Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
ГУСЛИЦКАЯ ФАБРИКА
правитьНет такого грубейшего обмана, такой явной симуляции, подделки, фальши, злой шутки, дерзкой мистификации, на которые нельзя было бы поймать почтеннейшую публику. Здесь игра на доверчивость, скудость воображения, необразованность, массовый гипноз, ротозейство, а главное, на человеческую глупость.
Рассказывают же, что какой-то парижский аферист ежедневно, в продолжение года печатал в газетах такое туманное объявление: «Не забудьте внести по почте два франка в контору, помещающуюся: No улицы, No дома, такому-то». В конце года этот проницательный человек все-таки собрал кругленькую сумму, и скрылся с нею в пространство.
То — Париж. Но, конечно, нигде почтеннейшую публику не дурачили такими наивно-арапскими приемами, как у нас в России. Надо вспомнить всех русских самозванцев, ревизоров, прожектеров, попрошаек, сектантов, индийских врачей, предсказателей, старцев, бродячих языкатых странниц-продавщиц «египетской тьмы» в баночках, маклаков, лошадиных барышников, уличных и поездных шулеров и пр. и пр., чтобы лишний раз согласиться с этим.
В какой, скажите, стране мог явиться второй Пугачев, который (по записи Пушкина) велел открыть Царские врата в собор, уселся на престол и сказал: «Давненько я не сидел на своем престоле»? Где еще жулики на базаре могут сбывать полоротым мужикам разноцветные этикетки с табачных коробок за сторубл<евые> кред<итные> билеты? В каком углу земного шара приняло бы светское и полусветское общество за святого — Григория Распутина, с его страшной наружностью и роковой фамилией? Где умели бы процветать барон Вревский и Бадмаев, Корейша и Керенский, Рыков и Ольга Штейн, епископ Варнава и Хлестаков? Где поверили бы Золотым грамотам, Голубиным книгам и Черновским манифестом?
Наконец, в каком царстве, в каком государстве были бы так страстно прочитаны, возбудили столько слепой веры, породили столько диких, кривых толкований — вздорные, нелепые и, тем не менее, вредные книги лжемонаха Нилуса?
До конца 17 года об этих книгах мало было известно, во всяком случае, мне о них раньше не было ведомо. Первую толстую книгу Нилуса я увидел в июле 1918 г. Помечена она была 1905-м или 1906-м годом, хотя имела вид довольно свежий. Но уже до того, как она попала мне в руки, я слышал, как о ней говорили боязливым и важным шепотом, озираясь на двери, как о книге глубоко пророческой, чрезвычайно редкой и строго преследуемой.
Состояла она из двух частей. Одной из них, с некоторой натяжкой, пожалуй, можно было бы приписать подобие ясновидения или прозорливости, если бы меня не смущала легкая возможность (для автора такой книги) проставить на обложке любой год издания, все равно будь это книга совсем новая или старая, но переработанная сообразно с вновь обрисовавшимися событиями. С другой стороны уже самый остервенелый язык этой части книги обличал не спокойного провидца, не проникновенного созерцателя грядущего, а яростного врага социализма и еврейства, начитанного не основательно, но пестро и разнообразно, как в идеологиях революционных партий, так и в практических руководствах к постепенному захвату и к удержанию власти, и в историях кратковременных коммун, и немножко в Библии, и чуть-чуть в Талмуде, в трактовке его Лютостанским.
Вторая часть, меньшая, елейно-лепечущая, врезывалась в книгу каким-то неуклюжим клином. Она содержала некоторые поучения и предвиденья Серафима Саровского, со слов какой-то старицы Макриды, а также и пересказы ее собственных тусклых сновидений. Заглавье этой жалкой книги я забыл.
Зато вторая книга, на обложке которой была нарисована огромная пентаграмма, окруженная какими-то кинжалами, дымящимися кубками, кольчатым змием и, кажется, маской дьявола, книга, содержащая в себе пресловутые Сионские протоколы, яснее ясного убедила меня в том, что печатная фабрика Нилуса также аляповато, грубо, неумело изготовляет лубочные апокрифы, как некогда знаменитое старообрядческое село Гуслицы печатало поддельные кредитки.
Где-то в уединенной, скалистой местности, чуть ли не в оперной пещере, собираются 70 сионских мудрецов, семьдесят еврейских избранников, представляющих собою квинт-эссенцию ума, знаний, образования, духовной мощи и воли всего еврейского народа. Нет сомнения, каждый не еврей, — будь он самым завзятым антисемитом, — никогда не откажет даже среднему обывательскому еврею в уме, проницательности, практичности, осторожности и дальновидности. Отчего же эти таинственные семьдесят светочей мудрости, порешившие перестроить весь мир, вернуть его в рабство избранному племени, отчего они ведут себя так неумно и нарочито откровенно у Нилуса?
Для чего, прежде всего, понадобилось им вести протоколы своим заседаниям? Ведь здесь было не заседание правления банка, или судебной палаты, или дипломатического конгресса, где каждое мнение и постановление полагается закреплять на бумаге для будущих ссылок, справок и руководства. Здесь соединились люди одинаково исключительной духовной ценности, одинакового безусловного, безграничного, всестороннего доверия, люди, очевидно, еще до своего съезда в совершенстве знавшие и его цель и его будущие результаты, фактического и цифрового, т. е. трудно-запоминаемого материала в протоколах совсем нет, точно также как в нем отсутствуют названия имен, фамилий и местностей. Их смысл и значение сводятся к чрезвычайно простым отвлеченным формулам. «Настала ли для евреев пора начать общую борьбу со всеми христианами и язычниками мира, для сосредоточения земной власти в еврейских руках?» «Да, настала!». «Есть ли в этой борьбе, так называемые, недозволенные средства?» «Нет!». «Заседание закрыто». Вот и все! И все 70 мудрецов в тот же день разъехались по своим странам, чтобы на местах, своей волей и властью, создать страшную согласованную организацию, которая должна опутать весь мир. В крайнем случае, можно, пожалуй, допустить, что у них, как у генералов перед решительной битвой, было распределение обязанностей по специальностям: X — уделит свое внимание прессе, Y — займется дипломатией, Z — революциями. Но и у них, как у генералов до последней диспозиции, все это должно было происходить устно: здесь совсем не могло встретиться надобности ни в спорах, ни в разъяснениях, ни в отдельных мотивировках.
Но — позвольте — тогда каким же путем был бы Нилус извещен о том, что происходило на съезде? Может быть, где-нибудь под столом или за портьерой скрывался тайный соглядатай, второй Бловиц, подслушавший, — как говорили — речи на Берлинском конгрессе в 1879-м г.? Неправдоподобно: сионские мудрецы будут похитрее дипломатов. Остаются протоколы. Правда, здесь натяжка, но… «публика дура, публика и не такую штуку слопает». Отсюда и появились сионские протоколы. Мне удивительно только одно: как это 70 мудрецов забыли подписать под ними свои фамилии? Или Нилус скрыл их по врожденной вежливости?
Но мудрецы все-таки оказали ему предупредительно и другие услуги. Мало того, что они составили протоколы, — они еще размножили их на ротаторе и на печатном станке. Существует версия, по которой один из протоколов был похищен у масона 33-й степени. Если мы предположим, что один из семидесяти мудрецов был Главным Мастером своей ложи, состоявшей, скромно скажем, из 10-ти членов, а каждый из этих членов был мастером ложи 2-го порядка такого же состава, а этот в свою очередь возглавлял 10 третьестепенных членов и т. д. до 33-й степени, то количество людей, входивших в это одно из 70-ти ответвлений, должно было превышать не только численность всех людей, живущих на земном шаре, но и всех прежде живших, ибо оно выразилось бы числом в виде единицы с 32-мя нулями, и нам оставалось бы лишь удивляться, что Нилусу в руки попал один экземпляр протоколов, а не целый вагон.
Однако, если мне не изменяет память, Нилус оказался сообразительнее в математике, чем показывает версия, упоминаемая нами. Насколько я помню, протоколы были выкрадены непосредственно у одного из участников съезда, одного из 70-ти мудрецов, — парижского архимиллионера, финансового гения — его любовницей. Так и ближе к первоисточнику, и подлинность документов достовернее. «Помилуйте, масон какой-то 33-й степени… Долго ли ему, хотя бы из проказливости, состряпать подложную бумаженку?»
Совсем неизвестно, откуда эта любовница знала о существовании этого документа, о его содержании и его ценности. Не предположить ли, что в промежутках между нежностями, сионский мудрец доставал из-под подушки протоколы и читал их вслух, причем проказник и проказница весьма смеялись. Потом он опять их прятал среди важных бумаг, денег и векселей в несгораемый шкаф, который, по свойственной ему рассеянности, часто оставлял раскрытым настежь. Очевидно, конспиративность его была сортом ниже хитростей прежнего социалиста из 7-го класса гимназии, который записывал в свой блокнот, — только сзаду наперед — фамилии «сознательных партийных работников нашего класса».
Поражает в протоколах та прямолинейная слепая и тупая штампованная ненависть к христианству, которую мог, по своим чувствам к евреям, приписать Сионским мудрецам только неизобретательный заурядный жидоед. Каждое их слово дышит кровью, местью, порабощением, разложением, разрушением. Чувствуется не смертельно ядовитая сила слова, а оглушительная дубина. Теперь даже дипломаты двух стран, собирающиеся откромсать ломоть у третьей, даже два директора банка, готовящиеся остричь совместно доверчивых баранов, не называют вещей своими именами, а облекают их жесткую сущность в приличные, благожелательные, сдобной формы. Сами перед собою эти 70 мудрецов, высший разум умного племени, несомненно, люди большой культуры, постыдились бы такой примитивной погромной грубости, какую им приписывают протоколы.
Еще замечательно, что язык протоколов — это язык всех прочих пророчеств Нилуса, а их основные положения — это предыдущие выводы того же Нилуса. Кроме того, мудрецы так болтливы, так толкутся на одном месте, так подчеркивают и без того ясное, так повторяются, а, главное, так неудержимо, несносно падки к общим местам, к засиженным мухами пошлым фразам, что, право, можно подумать, будто мудрецов выбирали из русских интеллигентов. «Напишем — сказали они — свои протоколы так, как написал бы их Нилус, облегчим ему достойный труд».
Так-то вот и становится очевидной вся неловкая придуманность пресловутых протоколов Гуслицкой фабрики. И не стоят они никакого более тщательного анализа.
Если вам дадут одно из самых безграмотных похабных стихотворений и скажут, что его не только сочинил Пушкин, но даже и списал его собственной своей рукой, то зачем вам подвергать экспертизе почерк, качество бумаги и чернил и фабричную марку, зачем проверять длинную историю странствования этих стихов из рук в руки, зачем рыться в «Трудах и днях Пушкина»? Вы просто скажете: Пушкин таких бездарных пошлых стихов не мог бы придумать ни за все блага мира, ни ради спасения своего живота.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСтатья впервые опубликована в газете «Общее дело», Париж. — 1921. — 30 сентября. — № 440.
Куприн придерживался версии, что сборник «Протоколы сионских мудрецов» (1903, 1911, 1917) о мировом заговоре евреев представляет собой фальсифицированные тексты, фальшивку.
— Гуслицкая фабрика — по аналогии со старообрядческим селом Гуслипы, где печатали поддельные кредитки; в значении — печатание фальшивок.
— арапскими приемами — (жарг.) арап — мошенник, аферист, жулик.
— черновские манифесты — по имени министра Временного правительства Чернова Виктора Михайловича (1873—1952), основателя и идеолога партии эсеров.
— лжемонах Нилус — см. примеч. к статье «Желтугинская республика» (1918).
— Талмуд в трактовке Лютостанским — Талмуд, многотомный свод правовых и религиозно-этических норм иудаизма;
— Лютостанский Ипполит Иосифович (1835—1915), автор книги в 7 томах «Талмуд и евреи» (1909), обвинялся в некомпетентности и антисемизме.
— Бловиц — пронырливый журналист; известен тем, что залез под стол и подслушал речи высших политиков на Берлинском конгрессе 1879 г.
Печатается по первой публикации.