В. В. Розанов
правитьГ-жа Лухманова о проституции
правитьЧтение в Соляном Городке г-жи Лухмановой о проституции 11-го октября собрало такое множество слушателей, что было трудно сидеть, нечем дышать. Публика, главным образом из слушателей и слушательниц высших учебных заведений, едва ли, в мужской своей половине, не знала предмета практически гораздо лучше, нежели лекторша, по словам ее, «не знавшая ни одной проститутки, продолжающей свое ремесло». Почти невозможно усомниться, что чтение женщиной света о делах полусвета и даже кромешной тьмы и вызвало остротою своего сочетания такое собрание слушающей публики: ну что всем этим усатым молодым людям, хороших мускулов и румяных щек, до «сокращения проституции» — патетической темы патетической чтицы? Что им Гекуба?.. Для г-жи Лухмановой проституция есть литературная тема, одна из многих, и ее в отношении этой темы нельзя поставить наряду с глубокой филантропкой наших дней, петербургской женщиной-врачем г-жею Покровской, которая уже много лет с умом и самоотвержением, и, явно глубоко страдая, работает над ужасным этим вопросом. Та уже не скажет о себе щепетильно: «Я не была знакома ни с одной работающей проституткой». Та знала их тысячи и слышала их рассказы.
Чтение г-жи Лухмановой, кончившееся «призывом» к обществу, в содержании своем представляло компиляцию из разных книжек о данном вопросе и из «своих размышлений» по поводу разных газетных сообщений. Она повторила ходячие ошибки о проституции: например, что так называемая «священная проституция» древности была предшественницею нашей. Это только по безграмотности можно утверждать слияние подобных явлений: нет сомнения, что беспорядочные, никак не урегулированные, вовсе не имевшие ни закона о себе, ни правила для себя половые отношения составляли изначальную в истории форму отношения мужчины и женщины, всех, мужчин ко всем женщинам. Теперь, когда из этой формы, если угодно «проституционной», стала выделяться «священная проституция», какая, напр., была в Вавилоне около храма Милитты, — то это было то же явление, как если бы в наши дни совершился у кого-нибудь переход от светской связи «внебрачного» сожительства — к форме повенчанного, религиозного, церковного брака. Таким образом, «священная проституция» не была предшественницею нашей, а явлением совершенно ей обратным. Она была первою в истории зарею теперешнего религиозного брака, в отличие его от гражданского. Напротив, гражданский брак, если с ним не соединять религиозного чувства, отношения полов, представляет собою возврат к до-религиозной, доисторической физиологической форме… отношения ли полов, проституции ли. Проституция как теперешний наличный факт, т. е. как страдание, боль, как соединение нужды и полового заработка, где пол для женщины играет роль «швейной машины» для работницы, а женщина и толпы женщин, их честь и достоинство являются в очах общества, государства и нации чем-то вроде «разрешенной продажи питей», чуть не с выдачей на это казенного патента, — такое явление в древности и на Востоке никогда не существовало. Продолжаем о лекции г-жи Лухмановой. Повторив ходячие исторические ошибки, она обратилась к картине современности. Чтение ее и в этой части было вполне литературным, но и вполне неделовым: она не привела в связь явление проституции: 1) с положением и строем европейской семьи, 2) с безработицей, и особенно женскою безработицей. Через это совершенно неизвестно откуда явилось: 1) такое множество мужчин, нуждающихся в проституции или ищущих в ней удовольствия, и 2) такое количество женщин, предлагающих себя проституционно, т. е. без любви, невольно, первоначально по чувственному влечению («падения»), а позднее — по необходимости. Самая идея и кличка «падение», «падшая» — и образует первую фазу «проститутки». Не будь этой клички, уничтожься эта идея, — из 100 «потерявших себя» девушек 99 вновь «нашли» бы себя. Далее, самые «падения» обусловлены тем очень простым фактом, что решительно никакой мужчина, между прочим, и из слушателей г-жи Лухмановой, не имеет ни малейшего побуждения, никакого физического или нравственно смущающего мотива задерживать половую свою жизнь хотя бы на один месяц; таким образом, вся мужская половина рода человеческого, так сказать, «дышит», пульсирует половою жизнью — и это факт, не подлежащий ни переменам, ни ограничению (говорим о факте, устраняя реторику). Между тем, число старых дев растет в стране, в нации, с грозною быстротою. Каждая старая девушка и образует собою, просто выходом из стана брачных, приблизительно 1/10 (я думаю — ⅓, но не решаюсь это сказать) полной проститутки. А десять старых дев образуют рядом с собою, как свою заместительницу, цельную проститутку: последнюю и следует определять, как коллективную жену нескольких, приблизительно хоть десяти мужчин, если предположить, что ее супружеское функционирование удесятерено напряженнее, чем нормальное нормальной женщины. Несчастная делается уродцем, больною: как изнуренный рабочий около десяти тунеядцев. Таким образом, и здесь мы приходим к выводу, что нормировка брака в стране, способствовавшая образованию огромного контингента старых девушек, есть коренной родитель проституции в стране. Ни у евреев, ни у мусульман, заметим, домов терпимости не образуется, а «проститутка» если и выходит из них, то лишь по исключительному несчастию и для пользования христиан. Вероятно, никогда никто не видал «правоверного» татарина или еврея входящим в дом терпимости. Это — наше богатство.
Г-жа Лухманова даже не упомянула об этих, так сказать, метафизических, т. е. вечных и необозримых составных элементах проституции. Вопросы труда и семьи — они даже не были упомянуты в ее чтении. Все сводилось к тому, что «нравы развращены и они могут быть лучше»; все свелось к устроению «домов трудолюбия» и разных видов приютов. Занятие довольно бесплодное и разговоры довольно праздные. Уничтожьте спрос — и уничтожится предложение; а как существует вечный голод пола, то устройте, чтобы он был насыщен не проституционно, и тогда проституция исчезнет. Все опять сводится к нормировке брака, которая у нас принадлежит специальному сословию, со вкусом к «безбрачию»… Здесь и корень всего. Говорят: «безнравственность»… Но позвольте, отчего же, наконец, редкий порядочный человек позволит себе украсть, никакой крестьянин не «сворует» у соседа, а писатель, мужик, старец, юноша пойдет в дом терпимости? Да оттого, что это честь его не марает, достоинства его не унижает, по самочувствию его и всего окружающего общества. Но отчего? Отчего?! Ведь это — безнравственно!! А мне кажется, что есть слово «безнравственность» в отношении к этому, а чувства безнравственности к этому — нет! Оно бессильно! Не зарождено ни у кого!! Да отчего? Что за тайна? Да ведь все сознают хорошо, что воздержание от «этого» так же неестественно в человеке, как удержание в себе дыхания или сердцебиения; а удовлетворения «этому» нет никакого (в данных, личных условиях), кроме того мутного. Кто же на походе упрекает себя в том, что он пьет воду не из стакана, а в выемке из-под копыта лошади; пьет из болота, откуда попало пьет. Никто этого не стыдится, никто этого безнравственным не считает. Так и в вопросе о проституции. Но, скажут: «Это такая святая область! Особенная!! Разве тут можно как-нибудь и что-нибудь?!». Отвечу на это: "Святая, так и позаботились бы; а вы все считали ее грешной, дурной, зажимали от нее нос, и так же мало приложили старания к ее благоустройству, как не прилагали старания к благоустройству игры фальшивыми картами или к регулированию трактирного дебоша. Только отмахивались и плевались: и в результате повис на вашей шее этот камень, которого теперь не снять. Всякий решительно мужчина, пользующийся проституткою, пользуется ею по строжайшему вашему же рецепту: 1) он берет у нее то, что в ней не ценно, что у нее есть грязь, минус в ее бытии; чего же вам жалко?! и 2) берет ее для того у себя, что считает в себе грязным, нечистым, ничтожным, неценным, минусом. Чего же дивиться, что сложение минуса и минуса дало огромную отрицательную величину; что и получилось «распивочно и на вынос» пола, и даже с казенной монополией, если принять во внимание принудительное навязывание казенного «желтого билета». Непонятно, о чем хлопочет г-жа Лухманова, о чем хлопочут гг. филантропы. Только проваливается то, чему провалиться все желают: раны «французской болезни» отнимают то же у человека, что и нож последователей Кондратия Селиванова. А если бытовые картинки при этом нехороши выходят: так в картинах ли дело? По волосам нечего плакать, когда сняли голову.
В планах-то о нравственности и лежит корень проституции. Каждая слезинка о «VII заповеди», как капелька серной кислоты, падает и растравляет, расслабляет, понижает во всеобщем воззрении кусочек в нас пола. «Да это — как швейная машина, не больше ему цена», — думает безграмотная девушка, мещанка, прислуга, — и перестает пугаться работы и прожития за этот счет. «Это — нечистота и грязь, свиное во мне: понесу его в место нечистое, грязное, свиное», — решает студент, беря фуражку и накидывая пальто. И все «гонят свинью в хлев», — личность, общество. И не догадываются, что в основе «хлева» лежит идея «свиньи», которую усердно все в себе, в других поддерживают.
Впервые опубликовано: Новый Путь. 1903. № 12. С. 123—127.