Грешница
правитьВ уездном городе кипела ярмарка. Просторная площадь застроена была дощатыми балаганами, образовавшими улицы и переулки, подобно второму городу, полному жизни, движения и шума. Тысячная толпа двигались под синим небом, на котором сияло золотое, осеннее, холодное солнце. Малороссы приехали на троечных телегах, в сопровождении бежавших позади жеребят с колокольчиками на шее. Среди белых бараньих тулупов и ярко цветных платков баб, виднелись черные кафтаны евреев, хитрые физиономии армян, важные длиннобородые караимы и белокурые менониты.
Польские шляхтичи в венгерках медленно пробирались в экипажах сквозь толпу. Сидевшие с ними разряженные великосветские дамы улыбались и кокетничали.
Здесь продавали красивых, горячих коней, там роскошных быков венгерской породы с рогами в форме лиры. Бабы любовались украшениями из поддельного коралла, стеклянными бусами, яркими платками, сафьянными сапожками всех цветов. Дети уплетали за обе щеки пряники, а мужчины угощались водкой.
Те, у кого не было денег, расплачивались натурой. Возникала меновая торговля, как на азиатских базарах.
За маленькую баночку белил или за гребень бабы отдавали несколько мер ржи или известное число овчинок.
При звуке турецкого барабана школьники, служанки и солдаты садились на деревянных лошадей, лебедей и оленей и вертелись в головокружительном вихре. Недалеко оттуда, перед палаткой жалкого зверинца, кричали попугаи и два гимнаста, окоченелые в своих расшитых блестками трико, выделывали разнообразные штуки.
К дикой музыке жидов и цыган примешивались оглушительные звуки детских труб и барабанов, дудок и скрипок.
Посреди этой толпы и гама, спокойно прогуливался молодой человек, в одежде мещанина. Это был студент, Роман Дорошенко, приехавший на ваканции (здесь: каникулы) к своим родителям в провинцию.
Роман олицетворял собою тип истого казака: высокий, стройный, мускулистый, с коротко обстриженными белокурыми волосами, он высоко держал свою красивую голову со строгими, правильными чертами лица, а его смелый взгляд придавал ему гордый, вызывающий вид. Он ничего не покупал, ничего не продавал, и так же мало обращал внимания на тигров и на жонглеров, как на красивых женщин в парижских туалетах и на деревенских девушек с их тяжелыми косами.
Он ходил среди народа, как среди деревьев в глухом сосновом лесу, и казался погруженным в свои мысли. Вдруг сплошная толпа заколыхалась. Наступила тишина, нарушаемая лишь пронзительными криками попугаев; народ сторонился с почтением и легким страхом.
В открывшемся среди массы людей широком проходе медленно двигалась странная, таинственная и сверхъестественная фигура. Эта была женщина, красоты вместе загадочной, дьявольской и ангельской. Она была высока и полна; ее простая, темная одежда, схваченная на поясе грубой веревкой, обнажала ее роскошные шею, и затылок и руки, загоревшие от солнца. Она шла босая с непокрытой головою. Густые, белокурые с красноватым отблеском волосы ее были распущены и падали до бедр. Прекрасная голова с честными глазами была низко опущена и спина сгибалась под тяжестью большого грубо сколоченного, деревянного креста. Но в ее уничижении было столько же гордости, сколько было величия в ее призрении к людям? Все с изумлением смотрели на нее; иные крестились, но никто не осмеливался заговорить с нею.
Только на окраине города около последних домов, она услыхала человеческий голос.
На крылечке маленького, только что выбеленного домика, стояла молодая, красивая женщина, с шапочкой на голове, в кацавейке с меховой опушкой. Подбоченясь, в высокомерии своей жестокой добродетели, она насмешливо взглянула на нее и вскричала-
— А! Поглядите-ка на эту грешницу! Молодость провела в разгуле, а теперь, когда уж нельзя больше никого соблазнить, она хочет примириться с Богом! Тебя нужно бичевать, кающаяся Магдалина, и попадись ты мне под руку, я помогла бы тебе замолить твои грехи!
Грешница подняла голову и улыбнулась. Улыбка эта, выражение немой благодарности, полна была набожного умиления и преобразила ее. Остановившись, она медленно спустила на землю крест, приблизилась к молодой женщине и упала пред нею на колени.
— Чего тебе нужно? — спросила та.
— Я готова, — отвечала незнакомка, спуская с плеч свою грубую одежду. — Бичуй меня.
Молодая женщина спрятала руки в меховые рукава кацавейки и молчала:
— Умоляю тебя, ударь меня!
Гордая добродетель безмолвствовала и не двигалась.
— Если ты не хочешь ударить меня, — продолжала грешница, — то затопчи меня ногами, я заслужила это.
Она склонилась на ступеньки перед своею судьей, опустив голову и ее чудные волосы рассыпались по ее спине.
Молодая женщина, стиснув зубы, два раза презрительно ударила ее ногою. С внезапным порывом, грешница обеими руками схватила эту ногу в шитой золотом туфле и прижала ее к губам.
— Благодарю тебя, ты помогла мне, — прошептала она.
Она встала, взвалила на плечи тяжелый крест и, печальная и смиренная, пошла дальше.
Молодая женщина на крылечке белого домика, увитого ползучим виноградником изумленно смотрела ей вслед до тех пор, пока ее не окутало облако густой пыли, поднятой фаэтоном богатого еврея.
За городом, дорога поднималась в гору и проходила по большому густому лесу. Здесь, в густой заросли, грешница села на пень, опустив голову на руки. Крест лежал па траве возле нее.
Вдруг она очнулась, и словно проснулась от тяжелого давящего сна. Быстрые шаги все приближались и под ними трещали сухие веточки, усеивавшие почву. Через мгновение перед женщиной раздвинув кусты, остановился следивший за нею студент. Незнакомка вздрогнула.
— Не бойся, — сказал молодой человек, — я пришел не для того, чтобы смеяться над тобою или осуждать. Мне жаль тебя, и я не мог дать тебе уйти, не попытавшись чем-нибудь помочь тебе. Что могу я сделать? Скажи, и я это сделаю от всей души.
Грешница покачала головою.
— Ты кажешься утомленной; твои силы истощены, — продолжал он. — Ты не можешь продолжать путь ночью с такою тяжелой ношей. Пойдем, я отведу тебя в дом моего отца.
— Благодарю тебя, но я оскверню твой дом, — тихо отвечала она.
— Но чем могу я тебе пособить?
— Ты добрый, — сказала она, устремив на него глубокий взор своих детских голубых глаз.
— Скажи, что мне дать тебе?
— Воды, один глоток. Я шла весь день, я умираю от жажды и не имею силы дойти до колодца.
Роман быстро сбежал вниз по склону горы, где журчал прозрачный ключ и, зачерпнув в шапку воды, принес ее бедной грешнице, которая жадно напилась.
— Да вознаградит тебя Бог, — сказала она и снова погрузилась в задумчивость.
Роман лег па траву у ее ног и смотрел на нее.
Вдруг она повернулась к нему.
— Не смотри на меня, — вскричала она.
— Я погубила многих. Я могу и тебя сделать несчастным, как их. Не смотри на меня, уйди, уйди!
— Нет, я не уйду.
— В последний раз предостерегаю тебя.
— Я не боюсь.
— Чего же хочешь ты от меня? — спросила она. — Я великая грешница. Жизнь моя посвящена покаянию. Если бы ты знал меня так, как меня знает Бог, ты плюнул бы мне в лицо и отвернулся бы от меня.
— Ты не можешь быть дурной с такими глазами.
— Но я была дурная.
— Ты несчастная.
— Несчастная! О, да, очень несчастная! Но я была дурная, порочная, жестокая, а теперь я отверженная. Люди бегут меня, как чумы, и они правы.
— Нет, не правы.
— Но что ты можешь знать? — сказала прекрасная грешница, с горькой, грустной улыбкой, — О, если бы я тебе рассказала!
— Расскажи.
— Хорошо! — после минутного колебания решилась она. — Я дочь честных родителей. Отец мой был сторожем у заставы. Но мои желания влекли меня выше. Еще в детстве, слушая сказки, которые мне рассказывала мать, я мечтала о счастье быть царицей, или султаншей. Мне было уже шестнадцать лет, когда однажды, в холодный, яркий зимний день, перед нашим домом промчался целый ряд саней, с веселой музыкой; красивые женщины, закутанные в меха, смеялись и болтали с своими кавалерами. Я следила за ними глазами, пока они исчезли в отдалении, чернея на горизонте словно стая воронов и спросила себя: почему бы и мне не прятать мои белые руки в мягкие меха и не мчаться, развалившись, в золоченых санях? Разве я создана хуже, чем другие?
В одну теплую летнюю ночь, я купалась в соседнем пруду, среди леса. Полная луна светила сквозь ветви и озаряла мое отражение в гладкой воде. Я нашла себя прелестной и сердце мое наполнилось тщеславием.
Несколько дней спустя, я собирала ягоды в лесу. Навстречу ко мне шла молодая чета. Он был высок и красив, она молода, очаровательна и богато одета. Я знала, что она жена другого, а однако, они целовались тайком в лесу. Спрятавшись в кустах, я смотрела на их любовь и, наконец, не выдержав, вскрикнула, как раненая лань, и убежала. В ту же ночь я покинула родительский дом.
В столице, в блестящем водовороте я почувствовала себя в своей стихии. Передо мною было богатство, но я не достигла его. Однажды, я очутилась на улице, без гроша, голодная и холодная. Я останавливалась перед освещенными окнами магазинов, где были выставлены бутылки шампанского и соблазнительные паштеты, дразнившие мой аппетит; мимо меня проходили нарядные женщины в дорогих шубках.
Наступала ночь, а у меня не было пристанища. Я заплакала.
В эту минуту, ко мне подошла старуха, благородной наружности; она увела меня с собою, накормила и напоила меня. Наконец, я ощутила блаженное прикосновение мягких мехов к моим обнаженным рукам.
Женщина эта дала мне все, а я взамен отдала ей мое тело и мою душу. Я была счастлива до того дня, когда впервые меня ранило жало презрения. Вся гордость моя возмутилась. Я стала дурной и злобной; я жаждала крови, я мстила унижавшим меня мужчинам и презиравшим меня женщинам. Я наслаждалась злом. Я была демоном для тех, кто жаждал меня, и зверем для тех, кто меня любил.
Для меня было торжеством раздавить безумно влюбленного в меня человека, я обращалась с ним, как с собакой. Но Бог взыскал и поразил меня среди моего золотого позора.
Я заболела: стакан холодного шампанского, выпитый после безумных танцев, привел меня к порогу смерти. Всеми покинутая, ограбленная, одинокая, в течение долгих дней лежала я на краю могилы. За мною, с истинно христианскою любовью, ухаживала сестра милосердия. Она спасла мое тело и душу.
Выздоровев, я продала все остатки прежней роскоши и раздала деньги бедным. Я взяла этот крест и пошла с ним по свету, стараясь заслужить прощение Бога. Успею ли я в этом? Не знаю.
Она замолчала, молодой человек оставался неподвижен у ее ног.
— Теперь ты знаешь все и будешь презирать меня, — заговорила она наконец. — Презирай, так будет лучше. Иди своей дорогой, а я пойду своею.
Она встала и хотела поднять свое тяжелое бремя, но утомленные руки не повиновались ей.
Роман поднялся и взял крест.
— Что ты делаешь? — испуганно воскликнула она.
— Я пойду с тобою.
— Ты хочешь?..
— Да, хочу…
— Ты хочешь… нести этот тяжелый крест?
— Да, для тебя.
— Но зачем?
— Затем, что я тебя люблю!
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1890, № 2. С. 14—16.