек направились в банкирскую контору на бульваре de la Republique, и там без лишних слов эти кредитки обменяли на золото.

Второго апреля еще двенадцать человек нашли кредитные билеты в своих комнатах, то на кроватях, то засунутыми в различные укромные места, например, некоторых случаях они были обнаружены под подсвечниками. Сесиль оказался в числе двенадцати. Стали следить, но безрезультатно. За одну неделю щедрые духи разбросали среди отельных постояльцев семьсот фунтов. Скоро об этом заговорили газеты в Англии и Америке. Некоторые из посетителей остались недовольны поведением духов, сочли себя оскорбленными и покинули отель, большинство же очень заинтересовалось и пробыло в отеле до самого конца сезона.

Дождь из кредитных билетов пока еще не возобновлялся в нынешнем сезоне. Тем не менее, почти каждый постоялец, а они сыпались с ноября месяца как из мешка, отправлялся спать с тайной надеждой увидеть утром пятифунтовый кредитный билет.

— Реклама! — ухмылялись наиболее рассудительные люди.

Разумеется, объяснение это было вполне подходящим, однако управляющий-итальянец категорически опровергал его, а кроме тото, уже никто больше из приезжих не находил у себя кредитных билетов.

Вскоре отель перешел в другие руки, и прежний управляющий был уволен. Поэтому тайна так и осталась неразгаданной, служа всегда излюбленной темой для разговоров.

Поболтав, Сесиль Торольд и миссис Макалистер протанцевали два танца. Как бы в ответ на это, находившаяся в зале публика стала громко выражать свое удивление по поводу того, что Сесиль позволяет себя дурачить. Когда в полночь он удалился в свой номер, многие матери и дочери воспылали справедливым гневом, утешая себя тем, что он, мол, скрылся с глаз, чтобы скрыть внезапно охвативший его стыд. Что же касается миссис Макалистер — она сияла.

Очутившись в своей комнате, Сесиль, закрыв на ключ дверь и забаррикадировав ее, открыл окно и выглянул во тьму звездной ночи. На крыше мяукали кошки. Он улыбнулся, вспомнив свой разговор с миссис Макалистер и красноречивость ее взглядов. Но тут же ему стало жаль ее. Быть может, только чтовыпитое им виски с содой смягчило сразу его сердце по отношению к одинокому созданию. Из всего сказанного ею лишь одно его заинтересовало — заявление отом, чтоновый управляющий-итальянец весь день пролежал больной в постели.

Сесиль опорожнил свои карманы и, став на стул, положил свой бумажник на гардеробный шкаф, куда без сомнения не догадался бы заглянуть ни один алжирский мародер. Револьвер он сунул под подушку. Через три минуты Торольд уже спал.

III

Сесиля разбудил ряд толчков — кто-то отчаянно тряс его за руку, и он, просыпавшийся обыкновенно при малейшем шорохе, пришел в себя с трудом. Он приподнялся на кровати. В комнате горел свет.

— У меня разгуливает привидение, мистер Торольд! Простите меня… но я так… — Перед ним стояла полураздетая и растрепанная миссис Макалистер.

«Это, право, уж чересчур», — сквозь сон подумал он, раскаиваясь в своем флирте. Затем строго и даже сурово предложил ей выйти в коридор с тем, что через мгновенье он присоединится к ней. Если же она боится, то может оставить дверь открытой. Миссис Макалистер, рыдая, удалилась, Сесиль же встал.

Прежде всего он захотел узнать который час, но его часы, золотой хронометр ценою в двести фунтов, исчезли. Многозначительно свистнув, Сесиль взобрался на стул и обнаружил пропажу бумажника со шкафа, в котором было немного больше пятисот фунтов. Подняв свое пальто, лежавшее на полу, он увидел, чтомеховая подкладка — фантазия миллионера, обошедшаяся ему около ста пятидесяти фунтов — была вырезана. Даже револьвер пропал из-под подушки.

— Здорово! — пробормотал он. — Работа, можно сказать, первоклассная.

Так как у него во рту было неприятное ощущение, то ему внезапно пришло в голову, что в виски было подлито какое-то снотворное. Он попытался припомнить лицо прислуживавшего ему лакея. При взгляде на окно и дверь Сесилю стало ясно, что вор проник через окно и вышел через дверь.

"Но как же бумажник? — размышлял он. — По-видимому, за мной следили. Не миссис ли Макалистер?.. "

Но, подумав с минутку, Торольд решил, что не она. Несомненно, миссис Макалистер могла покуситься только на свободу холостяка.

Накинув халат и надев ночные туфли, он направился к ней. Коридор тонул во мраке, и только из открытой двери его комнаты падал свет.

— Давайте теперь ловить ваше привидение, — обратился он к миссис Макалистер.

— Вы войдете первым, — захныкала она. — Я не могу. Оно было белое… И с черным лицом… Показалось в окне…

Сесиль со свечой в руке вошел в ее комнату и первым делом заметил, что оконное стекло было выдавлено путем накладывания листа бумаги, смазанного патокой, а затем, тщательнее исследовав окно, разглядел снаружи шелковую лестницу, спадавшую с крыши и волочившуюся по балкону.

— Входите, не бойтесь, — обратился он к дрожавшей вдове. — Несомненно, ваш призрак обладает большим аппетитом. Возможно, это какой-нибудь араб.

Ободренная Сесилем, миссис Макалистер робко вошла в комнату и сразу же обнаружила пропажу часов, шестнадцати колец, опалового ожерелья и денег. Сколько именно — она не сказала.

— Мои средства очень ограничены, — пояснила она. — К тому же я жду со дня на день перевод.

Сесиль подумал: «Это не простая кража. Если все закончится так же, как и началось, — будет нечто доселе невиданное».

Он посоветовал вдове успокоиться и одеться, после чего вернулся в свою комнату и быстро оделся сам. В отеле царствовала полнейшая тишина, и только где-то раздался бой часов. Пробило четыре.

Открывая вторично свою дверь, Торольд обратил внимание на высунувшуюся из соседней комнаты голову мужчины.

— Скажите, — поинтересовалась голова. — Вы тоже что-нибудь заметили?

— Что именно?

— Меня обокрали.

Англичанин смущенно рассмеялся, словно ему было стыдно в этом признаться.

— На какую сумму?

— Приблизительно фунтов на двести.

— Меня тоже обокрали, — сказал Сесиль. — Пойдемте вниз. Свеча у вас есть? Обычно в коридорах никогда не выключается свет.

— Может быть, наш вор свернул все выключатели, — предположил англичанин.

— Наши воры, — поправил его Сесиль.

— Вы полагаете, их было двое?

— Полагаю, что больше полдюжины, — ответил Сесиль.

Англичанин оделся, и оба мужчины со свечами в руках спустились вниз, бросив на произвол судьбы одинокую женщину. Но та, не имея никакого желания быть забытой, поспешила вслед за ними, крича им вдогонку. Прежде чем они очутились внизу, им пришлось увидеть еще три открытые двери и выслушать еще три заявления о краже.

Сесиль шел во главе процессии по роскошным, но загадочно притихшим залам, в которых еще три часа тому назад было так людно и оживленно. В вестибюле, тускло освещенном дежурной лампочкой, к ним навстречу поднялся помощник швейцара, один из вечно бодрствующих служащих, спросив их на ломаном английском языке, что случилось.

— В отель забрались воры, — заявил Сесиль. — Разбудите швейцара.

С этого момента события последовали друг за другом с кинематографической быстротой. Миссис Макалистер упала в обморок у дверей бильярдной, и ее уложили на бильярдный стол, причем по недосмотру у нее под спиной оказался белый бильярдный шар. Швейцара не нашли в его алькове, около главного входа. Сгинул и управляющий-итальянец (хотя официально он числился больным и лежал в постели), а также и его жена. Вдобавок исчезли два конюха и повар. После этого англичанин, лишившийся двухсот фунтов, решительно устремился в полицейский участок на улице d’Isly. Сесиль Торольд поговорил с остальными пострадавшими, которые все продолжали прибывать в уже ярко освещенные залы.

Его удивляло, что отель так туго реагировал на события. Из двухсот двадцати постояльцев через четверть часа поднялось на ноги не больше пятнадцати. Остальные, по-видимому, оставались безучастными к происходившему, быть может, даже их близко касавшемуся, предпочитая спокойно спать.

— Ведь это целый заговор, сэр. Самый настоящий заговор, — утверждал судья из Индии.

— Шайка — вот более подходящее слово, — заметил Сесиль, на что молодая девица в макинтоше хихикнула.

Начали выползать из своих нор сонные служащие, и прошел слух, что сбежали четыре лакея и одна горничная.

Миссис Макалистер поднялась с бильярдного стола и вошла в гостиную, где собралась большая часть общества. Сесиль зевнул (сонное снадобье продолжало еще действовать) при ее приближении, и когда она заговорила с ним, стал рассеянно отвечать — его занимало поведение этих праздных шатунов. Они лишены были всякой инициативы и в то же время с каким удивительным, чисто британским хладнокровием, переносили выпавшее на их долю несчастье.

И вдруг издалека донесся орудийный выстрел. За ним второй. Третий.

Наступило молчание.

— О, господи! — ахнула миссис Макалистер и ринулась к Сесилю: — Что это может значить?

Торольд, увернувшись от нее, бросился вон из комнаты и схватил в вестибюле первую попавшуюся шляпу. Но едва он взялся за ручку входной двери, как она с шумом распахнулась и на пороге ее появился пострадавший англичанин с полицейским инспектором, попросившим Сесиля никуда не уходить, так как он намерен был снять допрос. Сесилю волей-неволей пришлось повиноваться.

Инспектор немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Он позвонил по телефону (раньше это никому не пришло в голову) в центральное бюро, прося установить надзор за железнодорожной станцией, портом и отходящими дилижансами. Переписал фамилии и адреса всех присутствующих. Составил список всех пропавших вещей. Запер на замок всех служащих в зале для игры в пинг-понг. Выслушал рассказы пострадавших, начав с Сесиля. И в то время, как инспектор был занят с миссис Макалистер, Сесиль преспокойно дал тягу.

После его ухода количество пострадавших стало все увеличиваться и увеличиваться, но дело по-прежнему ни на йоту не сдвинулось с мертвой точки. Грабеж в грандиозном масштабе был необычайно хитро и остроумно задуман и выполнен с редкой наглостью. Десять человек — управляющий с женой, горничная, шесть лакеев и швейцар, вероятно, были участниками грабежа (постояльцы вдруг вспомнили, как мало походили исчезнувшие швейцар и лакеи на настоящих лакеев и швейцара).

В четверть шестого полиция засвидетельствовала ограбление уже ста комнат, а перепуганные жертвы все еще продолжали спускаться вниз. Однако многие постояльцы не подавали признаков жизни, когда к ним стучались. Они, как выяснилось впоследствии, либо подобно Сесилю получили хорошую порцию снотворного, либо лежали в это время связанными, с кляпами во рту.

В итоге список похищенного принял следующий вид: около двухсот карманных часов, восьмисот колец, ста пятидесяти прочих драгоценностей, большое количество мехов на несколько тысяч фунтов, триста тысяч фунтов в звонкой монете и двадцать одна тысяча фунтов в банковских билетах и других обязательствах. Одна дама, докторская жена, заявила, что ее обокрали на восемьсот фунтов стерлингов, но рассказ ее был недостаточно правдоподобен; прочие заявления о чудовищных убытках, главным образом со стороны женщин, тоже принимались с большим недоверием.

Около шести часов, когда стало рассветать, осмотр фасада отеля показал, что почти в каждую комнату злоумышленники проникли через окно или с крыши, или снизу. Но на плитняке террасы и асфальте садовых дорожек не оказалось никаких следов.

— Вот до чего доводит ваша английская привычка спать с открытыми окнами! — язвительно заметил американец из Индианополиса, обращаясь к остальной компании.

В это утро отельный омнибус не прибыл на станцию к поезду в 3.30, с которым обыкновенно туристы отправлялись в Тунис и Бискру, что вызвало у носильщиков целый переполох.

IV

— Мой привет капитану Блэку, — сказал Сесиль Торольд, — и повторите ему, что я хочу только не терять из вида пароход.

— Слушаю-с, сэр, — поклонился Леонид. Он был бледен.

— А вам советую лечь.

— Благодарю вас, сэр. Но в лежачем положении я чувствую себя еще хуже.

Сесиль снова находился в своей каюте. Под ним две тысячи лошадиных сил влекла по волнам Средиземного моря «Кларибель» водоизмещением в тысячу тонн. Тридцать человек экипажа бодрствовали на борту яхты, двадцать же спали на широкой, безукоризненно вымытой носовой палубе. Он закурил папиросу и, подойдя к пианино, взял несколько аккордов, но так как пианино не стояло на месте, — отошел сейчас же прочь. Растянувшись на диване, Сесиль принялся думать.

Он добрался до гавани в двадцать минут, частью бегом, частью в арабской телеге. Катер с яхты уже поджидал его, и через пять минут он был на борту яхты, а яхта на полном ходу. Ему стало известно, что маленький подозрительный пароходик «Зеленый попугай» (из Орана), за которым он и его экипаж наблюдали несколько дней, проскользнул между южным и восточным выступами, остановился на несколько минут для переговоров около лодки, отчалившей неподалеку от нижней Мустафы, а затем взял направление на северо-запад, спеша по всей вероятности в какой-нибудь порт провинции Оран или Марокко.

А в кольцах папиросного дыма перед Сесилем встала вся картина во всех ее мельчайших подробностях. Он все время не упускал из вида загадочного происшествия с пятифунтовыми кредитками, предполагая, что это только часть грандиозно задуманного плана. Он подозревал связь между «Зеленым попугаем» и управляющим-итальянцем. Мало того, Торольд был уверен, что подготовляется нечто из ряда вон выходящее. Но несмотря на полнейшее убеждение, на логический вывод, наконец, на ожидание неизбежного, он так бы и не добился ничего, если бы миссис Макалистер не разбудила его вовремя. Не пофлиртуй он с ней накануне вечером, он мог бы до сих пор спать в номере отеля…

Все было более чем ясно. Пятифунтовые кредитки разбрасывались, разумеется, для рекламы отеля, с тем, конечно, чтобы эта реклама послужила приманкой для большего количества жертв. Была принята во внимание каждая, самая незначительная деталь и за выполнение плана принялось немало голов. Ни одна комната, вероятно, не осталась не обследованной и без соответствующего наблюдения, привычки каждой жертвы были тщательно взвешены и учтены. И, наконец, чья-то могучая воля, пользуясь всеми нитями одновременно, в одну ночь, вернее — в один час, завершила начатое… Награбленное добро было доставлено в Mustapha Inferieure, сложено в лодку и перевезено на «Зеленого попугая». Последний же, имея на своем борту и добычу и «добытчиков», несся на всех парах, несомненно, в один из пользующихся дурной славой портов Орана или Марокко — Тенец, Мостаганем, Бени-Сар, Мелилу, а то и в самый Оран или Танжер, Сесиль кое-что слышал об испанских и мальтийских притонах Орана или Танжера, где сбывалось украденное с двух континентов и находил себе пристанище преступный сброд.

И подумав о грандиозности замысла, такого простого по своей конструкции и постепенного, но неуклонного по своему выполнению, о положительно безграничной доле воображения, затраченного на его осуществление, и об искуснейшем руководстве, Торольд не мог удержаться, чтобы не признаться самому себе с чувством искреннего восхищения: «Человек, задумавший все это и приведший в исполнение, несомненно, негодяй, но в то же время и артист, величайший артист своего дела».

И вот теперь он, Сесиль Торольд, только потому, что был миллионером и располагал игрушкой в сто тысяч фунтов, делавшей в час девятнадцать узлов, содержание которой обходилось в месяц полтораста фунтов, имел возможность одержать верх над этим величайшим артистом, сведя к нулю все сделанное им, и вернуть свои часы, револьер, мех и пятьсот фунтов.

Для этого ему стоило только следовать за пароходом до первой встречи с одним из французских миноносцев, охранявших побережье между Алжиром и Ораном.

Ему стало жаль обреченного на гибель смельчака и он помимо воли задавал себе вопрос — что сделали хорошего в продолжение всей своей праздной, обставленной роскошью жизни все эти пострадавшие европейские паразиты, слонявшиеся бесцельно зимой вокруг Средиземного моря, а летом по северной Европе, чтобы можно было без колебания предпочесть их тому, кто поступил с ними по заслугам?

В каюту вновь вошел Леонид.

— Будет трудно, сэр, не терять из вида «Зеленого попугая», — заявил он.

— Что! — воскликнул Сесиль. — Это корыто?! Этот гроб! Неужели скорость его двадцать узлов?

— Совершенно верно, сэр, гроб! Он, я хочу сказать… тонет.

Сесиль бросился на палубу. Над Матифу занимался холодный серый рассвет, бросавший то тут, то там на вздымавшуюся грудь океана неясные блики. Капитан пустился в объяснения. Впереди на расстоянии не больше одной мили кормой погружался в воду «Зеленый попугай», и в то время, как Торольд с капитаном наблюдали за ним, от него отвалила шлюпка, после чего пароход быстро скрылся в морской пучине, оставив на поверхности только облако вырвавшегося на свободу пара. Мили две дальше к западу большой океанский пароход, плывший из Нового Света в Алжир, заметил катастрофу и свернул с пути. Спустя несколько минут яхта сняла со шлюпки трех арабов.

V

Рассказ арабов (двое из них были братья, а все они были уроженцы Орана) полностью подтвердил предположения Сесиля. Конечно, вначале они старались доказать свою непричастность к грабежу. Оба брата-араба, которые были покрыты в момент спасения угольной пылью, клялись, что их силою заставили работать в топке. Однако в конце концов все трое были выведены на чистую воду, и суд приговорил их к тюремному заключению на три года.

Таким образом, единственное, что осталось невыясненным — гибель «Зеленого попугая». Был ли это действительно никуда негодный пароходишко (он был приобретен крайне дешево в Мелиле) или же тут имела место месть, — не дознались. От трех арабов удалось лишь допытаться, что на пароходе было одиннадцать европейцев и семь туземцев, из которых одни они, по милости Аллаха, не попали на дно морское.

Отель пережил тяжелый кризис, но ликвидация его — вопрос ближайшего будущего. Почти с неделю обитатели его толковали о производстве водолазных работ по поднятию затонувшего парохода, но в результате затея эта была признана слишком дорогой, и всякие разговоры по этому поводу прекратились. Телеграфных переводов за одну неделю было получено тьма. Что же касается до пятнадцати человеческих существ, нашедших себе преждевременную могилу на морском дне, то о них почти никто не вспомнил — это было в порядке вещей, что за посягательство на чужую собственность они поплатились жизнью.

Настроение Торольда, возлагавшего большие надежды на это приключение, после неожиданного конца его сделалось подавленным, пока новые события не заставили его отвлечься от своих мрачных мыслей.

Часть пятая
В столице Сахары

I

Миссис Макалистер быстро повернулась к Сесилю Торольду — толпа на площадке перед решеткой была настолько густа, что двигались одни только головы — и взволнованно произнесла, кивнув в сторону:

— Вот он, мой призрак!

— Ваш призрак? — спросил Сесиль, на мгновенье озадаченный неожиданным заявлением.

Затем мимо с гиканьем пронеслись арабские всадники, подняв целые тучи пыли и завладев вниманием толпы и зрителей на трибунах — это был последний круг перед финишем.

Бискра — оазис Сахары и столица ее алжирской части. Она отстоит от Алжира на расстоянии двух дней пути, по ту сторону отрогов Дхухуры, и является крайним пунктом алжирских железных дорог. В ней находится сто шестьдесят тысяч пальм, но, кроме них, еще полдюжины отелей, пять туземных деревень, форт, огромные бараки, ратуша, магазины фотографических принадлежностей, целая улица, населенная танцовщицами, и казино с игорными залами. Все это совершенно нарушает укоренившееся представление об оазисе, как о лужице воды с несколькими чахлыми пальмами, смотрящимися в нее, и песками бесконечной пустыни. Тем не менее, хотя Бискра столько же напоминает Париж, сколько оазис доброго старого времени, она представляет собою настоящий оазис с безбрежным песчаным пространством вокруг. Вы, конечно, можете, выйдя за пределы оазиса, натолкнуться на автомобиль, но пески остаются песками, а пустыня пустыней, и Сахара, более величественная, чем океан, взирает презрительно и на пневматические шины автомобилей «Мерседес» и на голубоватые лучи электрического света и на ноги английских, французских и немецких туристов.

Раз в год, в феврале, жизнь в Бискре начинает бить ключом, и происходит это по случаю двухдневных конских состязаний. В это время целые племена со своими начальниками, лошадьми и верблюдами со всех концов пустыни наводняют оазис. А одновременно с ними приезжают с побережья Средиземного моря с сундуками и привычками так называемых «культурных» людей англичане, французы и немцы и до того переполняют отели, что комнаты расцениваются на вес золота. И под лучами тропического солнца Восток и Запад встречаются в полдень на площадке для состязаний, к северу от оазиса.

Сотни всадников на своих стройных, худощавых лошадях, покрытых роскошными попонами, выстраиваются рядами позади автомобилей и ландо, а танцовщицы, увешанные золотыми монетами, закутанные в разноцветную кисею, рассаживаются на скамейках напротив трибун, с которых женщины Запада, разодетые в туалеты от Борта, Дусэ и Редферна, разглядывают их в бинокли. И все это окаймлено толпою авантюристов и мошенников с двух континентов, темнокожих и белых. А позади под дуновением легкого ветра колышутся вечнозеленые пальмы. К востоку Ауресские горы, увенчанные снежными вершинами и окрашенные в шафрановый и бледно-розовый цвета, высятся, как театральная декорация, на фоне сапфирового неба. К югу цепь телеграфных столбов постепенно теряется в песках таинственной Сахары.

При этой-то исключительной обстановке миссис Макалистер и заговорила о призраке.

— Какой призрак? — переспросил миллионер, когда всадники промчались мимо.

Затем он вспомнил, что в ту памятную ночь, с месяц тому назад, когда отель " Святой Джэмс " был ограблен бандой разбойников и пропало ценных вещей на сорок тысяч фунтов, миссис Макалистер первая подняла тревогу, закричав, что в ее комнате появился призрак.

— А! — улыбнулся он снисходительно по адресу настойчивой вдовы, безуспешно преследовавшей его в течение четырех недель: из Алжира в Тунис, из Туниса назад в Константинов, из Константинова сюда, в Бискру. — Все арабы более или менее похожи друг на друга.

— Но…

— Да, — повторил он, — нам они кажутся все на одно лицо, как и китайцы. — Не забыв о том, что он сам со своей собственной яхты наблюдал гибель парохода с награбленным добром и похитившими его бандитами, что из них всех спаслись только трое и что эти трое во всем вполне сознались и были алжирским судом приговорены к тюремному заключению, Сесиль не обратил внимания на слова миссис Макалистер.

— Вам приходилось когда-нибудь видеть араба с родинкой на подбородке? — спросила его миссис Макалистер.

— Нет, никогда.

— Ну, так у моего привидения была родинка на подбородке, поэтому-то я его и узнала. Теперь он уже исчез.

Состязающиеся всадники в последний раз появились из-за поворота, танцовщицы завизжали как кошки, которым наступили на хвост, толпа завыла… и кто-то выиграл приз, а кто-то его проиграл.

По программе это был финальный заезд, и в суматохе, последовавшей вслед за тем, Сесиль был разъединен со своей поклонницей. Она должна была с утренним шестичасовым поездом покинуть Бискру. «Неотложные дела», — объяснила вдова причину своего отъезда. Видимо, миссис Макалистер решила оставить в покое миллионера.

«Быть может, у бедной нет денег, — раздумывал Торольд. — Во всяком случае, надеюсь, это была наша последняя встреча».

Предположение его оправдалось — больше он никогда ее не видел; она сошла с его жизненного пути так же неожиданно, как и появилась.

Сесиль стал протискиваться к отелю через шумную толпу арабов и европейцев, между экипажами, верблюдами, лошадьми и моторами.

Конные арабы были в сильнейшем возбуждении и безостановочно стреляли из ружей, что, видимо, доставляло им невыразимое удовольствие. По временам кто-нибудь из них, пришпорив свою лошадь, вихрем вылетал из рядов и, отпустив поводья, начинал палить сразу из двух револьверов одновременно, после чего на полном карьере круто поворачивал лошадь и сразу ее останавливал.

И вот, когда какой-то удалец пронесся мимо него как ураган, затем, круто повернув лошадь, замер на мгновенье в неподвижной позе и, наконец, шагом направился к своим сородичам, Сесиль заметил у него на подбородке родинку. Пораженный, он стал внимательнее вглядываться в него, обнаружив нечто гораздо более существенное, чем родинка — чеканную ручку своего револьвера.

«Поклясться я не могу, — размышлял Сесиль, — но если это не мой револьвер, украденный у меня из-под подушки в отеле „Святой Джэмс“ в Алжире десятого января, то моя фамилия не Торольд».

И все его выводы и предположения, связанные с пресловутым грабежом, сразу утратили свою устойчивость.

«Этот револьвер должен был быть на дне Средиземного моря, — рассуждал он сам с собою, — такая же судьба должна была постичь и обладателя родинки».

Торольд шел, не упуская его из виду.

— А вдруг, — продолжал бормотать он, — на дно ничего не попало?

Пройдя ярдов сто, Сесиль встретил одного из проводников-туземцев, состоявших при «Royal-отеле», где он завтракал. Проводник поклонился ему и предложил свои услуги, как поступают в Бискре все проводники во всех случаях. Сесиль поручил ему проследить араба с родинкою.

— Видишь его, Магомет? — сказал Торольд. — Смотри, не ошибись. Дознайся, к какому племени он принадлежит, откуда он и где ночует в Бискре, и я дам тебе соверен. С ответом приходи сегодня в десять часов вечера в казино.

Магомет оскалил свои зубы, согласившись заработать соверен.

Сесиль остановил свободное ландо и быстро покатил на вокзал к приходу дневного поезда, с которым должен был прибыть Леонид с вещами, так как сам Торольд приехал утром на лошадях из Кантары.

Едва Леонид вышел из вагона, как Торольд дал ему несколько новых инструкций.

Вместе с Леонидом прибыли еще две его знакомые дамы, но, не желая с ними пока встречаться, он постарался, пользуясь сумерками, смешаться с толпою.

Однако Сесиль напрасно прождал весь вечер Магомета: он так и не явился в казино, где вожди племен и английские джентльмены проигрывали деньги в рулетку со спокойствием каменных статуй.

II

Не явился Магомет к Сесилю и на следующий день, и последний имел основания не расспрашивать о нем в «Royal-отеле». Но вечером, проходя по пустынному базару, Торольд неожиданно столкнулся с Магометом, вынырнувшим неизвестно откуда. На своем своеобразном языке, скаля, как всегда, зубы, он лаконично произнес:

— Нашел… его!

— Где?

— Следуйте за мной, — таинственно отозвался Магомет. Проводник на востоке любит таинственность.

Торольд последовал за ним вдоль улицы, где помещались танцовщицы. Из всех домов доносились звуки различных инструментов, а сами балерины Сахары то тут, то там мелькали за оконными решетками, напоминая красивых животных в клетках.

Магомет вошел в наполненное народом кафе, прошел через него и, остановившись около завешенной циновкой двери, сделал Сесилю знак войти. Сесиль ощупал свой новый револьвер и открыл дверь, очутившись в комнате с низким потолком, толстым ковром и двумя креслами, освещенной вонючей керосиновой лампой с круглым фитилем, характерной для Бискры. На одном из кресел сидел какой-то мужчина, но без родинки. По-видимому, судя по костюму, манерам и разговору, это был француз. Он приветствовал миллионера по-французски. Затем перешел на английский язык с сильным французским акцентом. Он был небольшого роста, худощавый, седой и подвижный.

— Будьте добры присесть, — обратился француз к Сесилю. — Я очень рад, что встретил вас… Может быть, вы окажете нам должное содействие?

— К вашим услугам, — ответил Сесиль.

— Вы приехали в Бискру вчера, мистер Торольд, с намерением остановиться в «Royal-отеле», где были приготовлены для вас комнаты. Но вчера же днем вы отправились на вокзал для встречи со своим камердинером и приказали ему вернуться с багажом в Константинов и ждать там ваших дальнейших распоряжений. После этого вы взяли с собой только один саквояж и, дойдя до отеля «Casino» при посредстве дипломатии и денег ухитрились настоять на том, чтобы вам поставили кровать в столовой. Назвались вы мистером Коллинзом, так что в Бискре официально не знают о пребывании в ней миллионера Сесиля Торольда, в то время как мистер Коллинз может свободно производить свои изыскания, появляться и исчезать, когда ему заблагорассудится.

— Да, — ответил Сесиль, — все правильно. Но могу я спросить…

— Однако к делу, — вежливо перебил его француз. — Это ваши часы?

Он вытянул из кармана часы с цепочкой.

— Мои, — спокойно подтвердил Сесиль. — Они были похищены из моей спальни в отеле «Святой Джэмс» вместе с револьвером, мехом и некоторым количеством денег десятого января.

— Вас удивляет, должно быть, что все эти вещи не покоятся на дне Средиземного моря?

— Тридцать часов тому назад я был бы удивлен, — заметил Сесиль, — теперь же — нет.

— Почему?

— Потому что у меня сложилось другое мнение. Но не откажите вернуть мне мои часы.

— Не могу, — мягко, с кошачьей ухваткой, ответил француз. — Сейчас не могу.

Наступило молчание. Звуки музыки долетали из кафе.

— Но я настаиваю, — упорствовал Сесиль.

Француз рассмеялся.

— Мистер Торольд, я буду с вами откровенен, — сказал он. — То, что вы в своих заключениях пошли по новому пути, позволяет мне не стесняться с вами. Моя фамилия — Сильвиан, я начальник алжирской сыскной полиции. Вы можете сами понять, что вернуть вам ваши часы без соблюдения известных формальностей я не могу. Мистер Торольд, грабеж в отеле «Святой Джэмс» — образчик величайшего мастерства. Мне следует поделиться с вами нашими последними успехами в области раскрытия этого преступления.

— Я всегда был высокого мнения о случившемся, — заметил Сесиль, — а за последнее время в особенности.

— Сколько, по-вашему, человек находилось на «Зеленом попугае», когда он начал тонуть?

— Три, — не задумываясь ответил Сесиль.

Француз просиял.

— Блестяще! — воскликнул он. — Да, вместо восемнадцати было три. Гибель «Зеленого попугая» была разыграна как по нотам. Встреча «Зеленого попугая» с лодкой, отчалившей от Mustapha Inferieure, оказалась простым втиранием очков, так как похищенное добро в лодку не грузилось. На борту «Зеленого попугая» находилось всего три араба — один у рулевого колеса, двое остальных в машинном отделении, причем они приложили все усилия, чтобы спастись. Пароход был потоплен на виду у вашей яхты и еще другого судна. Нет сомнения, мистер Торольд, — пояснил он с оттенком иронии, — что бандиты были в курсе всего происходившего на «Кларибели». Крушение было инсценировано не только для отвода глаз, но, и это самое главное, для прекращения дальнейшего расследования. Разве общественное мнение не успокоилось на мысли, что награбленное и сами грабители лежат на дне? Какие данные были у полиции для дальнейших розысков? Через шесть месяцев, какое, через три; все кредитные билеты и обязательства могли быть отличным образом сплавлены, так как, что было бы предпринято для противодействия этому? Зачем предпринимать какие-либо меры, раз деньги ухнули на дно?

— Но три спасшиеся араба, находящиеся теперь в тюрьме, — сказал Сесиль, — ведь не зря же они проделали свои штуки?

— Очень просто, — продолжал француз. — Их засадили в тюрьму на три года. Что это значит для араба? Он перенесет свое заточение со стоицизмом. Скажем, на семью каждого из них положено десять тысяч франков. Выйдя из тюрьмы, они сделаются обеспеченными людьми до конца своей жизни. Таким образом, ценою тридцати тысяч франков и затраты на покупку парохода — допустим, еще тридцати тысяч — грабители справедливо надеялись сохранить все в тайне.

— Замысел, достойный восхищения, — отозвался Сесиль.

— Именно, — согласился француз, — но его постигла неудача.

— Но почему?

— И вы спрашиваете? Вам это хорошо известно, так же хорошо, как и мне. Во-первых, благодаря тому, что в дело было замешано много народа, во-вторых, из-за свойственного арабам тщеславия, в-третьих же, по вине родинки на подбородке.

— Кстати, — заметил Сесиль, — за этим-то именно человеком я и явился сюда.

— Он арестован, — кратко ответил француз и вздохнул. — Добыча не охранялась надлежащим образом, поэтому часть ее растаскали. Один грабитель, по всей вероятности, говорил: «Как мне нравятся красивые часы». А другой: «Что за револьвер! Я им непременно воспользуюсь». Ах, арабы, арабы, какие они в этом отношении идиоты! Настоящие идиоты! — с сердцем повторил он.

— Вы раздражены?

— Мистер Торольд, я поэт в этих вещах. Меня выводит из себя, что такая чудесная затея рухнула по легкомыслию. Однако, как начальник сыскной полиции, я этому радуюсь.

— В ваших руках и добыча, и грабители?

— Думаю, что да. Во всяком случае, я сцапал двух грабителей и захватил много похищенного. Большая же его часть находится… — он остановился и оглянулся. — Мистер Торольд, могу я на вас положиться? Быть может, мне больше известно о вашей организации, чем вы думаете. Могу я на вас положиться?

— Можете, — успокоил его Сесиль.

— Вы согласны быть в моем распоряжении в течение завтрашнего дня, чтобы помочь мне?

— С удовольствием.

— Тогда выпьем кофе. Завтра утром мне понадобится крайне важная справка, недостающая в данный момент. Итак, давайте же пить кофе.

III

На следующее утро, прогуливаясь около Мешида, одной из крохотных деревушек оазиса, Сесиль встретился с Евой Финкастль и Китти Сарториус, с которыми он не сталкивался с момента своего отъезда из Брюгге и которых он заметил накануне на вокзале. Ева Финкастль серьезно заболела в Ментоне, но теперь отпуск молодых девушек был продолжен. В денежном отношении этот вынужденный отдых не имел большого значения для Китти Сарториус, не пожелавшей покинуть подругу к большому неудовольствию ее лондонского антрепренера. Но финансы журналистки находились не в столь завидном состоянии, и Ева Финкастль очень обрадовалась, получив от своей газеты предложение корреспондировать из Алжира. Поэтому обе подруги и очутились в Бискре.

Сесиль был очень рад встрече, так как Ева его интересовала, красота же Китти ослепляла его. Все же, занятый в данный момент своими «особыми» делами, он предпочел бы встретиться с ними в другое время, а не именно в это утро.

— Не составите ли вы сегодня нам компанию в Сиди-Окбу? — предложила Китти после предварительного разговора. — Мы раздобыли экипаж, и мне так хочется проехаться по настоящей пустыне.

— К сожалению, я занят, — возразил Сесиль.

— Но… — начала Ева Финкастль и смолкла.

— Пожалуйста, не отказывайтесь, — повелительно произнесла Китти. — Вы должны нас сопровождать. Завтра мы уже уезжаем в Алжир, оттуда во Францию. В Париже пробудем два дня, а затем в Лондон, в мой милый Лондон, и за работу. Значит решено?

— Мне страшно жаль, — сказал Сесиль, — но я никак не смогу сопутствовать вам сегодня в Сиди-Окбу.

Обе подруги поняли, что он не шутит.

— Тогда не о чем и говорить, — спокойно заключила Ева.

— Вы ужасный человек, мистер Торольд, — с неудовольствием проговорила очаровательная артистка. — И если вы полагаете, что мы не видим, как вы стараетесь держаться от нас подальше, то глубоко ошибаетесь. Вы не могли не заметить нас на вокзале. Ева думает, что вы опять взялись за…

— Нет, Китти, я не думаю, — поспешила ее перебить журналистка.

— Если мисс Финкастль подозревает, что я снова взялся за… — Сесиль комически возвел глаза к небу, — то мисс Финкастль права. Я действительно поглощен новым… Надеюсь на ваше великодушие! Я живу в Бискре под фамилией Коллинза, и мое время, так же как и моя фамилия, не принадлежит мне.

— В таком случае, — заметила Ева, — не будем задерживать вас.

И журналистка и артистка сухо пожали Торольду руку.

В продолжение утра Сильвиан ничем не проявил себя, и Сесиль позавтракал в одиночестве в Дар-Ифе рядом с казино. Ввиду окончания состязаний целые полчища туземцев со своими палатками и четвероногими покидали Бискру, вытягиваясь бесконечной лентой, видимой из окон кафе. Сесиль наблюдал эту картину, когда чья-то рука опустилась на его плечо. Обернувшись, он увидел жандарма.

— Господин Коллинз? — спросил жандарм.

Сесиль подтвердил.

— Прошу вас следовать за мной, — произнес он по-французски.

Сесиль послушно направился за жандармом и, выйдя на улицу, разглядел в открытой коляске хорошо закутанного Сильвиана.

— Вы мне нужны, — обратился к нему Сильвиан. — Можете сейчас же поехать со мной?

— Разумеется.

Спустя две минуты они уже двигались по направлению к пустыне.

— Конечная цель нашего путешествия, — пояснил сыщик, — Сиди-Окба — любопытное местечко.

Дорога пересекала речку Бискру и шла на восток. Глубина речки соответствовала глубине тарелки. Что же касается дороги, то в некоторых местах она просто являлась уголком девственной пустыни, а там, где с грехом пополам оправдывала свое название, представляла собою смесь песка и булыжника, через которую, а не по которой, несчастным лошадям приходилось тащить открытую коляску Сильвиана.

Сыщик правил сам.

— Мне прекрасно знакома эта часть пустыни, — заявил он. — Иногда приходится расследовать очень таинственные случаи. И когда мне предстоит серьезное дело, я никогда не доверяюсь арабу. Кстати, револьвер при вас? Я не предвижу опасности, но…

— При мне, — ответил Сесиль.

— И заряжен?

Торольд, вынул из кармана револьвер, осмотрел его.

— Заряжен, — подтвердил он.

— Великолепно! — воскликнул француз и затем, повернувшись к жандарму, безучастно, насколько позволяли постоянные толчки, сидевшему на маленькой скамеечке сзади, спросил его по-французски, заряжен ли и его револьвер, и, получив утвердительный ответ, снова воскликнул: — Чудно! — и пустился в описание удивительных садов графа Ландона, мимо стен которых, как раз на границе оазиса, они теперь проезжали. Впереди виднелась группа пальм; солнце пустыни их немилосердно жгло, а легкий ветерок раскачивал верхушки.

Сесиль спросил:

— Что это такое?

— Сиди-Окба, — ответил мистер Сильвиан. — Сто восемьдесят тысяч пальм города пустыни Сиди-Окбы. Они, несомненно, кажутся чуть ли не под носом, но нам придется проехать до них еще двадцать километров. Этот обман — результат исключительной прозрачности воздуха. Еще два часа езды.

— Значит, мы вернемся, когда уже стемнеет? — задал вопрос Сесиль.

— Если нам посчастливится, мы немедленно же повернем назад и будем в Бискре до наступления сумерек. В противном случае, нам придется переночевать в Сиди-Окбе. Что скажете?

— Не возражаю.

— Любопытное местечко, — снова заметил сыщик.

Вскоре они совершенно оставили за собою оазис и очутились в «настоящей» пустыне. Им приходилось проезжать мимо туземных повозок и верениц верблюдов, а иногда справа и слева от дороги наблюдать лагеря кочующих племен.

После бесконечных встряхиваний и толчков, благодаря которым начальник сыскной полиции, Сесиль и жандарм зачастую стукались головами друг о друга, силуэты пальм сделались рельефнее. Наконец обрисовались стены города. Подъехав к воротам, Сильвиан приказал жандарму сойти. Жандарм немедленно повиновался и сгинул в толпе нищих. Сильвиан и Сесиль въехали в город, встречая на пути экипажи с туристами из Бискры, уже возвращавшимися обратно.

Назвав Сиди-Окбу любопытным местечком, Сильвиан ничуть не преувеличил. Сиди-Окба — старинный восточный город. В нем царят простота нравов, грязь, смрад и имеют место узаконенные и скрытые преступления, словом, все обстоит так, как и должно обстоять там, где цивилизация — звук пустой, а давность существования исчисляется не менее, чем в тысячу лет.

В течение ряда месяцев в году Сиди-Окбу ежедневно посещают европейцы (ее мечеть — самая древняя в Африке, поэтому всякий хоть сколько-нибудь уважающий себя путешественник обязан ее непременно увидеть), однако влияние их на нем отнюдь не сказывается. Европейцу приходится заранее запасаться пищей и есть он может только в саду кафе, которое называется европейским только потому, что имеет соответствующую вывеску и стойку, внутри же кафе они не имеют права есть. Кафе это — единственное достижение цивилизации на протяжении десятка веков.

Около кафе, когда Сильвиан и Сесиль подъехали к нему, стоял пароконный экипаж с лошадьми, развернутыми в сторону Бискры. Различные кривые, мрачные и грязные переулки разбегались по всем направлениям.

Сильвиан оглянулся по сторонам.

— Нам предстоит удача, — весело пробормотал он. — Идите за мною.

Француз и миллионер вошли в кафе. За стойкой топталось существо женского пола. Сквозь щель противоположной двери виднелись очертания сада.

— Идите за мной, — вторично пробормотал Сильвиан, открывая слева дверь в темный коридор. — Вперед. В конце находится комната.

Оба потонули во мраке.

Через несколько мгновений Сильвиан вернулся в кафе.

IV

В это время Ева Финкастль и Китти Сарториус связывали в саду кое-какие вещи, готовясь к отъезду в Бискру. Они заметили Сесиля Торольда и его компаньона, входящими в кафе и были в высшей степени удивлены, встретив миллионера в Сиди-Окбе после его категорического отказа сопутствовать им туда.

Через полуоткрытую заднюю дверь им было видно, как француз, выйдя обратно из коридора, направился к стойке, как продавщица наклонилась и, достав револьвер, стала украдкой предлагать его французу. Тот отнекивался и, в свою очередь, вытащив из кармана свой револьвер, подмигнул глазом. И это подмигивание так поразило Еву и Китти, что они побледнели, как полотно.

Француз, подняв голову, заметил в саду девушек и сразу пленился красотой Китти.

— Отвлеки его на минуту, — пока я предупрежу Торольда, — быстро кинула Ева.

Китти начала улыбаться французу и, наконец, поманила его пальцем. Если бы Сильвиану предстояло поставить на карту даже миллионы, едва ли бы он устоял при виде этого пленительного жеста (недаром же Китти получала сто фунтов в неделю в Риджентском театре). Еще мгновение — и француз уже оживленно болтал с артисткой.

Руководимая инстинктом, Ева помчалась по коридору, вбежав в комнату, где Сесиль ожидал возвращения Сильвиана.

— Бегите! — шепнула она взволнованно и в то же время раздраженно. — Вы попали в ловушку с вашими затеями.

— В ловушку? — улыбнулся Сесиль. — Ничего подобного. У меня есть револьвер. — Он тронул свой карман и моментально воскликнул: — Клянусь Юпитером, кто-то его похитил!

— Бегите! — уже угрюмо проговорила Ева. — Наш экипаж стоит у входа.

В кафе Китти любезничала с французом, поглаживая обтянутой перчаткой рукой его рукав, а тот попрежнему держал револьвер, который перед тем показывал продавщице.

Охваченный внезапной тревогой, Сесиль вырвал у француза свой револьвер, и все трое — Сесиль, Китти и Ева — выскочили на улицу, сели в экипаж и понеслись со скоростью курьерского поезда.

Уже при приближении к городским воротам они увидели белую башню «Royal-отеля» в Бискре, белевшую на фоне безграничной пустыни, как спасительный маяк…

Все происшедшее заняло не более двух минут, но минуты эти были минутами такого ошеломляющего откровения, о каком Сесиль до тех пор не имел никакого понятия. Откинувшись на спинку коляски, он с облегчением вздохнул.

"Так это и есть человек, руководивший грабежом в отеле «Святой Джэмс», — раздумывал он, пораженный. — А мне и в голову не пришло. Не пришло, что жандарм вовсе не жандарм, а обыкновенный разбойник. Интересно знать, покончил бы он со мной так же ловко, как заманил в ловушку? Да, на этот раз я получил полное удовлетворение.

Сесиль взглянул на Еву Финкастль.

Подруги долго молчали, когда же заговорили, то о каких-то пустяках.

V

Ева Финкастль поднялась на широкую плоскую крышу «Royal-отеля». Сесиль, зная, что она там, последовал за нею. Солнце только что село, и Бискра лежала у их ног, купаясь в вечернем освещении. Они видели очертания пальм Сиди-Окбы и длинную узкую, как канат, дорогу в Фигуйд. Ауресские горы, ощетинившиеся своими вершинами, были черны и угрюмы.

В районе отеля кипела жизнь огромного оазиса, и звуки этой жизни — человеческая речь, грохот экипажей, крики верблюдов, свистки паровозов, жалобные выкрики разносчиков, — бесследно таяли в сумерках Сахары. Сесиль приблизился к Еве, но она не повернулась к нему.

— Я хотел бы поблагодарить вас… — приступил он.

Ева не двинулась, но вдруг не выдержала и разразилась:

— Почему вы не откажетесь от ваших постыдных затей? Зачем вы срамите себя? Ведь, несомненно, это была новая кража, новый шантаж, вроде того, что случилось в Остенде? Зачем… — Она остановилась, окончательно расстроенная, не будучи в состоянии владеть собой.

— Разрешите мне все объяснить вам, — поспешил успокоить ее Сесиль и рассказал все, что произошло, начиная с появления миссис Макалистер в его номере и кончил последними событиями.

Ева посмотрела ему в лицо.

— Я так рада, — пробормотала она. — Вы себе представить не можете…

— Мне хотелось бы поблагодарить вас за спасение моей жизни, — повторил он.

Она заплакала. Тело ее вздрагивало. Лицо было спрятано.

— Но… — начал Сесиль и осекся.

— Это не я спасла вашу жизнь, — произнесла Ева, рыдая. — Для этого я слишком некрасива. Только Китти смогла это сделать. Только красивая женщина могла заставить его…

— Мне все известно, — утешил он ее. Что-то подтолкнуло его взять ее за руку. Она грустно улыбнулась, но руки не отняла. — Вы должны извинить меня, — пробормотала Ева. — Мне сегодня не по себе. Это вследствие пережитого волнения… Во всяком случае я так рада, что на этот раз вы ничего не приобрели.

— Нет, приобрел, — возразил он (его голос, к его удивлению, дрожал).

— Что?

— Вот это! — Сесиль нежно сжал ее руку.

— Это? — Она взглянула на свою руку, покоившуюся в его руке, словно никогда ее раньше не видела.

— Ева! — прошептал он.

Около двух третей награбленного в отеле «Святой Джэмс» было в конце концов обнаружено, но не в Сиди-Окбе, а в подвалах самого отеля. Организатор и вдохновитель ограбления, выдававший себя за Сильвиана, начальника алжирской сыскной полиции, до сих пор не пойман.

Часть шестая
Гала-спектакль

I

Париж. И не просто Париж, а Париж праздничный, Париж разукрашенный, Париж досужий, Париж, решивший повеселиться и блестяще выполнивший свое решение. Высокие пестрые мачты вытянулись вдоль тротуаров большого бульвара и авеню de l’Opera, с верху на них свешивались гирлянды искусственных цветов, лепестки которых были сделаны из разноцветной бумаги, тычинками же служили электрические лампочки. Разнообразие туалетов достигло своего апогея, так как перед расходами никто не останавливался. Париж приветствовал монархов и, следуя изречению, что все достойное внимания должно быть выполнено на совесть, истратил два миллиона франков на их прием.

Из «Grand-отеля», с восьмьюстами комнатами, набитыми англичанами и американцами, в верхней части авеню de l’Opera и grand-отеля «Du Louvre», с четырьмястами комнатами, тоже набитыми англичанами и американцами, в нижней части авеню de l’Opera, открывался лучший вид во всем городе. Из окна же второго этажа «Grand-отеля», как раз на углу бульвара Капуцинов и улицы Обер, вид был исключительный.

Из этого окна видны были бульвары по ту и по другую сторону, театр de l’Opera, площадь de l’Opera, авеню de l’Opera, улица Четвертого сентября и вся сутолока шумных артерий — блестящие кафе, шикарные магазины, раскрашенные киоски, громадные автобусы, несущиеся трамваи, ревущие автомобили, фиакры, собственные экипажи, велосипеды, газетчики, продавцы игрушек, нищие, словом — вся праздничная толпа, болтающая, смеющаяся, волнующаяся и пьющая под бесчисленными гирляндами бумажных цветов.

Подобная панорама была под стать какому-нибудь миллионеру, и как раз временным владельцем этого номера оказался Сесиль Торольд, стоявший у открытого окна вместе с Евой Финкастль, Китти Сарториус и Лионелем Бельмонтом.

Ева Финкастль смотрела на все критическим взглядом журналистки, в то время как Китти Сарториус, как и подобало артистке, представляла себе все окружающее в виде рамки для своей персоны. Третьим гостем Сесиля был Лионель Бельмонт, англо-американский антрепренер, в короне которого Китти Сарториус была самым крупным брильянтом. Мистер Бельмонт, высокий, представительный, добродушный и остроумный мужчина, лет сорока с небольшим, объявил, что он приехал в Париж по делам, между тем в течение двух дней все его дела сводились исключительно к тому, чтобы нянчиться с Китти и исполнять все ее капризы. В данный момент он глядел главным образом на Китти, так же, как Сесиль Торольд любовался Евой Финкастль. Впрочем, за Торольдом было законное право так поступать, так как о помолвке миллионера с журналисткой было уже официально объявлено, иначе бы Ева была на Флит-стрите еще неделю назад.

— Сегодня, кажется, торжественный спектакль? — заметила Ева, глядя на огромное разукрашенное здание театра Opera.

— Да, — ответил Сесиль.

— Как жаль, что нам не удастся побывать на нем. Мне бы так хотелось увидеть молодую королеву в вечернем туалете. Говорят, что внутреннее убранство…

— — Если ты так этого хочешь, дорогая, то можно устроить, — предложил Сесиль.

Китти Сарториус быстро обернулась назад со словами:

— Мистер Бельмонт пытался достать места, но безуспешно. Не правда ли, Бел? Туда можно попасть только по приглашению, приглашения же рассылает сам министр изящных искусств.

— Тем не менее, в Париже за деньги можно добиться всего, — настаивал Сесиль.

— Мой юный друг, — произнес Лионель Бельмонт, — полагаю, что если бы можно было это сделать, я бы вчера во что бы то ни стало раздобыл пару мест, так как перед ценой не останавливался, а мне ведь хорошо известно, до какого предела могут доходить театральные цены. В Нью-Йоркском Метрополитене я был свидетелем перепродажи ложи на один вечер за две тысячи долларов.

— Однако… — снова начал Сесиль.

— Имейте в виду также, — добавил Лионель Бельмонт, — что представление начнется через шесть часов. Времени немного.

Но Сесиль не унимался.

— Видели сегодняшнего « Герольда»? — спросил Бельмонт. — Нет? Тогда слушайте. Все это заинтересует. — Он вытащил из кармана газету и прочел: — "Места на гала-спектакль ". «Погоня за местами на торжественное представление в театре Opera во время последнего королевского визита в Париж вызвала много шума и породила недовольство. Однако опыт не привел ни к чему, и ныне повторяется старая история: охота за местами на сегодняшний спектакль, на котором будут присутствовать президент и их королевские величества, приняла форму настоящего скандала. Конечно, сыграло значительную роль и то обстоятельство, что пять дней тому назад два величайшие драматические сопрано — мадам Фелиз и мадемуазель Мальва — неожиданно пожелали принять участие в этом спектакле, так как еще ни разу эти прославленные артистки не выступали одновременно в одном и том же спектакле. И это потому, что ни один театр в мире не в состоянии позволить себе подобную роскошь. Наши читатели должны помнить, что на страницах нашей газеты и „Фигаро“ четыре дня тому назад появилось следующее объявление: „Продаются ложа и два кресла по случаю болезни. Обращаться на улицу Мира, д. 155“. Мы послали четырех репортеров по указанному адресу. Первому из них была предложена ложа у сцены за семь тысяч пятьсот франков и два кресла во втором ряду за тысячу двести пятьдесят франков. Второму была предложена ложа второго яруса напротив сцены и два кресла в седьмом ряду. Третьему — четыре кресла в заднем ряду и маленькая ложа позади них. Четвертому — снова что-то другое. Ясно, что мы имеем дело с обыкновенным агентством. Каждый задает вопрос: „Каким образом были добыты эти места? От министра изящных искусств или же от приглашенных?“. „Эхо“ отвечает: „Каким образом?“ Власти, однако, заявляют, что они приняли со своей стороны надлежащие меры, положив конец продаже того, что должно служить почетным отличием».

— Браво! — воскликнул Сесиль.

— И это правда, — заметил Бельмонт, складывая газету. — Я сам отправился вчера на улицу Мира, 155, и там узнал, что ни за какую цену теперь нельзя ничего приобрести.

— Может быть, вы предложили слишком мало?

— Кроме того, в сегодняшнем номере «Герольда» это объявление не перепечатано, мне думается, оттого, что власти серьезно взялись за дело.

— Все же… — продолжал твердить свое Сесиль.

— Слушайте, — произнес недовольно Бельмонт, — предлагаю вам пари на обед в двести долларов к Пайяра, что вам не удастся достать на сегодняшний вечер не только четыре места, но даже два.

— Вы не шутите?

— Ни капельки. Я хочу угостить наших дам на славу.

— Принимаю, — ответил Сесиль и позвонил.

II

— Леонид, — обратился Торольд к своему камердинеру, когда тот вошел в комнату. — Отправляйтесь на улицу Мира, 155 и узнайте, на каком этаже продаются места на сегодняшний спектакль, узнав же, купите четыре места, если же будет возможно, то лучше ложу. Понимаете?

Камердинер несколько мгновений смотрел вопросительно на Сесиля, отчаянно кося глазами. Затем сразу бухнул, словно его что-то осенило.

— Так точно, сэр. Вам желательно присутствовать на сегодняшнем торжественном спектакле?

— Вы правильно угадали мое намерение, Леонид, — произнес Сесиль. — Вручите мою визитную карточку. — Он черкнул несколько слов на карточке и передал ее камердинеру.

— А сколько уплатить?

— У вас есть незаполненный чек на лионский кредит, который я вам дал вчера утром. Используйте его.

— Слушаю-с, сэр. Еще насчет моего французского языка. Мне он дается с большим трудом.

— Я пойду вместе с вами, — вставил Бельмонт, — и возьму на себя роль переводчика. Меня интересует, чем все это кончится.

Леонид поклонился и перестал косить.

Спустя три минуты (так как им надо было только завернуть за угол) Лионель Бельмонт и Леонид были уже в комнате на четвертом этаже дома № 155 по улице Мира. Она производила на первый взгляд впечатление гостиной, и только в одном ее углу стояла конторка, а за ней помещался молодой человек, француз.

— Что вам угодно, господа? — спросил молодой человек.

— Будьте добры перевести, — обратился Леонид к Бельмонту. — Мистер Сесиль Торольд из Девонширского отеля в Лондоне, «Grand-отеля» в Париже, отеля «Континенталь» в Риме и «Palace-отеля» в Каире шлет свои приветствия и высказывает пожелание получить ложу на сегодняшний гала-спектакль в театре Opera.

Бельмонт перевел, а Леонид протянул карточку.

— Благодаря непредвиденным обстоятельствам, — официально ответил молодой француз, взглянув на карточку, — один из министров и его жена не могут присутствовать сегодня на спектакле, поэтому я имею возможность предложить вам ложу второго яруса у самой сцены.

— Вы же вчера мне заявили… — начал было Бельмонт.

— Беру ее, — перебил поспешно на ломаном французском языке Леонид. — Цена? И дайте мне перо.

— Цена ложи двадцать пять тысяч франков.

— Великий Боже! — воскликнул пораженный Бельмонт. — Теперь я вижу, что я в Париже.

— Согласен с вами, — отозвался Леонид, проставляя сумму на чеке. — Париж — всегда Париж.

Молодой человек открыл ящик и, вынув оттуда кусок картона с золотым обрезом, на котором стояла подпись министра изящных искусств, передал его Леониду, а тот бережно спрятал его в боковой карман.

— Скажите, — спросил Бельмонт молодого француза, — подпись министра не поддельная?

— Я отвечаю за нее, — высокомерно изрек француз. Таким образом, у Пайяра состоялся обед, причем каждый глоток обошелся приблизительно в полтора доллара, и заплатил за него Лионель Бельмонт.

III

Было девять часов вечера, когда обе пары переступили порог театра Opera.

Подобно остальным посетителям, они приехали рано — начало спектакля было в половине десятого — чтобы себя показать и других посмотреть.

Прошла неделя с тех пор, как молодые девушки приехали из Алжира в Париж в сопровождении Сесиля Торольда и за это время не сидели сложа руки. Китти Сарториус истратила бездну денег на модисток на улицах Мира и Шоссе д’Антен, тогда как Ева приобрела только одно единственное платье (мечту, а не платье), но зато жених положительно засыпал ее драгоценностями. В этот день до обеда Сесиль куда-то неоднократно исчезал. В конце концов он вернулся с брильянтовой диадемой для своей невесты. «Ах ты, мой мот!» — воскликнула журналистка, целуя его. В общем, получилось, что Ева Финкастль, всегда такая скромная, была, что называется, перегружена драгоценностями, а Китти, привыкшая к дорогим безделушкам, фактически располагала одним только браслетом, поэтому Ева настояла на том, чтобы ее подруга одела на спектакль половину ее брильянтов.

Вся компания произвела большое впечатление, поднимаясь по мраморной лестнице театра Opera, усыпанной в этот вечер цветами. Лионель с Китти под руку был в превосходнейшем настроении, в то время как Сесиль выглядел несколько нервным, и нервность его сообщалась Еве Финкастль или, быть может, ее ошеломила диадема. Наверху был вывешен плакат с просьбою ко всем приглашенным рассесться по местам в двадцать пять минут десятого, то есть до прибытия президента и королевской четы.

Контролер взял дорогой кусочек картона с золотым обрезом из рук Сесиля, повертел его и, вернув с низким поклоном, сообщил, что он должен повернуть направо и пройти еще два марша. Общество двинулось дальше.

Громадные коридоры и фойе были переполнены представителями крупной буржуазии, родовой аристократии и всевозможными знаменитостями. Внутренность театра как бы изменилась — что-то новое, непривычное чувствовалось на каждом шагу. Даже капельдинерши при ложах выглядели в своих трехцветных шарфах наряднее и приветливее, впрочем, потому, что им предстояло получить как следует на чай.

— Как! — изумилась капельдинерша, открывая ложу Сесилю и его спутникам: в ложе уже сидели двое мужчин с дамой, громко разговаривавшие по-французски. Сесиль побледнел, Лионель ухмыльнулся.

— Эти люди сели не в свою ложу, — доказывал Сесиль капельдинерше, когда показался один из распорядителей в черном фраке.

— Виноват, месье. Вы месье Сесиль Торольд? — обратился он.

— Да, — ответил Сесиль.

— Соблаговолите последовать за мною. С вами желает поговорить господин директор.

— Видимо, вас поджидали, — съязвил Бельмонт.

— Эта ложа принадлежит мне, — возразил распорядителю Торольд, — и я желаю сначала расположиться в ней.

— Вот по этому-то поводу господин директор и хочет переговорить с вами, — с непередаваемой сладостью в голосе произнес распорядитель. Повернувшись в сторону Евы и Китти, он сделал низкий поклон и со свойственной только французам изысканной любезностью добавил: — Быть может, дамы пока полюбуются видом авеню de l’Opera с балкона? Иллюминация уже зажжена, и эффект поразительный.

Сесиль прикусил губу.

— Хорошо, — сказал он. — Бельмонт, возьмите их на свое попечение.

И в то время, как Бельмонт повел девушек на балкон, чтобы там обсудить создавшееся положение и увидеть приезд королевской четы, Сесиль последовал за распорядителем.

Они прошли по многочисленным коридорам в заднюю часть колоссального здания. Там, в отдельном кабинете, Сесиль был представлен господину директору, пожилому человеку с орденом в петлице и седыми усами.

— Месье, — обратился к нему директор. — Мне крайне прискорбно, но я вынужден поставить вас в известность, что господин министр изящных искусств распорядился аннулировать свое приглашение для ложи № 74 на сегодняшний вечер.

— Я не получил уведомления на этот счет, — ответил Сесиль.

— Потому, что приглашение предназначалось не вам, — нервно заявил директор. — Господин министр изящных искусств просит меня передать вам, что его приглашение на спектакль в присутствии господина президента и их королевских величеств не может быть ни покупаемо, ни продаваемо.

— Но разве вам неизвестно, что многие из этих приглашений и покупались, и продавались?

— К сожалению, слишком хорошо известно.

Директор взглянул на часы и позвонил.

— В таком случае, почему же для меня должно быть исключение?

Директор в упор посмотрел на Сесиля:

— Быть может, вам лучше известна причина, — сказал он и снова позвонил.

— По-видимому, я мешаю вам, — заметил Сесиль. — Разрешите мне удалиться.

— Нисколько, уверяю вас, — ответил директор. — Напротив. Я немного взволнован отсутствием мадемуазель Мальвы.

Вошел служащий рангом пониже.

— Она приехала?

— Нет, господин директор.

— А ведь уже четверть десятого.

Вошедший вновь удалился.

— Пригласительный билет на ложу № 74, — продолжал директор, — был продан за две тысячи франков. Разрешите мне, месье, вернуть вам эту сумму.

— Но я уплатил двадцать пять тысяч, — с улыбкой произнес Сесиль.

— Возможно. Однако господин министр согласен на уплату только двух тысяч. Вы отказываетесь от денег?

— О, нет, — ответил Сесиль, беря кредитки. — Но со мною вместе приехали трое моих знакомых, из них две дамы. Представьте себе, в каком я теперь положении.

— Представляю, — посочувствовал директор, — но вы не станете оспаривать у министра право аннулировать по желанию то или иное приглашение. Места должны продаваться при условии возможности осуществления этого права.

В этот момент в кабинет вошел еще один служащий.

— Ее все еще нет, — вздохнул он.

— Какое несчастье! — соболезнующе вставил Сесиль.

— Страшное несчастье, месье, — сказал, жестикулируя, директор. — Невиданное несчастье. Спектакль должен обязательно начаться в половине десятого и непременно сценой в саду из «Фауста», в которой мадемуазель Мальва исполняет роль Маргариты.

— А почему не изменить порядок? — предложил Сесиль.

— Немыслимо. Кроме этой сцены, идет первый акт из «Лоэнгрина» с мадам Фелиз и балет «Сильвия». Начать с балета нельзя — в театральной практике такого случая еще не было. Выступить же раньше мадемуазель Мальвы мадам Фелиз ни за что не согласится. Даже за миллионы. Даже за королевский трон. Этикет среди сопрано строже, чем при дворе. Помимо того, мы не можем поставить немецкую оперу раньше французской.

— В таком случае президенту и их величествам придется подождать прибытия мадемуазель Мальвы, — сказал Сесиль.

— Ждать их величествам?! Немыслимо.

— Немыслимо, — повторил как попугай и другой служащий.

Еще двое служащих вошли, вернее — влетели. И вместе с ними, казалось, ворвалась струя тревоги, крайней растерянности, охватившей всех и вся за кулисами театра. Они завопили:

— Уже двадцать десятого! А на одевание у нее уйдет по крайней мере минут пятнадцать!

— Вы посылали в отель «Du Louvre»? — с отчаянием выкрикнул директор.

— Да, господин директор. Мадемуазель Мальва покинула отель два часа тому назад.

Сесиль кашлянул.

— Я бы мог давно сообщить вам об этом, — во всеуслышание произнес он.

— Что? — вскочил директор. — Вы знакомы с мадемуазель Мальвой?

— Очень близко.

— Может быть, вам известно, где она?

— Известно.

— Где?

— Я скажу вам только тогда, когда займу вместе с моими друзьями приобретенную мною ложу.

— Дорогой месье, — взмолился директор, — сообщите нам сейчас же. Даю вам слово, что ложа останется за вами.

Сесиль поклонился.

— На основании собранных мною сведений, — заявил он, — я предвидел осложнение с пригласительным билетом…

— Но Мальва, Мальва… где она?

— Успокойтесь. Теперь двадцать три минуты десятого, а мадемуазель Мальва находится отсюда на расстоянии трех минут ходьбы, и при этом она совершенно одета. Я уже сказал, что получил сведения, благодаря которым мог предвидеть противодействие со стороны министра изящных искусств, вследствие чего я принял соответствующие меры. Всякая власть, даже в республике, ограничена, милейший директор, что я и доказал. Мадемуазель Мальва находится в номере 429 «Grand-отеля», по соседству отсюда. Постойте, она не явится без этой записки. — Торольд вынул из кармана небольшую, сложенную вдвое бумажку. Затем добавил: — Честь имею кланяться, господин директор. Спешите, не то опоздаете встретить президента и коронованных особ. Уже время.

В половине десятого перед Сесилем и его спутниками распахнулась дверь ложи второго яруса № 74, на этот раз совсем пустой. И в этот самый момент монархи с монаршей пунктуальностью в сопровождении президента вошли в президентскую ложу. Публика поднялась со своих мест, и оркестр заиграл национальный Гимн.

— Значит, вы все выяснили? — шепнул Бельмонт.

— О да, — отозвался Сесиль, — небольшое недоразумение. И я на нем нажил.

— Правда? Сколько?

— Немного. Две тысячи франков. Но не следует забывать, что я заработал их меньше, чем в полчаса.

Открылся занавес. Началась сцена в саду.

IV

— Дорогой мой, — сказала Ева.

Если женщина становится невестой или женой, то бывают такие моменты, в особенности вначале, когда и в тоне ее, и в манерах чувствуется неограниченное обладание мужчиной. Способность эта свойственна исключительно женщине, и как бы мужчина ни старался, у него ничего в этом направлении не получится.

Один из таких моментов наступил и в жизни Евы Финкастль и Сесиля Торольда. Они сидели в большом пустынном зале с золоченой мебелью «Grand-отеля». Было без четверти двенадцать. Они только что вернулись с гала-спектакля, в конце которого Ева ушла из ложи почти на целых полчаса. Китти Сарториус и Лионель Бельмонт разговаривали в соседнем салоне.

— Да, — отозвался Сесиль.

— Ты вполне, вполне уверен, что любишь меня?

Ответ на это мог быть только один, и Сесиль его дал.

— И все же я не могу понять, — в раздумьи проговорила Ева, — чем я тебя пленила?

— Милая моя Ева, — заметил Сесиль, держа ее руку, — самые радостные, самые лучшие ощущения очень часто приходят внезапно.

— Скажи, что ты меня любишь, — настаивала она. Он сказал. После этого Ева стала еще более серьезной, хотя и улыбнулась.

— А все свои фантазии ты бросил? — спросила она.

— Бесповоротно.

— Я так рада. Никогда не могла я понять, почему…

— Выслушай меня, — сказал он. — Что мне оставалось делать? Я был богат. Был пресыщен жизнью. У меня не было сильных привязанностей. Увлекался искусством, но не до самозабвения. Ты, может быть, скажешь, что мне следовало заняться благотворительностью. Увы, я не рожден для этого. Благотворитель без соответствующего к тому дара обычно сеет больше зла, чем добра. Мог я, конечно, заняться делами, но это привело бы только к удвоению моих миллионов, удовлетворения же я бы не получил. В то же время унаследованное мною от отца стремление — типичное американское стремление — быть чуточку умнее и сообразительнее другого, толкнуло меня на путь моих проделок. Оно было неотъемлемой частью моего характера, а от своего характера далеко не уйдешь. Мои похождения, как допинг, возбуждали меня, и хотя они часто были прибыльны, прибыль эта не была очень значительной. Короче — они развлекали меня, приносили мне радость. Кроме того они дали мне тебя!

Ева снова улыбнулась, на этот раз молча.

— Но теперь-то ты от них совершенно отказался? — спросила она.

— Совершенно, — ответил он.

— Ну, а как же тогда обстояло дело с ложей? — поставила она вопрос ребром.

— Я собирался рассказать тебе обо всем, но как… каким образом ты узнала об этом? Как догадалась?

— Ты забываешь, что я все еще журналистка, — последовал ответ, — и все еще состою в числе сотрудников нашей газеты. Я проинтервьюировала сегодня вечером Мальву и от нее кое-что узнала. Сначала она подумала, что мне все известно, когда же убедилась в обратном, то замолчала и посоветовала обратиться за подробностями к тебе.

— Скандал, происшедший прошлой осенью на последнем гала-спектакле, дал мне мысль выкинуть штуку с местами в этот раз, — начал свое признание Сесиль. — Я знал, что места можно получить от некоторых чиновников министерства изящных искусств и что большая часть приглашенных всегда готова продать их. Ты себе представить не можешь, насколько продажны некоторые круги в Париже.

Случилось, что кое-какие детали и день сегодняшнего представления были опубликованы в момент нашего приезда в Париж. Судьба мне благоприятствовала. Теперь тебе станут понятны мои частые отлучки в течение недели. Я отправился к одному репортеру «Парижского эхо», которого я знаю и который знает всех, и при его помощи раздобыл список лиц, которые, несомненно, должны были быть приглашены, но также, несомненно, непрочь были продать свои пригласительные билеты. Вдобавок, мы вели переговоры в самом министерстве.

Через двадцать четыре часа мой репортер и двое его приятелей проинтервьюировали половину нужных людей, министр изящных искусств разослал свои приглашения, а я скупил больше трехсот мест на семьдесят пять тысяч франков. Затем я разузнал, что мой большой друг, несравненная дива мадемуазель Мальва остановилась в отеле Ритц, и у меня сразу явилась новая идея. Я уговорил Мальву заявить о своем желании участвовать в спектакле. Разумеется, ее соперница Фелиз не могла отстать от нее в патриотическом побуждении скрепить дружбу двух великих наций.

Гала-спектакль сделался злобой дня. Мы сняли помещение под контору на улице Мира. Объявления наши были очень туманны. Каждый вечер, пожелав тебе спокойной ночи, я виделся с репортером и Леонидом, и мы совместно вырабатывали дальнейший план кампании.

Через три дня мы продали все наши места, за исключением одной ложи, нарочно придержанной мною, приблизительно за двести тысяч франков.

— Следовательно, ты сам у себя купил ложу?

— Именно, моя радость. Собственно, я собирался удивить вас ею несколько позже, скажем, во время обеда, но ты и Бельмонт заставили меня поспешить.

— И это все?

— Не совсем. Фавориты министра изящных искусств оказались чрезвычайно суровы. Чтобы отомстить, они решили лишить меня ложи в последний момент. Однако от меня их намерение не скрылось, и я обезопасил себя, войдя в соглашение с певицей. Эта затея — моя последняя затея — имела большой успех, и чиновный мир Парижа получил урок, который может дать прекрасные результаты.

— Ты же нажил сто двадцать пять тысяч франков?

— Да, но в этом деле велики были и расходы. Вероятно, они выразятся в сорок тысяч франков. Кроме того, я должен поднести Мальве ожерелье, которое будет стоить двадцать пять тысяч франков,

— Итого останется шестьдесят?

— Нет, шестьдесят две.

— Как так?

— Я забыл о случайно нажитых двух тысячах.

— А теперь, — продолжала Ева свое дознание, — скажи мне, сколько ты всего заработал?

— Девоншир прибыли не дал. Почему, кстати, ты заставила меня сжечь пятьдесят тысяч фунтов? Бесцельная трата. Может наступить день, когда мы в них будем нуждаться, и тогда…

— Брось шутить, — не дала ему закончить Ева, — я говорю серьезно, совершенно серьезно.

— Остенде принесло двадцать одну тысячу фунтов чистоганом, Брюгге — девять тысяч восемьсот франков. Алжир и Бискра оказались убыточными…

— Об убытках распространяться не стоит, — прервала его Ева. — Есть еще прибыль?

— Небольшая. В Риме в прошлом году мне удалось сорвать пятьдесят тысяч франков. Потом в берлинском казначействе. И…

— Назови мне общую сумму.

Сесиль заглянул в записную книжку.

— Гроши, — ответил он. — Нечто среднее между тридцатью восемью и сорока тысячами фунтов стерлингов.

— Скажем, сорок, — резюмировала Ева, — миллион франков. Дай мне чек на эту сумму. Не возражаешь?

— С наслаждением, голубка.

— Когда же мы вернемся в Лондон, — закончила она, — я пожертвую эти деньги на больницы.

Сесиль помолчал, посмотрел на нее и… поцеловал.

Вошла чаровница Китти со своим адъютантом Бельмонтом.

Взглянув на массивную фигуру антрепренера, она начала:

— Дело в том, что… — и запнулась.

— Мы обручились, — договорил за нее Бельмонт.

— Сердечно поздравляем, — поднял голову Сесиль.

— Вас это не удивляет?

— Абсолютно нет. Существует закон, по которому примадонна всегда выходит замуж за своего антрепренера. Его же не перейдешь.

— Нам следовало бы, — сказала Ева Сесилю, когда они расходились на ночь, — догадаться об этом гораздо раньше: театральные антрепренеры не швыряются пятисотфунтовыми браслетами в интересах одного только дела.

— Но он раскошелился всего на один, дорогая, — ответил Сесиль.

— Ну да. Вот об этом-то я и говорю.