Гугенот (Балобанова)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← Красная Принцесса | Гугенотъ | Хромой Пѣвецъ → |
| Источникъ: Балобанова Е. В. Легенды о старинныхъ замкахъ Бретани. — СПб.: С.-Петербургская Губернская Типографія, 1896. — С. 129. |
По дорогѣ отъ Порта-Бланка, т. е. Бѣлой Гавани, — (деревушки на сѣверномъ берегу Бретани) — къ мѣстечку Панвенанъ, почти на самомъ берегу, за дюнами, находился, а, можетъ быть, и до сихъ поръ еще не окончательно разрушенъ песчаными заносами старинный замокъ Кермакеръ. Впрочемъ окрестные жители называли его не замкомъ, а домомъ (manoir), потому что, хотя и былъ онъ съ виду настоящимъ замкомъ съ башнями и зубчатой стѣной, но не имѣлъ въ себѣ ничего воинственнаго, — ни рвовъ, ни подъемнаго моста, ни бойницъ, ни подземелій. Построенъ онъ былъ, вѣроятно, какимъ-нибудь мирнымъ помѣщикомъ въ стилѣ, въ тѣ времена необходимомъ, если и не для серьезной обороны отъ враговъ, то на случай, — для защиты отъ разбойниковъ, которые триста, или даже двѣсти лѣтъ тому назадъ, расхаживали по Бретани цѣлыми шайками, подплывая къ берегу на своихъ легкихъ, ходкихъ корабликахъ.
Кермакерскій замокъ былъ очень старъ, и даже самые старые изъ мѣстныхъ старожиловъ на вопросъ, давно ли стоитъ онъ тутъ, отвѣчали съ увѣренностью:
— Да, онъ стоялъ тутъ всегда!
Отъ моря отдѣляютъ его дюны. Зубчатые вершины ихъ тянутся по берегу, точно горная цѣпь, но онѣ мало ограждаютъ замокъ отъ капризовъ моря, которое безпрестанно мѣняетъ очертанія даже самого берега: то вдругъ въ одинъ прекрасный день уноситъ цѣлый холмъ, или разрушаетъ давно укрѣпившуюся песочную гору и побѣдоносно разливается на ихъ мѣстѣ; то, съ другой стороны, въ осеннія и зимнія бури наноситъ новые и новые холмы и цѣлые горы, хороня въ ихъ нѣдрахъ все, что попадется ему на пути — бревна, лодки и даже сторожевыя будки, неосторожно оставленныя на берегу. Самъ Кермакеръ сильно страдаетъ отъ этихъ заносовъ, и цѣлая треть его стѣны давно скрыта подъ большой песчаной горой, покрытой краснымъ верескомъ и дикимъ левкоемъ, которымъ привольно прятаться здѣсь отъ рѣзкихъ западныхъ вѣтровъ.
Отъ замка до Панвенана стелятся бурыя ланды[1], усѣянныя огромными валунами и изрѣзанныя песчаными кочковатыми дорогами и тропинками. Недобрая слава идетъ въ народѣ обо всей этой мѣстности — «родинѣ миражей», какъ говоритъ школьный учитель Панвенана, — «жилищѣ злого духа», какъ увѣряютъ окрестные жители.
Однимъ изъ первыхъ владѣтелей замка былъ Генрихъ Кермакеръ, гугенотъ, но онъ жилъ въ Парижѣ и рѣдко заглядывалъ въ свои родные пески.
Но вотъ наступило 24 Августа 1572 года, — знаменитая Варѳоломеевская ночь, и вся семья Генриха, — его жена, дѣти, братья, — всѣ погибли подъ кинжалами католиковъ. Самъ Генрихъ Кермакеръ спасся, потому что находился въ то время при дворѣ короля Наваррскаго, да спаслась еще его маленькая трехлѣтняя дочь, Марія, которую старая нянька, бретонка, успѣла спрятать въ пустую пивную бочку на погребѣ. Старуха тоже осталась жива и кое-какъ добралась съ ребенкомъ до Кермакера. Вскорѣ пріѣхалъ сюда и самъ владѣтель замка. Здѣсь остался онъ жить въ полномъ уединеніи, почти не выходя изъ своего замка, не знаясь ни съ кѣмъ изъ сосѣдей. Дѣвочка воспитывалась суровымъ отцомъ и старой нянькой-гугеноткой тоже въ полномъ уединеніи и безлюдьи. Ей позволялось гулять по морскому берегу, въ дюнахъ, но никогда не смѣла она разговаривать ни съ кѣмъ изъ встрѣчавшихся людей, не имѣла ни одного товарища въ своихъ дѣтскихъ играхъ. Росла она тихой, кроткой дѣвочкой, и почти все свободное время проводила на дюнахъ: въ раннемъ возрастѣ привлекали ее туда раковины и разноцвѣтные камешки, которыми былъ усѣянъ берегъ; въ послѣдующіе годы море было ея учебникомъ и каждый день развертывало передъ нею новую страницу изъ великой книги природы.
Но каждое утро приходила она со своей няней въ мрачную комнату отца, и онъ читалъ имъ Библію, а затѣмъ говорилъ о Богѣ, — карателѣ всѣхъ безбожныхъ католиковъ, которые будутъ ввергнуты въ геенну огненную. Ужасъ охватывалъ дѣвочку при описаніяхъ бездонной и безмолвной трясины, гдѣ, задыхаясь въ удушливомъ сѣрномъ воздухѣ, погружались все глубже и глубже души жестокихъ убійцъ ея матери и братьевъ. Она вѣрила каждому слову отца, пока онъ говорилъ и каменѣла отъ страха, но, выглянувъ за двери этого мрачнаго замка, туда, гдѣ распѣвали птички, гдѣ сіяло солнышко, гдѣ бѣлые и лиловые цвѣты дикаго левкоя, покрывавшіе дюны, казалось, кивали ей, и гдѣ все какъ-будто говорило: «велика милость Божія!» — ей начинало смутно казаться, что отецъ ея не правъ, что католики, хотя бы и дурные и злые люди, не могутъ быть осуждены такъ страшно; а тѣ, что не убивали ея матери и братьевъ, за что-же осуждены и они?
— Всѣ католики осуждены мучиться послѣ смерти? — спросила она однажды своего отца.
— Разумѣется, всѣ.
— Даже тѣ, кто не убивалъ мамы и Жозефа? даже маленькій сынъ рыбака Лукаса?
— Дѣти страдаютъ за грѣхи своихъ отцовъ, всѣ католики — исчадія ада.
Очень несправедливымъ казалось это бѣдной дѣвочкѣ, а между тѣмъ Богъ вѣдь справедливъ и милосердъ! И вотъ стала она сама читать Библію и Евангеліе, и не могла согласить словъ отца со всѣмъ тѣмъ, что понимала она изъ прочитаннаго. Чѣмъ старше становилась она, тѣмъ съ большимъ сочувствіемъ и жалостью относилась она къ бѣднымъ католикамъ, которые въ той мѣстности были дѣйствительно очень бѣдны, такъ какъ составляли низшій классъ населенія: всѣ болѣе или менѣе зажиточные люди въ Панвенанѣ и Портѣ-Бланкѣ были гугеноты, а дальше замка и этихъ мѣстъ міръ для Маріи не существовалъ. Да и знаніе даже этого міра почерпала она отъ новой служанки, которая поступила къ нимъ послѣ смерти старой няни.
Это была словоохотливая, веселая дѣвушка, очень интересовавшаяся дѣлами сосѣдей и посвящавшая Марію въ разные мѣстные интересы и сплетни.
Маріи минуло уже шестнадцать лѣтъ, и отецъ пересталъ стѣснять ея свободу, понимая, что она не можетъ раздѣлять его уединенной жизни, и, самъ почти не выходя за предѣлы своего замка, позволялъ ей безпрепятственно посѣщать семьи старыхъ гугенотовъ, жившихъ въ Портѣ-Бланкѣ, Панвенанѣ и другихъ окрестностяхъ, забывъ, что время смягчаетъ все на свѣтѣ, и что эти гугеноты легко помирились съ католиками при новомъ порядкѣ вещей, наступившемъ при Генрихѣ III.
Въ семьѣ одного изъ такихъ гугенотовъ встрѣтила Марія одного голландца-католика, и полюбила его.
Когда молодой человѣкъ пришелъ къ Генриху Кермакеру просить руки его дочери, не скрывъ, что и Марія согласна ввѣрить ему свое счастье, старый гугенотъ грозно взглянулъ на него и, не говоря ни слова, вывелъ его за руку изъ воротъ своего замка и заперъ ихъ на замокъ.
Марія оказалась плѣнницей, и отецъ не только запретилъ ей выходить изъ замка, но и принялъ мѣры, чтобы она не могла ослушаться его: съ тѣхъ поръ онъ всегда держалъ двери на запорѣ и собственноручно отпиралъ ихъ при стукѣ молотка или выпуская служанку для покупки провизіи. Но служанка была хитрая дѣвушка, очень любила и жалѣла свою госпожу, и при ея посредствѣ молодые люди безъ труда могли поддерживать между собою постоянныя сношенія. Время шло: наступила осень; всѣ деревья разодѣлись въ пурпуръ и золото; сентябрь былъ уже на исходѣ.
Было воскресенье; погода стояла солнечная; чудный прозрачный воздухъ разносилъ по берегу звуки церковныхъ колоколовъ; они переливались, и, словно весело догоняя другъ друга, доносились и до Кермакерскаго замка, гдѣ старый гугенотъ въ своей мрачной комнатѣ, съ раскрытой Библіей въ рукахъ тщетно ждалъ свою дочь и служанку къ утренней молитвѣ: въ одной изъ церквей, звуки колоколовъ которой доносились до него, вѣнчалась Марія съ католикомъ-голландцемъ.
Узнавъ объ этомъ, проклялъ гугенотъ свою дочь. Еще мрачнѣе и суровѣе стало его лицо, еще яростнѣе возненавидѣлъ онъ католиковъ и еще тише и пустыннѣе стало въ его домѣ, — словно исчезъ послѣдній озарявшій его лучъ свѣта, замолкъ послѣдній звукъ пѣсни.
На мѣсто прогнанной молодой служанки была взята какая-то старая гугенотка изъ отдаленной мѣстности, и замокъ точно вымеръ.
Но старый хозяинъ не находилъ себѣ покоя: онъ не читалъ больше Библіи и не проклиналъ католиковъ, — страшная тоска щемила его сердце и цѣлыми днями ходилъ онъ по комнатамъ и почти цѣлыя ночи бродилъ по дюнамъ, ища забвенія.
Прошло мѣсяца два, и вотъ, въ ночь на Св. Екатерину посѣтило его странное видѣніе: онъ лежалъ въ постели, и вдругъ пронеслась надъ его головой какая-то холодная струя воздуха, и комната озарилась голубоватымъ свѣтомъ, хотя ночь была совсѣмъ темная. Свѣтъ этотъ шелъ отъ стоявшей у постели его прозрачной фигуры. Гугенотъ не узналъ ея, но почему-то догадался, что это была Марія. Она устремила на него скорбный взглядъ и какъ-будто хотѣла сказать что-то.
Гугенотъ приподнялся и спросилъ:
— Марія, ты ли это?
Фигура, не двигаясь, протянула ему кольцо.
Онъ хотѣлъ взять его, но все исчезло…
Цѣлый день ходилъ по дюнамъ Кермакеръ и наконецъ къ вечеру вернулся домой.
— Господинъ! — сказала ему впускавшая его служанка, — я воспользовалась вашимъ отсутствіемъ, чтобы зашить вашъ пуховикъ, и вотъ, что нашла я внутри него! — и она подала ему тоненькое измятое колечко въ родѣ обручальнаго.
Вздрогнулъ старый гугенотъ и взялъ кольцо.
Не говоря ни слова, вышелъ онъ изъ замка и пошелъ по дорогѣ въ Панвенанъ. Онъ пришелъ къ своей прежней служанкѣ, когда вся семья ея уже сидѣла за ужиномъ, и, не поклонившись никому, обратился къ служанкѣ и, подавая ей кольцо, спросилъ:
— Узнаешь ли ты это кольцо?
— Да, это кольцо молодой госпожи, — она его потеряла въ день своего бѣгства, и хотя мы и искали его, но не нашли. Намъ нельзя было терять много времени, и госпожа сказала мнѣ, что это очень дурное предзнаменованіе.
— Гдѣ же она могла потерять его?
— Оно завалилось гдѣ-нибудь въ вашей спальнѣ; мы тамъ укладывались, зная, что туда вы не войдете до вечера.
— Служанка нашла его въ моемъ пуховикѣ.
— Ну это могло случиться: пуховикъ давно распоролся, но я не успѣла зашить его, кольцо и могло закатиться туда.
— Гдѣ теперь Марія и ея мужъ? — тихо продолжалъ Кермакеръ.
— Дня черезъ два послѣ свадьбы вышли они на кораблѣ дядюшки Мадека въ Амстердамъ. Никто не хотѣлъ брать на свою палубу «проклятую отцомъ женщину», — каждому вѣдь своя жизнь дорога, но старый Петръ Рунъ, шкиперъ корабля «Санта Марія», согласился взять съ собой обоихъ тезокъ: «Марія — тезка корабля, — смѣялся онъ, — а ея мужъ — мой тезка».
— А гдѣ же теперь корабль «Санта Марія»?
— Ужъ это вы спросите дядюшку Мадека, — мы ничего не слыхали.
На другой день разыскалъ Кермакеръ дядюшку Мадека въ Портѣ-Бланкѣ и спросилъ о судьбѣ его корабля.
— Да вотъ, жду его такъ чрезъ мѣсяцъ, если будетъ попутный вѣтеръ; такой глухой осенью ничего предвидѣть нельзя. Надѣюсь только, что онъ не выходилъ еще изъ Амстердама, а то плохо пришлось бы ему третьяго дня на Св. Екатерину, — буря была страшная, и много кораблей погибло.
— А вы навѣрно знаете, что онъ благополучно достигъ Амстердама?
— Конечно, знаю: долговязый Лука его тамъ видѣлъ, и Петръ Рунъ наказывалъ сказать, что въ началѣ пути натерпѣлись они бѣды, но потомъ буря утихла, и они дошли благополучно. Зимовать же тамъ не будутъ, — идутъ домой съ грузомъ желѣза.
— Кто этотъ Лука?
— Шкиперъ корабля «Віержъ» изъ Порта-Віержъ: онъ пошелъ вчера на зимовку домой.
— Не слыхали ли вы отъ него, что сталось съ моей дочерью и ея мужемъ, отплывшими отсюда на «Санта Маріи»?
— А! съ «проклятой парой»? Думаю, что ничего: Петръ Рунъ взялся доставить ихъ въ Амстердамъ, — значитъ, ужъ и доставилъ: его слово крѣпко. Посердился я на него за это, да что дѣлать? Не давши слова — крѣпись, а давши — держись.
Нѣсколько спокойнѣе вздохнулъ Кермакеръ, узнавъ, что съ кораблемъ «Санта Марія» не случилось ничего, и что въ ночь, въ которую онъ видѣлъ Марію, корабль стоялъ на якорѣ въ Амстердамѣ, и молодая чета была на твердой землѣ. Тѣмъ не менѣе, совпаденіе бури въ ночь на Св. Екатерину и видѣнія въ ту же ночь безпокоило старика, и онъ рѣшился, дождавшись возвращенія Петра Руна, подробно разспросить его.
Наконецъ, наканунѣ Крещенскаго сочельника матросы дали знать Кермакеру, что «Санта Марія» вошла въ портъ и разгружается.
Съ трепетомъ въ сердцѣ пошелъ старый гугенотъ въ портъ и разыскалъ Петра Руна.
— Я не знаю, куда они дѣлись! — отвѣчалъ тотъ на вопросъ Кермакера. — Не успѣли мы выйти изъ Порта-Бланка, какъ разыгралась страшная буря, и цѣлую недѣлю мы были на волоскѣ отъ гибели. Ну, вотъ и взбунтовалась моя команда, и стала требовать, чтобы я высадилъ «проклятую пару» на берегъ или спустилъ бы ее на дно морское. Я и ругался, и просилъ, — ничего не помогало: совсѣмъ осатанѣли. Крѣпко жаль мнѣ было бѣдныхъ невинныхъ молодыхъ людей: были они оба прекрасны, добры, а ужъ любили другъ друга — на удивленье! Но что станешь дѣлать? Родительское проклятье въ морѣ — это камень на шеѣ? Два дня уговаривалъ я своихъ чертей хоть до Дюнкирхена довезти ихъ: «Опускай на берегъ, а то спустимъ и тебя вмѣстѣ съ ними на дно морское!»
«Ну, берегъ былъ недалеко, — спустили лодку, сѣлъ я на руль, мой товарищъ, да молодой голландецъ взялись за весла, и едва-едва дошли мы до берега, хотя и былъ онъ въ виду.
Всю дорогу мы пѣли молитвы: знаете, лучше ужъ предстать передъ Всевышнимъ съ молитвой на устахъ, чѣмъ съ бранными словами: а, ей-Богу, были мы близки къ тому свѣту, гораздо ближе, чѣмъ къ этому! Однако Богъ помиловалъ.
Тутъ была рыбачья деревушка. На берегу столпилось много народу, и всѣ смотрѣли на насъ, выпуча глаза: „Кого, — молъ, — это несетъ въ такую бурю, да на наши рифы?“ — Сочинилъ я этимъ людямъ цѣлую исторію, что взялся я будто бы довезти ихъ до Дюнкирхена, но что долженъ возвращаться обратно, а потому они рѣшили сойти на берегъ и попробовать добраться туда, хотя бы сухимъ путемъ. Рыбаки приняли ихъ радушно, и обѣщали постараться переправить ихъ до Дюнкирхена, до котораго было недалеко. Прощаясь, я посовѣтовалъ молодымъ людямъ не ввѣряться больше морю: оно не любитъ „проклятыхъ“. Если они меня послушались, то навѣрно, теперь они уже давно въ Амстердамѣ.
Мы же съ товарищемъ благополучно вернулись на „Санта Марію“. Буря утихла, подулъ попутный вѣтеръ, и скоро мы были уже въ Дюнкирхенѣ».
— Благодарю васъ! — сказалъ печально гугенотъ. — Я долженъ ѣхать разыскивать мою несчастную дочь, я не могу оставаться въ неизвѣстности. Не знаете ли вы какого-нибудь корабля, который выходилъ бы сегодня въ Голландію?
— Что вы, сударь! Какая христіанская душа выйдетъ на Крещенскую ночь въ море? Теперь тамъ разгуливаетъ одинъ только Черный Капитанъ на своемъ Летучемъ Кораблѣ.
— Ну, а завтра?
— Ни завтра, ни послѣ-завтра, ни черезъ недѣлю: январскія бури не для насъ поютъ свою отходную.
Молча всталъ старый гугенотъ, не повѣривъ шкиперу, и пошелъ въ Портъ-Бланкъ. До ночи ходилъ онъ по берегу изъ харчевни въ харчевню, гдѣ обыкновенно собираются моряки поболтать и попить сидру. Вездѣ спрашивалъ онъ, не намѣревается ли кто-нибудь выйдти въ море, и вездѣ, смѣясь, отсылали его къ Черному Капитану на его Летучій Корабль.
Поздно вечеромъ возвращался Кермакеръ въ свой замокъ и на берегу почти у самаго дома увидалъ человѣка, расхаживавшаго взадъ и впередъ по дюнамъ; у берега стояла лодка, а издали, за рифами, виднѣлся корабль. Ночь была лунная и очень свѣтлая.
— Ты съ корабля? — спросилъ гугенотъ этого человѣка.
— Съ корабля.
— Куда идете?
— Въ Голландію.
— Когда?
— Черезъ часъ.
— Можешь ли взять меня? Я щедро заплачу за проѣздъ!
— Поѣдемъ!
— Но я долженъ зайти домой, — собраться: путь далекій!
— Хорошо; только не опоздай.
Поспѣшилъ Кермакеръ домой, разбудилъ спавшую уже служанку, объяснилъ ей, въ чемъ дѣло, и, наскоро собравъ необходимыя вещи, пошелъ вмѣстѣ съ нею на берегъ.
Человѣкъ съ лодкой все еще ждалъ его.
Долго стояла старуха на берегу, слѣдя за лодкой, уносившей ея господина, и дивясь шкиперу, который остановился съ кораблемъ у самыхъ рифовъ. Наконецъ, въ чистомъ ночномъ воздухѣ донесся до нея окликъ «подавай!» и звонъ цѣпи. Она вздохнула, и пошла домой, но на порогѣ дома она еще разъ оглянулась на море, и показалось ей, что корабль какъ-то странно расправилъ паруса, поднялся къ небу, и исчезъ въ облакахъ…
Не вернулся больше гугенотъ въ свой замокъ, и никогда никто не слыхалъ о немъ.
— Унесся жестокій отецъ на Летучемъ Кораблѣ! — говорили съ полной увѣренностью окрестные жители.
Недѣли черезъ двѣ послѣ исчезновенія гугенота вернулся на родину въ Панвенанъ одинъ матросъ. Судно, на которомъ служилъ онъ, погибло у береговъ Голландіи въ ночь на Св. Екатерину, и почти никто не спасся изъ бывшихъ на немъ. Онъ говорилъ, что вся бѣда произошла оттого, что въ Дюнкирхенѣ на ихъ палубу была принята проклятая отцомъ Марія и ея мужъ:
— Бѣдные люди натерпѣлись столько бѣдъ на сухомъ пути отъ разбойниковъ и отъ всякаго бродячаго люду, что рѣшились ужъ лучше снова ввѣриться морю. Не хотѣлось мнѣ выдавать земляковъ, а потому ничего не сказалъ я капитану, да что же хорошаго? Лежатъ они теперь на днѣ морскомъ, а вмѣстѣ съ ними и многіе другіе! Проклятому отцомъ человѣку все равно ужъ не жить на свѣтѣ, а другіе-то за что пострадали?
Старая служанка не захотѣла оставаться въ Кермакерскомъ замкѣ, и его заколотили на-глухо. Долго стоялъ онъ пустой и заколоченный, и пески безпрепятственно заносили его. Только и заглядывали въ него, что контрабандисты да разбойники, — привольное было это для нихъ убѣжище! Каждый же добрый человѣкъ готовъ былъ сдѣлать большой крюкъ, лишь бы не проходить мимо замка. Ну, а надсмотрщики-то вѣдь тоже люди, — охота же и имъ была ходить въ ту сторону!
Такъ и оставался онъ необитаемымъ, и дурная слава о немъ росла да росла.
Лѣтъ сто тому назадъ Сельская Община рѣшила наконецъ взять въ свои руки эти пришедшія въ полный упадокъ строенія, и вскорѣ были они проданы какому-то художнику. Тотъ не успѣлъ еще оглядѣться въ нихъ, какъ началась революція, и домъ не подвергся разрушенію, лишь только потому что и такъ давно уже представлялъ собою именно то, къ чему стремились разрушители, — т. е. груду развалинъ.
Послѣ революціи купилъ замокъ какой-то негоціантъ, но скоро раззорился; потомъ устроили въ немъ школу, которая сгорѣла, такъ что подъ конецъ, лѣтъ шестьдесятъ тому назадъ, купилъ его за безцѣнокъ мѣстный старожилъ, нажившійся, говорятъ, контрабандой, но балагуръ и общій любимецъ, Жозонъ Бріандъ. Нѣкоторые сосѣди смѣялись надъ его желаніемъ зажить бариномъ, другіе жалѣли его: «вонъ, человѣкъ спятилъ съ ума и лѣзетъ въ драку съ чертомъ!» — говорили они.
Но онъ расхаживалъ себѣ въ ярко-пестромъ жилетѣ и приглашалъ всѣхъ на новоселье.
Жена Жозона была простая, скромная женщина, и не по вкусу были ей эти высокіе покои съ узенькими окнами и остатками какихъ-то «рожъ» на стѣнахъ, — такъ величала она стѣнную живопись. Единственная дочь ихъ, Марія, была замужемъ за шкиперомъ коммерческаго корабля, и мужъ ея, возвращавшійся только на зимніе мѣсяцы, занималъ исключительно всѣ ея помыслы. Въ его отсутствіе цѣлые дни проводила она въ своей комнатѣ за Библіей и Евангеліемъ.
— Не хорошо такъ любить мужа! — ворчалъ иногда отецъ, — вспомни пословицу: слишкомъ много никуда не годится.
— Ну что же? — отвѣчала она, — не будетъ любви, не будетъ и жизни.
Всѣ затѣи Жозона зажить въ замкѣ бариномъ кончились тѣмъ, что онъ уступилъ настояніямъ жены и дочери, и перешелъ въ небольшую пристройку современной архитектуры, маленькія комнаты которой были и свѣтлы, и уютны. Замокъ же отпирался лишь въ большіе праздники, для гостей или во время муниципальныхъ выборовъ, или же наконецъ для мѣстныхъ баловъ по подпискѣ. Мало по малу Жозонъ принялся за старый образъ жизни, и если не выходилъ больше въ море «вести бесѣду съ иноземными шкиперами», какъ подмигивая говаривали сосѣди, то зато часто выѣзжалъ на рыбную ловлю, да попрежнему охотно спѣшилъ на помощь погибающимъ, когда на морѣ бывало неблагополучно.
Опять сентябрь былъ уже на исходѣ. Погода стояла ясная, солнечная, но холодный вѣтеръ задувалъ съ моря.
Было воскресенье; служба въ церкви кончилась и народъ высыпалъ было на морской берегъ, но вѣтеръ сталъ крѣпчать, вихрь взрылъ и закрутилъ мелкій песокъ съ одной, съ другой дюны, и толпа очень скоро разошлась по домамъ.
— Ну, быть бурѣ, дѣти мои! — сказалъ дядюшка Жозонъ женѣ и дочери, возвращаясь изъ церкви. — Надо пообѣдать поскорѣе, да выйди на берегъ и на всякій случай приготовить лодку.
Однако, пока семья обѣдала, вѣтеръ какъ-будто стихъ, а солнце такъ и пекло.
Послѣ обѣда опять всѣ высыпали на берегъ, и теперь стало ясно, что это затишье было передъ бурей. Мужчины стали вытаскивать свои лодки на песчаное прибрежье и съ трудомъ справлялись со своимъ дѣломъ: песокъ и острые камешки такъ и летѣли прямо въ лицо. Море разыгралось, сильные порывы вѣтра срѣзывали бѣлыя головки волнъ и разсыпали ихъ мелкою пылью.
Къ вечеру буря разразилась вполнѣ: вѣтеръ вылъ съ такой силой, будто цѣлый легіонъ злыхъ духовъ налеталъ на Кермакерскій замокъ и грозилъ разрушить его. О снѣ нечего было и думать въ такую ночь, и семья Жозона не расходилась. Вдругъ постучались къ нимъ въ окно.
Дверь пріотворилась, и кто-то сказалъ:
— Большой корабль погибаетъ у берега.
Въ одну минуту выскочили они на улицу. Луна свѣтила довольно ярко, но бѣшенный вихрь, подымавшій прибрежный песокъ, слѣпилъ имъ глаза. Перебраться черезъ дюны можно было только чуть-чуть что не ползкомъ, пользуясь промежутками между порывами вѣтра. Море съ шумомъ и ревомъ катило свои кипящія волны. Надо было имѣть опытный глазъ, чтобы сразу различить въ морѣ судно. На берегу столпилась масса людей, и всѣ слѣдили за кораблемъ; казалось, крики отчаянія доносились оттуда; какъ будто можно было даже разсмотрѣть, какъ растерянно суетились тамъ люди.
Жозонъ подошелъ къ толпѣ, наблюдавшей за кораблемъ, и пригласилъ желающихъ попытаться вмѣстѣ съ нимъ подойти къ кораблю на его надежной лодочкѣ и спасти хоть кого-нибудь. Гробовое молчаніе было отвѣтомъ на его предложеніе. Вглядѣвшись въ толпу, онъ не узналъ никого изъ нихъ.
— Ба! да это, вѣрно, рыбаки съ того берега сами пріютились здѣсь отъ бури! Имъ, видно, уже не до того, чтобъ помогать другимъ!
— Тамъ дальше, должно быть, стоятъ наши, — Корръ и Ивонъ Томасъ! — сказала Марія.
— Некогда бѣжать за ними, дитя мое! садись на весла, авось, доберемся до корабля: пусть же не говорятъ сосѣди, что трусливъ сталъ Жозонъ съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлался владѣтелемъ замка!
Прыгнула Марія въ лодку и взялась за весла: съ дѣтства сроднилась она съ моремъ и нисколько не боялась за себя. Волны нещадно хлестали въ лодку и перекатывались черезъ нее, обдавая Жозона и Марію съ ногъ до головы. Вотъ, всталъ огромный валъ, лодка высоко поднялась надъ водой… еще мигъ, — и вся эта громада обрушится на нее… Но твердой, привычной рукою правилъ Жозонъ, и не трепетало мужественное сердце Маріи, и лодка, наконецъ, достигла корабля. Тамъ все было тихо и безмолвно: ни суеты, ни криковъ отчаянія; одна только высокая черная фигура стояла на кормѣ, и не успѣлъ Жозонъ ухватиться за висѣвшій канатъ, какъ человѣкъ этотъ, одѣтый въ черный плащъ, спрыгнулъ уже въ лодку и проговорилъ что-то на какомъ-то странномъ языкѣ. Маріи показалось, что онъ сказалъ на старомъ бретонскомъ нарѣчіи: «Отчаливай! никого больше нѣтъ!» — Какъ ни старался Жозонъ узнать отъ него, куда дѣлся весь остальной экипажъ, онъ ничего не добился, и рѣшилъ, что, вѣроятно, люди сѣли на лодки и оставили корабль въ ту самую минуту, какъ онъ съ берега наблюдалъ за суетой, происходившей на палубѣ. Человѣкъ въ черномъ сѣлъ на весла, а Жозонъ опять на руль.
«Что за странные рукава у этого человѣка, — точно на портретѣ Генриха Кермакера!» — подумала Марія.
Быстрота, съ которой неслась лодка на обратномъ пути, была изумительная, и не прошло и полуминуты, по мнѣнію Жозона, какъ они причалили уже къ берегу. Марія вмѣстѣ съ матерью, дожидавшеюся ихъ на берегу, побѣжала впередъ, чтобъ переодѣться поскорѣе, и, подходя уже къ дому, къ удивленію своему увидала, что Жозонъ и незнакомецъ повернули къ главному входу замка и скрылись въ дверяхъ.
— Время ли хвастаться замкомъ! — проворчала съ досадой жена Жозона, — шелъ бы скорѣе снимать мокрое платье да ужинать!
Между тѣмъ, дѣло было вовсе не такъ: незнакомецъ самъ шелъ впереди Жозона, и послѣдній съ удивленіемъ замѣтилъ, что онъ повернулъ въ замокъ. Жозонъ только что хотѣлъ было предупредить его, что двери замка заперты, и что онъ живетъ въ пристройкѣ, какъ двери уже отворились. Жозонъ подумалъ, что его жена забыла запереть ихъ, и собирался хорошенько побранить ее за небрежность; незнакомецъ же шелъ твердымъ шагомъ впередъ, и Жозонъ едва поспѣвалъ за нимъ, теряясь въ догадкахъ, что было за дѣло этому человѣку ночью въ пустомъ домѣ.
Луна свѣтила ярко, и было свѣтло, какъ днемъ.
Но вотъ, въ кругломъ залѣ незнакомецъ вдругъ повернулся къ Жозону… Передъ нимъ стоялъ самъ Генрихъ Кермакеръ, — гугенотъ, портретъ котораго сохранился еще въ замкѣ. Вскрикнулъ Жозонъ, и повалился на полъ безъ чувствъ…
— Ну, что они тамъ запропастились въ потемкахъ! — сказала жена Жозона, тщетно ожидая Жозона и гостя у накрытаго уже стола.
— Пойдемъ, поторопимъ ихъ, да отнесемъ имъ лампу!
— Господи Боже мой! да кто же имъ отперъ замокъ? Посмотри, Марія, ключи-то вѣдь здѣсь висятъ!
— Я увѣрена, что отецъ забылъ все на свѣтѣ, и держитъ гостя у запертой двери, разсказывая ему всю исторію Кермакера! — засмѣялась Марія.
Но когда обѣ женщины пришли къ замку, онѣ съ удивленіемъ увидѣли, что двери стоятъ настежъ.
Со страхомъ вошли онѣ и, нигдѣ не видя отца и гостя, дошли до круглаго зала, гдѣ нашли распростертаго на полу Жозона, и никого больше…
Первою мыслью Маріи было, что незнакомецъ убилъ ея отца и скрылся, а потому она выбѣжала на дюны звать на помощь столпившихся тамъ рыбаковъ, но и тамъ не было ни души.
Съ удивленіемъ повернула она голову къ морю, — луна свѣтила ярко, и корабль былъ видѣнъ отчетливо. Вдругъ онъ точно закачался, распустилъ по вѣтру паруса, словно крылья, сталъ медленно подниматься, и исчезъ въ облакахъ.
Когда Марія вернулась домой, отецъ ея уже пришелъ въ себя и съ ужасомъ разсказывалъ о необыкновенныхъ глазахъ незнакомца, взглянувшаго на него въ темномъ залѣ.
Очень дивились сосѣди, услыхавъ на другой день разсказъ о приключеніи Жозона. Никто изъ нихъ во всю ночь не слыхалъ ничего, кромѣ воя бури, никто не выходилъ на берегъ, и никто не видалъ чужихъ рыбаковъ.
— Быть бѣдѣ въ семьѣ Жозона! — говорили старики матросы, качая головой, — это Гугенотъ возвращался на своемъ Летучемъ Кораблѣ!
Недѣли полторы спустя, пришло извѣстіе, что въ эту самую ночь, приблизительно около полуночи, погибъ корабль, которымъ управлялъ мужъ Маріи, и онъ самъ послѣднимъ спрыгнулъ въ море, — такъ, по крайней мѣрѣ, разсказывалъ очевидецъ, одинъ изъ матросовъ, чудеснымъ образомъ спасшійся на какой-то доскѣ и подобранный утромъ рыбаками.
Недолго прожилъ послѣ этого Жозонъ. Вскорѣ послѣдовала за нимъ въ могилу и его жена, а бѣдная Марія сошла съ ума. Не даромъ говаривала она: «не будетъ любви, не будетъ и жизни».
Сосѣди заботились о Маріи, какъ могли, но ей почти ничего не было нужно: во всякую погоду цѣлыми днями и ночами сидѣла она на дюнахъ и смотрѣла на море. Единственно, чѣмъ дорожила она, было тоненькое, измятое, очень старинное колечко, которое Жозонъ нашелъ въ лодкѣ на другой день послѣ ихъ страннаго ночного приключенія.
— Это прислалъ мнѣ Ивонъ въ часъ своей смерти! — говорила Марія всѣмъ и каждому, и разубѣдить ее въ этомъ не было возможности.
Лѣтъ черезъ десять, въ ночь на Крещенье, исчезла Марія безслѣдно; вѣроятно, ее или смыло волнами въ сильную бурю, бушевавшую въ ту ночь у этого берега, или же погибла она въ старой маленькой часовенкѣ, сооруженной когда-то на дюнахъ рыбаками. Часовенка эта обрушилась въ ту же самую ночь, и ее занесло пескомъ. Но прошло не мало времени прежде, чѣмъ догадались искать въ ней бѣдную Марію, а къ тому времени на этомъ мѣстѣ нанесло уже цѣлую песчаную гору.
— Пусть покоится она въ добровольно выбранной могилѣ, — въ своихъ родныхъ и любимыхъ дюнахъ! — сказалъ кюре, и не велѣлъ разрывать холма.
Здѣсь стоитъ камень съ выбитымъ на немъ именемъ Маріи, годомъ ея рожденія и смерти. Гора давно укрѣпилась растительностью, пышно разросся тутъ красный верескъ, и здѣсь всего чаще отдыхаютъ птицы передъ своимъ перелетомъ черезъ море. Но окрестные жители увѣрены, что Марія не покоится въ этой красивой могилѣ, и думаютъ, что улетѣла она на Летучемъ Кораблѣ въ ту бурную Крещенскую ночь.
— Не стоитъ поддерживать старый Кермакерскій домъ! — говорятъ представители Сельской Общины, и съ каждымъ годомъ онъ разрушается все больше и больше, и пески заносятъ его все выше и выше.
Но его высокія башни пока цѣлы и, можетъ быть, долго будутъ еще указывать на погребенную здѣсь страницу изъ прошлаго человѣческой жизни.
Примѣчанія
править- ↑ брет.