Грехи (Дорошевич)/ДО
| Грѣхи : Исторія одного недоразумѣнія |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 137. |
Въ одинъ чистый понедѣльникъ Сократъ Платоновичъ Лупиносовъ, человѣкъ солидный, высокихъ качествъ, управляющій цѣлымъ учрежденіемъ и кавалеръ, — проснулся въ ужаснѣйшемъ настроеніи духа. Домой онъ пріѣхалъ поздно, — даже не поздно, а рано: въ три часа утра. Во снѣ ему представлялось все страшное: черти, пекло и т. п., — а потому и не мудрено, что первымъ его словомъ было: «грѣхи… а все грѣхи».
Онъ молча одѣлся, молча напился чаю, молча прошелъ въ кабинетъ и, опустившись въ кресло, снова сказалъ:
— Грѣхи… да, грѣхи.
И Сократъ Платоновичъ предался философіи, весьма пессимистической философіи. — Да, все грѣхи! Вотъ хоть-бы эта недѣля. Господи, какъ онъ провелъ эту недѣлю! Блины, блины, обжорство, грѣхъ. Да и одно-ли обжорство? Какъ онъ сегодня пріѣхалъ домой? Хорошъ? Собственному лакею въ ноги кланялся и прощенья просилъ! Хорошъ? Это ужь не обжорство, — это похуже. Это… это… пьянство. Ну, а вчерашнее общество? Отдѣльный кабинетъ? Дамы? Это что такое!
Сократъ Платоновичъ даже покраснѣлъ, потому что онъ былъ человѣкъ высокихъ правилъ.
Затѣмъ, при расплатѣ… онъ позволилъ за все уплатить подрядчику Обдиралову. Развѣ это не сребролюбіе, не корыстолюбіе? Брр! Сократъ Платоновичъ нашелъ въ себѣ всѣ семь смертныхъ грѣховъ и пришелъ въ ужасъ.
— Грѣшникъ! Великій грѣшникъ!
Еще въ ранней молодости, въ нѣжной, цвѣтущей юности — онъ показалъ себя грѣшникомъ. Не слушался родителей, не почиталъ старшихъ, бранился «чернымъ словомъ», кралъ у бабушки пироги… Ужасъ, ужасъ… А потомъ все хуже, хуже.
Отъ младыхъ ногтей потонулъ въ грѣхахъ.
А вѣдь онъ — отецъ… Мало того, что отецъ, онъ — начальникъ. 40 штатныхъ, 20 сверхштатныхъ служащихъ — смотрятъ на него. Нечего сказать, хорошій примѣръ онъ имъ даетъ. А вѣдь все это съ него взыщется.
При словѣ «примѣръ» Сократу Платоновичу вспомнилось снова вчерашній: рейнъ-вейнъ, дамы, холодный поросенокъ.
— Подлецъ поросенокъ! — со злобой проговорилъ было Лупиносовъ, но тутъ-же поймалъ себя на этой мысли: «опять ругаюсь! опять грѣшу! Ближняго, такъ сказать, осуждаю».
Хотѣлъ было Сократъ Платоновичъ надѣть форменное, но только взглянулъ, махнулъ рукой, сказалъ: «все суета суетъ», — остался въ халатѣ и снова усѣлся въ креслѣ.
— Нѣтъ, надо перестать! — думалъ онъ. Отъ философіи-ли, или отъ вчерашняго, — но у Сократа Платоновича такъ разболѣлась голова, что вошедшій съ докладомъ секретарь нашелъ его въ состояніи самомъ удрученномъ.
— Все это суета! — грустно сказалъ Сократъ Платоновичъ, откладывая докладъ въ сторону, — надо о другомъ подумать… Время… За вами вѣдь водятся грѣхи?
Секретарь при этихъ словахъ даже присѣлъ и поблѣднѣлъ.
— Вашество! — пробормоталъ онъ.
— Я не въ осужденіе! — съ тяжелымъ вздохомъ продолжалъ Сократъ Платоновичъ, — знаю: за всѣми есть грѣхи… Я самъ первый… Быть можетъ, мои грѣхи и покрупнѣе даже (тутъ Сократу Платоновичу вспомнилась одна необыкновенно полная дама)… Но все-таки надо и прекратить… Время… Пора… Не правда-ли?
— Какъ вамъ угодно будетъ приказать! — прошепталъ совсѣмъ грустно секретарь.
— Это долженъ каждый самъ, по доброй волѣ… Мое дѣло, конечно, внушить подчиненнымъ… Вѣдь вы знаете, какое за все это наказаніе?..
— З… з… з… знаю-съ… ч… ч… ч… читалъ-съ…
— Ну, вотъ… Вотъ и надо съ грѣхами покончить… Я самъ первый готовъ примѣръ подать… Такъ всѣмъ, пожалуйста, и передайте… Отъ грѣховъ воздерживаться… Конецъ… Будетъ… Пора!.. Поняли?..
— По… по… понялъ-съ…
— Ну, вотъ!
И Сократъ Платоновичъ снова погрузился въ свою мрачную философію.
Канцелярія ввѣреннаго Сократу Платоновичу учрежденія работала по обыкновенію во всю.
Писцы, наклонивъ на бокъ головы, жужжали перьями, какъ пчелы. Нѣкоторые, отъ излишняго рвенія къ службѣ, даже слегка высунули языкъ, — какъ будто отъ этого легче было писать.
Экзекуторъ ругался съ просителями, дѣлопроизводитель ковырялъ въ носу, а сторожъ Михѣичъ сшивалъ дѣла и не безъ удовольствія принюхивался къ тому водочному запаху, который распространялся отъ его особы.
Блѣдный и растерянный вошелъ секретарь. Бросивъ докладъ, онъ пошептался о чемъ-то съ дѣлопроизводителемъ. Дѣлопроизводитель поблѣднѣлъ, бросилъ ковырять въ носу и пошептался съ экзекуторомъ. Экзекуторъ поблѣднѣлъ и крикнулъ просителямъ:
— Пріемъ конченъ! Приходите завтра.
Замѣтивъ что-то странное, писцы перестали жужжать перьями, а Михѣичъ сшивать бумаги.
Все смолкло, лишь секретарь, экзекуторъ и дѣлопроизводитель, блѣдные, шептались.
— Надо привести въ исполненіе! — рѣшили они.
— Господа! — раздался вдругъ, среди всеобщей тишины, дрожащій голосъ секретаря. Все обратилось въ слухъ.
— Господа! — заговорилъ секретарь, — Сократъ Платоновичъ поручилъ мнѣ передать вамъ, что всякіе такіе грѣшки должны съ сегодняшняго-же дня окончательно быть прекращены… Вы понимаете, о чемъ я говорю… Всему этому — конецъ. Онъ самъ кончаетъ, должны кончить и всѣ. Таково приказаніе. А кто ослушается, — изволилъ добавить Сократъ Платоновичъ, — того ждетъ законное наказаніе… Вообще онъ весьма строго замѣтилъ, я долженъ вамъ сказать.
Наступившая вслѣдъ за этимъ гробовая тишина смѣнилась вдругъ воплями и шумомъ.
— Да что-же это? Да какъ-же такъ? Да что-жь послѣ этого остается?
Секретарь только пожималъ плечами.
— Послѣ этого остается подать только въ отставку! — злобно заявилъ одинъ старый столоначальникъ.
— Больше ничего не остается! — согласились и другіе.
Всѣ были ошеломлены, поражены, всѣ чувствовали, что рушится вѣковое зданіе.
Въ эту самую минуту въ канцелярію ввалился подрядчикъ Обдираловъ, а слѣдомъ за нимъ молодецъ, поставившій въ прихожей большую кадушку соленыхъ груздей.
— Господамъ почтеніе! — весело гаркнулъ Обдираловъ, — грибовъ привезъ… Кушайте на здоровье… хе, хе! Каковъ грибъ! Скусъ-отъ каковъ! На образчикъ привезъ. Самому грибъ-отъ два съ полтиной стоитъ, а я его на богадѣльню по полтора ставлю!.. Хе, хе!.. Вы образцы то, образцы-то посмотрите… А ужь мы тамъ по образцу потрафимъ… Хе, хе!.. У насъ комаръ носу не подточитъ… Съ нашего гриба богадѣлка помолодѣетъ… Хе, хе!.. Пожалуйте грибковъ!..
— Увы! — печально заявилъ секретарь, — увы, достопочтенный Вуколъ Вуколовичъ, грибовъ отъ васъ принять не можемъ.
— Какъ? почему? На ассигнаціи, что-ль, намекъ дѣлаете?
— Увы, достопочтенный Вуколъ Вуколовичъ! И ассигнаціи взять тоже нельзя. Всѣмъ теперь грѣшкамъ конецъ. Сами Сократъ Платоновичъ приказали…
— Какъ такъ? Да мы вчера… Да я ему коляску долженъ…
— И не совѣтую, достопочтенный Вуколъ Вуколовичъ, съ коляской даже и соваться… Не приметъ и подъ судъ отдастъ…
И секретарь принялся объяснять все подробно. Обдираловъ только хлопалъ глазами.
Секретарь, грустный, входилъ съ вечернимъ докладомъ въ кабинетъ Сократа Платоновича.
— Вотъ-съ… тутъ-съ… нѣсколько служащихъ подаютъ въ отставку, — заговорилъ онъ, — кромѣ того-съ и Обдираловъ-съ тоже отказывается отъ поставки… И я-съ… также-съ… ужь попрошу… меня-съ… уволить-съ…
Сократъ Платоновичъ даже подпрыгнулъ отъ изумленія.
— Какъ? что? Въ чемъ дѣло?..
— Изъ-за пустяковъ съ, какъ вы давеча изволили выразиться…
— Ну?
— Ну, безъ грѣховъ возможности нѣтъ служить… потому-съ… содержаніе-съ…
— Да о какихъ вы грѣхахъ говорите?
— Натурально-съ… какіе-же у насъ грѣшки-съ…
Сократъ Платоновичъ даже плюнулъ отъ злости:
— Фу, ты! Ну, ты!.. Ничего люди понять не могутъ!.. Я вамъ о душевныхъ, душевныхъ грѣхахъ говорилъ? А вы, чортъ васъ знаетъ, о чемъ!.. Этого никто и трогать-то не думалъ… Стану-ли я объ этомъ говорить? Такіе-ли теперь дни, чтобы объ житейскомъ говорить?.. Я о душевныхъ!..
— О ду-шев-ныхъ?! — радостно воскликнулъ секретарь и весь внезапно просіялъ.
— Ну, люди! — думалъ Сократъ Платоновичъ, снова погружаясь въ мрачную философію, — ничего возвышеннаго не понимаютъ… Ты имъ о возвышенномъ, а они сейчасъ о низменномъ… Ты имъ отъ грѣховъ очиститься совѣтуешь, а они чортъ знаетъ что… Къ возвышеннымъ мыслямъ люди неспособны!..