М. Н. Катков
правитьДавность национальной идеи
правитьНедавно извещалось в петербургских газетах, что Государь Император благоволил посетить мастерскую художника Микешина, где Его Величество обратил внимание на черновой рисунок памятника Богдану Хмельницкому, предполагаемого для Киева, и повелел, чтобы художник по окончании рисунка представил оный на Высочайшее усмотрение через товарища министра Императорского Двора. Итак, предположение о сооружении в Киеве памятника главному двигателю слияния Великой и Малой Руси известно и угодно Его Величеству. Можем ли не радоваться этому новому доказательству того участия, которое венчанный Вождь России принимает во всем, что говорит о ее национальном единстве и величии? И в самом деле, в длинном списке имен, на которые с гордостью указывает наша история, немного таких, которые напоминали бы эпохи столь решительные в судьбах России, как имя знаменитого гетмана. Время, когда он жил, было временем кризиса во взаимных отношениях России и Польши: решался вопрос о том, останется ли Русью эта изначальная часть Руси или сделается Польшей; сохранит ли свои исторические права и свою русскую национальность народ Украины или польская шляхта, подчинив его себе, сотрет мало-помалу исторические его особенности; раздвинется ли Польша на восток до Днепра и далее или же Россия вступит в свои древние исторические и этнографические границы. Что же решило этот великий, этот, можно сказать, мировой спор? Или, по крайней мере, с какой минуты, с какого факта начинается его решение? В то достопамятное утро, когда малороссийский народ провозгласил: «Волим под Царя Московского православного», — началось поступательное движение России и падение Польши; отделение Малороссии от Речи Посполитой было первым ее разделом, за которым с возрастающей быстротой последовали разделы 1772, 1793 и, наконец, 1795 годов.
Вот с этим-то поворотным пунктом в истории нашего народа связано имя Богдана Хмельницкого как главного деятеля, как руководителя того движения, которое разрешилось приговором Переяславской рады. И что же? Едва возникла мысль о том, чтобы почтить память этого великого исторического лица, как со стороны известной партии раздается шипение и свист. Богдана Хмельницкого называют разбойником и уподобляют Гонте, то есть человеку, играющему в польской истории роль Спартака или Пугачева. Такой приговор со стороны польских газет на русском языке не удивителен. Богдан Хмельницкий — имя, антипатичное этим партиям, это понятно; но нас удивляет, что газеты, проповедующие подобный взгляд на наших исторических деятелей и приравнивающие Хмельницкого к Пугачеву, претендуют, как «Весть», на сочувствие русского дворянства.
Нет, национальная идея не есть случайность; она не есть выдумка «московских демагогов», будто бы как-то навязанная ими правительству, в чем хотят уверить нас известные партии. Для государства выбор между политикой национальной и антинациональной есть то же, что выбор между жизнью и смертью.
Те же самые идеи, которые естественно рождаются в настоящее время во всяком здравомыслящем и добросовестном уме, высказывались и за сто лет перед сим и почти в тех же самых выражениях, что и ныне. Не думаете ли вы, что, например, слово обрусение родилось только сегодня? Нам приходит на память одно место из письма Екатерины к генерал-прокурору князю Вяземскому. Говоря о провинциях, «которые правятся конфирмованными привилегиями» и к которым в то время кроме Лифляндии и Финляндии принадлежала отчасти и Малороссия, великая государыня писала: «Называть их чужестранными и обходиться с ними на том же основании есть больше, нежели ошибка, а можно сказать с достоверностью, глупость». Сии провинции, а также Смоленскую (тогда не вполне еще обрусевшую), надлежит «привести легчайшими способами к тому, чтобы они обрусели и перестали глядеть, как волки в лесу». Известно, что Екатерина принимала и меры, согласные с этими мыслями. Если бы начатое ею не было впоследствии, под влиянием других идей, отменено и переделано, в России не было бы теперь опасных и изнурительных вопросов.
Не она виновата, что некоторые из этих провинций уже совсем отделились от государственного состава России (как Финляндия), а другие все еще смотрят «волками» (как балтийские).
Но гораздо менее известно что правительство императора Александра I в первые годы его царствования держалось тех же идей. Генерал Богданович в недавно изданной им «Истории царствования Императора Александра I» (сочинении весьма почтенном и любопытном) приводит тому доказательство.
Александр I, говорит его биограф, тотчас же по вступлении своем на престол увидел необходимость собрать и кодифировать наши законы. Возложив это важное — увы, не приведенное к концу — дело на особую комиссию под председательством графа П. В. Завадовского, Государь в данной на его имя инструкции между прочим обращал внимание комиссии на особенности суда и администрации в некоторых областях России, хотя и предоставленные им законом, тем не менее имевшие, по замечанию императора, важные неудобства. Со своей стороны комиссия, ознакомившись с возложенным на нее делом и представляя на Высочайшее усмотрение соображения свои (2 июля 1804 года), признавала несомненную пользу введения одного и того же судебного обряда во всей империи и находила, что права сословий и лиц в областях, состоящих на особом положении, не могли быть к тому существенным препятствием. Комиссия полагала, напротив, что введение однообразного судопроизводства послужило бы к устранению неудобств и злоупотреблений, столь часто замечаемых в провинциях с особыми юридическими формами, и принесло бы существенные выгоды как правительству, так и подданным. Правительство не было бы столь часто затрудняемо исследованием жалоб, происходящих от различия судебных обрядов; для частных же лиц такое изменение существующего порядка могло доставить еще большую пользу; так, например, нередко случается, что жители малороссийских либо возвращенных от Польши губерний ведут тяжбы с жителями великороссийских и остзейских областей, причем обе стороны затрудняются неизвестными им формами суда. Комиссия считала необходимым постановить при этом, чтобы все тяжбы на всем пространстве империи велись на русском языке. Она находила такое требование тем более справедливым, что многие жители губерний, состоящих на особых правах, изучают иностранные языки, а потому не должны уклоняться и от изучения языка, который единственно может быть языком общим для всех местностей. Действительно, во многих из этих местностей, замечала комиссия, нет общего языка для всех жителей: так, например, в Финляндии лишь низшие сословия говорят по-фински, дворянское же и купеческое — по-шведски или по-немецки. По мнению комиссии, надлежало постановить, чтобы по прошествии пяти- или десятилетнего срока все дела производились на русском языке.
Вот что говорили государственные люди с лишком шестьдесят лет тому назад…
Впервые опубликовано: «Московские ведомости» № 61, 1869, 18 марта.