Вельтман А. Ф. Древности и сокровища российские
М.: Институт русской цивилизации, 2015.
Григорий Савич Сковорода
правитьИ словом, и умом, и жизнию мудрец,
Любитель простоты, и от сует свободы,
Без лести друг прямой, доволен всем, всегда:
Достиг наверх наук, познавши дух природы,
Достойный для сердец пример Сковорода.
В начале прошедшего столетия в Киевском наместничестве, Лубенского округа, в с. Чернухах жил казак Сковорода с женой; честные, правдивые, странноприимные люди. И порадовал их Бог сыном Григорием.
Добрый и умный был мальчик Григорий, богомольный с самых пеленок; бывало, только что пономарь отворит церковь, он уже на крылосе, подтягивает дьячку; придет домой и распевает чистым голоском Иоанна Дамаскина: «Образу златому на поле Дейре служиму трие твои отроцы небрегоша безбожного веления…»
— Сава, — сказала однажды Сковородиха мужу своему, — отдадим сына в науку.
— Ой? Отдадим, — отвечал Сковорода.
И отдали они сына в Киевское училище.
Вскоре отличные успехи Григория в науках обратили на себя внимание Киевского митрополита Самуила Миславского, а охота и способность к музыке были причиною выбора его в придворную певческую при восшествии на престол императрицы Елисаветы. Но страсть к познаниям превозмогала в нем любовь к искусству. Когда императрица посетила Киев, Григорий Сковорода прибыл также в числе придворных певчих; но возвратиться в Петербург не захотел. Получа увольнение с чином придворного уставщика, он начал снова учиться.
Любознательный ум его не довольствовался определенной киевской пищею; он постигал, что познаниям нет границ и что истина не одностороння. Он хотел много видеть, чтобы много знать. Судьба предназначила ему из горького извлекать сладкое, и он не роптал на эту судьбу.
Генерал-майор Вишневский, отправленный от двора в Венгрию к Токайским садам, желал иметь для находившейся там греко-российской церкви человека, знающего церковное пение. Сковорода, известный уже по искусству своему в музыке и в познании немецкого, латинского и греческого языков, был представлен Вишневскому, и пламенное желание Григория исполнилось — он поехал в Венгрию. Вишневский, оценив его достоинства и ум, дал ему средства совершить путешествие в Вену, в Пресбург и другие места Австрии. Но ему не места любопытны были, а ученые люди Германии; их только хотел он видеть и слышать. Знанием латинского и немецкого языка ему легко было исполнить свое желание, а умом приобрести приязнь известнейших в то время людей.
Обогащенный познаниями и сочетав религиозность свою с идеями германской философии, он возвратился в отечество и не мог уже ужиться с мраком понятий: мог ли один светоч озарить ночь, лежавшую над целой страной?
Глаза, не привыкшие еще к блеску света, боялись его. Ум, познания и кроткий нрав Григорья находили повсюду ему друзей, а понятия — обращали их во врагов.
По возвращении из чужих краев Переяславский епископ пригласил его в учителя поэзии в городское училище. Желая совершенствовать науку, Сковорода написал «Рассуждение о поэзии и руководство к искусству оному». Это рассуждение показалось необычайно; новая метода и правила отвержены, а Григорий изгнан из училища за пословицу: alia res sceptrum, alia, plectrum[1].
Не имея состояния, посреди всех недостатков, он не терял бодрости духа; не имея ничего, кроме умной головы, доброго сердца и носильного платья1, он был счастлив, гостил там и сям. Определившись воспитывать сына г-жи Тамары, он не умел угодить г-же Тамаре и слугам.
Определившись, по приглашению наместника Сергиевской Лавры, впоследствии известного ученостью епископа Черниговского Кирилла, учителем в Лавре, сгрустнулся Григорий по родине, оставил училище; он был рожден не детским учителем. Добродушный, ясный душою, снова стал он гостить там и сям. В 1759 году определился Сковорода в учителя в Харьковский коллегиум; прошел год, епископ Иоасаф Мишкевич, полюбивший его за познания, тишину души и самоотвержение от сует жизни, свойственное только посвятившим себя на служение Богу, предложил ему вступить в монашество. Сковорода выслушал сделанное предложение чрез игумна Гервасия, подошел к нему и вместо ответа испросил благословение на путь и с миром отправился в пустынную деревню Старицу в окрестностях Белгорода, к одному из друзей своих.
Между тем слух о необыкновенной жизни его и наставительных беседах разнесся повсюду; все любопытствовали видеть его, все знакомились с ним, предлагали свой дом, свою дружбу. Сковорода уступал тщеславию людей; доверчивый, поверял им и себя и ум свой; но они как дети скучали уроками: образец благовестивого разума, как живой упрек суетной жизни, становился для них нестерпим. Сковорода, как не тронь меня, сжимался от прикосновения равнодушия и бежал отовсюду.
В Харькове познакомился он с М. И. Ковалевским, молодым человеком со светлой душой, способной понимать его. В нем нашел он и друга себе и последователя понятий своих о мире и благе. Как ни любил его Ковалевский, но долго с недоверчивостью внимал его учению; оно слишком противоречило первым внушениям. Его учили, что счастье состоит в удовлетворении желаний, в беззаботности и роскоши жизни; а Сковорода говорил, что истинно счастливое состояние человека состоит в ограничении желаний, в отвержении всякого излишества, в обуздании прихотливой воли, в трудолюбии и в исполнении обязанностей не по страху, но по совести. Его учили, что одно состояние людей лучше другого, а Сковорода говорил, что каждое состояние, исполняя цель Промысла о благе общем, есть добро. Бог, разделяя общество людей на члены, соединил их взаимными потребностями и ни одного не обидел. Только сыны противные, говорил он, не внимающие ни закону Промысла, ни закону природы, вступая в состояние по страстям, обманчивым видам и прихотям, прокляты от Бога, верховного раздаятеля дарований. Ковалевский сначала любил внимать Скововоде и боялся слушать его; любил сердце его и дичился разума, почитал его правила жития и не мог согласить их со своими понятиями, уважал добродетели его и устранялся мнений; видел чистоту нравов его и не узнавал правоты их; желал быть другом, но не учеником. «Трудно изгладить первые впечатления», — говорил сам Ковалевский, но они изгладились в нем, и, что всего страннее, томимый борением понятий, он увидел сон: «На ясном небе золотые начертания имен трех отроков, вверженных в пещь огненную, Анания, Азария и Мисаила; от этих трех слов сыпались на смотрящего на небо с воздетыми руками Сковороду искры некоторые, упадая и на ученика его, производили в нем легкость, спокойствие, бодрость, довольствие духа». Ковалевский рассказал этот сон добродетельному старцу троицкому священнику Б., у которого жил. «Молодой человек, — сказал ему старец, — слушайтесь этого мужа, он поставлен вам от Бога быть руководителем и наставником».
С этой поры Ковалевский предался вполне дружбе и наставлениям Сковороды.
Три отрока, говорил он ему, вверженные в пещь огненную, есть три великие способности человека: ум, воля и деяние, не покоряющиеся злому духу мира, не сгорающие от огня любострастна, но хранимые Духом Святым в непорочности сердца и души.
В 1764 году Сковорода приехал с другом своим в Киев; многие из родственников и знакомых, бывшие монахами в Печерской лавре, видя добродетельную его жизнь, склоняли его вступить в монашество: полно бродить по миру, Св. Лавра примет тебя, как мать чадо; ты будешь столп и украшение обители. Нет, возразил Сковорода, не мне грешному скрывать сердце в ризе; желаю только скрыть его в воле Господней.
В Харькове губернатор Е. А. Щербинин, наслышавшись о Сковороде, призвал его к себе и в разговорах с ним спросил:
— Добрый человек, для чего не изберешь ты себе никакого известного состояния?
— Мир подобен театру, — отвечал Сковорода, — чтобы представлять на нем с успехом и похвалою, должно брать роли по способностям; ибо действующее лицо приобретает похвалу не по знатности рода, но за удачную игру; не способный представлять удачно никакого лица, кроме простоты и смирения, я сам избрал эту роль и доволен собою; труд при врожденной склонности есть удовольствие.
Увлекаемый любовью к уединению, Сковорода поселился на пасеке Гужвинской близ Харькова, принадлежавшей помещикам Земборским, которых он любил за добродушие. Посреди леса в уединенной хижине он оградил дух свой безмолвием и предался на свободе размышлению. Здесь написал он первое полное свое сочинение «Наркиз, познай себя» и «Асхань: о познании самого себя».
Потом, приглашенный Сошальскими в деревню их Гусинку, он полюбил и место и хозяев и поселился у них также на уединенной пасеке.
В 1770 году поехал он с ними в Киев и поселился у родственника их Иустина, начальника Киевской пустыни; прошли три месяца, проведенные им с удовольствием. Вдруг однажды, спускаясь по горе на Подол, почувствовал он запах мертвых трупов. Он не мог далее идти, воротился домой и, изгоняемый каким-то беспокойством из Киева, несмотря на убедительные просьбы отца Иустина, отправился на другой же день в Ахтырку, где и остановился по приязни у архимандрита Венедикта. Не прошло нескольких дней, как получили известие об открывшейся в Киеве чуме. Чудна рука Провидения, выведшая Сковороду заблаговременно из Киева; но что он чувствовал запах трупов, как будто предвещавший несчастье Киеву, в этом нет чуда; вероятно, чума давно уже таилась в Киеве, но простолюдины скрывали ее и погребали чумных тайно, чему было много примеров.
Сковороду можно было назвать украинским дервишем, странствующим философом; повсюду он был гостем и нигде хозяином; ничего в мире не называл он своим, кроме приобретенного познания, и, как Стильпон Мегарский, земным богатством считал только мудрость.
Он гостил у Тевяшева, у Захаржевского, у Щербинина, у Ковалевских, гостил в монастырях: Старохарьковском, Харьковском Училищном, Ахтырском, Сумском, Святогорском, Сеннянском, и пр. и пр., но преимущественно любил Харьков и часто посещал этот город. Повсюду выбирал уединенный угол, жил просто, сам себе слугой. Повсюду любил людей и ненавидел их пороки.
Под конец дней отправился он в с. Хотетово в 25 верстах от Орла, к другу своему, который предлагал ему дом свой, как мирную пристань после долгого странствования; но не прошло трех недель, и Сковорода возжелал любимицы своей Украины. В ее сырой земле, как в объятиях, хотел он кончить жизнь и, несмотря на убеждения, на погоду, на болезнь, на труд пути, поехал.
— Останься! — умолял его К.
— Дух мой велит мне ехать, — отвечал Сковорода. А духу своему он никогда не противился.
Приехав в Курск, остановился он отдохнуть от пути у благочестивого архимандрита Амвросия; отсюда оправился далее, в Гусинку, любимое свое пустынножительство; но в конце пути почувствовал побуждение ехать в Ивановку, слободу Г. Ковалевского. Здесь и кончил он свой путь в 1794 году. Пред кончиною завещал предать себя земле на возвышенном месте, близ рощи и гумна, и начертал на могильном камне: Мир ловил меня, но не поймал.
Он оставил после себя много сочинений нравственно-философических и писем на русском, латинском и эллинском языках; некоторые изданы, другие хранятся у Г. К.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьПубликуется по: Картины Света. Энциклопедический живописный альманах на 1836 год с политипажными рисунками. М.: В типографии С. Селивановского, 1836. Примечание автора.
1 Камлотный кафтан, пара башмаков, гарусные чулки да рубашка на перемену.
- ↑ Одно дело (архиерейский) жезл, а другое — (пастушья) свирель (лат.).