В. В. Розанов
правитьГ-жа Милюкова о съезде по борьбе с проституцией
правитьГ-жа Милюкова в пространном и пылком ответе защищает съезд по борьбе с проституцией… Об общей защите — потом, а сперва отвечу на любопытный вопрос, ею предложенный мне: кто из нас двух спал, я или она, когда проводилась в закон защита малолетних от заманивающих их обманом, в целях насильственного растления, женщин… разбойниц (не могу иначе назвать этого поступка). Она говорит:
«Не съезд, а г-н Розанов проспал новый очень важный закон, прошедший через Думу и Г. Совет и вошедший в силу 25 декабря 1909 г., — тот именно закон, который и Р. предлагает выработать будущему съезду. Пусть г. Розанов поищет в стенографических отчетах Г. Думы новые статьи уголовного уложения, совершенно отменяющие пресловутые статьи 44 и 993. Эти новые статьи — №№ 524, 526, 527 и 529 назначают за сводничество и всякого рода вовлечение в разврат и торговлю женщинами — заключение в тюрьме и в исправительном доме или без указания срока, или устанавливая максимум в три года».
Ее слова, г-жи Милюковой… Вы ничего не замечаете, читатель? И сама г-жа Милюкова ничего не замечает в своих словах? Вполне удивительно: да ведь это тот же самый закон, «пресловутые 44-я и 993-я статьи» (интонация презрения у г-жи Милюковой), только переставляется номерами.
Только!!
Какая разница между «арестом при полиции на срок двух месяцев» и между «заключением в исправительном доме без указания срока, но не свыше трех лет»… «Не свыше» — значит столько или меньше; а «без указания срока» комментирует и во всяком случае оставляет на свободу решение задержать под арестом именно на два или один месяц.
Как же не так? Конечно, — так! Судьи сердобольны и обычно назначают «меньшую кару наказания»… Старухе, полунищей, темной женщине, каковыми являются подобные чудовища (по жестокосердию над детьми), — конечно, дремливый судья, усталый за «делами» и разбирательством чужих «оказий», назначит, конечно, «минимум наказания». Каков он? В законе не указано! В этом исключительном, чудовищном случае, когда 11-летняя девочка заманена леденцами в квартиру к «доброй женщине» и там изнасилована, — закон не сказал «не менее такого-то наказания», а оставил все в неопределенности, да еще прибавив кивающие в сторону смягчения слова: «однако не более такого-то»…
Растлена малолетняя, обманом, за которым с ведома и при пособии (не физическом, а квартирном) старухи последовало и изнасилование… Разбита ее вся жизнь, потрясена душа, испорчена судьба (не берут таких замуж)… Да конечно же это уголовное, а не гражданское преступление… И за это ответ не больше, чем за шулерство, воровство или «нецензурную статью и книгу».
Бог их прости, этих «членов Г. Думы» и «Г. Совета», которые клевали носом в пюпитры, когда «проводился» (верно, без обсуждения и прений) подобный чудовищный закон…
И что характерно, именно для Руси характерно, — «получил силу закона 25 декабря». Угостили к празднику Христову!
Господь родился…
Ну это — там, 2000 лет назад, в знойных странах.
У нас, в холодном и вялом Петербурге, в день памятования этого события разрешили насильно растлевать малолетних. Ибо подобная видимость наказания, кажущееся, а не реальное наказание есть, конечно, разрешение, позволение.
Ну, а дальше читатель ничего не замечает? И г-жа Милюкова тоже?
Пренаивный народ. А еще взялись «искоренять проституцию»!
Закон объединил, слил в одно совершенно несоизмеримые между собою вещи, несоизмеримые так же, как шулерство в карточном клубе и убийство на большой дороге, — заманивание обманом малолетних в комнату с последующим их растлением — с простым соблазном, шушуканьем взрослой девице или вдове, что вот ею «интересуются» и «ведь ее не убудет» и проч.; словом, — со словесным влиянием, притом обращенным к взрослой, сознающей себя, женщине… Ужас, поистине ужас закона заключается в том, что он совершенно пропускает завлечение малолетних в квартиры в целях растления… И судьи, не имея об этом вовсе закона, подводят чудовищное уголовное преступление под простое «сводничество» и приговаривают к наказаниям, естественно легким…
Потому что простое «сводничество», как пособие, как облегчение встреч, наконец, как убеждение и влияние, производимое взрослым на взрослого, — конечно, нельзя иначе судить. Это уже сфера мнений, культуры, взглядов на вещи, — чего-то малоуловимого.
А там ведь было физическое насилие, через обман совершаемое.
Ну, а еще чего-нибудь третьего не видит тут читатель?
Подскажу.
Да старуха-то, заманивающая леденцами малолетнюю, — и есть настоящая растлительница ее, а не господин, полусумасшедший, дожидающийся в комнате. У того это — болезнь, припадок, «извращенный случай; вообще если где, то тут нельзя отрицать физиологических аффектов», и медицина (Крафт-Эбинг, проф. Тарновский) свидетельствует констатированными фактами, что подобные вещи совершаются под влиянием «периодических приступов», причем во время «приступа» полубольной или полусумасшедший субъект действует «в исступлении», нередко — «в беспамятстве» и при полной потере личной, сознательной воли. Читайте об этом — и вы увидите, что так.
Но старушка? Заманщица? Поставщица жертвы больному зверю? О, она холодна, спокойна, расчетлива. И избрала «промысел», как есть «профессиональное нищенство». За изнасилование — каторга. Но старуха и есть профессионал изнасилования, — на это живущая, как на постоянный доход. Д-р Бентовин в «Проституции малолетних» пишет, что «в последние годы сделалось чем-то повальным изнасилование малолетних», попытки к нему — неисчислимы: и справедливо приписывает это пустому наказанию пособниц; пустому, между прочим, и в поновленном (по-моему, же совершенно старом) законодательстве, которое он тоже приводит, но не смотрит на него так наивно, как г-жа Милюкова.
Кому же из нас двух проснуться, мне или ей?
Ну, после этой частности, мне кажется, можно и не переходить к съезду вообще, о котором она пишет, будто там говорили, думали и совершили чрезвычайно многое «видные специалисты, которые из вопроса о проституции и борьбе с нею сделали дело своей жизни, и, наконец, целый ряд общественных деятелей и деятельниц, придавших работам (??!!) съезда большой подъем и одушевление». Слава Богу, что утешаются; я же помню присказку русского народа о «гречневой каше».
Съезд должен быть второй. И непременно — из другого состава людей. Собственно судьба проституции лежит где-то в узеньком поле между тремя спорящими и философствующими сторонами:
1) Медикам, насколько они могли бы возвыситься до чести быть названными биологами.
2) И — духовенством; прибавлю с грустью — насколько оно тоже «возвысилось бы» до права назвать себя священниками, т. е., по терминологии, священными, праведными людьми страны.
И как совершенно подчиненная, пассивная в данной теме, сила:
— Государство, общественная и политическая власть.
И, пожалуйста… без дам, шлейфов, 80-рублевых шляп со страшными булавками, horribile dictum [страшно сказать (лат.)], — без г-жи Милюковой.
Женщины, как г-жа Покровская, действительно всю жизнь посвятившая исследованию проституции, как покойная кн. Дондукова-Корсакова (ведь и теперь есть такие же, но безвестные в этой сфере труженицы), — конечно, должны быть в составе мудрых советодателей, в сонме совещающихся. Вообще матерям семейств — здесь место. Но ведь это же другая категория, чем «дамы».
Да, еще: конечно, на съезд должны быть позваны проститутки, и их показания, рассказы, автобиографии должны быть протокольно записаны. Это поважнее «словесного преферата» между гг. Боровитиновым, Милюковой etc., etc.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1910. 14 мая. № 12273.