И. В. Бентковский
правитьГребенцы
Откуда пришли гребенские казаки. — Когда и где поселились за Тереком. — С какого времени начали служить русским царям.
править
Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Антология: В 3 т. Т. 2
Ставрополь: Изд-во СГУ, 2011.
Говорить о важности и значении географии в исторических исследованиях русской старины совершенно излишне. География часто выясняет недомолвки летописей, особенно в тех случаях, когда место исторического события недостаточно определено. В данном вопросе: откуда пришли на Северный Кавказ гребенские казаки? — находим в книге «Большому чертежу» следующие указания, которыми, полагаем, исследователь казачьей старины не может пренебрегать, хотя бы потому, что они никем еще не были затронуты1.
«А ниже Каменной речки, Каменка впадала в Донец верст с 5.
А ниже Каменки Лихой колодез пал в Донец под Гребенными горами; берегом ехать верст с 40, а прямо степью верст с 10.
А меж Лихого колодезя и Гребенных гор на Донце перелаз Татарский на Русь.
А ниже Гребенных гор Кундрючъя речка впала в Донец с Крымской стороны верст с 60.
А от устья Кундрючья до устья реки Донца в Большой Дон верст 10. — И далее:
А ниже Дядина колодезя с ногайской стороны пала в Донец река Белая Калите а.
А против Калитвы с Крымской стороны на Донце Гребенные горы.
А ниже Калитвы на Донце Сокольи горы с ногайской стороны. От Калитвы до Сокольих гор верст с 15.
А у Сокольих гор с Белгорода станичники кладут доездные памяти.
А ниже Сокольих гор пала в Донец река Быстрая; от Сокольих гор версты с 4.
А от Быстрой до Раздоров, где Донец впал в Большой Дон, верст с 40».
Отсюда делаем следующие выводы: а) что в начале XVI века от устья Донца и вверх по его течению на расстоянии более 100 верст жили донские казаки и, вероятно, жили там со времен Дмитрия Донского; б) что жившие тогда у Гребенских гор казаки поднесли Дмитрию Донскому известную икону и в) что оттуда во второй половине XVI века вышли казаки на Северный Кавказ. Выводы наши находят еще основание и в следующих соображениях.
До конца XVI века, а по другим, даже до 1622 года, главный стан донских казаков был при впадении Донца в Дон, в городке Раздоры. Быть может, первоначально городок этот назывался Гребни и только впоследствии получил новое, характерное название по случаю происходивших частых несогласий и раздоров между верховыми и низовыми казаками, что и было, вероятно, главною причиною удаления из войск атаманов Ермака и Андрея с их единомышленниками на другие окраины2.
Рязанский митрополит Стефан в сказании о Гребневской иконе Божией Матери говорит, что великому князю Дмитрию Иоанновичу икону эту поднесли казаки «городка Гребни, иже на усть Чира реки глаголема». В этом сказании мы видим или географическую неточность, или историческую недомолвку, тем более возможную и извинительную, что митрополит писал сказание в 1712 году, то есть писал о событии, бывшем за 332 года раньше. Известно, что река Чир впадает в Дон выше Донца верст на 200; следовательно, или казаки поднесли икону Дмитрию Донскому в Раздорах, которые в XIV веке назывались Гребни, или же они с иконою выехали на встречу великому князю к устью Чира, которое действительно ближе к Куликовскому полю. В обоих случаях сказание доказывает, что во время Дмитрия Донского казаки уже жили на Дону и должны были называться по месту жительства донскими.
Все это только подтверждает и, так сказать, бесповоротно закрепляет мнения Татищева, Карамзина, Соловьева, Броневского, Краснова и других, что гребенские казаки произошли от донских. Так думали и сами гребенцы до последнего времени, пока один из новейших исследователей старины терских казаков господин Попко не вздумал пересадить их родословное дерево с берегов Дона в никогда не существовавшую волость Червленого яра Рязанского княжества. Автор в своем неблаговолении к донцам идет дальше и говорит: «Совершенно произвольно говорят некоторые систематики, что Донское войско есть метрополия, из которой вышли казачьи колонии на другие реки»3.
В юбилейном сочинении, каким действительно и есть исторический очерк о терских казаках, с стародавних времен позволительна иногда бывает известная доля тенденциозности, лишь бы только она явно не противоречила признанным уже историей фактам. В данном же случае произвольное и в первый еще раз высказанное автором очерка мнение о происхождении гребенских казаков положительно опровергается историей Рязанского княжества. Она говорит: во-первых, что после смерти Олега Рязанское княжество, хотя и сохраняло некоторую самостоятельность, но уже отношения его к Москве выражали постепенную подчиненность, что продолжалось около 100 лет при наследниках Олега, а при Василии Васильевиче Темном с 1425 по 1433 год Рязанская область управлялась уже московскими наместниками.
2) В 1517 году последний из князей рязанский Иоанн Иоаннович, приглашенный в Москву великим князем Василием Иоанновичем, был заключен под стражу, а княжество его окончательно подчинено Москве.
3) В наказе послу Третьяку Губану упоминается о том, что в 1521 году все земли от Азова вверх по Дону до переволоку и до устья Медведицы, следовательно, выше устья Чира, были пусты и принадлежали частью азовцам, а частью татарам. Значит, донские казаки жили тогда не на земле рязанских князей. И, наконец:
4) В Червленом яру при устье реки Большой Вороны в Хопер никогда никаких казаков не было. Следует припомнить, что в XIV веке вся часть Задонских степей от устья Воронежа по Хопер и устье Вороны была известна под названием Червленого яра. Татары, разрушив в тех местах господство половцев, сами не кочевали там, и потому вся степь была открыта для русской колонизации, которая была уже настолько значительна, что в XIV веке вышел спор между рязанским и сарайским епископами, кому в церковном отношении ведать тамошних христиан? По этому поводу в 1353 году митрополит Феогност послал на Червленый яр грамоту, начинающуюся следующими словами: «Благословение Феогноста митрополита всея Руси к детям моим к баскакам, к сотникам и к попам и ко всем христианам Червленого яру и ко всем городам на Великую Ворону4». Если бы в то время на Червленом яру были казаки, то митрополит не преминул бы и им послать благословение, но их там не было даже и в XVI столетии, как это сейчас увидим.
С половины XIV века по Вороне и Хопру заведены были первые скрытые караулы, наблюдающие за движением татар, впоследствии, как известно, образовавшиеся в довольно правильные пограничные военные поселения. Никаких исторических указаний не осталось, чтобы при устье Вороны в Хопер, где ныне Борисоглебск, существовало тогда какое-либо поселение. Несомненно однако же, что этот пункт рано обратил на себя внимание правительства. Лес, остатки которого доныне сохранились в этой местности, постоянно с XVI века был местом самой важной в этом крае сторожи. Здесь ставились станичные головы с своими товарищами, и с ними мценская и мокшанская мордва да шацкие казаки, всего по 70 человек с головою5.
Ясно, что гребенские казаки не происходят от рязанских, никогда не обитавших в районе, известном истории под названием Червленого яра. Они происходят от донских казаков, живших в XIV веке между реками Донцом и Калитвою у Гребенных гор. Горы эти представляют многочисленные гряды каменных пород, покрытых толстым крепким известняком6. Следовательно, они хотя и пигмеи сравнительно с Кавказскими горами, вблизи которых казаки поселились с атаманом Андреем, тем не менее могли им дать повод к удержанию за собою название гребенских казаков, как бы в воспоминание оставленных ими Гребенных гор; или, быть может, этим названием они желали окончательно порвать связь с донскими казаками, с которыми, как увидим ниже, до 1620 года они действительно не имели никаких сношений.
Дополнив, таким образом, географически исторические сведения о происхождении гребенских казаков от донских (чего, впрочем, до последнего времени никто не оспаривал), переходим к вопросу — когда именно атаман Андрей с тремястами казаками оставил Гребенные горы и двинулся на Северный Кавказ с тем, чтобы здесь поселиться и основать новую, совершенно самостоятельную казачью колонию? История о том положительно не говорит и понятно почему, — история того времени едва успевала заносить на свои страницы более важные события, то мирные, то кровавые, терзавшие Россию с начала царствования Иоанна Грозного и до избрания на престол юного Михаила Федоровича, в сравнении с которыми «раздорские» несогласия в главном стане донских казаков и их последствия имели ничтожное значение; да едва ли и были известны нашим летописцам. Самое, наконец, Донское войско в те смутные времена едва ли могло придавать существенные значение удалению «раздорников» из своей вольной общины, хотя не устроенной еще, но уже крепкой числительностью. История только впоследствии удаление из Донского войска атаманов Ермака и Андрея с своими единомышленниками приурочивает к одному времени и приписывает возникшему между ними (должно быть, еще в Раздорах; несогласию.
Время отправления атамана Ермака к именитым Строгановым с дружиною в 540 человек тоже не выяснено с хронологичною точностью. Карамзин, основываясь на Строгоновской летописи, говорит, что Строгановы, приглашая к себе Ермака со товарищи на Великую Пермь, послали ему дары и ласковую грамоту 6 апреля 1579 года; что Ермак прибыл к ним 21 июня 1582 года; а 22 июля уже разбил наголову Вогульского мурзу Бегулия; но в верности этого показания сам Карамзин сомневается и в примечании № 689 говорит: «Если принять за основание хронологию царских грамот, то Ермак отплыл в Сибирь осенью 1582 года, послал весть в Москву в 1583 году, а Волховский пришел к нему в 1584 году».
В хронологическом отношении, нам кажется, следует отдать предпочтение царским грамотам, так как Строгой овские летописи могли быть составлены не своевременно, а спустя немалое время совершившихся фактов, так сказать, с памяти. Иначе, чем объяснить хронологическую разницу в 3 года? Если уже летописец с точностью не определил времени отбытия в Сибирь такого исторического лица, каким был Ермак, то о выходе из того Донского войска Андрея, предводителя другой, не столь значительной партии, он мог и ничего не знать. Поэтому позволительно допустить, что и Андрей оставил Гребенные горы не раньше 1582 года.
Раз не согласившись с Ермаком на предложение Строгановых, Андрей едва ли мог следовать за ним по Волге и Каме; но с места должен был повернуть сухим путем, чрез Маныч, Куму и Терек в ущелья Кавказских гор. На след такого направления указывают в Ногайских степях до сих пор существующие так называемые Андреевы холмы, по-нагайски Андрей-Тюбе. Правда, с Кумы он мог повернуть к морю, но для того в обширных и дремучих тогда прикумских лесах ему пришлось бы строить большие суда, ставить их на колеса и тащить к морю, как это и в конце XVII столетия делывали еще беглые донские раскольники-казаки и потом уже, попытав счастья в морских разбоях, отправиться в кавказские Гребни. Но гребенцам, по-видимому, решившимся вести более мирный образ жизни, такая мысль едва ли могла прийти в голову. По крайней мере, история нигде не упоминает, чтобы гребенские казаки промышляли разбоем на Каспийском море.
Первобытное казачество, группируясь в общины, всегда набирало базисами своей деятельности большие судоходные реки, как Днепр, Дон, Волга, Яик, даже Терек, дававшие им возможность действовать на воде и на суше. Такая остроумная локализация предоставляла в распоряжение казаков наступательные и оборонительные средства, которыми они, смотря по надобности, превосходно пользовались. Чрезвычайно интересный поэтому вопрос: почему гребенские казаки под предводительством Андрея отступили от общего казачьего правила и не только не остались на Тереке, но пошли дальше и предпочли для жительства ничтожную сравнительно горную речонку?
Ничего подобного, что было на Дону, поселившаяся в ущелье кавказских гор фракция донских казаков не нашла. Иная, величественно дикая природа, люди иной культуры, другого языка — словом, новая житейская обстановка, среди которой очутились Гребенцы, — все это в совокупности не могло не отразиться на их мировоззрении, бытовой обстановке и экономической деятельности.
Следить за переселенцами, чтобы знать, где осядут, и в наше время чрезвычайно трудно и не всегда возможно. Отыскивая привольных земель, народ и ныне стремится все вперед и дальше, не зная, где их найдет, если у него нет бывалых вожатых. Так было и в XVI веке. Вот почему и трудно теперь указать местность, на которой поселились первые гребенские казаки по приходе на Северный Кавказ. Есть, правда, ответ и на этот вопрос, но он еще не очищен историческою критикою.
Болтин, а за ним Дебу, Броневский и другие говорят, что атаман Андрей привел 300 казаков в кумыцкие владения, и там, в ущелье горы на берегах реки Акташе, в запустелом городке, обнесенном каменною стеною, основал поселение и назвал его по своему имени Андреевским; и что поселение это до сих пор существует под названием Эндери7. А энциклопедист Толль утверждает, что андреевские кумыки ведут свой род от Андрея, атамана гребенских казаков8. В 1654 году в Андреевской деревне действительно жил мурза Солтан Махмутов и давал аманатов в Терки9. Татищев тоже говорит, что запустелый город на Сулаке, называемый «Андреев», был каменный, шириною не более 156 саженей, стены толстые и высокие из огромных больших камней, и имел одни ворота, и что город получил название от донских казаков, ушедших во время взятия Астрахани от атамана Андрея Шадры10. Но Татищев, относя бегство казаков от атамана Андрея Шадры ко времени взятия Астрахани (1554 год), не делает никакого указания на источник этого события. Позволительно допустить, что бегство донских казаков в Гребни случилось позже, и что они бежали не от атамана Андрея Шадры, а вместе с ним, и основали поселение не в Андреевской деревне, тогда уже занятой кумыками, а в другом городке, потому что доныне в Гребенском войске существует станица Щедринская, сохранившая название от первого своего атамана Шадры.
Что это был за опустелый городок, обнесенный каменною стеною, и почему андреевские кумыки считают себя потомками гребенского атамана Андрея? — вот исторические вопросы, на которые позволим себе ответить, впрочем, историческими только догадками, так как в обоих случаях положительных доказательств нет и едва ли можно их когда-либо и где-нибудь отыскать.
Следить за развитием исторической жизни вольного казачества в эпоху появления его на русской земле нет данных. Известно только, что оно с самого начала принимало в свои общины всех, так сказать, «добровольцев», не обращая внимания на их народность и даже на религию; главный же контингент казаков был, конечно, из великороссов и малороссиян. В Запорожском, например, войске были молдоване, сербы, арнауты, поляки, ногаи; в Донском были греки и татары. В одно и то же время даже случалось, что у донских казаков был атаманом Сары-Азман, а у азовских (турецких) — русский Степан Ложнак11. Аналогично поэтому допустить, что и у гребенских казаков при переселении их за Терек могло быть несколько кумыков, которые сманили их на свою родину, в ущелья Кавказских гор. Быть может, и сам атаман их был кумык. Была же, думаем, какая-нибудь другая цель у атамана Андрея, поважнее ссоры его с Ермаком. Иначе, чем объяснить, что он оставил берега Донца, Дона, Терека, привольные для казачьих промыслов, и привел своих сподвижников в неприглядные и сравнительно бедные естественными дарами природы Гребни? Чем объяснить, что атаман Андрей с своей немногочисленною дружиною прошел свободно до самого опустелого городка (то есть около 300 верст), не быв остановлен бродячими и оседлыми за Тереком кумыками и чеченцами? Такое мирное шествие русских удальцев, очевидно, было невозможным, если бы у них между затеречными племенами не было кунаков, то есть знакомых и приятелей. Этим условием мы и объясняем то известное истории обстоятельство, что гребенские казаки сразу стали к туземцам не только в мирные, но даже в родственные отношения, вступая в браки с их дочерьми. До сих пор старые казаки Червленой и других станиц не позабыли своих праотеческих фамилий и ведут свою родословную от чеченцев из фамилии Биллетоевской, Варандоевской, Ахшпатоевской, Гуноевской. И теперь еще они ведут куначество с чеченцами12. Впоследствии гребенцы стали даже помогать чеченцам в разбоях и, в свою очередь, были защищаемы ими от собственных врагов. Во всяком случае, этим доказывается, что гребенцы пришли в Гребни одинокими, а не с женами и детьми, как переселяет их автор «Терских казаков с стародавних времен».
Что же касается запустелого городка на берегу Акташе, занятого гребенскими казаками, то там еще в 30-х годах нынешнего столетия «на старых кладбищах в земле попадались серебряные кресты, доказывающие, что здесь когда-то жили христиане»13. Не был ли это один из городков ясских и черкасских, каких в XIV веке было несколько на пути из Руси в Закавказье, или даже известный убиением святого Михаила Терского город Дидяков или Титяков, в котором тогда проживало много русских и армян? Впрочем, это только историческая догадка.
Говорят, что Андрей назвал этот городок по своему имени Эндери, но господин Берже объясняет, что эндери, или, правильнее, индри, на кумыцком наречии вообще называется место, где молотят хлеб, — гумно, ток14. Словом, достоверных сведений нет, чтобы гребенские казаки по переходе в Гребни заняли этот городок, вернее всего, находящиеся в числе 300 казаков кумыки, оставшись в нем, сделались родоначальниками нынешних андреевских кумыков, а русские казаки поселились особо в других городках и, вероятно, там, где в 1628 году нашли их минералоги Фич и Герольд. Что заставило гребенцов переселиться отсюда около 1685 года ближе к Тереку, — неизвестно.
Ригельман со слов старожилов-гребенцов говорит15, что они жили за Тереком на правой его стороне в самой Кабарде и в части кумыцкого владения, в Гребнях, в урочищах: Голого Гребня, в ущелье Павловом при гребне и в ущелье Кашлаковском при Лимоновом дубе; когда же впоследствии их число умножилось бежавшими с Дона и Кумы казаками-раскольниками, то гребенские казаки жили еще двумя деревнями, а именно: одна в Большой Кабарде при устье реки Газы, впадающей в реку Урюф (а ныне река Урух) и называлась Кажаровцы (а ныне в том месте аул Караджав), а другая в Малой Кабарде, в самом ущелье Татар-Туповам, ниже впадения в Терек реки Акс. Татар-Туп, в переводе «татарский стан», это остатки старинного города, лежащего на левом берегу реки Терека в 7 верстах ниже устья реки Камбилеевки, как определяет и Берже в своей брошюре «Чечня и чеченцы», или так называемый Минарет, что около станции Эльхотово Ростово-Владикавказской железной дороги.
Две эти деревни Кажаровцы и Татар-Туп, как позже занятые донскими выходцами, были слишком удалены от Аксаевского владения, между правым берегом Терека и левым Аксая, до устья этой речки и до местечка того же названия, где обитали гребенцы16. Здесь они жили тремя городками: Курдюков, Гладков и Щадрин, так названных по фамилиям своих осадчиков. Впоследствии же казаки, вероятно, жившие в Кажаровцах и Татар-Тупе, приселились к ним, основав еще два городка: Новогладкий и Червленый.
Переходим к третьему вопросу: с какого времени гребенские казаки начали служить русским царям?
Вопрос этот, недавно поставленный автором исторического очерка «Терские казаки с стародавних времен» на спорную почву, представляет однако же несравненно менее труда для положительного разрешения, так как отечественные археографические акты дают нам к тому много неопровержимых оснований. Но чтобы ими более широко воспользоваться, необходимо затронуть историю «вольных» терских казаков, чем мы и воспользуемся.
Мы приняли выше за установленный историею факт, что гребенские казаки пришли на Кавказ не раньше 1582 года в числе около 300 человек и поселились в Гребнях между кумыками. После того история надолго теряет их из виду. Небольшое число казаков, при том же сухопутных, не решалось на морские промыслы и поэтому на первых порах едва ли было известно московскому правительству, которому в последние годы царствования Иоанна Грозного, правду сказать, было не до них. Да в то время о раскольниках не было еще и речи, так как начало исправлению церковных богослужебных книг положено было первым российским патриархом Иовом только в 1589 году.
«В 1594 году, весною, — говорит автор исторического обзора „Терские казаки с стародавних времен“ на странице 35, — воевода Хворостинин привел свой отряд на Терек, наскоро возобновил знакомый нам город (?) и выступил на реку Кой су, которую мы зовем теперь Сулаком. К его отряду примкнули гребенские казаки в числе 1000 человек, а на оставшихся в домах возложено было охранение города с небольшой оставленной в нем станицей (командой) стрельцов и с залишними войсковыми животами» (?). Делая ссылку на историю Соловьева, том VII, главы 3-ю и 4-ю, и на «Акты исторические» Археологической комиссии, том I, № 230, автор дает реляцию о походе Хворостинина с такими подробностями, какие могли быть известны только очевидцу, и заканчивает словами: «Гребенских казаков вернулось домой не более трехсот человек».
Ссылка, однако же, не только не подтверждает, но, напротив, изобличает в тенденциозности красноречивую реляцию автора. Соловьев, например (том VII, глава 4, стр. 386), говорит, что «в 1591 году (а не в 1594 году, как пишет автор) астраханскому воеводе17 велено было для похода на Шевкала собрать 1000 человек волжских казаков и 500 яицких и дать им по осьмине муки человеку, да 10 человекам четверть круп и толокна, или и больше, смотря по времени, сколько они останутся в Астрахани; конным дать по четверти овса человеку; если же они станут просить денег, то дать им по полтине на человека». А в главе 3-й того же тома на странице 369 читаем: «Московский воевода князь Хворостинин действительно вошел в землю Шевкалову и взял Тарки, но понапрасну дожидался полков Кахетинских; вместо их явились неприятели — разные горские народцы; Хворостинин принужден был разорить Тарки и выступить оттуда; но он возвратился на Терек с немногими людьми: 3000 человек было у них истреблено горцами. Было ясно, что Московское государство в конце XVI века еще не могло поддерживать таких отдаленных владений; но Феодор уже принял титул государя земли Иверской грузинских царей и Кабардинской земли черкасских и горских князей». Ясно, что Соловьев не говорит о том, чтобы гребенские казаки участвовали в походе Хворостинина на Шамхала Тарковского. В «Новой летописи» о том же походе сказано: «в 102 году (1594) царь и великий князь Федор Иванович послал на Терек воевод своих князя Андрея Ивановича Хворостинина со товарищи со многою ратью, а сперва велел им идти на Шевкальскую землю и тамо поставиша град Койсу, а другой в Тарках и на Койсе град поставиша и сяде в нем с ратными людьми воевода князь Володимер Тимофеевич Долгорукий, в Тарках же града поставити не дали, пришед многие люди шевкальские, кумыцкие и черкасы и учинили бой, и на том бою государевых побили; тогда убили Ивана Васильевича Измайлова, да Ивана Петрова Федорова и иных многих дворян и голов стрелецких, ратных же людей на том бою побили яко три тысящи, сами же воеводы с оставшимися людьми утекоше»18. Ни единым словом не упоминает о гребенских казаках и исторический акт Археологической комиссии № 230, на который ссылается господин Попко. Но автор там же говорит, что «Шамхал с тарковцами, кумыками и ногаями встретил русских на реке Койсу, но не удержал переправы и отступил к Таркам». Этими словами автор дает повод подозревать гребенцов, что и они были в числе кумыков, среди которых поселились, следовательно, были не на русской стороне…
Задавшись целью воспеть свыше трехсотлетнюю службу гребенцов под русским знаменем на берегах Каспия, тот же автор командирским обычаем наряжает гребенских (а кстати, в первый раз) и терских казаков в поход на Шамхала Тарковского в 1604 году, предпринятый под начальством воевод Бутурлина и Плещеева, и опять имеет смелость сослаться на историю Соловьева, том VIII, главу 1. Между тем Соловьев на страницах 41 и 42 означенного тома в другой уже раз опровергает автора. Вот что он пишет: «Преждевременное вмешательство в дела Закавказья обошлось дорого Москве уже при Феодоре; еще дороже обошлось в царствование Бориса: уполномоченный Москвою хитрить, Александр, признавая себя слугою Бориса, сносился в то же время с сильным Аббасом Персидским и позволил сыну своему Константину принять магометанство, но и это не помогло: Аббас хотел совершенного подданства Кахетии и велел отступнику Константину убить отца и брата за преданность Москве. Преступление было совершено. С другой стороны, в Дагестане русские под начальством воевод Бутурлина и Плещеева вторично утвердились было в Тарках; но турки вытеснили их отсюда, а кумыки перерезали при отступлении после отчаянного сопротивления: 7000 русских пало вместе с воеводами и владычество Москвы исчезло в этой стране». Почти то же самое говорит и Карамзин в томе X, главе I.
«Новая же летопись» (см. тот же «Временник», глава 87) со следующими подробностями описывает поход Бутурлина в Шевкальскую землю.
«Прислаша к царю Борису грузинцы, просящие от него помощи на горских черкасе, что им стало от них великое утеснение. Царь же Борис по прошению их посла воевод своих окольничаго Ивана Михайловича Бутурлина, да Осипа Плещеева, да Ивана Осиповича Полева на три полка; а велел им поставити три града тамо в Шевкалах: един в Тарках, вторый в Таркалах, третий в Андреевской деревне. Они же шедше поставиша грады. Черкасы же послаша к Турскому царю, просяху от него помощи; он же приела к ним на помощь многое воинство; турки же пришедша осадиша грады и начата их добывати. Воеводы ж Иван Михайлович Бутурлин, призывая Бога в помощь, крепко бияшеся с ними и многих турков поби; турки же видяху крепость его, прислаша к нему рекущи: покинь землю нашу и идите куда хощете. Царь Борис даде ему тайно наказание, аще увидеть изнеможение свое, да отъидет прочь; но он много времени людям того не объявлял. Позна же изнеможение свое и чая граду от них взяту бытии, объяви тогда всем и нача с турки договариватися, еже ему со всеми отъити здраво, а град отдати им; они же присягоша на том по своей вере и тако выпустиша его со всеми людьми. Вышедшу же ему в степь, нападоша на него паки; воевода ж начав с ними битися; с воеводою ж был сын его млад леты и леп образом, сей нача прежде с ними битися, и бияшеся крепко, его ж погании видевшее, мнози нападоша на него и прежде всех убиен бысть от поганых. Бывшу ж бою велику, яко имаясь за руки сечахуся, но поганых бяше множество, русских же пред ними малое число, и все побиены быша от поганых, малых же взяша в плен, которые от ран изнемогаша; воеводу ж самого Ивана Бутурлина убиша, да с ним Осипа Плещеева с двема сыны с Богданом, да со Львом, да Ивана Полева, да письменных голов Калинника Зюзина, да Демида Черемисинова, да Ивана Исупова и иных многих, яко бытии всем побиенным числом боле седми тысящ, кроме людей боярских; изнемогших же от ран живых яша; воеводу князя Володимера Ивановича Бахтеярова, да Ивана сына Бутурлина Петра, да голову Афанасия Благова, да Смирного Маматова, иже прият их веру и потурчился. Оставший же князь Володимер Массальской с немногими людьми отъиде на Койсу, к запасом к Петру Гололовину, ждущему от них присылки себе; воеводою же на Койсе был князь Володимер Долгорукий. Видевшее же многих своих падение, а поганых многое число, убояшася, да не тая ж де и они постраждут; и град Койсу сожгоша огнем отъидоша на Терек; последи же князь Володимера Бахтеярова с товарищи взяша у турского царя в граде Кафе в темнице седящих. Царь же Борис князю Володимеру со товарищи даде многие дары и отпусти их паки на Терек, Смирнова же Маматова за отступление веры христианския повеле разными муками мучити, последи ж повеле его облияти нефтию и тако сожгоша».
Значит, гребенские и терские казаки не были в отряде Бутурлина, что, однако же, нисколько не помешало господину Попке в напыщенной реляции о Бутурлиновском походе сказать, что от страшного побоища при отступлении «спаслись немногие из конных детей боярских и гребенских казаков… Из последних остались также целы те, которые, сгорая нетерпением приехать скорее домой к своим мамукам, отпросились у воевод в начале похода и ускакали вперед». Автор такими подробностями, почерпнутыми им в области военного увлечения к своим героям, невольно оказал гребенцам медвежью услугу. Говоря, что гребенцы еще в начале похода отпросились у воевод и ускакали домой, он тем самым наводит на них подозрение, что они отпросились у воевод не потому, чтобы скорее увидеться с своими мамуками, а чтобы соединиться с вероломными кумыками и вместе с ними преследовать Бутурлина при его неудачном отступлении из Тарков. В сказании автора нет даже логики. Если гребенцы отпросились в начале похода у воевод, то ясно, что их не было ни при взятии Тарков, ни при отступлении Бутурлина. Невероятно и то, чтобы воеводы отпускали гребенцов в начале похода и тем сознательно уменьшили свои боевые силы. После такого обличения история вправе сказать, что гребенских казаков в отряде Бутурлина вовсе не было.
Бутков в своих неизданных материалах для новой истории Кавказа говорит, что гребенские казаки в 1607 году замешались было в смуты самозванцев; но это исторически неверно. Мнение наше в этом случае основывается на том, что в смутное время самозванцев терские казаки массами являются уже на театре междоусобных военных действий, между тем о гребенских казаках тогда ничего не было слышно.
В царской грамоте, посланной 26 мая 1607 года в Пермь Великую о присылке в Москву ратных людей, сказано: «Астраханские и терские изменники, воры и богоотступники, узнав свои затейные вины, нам добили челом и крест целовали». Что гребенские казаки не участвовали, еще яснее видно из грамоты ростовского митрополита Филарета от 12 июня того же года о молебствии по случаю победы боярина князя Голицына над приверженцами второго самозванца при реке Восме. Митрополит пишет: «От Каширы верст за 12, июня в 5 день, государевы воеводы и всякие ратные люди тех воров наголову побили, и их воеводский наряд, и набаты, и знамена, и коши всех поймали, и живых языков более 5000 взяли; а имали их и побивали на 30 верстах; а достальные их воры и лучшие их промышленники терские и яицкие, волжские, донские, путивльские и рыльские атаманы и казаки сели на боераке и город себе сделали, и его сии государевые бояре, и воеводы, и дворяне, и дети боярские, и ратные всякие люди к тому городку приступили и Божиею помощью тех воров взятием взяли». Ясно, что гребенские казаки в смуты самозванцев замешаны не были.
В первое двадцатипятилетие (1582—1607 годы) мы с гребенцами на страницах русской истории нигде не встречаемся. Какую важную роль играли в то время терские и другие казаки и до какой степени долго еще после того были никому не известны гребенцы, всего лучше можно видеть из того, что когда недовольные царем Шуйским бояре в 1610 году обратились к Сигизмунду III королю Польскому и вступили с ним в переговоры об избрании на царство сына его Владислава, то король в 18-м пункте грамоты своей ко всем московским чинам писал: «Казакам волжским, донским, яицким и терским быть или не быть, Государь определит общее с боярами и душевными людьми». На это со стороны России, при общем избрании Владислава на престол, дан был следующий ответ: «На Волге, на Дону, на Яике и на Тереке казакам быть или не быть, о том Государю Королевичу говорить с боярами и душевными людьми, когда он будет на царстве»19.
Приводя этот исторический документ, нельзя не обратить внимания на то, что в нем не упомянуты гребенские казаки. Можно полагать, и едва ли ошибочно, что 18-й пункт этого договора умалчивает о гребенцах потому, что они тогда жили в Кавказских горах, следовательно, за пределами России, и что поэтому ни Владислав, ни московские бояры и душевные люди не могли распоряжаться гребенскими казаками по своему усмотрению…
В крестоцеловальной записи казанцев, данной в январе 1611 года, и отписке вятчан к пермичам о непринятии царем второго самозванца сказано: «А казаков нам волжских и донских, и терских, и яицких, и астраханских стрельцов в город многих не пущать и их указов не слушать же». Гребенцы, значит, держались в стороне от театра кровавых событий в смутное время самозванцев, что, конечно, делало им честь…
Но что всего лучше доказывает неизвестность гребенцов вследствие их отчужденности и малочисленности, так это грамота Донского войска 17 мая 1617 года волжским, терским и яицким казакам с препровождением царских грамот20. Вот содержание этой грамоты: «Прислал нам Государь Самодержавный царь Михаил Феодорович всея Руси свои царские грамоты и жалованное слово, и жалованье денежное, и селитру, и сукно, и запас, и к вам на преславутную реку, тоже прислал жалованье многое, денежное, и сукно, и селитру, и запас, и мы к вам господа послали его царские грамоты ко всему войску, и в Астрахань, и к Заруцкому, и ко всем чинам Российского царства, и в Московские области, чтобы Господь Бог гнев свой отвратил и на милосердие переложил, чтобы покой и покойтину (тишину) есте восприяли, и в соединении были душами и сердцы своими, и ему Государю служили и прямили, а бездельникам не потакали; задняя забывайте, на передняя возвращайтеся и ожидайте от Государя будущих благ; а ведаете и сами Святого Бога писание: тысящи лет яко един день, а един день яко тысяща лет. А мы господа к вам много писали прежде сего о лубви, да от вас к нам ни единой строки нет, и мы и атаманов больших у вас не знаем, и господа наши на нас не дивитеся. А которые царские грамоты к вам посланы, и вы господа знаете, как их дослать в Астрахань, явно или тайно, либо кто не посмеет, ино дровеникам дайте, да к нам отпишите доподлинно. А послали есьмя к вам с теми грамотами вольного Третьяка Дмитрия сына Кудрявцева. А мы к вам о лубви челом бьем до лица земного, до общея нашей матери. А отпущен Третьяк с Дону мая в 17-й день». Грамота эта дает основания к следующим заключениям: если правительство Михаила Феодоровича обратилось к посредничеству Донского войска в своих сношениях с волжскими, терскими и яицкими казаками, то тем самым признавало его старейшим и сильнейшим, так сказать, митрополиею остальных казачьих войск, в чем донцам, как замечено выше, автор очерка «Терских казаков со стародавних времен» совершенно непроизвольно и неосновательно отказывает. Правительство, так поступая, очевидно, надеялось и не ошиблось в том, как оказалось впоследствии, что увещательное слово Донского войска повлияет на умы волжских, терских и яицких казаков и обратит их на путь легальной деятельности и верности царю и отечеству. Наконец, если правительство Михаила Феодоровича не прислало гребенским казакам ни грамоты, ни жалованья и даже Донское войско не сочло нужным обратиться к ним с увещательным словом, то, очевидно, потому что в 1617 году гребенцы не составляли еще войска. Это была небольшая фракция Донских казаков, порвавших всякую связь с прежними боевыми товарищами и даже с отечеством. Отсюда заключительный вывод, что старшинство, отданное Кизляро-Гребенскому полку с 1577 года приказом по военному ведомству 24 марта 1874 года, исторически неверно.
Грамота Донского войска к терским казакам едва ли могла оставаться тайною для гребенцов, как их соседей более или менее близких, а ее трезвое слово едва ли могло не доказать желательного воздействия на умы последних, уже 35 лет проживших особняком в ущельях гор, между чуждым им по вере и языку народом. Между ними тогда, вероятно, были в живых многие пришельцы из-под Гребенных гор на Донце. Царская грамота и жалованье, которого удостоились терские казаки, не могли не задеть самолюбия гребенцов; и, вероятно, примазавшись в 1623 году к какой-нибудь кабардинской депутации, под ее протекцией явились в Москву с повинною к царю и получили прощение, потому в том году в первый раз обещано им было царское жалованье. Но служили ли они после того, как и где? Это еще вопрос, не доказанный никаким историческим актом. По крайней мере, в 1631 году терские воеводы князь Василий Туренин и князь Семен Волхонский требовали от терских и гребенских вольных атаманов и казаков, чтобы они шли на службу государеву, на перевозы, откуда ожидали ногайских и кизилбашских людей; но вольные казаки отказались потому, что не получали жалованье, какое им было обещано ежегодно, 30 атаманам и 470 казакам в 1623 году. Донося об этом в Астрахань, терские воеводы присовокупили: «Если казаков по Тереку и в Гребнях не будет, то Терскому городу будет большая теснота»; вследствие чего повелено было гребенским казакам денежное и хлебное жалованье доставлять из Астрахани21.
Если бы не было других доказательств, то одна эта отписка свидетельствовала бы уже, что до 1623 года гребенские казаки не несли царской службы, но отказом своим в 1631 году занять «перевозы» и охранять Терки от ногайских и кизилбашских людей сами гребенцы положительно доказали, что и в этот восьмилетний промежуток времени они не повиновались терским воеводам, следовательно, царю не служили. Спустя два года (1633), по словам Буткова, гребенские казаки будто бы участвовали в походе терских воевод князей Туренина и Волконского на Казыев улус в Маджары; но известие это, как не подтверждаемое историческими актами Археографической комиссии, ни другими нашими историками, требует еще поверки. Сомнительно, впрочем, что оба воеводы, отправляясь в поход, оставили Терки без начальства и без войска. В то отдаленное от нас время служба гребенцов, да и других казачьих войск, обусловливалась исправною присылкою царского жалованья, селитры, сукна и запаса. Пришлет, бывало, Москва жалованье — казаки слушаются и служат ей; нет — казаки по своему усмотрению промышляют где придется и добывают зипуны. Таков уж был казачий обычай…
Прошло еще восемнадцать лет в неизвестности о службе гребенцов. Мы встречаемся с ними по следующему случаю. Терские воеводы князь Михаил Щетинин и Иван Алябьев в мае 1651 года доносили о распоряжениях своих относительно постройки острога на реке Сунже по указу царя Алексея Михайловича астраханскому воеводе князю Михаилу Пронскому следующее: «что де пристойнее быти стоялому острогу на Сунше реке, на устье, где впала Сунша в Терек реку, или на старом городище от устья реки в 10 верстах. И нам бы от себя послати стрелецкого голову, а с ним государевых служивых людей сколько доведется и велеть на Сунше реке рассмотреть накрепко, а терских всяких чинов людей и гребенских атаманов и казаков расспросить: в котором месте пристойнее быть на Сунше реке стоялому острогу? И мы господине послали с Терка голову стрелецкого Сергея Протопопова, а с ним сотников стрелецких Ивана Володемирова и Алексея Медведева, да с ним разных приказов 200 человек стрельцов… а мерою тот острог в государеву сажень поставить велели 100 саженей с вороты, а на воротах велели сделать для караула башню с обломы и бойницы поделать, и всякими крепостьми укрепить, чтобы однолично в проходе воинских людей тот стоялый острог был крепок, а в котором месте на Сунше реке острог поставлен будет и в кольких верстах от Терского городка и от казачьих городков и от Брагунских кабаков, и какой острог поставит и крепости поделает, и ему Сергею Протопопову велели мы всему тому сочинить роспись и чертеж… и о всем том к тебе отпишем»22.
Это была первая служба гребенских казаков, о которой археографические акты сохранили нам известие, когда 28 июля 1653 года велено им было объявить первое царское милостивое слово за осадное сидение в Сунженском остроге во время нападения кумыков. Астраханский воевода князь Пронский писал терским воеводам князьям Волхонскому и Шатилову: «Велено мне отписати к вам на Терек, чтобы вам Мурз-Урус-хана Янсохова да Шангирея Урус-ханова, которые от Суншинского острогу, от приходу Суркай Шевкала и кумыцких и кизилбашских ратных людей от приступу из осады на Терек отошли, призвав к себе в съезжую избу сказати им Государевое милостивое слово, что они мурзы учинили добро, что в приходе кумыцких и кизилбашских людей к Суншинскому острогу из осады на Терек отошли и Государеву казну, наряд и зелья, и свинец на Терек вывезли; и Великий Государь жалует их и милостиво похваляет; и они бы мурзы иноземцы и вперед Государю служили, а Государь за ту их службу учнет жаловать своим царским жалованьем, смотря по их службе. Да и то бы вам, терчанам, русским людем и иноземцам сказать, что по Государеву указу посланы на его Государеву службу на Терек воеводы Андрей Плещеев, да Андрей Лазарев, да дьяк Дмитрий Карпов, а с ними для обережения Терского города от приходу воинских людей посланы солдатского строю немецкие полковники и урядники, а с ними русские солдаты, многие люди с огненным боем, и велено им на Терек идти наспех, нигде не мешкая ни за чем, и они б будучи на Тереке от приходу воинских людей оберегались и воевод Андрея Плещеева с товарищи и государевых ратных людей на Терек ожидали вскоре. И вам бы господам мурзам Урусу хану и Шангирею, которые из Суншинского острогу да на Терек отошли, и Ивану Яцину, и сотнику стрелецкому Михаилу Молчанову, и терским стрельцам и гребенским атаманам и казакам милостивое Государевое слово и о всем Государев указ, против сей отписки скзати, а Суншинского острогу до Государевого указу строить не велеть»23.
Сунженский острог, построенный на старом городище в 10 верстах выше впадения Сунжи в Терек, следовательно, ближе к гребенским городкам и, конечно, по совету самих же казаков, просуществовал только два года. Но то обстоятельство, что в отписке князя Пронского гребенские атаманы и казаки поставлены последними, доказывает, что в Сунженском сидении и вообще в тогдашних делах они не занимали видного места и не имели выдающегося значения. Во всяком случае, приведенные здесь археографические акты дали бы нам право сказать, что гребенские казаки начали служить не раньше 1651 года, если бы они опять надолго не скрылись от глаз и ушей истории.
Автор исторического очерка о терских казаках (стр. 83), желая во что бы то ни стало доказать, что гребенские казаки в описываемое им время продолжали верно служить государеву службу, говорит, что в 1677 году часть их служила под Чигирином с черкасами-кабардинцами и прочими ратными людьми с князем Каспулатом Муцаловичем Черкасским и ссылается в своем повествовании на «Полное собрание законов», том II, страница 743. Казалось бы, что может быть авторитетнее такого источника? Между тем, по справке оказывается, что в указанном томе законов под № 743 помещена только грамота Феодора Алексеевича, данная в декабре 1678 года князю Каспулату Черкасскому, которою царь пожаловал ему пожизненно таможенные сборы на Тереке в награду за подвиги, оказанные им в войне против турок и крымцев. В этой грамоте буквально выражено так: «За его службы, что он служил отцу Нашему блаженныя памяти Великому Государю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу многия службы и был в крымских и иных походах с нашими Великого Государя ратными русскими людьми и с своими уздени, и за службу ж, что он служил нам Великому Государю и Царю и Великому Князю Феодору Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу, Нашему Царскому Величеству и в прошлом в 186 и в нынешнем 187 годах был он с Нашими Великого Государя ратными людьми на Нашей Великого государя службе в малороссийских городах под Чигирином и прочее». Далее грамота указывает порядок и способ взимания таможенных сборов в пользу князя Черкасского, но в ней ни единым словом не упоминается, чтобы с князем Каспулатом Черкасским в Чигиринском походе были гребенские казаки. Что их там не было, еще яснее видно из статьи 732 все того же тома «о придаче раненым в Чигиринском походе всякого чина людям поместных и денежных окладов на излечение». Из этой статьи видно, что в Чигиринском походе были только Донские и Яицкие и разных городов пешие и конные казаки, которые верстаны поместными окладами по 50 четей, а денежными по 2 рубля каждому на лечение. В этом походе участвовало и войско Запорожское с гетманом Иваном Самойловичем, но Гребенских казаков там не было.
Они не участвовали и во втором крымском походе в 1689 году. По словам Устрялова (т. I, стр. 218), назначенные в этот поход войска под главным начальством боярина князя Василия Васильевича Голицына были собраны в указанных местах в феврале 1689 года в числе 112000 человек, не считая малороссийских казаков, которые присоединились к армии в Самаре. По его расчету, во всех четырех разрядах (корпусах), входящих в состав армии, должно было находиться: ратных людей московского чина 3366 человек, полковой службы городовых дворян 4500, стрелецких полков 11 в числе 9270 человек, рейтерских 28 с двумя эскадронами копейщиков и гусар до 30000 человек, солдатских 35 полков до 50000 человек, украинских черкас, казаков донских, терских, гребенских, яицких, ногайских мурз, уфимцев, саратовцев, астраханцев и калмыков более 16000 человек.
Устрялов, вероятно, взял эти данные из первоначальной диспозиции о числе войск, предполагаемых во второй крымский поход, потому что из ведомости, им же составленной, из подлинных документов, хранящихся в Московском архиве старых дел (см. XI приложение к 1 тому его истории Петра I, стр. 386 и 387), видно, что во втором крымском походе в 1689 году действительно участвовало 112066, в том числе украинских черкас 14471 человек и донских казаков 223 человека. Значит, ни терских, ни гребенских казаков там не было. Очевидно, Устрялов, не сверив первоначальной диспозиции с действительным числом войск, бывших в этом походе, и не оговорив разницы числовых данных, впал в противоречие и увлек за собою в ошибку автора «Исторического очерка о терских казаках с стародавних времен».
Известно, что в то же время вольные казаки, которых в официальных переписках называли ворами-раскольниками, жили еще на Куме, Астрахани и за Кубанью. Последние жили там, где впоследствии жили некрасовцы. Мы считаем нелишним коснуться вскользь влияния раскола на умножение казачества вообще и гребенцов в особенности.
Выше мы видели, что в 1623 году гребенцам обещано было царское жалованье на 30 атаманов и 470 казаков. Можно поэтому полагать, что тогда число всех казаков простиралось до 1500 человек мужского пола. Такое увеличение сравнительно с числом пришедшим в Гребни с атаманом Андреем едва ли могло произойти путем естественного приращения в течение 40 лет, но, правдоподобнее, было следствием периодических побегов раскольников на Северный Кавказ, продолжавшихся до конца XVII века. Ригельман в своей истории о донских казаках упоминает о более значительных побегах с Дона в Гребни с 1614 по 1658 годы. Больше всего их ушло из шайки самозванца Заруцкого во время бегства его из Астрахани на Яик, а потом из разбойничьей шайки Андрея Кильбака. Главнейшим поводом к таким побегам могли быть только религиозные убеждения независимо других побуждений. С этим легко согласиться, припомнив, что незначительные исправления в церковно-богослужебных книгах, начатые при первом российском патриархе Иове (1589—1605 годы), продолжались при его приемниках: Гермогене (1606—1612 годы), Филарете (1619—1634 годы), Иасафе (1634—1641 годы) и Иосифе (1642—1652 годы) — и что окончательное исправление богослужебных книг было предпринято патриархом Никоном по определению собора русских иерархов, бывшего в Москве в 1654 году. Несмотря, что определение это тогда же было одобрено Константинопольским патриархом в следующем 1655 году, по тому же предмету состоялся в Москве новый собор, на котором для большей авторитетности присутствовали и два сторонние иерарха: патриарх Антиохийский Макарий и Сербский Михаил. На этом соборе постановлено было: с 1655 года рассылать по церквам исправленные богослужебные книги по мере их печатания. Осуждение же старообрядцев, как известно, произнесено на соборе русских иерархов в 1666 году, а окончательное отлучение — в следующем 1667 году.
Соборное осуждение старопечатных богослужебных книг и слишком скорое отлучение ревностных, но, в преобладающем большинстве, невежественных последователей старопечатных книг не могло на первых же порах резко не столкнуться с религиозным консерватизмом народа. В единой до того греко-российской церкви произошел раскол, и началась ожесточенная борьба со староверами, продолжающаяся доныне, хотя, конечно, в иной форме… Различные преследования и гонения, Соловецкое возмущение, стрелецкие бунты и мятежные происки самозванцев, охватившие всю московскую Русь, значительно увеличили контингент казачества. Немало охотников до казачества давал и закон о беглых крепостниках и ворах, бесчеловечно строго карающий последних. Известно, что по указу царя Феодора Алексеевича 17 ноября 1680 года ворам за две татьбы отсекали ноги, руки, пальцы и ссылали в Сибирь на пашню с женами и детьми. В 1683 году марта 30 великие государи «вместо рук, ног и пальцев указали резать уши и ссылать куда доведется». Наконец, 8 сентября 1691 года повелено было воров за третье воровство наказывать только кнутом, на лице клеймить и ссылать в Сибирь. К беглецам этих категорий присоединялись и раскольники, для которых южные и восточные окраины были в то смутное время удобными убежищами. О первом появлении на Дону раскольников упоминается в летописях под 1675 году, когда они преимущественно поселялись по рекам Медведице и Бузу луку. В 1688 году их набралось уже так много, что Донскому войску повелено было царским указом "идти на реку Медведицу вместе с калмыками и промышлять над городком, в котором собрались воры и раскольники и хотят «идти на Куму». Донской атаман Осип Михайлович в силу такого повеления действительно пошел и «смирял раскольников по верховым городкам и запольным речкам, чинил им наказания, от раскола унимал, а иных непослушных казнил смертью». Поэтому и раскольники уходили дальше на Куму, Терек и в Гребни. Донские казаки считали их беглецами и не раз посылали терским и гребенским казакам грамоты, чтобы они кумских раскольников к себе не принимали, но терцы и гребенцы всегда отвечали, что и у них есть раскольники, которые тайно предаются кумским…
Обширные и дремучие прикумские леса в то время действительно представляли более удобную и безопасную местность для укрывающихся от преследования вольных казаков-раскольников донскими казаками, чем Медведица и Бузулук.
В 1689 году на Куме раскольников было уже так много, что они пытались было боем взять Терки, недавно пред тем погоревшие, и соединиться с гребенцами, что, однако же, им не удалось, так как терский воевода Тимофей Опухтин не допустил их ни до крепости Терской, ни до гребенских городков, которые кумские раскольники намеревались было взять даже силою.
После такой неудачи кумские раскольники под предводительством своих атаманов Петрушки, Музенка и Левка Маницкова нападали на донские городки и разоряли. Враждуя постоянно с донцами за прежние «унимания их от раскола», они затеяли было большой поход на Дон с целью прогнать оттуда казаков, разорить Черкаск, городки заселить раскольниками и татарами, а потом отдаться в подданство турецкому султану. Для выполнения столь дерзкого плана они нашли себе было и союзников в большой Кабарде и у ногайцев. Кумских раскольников было только 1500, но князь Мисоуст дал им в помощь 1000 панцирников и на продовольствие 1000 арб хлеба, а сын крымского хана — 2000 азовских казаков. К счастью, в начале похода союзники не поладили за что-то, коалиция расстроилась, и этому отчаянному замыслу не суждено было осуществоваться24.
Астраханские раскольники, которых, впрочем, было немного — около полутораста человек, — тоже не жили спокойно. Они строили себе суда, уходили в море и грабили Государевые учуги; но и до них дошла очередь. По царскому указу 7 сентября 1629 года, астраханский воевода князь Хованский послал ратных людей на Астрахань для поиску воровских казаков-раскольников. Из отписки начальника отряда стрелецкого головы Ивана Волкова к князю Хованскому видно25, что он отправился из Астрахани 15 сентября с казаками и стрельцами, а с ним голова пеших астраханских стрельцов Сербии и сотник Кузьма Попов с пешими же здоровыми (?) стрельцами. Всех ратных людей с Волковым было 450 человек. Особенно строго было приказано Волкову пущих воров-казаков и атамана их Левка Маницкова, который с Кумы бежал на Аграхань, взять и доставить в Астрахань. Для того приказано было Волкову по приходе на Терек чинить промысл над астраханскими казаками сообща с княгиней Тауксал Тальбековною (не правильнее ли Таука салтан-бековна?) и тарковским шамхалом Будаем, которому при этом случае послано было с ним царское жалованье. Между тем, 18 сентября к астраханским казакам-раскольникам пришли на помощь такие же казаки из Крыму и на Кубани, живущие с тем, чтобы их проводить в Крым. Узнав об этом, Волков отправился к княгине Тауксал Тальбековне на нанятой подводе, которая, собрав наскоро своих узденей, послала их к Муртазали26 и брату его Амиру, чтобы они преследовали аграханских раскольников и не допустили их бежать в Крым. Муртазали и Амир с партиею чеченцев и кумыков, догнав астраханских казаков, вступили с ними в бой, побили, поранили и многих с женами и детьми взяли в плен. Часть, однако же, человек с 30, успела отделиться и бежать в Крым, но Муртазали отправился за ними в погоню. После чего княгиня Тауксал Тальбековна отпустила Волкова в Терки и велела ему ожидать там известия о результатах погони за успевшими бежать раскольниками. Вместе с сим Волков с княгиней писали Муртазали и Амиру, чтобы они знамя, пушки и казаков, которых возьмут в плен, прислали Волкову в Терки, а также прислали бы пушку, взятую ими у казаков, которые живут в гребенских городках у атамана Якуши Емельянова.
В этой отписке замечательно, что Волкову повелено было по приходе на Терек обратиться за помощью для преследования астраханских раскольников не к гребенским казакам, а к кумыкам и чеченцам; а то обстоятельство, что Волков и княгиня Тауксал сочли нужным распорядиться о присылке в Терки пушки, отнятой у атамана Якуши Емельянова, положительно доказывает, что в 1692 году гребенцы не только не служили России верою и правдою, но были ей враждебны. Нельзя не заметить и того, что если Волков был отправлен только с 450 стрельцами, и притом пешими, для выполнения такого дела, которое сто лет спустя было бы положительно невыполнимым, то ясно, что кумыки и чеченцы в конце XVII века были далеко миролюбивее, чем в первой четверти XIX столетия.
Автор исторического очерка о терских казаках (стр. 85), вероятно, основываясь на рукописном сборнике Буткова, говорит, что в Азовском походе Петра I весною 1695 года «отряд гребенских и терских казаков был выслан на Царицынскую переволоку, где присоединился к передовому корпусу Гордона, двигавшемуся на судах по Дону, и потом разделял с царскими войсками двухлетние боевые труды, увенчанные завоеванием азовской твердыни». Между тем, по словам Устрялова, в первом Азовском походе были исключительно одни донские казаки, сколько их находилось на Дону (от 6 до 7 тысяч) с атаманом Фролом Минаевым, а во второй поход 1696 года было назначено в состав сухопутной армии 6 малороссийских казачьих полков в числе 15000 человек под командою походного атамана черниговского полковника Якова Лизогуба, 5000 донских пеших и конных казаков с атаманом Фролом Минаевым и низовых конных стрельцов и яицких казаков 500 человек. С яицкими казаками находился в походе атаман Андрей Головач. Вот и вся казачья рать, участвовавшая с Петром I в обоих азовских походах. Значит, под Азовом терские и гребенские казаки не были. Во втором походе не было под Азовом и малороссийских казаков, потому что, по свидетельству Устрялова, «боярину Борису Петровичу Шереметеву с белгородским разрядом и гетману Мазепе с малороссийскими казаками приказано было охранять украинные города и чинить над неприятелем промысл»27.
В 1697 году терским воеводою назначен был окольничий князь Волконский. Петр I в наказе 14 мая, данном ему об управлении казенными, земскими и военными делами, заметим, весьма обстоятельно изложенном в 25 пунктах, ни единым словом не упоминает о гребенских казаках28. Очевидно, подчиненность их терским воеводам могла быть тогда номинальная и, вероятно, ограничивалась только дозволением ездить в Терки по торговым делам, что было полезно для обеих сторон.
Наступил XVIII век, чреватый великими событиями на Русской земле. Начав с 1 января новое летоисчисление, царь-преобразователь в следующем году дал указ всякого чина людям носить немецкое платье, а русского платья, черкесских кафтанов, азямов, шапок, штанов, сапог и башмаков отнюдь не носить и на русских седлах не ездить; а в 1705 году отдал указ о бритье бород и усов. Кто не исполнял указов, тот платил денежный штраф. Ответом народа на эти и другие крутые меры Петра в Астрахани был Стрелецкий бунт в 1705 году, а на Дону в 1707 году восстание Булавина. Участвовали ли в астраханском бунте гребенцы или нет, вопрос окончательно не выяснен еще. Бутков в своих рукописных материалах для новой истории Кавказа говорит, что в 1705 году гре-бенские казаки замешались в астраханском стрелецком бунте, а Соловьев утверждает, что гребенцы на призыв астраханских мятежников отвечали: «мы рады за веру Христовую, за брадобритие и за табак, и за немецкое платье мужское и женское, и за отлучение церкви Божией стоять и умирать; но вы, великое астраханское войско и все православное христианство, не прогневайтесь на нас за то, что войска к вам на помощь не послали, потому что невозможно нам войска к вам послать: сами вы знаете, что нас малое число и с ордою со всею не в миру, чтобы нам по-прежнему от орды жен и детей не потерять».
Отписка эта доказывает, что в то время гребенцы далеко не составляли консервативно-монархического элемента. Он потому только не послали в помощь астраханским мятежникам войска, что их было мало; но малочисленность не мешала им сочувствовать мятежникам. Быть может, какая-нибудь часть гребенцов и отправилась в Астрахань — иначе Бутков не упоминал бы о них.
Действительно, чеченцы и ногайцы сильно тогда теснили гребенских казаков. Казанский и астраханский губернатор Петр Матвеевич Апраксин в 1708 году 30 сентября условился с калмыцким ханом Аюкаю на Ахтубе (пункт VI договора); «чтобы Чемет и Мункотемир преследовали чеченцов и ногайцев за то, что они держали Терек в осаде, и городу всякие пакости чинят, и разорением хвалятся и что с Терка ратные люди и из Гребней казаки с его хановыми людьми посланы будут заодно». Аюка хан обещал было послать 5000 и больше калмыков29. Договор этот, однако же, остался без исполнения, и, вероятно, как в силу заключенного с султаном Мустафом II в 1700 году 30-летнего перемирия, так и по случаю продолжающейся в то время Шведской войны. Петр I не захотел, вероятно, из-за чеченцев и ногайцев нарушать трактата, которым, между прочим, был уступлен России Азов со всеми старыми и новыми городками на расстоянии 10-часовой конной езды30.
Вскоре, однако же, после победы под Полтавою и бегства Карла XII на территорию Оттоманской Порты Петр I вынужденным нашелся объявить войну Турции. Известие о том достигло Петербурга только в декабре 1710 года, и то по случаю распоряжений военного характера. Петр I приказал тогда фельдмаршалу Шереметеву двинуться с корпусом его на Дунай, а адмиралу графу Федору Матвеевичу Апраксину, исполнявшему после Протасьева обязанности адмиралтейца (морского министра), поручил оборону Азова и всего края. Государь подчинил ему весь Воронежский край до Азова и образованную в 1708 году Азовскую губернию, отдав под начальство его как войска, находившиеся в том крае, так и вновь посланные полки, Донское войско и 10000 калмыков, присланных ханом Аюком для защиты Азова.
Адмирал граф Апраксин 23 июля 1711 года прибыл из Петербурга в Таганрог, побывав прежде в Воронеже, Астрахани и Терках для ознакомления с театром будущих его действий и с целью предварительных распоряжений. По его приказанию (а не брата его Петра Матвеевича Апраксина, казанского и астраханского губернатора, как повествует господин Попко), гребенцы переселились на левый берег Терека в 1712 году. Знакомиться с ними и уговаривать их на переселение, как думает господин Попко, адмирал Апраксин, которому, по повелению Петра, все лица обязывались «быть послушными и обязательными», едва ли имел надобность. Да едва ли и сами гребенцы могли считать благоразумным и возможным фактически протестовать против такого распоряжения вследствие одной их малочисленности. Они ясно видели и вполне поняли, что времена вольного казачества прошли безвозвратно и настал период безусловного повиновения царю и правительству, что и доказали беспрекословным переселением на левый берег Терека31. Замечательно, что до того времени история не знает ни одной царской грамоты на имя Гребенского войска, какие русские цари имели обыкновение посылать Донскому войску, чего, конечно, быть бы и не могло, если бы гребенцы повиновались им и служили.
Гребенцы еще не обжились и не поустроились как следует на местах нового жительства, когда Петр I указом, данным сенату 14 марта 1716 года, повелел послать 500 гребенских казаков в Хивинский поход с князем Александром Бековичем Черкасским. В поход, как водится, выступили лучшие боевые силы: атаман 1, есаулов 2, знаменщиков 5, войсковой писарь 1, казаков 491. Указное жалованье было им положено: атаману 40 рублей, есаулам и знаменщикам по 15 рублей, а казакам по 10 рублей. Но отряд, ходивший с Черкасским, по выражению Петра «отпереть Реку Аму-Дарью», погиб в Хиве в 1617 году, и гребенцам не суждено было возвратиться на берега родного Терека. В этом несчастном походе войско лишилось более третьей части всех казаков, так как после выступления в поход дома оставались только престарелые, подростки и малолетние дети. После такой потери гребенцы никогда уже не могли поправиться в численном отношении, и, замечательно, их боевые силы после того никогда не выходили из нормы пятисот.
Выше мы видели, что в 1623 году было предположено давать им жалованье на 500 человек, на 30 атаманов и 470 казаков. Петр I послал в Хиву тоже 500 человек, в 1725 году гребенским казакам, служившим в Аграханском ретраншаменте, отпускалось жалованье на 500 человек хлеба 2163 четверти и деньгами 1070 рублей. В Низовом корпусе в 1727 году находилось тоже 50 человек гребенских казаков. В 1754 году в Гребенском войске состояло на службе 50 человек. Даже в 1802 году в Гребенском войске мужского пола числилось только 1841 душа32. Не раньше 1837 года число служащих, отставных и малолетков в Гребенском полку достигло 2058 душ; но в то время в бывшем Кавказском линейном войске были многие станицы с населением, превышающим численность всего Гребенского войска. Поэтому впоследствии, в видах увеличения его боевых сил, периодически приселяли к нему новых казаков, так что в 1841 году в Гребенском полку уже числилось 1026 душ мужского пола, а в 1843 году зачислены были в этот полк и женатые нижние чины Куринского пехотного полка. После того в 1849 году зачислено еще 75 семейств малороссийских переселенцев, и путем таких при селений только в 1854 году числилось в Гребенском полку 5757 мужского пола и 5916 женщин.
Цифры эти положительно доказывают немногочисленность гребенских казаков со времени появления их на Северном Кавказе и до конца первой половины нынешнего столетия. Благодаря такой малочисленности, они и не могли играть сколько-нибудь важной роли в военных событиях того времени. По словам господина Попко (на этот раз мы вполне согласны с его мнением), «гребенские казаки умели находить средства для жизни вне варяжских набегов в производительном труде. Гребенцы не ели московского хлеба, сами его производили (автор, вероятно, говорит это о гребенцах до переселения их на левый берег Терека), сеяли просо и кукурузу, руками жен сукна и галуны ткали, даже насаживали шелковичное дерево и виноградную лозу»33. При таких мирных занятиях в течение 2½ веков, коим посвятили себя гребенцы в противуположность донцам, у которых принято было основным войсковым законом «не пахать и не сеять», и к тому же, как ревностные приверженцы старообрядства, они неминуемо должны были отвыкнуть от военных подвигов и боевой жизни. Понятно, что и после переселения на левый берег Терека гребенцы не скоро могли привыкнуть к московскому хлебу и повиноваться русским военачальникам, православным и немцам. Однажды, это было во время войны с Турцией и возмущения кабардинцев, незадолго до заключения Кучук-Кайнарджинского мира, они даже вздумали было отказаться от «московского хлеба»… Случилось это при следующих обстоятельствах.
Командующий войсками «у Кизляра» и военный начальник на Моздокской линии генерал-поручик де-Медем расположился было с своими отрядами в Моздоке и на Бештамаке, где ныне Екатериноград. В составе подчиненных ему войск были: 3 эскадрона драгун с 2 полевыми пушками из назначенного в Кизляр Драгунского полка, 3 эскадрона гусар Грузинского полка тоже с 2 пушками, 4 роты из Кизлярского гарнизона с 6 пушками и казаки: Волгского войска 500, Яицкого 500 и от Гребенского, Терско-Семейного и Терско-Кизлярского, сколько можно было взять. Главные же силы войск де-Медема составляли калмыки при наместнике ханства Убаши и все донские казаки, сколько таковых оставалось от раскомандирования в Грузию. Главная квартира де-Медема была тогда в Щедринской станице Гребенского войска, а в Моздоке находились военные магазины и склады.
Де-Медем 3 марта 1774 года донес военной коллегии, что на гребенских казаков пало подозрение, будто бы бывший их атаман Иванов посылал нарочных к Казы-Гирею-Солтану для приискания им удобных мест для жительства на реке Чех или Зикхи и что будто приезжали к ним некрасовцы и возмущали их. Поэтому де-Медем счел за лучшее употреблять гребенских казаков на службу в их станицах, нежели держать в лагере34.
Так потухла, без дыма и огня, последняя искра идеи вольного казачества! Правда, здесь говорится только «о подозрении», но, вероятно, де-Медем имел достаточный повод донести о том военной коллегии.
С 1712 года, следовательно, начинается действительная служба гребенских казаков под русскими знамениями — служба, ознаменованная в нынешнем столетии беспрерывным рядом блистательных подвигов храбрости и самоотвержения как в борьбе с соседями-горцами, так и на других театрах войны. Если поэтому история и умаляет старшинство службы гребенских казаков на 135 лет, то, в свою очередь, и гребенцы потерянное время с избытком вознаградили своей храбростью и кровью искупили прежнюю отчужденность…
Ставрополь-Кавказский.
Примечания
править1. Книга «Большему чертежу», исправленная в 1627 году, Санкт-Петербург, 1838 год, страница 37.
2. Краснов «Земля войска Донского», стр. 386. 541—544. «Северный Архив», 1825 год, том XVII, стр. 41.
Броневский «История войска Донского», том I, стр. 39.
3. Терские казаки
4. «Акты Археографической комиссии». Т. I, стр. 1.
5. Исследования Беляева о сторожевой службе. Примечания 35, 41, 46, 49, 52 и 53.
6. «Труды Донского статистического комитета» 1874 года, стр. 96.
7. «Описание Кавказской линии» Дебу, стр. 90.
8. «Настольный словарь» Ф. Толля, С.-П., 1863 г., т. I. Стр. 114.
9. «Акты Археографической комиссии», т. IV, стр. 330.
10. «История Российская» И. Татищева, Москва, 1769, кн. I, ч. 2, стр. 363.
11. «Донцы» Сенюшкина, Москва, 1866, стр. 163.
12. «Чеченское племя». Статья Лаудаева, природного чеченца, получившего воспитание в Кадетском корпусе. «Сборник сведений о кавказских горцах», Тифлис, 1872 год, вып. VI, стр. 58.
13. «Очерки о началах Терского войска» И. Кравцова. Харьков, 1882 г., стр. 23.
14. «Чечня и чеченцы» А. Берже, Тифлис, 1859 г., стр. 130.
15. «История или повествование о донских казаках» А. Ригельмана, соч. в 1778 г., печат. в Москве, в Университетской типографии в 1846 г.
16. Известия о Кавказе. С. Броневского, Москва, 1823 г., ч. 2, стр. 189.
17. Бутков в своих материалах для новой истории Кавказа, т. I, говорит, что в Астрахани в 1591 году был воевода князь Ситцкий, а в Терках — князь Григорий Засекин. В 1594 же году в Терках под Хворостининым был воеводою Иван Васильевич Измаилов и убит.
18. «Временник Императорского московского общества истории и древностей российских», кн. XVII. Москва, 1853 г.
19. «Деяния Петра Великого» Голикова. Т. XII, стр. 209.
20. «Акты археографической экспедиции», С.-Петербург, 1846—1853 г., т. III, стр. 12.
21. Ногайские дела в столбцах Московского главного архива «МИД» № 1 по рукописному сборнику П. Буткову, стр. 595.
22. «Акты археографической экспедиции». Т. IV, стр. 157.
23. Там же, стр. 188.
24. Трехсотлетие войска Донского, Савельева. С.-Петербург, 1870 г., стр. 58, — рукописные материалы Буткова для новой истории Кавказа.
25. «Акты Археографической комиссии», Т. V, стр. 370.
26. Муртазали был кумык, аксайский владелец.
27. «История царствования Петра» В. Н. Устрялова, С.-Петербург, 1858 г. Грим. 2, стр. 262, 263.
28. «Полное собрание законов», т. III, стр. 1785.
29. «Полное собрание законов», т. IV, ст. 2207.
30. «Исторические очерки Дона» Н. Краснова. «Русская речь», 1881 г., март, стр. 48.
31. Замечательно, что Бутков об этом переселении не упоминает, между тем, говорит, что в 1706 году фельдмаршал Борис Петрович Шереметев предписал из Астрахани Гребенскому войску охранять от неприятеля брагунского мурзу Кучука Россламбекова.
32. «Хозяйственное описание Астраханской и Кавказских губерний» Равонского. Издание Императорского Вольного Экономического Общества. С.-Петербург, 1809 г.. стр. 416.
33. «Терские казаки с стародавних времен», стр. 51 и 52.
34. «Материалы для новой истории Кавказа» Буткова. Т. I, стр. 494, и Броневский.
Текст и примечания печатаются по источнику:
правитьГребенцы. Историческое исследование И. В. Бентковского, секретаря Ставропольского губернского статистического комитета. 2-е издание. — М.: Русская типолитография, 1889.