I.
правитьВъ № 154 мѣстнаго Справочнаго Листка была напечатана слѣдующая корреспонденція:
«М. г., господинъ редакторъ! Спѣшу увѣдомить васъ что на-дняхъ, неподалеку отъ усадьбы помѣщицы Анфисы Ивановны Столбиковой, при деревнѣ Грачевкѣ, въ камышахъ рѣки носящей то же названіе, появился крокодилъ. Первое извѣстіе объ этомъ было подано матерью грачевскаго кузнеца Матреной Ивановной Молотовой, которая объявила мѣстному сельскому старостѣ что часовъ въ шесть утра она стирала на рѣкѣ бѣлье, не подалеку отъ того мѣста гдѣ рѣка Грачевка образуетъ песчаную отмель и гдѣ обыкновенно купается племянница Столбиковой Мелитина Петровна. Все было кругомъ тихо. Мелитина Петровна искупавшись ушла домой, какъ вдругъ плававшіе возлѣ берега гуси съ крикомъ бросились въ сторону чѣмъ-то перепуганные, подняли оглушительный крикъ, захлопали крыльями и вылетѣли вонъ изъ рѣки. Удивленная Молотова бросилась къ тому мѣсту, желая убѣдиться, не скрывалось ли что-либо въ камышахъ, но ничего не нашла; въ нѣкоторомъ же разстояніи, по направленію къ лѣсу примыкающему къ камышамъ слышался торопливый трескъ, какъ-будто по камышамъ что-то поспѣшно ползло, желая скрыться, и видно было какъ по направленію этого треска камыши колыхались и распадались направо и налѣво. Получивъ объ этомъ извѣщеніе, сельскій староста пригласилъ съ собой сотника и нѣсколькихъ понятыхъ, отправился на мѣсто происшествія и нашелъ что на полшага не доходя воды камыши сильно помяты, какъ-будто на мѣстѣ этомъ кто-нибудь или валялся, или лежалъ. Отъ мѣста этого по тѣмъ же камышамъ по направленію къ лѣсу шла чутъ замѣтная тропа. Староста отправился по этой тропѣ, но вскорѣ принужденъ былъ воротиться, такъ какъ тропа исчезла и сверхъ того онъ дошелъ до такой трясины что втискался по-поясъ и дальнѣйшія изслѣдованія принужденъ былъ прекратить. Составивъ объ этомъ актъ и скрѣпивъ его по безграмотству приложеніемъ должностной печати, староста представилъ таковой Рычевскому волостному правленію, но правленіе, не обративъ должнаго на документъ этотъ вниманія, вмѣстѣ съ другими бумагами бросило его въ печку. Въ тотъ же день часовъ въ восемь вечера возвращавшіяся съ покоса крестьянскія дѣвицы деревни Грачевка (числомъ шесть), проходя мимо песчаной отмели, затѣяли купаться. Дѣвушки раздѣлись и бросились въ воду. Утомленныя дневнымъ зноемъ, онѣ плавали на спинѣ, брызгались водой, какъ вдругъ изъ камышей, возлѣ которыхъ онѣ были, раздался пронзительный крикъ и вслѣдъ затѣмъ щелканье зубами!… Дѣвушки перепугались, выскочили изъ воды и, боясь подойти къ своему платью которое лежало какъ разъ возлѣ того мѣста откуда раздался крикъ, бросились какъ были въ деревню и прямо явились къ старостѣ. Староста далъ имъ приличное наставленіе и въ видахъ предупрежденія на будущее время несчастій, строго запретилъ жителямъ деревни Грачевка купаться въ рѣкѣ. На другой день утромъ, на зарѣ, пономарь села Рычей удилъ на томъ же мѣстѣ рыбу, а когда взошло солнце и клевъ прекратился, пономарь задумалъ искупаться. Ничего не слыхавши о происшедшемъ наканунѣ, онъ преспокойно раздѣлся и опустился въ воду. Не умѣя плавать, онъ присѣлъ на корточкахъ возлѣ самаго берега и сталъ умывать лицо, какъ вдругъ что-то уцѣпило его сзади за косичку и вытащило на берегъ… Что было далѣе, пономарь не помнитъ, такъ какъ жъ то же мгновеніе потерялъ сознаніе, въ каковомъ положеніи и былъ найденъ лежащимъ въ камышахъ. Считаю излишнимъ описывать ужасъ которымъ былъ объятъ весь вашъ околодокъ! Разговорамъ не было конца. Начали появляться добавленія… Такъ напримѣръ земскій фельдшеръ Нирьютъ ходившій на охоту видѣлъ въ рѣкѣ Грачевкѣ что-то плывшее въ водѣ, темнокоричневаго цвѣта, сажени въ двѣ длиною, стрѣлялъ въ это чудовище, но повидимому не нанесъ ему никакого вреда. Рыбакъ Данила Сѣдовъ разставлявшій ночью сѣть и плывшій по этому случаю на маленькомъ челнокѣ былъ кѣмъ-то опрокинутъ совсѣмъ съ челнокомъ такъ что насилу выбрался на берегъ. Все это вмѣстѣ взятое увеличивало еще болѣе ужасъ. Къ тому мѣсту гдѣ чаще всего появлялось чудовище былъ приставленъ караулъ; караулили день и ночь, но чудовище какъ нарочно не появлялось. Такъ прошло недѣли двѣ, умы стали успокоиваться; порѣшили что чудовище куда-нибудь перемѣстилось и караулъ былъ снятъ, какъ вдругъ новое происшествіе опять переполошило все!… Пропалъ безъ вѣсти мальчикъ лѣтъ семи, сынъ грачевскаго крестьянина Ивана Мотина, Василій, платье котораго было найдено на берегу, на той самой песчаной отмели и возлѣ тѣхъ самыхъ камышей гдѣ столько разъ появлялось чудовище. Сначала думали что мальчикъ купаясь утонулъ, но еслибъ онъ утонулъ, то найденъ былъ бы трупъ его… Между тѣмъ всѣ средства были употреблены къ отысканію трупа и остались напрасны: бродили сѣтями, пускали горшки съ ладономъ, но дымящіеся горшки плыли себѣ по теченію рѣки и нигдѣ не останавливались…[1] Наконецъ бросили и порѣшили, что несчастный былъ жертвою невѣдомаго чудовища! Однако надо же было узнать наконецъ что это за чудовище и пріискать средства для избавленія себя отъ него!.. Разрѣшеніе всего этого предпринялъ на себя нашъ добрый и просвѣщенный учитель сельской школы г. Знаменскій, въ короткое время успѣвшій пріобрѣсти своими неутомимыми педагогическими трудами общую любовь и уваженіе, которые, то-есть труды, къ несчастію остаются незамѣченными лишь только однимъ членомъ училищнаго совѣта, не представившемъ даже г. Знаменскаго къ наградѣ. Въ тотъ же день, когда исчезъ ребенокъ и когда всѣ средства къ отысканію его оказались тщетными г. Знаменскій, пригласивъ съ собою сотника и нѣсколькихъ стариковъ, отправился на театръ описанныхъ ужасовъ. Часовъ въ восемь вечера они была уже на песчаной отмели, но, такъ какъ увидали что тамъ купалась Мелитина Петровна, тщательно вытираясь замыленною губкой и погружая въ воду грудь свою, то понятное чувство скромности заставило ихъ обождать, когда она окончитъ купанье и одѣнется. Дѣйствительно, Мелитина Петровна вышла изъ воды и скрылась въ камышахъ, а немного погодя, уже одѣтая и съ зонтикомъ въ рукахъ она шла по дорогѣ ведущей въ усадьбу тетки Анфисы Ивановны Столбиковой. Тогда г. Знаменскій подошелъ къ тому мѣсту гдѣ купалась Мелитина Петровна, но только-что успѣлъ онъ войти въ камыши какъ вдругъ раздался оглушительный трескъ и что-то поспѣшно бултыхнуло въ воду, обдавъ его брызгами и скрывшись подъ водой. Въ это время подбѣжали къ г. Знаменскому сотникъ и старики, но въ камышахъ уже ничего не было! Тѣмъ не менѣе г. Знаменскій началъ изслѣдовать мѣстность съ цѣлью отыскать хоть какіе-нибудь слѣды ребенка, но вмѣсто того поднялъ только окурокъ папироски, а сотникомъ найдены чьи-то пестрые панталоны, парусинный пиджакъ, фуражка, ситцевая рубашка и сапоги. Всё это немедленно было предъявлено сотникомъ г. Знаменскому, который и призналъ принадлежность этой одежи сыну священника села Рычей Асклипіодоту Психологову. Ужасъ овладѣлъ всѣми!.. Неужели же и Асклипіодотъ подобно ребенку сдѣлался жертвою чудовища?.. Всѣ немедленно отправились въ село Рычи къ священнику отцу Ивану и ужасъ ихъ увеличился еще болѣе когда они узнала что Асклипіодота не было дома!.. И только вечеромъ когда уже достаточно стемнѣло, г. Знаменскій встрѣтилъ Асклипіодота въ лавкѣ Александра Васильевича Соколова, и хотя Асклипіодотъ и былъ пьянъ, но увидавъ свое платье очень обрадовался и разказалъ подробно что купаясь въ рѣкѣ Грачевкѣ онъ чуть было не сдѣлался жертвою огромнаго крокодила, отъ котораго спасся единственно благодаря своему превосходному умѣнію плавать и нырять. Крокодилъ, котораго Асклипіодотъ видѣлъ собственными своими глазами, имѣлъ въ длину сажени три, тѣло его на спинѣ покрыто роговыми щитками, по срединѣ представляющими возвышеніе. Языкъ короткій; челюсти вооружены многочисленными зубами имѣющими видъ клыковъ. Сверху крокодилъ коричневобурый, снизу грязножелтый. Въ водѣ движенія его весьма быстры, такъ что Асклипіодоту стоило большаго труда увертываться отъ его нападеній; на землѣ же движенія эти немного вялы. Увидалъ онъ крокодила въ камышахъ когда самъ былъ въ водѣ, поэтому то принужденъ былъ покинуть свою одежду. Крокодилъ долго смотрѣлъ на него разинувъ пасть и какъ бы прицѣливаясь въ него, а немного погодя даже ринулся въ воду, но Асклипіодотъ нырнулъ и тѣмъ только избавился отъ пасти крокодила! Итакъ, тайна разъяснилась и чудовище надѣлавшее столько ужаса оказалось крокодиломъ! Этимъ заканчиваю и свое письмо, но увѣренъ, г. редакторъ, что въ скоромъ времена вы получите отъ меня болѣе подробное описаніе крокодила, такъ какъ намъ извѣстно что г. Знаменскій принялъ энергичныя мѣры къ поимкѣ хищнаго земноводнаго. Помоги ему Богъ!»
II.
правитьСтатья эта, писанная, какъ говорятъ, самимъ г. Знаменскимъ, какъ и слѣдовало ожидать, переполошила весь околодокъ. Дали знать становому, который немедленно прискакалъ, опросилъ крестьянку Молотову, шесть грачевскихъ дѣвицъ, рычевскаго пономаря, фельдшера Нирьюта, Асклипіодота Психологова и многихъ другихъ и произведенное дознаніе препроводилъ по принадлежности. Крестьяне принялись ставить вентеря, взадъ и впередъ бродили по рѣкѣ, дѣлали въ камышахъ облаву, но крокодила не было. Редакція Справочнаго Листка командировала въ Грачевку спеціальнаго корреспондента, который вмѣстѣ съ г. Знаменскимъ опускалъ въ рѣку какіе-то стальные крючки съ насаженными на нихъ кусками мяса, но всѣ старанія поймать крокодила осталась тщетными и корреспондентъ съ чѣмъ пріѣхалъ съ тѣмъ и уѣхалъ. Статья между тѣмъ была перепечатана въ столичныхъ газетахъ и вѣсть о крокодилѣ распространилась. Люди самые невѣрующіе была озадачены такимъ явленіемъ. Начались пріисканіе всевозможныхъ объясненій. Одна газета высказалась что это по всей вѣроятности не крокодилъ, такъ какъ крокодилы обитаютъ въ жаркомъ климатѣ, а гигантскій змѣй подобный тому который не такъ давно появлялся у береговъ Норвегіи и который надѣлалъ столько тревоги между естествоиспытателями. Принялись за старыя книги и порѣшили что змѣй. этотъ заслуживаетъ полной вѣры, такъ какъ таковой былъ уже извѣстенъ Грекамъ и Римлянамъ. Плиній и Виргилій Максимъ — оба описали подобное земноводное змѣеобразное, плававшее первоначально въ рѣкахъ; разростаясь же въ громадныхъ размѣрахъ, оно уходило въ открытое море, такъ какъ только тамъ находило достаточный просторъ для движенія.
Прочитавъ все это, г. Знаменскій вышелъ изъ себя и немедленно напечаталъ статью въ которой доказывалъ что газета, заговоривъ о Плиніи и Виргиліи, потеряла почву и очутилась въ мірѣ фантазій, что чудовище появившееся въ Грачевкѣ не змѣй, а воистину крокодилъ; что хотя крокодилы и обитаютъ преимущественно въ жаркомъ климатѣ, но изъ этого не слѣдуетъ еще отрицать возможности появленія таковыхъ и въ климатѣ умѣренномъ. Если въ Грачевку, говорилъ онъ, въ прошломъ году забѣжало два лося, а съ годъ тому назадъ была убита альпійская серна; если, наконецъ, у насъ въ Россіи проживаетъ столько иноземцевъ всевозможныхъ климатовъ, въ образѣ ученыхъ инженеровъ, пѣвицъ, танцовщицъ, гувернантокъ, поносящихъ холодъ сей страны снѣговъ, но тѣмъ не менѣе обрѣтающихъ въ ней обильныя пажити, то почему же не жить у насъ и крокодиламъ! Принимая все это въ соображеніе, онъ протестуетъ противу искаженія факта и возстановляетъ истину. Дѣйствительность присутствія крокодила въ Грачевкѣ подтвердитъ подъ присягой проживающій въ селѣ Рычахъ почетный гражданинъ Асклипіодотъ Психологовъ, который собственными глазами крокодила этого видѣлъ, описалъ его и, подобно мальчику Василію Мотину, едва не сдѣлался жертвою этого хищнаго земноводнаго. Это не змѣй, а крокодилъ!…
Но какъ г. Знаменскій ни хорохорился, а газета продолжала настаивать на своемъ, и обругавъ г. Знаменскаго и Психологова невѣждами и упомянувъ даже извѣстную побасенку о свиньѣ и апельсинахъ, статью свою о морскихъ чудовищахъ начала съ Гомера, описавъ чудовищнаго змѣя убитаго героемъ греческой миѳологіи Геркулесомъ. Затѣмъ, упомянувъ о борьбѣ змѣя съ китомъ видѣнной капитаномъ Древаромъ, о миссіонерѣ Гансѣ Егедѣ, о епископѣ Понтолидагѣ, о змѣѣ выброшенной на одинъ изъ Оркнейскихъ острововъ, имѣвшей щетинистую гриву, кончала статью тѣмъ что докторъ Пикардъ въ Столовомъ заливѣ видѣлъ въ февралѣ 1857 года съ маяка морское чудовище. Оно спокойно расположилось въ морѣ въ 150 шагахъ отъ берега, Пакардъ стрѣлялъ въ него, но далъ промахъ; 14-го же апрѣля чудовище приблизилось къ мели, гдѣ вѣроятно хотѣло поиграть на солнцѣ, но было замѣчено шотландскими стрѣлками находившимися въ катерахъ подъ командой лейтенанта Мессиса и сдѣлавшими по животному залпъ, на который оно не обратило и вниманія, но залпы безъ остановки повторявшіеся одинъ за другамъ произвели наконецъ свое дѣйствіе и змѣй началъ ослабѣвать. Тогда, зацѣпивъ его ластъ якоремъ, семьдесятъ человѣкъ съ величайшемъ трудомъ притащили его къ берегу. Здѣсь, какъ бы очнувшись и желая уйти въ море, чудовище начало метаться и рваться и сила ударовъ его хвоста была такъ велика что оно выкидывало вверхъ и разбрасывало большіе прибрежные камни; одинъ такой камень сильно ушибъ человѣка, а другой выбилъ окно третьяго этажа въ гостиницѣ Каледоніи.
Другая газета объявила что все это вздоръ, что вся эта утка пущена первою газетой съ цѣлью заманить къ себѣ этимъ чудомъ большее число подпищиковъ, и въ доказательство того что подобнаго чуда не существуетъ привела описаніе моряка Фредерика Смита, плававшаго на кораблѣ Пекинъ и на основаніи собственныхъ наблюденій объявившаго исторію о морскомъ змѣѣ сказкою. При этомъ Смитъ расказалъ подробно что подобное чудовище было изловлено вблизи Мульмейна его моряками, втащено за бортъ и мнимое страшное животное оказалось эта больше ни меньше какъ чудовищная морская поросль, корень которой, покрытый паразитами, за нѣкоторомъ разстояніи представлялся головою, между тѣмъ какъ вызванныя волнами движенія придавали ему видъ животнаго тѣла. Что же касается, прибавляла газета, змѣя найденнаго на берегу одного изъ Оркнейскихъ острововъ, то змѣй тотъ оказался исполинскою акулой!
Полемика эта дала мысль Будильнику олицетворить ее въ каррикатурѣ, которая въ слѣдующемъ же нумерѣ появилась въ такомъ видѣ. На балконѣ балагана, вмѣсто рогожъ обитаго сказанною газетой, съ перомъ за ухомъ стоитъ ея редакторъ съ огромною головой и кричитъ: Господа! всѣ сюда! Здѣсь чудо не простое, животное морское, отъ головы до хвоста будетъ полная верста!…. Сюда! сюда!…. Москвичи много хохотали надъ этою каррикатурой и нумеръ этотъ Будильника (другіе нумера котораго никто не хотѣлъ брать и даромъ) покупался по 75 коп., а къ вечеру дошелъ до рубля!..
Тѣмъ не менѣе къ г. Знаменскому по поводу грачевскаго крокодила посыпались со всѣхъ сторонъ разные запросы и предложенія. Общество усмиренія строптивыхъ животныхъ даже предложило г. Знаменскому значительную сумму денегъ если онъ живьемъ доставитъ въ Общество крокодила.
Все это, понятно, еще болѣе возбуждало въ г. Знаменскомъ энергію и онъ съ лихорадочнымъ усиліемъ принялся за поимку животнаго. Онъ поилъ мужиковъ водкой; продалъ свою волчью шубу и на вырученныя деньги заказалъ особаго устройства сѣть которая могла бы выдержать не только крокодила, но даже слона, и когда была готова эта сѣть, то онъ опять купилъ три ведра водки и собралъ цѣлый полкъ крестьянъ, которые явились охотно. Въ числѣ явившихся былъ и Асклипіодотъ Психологовъ. Онъ хлопоталъ не менѣе другихъ, указывалъ то мѣсто гдѣ видѣлъ крокодила, гдѣ послѣдній на него бросился и гдѣ именно его преслѣдовалъ. Сѣть запустили, но дѣло кончилось лишь тѣмъ что всѣ перепились, а крокодила все-таки не было, за что Асклипіодотъ, подвыпившій болѣе другихъ, обругалъ всѣхъ дураками.
Вдругъ пронесся слухъ что крокодилъ пойманъ и находится въ усадьбѣ Анфисы Ивановны Столбиковой въ особо устроенномъ виваріумѣ и что крокодила этого кормятъ живыми ягнятами, которыхъ онъ глотаетъ какъ пилюли по нѣскольку десятковъ въ день. Бросились всѣ къ Анфисѣ Ивановнѣ, конечно въ томъ числѣ и г. Знаменскій, но оказалось что никакого крокодила тамъ не было. Мужики начали толковать что вовсе это не крокодилъ, а просто оборотень. Молва эта пошла въ ходъ, встрѣтила много приверженцевъ и немного погодя сдѣлалась убѣжденіемъ большинства. Начали подсматривать за нѣкоторыми старухами и дѣйствительно двухъ изъ нихъ изловили ночью гдѣ-то въ конопляхъ, а такъ какъ старухи не могли объяснить зачѣмъ именно не въ урочный часъ нелегкая занесла ихъ въ конопли, и такъ какъ онѣ давно уже замѣчены въ колдовствѣ и порчѣ людей, то сначала порѣшили было волостнымъ сходомъ закопать старухъ живыми въ землю, но потомъ сочли возможнымъ наказаніе смягчить и ограничиться только розгами, каковое рѣшеніе было немедленно приведено въ исполненіе и старухъ перепороли.
Поскорбѣвъ о таковомъ невѣжествѣ низшей братіи, г. Знаменскій распродалъ значительную часть своего скуднаго имущества и желая поближе познакомиться съ привычками и образомъ жизни крокодиловъ, а равно вычитать гдѣ-нибудь способъ ловли таковыхъ и вспомнивъ при этомъ что крокодилами въ особенности изобилуетъ Египетъ, г. Знаменскій немедленно отправился на почту и выписалъ путешествіе по Нижнему Египту и внутреннимъ областямъ Дельты Рафаловича, но какъ на смѣхъ въ книгѣ этой о крокодилахъ не упоминается ни полслова и деньги употребленныя на покупку путешествія пропали безслѣдно. Г. Знаменскій схватился за попавшійся ему случайно первый томъ Дарвина въ переводѣ Бекетова, но и въ этой книгѣ про крокодиловъ ничего не упоминается. Тогда г. Знаменскій принялся за каталогъ Вольфа и съ слѣдующею же почтой на цѣлыхъ 15 рублей выписалъ себѣ книгъ, заглавія которыхъ по его соображеніямъ непремѣнно должны были послужить ему руководствомъ для разрѣшенія предпринятой имъ на себя задачи, а вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшился впредь до полученія этихъ книгъ относительно поимки крокодила ничего не предпринимать.
III.
правитьЕсли вѣсть о грачевскомъ крокодилѣ переполошила даже ученыя общества, то само собою разумѣется вѣсть эта болѣе всѣхъ должна была поразить Анфису Ивановну Столбикову, во владѣніяхъ которой онъ появился и успѣлъ уже столько накуралесить. Хотя Анфиса Ивановна не имѣла никакого понятія ни o морскихъ змѣяхъ, на объ ужасахъ производимыхъ крокодилами, но тѣмъ не менѣе она сознавала инстинктивно что тутъ дѣло что-то не ладно и немедленно собралась въ село Рыча къ священнику отцу Ивану, съ цѣлію посовѣтоваться съ нимъ что ей дѣлать и что такое именно крокодилъ. Отца Ивана на грѣхъ не было дома, а былъ дома только сынъ его Асклипіодотъ. Хотя старушка его и не долюбливала за что-то, но имѣя въ воду что вѣтрогонъ этотъ (такъ называла Столбикова Асклипіодота) чуть было не сдѣлался жертвою крокодила, она рѣшилась поразспросить его о случившемся и выпытать отъ него насколько крокодилъ этотъ страшенъ и насколько нужно его опасаться. Асклипіодотъ предложилъ старухѣ чаю, усадилъ ее въ мягкое кресло, а усѣвшись противъ вся на стулѣ, наговорилъ ей такихъ ужасовъ что даже волосъ становился дыбомъ, и по словамъ его крокодилъ вышедъ ни дать ни взять похожимъ на то чудовище которое обыкновенно рисуется на картинахъ изображающихъ Страшный Судъ и которое своею огненною пастью цѣлыми десятками пожираетъ грѣшниковъ.
Увидавъ нечаянно въ окошко проходившаго мимо пономаря, того самаго котораго крокодилъ вытащилъ за косичку на берегъ, Анфиса Ивановна подозвала его, но и пономарь ничего утѣшительнаго ей не сообщилъ, а объявилъ что отъ страха у него до сихъ лоръ трясутся и руки, и ноги, а что во всемъ тѣлѣ онъ чувствуетъ такую ломоту какъ будто у него всѣ кости поломаны и помяты, а въ концѣ-концовъ показавъ косичку объяснилъ что отъ прежней у него и половины не осталось. Анфиса Ивановна растерялась пуще прежняго и рѣшалась проѣхать къ г. Знаменскому. Асклипіодотъ проводилъ старушку до экипажи подсадилъ ее, застегнулъ фартукъ тарантаса и Анфиса Ивановна отправилась.
Г. Знаменскій, какъ только узналъ цѣль посѣщенія Анфиса Ивановны, тотчасъ прочелъ ей письмо Общества усмиренія строптивыхъ животныхъ и статьи газетъ о морскихъ чудовищахъ и сверхъ того далъ ей честное слово что какъ только получитъ отъ Вольфа книги о крокодилахъ, то тотчасъ же явится къ ней почитать объ нихъ, и кончалъ тѣмъ что появленіе крокодила въ Грачевкѣ есть великое бѣдствіе грозящее превратить данную мѣстность въ пустыню.
Анфиса Ивановна все это выслушала и вдругъ почувствовала что ей какъ будто что-то подкатило подъ сердце, почему въ ту же минуту оставила г. Знаменскаго и прямо отправилась къ земскому фельдшеру Нарьюту. Осмотрѣвъ старуху, фельдшеръ объявилъ ей что относительно ея здоровья положительно нѣтъ никакой опасности, что у нея просто легонькое спазматическое состояніе аорты и что онъ дастъ ей амигдалину, отъ котораго все это пройдетъ; относительно же крокодила Нарьютъ высказалъ свое удивленіе что Мелитина Петровна продолжаетъ купаться и именно на томъ самомъ мѣстѣ гдѣ онъ постоянно появляется. При этомъ онъ совершенно основательно замѣтилъ что если крокодилъ намѣревался поглотить Асклипіодота, мущину довольно рослаго и плотнаго, то по всей вѣроятности поглотитъ даму для него будетъ несравненно легче, не говоря уже о томъ что тѣло Мелитины Петровны, какъ вообще дамское, безъ сомнѣнія нѣжнѣе и слаще грубаго тѣла Асклипіодота. Анфиса Ивановна приняла капли, но услыхавъ что крокодилы глотаютъ людей, поспѣшила уѣхать отъ фельдшера и снова завернула къ священнику отцу Ивану.
Къ счастію на этотъ разъ она застала его дома. Но Анфиса Ивановна была уже такъ настращена что даже не обращала ни малѣйшаго вниманія на успокоительныя рѣчи отца Ивана и только твердила что въ появленіи крокодила она усматриваетъ гнѣвъ Божій и что этого всего еще мало по грѣхамъ вашимъ, такъ какъ куда вы посмотришь повсюду пьянство, развратъ; жены бросаютъ мужей своихъ, мужья женъ; дѣти колотятъ родителей; повсюду поджоги, воровство….
— Все это такъ, перебилъ ее отецъ Иванъ, — но все-таки исторія о крокодилѣ преувеличена, а я увѣренъ что это просто былъ сомъ. Въ вашей рѣкѣ, продолжалъ онъ, — сомовъ очень много. Мнѣ случалось ловить сомовъ пуда въ четыре и болѣе и я самъ не разъ видѣлъ какъ сомы ловили и глотали не только утокъ, но и гусей.
— Да вѣдь вашъ же сынъ, твердила Анфиса Ивановна, — разказывалъ что видѣлъ крокодила а что насилу даже уплылъ отъ него….
— У страха глаза велики, утѣшалъ отецъ Иванъ. — Сынъ мой малый трусоватый и очень не мудрено что со страху принялъ сома за крокодила….
— А дьячка-то за косичку тоже сомъ вытащилъ?
Тутъ ужъ отецъ Иванъ ничего не могъ сказать и невольно замолчалъ.
На возвратномъ пути изъ села Рычей въ свою усадьбу Анфиса Ивановна встрѣтила Ивана Максимыча. Онъ шелъ по дорогѣ и подгонялъ прутикомъ корову еле-еле тащившую ноги.
Иванъ Максимычъ былъ старикъ лѣтъ пятидесяти, съ краснымъ носомъ и прищуренными глазами. Когда-то при откупахъ служилъ онъ цѣловальникомъ, въ настоящее же время занимается портняжествомъ и торговлею мясомъ, поставляя таковое окрестнымъ помѣщикамъ. Прежде ходилъ въ длиннополыхъ сюртукахъ, въ настоящее же время вслѣдствіе проникнувшей въ село Рыча цивилизаціи, и нѣкоторымъ образомъ повинуясь и правиламъ экономіи, носитъ коротенькіе пиджаки и въ тѣхъ же видахъ заправляетъ панталоны за сапоги. Водки однако, какъ бы слѣдовало человѣку цивилизованному, Иванъ Максимычъ не пьетъ, и почему суждено ему таскать при себѣ красный носъ — остается тайной. Нѣтъ ни одного человѣка въ околодкѣ, нѣтъ ни одного ребенка который не зналъ бы Ивана Максимыча. Онъ всегда говорилъ прибаутками, часто употреблялъ въ разговорахъ: съ волкомъ двадцать, сорокъ пятнадцать, всѣ кургузые, одинъ безъ хвоста т. п. И поэтому какъ только бывало завидятъ его идущимъ въ фуражкѣ надѣтой на затылокъ, такъ сейчасъ же говорили: «Вонъ съ волкомъ двадцать идетъ!» Иванъ Максимычъ былъ мѣстною ходячею газетой. Рыская по всѣмъ окрестнымъ деревнямъ и разыскивая коровъ доживающихъ послѣдніе дни свои съ гуманною цѣлію поскорѣе покончить ихъ страданія, онъ все видѣлъ и все зналъ, разказывалъ все видѣнное и слышанное довольно оригинально и потому болтовня его слушалась довольно охотно, хотя и была однообразна.
Увидавъ Ивана Максимыча, Анфиса Ивановна приказала кучеру остановиться.
— Слышалъ? проговорила Анфиса Ивановна, подозвавъ къ себѣ Ивана Максимыча.
— Насчетъ чего это? спросилъ онъ, снимая фуражку и подходя къ тарантасу.
— О крокодилѣ-то?
— О, насчетъ крокодильныхъ дѣловъ-то! проговорилъ онъ, заливаясь смѣхомъ, причемъ глаза его сузились еще болѣе, а ротъ растянулся до ушей, обнаживъ искрошенные зубы. — Вотъ гдѣ грѣха-то куча! Большущій вить, желтопузый, съ волкомъ двадцать!…
— Какъ? подхватила Анфиса Ивановна. — Развѣ ихъ двадцать?
— Сорокъ, пятнадцать, всѣ кургузые, одинъ безъ хвоста…
— Кургузые?… развѣ ты видѣлъ? добивалась Анфиса Ивановна.
— Вотъ грѣха-то куча! продолжалъ между тѣмъ Иванъ Максимычъ, даже та не подозрѣвая ужаса Анфисы Ивановны. — Должно ухарскій какой-нибудь!… Вѣдь этакъ чего добраго, крокодилъ-то пожалуй насчетъ проглачиванія займется… и всѣхъ насъ-то!..
Анфиса Ивановна махнула рукой и приказала ѣхать. Домой Анфиса Ивановна воротилась чуть живая, и несмотря за то что по пріѣздѣ приняла тройную порцію капель, она чувствовала что сердце ея совершенно замираетъ. Она бросилась въ комнату Мелитины Петровны чтобы хоть отъ вся почерпнуть что-либо успокоивающее, но Мелитина Петровна, увидавъ тетку съ чепчикомъ съѣхавшимъ съ затылка и съ шалью тащившеюся по полу, только расхохоталась и ничего успокоительнаго не сказала.
Анфиса Ивановна легла спать, положила возлѣ себя горничную Домну, а у дверей спальни лакея Потапыча, чего прежде никогда не дѣлала, и несмотря на это долго не могла заснуть, а едва заснула какъ тутъ же изъ-подъ кровати показался крокодилъ и, обвивъ хвостомъ спавшую на полу Домну, приподнялъ свое туловище по направленію къ кровати и разинувъ огненную пасть проглотилъ Анфису Ивановну!
IV.
правитьУчастокъ Анфисы Ивановны былъ не особенно большой, но за то на немъ было все что вамъ угодно: и заливные дуга, и лѣсъ, и прекрасная рѣка изобиловавшая рыбой и превосходная глина изъ которой выдѣлывались горшка почитавшіеся лучшими въ околодкѣ, а земля была до того плодородна что никто не запомнитъ чтобы на участкѣ Анфисы Ивановны былъ когда-нибудь неурожай. Домикъ Анфисы Ивановны былъ тоже небольшой, но онъ смотрѣлъ такъ уютно, окруженный зеленью сада, что невольно привлекалъ взоръ каждаго проѣзжавшаго и проходившаго. Въ саду этомъ не было на одного чахлаго дерева, напротивъ все задорилось и росло самымъ здоровымъ ростомъ, обильно снабжая Анфису Ивановну и яблоками и грушами, и вишней… Люди склонные къ зависти ругали Анфису Ивановну на чемъ свѣтъ стоитъ.
— Вѣдь это чортъ знаетъ что такое, прости Господи! горячились они. — Ну посмотри сколько яблоковъ, сколько вишни! У меня въ саду хотъ бы одна вишенка, а у этой старой карги вишня осыпная!… А какова пшеница-то!.. И на кой чортъ, спрашивается, ей все это нужно!…
Но Анфиса Ивановна даже и не подозрѣвала что яблоки ея пораждали всеобщую зависть и жила себѣ преспокойно въ своей Грачевкѣ, окруженная такими же стариками и старухами какъ и она сама.
Анфиса Ивановна была старушка лѣтъ семидесяти, маленькаго роста, сутуловатая, сухая, съ горбатымъ носомъ старавшимся какъ-будто изо всей мочи понюхать чѣмъ пахнетъ подбородокъ Анфисы Ивановны. Зубовъ у Анфисы Ивановны не было, но несмотря за это она все-таки любила покушать и пожевать. Жеваньемъ она ограничивалась только въ тѣхъ случаяхъ когда не могла проглотить недостаточно разжеваннаго. Такъ расправлялась она съ яблоками, грушами, мясомъ и высосавъ сокъ украдкой вынимала остальное изо рта и украдкой же бросала подъ столъ. Вслѣдствіе этого у того мѣста гдѣ кушала Анфиса Ивановна прислуга всегда находила комки непроглоченной пищи; таковые же комки попадались за диванами, комодами и другою мебелью. Тѣмъ не менѣе однако Анфиса Ивановна была старушка чистоплотная, любившая даже при случаѣ щегольнуть своими старыми нарядами и турецкими шалями. Память Анфиса Ивановна утратила совершенно; ничего не помнила что было вчера, за то все что было лѣтъ тридцать, сорокъ тому назадъ она помнила превосходно. Когда-то Анфиса Ивановна была замужемъ, но давно уже овдовѣла и, овдовѣвъ, въ другой разъ замужъ не выходила. Поговаривали что въ этомъ ей не было никакой надобности, такъ какъ по сосѣдству проживалъ какой-то капитанъ тоже давно умершій, но все это было такъ давно и Анфиса Ивановна была такъ стара что даже трудно вѣрилось чтобъ Анфиса Ивановна могла когда-нибудь быть молодою и увлекательною. Дѣтей у Анфисы Ивановны ни при замужествѣ, ни послѣ таковаго не было. Она была совершенно одна, такъ какъ племянница Мелитина Петровна пріѣхала къ старухѣ очень недавно и не болѣе какъ за мѣсяцъ до начала настоящаго разказа.
Прислуга Анфисы Ивановны отличалась тѣмъ что у каждаго служащаго была непремѣнно какая-то старческая слабость къ своему дѣлу. Такъ напримѣръ экономка Дарья Ѳедоровна была помѣшана на вареньяхъ и соленьяхъ. Буфетчикъ, онъ же и лакей, Потапычъ только и зналъ что обметалъ пыль и перетиралъ посуду и каждая вещь имѣла у него собственное свое имя. Такъ напримѣръ одинъ стаканъ зазывался у него Ваняткой, другой Николкой; кружка же изъ которой обыкновенно пила Анфиса Ивановна называлась Анфиской. Горничная Домна не на шутку тосковала, когда ей нечего было штопать; прикащикъ же Захаръ Зотычъ былъ рѣшительно помѣшанъ на веденіи конторскихъ книгъ и разныхъ отчетовъ и вѣдомостей. Всѣ эти старики и старухи жили при Анфисѣ Ивановнѣ съ молодыхъ лѣтъ и ничего нѣтъ удивительнаго что всѣ они сжились такъ что трудно было бы существовать одному безъ другаго. Всѣмъ имъ было ассигновано жалованье, но никогда и никто его не спрашивалъ, потому что никому деньги не были нужны. Жалованья этого такимъ образомъ накопилось столько что еслибы всѣ служащіе вздумали одновременно потребовать его, то Анфисѣ Ивановнѣ нечѣмъ было бы расплатиться. Жалованья никто не требовалъ и Анфиса Ивановна даже и не помышляла о выдачѣ таковаго. Да и зачѣмъ? Каждый имѣлъ все что ему было нужно и каждый смотрѣлъ на погреба и кладовыя Анфисы Ивановны какъ на свою собственность, какъ на нѣчто общее, принадлежащее всѣмъ имъ, а не одной Анфисѣ Ивановнѣ; зачѣмъ же тутъ жалованье?…
V.
правитьДо пріѣзда въ Грачевку племянницы Мелитины Петровны жизнь въ Грачевкѣ текла самымъ мирнымъ образомъ. Анфиса Ивановна вставала рано, умывалась и зачинала утреннюю молитву. Молилась она долго, стоя почти все время на колѣняхъ. Затѣмъ вмѣстѣ съ экономкой Дарьей Ѳедоровной садилась пить чай, во время котораго являлся иногда управляющій Зотычъ, при появленіи котораго Анфиса Ивановна всегда чувствовала нѣкоторый трепетъ, такъ какъ появленіе управляющаго почти всегда сопровождалось какою-нибудь непріятностью.
— Ты что? спроситъ бывало Анфиса Ивановна.
— Да что? Дьяволъ-то эвтотъ вѣдь опять прислалъ.
— Какой дьяволъ?
— Да мировой-то!
— Опятъ?
— Опять.
— Зачѣмъ?
— Самихъ васъ въ камеру требуетъ и требуетъ чтобы вы росписались на повѣсткѣ.
И Зотычъ подаетъ повѣстку.
— Что же мнѣ дѣлать теперь?
— Говорю, пожалуйтесь на него предводителю. Надо же его унять; вѣдь этакъ онъ, дьяволъ, васъ до смерти затаскаетъ!
— Да зачѣмъ я ему спонадобилась?
— Да по Тришкинскому дѣду…
— Какое такое Тришкинское дѣло?
— О самоуправствѣ. Тришка былъ долженъ вамъ за корову сорокъ рублей и два года не платилъ. Я по вашему приказанію свезъ у него съ загона горохъ, обмолотилъ его и продалъ. Сорокъ рублей получилъ; а остальные ему отдалъ.
— Значитъ квитъ! возражаетъ Анфиса Ивановна.
— Когда вотъ отсидите въ острогѣ тогда и будетъ квитъ!
— Да вѣдь Тришка былъ долженъ?
— Долженъ.
— Два года не платилъ?
— Два года.
— Ты ничего лишняго не взялъ?
— Ничего.
— Такъ за что же въ острогъ?
— Не имѣли вить права приказывать управляющему…
— Я кажется никогда тебѣ и не приказывала…
— Нѣтъ ужъ кто дудки, приказывали.
— Что-то я не помню, финтитъ старуха.
— Нѣтъ, у меня свидѣтели есть. Коли такое дѣло, такъ я свидѣтелевъ представлю… Что же мнѣ изъ-за вашей глупости въ острогъ идти что ли!.. Нѣтъ, покорно благодарю.
— Да за что же въ острогъ-то?
— А за то что вы не имѣли никакого права приказывать мнѣ продать чуткой горохъ… Это самоуправство…
— Да вѣдь ты продавалъ!
— А приказъ былъ вашъ.
— Стало-бытъ меня въ острогъ?
— Похоже на то!
— Такъ это выходитъ процессъ! перебиваетъ его Анфиса Ивановна.
И поблѣднѣвъ какъ полотно она запрокидывается на спинку кресла. Слово процессъ пугаетъ ее даже болѣе острога. Она лишалась аппетита и ложилась въ постель. Но сцены подобныя описанной случались весьма рѣдко, а потому настолько же рѣдко возмущался и вседневный порядокъ жизни.
Напившись чаю Анфиса Ивановна отправлялась въ садъ и бесѣдовала съ садовникомъ, отставнымъ драгуномъ Брагинымъ, у котораго тоже была слабость цѣлый день копаться въ саду, мотыжитъ, подчищать и подпушивать. Съ нимъ заводила она разговоръ про разныя баталіи; старый драгунъ оживлялся и, опираясь на лопату, начиналъ разказывать про битвы въ которыхъ онъ участвовалъ. Анфиса Ивановна слушала со вниманіемъ не сводя глазъ съ Брагина, качала головой, хмурила брови, а когда дѣло становилось чрезчуръ уже жаркимъ, она блѣднѣла и начинала поспѣшно креститься.
Наговорившись вдоволь съ Брагинымъ, Анфиса Ивановна возвращалась домой, садилась въ угольной комнатѣ къ окошечку и прозвавъ Домну начинала съ ней бесѣдовать. Въ бесѣдахъ этихъ большею частію вспоминалось прежнее житье-бытье и иногда рѣчь заходила о капитанѣ, но тяжелыя воспоминанія дней этихъ (капитанъ, говорятъ, ее очень билъ) какъ-то невольно обрывали нить разговора и Анфиса Ивановна говорила обыкновенно:
— Ну, не будемъ вспоминать про него. Дай Богъ ему царство небесное и пусть Господь проститъ ему все то что онъ мнѣ натворилъ!
Во время разговоровъ этихъ Анфиса Ивановна вязала обыкновенно носки. Вязаніе носокъ было ея любимымъ занятіемъ и такъ какъ у нея не было родныхъ которыхъ она могла бы снабжать ими, то она дарила носки предводителю, исправнику, становому и другимъ. Но при этомъ соблюдались ранги. Такъ, напримѣръ, предводителю вязала она тонкіе носки, исправнику потолоще, становому вовсе толстые. Анфиса Ивановна даже подарила однажды дюжину носокъ архіерею, но связала ихъ не изъ нитокъ, а изъ шелку, за что архіерей по просьбѣ Анфисы Ивановны посвятилъ въ стихарь рычевскаго причетника.
Къ двѣнадцати часамъ Потапычъ накрывалъ уже на столъ, раза два или три обойдя всѣ комнаты и обтерѣвъ пыль. Столь для обѣда онъ всегда ставилъ круглый и прежде чѣмъ поставить его всегда смотрѣлъ на ввинченный въ потолокъ крючокъ для люстры, чтобы столъ былъ по срединѣ комнаты. Въ половинѣ перваго миска была уже на столѣ и Потапычъ отправлялся къ Анфисѣ Ивановнѣ и приговаривалъ: кушать пожалуйте. Во время обѣда Потапычъ всегда стоялъ позади Анфисы Ивановны, приложивъ тарелку къ правой сторонѣ груди. Потапычъ въ это время принималъ всегда торжественный видъ, подписалъ голову и смотрѣлъ прямо въ макушку Анфисы Ивановны. Но несмотря однако на этотъ торжественный видъ онъ все-таки не бросалъ своей привычки ходить безъ галстука, въ суконныхъ мягкихъ туфляхъ и вступать съ Анфисой Ивановной въ разговоры.
— Ну чего смотрите! чего трете! приговаривалъ онъ оскорбленнымъ голосомъ, замѣтокъ что Анфиса Ивановна разглядываетъ и вытираетъ тарелку. — Небось ужъ не подамъ грязной; двадцать разъ перетиралъ…
— У меня ужъ такая привычка! оправдывалась Анфиса Ивановна.
— Пора ужъ бросить ее!…. Что вы Англичанка что ли какая что тарелки-то чистыя вытираете.
Если же Анфисѣ Ивановнѣ случалось какомъ бы то ни было образомъ разбить стаканъ или рюмку, то Потапычъ положительно выходилъ изъ себя.
— Что у васъ рукъ что ли нѣтъ! Ну что вы посуду-то колотите! Маленькія что ли! И глядя на собранные осколки онъ начиналъ причитывать: — Эхъ, ты моя Сонька, Сонька! Сколько лѣтъ я тебя берегъ и холилъ, всегда тебя въ уголочикъ буфета рядомъ съ Анфиской ставилъ, а теперь кончилось твое житье!
— Ну, будетъ тебѣ, Потапычъ! перебиваетъ его Анфиса Ивановна. — Полно тебѣ плакатъ-то! всѣ тамъ будетъ рано или поздно!
И бывало вздохнетъ.
Послѣ обѣда Анфиса Ивановна отправлялась въ свою уютную чистенькую комнатку и, опустившись въ кресло, предавалась дремотѣ, послѣ чего приказывала обыкновенно заложить лошадей и отправлялась или кататься, или въ седо Рычи къ отцу Ивану. Но поѣздки эти удавались ей не всегда и очень часто Домна, ходившая къ кучеру съ приказаніемъ заложить лошадей, возвращалась и объявляла что кучеръ закладывать лошадей не хочетъ:
— Это отчего?
— Некогда, говоритъ.
— Что же онъ дѣлаетъ?
— Табакъ съ золой перетираетъ. Нюхать, говоритъ, мнѣ нечего, а я, говоритъ, безъ табаку минуты быть не могу.
— Да что онъ съ ума сошелъ что ли? сердится Анфиса Ивановна. — Ступай и скажи ему чтобы сію минуту закладывалъ; что до его табаку мнѣ дѣла нѣтъ; что дескать барыня гнѣвается и требуетъ чтобы лошади были заложены.
— Ну что? спрашиваетъ Анфиса Ивановна возвратившуюся Домну.
— Не ѣдетъ.
— Что же онъ говоритъ?
— Не поѣду, говоритъ, безъ табаку; хоть сейчасъ разчетъ давай!
— Такъ я же его сейчасъ и разочту! вскрикиваетъ Анфиса Ивановна и обратясь къ Домнѣ говоритъ ласково: — Домашенька, сходи, душенька, къ Зотычу и скажи ему чтобъ онъ принесъ конторскую книгу. Домна уходитъ, а Анфиса Ивановна принимается ходить по комнатѣ и посматривать на каретникъ въ надеждѣ что кучеръ опомнится и поспѣшитъ исполнитъ ея приказаніе, но каретникъ попрежнему не растворялся. Являлся Зотычъ съ книгою и прислонялся къ притолкѣ: «Ну вотъ молъ я, чего тебѣ еще книга спонадобилась!»
— Захаръ Зотычъ! начинаетъ Анфиса Ивановна. — Кучеръ выходитъ у меня изъ повиновенія и потому сейчасъ же разочти и чтобъ его сегодня же здѣсь не было. Слышишь?
— Слышу.
— Такъ вотъ разочти.
— Денегъ пожалуйте.
— Развѣ въ конторѣ нѣтъ?
— Откуда же онѣ будутъ въ конторѣ-то?
— Сосчитай сколько ему приходится.
Зотычъ развертываетъ книгу и находитъ ту страницу на которой записанъ кучеръ Абакумъ Трофимычъ. Онъ указываетъ пальцемъ: на, молъ, смотри.
— Онъ сколько получаетъ въ мѣсяцъ? Зотычъ молча указываетъ пальцемъ. — А давно онъ живетъ?
Зотычъ передвигаетъ палецъ и указываетъ сколько лѣтъ живетъ кучеръ. Оказывается что живетъ онъ 38 лѣтъ.
— Сколько же ему приходится? спрашиваетъ Анфиса Ивановна уже немного потише и Зотычъ снова передвигаетъ палецъ и указываетъ на итогъ.
— Да ты что мнѣ все пальцемъ-то тычешь! говоритъ Анфиса Ивановна. — Что у тебя языкъ что ли отвалился что ты не можешь мнѣ отвѣтить. Ну сколько же приходится?
— За вычетомъ полученныхъ въ разное время кучеру приходится получить 236 руб. 40 коп., отвѣчаетъ Зотычъ и смотритъ на Анфису Ивановну какъ будто желая сказать: что, ловко?
— Такъ въ конторѣ денегъ нѣтъ?
— Нѣтъ.
— Ну хорошо, ступай! Я денегъ найду и тогда пришлю за тобой.
Ладно, думаетъ Зотычъ и уходитъ и водитъ какъ въ сѣняхъ кучеръ Абакумъ Трофимычъ, сидя на какомъ-то отрубкѣ и ущемивъ колѣнками какую-то ступу, преспокойно растираетъ себѣ табакъ и даже не взглянулъ на проходившаго мимо съ книгою подъ мышкой управляющаго.
Но въ большинствѣ случаевъ кучеръ безпрекословно закладывалъ лошадей и отправлялся съ барыней по указаннымъ направленіямъ. Абакумъ всегда усаживался на козлахъ какъ можно покойнѣе, кладъ свои локти на колѣна и почти вовсе не правилъ лошадьми, отъ чего очень часто случалось что проѣзжая околицы, тарантасъ задними колесами зацѣплялъ за вереи и выворачивалъ ихъ вонъ.
— Ты вовсе не смотришь куда ѣдешь! вскрикаетъ бывало Анфиса Ивановна.
— Какъ же я назадъ-то смотрѣть могу! возразить Абакумъ. — Чудное дѣло! Точно у меня глаза-то въ затылкѣ.
И начнетъ бывало свой носъ словно трубку набивать табакомъ. Очень часто табакъ этотъ вѣтромъ относило прямо въ глаза Анфисѣ Ивановнѣ и она говорила:
— Послушай, ты какъ-нибудь поосторожнѣй нюхай, это твой табакъ мнѣ прямо въ глаза летитъ!
— Это ничего! отвѣчаетъ кучеръ. — Табакъ даже нарочно въ глаза пускаютъ. Отъ этого зрѣніе прочищается.
Послѣ ужина Анфиса Ивановна поспѣшно отправлялась въ спальную, гдѣ Домна успѣла уже приготовитъ для барыни постель. Помолившись и перекрестивъ постель, дверь и окна, чтобы никто не влѣзъ, Анфиса Ивановна укладывалась и свернувшись въ клубочекъ засыпала, а съ нею вмѣстѣ засылала и вся усадьба. И тогда-то среда этой воцарившейся безмолвной тишины охватившей всю усадьбу, среди этой темной молчаливой ночи успѣвшей бережно окутать своимъ густымъ покрываломъ все окружающее, выходилъ изъ своей конуры страдавшій безсонницей ночной сторожъ Карпъ, шагалъ переваливаясь по разнымъ направленіямъ усадьбы и неустанно колотилъ своею колотушкой вплоть до самаго разсвѣта!..
VI.
правитьТакъ поживала Анфиса Ивановна нѣсколько десятковъ лѣтъ, какъ вдругъ за мѣсяцъ до начала настоящей повѣсти, часовъ въ шесть вечера, подъѣхала къ дому Анфисы Ивановны телѣжка запряженная парою лошадей. Изъ телѣжки вышла въ какомъ-то рыженькомъ бурнусѣ съ небольшимъ сакъ-вояжемъ на рукѣ молодая свѣженькая дамочка. Вбѣжавъ на крыльцо, она весело спросила Потапыча: дома ли Анфиса Ивановна? и узнавъ что дома, вошла безъ церемоній въ залу и увидавъ въ залѣ старушку съ любопытствомъ смотрѣвшую въ окно на подъѣхавшую пару, сейчасъ догадалась что старушка эта Анфиса Ивановна. Пріѣхавшая поспѣшно подбѣжала къ ней и обнявъ старушку отрекомендовалась что она ея племянница Мелитина Петровна Скрябина и принялась напоминать ей o себѣ. Мелитина Петровна передала что она дочь ея покойнаго брата Петра Ивановича, которую она, Анфиса Ивановна, разъ только видѣла и то тогда когда Мелитина Петровна была еще груднымъ ребенкомъ. Что годъ тому назадъ она вышла замужъ за штабсъ-капитана Скрябина, который служилъ при взятіи Ташкента подъ начальствомъ генерала Черняева, нынѣ отправился въ Сербію добровольцемъ, посовѣтовавъ ей на время войны ѣхать къ тетушкѣ Анфисѣ Ивановнѣ, что она и исполнила. Затѣмъ Мелитина Петровна разказала что въ вагонѣ встрѣтилась она съ Асклипіодотомъ Психологовымъ, доѣхала съ нимъ отъ желѣзной дороги до села Рычей, а затѣмъ попросила уплатить ямщику два рубля, такъ какъ выходя изъ вагона она потеряла свой портъ-моне. Анфиса Ивановна уплатила деньги и приказала подать чаю. Мелитина Петровна вышла на балконъ, пришла въ восхищеніе отъ клумбы розановъ, воткнула въ косу одинъ цвѣтокъ, жадно вдыхала ароматичный воздухъ и объявила что лѣтомъ только и можно жить въ деревнѣ, причемъ кстати обругала петербургскій климатъ. За чаемъ, который пили тоже за балконѣ, Мелитина Петровна разказала что всю дорогу, начиная отъ Москвы и до послѣдней станціи желѣзной дороги, она только и говорила съ Асклипіодотомъ Психологовымъ что объ ней и потому она теперь какъ будто знакома съ ней уже нѣсколько лѣтъ; знаетъ ея привычки, образъ жизни и употребитъ все стараніе чтобы быть ей пріятною и заслужить ея расположеніе. Говоря все эти Мелитина Петровна намазывала на хлѣбъ масло, подкладывала въ чашку сахаръ, попросила Дарью Ѳедоровау наливать ей чай покрѣпче и держала себя такъ какъ будто и въ самомъ дѣлѣ нѣсколько лѣтъ знакома уже съ Анфисой Ивановной. Послѣ чая, узнавъ что за рѣкѣ есть удобное мѣсто для купанья, завязала въ узелокъ полотенце, мыло, мочалку и, попросивъ указать ей мѣсто, отправилась купаться. Ужинала Мелитина Петровна съ аппетитомъ, хвалила кушанья, а отъ варенца подававшагося вмѣсто пирожнаго пришла въ восторгъ и объявила что за такой варенецъ надо заплатить въ Петербургѣ никакъ не менѣе трехъ рублей.
Уложивъ Мелитину Петровну спать, Анфиса Ивановна собрала въ свою спальную и Дарью Ѳедоровну, и Домну и вмѣстѣ съ ними начала припоминать подробности посѣщенія брата Петра Ивановича.
— Вотъ я не припомню хорошенько, говорила Анфиса Ивановна, — былъ-ли въ то время братъ Петръ Иванычъ женатымъ или вдовцомъ.
— Кажись вдовцомъ! прошептала Дарья Ѳедоровна.
— Ой женатымъ! подхватила Домна. — Я помню что съ нимъ пріѣзжала какая-то дама, красивая, высокая, румяная…
— Это была не жена, а кормилица!
— Нѣтъ, жена. Я какъ теперь помню, была имъ отведена угольная комната и они въ одной комнатѣ спали… а кровать была одна, закрытая кисейнымъ пологомъ отъ комаровъ.
— Ты все перепутала, Домна! говоритъ Анфиса Ивановна. — Кровать съ пологомъ мы устраивали для архіерея, когда онъ ночевалъ у насъ.
— А гдѣ же дама-то спала?
— Съ архіереемъ не было никакой дамы.
— Съ кѣмъ же дама пріѣзжала?
И старухи умолкали и углублялись въ воспоминанія. Но какъ онѣ ни хлопотали, ничего припомнить не могли и, напротивъ, спутались еще болѣе и въ воспоминаніяхъ этихъ Петръ Иванычъ то оказывался холостымъ, то женатымъ и пріѣзжавшимъ вмѣстѣ съ женой, но безъ ребенка, то вдовцомъ съ кормилицей и ребенкомъ. То представлялся онъ имъ хромымъ, то гусаромъ съ длинными усами, стройнымъ, ловкимъ и лихимъ. Наконецъ дошло до того ужъ что Петръ Ивановичъ никогда даже и не пріѣзжалъ и что Мелитина Петровна все наврала и никогда въ Грачевкѣ груднымъ ребенкомъ не была… Позвали Потапыча; стали спрашивать его: не припомнитъ ли онъ, пріѣзжалъ ли лѣтъ двадцать тому назадъ Петръ Ивановичъ съ кормилицей и съ груднымъ ребенкомъ? Потапычъ тутъ же припомнилъ.
— Да какъ же! почти вскрикнулъ онъ. — Извѣстно пріѣзжалъ съ ребенкомъ и съ кормилицей. Еще помните разъ, опосля обѣда, ребенокъ потянулъ за скатерть и всю посуду переколотилъ!
— Такъ, такъ, такъ, затараторили старухи и въ ту же минуту въ ихъ памяти воскресла вся картина пріѣзда Петра Ивановича со всѣми ея мельчайшими подробностями. Вспомнили что дѣйствительно лѣтъ двадцать тому назадъ Петръ Ивановичъ пріѣзжалъ въ Грачевку вдовцомъ съ ребенкомъ и кормилицей и прогостилъ недѣли три. Что кормилица была очень красивая, бѣлая, стройная, чернобровая и спала вмѣстѣ съ ребенкомъ въ угольной комнатѣ, а Петръ Ивановичъ въ гостиной, на диванѣ. Но какого пола былъ ребенокъ — они рѣшительно припомнить не могли, а такъ какъ на часахъ пробило уже двѣнадцать часовъ ночи и всѣ она уже дремали, то порѣшили что вѣроятно ребенокъ былъ дѣвочка, такъ какъ отецъ ужь никоимъ образомъ при крещеніи ребенка не назвалъ бы мальчика Мелитиной, ибо Мелитина имя женское.
На слѣдующій день Анфиса Ивановна по случаю пріѣзда племянницы встала ранѣе обыкновеннаго и произвела даже нѣкоторое измѣненіе въ своемъ туалетѣ, накрывъ голову какомъ-то чепцомъ, который называла она уборомъ. Но несмотря на то что старуха была за ногахъ ранѣе обыкновеннаго, Мелитина Петровна все-таки предупредила ее и успѣла уже сходить за рѣку и искупаться, обойти весь садъ, потолковать съ Брагинымъ и побывать на гончарномъ заводѣ. Мелитина Петровна была въ восторгѣ и отъ Грачевки, и отъ сада, гончарнымъ же заводомъ осталась недовольна и объявила что горшки на немъ выдѣлываются допотопнымъ образомъ и что въ настоящее время имѣются очень простыя и удобныя приспособленія, посредствомъ которыхъ горшки выдѣлываются несравненно скорѣе и лучше. За чаемъ Meлитина Петровна разспрашивала старуху о средствахъ окрестныхъ крестьянъ, за какомъ она надѣлѣ, на большомъ или маломъ, и есть ли въ этой мѣстности заводы или фабрики. Она высказала при этомъ свою любовь къ заводскому дѣлу, объясняла что на заводахъ и фабрикахъ народъ гораздо развитѣе, что хлѣбопашество развиваетъ въ человѣкѣ мечтательность и идилію, тогда какъ машины, перерабатывая пеньку, шерсть, бумагу, шелкъ и т. п., вмѣстѣ съ тѣмъ незамѣтно перерабатываютъ и человѣческій мозгъ. Она разказала, что какъ то случалось ей быть въ Шуѣ и что она пришла въ восторгъ отъ завода. Затѣмъ она спросила есть ли въ Грачевкѣ школа и, узнавъ что школы никакой не имѣется она высказала свое сожалѣніе и слегка коснулась что вообще въ Россіи необходимо ввести обязательное обученіе; что по имѣющимся свѣдѣніямъ у васъ на восемьдесятъ четыре человѣка приходится только одинъ учащійся, что начальныхъ школъ у васъ всего 22.400 и что поэтому увлекаться оптимизмомъ намъ не къ лицу, а надо думать объ умноженіи начальныхъ школъ, причемъ не забывать и женскаго образованія, о которомъ даже и думать не начинала.
Послѣ чая Мелитина Петровна принялась за устройство своей комнаты и Анфиса Ивановна присутствовавшая при этомъ не мало удивилась что Мелитина Петровна ставитъ кровать какъ-то наискось комнаты; но племянница объяснила ей что непремѣнно слѣдуетъ ложиться годовой къ сѣверу, такъ какъ по увѣренію германскихъ врачей этимъ устраняются многія болѣзни, и что теорію эту объясняютъ она вліяніемъ земнаго магнетизма на человѣческій организмъ.
Анфиса Ивановна все это слушала и чувствовала что въ головѣ у нея творится что-то недоброе, но болѣе всего поразила ее кровать, такъ что съ кровати этой она не спускала глазъ и все думала: какъ же это такъ выходитъ что спать надо наискось комнаты, а не вдоль стѣнки. Затѣмъ Анфиса Ивановна, какъ и всякая женщина вообще любившая подсмотрѣть что у кого есть, начала разглядывать костюмъ Мелитины Петровны и нашла что платьишко на ней не мудреное и хотя и украшалось разными бантиками и оборочками, но тѣмъ не менѣе все-таки мизерное и то же самое въ которомъ была вчера; что ботинки хотя и варшавскія, но все-таки рыженькія, съ довольно значительными изъянцами и со стоптанными коблуками. Все это наводило Анфису Ивановну на мысль что мужъ Мелитины Петровны должно-быть одного поля ягода съ капитаномъ и вѣроятно сорви-голова коли уѣхалъ на сраженіе.
Уставивъ кровать, Мелитина Петровна открыла свой чемоданчикъ и вынувъ изъ него нѣсколько книгъ поставила ихъ на столъ и объявила Анфисѣ Ивановнѣ что если ей угодно нѣкоторыя изъ этихъ книгъ она ей прочтетъ; что книги очень интересныя и въ особенности расхвалила Тайны Мадридскаго двора, Евгенію и Донъ-Карлоса. Но Анфиса Ивановна была занята не книгами, а искоса посматривала на чемоданчикъ, гдѣ кромѣ какихъ-то тоненькихъ книжечекъ перевязанныхъ бичевкой какъ будто ничего не виднѣлось. Анфиса Ивановна спросила племянницу отчего не ставитъ она на столъ и тѣхъ книжекъ которыя перевязаны бичевкой, но Мелитина Петровна объяснила что тоненькія книжечки учебныя, изданныя комитетомъ грамотности, и тутъ же поспѣшила закрыть и запереть чемоданъ ключомъ, который и сунула въ карманъ своего платья.
Устроивъ комнату, Мелитина Петровна спросила, далеко ли отъ нихъ почтовая станція на которой принимаются письма, и узнавъ что таковая заходится въ селѣ Рычахъ и что почта отходитъ сегодня часовъ въ шесть вечера, очень обрадовалась и объявила что сегодня же отправитъ въ Петербургъ письмо, а когда Анфиса Ивановна спросила племянницу зачѣмъ пишетъ онa въ Петербургъ если мужъ ея находится на сраженіяхъ. Мелитина Петровна отвѣтила что мужу съ этою почтой она писать не будетъ, а будетъ писать одному петербургскому знакомому. Послѣ обѣда Мелитина Петровна попросила у тетки бумаги и все нужное для письма, кстати выпросила и три рубля денегъ на покупку почтовыхъ марокъ, и разцѣловавъ за все это тетку ушла въ свою комнату писать письма, а Анфиса Ивановна по обыкновенію удалилась въ свою спальную. Но на этотъ разъ старушка не усѣлась въ кресло подремать, а призвавъ къ себѣ Домну, начала передавать ей по секрету все видѣнное и слышанное. Анфиса Ивановна сообщила что Мелитина Петровна умѣетъ дѣлать горшки, очень любитъ фабрики и заводы на которыхъ выдѣлываютъ человѣческіе мозги и что спитъ не вдоль стѣнки, а наискось комнаты. Домна же въ свою очередь передала что вчера она хотѣла было приготовить Мелитинѣ Петровнѣ ночную сорочку и просила ключъ отъ чемодана, но Мелитина Петровна ей ключей не дала; что у племянницы ничего-то ровнехонько нѣтъ и что платье только одно и есть. Что же касается до бѣлья, то таковаго всего-навсе двѣ сорочки, два полотенца и штуки четыре носовыхъ платковъ. Разказъ этотъ еще болѣе убѣдилъ Анфису Ивановну что мужъ Мелитины Петровны одного поля ягода съ капитаномъ и по всей вѣроятности спустилъ все приданое жены, такъ какъ Анфиса Ивановна очень хорошо помнитъ что у покойнаго брата Петра Ивановича было 500 душъ, которыя и должны была перейти къ Мелитинѣ Петровнѣ. Затѣмъ Домна передала что и ее тоже Мелитина Петровна разспрашивала о мужикахъ, хорошо ли они живутъ, много ли грамотныхъ, довольны ли они своимъ положеніемъ; на что она, Домна, отвѣтила ей что дѣло ея дѣвичье и что она объ этихъ дѣлахъ ничего не знаетъ.
Когда Анфиса Ивановна вышла изъ спальни, то она была очень удивлена узнавъ отъ Потапыча что Мелитина Петровнa ушла пѣшкомъ въ Рычи. Анфиса Ивановна сдѣлала Потапычу выговоръ что онъ не распорядился заложить лошадей, но старый слуга объявилъ что Мелитина Петровна отъ лошадей отказалась и объявила что она любитъ ходить пѣшкомъ и никогда на лошадяхъ ѣздить не будетъ. Часовъ въ восемь вечера Мелитина Петровна воротилась и передала теткѣ что письмо она отправила, что была въ лавкѣ Александра Васильевича Соколова, купила тамъ табаку и гильзъ и папиросъ и что встрѣтила въ лавкѣ учителя Знаменскаго и своего попутчика Асклипіодота Психологова. Село Рычи ей очень понравилось, причемъ Мелитина Петровна не безъ ироніи замѣтила что село это имѣетъ видъ цивилизованнаго мѣстечка, такъ какъ на базарной площади есть нѣсколько давокъ, трактировъ, кабаковъ и даже блестятъ двѣ-три золотыя вывѣски съ надписями: Складъ вина такого-то князя, складъ вина такого-то графа, и кончила разказъ тѣмъ въ въ селѣ напали на нее собаки и какъ она ни отмахивалась зонтикомъ, а все-таки они оборвали ей хвостъ. Тѣмъ не менѣе однако Мелитина Петровна была очень довольна что побывала въ селѣ Рычахъ и объявила что платье свое она сегодня же приведетъ въ надлежащій порядокъ. Анфиса Ивановна попѣняла племянницѣ что она не приказала себѣ заложитъ лошадей, но Мелитина Петровна объявила и ей то же что и Потапычу, что она любитъ ходить пѣшкомъ и на лошадяхъ ѣздить не будетъ. И Мелитина Петровна, выпросивъ у Домны иголку съ ниткой, принялась чинить свое платье.
VII.
правитьНа слѣдующій день явился Асклипіодотъ Психологовъ. Онъ былъ въ пестрыхъ клѣтчатыхъ панталонахъ водевильнаго пошиба, гороховомъ коротенькомъ пиджакѣ и въ пуховой шляпѣ надѣтой набекрень. Встрѣтивъ Анфису Ивановну, онъ расшаркался по театральному, выкинулъ ногами какой-то курбетъ и объявилъ что такъ какъ ему отлично извѣстно что Анфиса Ивановна его не долюбливаетъ (хотя бы напротивъ ей слѣдовало любить его, такъ какъ онъ ея крестный сынъ), то онъ и является съ визитомъ не къ ней, а къ своей бывшей попутчицѣ Мелитинѣ Петровнѣ. Давъ Асклипіодоту приложиться къ ручкѣ, Анфиса Ивановна спросила его о здоровьѣ отца Ивана, на что Асклипіодотъ, сдѣлавъ въ воздухѣ рукою жестъ, объявилъ что отца онъ сегодня не имѣлъ еще чести видѣть, такъ какъ онъ въ церкви, но что по всей вѣроятности онъ здоровъ, потому что попы никогда не хвораютъ и постоянно здоровы. Затѣмъ Асклипіодотъ сообщилъ Анфисѣ Ивановнѣ что онъ опятъ возвратился подъ отчій кровъ, что въ учительской семинаріи въ которой онъ учился произведенъ коренной переворотъ, и онъ, убѣдившись что при таковыхъ переворотахъ въ семинаріи той учиться не стоитъ, счелъ за благо покинуть сказанный храмъ наукъ и возвратиться сюда. Затѣмъ вошла Мелитина Петровна. Асклипіодотъ быстро вскочилъ со стула и очень развязно и крѣпко пожалъ ей руку. Анфиса Ивановна оставила онъ однихъ и удалилась въ свою комнату. Мелитина Петровна, замѣтивъ это, тотчасъ же догадалась что посѣщеніе Асклипіодота вѣроятно старухѣ не понутру, Асклипіодотъ пробылъ однако у Мелитины Петровны довольно долго, надымилъ табакомъ полну комнату и набросалъ на подъ столько окурковъ, что Потапычъ насилу даже собралъ ихъ. О чемъ бесѣдовала она — неизвѣстно, такъ какъ говорили они почти шепотомъ, а какъ только въ комнату входилъ Потапычъ съ крыломъ и полотенцемъ, такъ немедленно или умолкали совершенно, или же начинали говорить о погодѣ. Предъ прощаньемъ Мелитина Петровна увела Асклипіодота въ свою комнату и довольно долго и тамъ говорила съ нимъ о чемъ-то. Наконецъ Асклипіодотъ ушелъ, но встрѣтившись въ залѣ съ Анфисой Ивановной снова выкинулъ ногами курбетъ и, грозя пальцемъ, проговорилъ:
— Грѣхъ вамъ, мамашенька, что вы не любите своего крестничка! Богъ васъ за это строго накажетъ!..
«Хорошо, толкуй!» подумала про себя Анфиса Ивановна и когда Асклипіодотъ ушелъ, прибавила обращаясь къ племянницѣ:
— И въ кого только зародился такой вѣтрогонъ, не понимаю!…
Чрезъ нѣсколько дней Домна, ходившая въ Рыча къ обѣднѣ, сообщила Анфисѣ Ивановнѣ что Мелитина Петровна, тоже бывши въ церкви, стояла рядомъ съ Асклипіодотомъ и долго съ нимъ болтала и смѣялась; наконецъ отецъ Иванъ, замѣтивъ это, выслалъ изъ алтаря дьякона и приказалъ объявить имъ что если они хотятъ смѣяться и болтать, то чтобы вышли изъ церкви и не мѣшали бы другимъ молиться. Дьяконъ все это объявилъ имъ басомъ, и Асклипіодотъ тотчасъ же вышелъ, а Мелитина Петровна осталась въ церкви и начала усердно молиться и что послѣ обѣдни отецъ Иванъ сказалъ коротенькую проповѣдь о томъ что такое храмъ Божій, что такое литургія и какъ вѣрующіе и почитающіе Бота должны держать себя въ храмѣ Его. Обо всемъ этомъ разказала Анфисѣ Ивановнѣ и сама Мелитина Петровна, похвалила отца Ивана и высказала при этомъ что она никакъ не ожидала чтобы въ деревнѣ сельскій священникъ былъ въ состояніи сдѣлать такое замѣчаніе, да еще барынѣ, и сверхъ этого наскоро сообразитъ на эту тему такую прекрасную проповѣдь какую онъ сказалъ.
Все это вмѣстѣ взятое не совсѣмъ-то приходилось по вкусу Анфисѣ Ивановнѣ и пріѣздъ племянницы сдѣлался ей въ тягость, но Мелитина Петровна была не изъ тѣхъ которыя не замѣтили бы этого и не сумѣли бы поправить дѣла. Мелитина Петровна вскорѣ оказалась женщиной не только укладистою, но даже весьма предупредительною и любезною. Не прошло и двухъ дней какъ Мелитина Петровна сумѣла уже угодитъ Анфисѣ Ивановнѣ а приготовила ей къ обѣду такіе сырники что Анфиса Ивановна чуть не объѣлась ими. Узнавъ затѣмъ что Анфиса Ивановна очень любитъ квасъ и что хорошаго квасу никто здѣсь варить не умѣетъ, она потребовала себѣ ржаныхъ сухарей, caxapy и сдѣлала сухарный квасъ, разлила его по бутылкамъ, въ каждую бутылку положила по три изюминки, и когда квасъ собрался, угостила имъ Анфису Ивановну. Асклипіодотъ больше не показывался. А когда Мелитина Петровна, прочитавъ присланный мировымъ судьей заочный приговоръ, которымъ Анфиса Ивановна по извѣстному намъ Тришкинскому процессу приговорена къ четырехдневному аресту, съѣздила къ мировому судьѣ, объяснила ему что Анфису Ивановну сажать подъ арестъ невозможно и привезла старухѣ мировую съ Тришкой, то Мелитина Петровна окончательно уже овладѣла сердцемъ своей тетки, которая въ ту же минуту порѣшила что Мелитина Петровна славная бабенка. Анфиса Ивановна разцѣловала племянницу, помирилась съ судьей и немедленно принялась ему вязать носки изъ самой тонкой бумаги, причемъ Мелитина Петровна научила ее такъ сводить нитка какъ никогда Анфиса Ивановна не сводила.
Мелитинѣ Петровнѣ было лѣтъ двадцать съ небольшимъ: это была женщина небольшаго роста, тоненькая, съ пріятнымъ веселымъ личикомъ, съ плутовскими глазками, весьма бойкая, говорливая и съ прелестными каштановыми волосами. Шиньйоновъ она не носила, но роскошные волосы свои зачесывала назадъ и завязывала ихъ такимъ изящнымъ бантомъ что всякій шиньйонъ только испортилъ бы натуральную красоту волосъ. Весь недостатокъ Мелитины Петровны заключался въ ея костюмѣ, но Анфиса Ивановна какъ только убѣдилась что племянница ея славная бабенка, такъ тотчасъ же подарила ей все нужное и даже прекраснаго барежу. Преподнося послѣдній, Анфиса Ивановна съ улыбкою объявила племянницѣ что барежъ этотъ она даритъ ей за Тришкинскій процессъ. Мелитина Петровы разцѣловала тетку, выпросила у вся еще пятьдесятъ рублей на отдѣлку, отправилась въ Рычи и, закупивъ въ модномъ магазинѣ Семена Осиповича Голубева всевозможныхъ лентъ, прошивочекъ и нѣсколько дюжинъ пуговицъ и выпросивъ вмѣстѣ съ тѣмъ у знакомаго намъ Ивана Максимовича швейную машину, которая по увѣренію его шьетъ съ волкомъ двадцать, принялась все подаренное кроить и шить. Анфиса Ивановна хотѣла было пригласить извѣстную въ околодкѣ модистку Авдотью Игнатьевну, но Мелитина Петровна объявила что она сдѣлаетъ все сама, а дѣйствительно немного погодя у вся былъ уже новый гардеробъ изъ нѣсколькихъ простенькихъ платьевъ сшитыхъ со вкусомъ и весьма пикантно выказывавшихъ всѣ ея физическія достоинства. Анфиса Ивановна не мало дивилась новому покрою платьевъ, что рукава и юпка дѣлаются изъ одной матеріи, а лифъ совершенно изъ другой, что пуговицъ пропасть, а петель нѣтъ и застегивать нечего, что бантъ, который въ доброе старое время прикалывался къ волнующейся груди и взорамъ передавалъ трепетъ ея, нынѣ пришивается къ сидѣнью. Но тѣмъ не менѣе платья нашла она миленькими, а главное идущими къ хорошенькому личику Мелитины Петровны. Мелитина Петровна подошла къ зеркалу, полюбовалась собою и снова разцѣловала тетку. Мелитина Петровна не кокетка, но она женщина; а какая женщина не испытываетъ тайнаго удовольствія въ увѣренности что она можетъ нравиться!..
Окончивъ работу, Мелитина Петровна прочла Анфисѣ Ивановнѣ Донъ-Карлоса и Тайны Мадридскаго Двора, и старуха осталась въ восторгѣ, въ особенности отъ послѣднихъ, и внутренно сравнивала себя съ Изабеллой, а покойнаго капитана съ маршаломъ Примомъ.
Не менѣе Анфисы Ивановны полюбили Мелитину Петровну не только вся дворня, но даже и окрестные крестьяне. Мелитина Петровна умѣла со всѣми поладить и всякому угодить. Александръ Васильевичъ Соколовъ безпрекословно отпускалъ ей въ долгъ табакъ и гильзы и разныя конфеты, которыя она раздавала крестьянскимъ дѣтямъ. Извѣстный капиталистъ Кузьма Васильевичъ Чурносовъ, ругавшій всѣхъ обращавшихся къ нему съ просьбой дать взаймы денегъ, ссудилъ ее однажды серіей въ 50 рублей; портной Фаларетъ Семеновичъ, постоянно пьяный и избитый, при встрѣчѣ съ Мелитиной Петровной бросалъ фуражку кверху и кричалъ ура, даже самъ церковный староста, узнавъ что Мелитина Петровна очень любитъ свѣжую осетрину съ ботвиньемъ, слеталъ въ губернскій городъ и привезъ ей живаго осетра аршина въ два длиной. Въ нѣсколько дней успѣла она познакомиться почти со всѣми бабами и нужными и почти у всѣхъ побывала въ избахъ. Съ бабами толковала она о коровахъ, о телятахъ, о томъ какую вообще жалкую участь терпитъ баба въ крестьянской семьѣ; съ мужиками, о подушныхъ окладахъ, о нуждахъ ихъ, о господствѣ капитала надъ трудомъ, о волостныхъ судахъ и сходкахъ, о безграмотности старшинъ и грамотности волостныхъ писарей. Съ крестьянскими дѣвушками она купалась, не умѣвшихъ учила плавать и нырять и говорила что купанье очень полезно и что поэтому необходимо пользоваться вашимъ короткимъ лѣтомъ чтобы на зиму запастись здоровьемъ. Иногда же она просила собравшихся на купанье дѣвушекъ уйти и оставить ее одну.
Итакъ, Анфиса Ивановна успокоилась совершенно, а убѣдившись что племянница ее не изъ таковскихъ которыя нарушаютъ чье-бы то вы было спокойствіе, зажила по-прежнему, не только не стѣсняясь ея присутствіемъ, но даже изрѣдка сѣтуя что племянница такъ мало сидитъ съ ней и большую часть дня проводитъ внѣ дома. Еще тревожило старуху то обстоятельство что Мелитина Петровна уходя всегда запирала свою комнату ключомъ, какъ будто боялась что ее обокрадутъ, а равно и то что несмотря на большую переписку которую ведетъ Мелитина Петровна она ни разу не писала мужу и не получала ни одного письма изъ Сербіи. Она даже разъ рѣшилась спроситъ ее объ этомъ.
— Ужь ты не въ ссорѣ ли съ мужемъ-то? замѣтила она.
— Нисколько.
— Что-же онъ тебѣ ничего не пишетъ! Я этого не понимаю. Ну какъ не увѣдомитъ жену что вотъ, дескать, я живъ и здоровъ, желаю и о тебѣ узнать что-нибудь! А то на поди! Уѣхалъ себѣ на сраженье и ни слова! — Ужь онъ у тебя, малая моя, тюкнутъ не любитъ ли?
— Что кто значить тюкнуть?
— Выпить то-есть?
— Онъ пьетъ, но очень мало.
— То-то, проговорила Анфиса Ивановна. — А то у меня былъ одинъ знакомый капитанъ, продолжила она вздохнувъ, — такъ тотъ бывало такъ натюкается что ничего не помнитъ. Вытаращитъ бывало глаза, да такъ цѣлый день и ходитъ и то того кулакомъ треснетъ, то другаго…. Это, говоритъ, чтобы рука не отекала!
На этомъ и кончился разговоръ, и хотя Анфиса Ивановна въ сущности ничего не узнала относительно обоюднаго молчанія супруговъ, но все-таки имѣя въ виду что штабсъ-капитанъ Скрябинъ не тюкаетъ, она успокоилась. Итакъ, въ Грачевкѣ все пришло было въ надлежащій порядокъ, какъ вдругъ появился крокодилъ и появленіемъ своимъ надѣлалъ извѣстную уже намъ суматоху.
VIII.
правитьНесчастная Анфиса Ивановна послѣ того ужаснаго сна который былъ уже описанъ нами не спала всю ночь и разбудивъ Домну напрасно старалась въ разговорахъ съ нею хоть сколько-нибудь забыть ужасную дѣйствительность. О чемъ бы старушка ни говорила, какъ бы далеко ни удалялась отъ тяготившей ее мысли, а все-таки разговоръ незамѣтно сводился къ одному и тому же знаменателю. Среди разговоровъ этихъ иногда склонила ее дремота, она забывалась, но тревожное забытье это походило на тотъ мучительный сонъ которымъ доктора успокаиваютъ измученнаго больнаго давая ему морфій. Только что сомкнетъ Анфиса Ивановна свои отяжелѣвшія вѣки какъ ей представляется что она приказываетъ Зотычу обнести свою усадьбу высокою кирпичною стѣной съ желѣзными воротами, но Зотычъ требуетъ на покупку матеріаловъ денегъ, а денегъ нѣтъ и послѣднія отданы Мелитинѣ Петровнѣ на отдѣлку платьевъ… То представляется ей что стѣна уже готова и что около запертыхъ желѣзныхъ воротъ ходитъ Брагинъ съ ружьемъ и Анфиса Ивановна довольна и напѣваетъ: и на штыкѣ у часоваго горитъ полночная луна. Но вдругъ наверху стѣны показывается крокодилъ; какъ-то разкорячившись оглядываетъ онъ внутренность двора и затѣмъ, упираясь четырьмя лапами, начинаетъ спускаться внизъ, а Асклипіодотъ почтительно приподнявъ шляпу говоритъ ей: «Вотъ водите, мамашенька, я говорилъ вамъ что Богъ накажетъ васъ за то что вы не любите своего крестничка!»..
За то какъ только начало свѣтать и какъ только утренняя зоря взглянула въ окно возвѣщая о появленіи солнца и какъ только защебетали подъ окномъ неугомонные воробьи, такъ Анфиса Ивановна вздохнула свободнѣе и по мѣрѣ того какъ мракъ ночи блѣднѣлъ предъ свѣтомъ дня, уменьшалось и тревожное настроеніе старушки. Она уснула и на этотъ разъ проспала спокойно часовъ до восьми утра.
Тѣмъ не менѣе однако Анфиса Ивановна чувствовала себя не хорошо, хотя и принимала усердно капли фельдшера Нирьюта. Съ Мелитиной Петровной о крокодилѣ она не говорила ничего, потому что вчера еще обидѣлась на нее за то что Мелитина Петровна вмѣсто успокоительнаго слова только расхохоталась глядя за ея свалившійся чепецъ и тащившуюся по поду шаль. Она только посовѣтовала племянницѣ не ходить купаться, на что Мелитина Петровна сначала спросила о причинѣ, а затѣмъ узнавъ что причиною является крокодилъ, который можетъ ее проглотить, разцѣловала тетку, зазвала ее трусихой и объявила что она крокодила не боится и еслибы захотѣла, то давнымъ бы давно поймала его за хвостъ. Затѣмъ снова разцѣловавъ старуху, она сообщила что сейчасъ идетъ въ Рычи за почту, а вечеромъ прочтетъ ей романъ Всадникъ безъ головы, который вѣроятно ей понравится. Немного погодя она проходила уже по двору въ своемъ коротенькомъ холстинковомъ платьѣ, красиво подобравъ юпку, такъ чтобы дать возможность желающимъ вдоволь насмотрѣться на щегольски обутую ножку и на тонкій тѣлеснаго цвѣта чулокъ. Затѣмъ она распустила зонтикъ и скрылась за воротами.
Услыхавъ отъ племянницы что еслибы та захотѣла, то давно бы поймала крокодила, Анфисѣ Ивановнѣ пришло въ голову послать за г. Знаменскимъ и посовѣтовать ему обратиться за помощью къ Мелитинѣ Петровнѣ, тѣмъ болѣе что не далѣе какъ вчера г. Знаменскій прочелъ ей письмо, въ которомъ за доставку крокодила ему обѣщаютъ громадныя деньги. Но только-что хотѣла она посылать за г. Знаменскимъ, какъ онъ появился въ комнатѣ съ цѣлою кипой газетъ подъ мышкой.
Это былъ мущина лѣтъ тридцати, высокій, длинный, со впалою грудью, зеленый, худой, съ чрезвычайно болѣзненнымъ видомъ и съ глазами какъ у сухаго соленаго леща. Платье сидѣло на немъ какъ на вѣшалкѣ, а такъ какъ онъ ходилъ какъ обыкновенно ходятъ семинаристы, съ какою-то перевалкой, то фалды сюртука его раскачивались свободно направо и налѣво. Онъ былъ въ крайне раздраженномъ состояніи, отчего и безъ того уже болѣзненное лицо его со впалыми щеками и шишковатыми скулами имѣлъ видъ совершенно мертваго человѣка.
Извинившись предъ Анфисой Ивановной что онъ безпокоитъ ее своимъ посѣщеніемъ, объяснилъ что, шатаясь съ утра по берегамъ рѣки Грачевки, рѣшился зайти къ ней немного отдохнуть. Проговоривъ это, онъ сильно закашлялся и добавилъ что онъ очень усталъ, а главное раздраженъ всѣми тѣми нелѣпостями которыми наполняются въ настоящую минуту газеты по поводу крокодила. И проговоривъ это, онъ съ досадой швырнулъ газеты и совершенно изнеможенный опустился въ кресло. Анфиса Ивановна очень обрадовалась приходу г. Знаменскаго, приказала подать закуску и передала ему немедленно слова Мелитины Петровны. Но г. Знаменскій не обратилъ даже вниманія на разказанное Анфисой Ивановной и объявилъ что у Мелитины Петровны завидный характеръ, такъ какъ она надо всѣмъ шутитъ и смѣется, а что о поимкѣ крокодила онъ не заботится, что крокодилъ его рукъ не минуетъ, и что какъ только получитъ онъ отъ Вольфа книги, то крокодилъ будетъ пойманъ, объ этомъ нечего и толковать! Но будто бѣситъ его болѣе всего то обстоятельство что газеты точно сговорились и доказываютъ что въ Грачевкѣ не крокодилъ, а какая-то гигантская змѣя, что такое нахальство подмываетъ его ѣхать и въ Москву, и въ Петербургъ для крупныхъ объясненій съ авторами этихъ недобросовѣстныхъ статей. Затѣмъ онъ опять закашлялся, а немного погодя, отдохнувъ отъ кашля, высказалъ свое глубокое презрѣніе къ тѣмъ людямъ которые такъ легко относятся къ печатному слову и ради какого-то глупаго гаерства затемняютъ истину искаженіемъ фактовъ.
За закуской, отъ которой впрочемъ г. Знаменскій отказался объявивъ что ему теперь не до ѣды, Анфиса Ивановна сообщила ему что по словамъ Ивана Максимовича, крокодиловъ не одинъ, а двадцать, что они прибыли изъ Петербурга всѣ кургузые, а одинъ безъ хвоста. Услыхавъ это, г. Знаменскій расхохотался и объяснилъ старухѣ что крокодилъ только одинъ, за это онъ ручается, а что Иванъ Максимовичъ всегда говоритъ съ волкомъ двадцать. Вспомнивъ дѣйствительно поговорки Ивана Максимовича, разсмѣялась въ свою очередь и Анфиса Ивановна и не мало удивилась что вчера, встрѣтившись съ Иваномъ Максимовичемъ, она и забыла совершенно про его манеру говорить. Затѣмъ г. Знаменскій успокоилъ Анфису Ивановну еще и тѣмъ что если она не будетъ ходить на рѣку и въ камыши и ограничится прогулками по саду и по дому, то ей нечего опасаться быть проглоченною крокодиломъ, такъ какъ животное это ни въ садъ обнесенный заборомъ, ни въ домъ никоимъ образомъ не пойдетъ. Послѣ этого, собравъ всѣ свои газеты, г. Знаменскій распросщался съ Анфисой Ивановной и, повторивъ еще разъ что крокодилъ его рукъ не минуетъ, зашагалъ по дорогѣ ведущей въ село Рычи.
Посѣщеніе это подѣйствовало на Анфису Ивановну несравненно благотворнѣе капель прописанныхъ фельдшеромъ Нирьютомъ, такъ что старушка совершенно успокоилась, выкинула за окно пузырекъ съ каплями и отправилась въ садъ потолковать съ Брагинымъ о войнѣ 12 года.
Предъ обѣдомъ возвратилась Мелитина Петровна и разказала теткѣ что на обратномъ пути ей встрѣтился Знаменскій, остановилъ ее среди поля и, ухвативъ ее крѣпко за руку, принялся, читать ей газетныя статьи о морскихъ чудовищахъ и, окончивъ чтеніе, принялся ругать авторовъ этихъ статей, не понимающихъ что Грачевка не Норвегія, не Оркнейскіе острова, что онъ не капитанъ Древаръ и не епископъ Понтопидагъ, а учитель Знаменскій, а кончилъ тѣмъ что объявилъ ей: если дѣло этимъ не кончится, то онъ перестрѣляетъ всѣхъ этихъ писателей искажающихъ истину.
— Ну что же ты? спросила Анфиса Ивановна.
— Я прозвала его Донъ-Кихотомъ и посовѣтовала ему зайти къ фельдшеру Нирьюту.
И Мелитина Петровна, весело расхохотавшись, привилась обнимать и цѣловать тетку и обѣщала ей прочесть когда-нибудь Донъ-Кихота, такъ какъ Анфиса Ивановна думала что это какой-нибудь генералъ тоже сражающійся въ Сербіи.
Вечеромъ Мелитина Петровна начала чтеніе Всадника безъ головы, а чтеніе это такъ заинтересовало Анфису Ивановну что она прослушала до двѣнадцати часовъ ночи и только въ первомъ часу улеглась въ постель совершенно спокойная что крокодиловъ только одинъ, да и тотъ въ домъ залѣзть не можетъ.
IX.
правитьОднажды вечеромъ пришелъ къ Анфисѣ Ивановнѣ отецъ Иванъ. Анфиса Ивановна очень обрадовалась увидавъ своего любимаго священника, поспѣшила усадить его на самое мягкое кресло и распорядилась на счетъ чая. Отецъ Иванъ объявилъ старухѣ что онъ пришелъ къ ней провести вечеръ, что его гложетъ какая-то тоска и что онъ не знаетъ куда дѣваться ему съ этою тоской. При этомъ онъ разказалъ старухѣ что ему сильно нездоровится, но что онъ боится лечь въ постель и именно потому что не увѣренъ встанетъ ли онъ съ этой постели, или нѣтъ. Анфиса Ивановна посовѣтовала обратиться къ фельдшеру Нирьюту, но услыхавъ отъ отца Ивана что такихъ болѣзней фельдшера лѣчить не умѣютъ и что единственный врачъ подобныхъ болѣзней есть милосердый Богъ, Анфиса Ивановна замолчала и смекнула что дѣйствительно отецъ Иванъ что-то выглядитъ плохо.
— Что же съ вами? спросила старуха съ участіемъ.
Отецъ Иванъ вздохнулъ и передалъ что вчера получилъ онъ изъ Москвы отъ одного тамошняго священника, съ которымъ полвѣка тому назадъ вмѣстѣ учился въ семинаріи, весьма непріятное письмо.
Анфиса Ивановна спросила было что пишутъ ему, но отецъ Ивамъ содержанія письмa не передалъ и опять повторилъ что ему тяжело, что ему скучно, а что на него нападаетъ тоска. Анфиса Ивановна почувствовала что бесѣда не ладится и потому очень обрадовалась когда въ комнату вошла Мелитина Петровна вся раскраснѣвшаяся и усталая, со Справочнымъ Листкомъ въ рукахъ. Снявъ поспѣшно шляпу и поздоровавшись съ теткой и съ отцомъ Иваномъ, Мелитина Петровна объявила что принесла очень утѣшительную новость.
— Про крокодила что ли? почти вскрикнула старуха.
— Нѣтъ, не про крокодила, а про Сербію! заговорила Мелитина Петровна. — Сербы одержали побѣду и разбили Турокъ на голову.
Анфиса Ивановна пригорюнилась, потому что ей гораздо было бы пріятнѣе послушать что-нибудь про крокодила нежели про Сербію. Мелитина Петровна принялась читать извѣстіе сообщающее какъ генералъ Черняевъ взялъ штурмомъ турецкій лагерь при Бабиной Главѣ. Отецъ Иванъ слушалъ со вниманіемъ, и когда чтеніе было окончено, перекрестился.
— Помоги имъ Господи! проговорилъ онъ. — Пора наконецъ избавиться имъ и вообще балканскимъ христіанамъ отъ невыносимо тяжелаго турецкаго ига. Благодареніе и нашимъ русскимъ добровольцамъ, взявшимся за оружіе и отправившимся въ ряды Сербовъ. Сербское дѣло есть общее дѣло всѣхъ турецкихъ христіанъ. Оно настолько же сербское, насколько болгарское, герцеговинское, боснійское, оно настолько даже и русское, такъ какъ и предки наши вышла оттуда и оттуда же озарилъ васъ божественный свѣтъ христіанскаго ученія.
— А про мужа твоего ничего не напечатано? спросила Анфиса Ивановна.
— Мужъ мой мелкій офицеръ, возразила Мелитина Петровна, — послѣдняя спица въ колесницѣ…
— Все-таки онъ можетъ отличиться…
— Конечно можетъ, перебила ее Мелитина Петровна. — Когда отличится, тогда и прочтемъ, а пока еще нѣтъ ничего.
Усѣлись за чай, но только-что Дарья Ѳедоровна принялась было разливать какъ на дворѣ послышался колокольчикъ. Колокольчиковъ Анфиса Ивановна тоже побаивалась не на шутку, такъ какъ звукъ этихъ колокольчиковъ всегда сопровождался прибытіемъ или становаго, или исправника, которыхъ Анфиса Ивановна хотя и задабривала носками, но все-таки не долюбливала. Къ колокольчику сталъ прислушиваться и отецъ Иванъ, а когда въ передней хлопнула дверь и послышалась чьи-то грубые шаги, то отецъ Иванъ даже и пошелъ было справиться о пріѣхавшемъ, но встрѣтился въ дверяхъ съ Потапычемъ.
— Кто это? спросила Анфиса Ивановна.
— Сотникъ изъ Рычей, за батюшкой пріѣхалъ, проговорилъ Потапычъ, показавъ глазами на отца Ивана.
Отецъ Иванъ вышелъ и немного погодя возвратясь объявилъ что къ нему пріѣхалъ становой и просить его къ себѣ.
— Вѣроятно мертвое тѣло! замѣтила Мелитина Петровна.
— Нѣтъ, должно-быть не мертвое…
И отецъ Иванъ распростившись сѣлъ вмѣстѣ съ сотникомъ на телѣжку и уѣхалъ. Немного погодя онъ былъ уже дома. Становой пилъ чай и бесѣдовалъ съ Асклипіодотомъ.
— Извините что заставилъ дожидаться! проговорилъ отецъ Иванъ, поздоровавшись со становымъ.
— Ничего, отвѣчалъ становой. — Мы здѣсь съ Асклипіодотомъ Иванычемъ бесѣдовали. Онъ угостилъ меня чаемъ.
— Закусить чего-нибудь не угодно ли?… Водочки можетъ-быть..
— Я ужь предлагалъ, перебилъ Асклипіодотъ отца. — Они отказалась.
— Это потому что хозяина не было дома, проговорилъ становой. — Безъ хозяина какъ-то неловко, а теперь другое дѣло, можно и водочки.
— Вотъ еще какія китайскія церемоніи! замѣтилъ Асклипіодотъ.
— Подай-ка водка да чего-нибудь закусить! проговорилъ отецъ Иванъ обращаясь къ сыну. — Тамъ въ шкапу есть колбаса, сухари, сыръ, — неси все сюда. Еще груздочковъ принеси… Грузди хоть и не завидные, говорилъ отецъ Иванъ обращаясь къ становому, — но за то свѣженкіе, недавно посоленые, самъ собиралъ.
Асклипіодотъ вышедъ изъ комнаты.
— А вы ко мнѣ по службѣ? робко спросилъ отецъ Иванъ,
— Да, по дѣду.
— Что такое случилось?
— Особеннаго ничего, но все-таки дѣло несовсѣмъ пріятное.
— Ужь не насчетъ ли сына что-нибудь? проговорилъ отецъ Иванъ, понизивъ голосъ.
— Да, насчетъ его.
— Опятъ новая шалость?
— Да, опять.
— Сердце мое чувствовало… На дняхъ получилъ я письмо изъ Москвы отъ одного священника…
И вынувъ изъ кармана письмо отецъ Иванъ подалъ его становому.
— Не по этому ли дѣду? спросилъ старикъ, стараясь скрыть навернувшіяся на глаза слезы.
Становой пробѣжалъ письмо.
— Да, но этому! проговорилъ становой возвращая письмо.
— Что же мнѣ дѣлать?
— Я совѣтовалъ бы вамъ какъ-нибудь замять это дѣло.
— Конечно, конечно.
— Съ сыномъ-то вы говорили что-нибудь? спросилъ становой.
— Нѣтъ, ничего. Тяжело какъ-то говорить мнѣ съ нимъ объ этомъ… А вы?
— Съ какой стати! Я хотѣлъ съ вами переговорить…
— Благодарю васъ.
Въ комнату вошелъ Асклипіодотъ съ подносомъ на которомъ стояли водка и закуска.
— Ну-съ, вотъ вамъ и закуска и водка! началъ Асклипіодотъ поставивъ подносъ на столъ. — Не привести да еще вина какого-нибудь… У насъ кажется есть хересъ и коньякъ… За стаканомъ вина, продолжалъ Асклипіодотъ, — бесѣда идетъ оживленнѣе, человѣкъ получаетъ краснорѣчіе…
— Что же, принеси… перебилъ его отецъ Иванъ.
— Я такъ и зналъ! подхватилъ Асклипіодотъ, — я такъ и зналъ что батюшка прикажеть и вина подать… Онъ только со мной скупится, а когда пріѣзжаютъ гости, то завѣтнаго ничего нѣтъ… Сколько разъ говорилъ я отцу: Батюшка, обѣдъ безъ вина, все одно что мущина безъ женщины… такъ нѣтъ!
И проговоривъ это Асклипіодотъ налилъ три рюмка водки.
— Прошу! проговорилъ онъ обращаясь къ становому и къ отцу, показывая на рюмки.
Становой взглянулъ за отца Ивана.
— Покорнѣйше прошу! проговорилъ стартикъ.
Всѣ выпили.
— Прекрасно! превосходно! замѣтилъ Асклипіодотъ. — Это будетъ поэфектнѣе чаю. Ну-съ, вы теперь побесѣдуйте, а я сію минуту принесу хересъ и коньякъ.
И Асклипіодотъ вышедъ въ сѣни и встрѣтивъ тамъ кухарку принялся обнимать ее и приглашать идти въ чуланъ за хересомъ.
— Какой тамъ еще хересъ! отбивалась кухарка.
— Ну, или что ли!
— Не пойду…
— Угощу и тебя…
— Не надо, ну тѣ!…
Немного погодя и хересъ и коньякъ стояли уже на столѣ, но Асклипіодотъ видимо скучалъ и по всему было замѣтно что ему хотѣлось уйти. Наконецъ онъ всталъ и выпивъ рюмку водки сказалъ:
— Теперь я кажется свободенъ. Хозяинъ дома налицо и я вѣроятно могу оставить васъ.
— Онъ вамъ не нуженъ? спросилъ отецъ Иванъ становаго.
— Нисколько.
— Такъ ступай!..
Асклипіодотъ расшаркался, надѣлъ фуражку и вышедъ изъ комнаты.
Давно уже стемнѣло, а отецъ Иванъ все еще бесѣдовалъ со становымъ. Но о чемъ говорили они, никто не слыхалъ, только стряпуха, войдя какъ-то неожиданно въ комнату, видѣла что отецъ Иванъ сидѣлъ облокотясь на столъ, и что по сѣдымъ усамъ его текли слезы. На столѣ были разложены бумаги, одну изъ которыхъ читалъ становой, но что было написано въ этой бумагѣ неизвѣстно, потому что какъ только вошла стряпуха, такъ становой читать пересталъ. Часомъ въ двѣнадцать ночи становому были поданы лошади и онъ сталъ прощаться съ отцомъ Иваномъ.
— Вы бы переночевали! останавливалъ его старикъ. — Ночь, темная, какъ разъ въ оврагъ попадете.
— Нельзя. Къ разсвѣту я долженъ быть въ городѣ, говорилъ становой, укладывая въ портфель бумаги.
— Такъ вы совѣтуете мнѣ ѣхать?
— Да это было бы вѣрнѣе. Сами вы лучше устроите… Только вы пожалуста наблюдайте чтобъ сынъ вашъ никуда не скрылся. — Помните что я отдалъ вамъ его на поруки.
И распростившись еще разъ съ отцомъ Иваномъ становой сѣлъ въ тарантасъ и уѣхалъ.
Въ селѣ Рычахъ въ это время давно уже всѣ спали и только на краю села, возлѣ покосившейся избушки, на крышѣ которой торчалъ длинный шестъ съ привязанною къ нему тряпицей, сидѣло нѣсколько мужиковъ и съ ними Асклипіодотъ. Онъ былъ уже пьянъ и, заломивъ на бекрень фуражку, о чемъ-то горячо разсуждалъ, размахивая руками и хлопая мужиковъ по плечамъ. Мужики были тоже замѣтно выпили и грустили.
— Вотъ и еще горе! говорилъ одинъ изъ нихъ. — Въ третьемъ году Господь градомъ посѣтилъ, въ прошломъ году неурожай, а теперь вашъ крокодилъ какой-то завелся, народъ глотать началъ!..
— На васъ не одного, а сотню крокодиловъ напуститъ надо! подхватилъ Асклипіодотъ.
— За что же это? загалдили мужики.
— А за то что всѣ вы ослы!.. продолжилъ Асклипіодотъ. — Васъ всѣхъ надо сначала въ баню, выстирать хорошенько, а послѣ бани всѣхъ перепороть чтобы вы поумнѣе были, а потомъ ужъ и напуститъ на васъ крокодиловъ чтобъ они изъ васъ остальную дурь высосали.
— Что-то ты больно чудно говоришь, Склипіонъ Иванычъ! замѣтилъ одинъ изъ мужиковъ.
— Не Склипіонъ, а Асклипіодотъ, подхватилъ послѣдній. — Такой святой былъ, празднуется онъ 3-го іюля и въ этотъ же знаменательный день умеръ Іоаннъ Скоропадскій, гетманъ малороссійскій… Вотъ что, голова съ мозгомъ!
— Тяжелыя времена подошли, нечего сказать!.. проговорилъ одинъ изъ мужиковъ. — Благодареніе Господу что еще въ нынѣшнемъ году урожай хорошій, а то хотъ душиться такъ въ ту же пору.
— А все-таки не поправимся! началъ другой. — Все мало будетъ, даромъ что урожай… Въ прошломъ году за землю не заплачено, за нынѣшній тоже… скотинушку распродали. — Станутъ взыскивать за землю — ничего и не останется…
— А ты не плати! замѣтилъ Асклипіодотъ.
— Какъ такъ?
— Ты что, росписку что ли давалъ?
— Росписокъ скажемъ что нѣтъ…
— Ну и говори что всѣ заплатилъ!
— А мировой-то?
— И мировому говори: чисто, молъ, заплачено.
— Значитъ солгать по-твоему. Да вѣдь это пожалуй и опасно будетъ.
— Нѣтъ, такъ-то что-то будетъ неладно! подхватили мужики.
— А не ладно такъ плати! У господъ да у купцовъ карманы что у поповъ долгогривыхъ, — много влѣзетъ, толкай знай!
— Такъ-то пожалуй доживемъ до того что и земли давать не будутъ…
— Еще бы! подхватилъ Асклипіодотъ. — И не дадутъ, съ кашей будутъ ѣсть ее.
— Что?
— Ничего, такъ, про себя!
И Асклипіодотъ хотѣлъ сказать еще что-то, но послышался колокольчикъ, а немного погодя мимо бесѣдовавшихъ промчался становой въ тарантасѣ, съ сотникомъ на козлахъ.
— Зачѣмъ становой пріѣзжалъ? спросили мужики.
— Къ отцу! отвѣчалъ Асклипіодотъ.
— Аль что случилось?..
— Случилось.
— Что такое?
— Пожаръ. Изъ колодца выкинуло и соломой тушить стали!
— Чудакъ голова! заговорили мужики.
— Голова на плечахъ, такъ и ноги въ сапогахъ! замѣтилъ Асклипіодотъ.
— Сапоги-то на тебѣ,только отцовскіе! проговорили мужики.
— Доброму вору все впору! проговорилъ Асклипіодотъ вставая съ завалинку. — Ну что же? добавилъ онъ ероша волосы. — Угощеніе будетъ или нѣтъ? Коли будетъ, такъ прочту вамъ пожалуй побаску, а нѣтъ, такъ чортъ съ вами домой пойду!..
— Поздно, пожалуй цѣловальникъ отпереть побоится!..
— Становой уѣхалъ, кого бояться-то!
— А коли отопретъ такъ пойдемъ! проговорили мужики тоже поднимаясь. — Только побаски-то твои что-то чудны больно. Кабы отецъ Иванъ послушалъ ихъ, онъ бы тебѣ матри вохры-то натеребилъ!
Асклипіодотъ захохоталъ и снова надѣвъ на бекрень фуражку сталъ вмѣстѣ съ мужиками кричатъ сидѣльцу чтобъ отпиралъ кабакъ. Послышался изнутри стукъ, показалась въ дверяхъ сонная фигура сидѣльца и всѣ вошли въ кабакъ.
Только на разсвѣтѣ возвратился Асклипіодотъ домой и не мало удивился, увидавъ своего отца укладывающимъ небольшой чемоданъ въ телѣжку запряженную парой лошадей, на козлахъ которой сидѣлъ работникъ.
— Далеко? спросилъ Асклипіодотъ отца.
Старикъ взглянулъ на сына. Онъ стоялъ предъ отцомъ въ фуражкѣ на бекрень съ растопыренными ногами и съ руками засунутыми въ карманы полосатыхъ панталонъ; сюртукъ былъ весь выпачканъ, галстукъ развязавъ.
— Асклипіодотъ! Асклипіодотъ! проговорилъ отецъ Иванъ, — Что съ тобой!
— Нѣтъ, сеіозно. Вы далеко? доспрашивалъ Асклипіодотъ.
— Далеко, мой другъ. Тороплюсь къ поѣзду чтобъ ѣхать въ Москву.
— Разгонять тоску! подхватилъ Асклипіодотъ. — Счастливый вы человѣкъ.
— Нѣтъ, мой другъ, напротивъ, я очень несчастный.
— Счастливый! Возьмите меня съ собой!…
Но отецъ Иванъ сѣдъ уже на телѣжку, простился съ сыномъ, помолился на церковь и съ глазами полными слезъ выѣхалъ со двора.
Работница разказала Асклипіодоту что отецъ Иванъ долго поджидалъ его, часто выходилъ на крыльцо; что проводивъ становаго онъ долго ходилъ по комнатѣ, тяжело вздыхалъ и плакалъ; спать не ложился совершенно, а когда стало свѣтать призвалъ къ себѣ работника и приказалъ заложитъ себѣ лошадей. Асклипіодотъ все это выслушалъ, а когда работница кончила, спросилъ:
— А xepecy хочешь?
Работница вдругъ закрыла лицо фартукомъ.
— Хочешь?
— Ну васъ, отставьте!
— Хочешь? приставалъ Асклипіодотъ.
— Отставьте, говорятъ. — Лучше ступайте да выспитесь.
— Можно и это. Иди приготовь постель.
Работница зашагала по ступенькамъ крыльца и ушла въ домъ, за ней пошатываясь послѣдовалъ и Асклипіодотъ.
X.
правитьВъ то же самое утро, только-что Анфиса Ивановна проснулась въ спальню къ ней вошла Домна и объявила что ночью что-то приходило въ садъ и что садовникъ Брагинъ не хочетъ болѣе жить въ такомъ страшномъ мѣстѣ и проситъ сегодня же разчесть его. Анфиса Ивановна даже обмерла со страху и не замѣтила какъ книга вывалилась изъ ея рукъ. Домну била лихорадка. Позвала Брагина. Онъ вошелъ въ комнату мрачный и нахмуренный, а болѣе всего перепуганный.
— Что такое еще случилось? чутъ не со слезами спросила, Анфиса Ивановна.
— Я и самъ не знаю что! проговорилъ Брагинъ. — Но только оставаться у васъ я болѣе не могу. Я такихъ страховъ никогда не видывалъ.
— Да что такое? говори ради Бога.
— А вотъ что. Должно-бытъ этакъ часу во второмъ ночи вышедъ я изъ своей сторожки и послышалось какъ будто кто-то идетъ по кустамъ сырени. Я стою и слушаю. — Шумъ раздавался и вмѣстѣ съ тѣмъ слышался какъ будто какой-то шепотъ, словно какъ кто шипѣлъ, и трескъ сухихъ сучьевъ. Я подумалъ себѣ: безпремѣнно крестьянскіе ребятишки пришли малину воровать либо смородину; дай думаю изловлю хошь одного. Воротился въ сторожку, обулъ валенки, взялъ дубинку и пошелъ. Около сирени остановился, слушаю: все тихо, ничего не слыхать. А ночь была темная, хоть глазъ выколи. Я пошелъ по дорожкѣ къ малинѣ, какъ вдругъ направо отъ меня что-то блеснуло. Я остановился, смотрю, а напротивъ-то меня, въ кустахъ-то, два огненныхъ глаза, да прямо такъ на меня та смотрятъ…. Я такъ и присѣлъ, да какъ крикну караулъ…. а въ ту же секунду глаза потухли, а по кустамъ пошелъ такой трескъ и шумъ что я отродясь такого не слыхивалъ.
— Крокодилъ! въ одинъ голосъ вскрикнула старуха.
— Такъ ты его видѣлъ? спросила Анфиса Ивановна.
— Я только видѣлъ два огненныхъ глаза.
— А когда ты закричалъ карауль, ты видѣлъ какъ онъ бросился?
— Я вамъ говорю что ночь была темная, а трескъ я слышалъ, а потомъ немного погодя я слышалъ какъ затрещалъ плетень, какъ будто кто-нибудь черезъ него перепрыгнулъ. — На крикъ мой прибѣжалъ Карпъ съ колотушкой. Я разказалъ ему все какъ было дѣло, но только что отошли мы съ нимъ отъ этого мѣста какъ въ акаціяхъ опять послышался трескъ…. Тутъ ужь мы давай Богъ ноги и прямо въ людскую.
— Это непремѣнно крокодилы и непремѣнно самка съ самцомъ! проговорила Анфиса Ивановна. — Кажется Знаменскій говорилъ мнѣ что объ эту пору они кладутъ яйца…. Ты не смотрѣлъ, яицъ тамъ не было?
— Утромъ мы всѣ туда ходили и ничего окромя двухъ окурковъ тамъ не было.
— И никакихъ слѣдовъ незамѣтно?
— Какіе же тамъ могутъ быть слѣды…. Трава точно была помята, а слѣдовъ никакихъ…. А вотъ плетень точно погнутъ и какъ разъ на томъ самомъ мѣстѣ откуда раздался трескъ. Воля ваша, Анфиса Ивановна, а вы меня разочтите, я у васъ не останусь.
Анфиса Ивановна чуть не со слезами на глазахъ принялась упрашивать Брагина не покидать ее, объяснила ему что только на него одного и надежда, такъ какъ онъ человѣкъ военный, доказавшій на службѣ свою храбрость, а дѣло кончилось тѣмъ что Брагинъ разчувствовался и рѣшился остаться, съ тѣмъ однако непремѣннымъ условіемъ что спать онъ будетъ не въ садовой сторожкѣ, а въ людской, вмѣстѣ съ другими.
Какъ только Анфиса Ивановна одѣлась, такъ въ ту же минуту, даже не помолившись Богу, отправилась разказать о случившемся племянницѣ, но комната ея была еще заперта и Мелитина Петровна спала еще самымъ безмятежнымъ сномъ.
Въ кто самое время къ экономкѣ Дарьѣ Ѳедоровнѣ, сидѣвшей въ своей комнатѣ, вошелъ Иванъ Максимовичъ и помолившись на образа, предъ которыми теплилась лампадка, присѣлъ на сундукъ.
— А я насчетъ говяжьихъ дѣловъ пришелъ справиться, проговорилъ онъ. — Корову зарѣзалъ ухарскую — оторви хвостъ. Сорокъ пятнадцать далъ!
— Ужъ не знаю, нужна ли говядина-то! сказала экономка.
— Кухарка сказывала что вся похарчилась.
— Коли похарчилась, такъ значитъ надо.
— Насчетъ задку, а то можетъ и передокъ ничего?
— Нѣтъ, заднюю часть, самую лучшую.
— Говядина и толковать нечего — первый сортъ, изъ Петербурга, съ овцу… Постомъ и то не грѣхъ ѣстъ… съ волкомъ двадцать…. Ну и насчетъ крокодильнаго-то, какъ дѣла идутъ?
Дарья Ѳедоровна махнула рукой и разказала все случившееся ночью.
— Вотъ гдѣ грѣха-то куча! проговорилъ Иванъ Максимовичъ, заливаясь смѣхомъ. — Съ волкомъ двадцать!…
Иванъ Максимовичъ покачалъ годовой.
— А у батюшки-то, отца Ивана, началъ онъ немного погодя, — вчера насчетъ полицейскаго занималась, становой былъ.
— Что еще случилось?
— Насчетъ, вить, петербургскаго что-то! Скорпіонъ что ли онъ прозывается, сынъ-то его….
— Ну?
— Сотникъ мнѣ разказывалъ… Вишь, онъ въ Москвѣ съ пріятелемъ какимъ на одной квартирѣ…. ну и занялся по слесарному мастерству, насчетъ значитъ замочныхъ дѣловъ, да и того…. на чугунку и маршъ!.. Пріятель-то спохватился, а денегъ-то нема.
— Неужто укралъ? спросила Дарья Ѳедоровна.
— Украсть значитъ не укралъ, а такъ выходитъ по-пріятельски, по карманной части занялся, а чтобы тамъ въ Москвѣ не получить насчетъ шейнаго или затылочнаго, такъ онъ сюда тягу…. Ань изъ Москвы-то по почтовому отдѣленію бумагу съ овцу прислали, читали вишь всю ночь и то до конца не дочитали…. а какъ только разсвѣтало такъ отецъ Иванъ въ Москву, да денегъ вишь съ волкомъ двадцать взялъ. Вотъ гдѣ грѣха-то куча!… Насчетъ значитъ тушенія поѣхалъ хлопотать, чтобъ ухарскій-то по острожному департаменту не угодилъ….
Возвратясь въ Рычи, Иванъ Максимовичъ зашелъ въ лавку Александра Васильевича Соколова и передалъ слышанное имъ отъ Дарьи Ѳедоровны, и не прошло часа времени какъ въ Рычахъ всѣмъ ужъ было извѣстно что въ саду Анфисы Ивановны прошлою ночью садовникъ Брагинъ видѣлъ двухъ крокодиловъ, самца и самку, собиравшихся класть яйца. Вѣсть эта дошла и до г. Знаменскаго, успѣвшаго уже кое-что прочесть изъ полученныхъ отъ Вольфа книгъ, и хотя относительно ловли крокодиловъ онъ ничего подходящаго къ дѣлу не почерпнулъ, но тѣмъ не менѣе, обдумавъ серіозно предпринятое имъ, онъ составилъ довольно подробный планъ дѣйствій, каковымъ и порѣшилъ руководствоваться. Онъ убѣдился что способы до сего времени употреблявшіеся имъ для поимки крокодила не достигали дѣла и потому оказались непримѣнимыми. Мужики которыхъ онъ обыкновенно приглашалъ подъ конецъ напивались всегда до того что теряли всякое сознаніе и забывали не только про крокодила, но даже не помнили что именно творилось съ ними самими!… Слѣдовательно чтобы достигнуть цѣли необходимо было придумать что-нибудь другое: подыскать людей которые относились бы къ дѣлу съ подобающею строгостью и которые не напивались бы до положенія ризъ. Только тогда, при такой обстановкѣ, можно будетъ ожидать благопріятныхъ результатовъ.
Какъ только г. Знаменскій додумался до этого, такъ въ ту же минуту вспомнилъ онъ недавно прочтенную имъ въ Сынѣ Отечества статью объ ученыхъ обществахъ Германіи, Англіи и Франціи. Онъ вспомнилъ что нѣчто подобное происходило на съѣздахъ нѣмецкихъ естествоиспытателей; что ежегодные съѣзды эти стали все болѣе и болѣе принимать характеръ увеселительныхъ собраній, такъ что спеціальная цѣль въ сравненіи съ празднествами играла лишь незначительную роль. Поэтому сдѣлалось необходимымъ устроить отдѣльные частные съѣзды посвященные какой-нибудь отдѣльной отрасли естествознанія. Какихъ результатовъ достигло этомъ общество естествоиспытателей, ясно показываетъ происходившій въ университетскомъ городѣ Іенѣ, подъ предсѣдательствомъ профессора Цителли изъ Мюнхена, съѣздъ нѣмецкихъ антропологовъ и геологовъ. Ни Фирховъ изъ Берлина, на Декенъ и Шафгаузенъ изъ Бонна, ни Фрасъ и Хельдеръ изъ Штутгардта, ни Кольманъ и Іоганесъ Ранке изъ Мюнхена, никто изъ нихъ на съѣздѣ этомъ не помышлялъ объ увеселеніяхъ, а напротивъ со всею энергіей преслѣдовала предпринятую ими на себя задачу. Итакъ, ясно что слѣдуетъ воспользоваться примѣромъ нѣмецкихъ ученыхъ и образовать общество съ извѣстною спеціальною цѣлью.
Разработавъ и обдумавъ эту мысль, г. Знаменскій отправился осуществлять ее въ лавку Александра Васильевича Соколова. На счастье г. Знаменскаго, вся интеллигенція села Рычей какъ разъ была въ то время въ лавкѣ и бесѣдовала о появившихся въ саду Столбиковой крокодилахъ. Тутъ былъ и фельдшеръ Нирьютъ, и извѣстный капиталистъ Кузьма Васильевичъ Чурносовъ, Иванъ Максимовичъ, ветеринаръ Капитонь Аѳанасьевичъ, дьяконъ Космолинскій, словомъ всѣ которые съ нѣкоторымъ успѣхомъ могли бы въ предполагаемомъ обществѣ если не олицетворять, то по крайней мѣрѣ принятъ на себя видъ Фирхововъ, Шафгаузеновъ, Кольмановъ и другихъ.
Поздоровавшись со всѣми, г. Знаменскій объяснилъ цѣль своего прихода. Ясно и толково изложилъ онъ что дѣло о крокодилахъ оставлять въ такомъ положеніи въ какомъ находится оно въ данную минуту невозможно, что если оставлять его безъ преслѣдованія, то результатомъ этой бездѣятельности очень вѣроятно будетъ то что крокодилы положатъ яйца и въ скоромъ будущемъ заполонятъ не только данную мѣстность, но, чего добраго, всю Россію и обратятъ страну эту въ нѣчто похожее на Египетъ. Онъ удачно разказалъ при этомъ тѣ ужасы которыми наполняютъ крокодилы вообще всю Африку, вспомнилъ разказъ Стенли какъ, при переправѣ черезъ рѣку Мадагарази, крокодилъ схватилъ за горло осла и какъ ни билось несчастное животное, а какъ ни старались вытащить его за веревку привязанную къ шеѣ, оселъ былъ увлеченъ и скрылся подъ водой. Передалъ какъ на озерѣ Мугагева тотъ же Стенли видѣлъ какъ верховье озера отъ западнаго до восточнаго берега кишило крокодилами и что и озеро Рузизи тоже наполнено ими; прибавилъ что многое о крокодилахъ онъ могъ бы разказать имъ изъ разныхъ путешествій, но что исполнитъ это когда-нибудь послѣ. Всѣ слушали съ жадностію разказы г. Знаменскаго, но составить изъ среды своей общество видимо робѣли, предполагая что общество это можетъ не понравиться начальству, Иванъ же Максимовичъ прямо высказалъ свое опасеніе какъ бы за все это не досталось насчетъ шейнаго и затылочнаго. Въ томъ же смыслѣ высказался и Александръ Васильевичъ Соколовь, но боялся онъ не насчетъ шейнаго, а насчетъ цѣлости лавки. Капиталистъ Кузьма Васильевичъ Чурносовъ услыхавъ про общество надулся какъ мышь на крупу и въ ту же минуту ухватился за карманъ. Г. Знаменскій выходилъ изъ себя доказывая что общество ихъ не общество червонныхъ валетовъ, что правительство не только не преслѣдуетъ обществъ съ благонамѣренными цѣлями, но напротивъ поощряетъ ихъ, привелъ имъ нѣсколько примѣровъ того и въ концѣ концовъ указалъ имъ на Пензенскую губернію, гдѣ губернаторъ поощрялъ общества трезвости. Но ни губернаторъ, ни другіе промѣры не дѣйствовало. Пришлось послать за водкой!… Изъ лавки перебрались въ теплушку. Принесли водку, Александръ Васильевичъ накрошилъ колбасы почему-то завалявшейся года три и бесѣда пошла. Водка подѣйствовала, и къ вечеру, хотя и съ нѣкоторыми отступленіями отъ правилъ общества антропологовъ, тѣмъ не менѣе общество къ великому удовольствію г. Знаменскаго сформировалось. Всѣ нашли мѣру эту необходимою, всѣ сознали что крокодиловъ такъ оставлять невозможно и что начальство пожалуй спасиба не скажетъ, узнавъ что не было принято своевременно никакихъ мѣръ къ искорененію бѣдствія въ самомъ его зародышѣ. Одинъ только Иванъ Максимовичъ не пившій водки все толковалъ насчетъ затылочнаго и на отрѣзъ отказался отъ участія въ обществѣ. Г. Знаменскій скромно отказываясь отъ званія предсѣдателя предложилъ выбрать въ эту должность фельдшера Нирьюта, какъ человѣка все-таки знакомаго съ естественными науками. Нирьютъ былъ единогласно выбранъ. Затѣмъ приняты членами: Чурносовъ, Соколовъ, Карпитонъ Аѳанасьевичъ и другіе, въ секретари г. Знаменскій предложилъ дьякона, пишущаго почти безъ грамматическихъ ошибокъ.
Прослышавъ что въ лавкѣ Соколова устраивается какое-то общество и что поятъ водкой, народъ началъ подваливать и предлагать себя въ члены. Явился портной Филаретъ Семеновичъ пьяный, безъ шапки и весь въ крови; прокричалъ ура! и предложилъ себя въ члены, во его тутъ же выгнала вонъ. Подъѣхалъ торговецъ красными товарами Гусевъ съ пономаремъ села Рычей, которые въ ту же минуту и были выбраны въ члены. Словомъ, къ вечеру общество засчитывало у себя болѣе тридцати членовъ. Г. Знаменскій торжествовалъ. Общество составилось, оставалось только датъ этому обществу названіе. Учредитель и почетный предсѣдатель г. Знаменскій предложилъ назвать его «Обществомъ ревнителей пополненія естественной исторіи вообще и поимки грачевскихъ крокодиловъ въ особенности». Названіе это было принято единогласно при восторженныхъ крикахъ и всѣ принялись за качаніе учредителя, предсѣдателя и членовъ. Предсѣдатель Нирьютъ предложилъ выпить за процвѣтаніе и успѣхъ общества. Предложеніе было принято съ восторгомъ. Торжество началось и вѣроятно продолжилось бы до слѣдующаго дня еслибы членъ Соколовъ не оттаскалъ за волосы пріѣхавшаго съ Гусевымъ пономаря. Драка эта немного освѣжила общество; принялись разнимать дравшихся, и когда благопріятные результаты были достигнуты, всѣ порѣшили что на первый разъ довольно и разошлась по домамъ.
XI.
правитьОтецъ Иванъ былъ старикъ лѣтъ шестидесяти, бѣлый какъ дунь, благообразный, серіозный, худой, высокаго роста, съ пріятнымъ лицомъ и человѣкъ весьма почтенный и уважаемый въ околоткѣ. Онъ имѣлъ камилавку, набедренникъ, наперсный крестъ и Анну; былъ нѣсколько лѣтъ благочиннымъ, но въ настоящее время по старости лѣтъ отъ должности этой отказался и занимался только своимъ приходомъ. Служилъ отецъ Иванъ каждый праздникъ, служилъ благообразно, торжественно. Проповѣди говорилъ рѣдко, но если когда говорилъ, то проповѣди его была всегда продуманы, прочувствованы и такъ какъ каждое просто сказанное слово его дышало правдой, то оно и западало глубоко въ душу каждаго слушавшаго. Говорилъ онъ просто, но тѣмъ не менѣе простота эта какъ бы подавляла торжественностію истины и имѣла какую-то особенно убѣждающую силу, дѣйствовавшую та на массу и на каждаго отдѣльно…
Насколько отецъ Иванъ былъ примѣрнымъ пастыремъ настолько былъ онъ и примѣрнымъ хозяиномъ. Онъ самъ за всѣмъ присматривалъ и потому домъ его былъ полная чаша и между священниками онъ слылъ за богатаго человѣка. И дѣйствительно, у отца Ивана деньги были и онъ этого не скрывалъ; не таился съ ними какъ таятся другіе, не клалъ ихъ украдкой въ банкъ, но старался деньгами своими приносить дѣйствительную пользу. Но уваженіе прихожанъ отецъ Иванъ заслужилъ не однѣми деньгами. Его любили болѣе всего за то что онъ былъ человѣкъ сердца.
Отецъ Иванъ былъ вдовецъ. Когда умерла его жена, у него остались дочь и сынъ. Дочери было шестнадцать лѣтъ, а сыну восемь. Оставшись одинъ съ двумя дѣтьми, старикъ сначала оробѣлъ, но робость эта мало-по-малу уступила разсудку. Дочь Серафима принялась за домашнее хозяйство, а сына своего Асклипіодота отецъ Иванъ отвезъ въ духовное училище. Мальчикъ имѣлъ хорошія способности и сначала пошелъ хорошо, такъ что пріѣзжая домой привозилъ отцу всегда хорошія отмѣтки. Серафима тоже попривыкла къ хозяйству, а отецъ Иванъ мало-по-малу успокоился.
Прошелъ годъ. Встрѣтилась надобность возобновить въ церкви стѣнную живопись. Отецъ Иванъ отправился въ городъ разыскивать живописца. Въ губернскомъ городѣ отрекомендовали ему художника Жданова, молодаго человѣка только что кончавшаго курсъ въ Московской шкодѣ живописи. Отецъ Иванъ отправился къ нему, разказалъ что нужно сдѣлать для церкви и поладившись съ нимъ возвратился домой довольный и счастливый. Недѣли чрезъ двѣ пріѣхалъ и живописецъ съ тремя подмастерьями. Отецъ Иванъ предложилъ ему остановиться въ его домѣ и вскорѣ пустая церковь заполнилась громомъ отъ уставляемыхъ подмостей и стукомъ молотковъ. Когда все было готово и по зыблившамся подмосткамъ можно было взобраться подъ самый куполъ, Ждановъ нарядился въ блузу и полѣзъ наверхъ съ кистями и красками. Работа шла успѣшно, а отецъ Иванъ, любуясь искусствомъ нанятаго имъ художника, почти не выходилъ изъ церкви и все смотрѣлъ черезъ кулакъ на плафонъ и засматривался до того что воротясь домой не могъ поворотитъ шеи. Ждановъ, сверхъ того что былъ отличный художникъ, оказался и превосходнымъ человѣкомъ. Ему было лѣтъ 25 не болѣе; онъ имѣлъ старуху мать, которую содержалъ своими трудами и которая жила въ городѣ, въ собственномъ небольшомъ домикѣ оставленномъ ей мужемъ. По вечерамъ отецъ Иванъ любилъ бесѣдовать со Ждановымъ, и изъ этихъ бесѣдъ старикъ убѣдился что Ждановъ человѣкъ дѣльный, честный и съ добрымъ сердцемъ. Ждановъ тоже полюбилъ отца Ивана и всю семью. Такъ прошло нѣсколько недѣль.
Однажды Ждановъ, желая попытать свои силы въ портретной живописи, попросилъ какъ-то Серафиму позволить ему сдѣлать ея портретъ. Она согласилась, а вотъ Ждановъ принялся за портретъ и нерѣдко работая заглядывался на пріятное и симпатичное лицо дѣвушки. Отецъ Иванъ куда-то въ это время уѣзжалъ, а когда онъ возвратился и когда увидалъ совершенно уже оконченный портретъ дочери, онъ даже руками всплеснулъ.
— Боже мой! да это живая! Превосходно, превосходно!..
— Вамъ нравится? скромно спросилъ Ждановъ.
— Еще бы!
— Такъ давайте мѣняться. Я вамъ отдамъ копію, а вы мнѣ оригиналъ.
Старикъ былъ пойманъ. Но такъ какъ Ждановъ ему нравился и онъ успѣлъ полюбить его какъ сына и такъ какъ по наведеннымъ справкамъ оказалось что и сердечко Серафамы Ивановны было не совсѣмъ равнодушно къ молодому живописцу, то въ концѣ концовъ дѣло покончилось полнымъ согласіемъ. Дали звать старухѣ Ждановой. Послѣдняя, какъ только прочла письмо сына, такъ тутъ же отъ радости расплакалась, въ одну минуту наняла себѣ подводу, плакала всю дорогу и къ крыльцу дома отца Ивана пріѣхала вся въ слезахъ. У Серафимы въ это время была ея подруга, рябая и кривая дѣвушка; увидавъ ее въ сѣняхъ старуха Жданова залилась слезами и крѣпко обнявъ дѣвушку завопила:
— Ангелъ, красавица, херувимъ писанный!…
Но когда объяснили старухѣ что это не невѣста и когда подвели къ ней Серафиму, застыдившуюся и раскраснѣвшуюся, то старуха залилась еще пуще, упала лицомъ на плечо Серафимы и положительно вымочила ее слезами.
— Эхъ, мать-то твоя какая слезливая! проговорилъ отецъ Иванъ, похлопывая Жданова по плечу.
Кривую и рябую дѣвушку такъ и прозвали съ того времена «херувимъ писанный».
Когда живопись въ церкви была окончена, лѣса разобраны и церковь была вымыта и убрана какъ слѣдуетъ, вошелъ отецъ отецъ Иванъ въ сопровожденіи дочери и Жданова. Онъ остановился посреди церкви и сказалъ: «Домъ Отца Моего домомъ молитвы наречется. Да, это правда. Достоинъ сокрушенія тотъ кто войдя въ храмъ молитвы не почувствуетъ потребности въ молитвѣ. Я молю да благословитъ Всевышній и всѣ святые Его, паки коихъ изображены здѣсь, васъ дѣти мои, нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ.» И подозвавъ къ себѣ причетника онъ приказалъ ему подать епитрахилъ, надѣвъ которую проговорилъ:
— А теперь поблагодаримъ Господа помогшаго намъ окончить труды ваши.
И онъ началъ благодарственный молебенъ.
Въ тотъ день когда въ Рычахъ праздновалось поновленіе храма, было совершено и бракосочетаніе Серафимы со Ждановымъ. Посаженною матерью была Анфиса Ивановна, и недѣли чрезъ двѣ послѣ свадьбы молодые вмѣстѣ со старухой Ждановой, которая очень много плакала разставаясь съ отцомъ Иваномъ, уѣхали въ губернскій городъ.
Такъ шелъ годъ за годомъ. У Серафимы родился ребенокъ, который конечно привелъ въ восторгъ и родителей, и отца Ивана. Между тѣмъ и Асклипіодотъ кончилъ курсъ въ училищѣ съ грѣхомъ пополамъ, и съ грѣхомъ же пополамъ былъ принятъ въ семинарію. Отецъ Иванъ помѣстилъ сына къ зятю, просилъ посматривать за мальчикомъ, а сыну совѣтовалъ учиться хорошенько.
Затѣмъ отецъ Иванъ возвратился въ свои Рычи и принялся за свои обычныя занятія. Но онъ чувствовалъ что старѣетъ, что спина его какъ-то сгибается, что ноги плохо ходятъ, что сонъ становится безпокойнымъ, энергія слабѣетъ, а что всего обиднѣе, что голова его какъ будто не та что была прежде!… И его тянуло на покой! Сидя на своемъ пчельникѣ онъ часто думалъ: «Богъ дастъ кончитъ Асклипіодотъ курсъ, и если будетъ у него призваніе ко священству передамъ ему свое мѣсто. Я все для него приготовилъ, а имѣя все, легче быть хорошимъ пастыремъ и учителемъ прихода своего. Обезпеченному матеріально легче говорить правду и дѣлать добро, а я утѣшаясь дѣятельностію сына уйду сюда. Я не буду мѣшать молодому хозяйству, я знаю что молодежь жаждетъ самостоятельности; знаю и понимаю это. Такъ ребенокъ едва ступившій на ноги силится уже ходить, а если падаетъ, то ползетъ. Подъ тѣнью этихъ деревьевъ, вблизи этого храма я выстрою себѣ келью и удалюсь. Я все отдамъ дѣтямъ и оставлю себѣ малое. Пустъ дѣти наслаждаются плодами трудовъ моихъ. Я трудился для нихъ, а не для себя!…»
Несмотря однако ка то что ноги у отца Ивана ходили плохо, что голова была какъ будто другая, онъ все-таки не переставалъ трудиться. Ему было только скучно, его тяготило одиночество, и онъ сталъ часто ѣздить въ городъ къ дѣтямъ, но каждый разъ возвращался домой еще болѣе скучнымъ. Дочь Серафима утѣшала его, но сынъ учился плохо и объяснялъ это отцу тѣмъ что профессора будто его притѣсняютъ, а Ждановъ говорилъ между тѣмъ что Асклипіодотъ отбивается отъ рукъ, никого не слушаетъ и даже дѣлаетъ дерзости тѣмъ кто даетъ ему совѣты и просилъ отца Ивана взять отъ него Асклипіодота и передать въ другія руки. Отецъ Иванъ помѣстилъ сына къ одному изъ профессоровъ семинаріи и Асклипіодотъ какъ будто остепенился, но все-таки экзамена не выдержалъ и въ другой классъ не перешелъ. Прошло еще мѣсяца три и профессоръ прислалъ отцу Ивану письмо, въ которомъ просилъ взять отъ него Асклипіодота, такъ какъ послѣдній ничего не слушаетъ и нѣсколько разъ напивался пьянымъ. Отецъ Иванъ поѣхалъ въ городъ, думалъ было подѣйствовать на сына строгостью, но Асклипіодотъ надѣлалъ отцу дерзостей. Асклипіодота снова помѣстили ко Жданову, но не прошло и мѣсяца какъ Асклипіодотъ былъ исключенъ изъ семинаріи. Извѣстіе это поразило старика, онъ слегъ въ постель, и пролежалъ недѣли три, а когда оправившись отъ болѣзни онъ пріѣхалъ въ городъ, то увидалъ сына въ форменной фуражкѣ желѣзнодорожнаго служащаго, Асклипіодотъ весело встрѣтилъ отца и объявилъ что онъ служитъ конторщикомъ на одной изъ сосѣднихъ станцій, получаетъ въ мѣсяцъ 25 рублей, имѣетъ перми на безплатный проѣздъ по линіи (такъ что гуляй себѣ сколько хочешь), надѣется въ скоромъ времена получить должность помощника начальника станціи и что онъ совершенно доволенъ своимъ мѣстомъ. Отцу Ивану хотя и не понравилось что сынъ его остался неучемъ, но дѣлать было нечего и приходилось покориться печальнымъ обстоятельствамъ. Онъ сшилъ ему хорошее платье, теплое пальто, далъ денегъ и со слезами на глазахъ просилъ Асклипіодота не убивать отца, подумать о собственной своей будущности и служить хорошенько на вновь избранномъ имъ поприщѣ. Мечты отца Ивана видѣть своего сына священникомъ села Рычей не осуществились, но старикъ утѣшалъ себя тѣмъ (старики всегда ухитряются разыскать что-нибудь утѣшительное въ поступкахъ дѣтей своихъ) что Асклипіодотъ, не имѣя призванія къ священству, пожалуй хорошо даже сдѣлалъ что избралъ себѣ иную дорогу. Мѣсяца чрезъ два Асклипіодотъ увѣдомилъ отца что мѣсто помощника онъ получилъ, что жалованье хотя и то же, но все-таки назначеніе это есть шагъ впередъ, прислалъ ему свою фотографическую карточку въ форменной фуражкѣ на бекрень и смотрящимъ куда-то вверхъ, и звалъ къ себѣ старика погостить. Старикъ отправился, пробылъ у сына нѣсколько дней и возвратился домой совершенно довольный и счастливый. Но счастье это было непродолжительно. Не получая отъ сына мѣсяца два писемъ, отецъ Иванъ отправился на станцію, но на станціи уже не было Асклипіодота, и начальникъ станціи сообщилъ отцу Ивану что въ кассѣ былъ недочетъ, что въ недочетѣ этомъ подозрѣвается Асклипіодотъ тайно скрывшійся и что во избѣжаніе форменнаго дѣла онъ растрату внесъ изъ собственныхъ своихъ денегъ, которыя и просилъ ему возвратить. Старикъ уплатилъ начальнику сто рублей, поблагодарилъ его и, возвратясь домой, опять слегъ въ постель. Мѣсяца четыре не получалъ онъ отъ сына никакихъ извѣстій и даже не зналъ гдѣ онъ находится, какъ вдругъ нежданно, негаданно Асклипіодотъ явился къ отцу. Старикъ глазамъ не вѣрилъ, но все-таки обрадовался и, крѣпко обнявъ сына, зарыдалъ какъ ребенокъ. Асклипіодотъ передалъ что это время онъ жилъ у какого-то помѣщика, приготовлялъ сына его въ гимназію, но такъ какъ сынъ помѣщика оказался совершенною тупицей, то онъ, Асклипіодотъ, не желая брать денегъ даромъ, мѣсто это бросилъ. Затѣмъ Асклипіодоть высказалъ намѣреніе пожить нѣкоторое время съ отцомъ, а осенью просилъ его опредѣлитъ въ учительскую семинарію, такъ какъ онъ желаетъ быть народнымъ учителемъ. Отецъ Иванъ опять утѣшился. Сынъ нашелся, онъ проведетъ съ нимъ все лѣто, а осенью онъ отвезетъ его въ какую-нибудь учительскую семинарію и сынъ его будетъ учителемъ. Отецъ Иванъ устроилъ сыну комнату въ которой когда-то жила Серафима, выписалъ ему книгъ, обновилъ его жалкій костюмъ и о прошломъ не было помину. Между тѣмъ прихожане стали приходить къ отцу Ивану съ жалобами на Асклипіодота что онъ очень уже озорничаетъ, не даетъ прохода ни бабамъ, ни дѣвкамъ, напивается пьянъ, всѣхъ ругаетъ, богохульничаетъ и обижаетъ стариковъ. Отецъ Иванъ позвалъ сына и началъ говорить ему что человѣкъ готовящійся быть народнымъ учителемъ не долженъ вести себя такъ какъ ведетъ онъ себя. Асклипіодотъ отвѣчалъ насмѣшкой и даже не далъ отцу докончитъ нравоученія. Осенью отецъ Иванъ повезъ сына въ учительскую семинарію гдѣ Асклипіодоть и пробылъ года два и не окончивъ курса снова явился въ Рычи.
На этотъ разъ Асклипіодотъ прибылъ уже въ Рычи совершенно возмужалымъ. Онъ отпустилъ себѣ бороду, носилъ выпуклыя синія очки, волосы закидывалъ назадъ и хотя курса и не кончилъ, но все-таки чувствовалъ себя вполнѣ готовымъ быть народнымъ учителемъ. Онъ разказалъ отцу о звуковомъ методѣ, о дѣтскихъ садахъ, о географическихъ играхъ, о методѣ Фрёбеля, много говорилъ о наглядномъ обученіи и кончилъ тѣмъ что попросилъ отца съѣздить въ земскую управу и похлопотать объ опредѣленіи его въ какую-нибудъ народную шкоду. Отецъ Иванъ съѣздилъ къ предсѣдателю управы, и благодушный предсѣдатель далъ отцу Ивану слово при первой же открывшейся вакансіи помѣстить его сына. Асклипіодотъ поблагодарилъ отца и въ ожиданіи вакансіи поселился въ его домѣ.
Въ это самое время, какъ намъ уже извѣстно, отцу Ивану опять пришлось выручатъ сына, для чего онъ по совѣту становаго и отправился въ Москву.
XII.
правитьОтецъ Иванъ проѣздилъ болѣе недѣли, воротился домой вечеромъ и засталъ Асклипіодота сидящимъ на крылечкѣ.
— А, батюшка!… вскрикнулъ онъ увидавъ подъѣхавшаго отца. Вотъ и вы наконецъ. А ужь мы заждались васъ…. Ну что, благополучно ли съѣздили?
Отецъ Иванъ слѣзъ съ телѣжки и перекрестился на церковь.
— Благополучно, отвѣчалъ отецъ, — усталъ только, спина болитъ!
— Сходите въ баньку, натритесь перцовкой и все пройдетъ!…
— Меня ужъ въ Москвѣ натерли хорошо. Долго помнить буду… такую дали баню…
— Что такъ? спросилъ Асклипіодотъ.
Но отецъ не отвѣчалъ и вошелъ въ домъ. Войдя въ залу онъ снова перекрестился и изнеможенный отъ дороги опустился на кресло, приказавъ подать себѣ чаю…
— Вы бы лучше водки выпили! посовѣтовалъ Асклипіодотъ. Но видя что отецъ не въ духѣ, поспѣшилъ спросить: — ну что въ Москвѣ новенькаго?
— Да вотъ новенькое: былъ я въ Москвѣ у твоего пріятеля Скворцова, у котораго ты сломалъ замокъ и укралъ 200 рублей съ чѣмъ-то, отдалъ ему пятьсотъ и привезъ отъ него заявленіе что деньги о пропажѣ которыхъ онъ объявилъ онъ нашелъ.
— Подлецъ! проговорилъ Асклипіодотъ.
— Это ужъ второй разъ плачу. Первый разъ заплатилъ на станціи и теперь вотъ въ Москвѣ; но мнѣ не денегъ жалко, а позоръ убиваетъ меня…
— Какой же тутъ позоръ! замѣтилъ Асклипіодотъ: — это просто ребяческая шалость, тѣмъ болѣе что я обоимъ писалъ имъ что деньги отдамъ.
— Да, я читалъ твое письмо къ Скворцову, въ которомъ ты пишешь что какъ только умретъ твой отецъ… Ну? да будетъ толковать объ этомъ. Завтра поѣду къ становому и отвезу ему заявленіе Скворцова.
— Что же вамъ безпокоиться, къ становому могу съѣздить и я.
— Нѣтъ, ужь я самъ.
— Я думаю, началъ Асклипіодотъ, — слѣдуетъ на Скворцова подать просьбу за клевету…
— За какую клевету? спросилъ отецъ Иванъ.
— Очень просто. Въ кражѣ денегъ онъ уличалъ меня, а теперь пишетъ что деньги нашелъ. Значитъ клевета….
— Нѣтъ ужъ, клеветой этою мы обижаться не будемъ….
Асклипіодотъ замолчалъ. Подали чай.
— А у насъ здѣсь новость! проговорилъ Асклипіодотъ.
— Что такое?
— Общество составилось.
— Не трезвости ли? спросилъ старикъ. — Ужь не ты ли учредителемъ?
— Нѣтъ-съ. Общество ревнителей къ пополненію естественной исторіи вообще и къ поимкѣ грачевскихъ крокодиловъ въ особенности.
— Какую же роль играешь ты въ этомъ обществѣ?
— Я, никакой…
— Кто же устроилъ это общество?
— Знаменскій. Все бреднями по рѣкѣ бродятъ. Сегодня я посылалъ къ нимъ за рыбой: цѣлое ведро карасей прислали. Не прикажете да уху сварить?
Отецъ Иванъ невольно разсмѣялся.
— А крокодила-то поймали? спросилъ онъ повеселѣвъ.
— Теперь ужь два оказывается.
— Какъ два?
— Двухъ видѣла: самца и самку въ саду Анфисы Ивановны. Теперь ищутъ тамъ ихъ яица. Говорятъ, всю малину поломали!
Отецъ Иванъ разсмѣялся снова.
Послѣ ужина отецъ Иванъ ушелъ въ свою комнату и, утомленный отъ дороги, скоро уснулъ, а Асклипіодотъ вышелъ со двора, приказавъ работнику не запирать калитки.
Ночь была превосходная, одна изъ тѣхъ волшебныхъ ночей которыя даже обыкновенные ландшафты превращаютъ во что-то восхитительное и которыя, вдохновляя художниковъ подобныхъ Куинаджи заставляютъ ихъ переносить эти ночи на полотно. Все что днемъ подъ лучами палящаго солнца, среди пыльной душной атмосферы кажется намъ не заслуживающимъ вниманія, ничтожнымъ, даже пошлымъ, вдругъ при свѣтѣ луны, окутанное мягкими тѣнями, останавливаетъ на себѣ вашъ взоръ и восхищаетъ васъ. Вы засматриваетесь невольно и на полуразвалившуюся избушку, а на болото заросшее камышомъ, а на вѣтреную мельницу съ растопыренными крыльями, и на группу ветелъ растущихъ гдѣ-нибудь вдоль ручья, и на развалившійся плетень огорода… и невольно останавливаетесь предъ картиной… Вы одни, потому что въ деревняхъ ложатся рано, вамъ никто не мѣшаетъ, вы мечтаете и только изрѣдка мечты ваши прерываются или крикомъ цапли слетѣвшей съ болота, или фырканьемъ спутанной на выгонѣ лошади. Вы останавливаетесь, прислушиваетесь и слышите какъ гдѣ-то далеко звенитъ колокольчикъ то чуть слышно, то громче, смотря по вѣтру, а тамъ въ сторонѣ стонутъ мельничныя колеса и шумитъ падающая на нихъ вода!…
Въ такую-то ночь на одномъ изъ коноплянниковъ села Рычей чернѣлось что-то прижавшись къ повалившемуся плетню заросшему лопухами. Чернѣвшееся можно было cнaчала принять за кучу мусора, но такъ какъ куча эта иногда шевелилась и издавала по временамъ сдержанный шепотъ, то и можно было догадаться что это не куча, а люди, и что люди эти были между собою очень нѣжны, такъ какъ шепотъ по временамъ прерывался продолжительными поцѣлуями и вздохами…. Сверхъ этого, такъ какъ одинъ голосъ былъ погрубѣе, а другой понѣжнѣе, можно было заключить что группа эта состояла изъ мущины и женщины.
— Озорникъ вы, больше ничего! шепталъ женскій голосъ.
— Говорятъ тебѣ что люблю! шепталъ мужской голосъ.
— Люблю какъ чорта въ углу! перебилъ женскій шепотъ.
— А ты лучше выпей! говорилъ мущина…
— Нѣтъ, я больше пить не стану, я и такъ пьяна.
— Пей! Бутылка еще не вся, а ты знаешь что на двѣ бутылки и богатство, а счастье, и любовь!..
— Ужъ вы наговорите, васъ только послушай. Ужъ я разъ послушала васъ, а теперь всю жизнь свою плакаться буду… Погубили меня дѣвку…
Послышалось бульканье.
— Пей!
— Ну васъ, отставьте!
— Пей подъ ножомъ Прокопа Ляпунова!
— А вы тише кричите-то! Вишь Ляпунова какого-то придумали!
— Пей, а остальное выпью я.
— Приставать больше не будете?
— Не буду.
— И кто только выдумалъ эту водку!
Послышался глотокъ.
— Теперь я выпью! проговорилъ мущина и послышалось бульканіе и на этотъ разъ весьма продолжительное и слышно было какъ бутылка стукнула объ зубы.
— Вишь, шепталъ женскій голосъ, — прямо изъ бутылки сосетъ! Тоже мальчишекъ учить собирается…. учителъ, нечего сказать…. Ну ужь еслибъ у меня дѣти были…
— Погоди, будутъ! перебилъ ее мущина.
— Я бъ ужь къ вамъ въ ученье ихъ не отдала….
Скоро шепотъ снова замолкъ и снова ночная тишина воцарилась въ окрестности…. Луна закатилась за облако и серебристый блескъ ея замѣнился тѣнью.
— Ну, прощайте! послышался женскій голосъ.
— Прощай, ангелъ души моей, божественная царица!
— Ну ужъ какая есть!… Живетъ!.. А вы лучше скажите мнѣ зачѣмъ вы въ Грачевку ходите?
— Нужно.
— Это съ вашей стороны очень даже гадко, обѣщали жениться на мнѣ, а теперь…
— Сказано женюсь.
— Нѣтъ ужь я вижу что не туда вы смотрите…. Вы меня погубила и…. Кто теперь захочетъ взять меня… Кому теперь нужна я…
— Надѣйся на меня!
— Обманываете вы все…. Я кромѣ васъ никого не любила….
— Украшаютъ тебя добродѣтели, до которыхъ другимъ далеко…. Ну прощай, кажется свѣтаетъ!…
— Прощайте, прошепталъ женскій голосъ.
— Прощай.
— Только видно и жди отъ васъ!
— Будь въ надеждѣ и жди, а мнѣ надо идти домой, отецъ изъ Москвы сердитый аки левъ пріѣхалъ.
И простившись мущина ушелъ, а возлѣ плетня поросшаго лопухами послышался женскій плачъ, сначала тихій, болѣзненный, а затѣмъ перешедшій въ вопль надрывающій душу..
Утромъ отецъ Иванъ опять заложилъ телѣжку и отправился къ становому, квартира котораго была верстахъ въ тридцати отъ Рычей. Воротился онъ уже вечеромъ усталый и измученный, а главное огорченный. Онъ позвалъ къ себѣ Асклипіодота.
— Дѣло плохо, проговорилъ старикъ.
— Какое дѣло?
— Какъ какое? твое, по которому я ѣздилъ къ становому. Говорятъ, дѣло это такъ кончиться не можетъ, такъ какъ это кража со взломомъ.
— Да вѣдь Скворцовъ сообщилъ что никакой кражи нѣтъ! проговорилъ Асклипіодотъ.
— Все-таки должно быть слѣдствіе.
— Какъ же теперь бытъ?
— Становой говоритъ что теперь все зависитъ отъ прокурора, а такъ какъ прокуроръ очень друженъ съ предводителемъ, то я и хочу просить Анфису Ивановну съѣздить къ предводителю, который кстати теперь у себя въ деревнѣ, и попросить его поговорить съ прокуроромъ.
— Видно безъ старыхъ барынь ни одно дѣло не обходится, замѣтилъ Асклипіодотъ.
На другой день отецъ Иванъ опять поѣхалъ, но на этотъ разъ поѣздка его была не дальная, такъ какъ онъ отправился въ Грачевку къ Анфисѣ Ивановнѣ.
Анфиса Ивановна была очень рада видѣть отца Ивана и въ ту же минуту начала его разспрашивать хорошо ли онъ съѣздилъ въ Москву. Отецъ Иванъ разказалъ ей про свою поѣздку, а когда передалъ дѣло по которому онъ ѣздилъ, Анфиса Ивановна даже перепугалась.
— Неужели это правда? проговорила она.
Но отецъ Иванъ поспѣшилъ оправдать своего сына, объяснивъ что все это тяжелая ошибка, что деньги въ послѣдствіи нашлись, что Асклипіодотъ сдѣлался невинною жертвой этой ошибки и подъ конецъ перешелъ къ тому что онъ, зная хорошія отношенія Анфисы Ивановны съ предводителемъ, рѣшился попросить ее съѣздить къ предводителю и похлопотать о сынѣ. Онъ подробно передалъ ей въ чемъ именно дѣло и о чемъ именно она должна просить предводителя. Такъ какъ Анфиса Ивановна давно уже кромѣ Рычей никуда не ѣздила, то предстоявшая поѣздка ее сначала перепугала, но когда отецъ Иванъ сообщилъ ей что предводитель въ настоящее время находится не въ городѣ, а у себя въ имѣніи, которое отъ Грачевки всего верстахъ въ десяти, Анфиса Ивановна успокоилась и даже нѣкоторымъ образомъ была польщена тѣмъ что къ ней обратилась съ просьбой по столь важному дѣду. Она даже забыла про крокодиловъ и дала отцу Ивану слово что завтра же поѣдетъ къ предводителю и почти увѣрена что послѣдній исполнитъ ея просьбу.
— Только я объ одномъ прошу васъ, проговорила она. — Память у меня плохая, да и не умѣю я называть всѣхъ этихъ новыхъ крючкотворовъ, такъ прошу васъ написать мнѣ на бумажкѣ о чемъ я должна говорить и просить, а то я все перепутаю и перемѣшаю. Только напишите пожалуста покрупнѣе, а то глаза что-то плохо видятъ.
Отецъ Иванъ исполнилъ просьбу.
Какъ только священникъ ушелъ, такъ Анфиса Ивановна въ ту же минуту позаботилась предупредить кучера Абакума что завтра утромъ она ѣдетъ къ предводителю, и чтобы поэтому онъ заранѣе натеръ себѣ табаку и чтобы приготовилъ карету. Но Абакумъ, успѣвшій уже пронюхать что тутъ дѣло пахнетъ не табакомъ, а поѣздкой къ предводителю, у котораго производится всегда отличное угощеніе всѣмъ пріѣзжающимъ съ гостями кучерамъ, принялся немедленно за приготовленія. Затѣмъ Анфиса Ивановна сдѣлала распоряженія о своемъ туалетѣ и вынула изъ комода дюжину тонкихъ носковъ, которые она связала было для судьи за Тришкинскій процессъ, и завернувъ ихъ аккуратно въ розовую бумажку положила на видное мѣсто чтобы не забыть.
— Говорятъ, вы къ предводителю завтра? спросила Мелитина Петровна входя въ комнату тетки.
— Да, мой другъ, отвѣчала Анфиса Ивановна. — Ты меня пожалуста извини что я не беру тебя съ собою, но это потому…
— Что вы, что вы! перебила ее племянница. — Къ чему эти извиненія, мнѣ даже и некогда, потому что сегодня мнѣ придется многое сдѣлать.
— Ну и прекрасно. А то мнѣ придется говорить съ предводителемъ о важныхъ дѣлахъ.
— Что такое случилось?
— Ничего особеннаго… тамъ въ Москвѣ… Отецъ Иванъ просилъ…
— Ахъ, это вѣроятно по дѣлу о деньгахъ… Я думала что-нибудь другое. Да, кстати, прибавила Мелитина Петровна. — Смотрите, хорошенько расфрантитесь… вы встрѣтите у предводителя большое общество… Я слышала что сегодня должны быть туда исправникъ, прокуроръ и другія служащія лица.
— Ты почему знаешь кто?
— Иногда самыя высокія тайны познаются чрезъ ничтожныхъ людей, такъ случалось и теперь.
Мелитина Петровна всю ночь писала письма, и всю ночь Карпъ видѣлъ огонь въ ея комнатѣ.
XIII.
правитьНа слѣдующій день, часовъ въ девять утра, предъ крыльцомъ Грачевскаго дома происходило нѣчто весьма необыкновенное. У крыльца толпилась не только вся дворня Анфисы Ивановны, но даже замѣчалось нѣсколько бабъ и мужиковъ, а въ особенности ребятишекъ прибѣжавшихъ изъ деревни. Дѣло въ томъ что у крыльца запряженная въ шесть лошадей стояла желтая карета, на стоячихъ рессорахъ и на огромнѣйшихъ колесахъ. Карета эта, помнившая царя Гороха, походила скорѣе на огромную тыкву, болтавшуюся на какихъ-то крюкахъ прикрѣпленныхъ къ колесамъ. На козлахъ этой тыквы въ зеленомъ армякѣ и въ рыжей шляпѣ съ павлиньимъ перомъ возсѣдалъ Абакумъ и держалъ въ рукахъ цѣлую кучу вожжей, а впереди форейторомъ на плюгавой пѣгой лошаденкѣ садовникъ Брагинъ. Для Брагина Абакумъ тоже розыскалъ было какой-то кафтанъ, но старый драгунъ напрямикъ отказался нарядиться въ этотъ балахонъ, и надѣлъ свой мундиръ съ нѣсколькими медалями на груди. Костюмъ этотъ хотя и не походилъ на форейторскій, но въ виду торжественности поѣзда не только не портилъ общей картины, но даже нѣкоторымъ образомъ дорисовывалъ ее. На крыльцѣ стоялъ Потапычъ. На немъ была гороховая ливрея съ нѣсколькими коротенькими капюшонами, красный воротникъ которой доходилъ до ушей, а на головѣ огромная треугольная шляпа. Онъ свысока посматривалъ на окружающую толпу, какъ будто сожалѣя что люди эти такъ мало видѣли что даже простая карета удивляетъ ихъ, тогда какъ для него все это штука очень обыкновенная. Наконецъ показалась и Анфиса Ивановна. На ней была турецкая шаль одного цвѣта съ каретой, роскошный чепецъ и барежевое платье такихъ огромныхъ размѣровъ что старуха едва помѣщалась на крыльцѣ. Въ рукахъ она держала розовый свертокъ съ носками. Какъ только Анфиса Ивановна показалась, такъ Потапычъ въ ту же секунду ловко подскочилъ къ каретѣ, отворилъ дверку, откинулъ десятка два подножекъ и подсадивъ барыню, снова защелкалъ подножками, махнулъ дверкой и хотѣлъ было крикнуть пошелъ! но не крикнулъ, потому что сшибъ съ себя дверкой шляпу, которая къ общему удовольствію публики и очутилась подъ каретой. «Скверная примѣта!» подумала про себя Анфиса Ивановна вспомнивъ разказъ Брагина про Наполеона съ котораго подъ Москвой тоже слетѣла шляпа. Шляпа однако вскорѣ была надѣта; Потапычъ взобрался за запятки и уцѣпившись обѣими руками за болтавшіеся ремни крикнулъ пошелъ, и поѣздъ тронулся. Въ воротахъ однако онъ долженъ былъ остановиться, потому что Абакумъ, неимѣвшій глазъ на затылкѣ, по обыкновенію зацѣпилъ заднимъ колесомъ за столбъ, и такъ какъ столбъ былъ врытъ прочно, то а не подался, а пришлось относить задъ кареты. Сбѣжался народъ и экипажъ былъ поставленъ на трактъ.
Выѣхавъ изъ воротъ, лошади затрусили рысцой и карета покатилась по гладкой дорогѣ въ село Хованщину, имѣніе предводителя. День былъ жаркій, красное солнце пекло немилосердо, пыль поднималась облаками и слѣдовала за каретой. Брагинъ, отвыкшій ѣздить верхомъ, отчаянно махалъ и локтями, и ногами, и какъ будто раскаивался что сѣлъ на коня. Однако ѣхать было необходимо и карета дребезжала и колыхалась катилась себѣ по дорогѣ. Вдругъ сзади кареты раздался голосъ Потапыча, кричавшаго что есть моча: стой! стой!… Карета остановилась. Оказалось что отъ сильной тряски у Потапыча опять свалилась шляпа, а покуда онъ бѣгалъ поднимать ее, перепутались лошади и пришлось ихъ распутывать. Распутавъ лошадей, поѣздъ тронулся, но начали отвинчиваться разныя гайки и пришлось опять нѣсколько разъ останавливаться и завинчивать таковыя. Абакумъ слѣзалъ съ козелъ, и такъ какъ въ карманахъ кареты ключа не было, то пришлось завинчивать гайки руками, чуть не зубами, что и заняло довольно много времени. Анфиса Ивановна, сидя въ каретѣ а выглядывая изъ нед словно воробей изъ скворечни, сердилась и ворчала. Но на ворчанье это рѣшительно никто не обращалъ вниманія.
— Скоро что ли? спрашивала она.
— Чего?
— Да Хованщина-то?
— Вотъ это отдачно! проговорилъ Абакумъ. — Только благослови Господи отъѣхала отъ дому, а ужь вы про Хованщину заговорили!
Гайки однако была подвинчены, и карета поѣхалв. Анфиса Ивановна успокоилась и прислонившись къ спинкѣ кареты даже задремала, но дремота эта вскорѣ была нарушена раздавшимся опять-таки сзади неистовымъ крикомъ Потапыча. Оказалось что запятки отвалились прочь и Потапычъ, запутавшій было ремни за руки, тащился за каретой, едва не лишившись совершенно рукъ. Кое-какъ распутали отекшія рука Потапыча, но такъ какъ запятокъ уже не существовало, а козлы отличались лишь вышиной, а не шириной, то и пришлось посадить Потапыча въ карету рядомъ съ Анфисой Ивановной, что въ сущности вышло весьма эффектно, принимая въ соображеніе треугольную шляпу надѣтую поперекъ и ливрею съ краснымъ воротникомъ. Карета заколыхалась, попадавшіеся мужики принялись кланяться и Анфиса Ивановна, думая что поклоны эта адресуются ей, тогда какъ въ сущности они посылались Потапычу, видимо была довольна и углубившись въ карету принялась мечтать о предстоявшемъ свиданіи съ предводителемъ и важности возложеннаго за нее порученія; но мечты эти поминутно прерывались шляпой Потапыча, которою онъ долбилъ Анфису Ивановну прямо въ високъ.
— Скинь ты свою дурацкую шляпу! разсердилась наконецъ Анфиса Ивановна. — Ты мнѣ всѣ виски продолбилъ!
— Куда же мнѣ теперь дѣвать ее! вскрикнулъ Потапычъ, справедливо обиженный тѣмъ что шляпу назвали дурацкою.
— Сними и держи на колѣняхъ.
Потапычъ снялъ шляпу и положилъ на колѣни.
Дорога пошла подъ горку и карета покатилась шибче. Мимо оконъ мелькали поля засѣянныя хлѣбомъ, среди которыхъ кое-гдѣ правильными квадратами бѣлѣла покрытая цвѣтами греча. Анфиса Ивановна всѣмъ этимъ любовалась и забыла даже про дурную примѣту которую видѣла она въ свалившейся съ Потапыча шляпѣ.
XIV.
правитьМелитина Петровна не ошиблась: дѣйствительно, у предводителя были уже прокуроръ, исправникъ, жандармскій офицеръ, мировой судья и непремѣнный членъ по крестьянскимъ дѣдамъ присутствія. Все это общество вмѣстѣ съ предводителемъ и женой его сидѣло за большой крытой террасѣ уставленной разными оранжерейными растеніями. На одномъ концѣ террасы былъ роскошно сервированъ столъ съ гастрономическою закуской и винами, къ которому иногда подходило общество подкрѣпиться и закусить. На небольшомъ столикѣ нѣсколько поодаль стояли сигары и папиросы. Общество расположилось группами и бесѣдовало.
Товарищъ прокурора былъ мущина средняго роста, съ продолговатымъ сухимъ лицомъ, оловянными презрительными глазами и тонкими поджатыми губами — типъ петербургскаго чиновника изъ правовѣдовъ. Онъ носилъ бакенбарды какими обыкновенно украшаютъ себя прокуроры, а слѣдовательно и товарища ихъ; усы брилъ и одѣвался какъ вообще одѣваются прокуроры. Онъ сидѣлъ развалясь на креслѣ и покачивая ногой. Въ уѣздѣ звали его «Я полагалъ бы», потому что оканчивая на судѣ свои заключенія, онъ говорилъ всегда: въ силу всего вышеприведеннаго и полагалъ бы, причемъ всегда какъ-то особенно напиралъ на слогъ галъ. Когда Я полагалъ бы говорилъ на судѣ, то онъ говорилъ такъ какъ будто противъ всего сказаннаго имъ никакихъ возраженій быть не можетъ; причемъ хлопалъ себя по колѣнкѣ ладонью, вертѣлъ въ рукахъ каранадашъ, а когда пріостанавливался, то ставилъ карандашомъ на лежавшемъ листѣ бумаги точку и точку эту довольно долго развертывалъ. Походку Я полагалъ бы имѣлъ увѣренную, твердую и когда говорилъ не на судѣ, а въ обществѣ, то говорилъ не разговорнымъ языкомъ, а отборными фразами, очень громко и съ нѣкоторою прокурорскою интонаціей, но не имѣя въ рукахъ карандаша, видимо смущался и въ такихъ случаяхъ прибѣгалъ къ ногтямъ, на которые постоянно и смотрѣлъ очень близко, поднося ихъ къ глазамъ. Товарищъ прокурора пилъ изъ маленькой рюмочки англійскую горькую и закусывалъ лимбургскимъ сыромъ.
Исправникъ, тоненькій, рыженькій мущина, сидѣвшій постоянно какъ-то перевивъ одну ногу за другую, былъ въ синихъ панталонахъ, бѣломъ жилетѣ съ форменными пуговицами, со Станиславомъ за шеѣ, носилъ усы и бакенбарды по военному. Говорилъ онъ скоро, причемъ часто махалъ и дѣлалъ руками такіе жесты которыми хотѣлъ какъ будто еще болѣе убѣдить васъ что онъ говоритъ вамъ правду и желаетъ вамъ всего лучшаго. Онъ имѣлъ привычку шмыгать цѣпочку и закручивать усы, хотя въ сущности въ его наружности ничего военнаго не было. Исправникъ всегда имѣлъ при себѣ кабинетный портретъ губернатора, который всѣмъ показывалъ, говоря: «вчера губернаторъ прислалъ мнѣ свой портретъ, посмотрите какая прекрасная фотографія… Красивый мущина!» Исправникъ пилъ рябиновую и закусывалъ икрой.
Жандармскій офицеръ былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, но молодившійся и довольно красивой наружности, вслѣдствіе чего дамы зазывали его Опаснымъ Василькомъ. Онъ былъ большой руки франтъ. Воротникъ его вицъ-мундира былъ вышиною не болѣе какъ въ палецъ, что давало возможность значительно выставлять на видъ какъ снѣгъ бѣлые воротнички рубашки, всегда торчавшіе безукоризненно, почему мировой судья увѣрялъ что жандармскій офицеръ носитъ воротничка бумажные и мѣняетъ ихъ разъ пять въ день. Какъ и большая часть его сослуживцевъ, онъ старался казаться въ высшей степени деликатнымъ, предупредительнымъ и съ самыми изящными манерами. На красивыхъ рукахъ онъ носилъ множество дорогахъ перстней; когда вынималъ изъ своего щегольскаго серебрянаго портсигара папиросу онъ спрашивалъ даже курящихъ не обезпокоитъ ли онъ дымомъ и когда закуривалъ папиросу всегда какъ-то особенно живописно оттопыривалъ мизинецъ кончавшійся длиннымъ-предлиннымъ и заостреннымъ ногтемъ. Сапогъ онъ не носилъ, а носилъ лишь лаковые штиблеты съ пуговичками; вицъ-мундиръ его былъ изъ самаго тонкаго сукна и вообще весь костюмъ самаго безукоризненнаго качества. Жандармскій офицеръ пилъ по-дамски, по полу-рюмкѣ алашу и закусывалъ редисой.
Мировой судья былъ человѣкъ тоже среднихъ лѣтъ, брюнетъ съ весьма симпатичнымъ лицомъ; носитъ бороду, въ которой кое-гдѣ пробивается сѣдина и ходитъ съ палкой. Петръ Ивановичъ говоритъ тихо, баритономъ, серіозно, безъ улыбки и всегда что-нибудь сочинитъ. На немъ шелковый лѣтній пиджакъ цвѣта бёръ-фре, такія же панталоны, башмаки и соломенная шляпа отъ Лемерсье съ большими полями. Вообще смотритъ бариномъ, и хотя товарищъ прокурора Я полагалъ бы заглаза и хорохорится про него, но при немъ умолкаетъ и смиряется. Такъ какъ мировой судья слегка пораженъ параличомъ, то ходитъ онъ тихо, прихрамывая на лѣвую ногу и выдѣлывая какія-то судорожныя движенія пальцами лѣвой руки. Онъ постоянно придумываетъ разные анекдоты, а такъ какъ передаетъ онъ ихъ весьма серіозно, то многіе вѣрятъ въ справедливость слышаннаго и въ свою очередь передаютъ другимъ за истину. Мировой судья не пьетъ ничего, а только ѣстъ бѣлый хлѣбъ съ масломъ и сыромъ и при этомъ третъ рукой лобъ.
Непремѣнный членъ, или какъ онъ самъ себя называетъ — article indispensable — сухой, высокій, съ длинною сѣдою бородой, остриженный подъ гребешокъ, видный, съ выразительнымъ умнымъ лицомъ, живой, разговорчивый и весьма любезный. На немъ простенькій сѣрый пиджакъ, одинаковый съ панталонами, а бѣлая драгунская фуражка. Онъ смотритъ кавалеристомъ, манеры у него пріятныя. Всѣ съ нимъ дружны, шутятъ, но чувствуютъ его авторитетъ. Ему ни почемъ проскакать цѣлую недѣлю на телѣжкѣ, сряду нѣсколько ночей переночевать по избамъ. Носовой платокъ онъ кладетъ не въ карманъ, а за пазуху, отъ чего лѣвая сторона у него всегда немного оттопырена. Когда горячится, поспѣшно скребетъ пальцами голову, кашляетъ и плюетъ какъ изъ пистолета. Непремѣнный членъ пьетъ все и всѣмъ закусываетъ.
Вся компанія помѣщалась на крытой террасѣ предводительскаго дома и раздѣлившись на группы вела бесѣду. Исправникъ шмурыгалъ цѣпочкою и завинтивъ одну ногу за другую говорилъ съ прокуроромъ, дѣлалъ руками жесты, между тѣмъ какъ товарищъ прокурора смотрѣлъ на свои ногти и отрывисто кивая головою размахивалъ ногой. Жандармскій офицеръ принявъ граціозную позу говорилъ съ хозяйкою дома. Предводитель ходилъ по балкону и подходя то къ той, то къ другой группѣ жаловался что онъ не имѣетъ ни одной свободной минуты, что въ земской управѣ члены приходятъ въ присутствіе часа въ три, что работаетъ онъ одинъ, что не дальше какъ сегодня подписалъ пятьсотъ бумагъ и что на слѣдующіе выборы его никакими калачами не заманятъ на эту должность; а мировой судья, сидѣвшій рядомъ съ непремѣннымъ членомъ и опираясь подбородкомъ на трость, сообщалъ по секрету что онъ знаетъ изъ вѣрнаго источника что жандармскій офицеръ воротнички носитъ бумажныя, и какъ только почувствуетъ что воротничокъ немного помялся, спѣшитъ въ одно мѣсто и тамъ надѣваетъ новый, а старый бросаетъ, и что воротнички эта выписываетъ онъ изъ Москвы сотнями.
Какъ однако ни былъ обыкновененъ происходившій на террасѣ разговоръ, но тѣмъ не менѣe во всемъ обществѣ проглядывало что-то не совсѣмъ обычное. Въ разговорахъ часто упоминалось о какихъ-то подметныхъ письмахъ и какихъ-то брошюркахъ При этомъ исправникъ разказалъ въ довольно забавной формѣ что не дальше какъ сегодня онъ, надѣвая на Рычевской станціи пальто, лежавшее все время въ тарантасѣ, нашелъ въ карманѣ брошюрку политическаго содержанія съ надписью: книга сія принадлежитъ исправнику.
Пріѣздъ Анфисы Ивановны породилъ въ обществѣ цѣлый рядъ догадокъ и предположеній. Всѣхъ занималъ вопросъ: зачѣмъ пріѣхала Анфиса Ивановна, такъ какъ всѣмъ было извѣстно что Анфиса Ивановна даннымъ-давно никуда не выѣзжала кромѣ церкви и отца Ивана. Попытала было узнать что-нибудь отъ Потапыча, но Потапычъ, успѣвшій уже выпить и закусить, на всѣ вопросы отвѣчалъ только: не могу знать! и больше ничего не говорилъ. Кучеръ Абакумъ тоже ничего не зналъ.
Пріѣздъ Анфисы Ивановны болѣе всѣхъ потревожилъ жандармскаго офицера и исправника, которые не шутя ломали головы стараясь отгадать причину пріѣзда, но какъ они ни ломали головъ, а пришлось ограничиваться лишь однѣми догадками, да и догадка эта была крайне сбивчивы, такъ какъ одинъ говорилъ что вѣроятно Анфиса Ивановна пріѣхала похлопотать насчетъ поимки крокодиловъ, другой же объ отсрочкѣ земскихъ платежей, такъ какъ предводитель былъ въ то же время и предсѣдателемъ управы. Только одинъ мировой судья увѣрялъ что Анфиса Ивановна пріѣхала съ единственною цѣлью познакомиться съ Опаснымъ Василькомъ, прослышавъ про его красоту и изящныя манеры и даже посовѣтовалъ жандармскому офицеру пріударить за вдовушкой и принять въ соображеніе что у нея превосходное имѣніе и что жить ей по всей вѣроятности остается очень не долго.
Немного погодя Жена предводителя положила конецъ всѣмъ догадкамъ и объявила цѣль пріѣзда Анфисы Ивановны.
Всѣ успокоились, и прокуроръ, знавшій уже это дѣло заранѣе, объявилъ что въ виду заявленія потерпѣвшаго, содержаніе котораго ему уже извѣстно чрезъ становаго, а также во вниманіе къ просьбѣ Анфисы Ивановны, онъ полагалъ бы возможнымъ дѣло это прекратить. Анфиса Ивановна очень обрадовалась и принялась благодарить прокурора.
Послѣ обѣда все общество опять перешло на террасу, и Анфиса Ивановна со всѣми подробностями стала передавать исторію крокодиловъ. Разказъ этотъ болѣе всѣхъ заинтересовалъ исправника. Онъ подсѣлъ къ Анфисѣ Ивановнѣ; а когда старушка кончила, принялся успокоивать ее.
— А что, скажите пожалуста, ваша племянница Мелитина Петровна? спросилъ исправникъ.
— Она ничего! отвѣчала старуха.
— Нѣтъ, куда-то ушла.
— Да, но все-таки она въ Грачевкѣ? не уѣхала?
— Куда же ей уѣхать! Вѣдь мужъ ея за сраженіяхъ.
— Получаетъ она отъ него письма?
— Вообразите, ни одного!
— А она мнѣ очень понравилась! проговорилъ мировой судья, подходя потихоньку къ Анфисѣ Ивановнѣ. — Я имѣлъ удовольствіе видѣть ее у себя въ камерѣ.
— Ахъ, Боже мой, почти вскрикнула Анфиса Ивановна всплеснувъ руками. — Вотъ память-то!… Я и забыла поблагодарить васъ за Тришкинскій процессъ…
Петръ Ивановичъ сконфузился.
— Помилуйте, за что же!… бормоталъ онъ. — Если ужь вы непремѣнно хотите благодарить, то благодарите Мелитину Петровну, а не меня.
— Такъ это васъ Мелитина Петровна защищала за судѣ? спросилъ непремѣнный членъ.
— Она.
— Молодецъ, право молодецъ-барыня. Очень сожалѣю что я не имѣю удовольствія быть съ нею знакомымъ, а то бы я всѣ ея пальчики разцѣловалъ, ножки бы разцѣловалъ и изъ ея башмачка выпилъ бы за ея здоровье шампанскаго… Вы пожалуста, сударыня, передайте это Мелитинѣ Петровнѣ.
— Непремѣнно, непремѣнно! шутила Анфиса Ивановна.
— А она кстати очень хорошенькая! замѣтилъ мировой судья.
— Да, она славная бабенка, подтвердила Анфиса Ивановна.
Послѣ чаю Анфиса Ивановна собралась было домой, но и хозяинъ и хозяйка стали упрашивать чтобъ она осталась переночевать и хорошенько отдохнула. Приглашеніе было такъ радушно что старуха согласилась переночевать, только съ условіемъ чтобы за все не очень сердились если она пораньше другихъ уйдетъ спать.
— Слава Богу! проговорилъ исправникъ на ухо прокурору. — Я очень радъ, что она остается ночевать.
— Да, это вышло очень кстати.
Немного погодя къ крыльцу предводительскаго дома было подано два тарантаса, въ которыхъ, со всѣми распростившись, уѣхали исправникъ, прокуроръ и жандармскій офицеръ.
XV.
правитьВъ тотъ же самый день общество ревнителей имѣло свое засѣданіе и было порѣшено съ наступленіемъ сумерекъ открыть дѣйствія. Осмотрѣли всѣ снасти которыя предназвачались для ловли, а именно: двѣ сѣти изъ толстой бичевы, три проволочки, пять бредней, восемь крючковъ, пять большихъ черпаковъ, которыми предполагалось вытаскивать крокодиловъ, и нѣсколько багровъ. Всѣ эти снасти оказалась наилучшаго достоинства. По вопросу о томъ какой именно тактики держаться при употребленіи этихъ снастей и вообще о способѣ ловли крокодиловъ было говорено очень много. Рѣшили одною сѣтью перегородить рѣку повыше того мѣста гдѣ чаще всего показывался крокодилъ, другую же сѣть опустить въ воду и тянуть по направленію къ сѣти преграждающей рѣку. Такимъ образомъ пространство это и съ той и съ другой стороны будетъ перегорожено сѣтями. Но такъ какъ крокодилы могутъ выскакивать изъ воды въ камыши и обратно изъ камышей въ воду, то въ камышахъ разставить верховыхъ вооруживъ ихъ желѣзными вилами и топорами.
Затѣмъ приступили къ распредѣленію каждому члену его обязанностей съ цѣлію избѣжать толкотни и суеты: чтобы каждый членъ не совался туда куда его не спрашиваютъ, чтобы верховые, напримѣръ, не лѣзли въ воду тянуть сѣть, а пѣшіе не удалялись на мѣста предназначенныя верховымъ. Распредѣленіе это возбудило много шума и споровъ. Никому не хотѣлось лѣзть въ воду, подвергая себя явной опасности быть проглоченнымъ крокодиломъ, а другіе, напротивъ, не хотѣли быть въ цѣли, гдѣ стоя на довольно далекомъ разстояніи они рисковали ничего не видѣть и даже быть забытыми при раздачѣ водочной порціи. Много спорили, много шумѣли, но наконецъ и это дѣло уладилось и каждому члену было назначено что именно онъ долженъ былъ дѣлать. Г. Знаменскій, говорившій и хлопотавшій болѣе всѣхъ, былъ въ совершенномъ изнеможеніи, а такъ какъ и остальные члены тоже поизмучались, то общество и порѣшило послать за водкой и подкрѣпить свои силы. Съ появленіемъ водки общество оживилось еще болѣе.
Къ этому времени въ собраніе прибылъ какой-то неизвѣстный, объявившій что онъ членъ общества усмиренія строптивыхъ животныхъ и имѣетъ порученіе по силѣ возможности оказать обществу ревнителей свои услуги къ достиженію предпринятой цѣли. Собраніе, чувствуя себя справедливо польщеннымъ, предложило прибывшему выпить водки и изложило выработанную программу. Программу эту неизвѣстный одобрилъ и только выразилъ сожалѣніе что забыли садъ Анфисы Ивановны, на который однако слѣдовало бы обратить вниманіе, такъ какъ въ саду томъ и именно въ кустахъ акаціи крокодилы однажды появлялись и были усмотрѣны садовникомъ Брагинымъ и ночнымъ сторожемъ Карпомъ. Собраніе спохватилось что дѣйствительно столь важный пунктъ имъ былъ совершенно забытъ, и когда поспѣшило пополнитъ этотъ пробѣлъ, то пріѣхавшій членъ предложилъ свои услуги, объявивъ что пункть этотъ займетъ онъ. Собраніе поблагодарило и предложило ему двуствольное ружье, но ученый отказался и, вынувъ изъ жилетнаго кармана свистокъ и свистнувъ въ него оглушительнымъ свистомъ, объявилъ что для него совершенно достаточно этого, такъ какъ извѣстно что крокодилы боятся свистковъ. Г. Знаменскій былъ этимъ очень удивленъ, но когда ученый объяснилъ что открытіе это принадлежитъ новѣйшему времени, то г. Знаменскій почувствовалъ къ пріѣхавшему еще болѣе уваженія. Затѣмъ неизвѣстный предложилъ разставить по камышамъ нѣсколько волчьихъ капкановъ, такъ какъ въ Африкѣ по берегамъ озера Гамбо съ успѣхомъ де употребляется этотъ способъ ловли крокодиловъ. Затѣмъ рѣшено было что ловля должна начаться съ наступленіемъ сумерекъ. Членъ общества Александръ Васильевичъ Соколовъ, какъ человѣкъ практическій, сверхъ возложенной за него собраніемъ обязанности въ числѣ прочихъ быть у сѣти преграждающей рѣку, рѣшился въ то же время воспользоваться случаемъ и сдѣлать коммерческую операцію. Убѣдившись изъ прежнихъ попытокъ общества что во время ловли крокодиловъ попадалось въ сѣти огромное количество лещей и судаковъ и сверхъ того имѣя въ виду что подъ вліяніемъ страха никому изъ владѣльцевъ рѣки не только не приходило въ голову запретить пользованіе рыбой, за право ловли которой до этого обыкновенно взималась плата, а напротивъ всѣ даже поощряли къ тому общество, Александръ Васильевичъ немедленно распорядился заготовленіемъ кадушекъ и соли. Все это онъ приказалъ перевезти на берегъ къ тому мѣсту гдѣ будетъ производиться ловля крокодиловъ, чтобы буде крокодиловъ не окажется, то имѣть подъ руками все необходимое для солки леща и судака, которыхъ онъ не безъ основанія разчитывалъ сбыть выгодно въ виду имѣющаго наступить Успенскаго поста. Александръ Васильевичъ отлично зналъ когда на ходу гвоздь, стручокъ, пряникъ, фотонафтилъ, карамель, подкова, осетръ, и потому ничего нѣтъ удивительнаго что онъ и въ данную минуту сейчасъ смекнулъ что тутъ убытка не будетъ и потому строго приказалъ своей супругѣ и сыну быть на мѣстѣ, нанять двухъ-трехъ бабъ и не дремать при солкѣ. Онъ разчитывалъ заготовитъ одного малосолу, во-первыхъ, потому что до Успенскаго поста времени остается не сколько и лещу некогда будетъ пустить духъ, а во-вторыхъ, и по той причинѣ что объ эту пору публика болѣе какъ-то уважаетъ малосолъ, чѣмъ крѣпкую соль. Александръ Васильевичъ съ такимъ усердіемъ занялся этимъ дѣломъ что часамъ къ пяти вечера четыре большія кадушки и мѣшокъ соли была уже уложены въ телѣгу и телѣга въ сопровожденіи супруги Соколова, сына его и трехъ бабъ, которымъ за труды было обѣщано дать мелкой рыбешка на уху отправились по направленію къ деревнѣ Грачевкѣ.
Немного погодя къ лавкѣ Соколова стала подваливать и члены общества, а часамъ къ шести всѣ были въ сборѣ, и пѣшіе, и верховые, и телѣга для перевозки снастей. Такъ какъ всѣ снасти и орудія сохранялись въ лавкѣ Соколова, то каждому и было роздано то что выпало ему на долю; и затѣмъ перекрестившись, толпа эта человѣкъ въ тридцать, къ которой присоединилось еще человѣкъ сорокъ мужиковъ, двинулась къ Грачевкѣ.
XVI.
правитьПочта одновременно съ этимъ отецъ Иванъ усѣвшись у раствореннаго окна своего дома началъ вмѣстѣ съ Асклипіодотомъ пить чай. Старикъ былъ не въ духѣ. Онъ думалъ о результатѣ поѣздки Анфисы Ивановны къ предводителю, и такъ какъ онъ получилъ уже свѣдѣніе что Анфиса Ивановна сегодня же поѣхала въ Хованщину, то и поджидалъ съ минуты на минуту посланнаго съ отвѣтомъ. Въ это самое время у крыльца раздался стукъ подъѣхавшаго экипажа. Асклипіодотъ выглянулъ въ окно.
— Кто это? спросилъ отецъ Иванъ.
— Кажется исправникъ! проговорилъ Асклипіодотъ.
Отецъ Иванъ послѣшилъ на встрѣчу пріѣхавшему и попросавъ его въ гостиную усадилъ на диванъ и предложилъ чаю. Исправникъ поблагодарилъ и объявилъ что отъ чаю онъ не прочь и выльетъ стаканъ. Исправникъ былъ видимо смущенъ, но все-таки бойко разказалъ что онъ пріѣхалъ сюда прямо отъ предводителя, передалъ о прибытіи Анфисы Ивановны и о томъ что старуха осталась ночевать въ Хованщинѣ. Отецъ Иванъ былъ тоже смущенъ не менѣе исправника, а потому разговоръ не клеился. Наконецъ исправникъ обратился къ отцу Ивану, какъ-то особенно быстро зашмурыгавъ цѣпочкой, проговорилъ что онъ пріѣхалъ къ нему по очень непріятному дѣлу, но которое по всей вѣроятности кончатся или ничѣмъ, или какими-нибудь пустяками. Старикъ поблѣднѣлъ какъ полотно.
— Что такое? спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.
— Вашъ сынъ дома?
— Дома.
— Мнѣ бы хотѣлось поговорить съ нимъ.
— Ужъ не по дѣлу да о кражѣ двухсотъ рублей?
— Нѣтъ, нѣтъ, перебилъ исправникъ. — То дѣло можно считать оконченнымъ, такъ какъ товарищъ прокурора, бывшій одновременно со мной у предводителя, далъ Анфисѣ Ивановнѣ слово дѣло то замять.
— Стало-быть есть еще другое дѣло? едва проговорилъ отецъ Иванъ.
Исправникъ завинтилъ одну ногу за другую, зашмурыгалъ цѣпочкой и принялся успокоивать отца Ивана, но все-таки попросилъ позвать къ нему Асклипіодота. Отецъ Иванъ кликнулъ сына, но такъ какъ Асклипіодотъ не являлся, то старикъ пошелъ самъ за нимъ, но Асклипіодота въ домѣ не оказалось. Пославъ батрака разыскиватъ его, отецъ Иванъ возвратился къ исправнику и попросилъ сообщить ему дѣло по которому онъ пріѣхалъ. Вмѣсто отвѣта исправникъ подалъ отцу Ивану бумагу. Дрожащими руками старикъ надѣлъ очка и развернувъ бумагу подошелъ къ окну; но едва прочелъ онъ первую страницу, какъ пошатнулся и почти упалъ за кресло. Исправникъ подбѣжалъ къ нему и снова началъ его утѣшать и увѣрять что все кто пустяки, что во всемъ этомъ Асклипіодотъ по всей вѣроятности окажется лишь орудіемъ другахъ и что такъ убиваться не изъ чего!..
— Боже мой! шепталъ между тѣмъ старикъ. — Какъ же не убиваться-то когда въ бумагѣ этой говорится объ обществѣ распространенія преступныхъ сочиненій, о пропагандѣ, о томъ чтобы въ квартирѣ сына произвести обыскъ, арестовать его… говорится и o племянницѣ Анфисы Ивановны Мелитинѣ Петровнѣ.
— Да, и о ней! проговорилъ исправникъ.
— И бѣдная старуха знаетъ это?
— Нѣтъ, она ничего не знаетъ и я очень радъ что она осталась ночевать у предводителя, такъ какъ и въ ея домѣ тоже будетъ обыскъ и туда поѣхалъ уже жандармскій офицеръ.
— Что же вамъ дѣлать теперь! глухимъ голосомъ проговорилъ отецъ Иванъ.
Исправникъ объявилъ ни это что какъ ему на тяжело, какъ ни грустно, но что онъ обязанъ обыскать квартиру Асклипіодота. Отецъ Иванъ всталъ, указалъ комнату сына, и когда исправникъ съ понятыми удалилась въ все, отправился въ гостиную, сѣлъ на кресло и взглянувъ на портретъ Серафимы зарыдалъ какъ ребенокъ.
Комната Асклипіодота была обыскана. Въ столѣ была найдены какія-то брошюрки, какіе-то черновые аппелляціонныя жалобы и все это было описано, опечатано и обо всемъ оказавшемся составленъ актъ. Забравъ все это съ собой исправникъ заглянулъ было въ гостиную, но увидавъ рыдавшаго отца Ивана махнулъ рукой и вышелъ. На крыльцѣ встрѣтился ему батракъ и объявилъ что онъ обѣгалъ все село, но нигдѣ не нашелъ Асклипіодота. Исправникъ отпустилъ понятыхъ, сѣлъ въ тарантасъ и приказалъ ѣхать въ Грачевку, въ усадьбу Анфисы Ивановны. Тарантасъ загремѣлъ и вскорѣ скрылся изъ виду.
Почти то же самое происходило и въ усадьбѣ Анфисы Ивановны, съ тою только разницей что Зотычъ, Домна и Дарья Ѳедоровна, съ наступленіемъ сумерекъ и изъ боязни крокодила забившись въ залу, долго не впускали въ домъ пріѣхавшаго жандармскаго офицера, объясняя что самой барыни нѣтъ дома и потому ему здѣсь дѣлать нечего, и только тогда уже, когда онъ догадался объявить что пріѣхалъ ловить крокодиловъ, старики рѣшились отпереть дверь. Мелитины Петровны тоже дома не оказалось, и никто изъ прислуги не видалъ куда и когда она ушла. Въ комнатѣ Мелитины Петровны ничего подозрительнаго не было; въ комодѣ и шкафу кромѣ стараго платья, въ которомъ она пріѣхала, да худыхъ ботинокъ ничего не оказалось, а только въ одномъ углу комнаты была усмотрѣна большая куча пепла отъ сожженныхъ бумагъ.
— Ловко обработано! проговорилъ жандармскій офицеръ, собирая пепелъ. — Какъ видно волкъ травленый.
Въ это самое время въ комнату вошелъ исправникъ.
— Ну что? спросилъ онъ.
— Смотрите! проговорилъ жандармскій офицеръ торжественно и высоко поднимая горсть съ пепломъ. — Стоитъ дунуть, и все исчезнетъ.
Онъ дунулъ, пепелъ разлетѣлся и дѣйствительно въ рукахъ не осталось ничего.
— Эйнъ, цвей, дрей и чипрь пасъ! проговорилъ исправникъ и всѣ засмѣялись.
— А я такъ нашелъ, проговорилъ немного погодя исправникъ показывая привезенный узелъ.
— Да, вы счастливы! Вамъ даже въ карманъ суютъ брошюрки. Навѣрно она же.
Исправникъ расхохотался.
— Куда-же сама-то дѣвалась? спросилъ онъ.
— Неизвѣстно; а вашъ гдѣ?
— Тоже покрыто мракомъ неизвѣстности!
Затѣмъ и здѣсь составленъ былъ актъ, скрѣпленъ подписомъ, а прибывшіе отправились въ Рычи на ночевку. Старики снова заперлись, и въ домѣ все вскорѣ уснуло…
XVII.
правитьМежду тѣмъ ночь давно наступила, одна изъ тѣхъ ночей когда и небо и земля сливаются въ одно нераздѣльное и когда всякій идущій ступаетъ осторожно изъ боязни слетѣть куда нибудь въ оврагъ и протягиваетъ впередъ руки изъ той-же боязни на что-нибудь наткнуться, словомъ, одна изъ тѣхъ ночей когда легче слышать нежели видѣть землю. Тучи заволокли все небо и даже на западѣ не оставили той свѣтлой полоски, глядя на которую можно было бы опредѣлить гдѣ кончается земля и гдѣ начинается небо. Тишина была мертвая, такъ что малѣйшій звукъ замиралъ и долго долго держался въ воздухѣ.
Но за то среди этой темной ночи берега рѣки Грачевки и именно въ томъ мѣстѣ, гдѣ общество ревнителей производило ловлю крокодиловъ представляла великолѣпную картину достойную кисти художника. По случаю темноты обществу пришлось зажечь нѣсколько костровъ, такъ какъ дѣйствительно безъ этихъ костровъ нельзя было ни снастей разобрать, ни разсмотрѣть мѣстности. Костры эти, состоявшіе изъ сухаго валежника и сухаго камыша, багровымъ заревомъ освѣщали окрестность и толпившійся вокругъ нихъ народъ и въ какой-то кровавый лотокъ обращали доселѣ скромную и тихую рѣку Грачевку. Успѣли уже оцѣпить мѣстность на далекое пространство кольцомъ верховыхъ, на обязанности которыхъ лежало стеречь окрестности и въ случаѣ побѣга крокодиловъ дать сигналъ и преслѣдовать ихъ. Всѣ эти верховые были снабжены желѣзными вилами походившими на трезубецъ Нептуна. Разставили капканы, а г. Знаменскій несмотря на то что насилу передвигалъ отъ усталости ноги, все-таки поспѣвалъ туда и сюда поощряя и ободряя участвовавшихъ. Сѣть долженствовавшая перегородить рѣку пониже того мѣста гдѣ купалась Мелитина Петровна была уже въ водѣ и къ каждому крылу этой сѣти было приставлено по пяти человѣкъ. На обязанности ихъ лежало тащитъ сѣть на берегъ какъ только почувствуютъ она возню запутавшихся въ сѣти крокодиловъ; а для болѣе быстраго и вѣрнаго исполненія этого у каждаго берега было приставлено по одному изъ участниковъ въ лодкахъ. Эти обязаны были съ быстротою молніи въ случаѣ успѣха завезти сѣть и при этомъ сильно ботать чтобы помѣшать крокодиламъ выпутаться изъ сѣти и броситься назадъ. Пунктъ этотъ считался самымъ важнымъ стратегическимъ пунктомъ, такъ какъ именно здѣсь, по общему убѣжденію, должна была разыграться настоящая драма.
На этомъ-то самомъ мѣстѣ расположился членъ Соколовъ со своими кадушками и солью. Онъ былъ въ самомъ возбужденномъ состояніи. Онъ то подбѣгалъ къ берегу, то къ кадушкамъ, то разставлялъ столы на которыхъ должна была производиться чистка рыбы; то заставлялъ сына своего, который по молодости лѣтъ собирался было задать лезгача къ толпившимся неподалеку бабамъ и дѣвкамъ, натачиватъ хорошенько ножи; словомъ, членъ Соколовъ на минуты не былъ спокоенъ и все упрашивалъ г. Знаменскаго приказать поскорѣе зачинать. Между нами членъ этотъ побаивался и того какъ бы владѣльцы рѣка не вздумали прибыть на мѣсто и не отобрали бы рыбу.
Фельдшеръ Нирьютъ тѣмъ временемъ распоряжался погруженіемъ въ воду той сѣти которую должны была тянуть по рѣкѣ къ тому мѣсту гдѣ преграждалась рѣка уже погруженною сѣтью. Чтобы захватить большее пространство воды, Нирьютъ опустилъ сѣть гораздо выше того мѣста гдѣ купалась Мелитина Петровна, и надо отдать справедливость порученіе это исполнилъ блистательно. Во все время пока опускалась сѣть, тишина соблюдалась страшная! Всѣ распоряженія отдавались шепотомъ, а только плескъ воды изрѣдка нарушалъ эту тишину. Сѣть была опущена, та къ каждому ея крылу было приставлено по семи человѣкъ, на которыхъ была возложена обязанность тянутъ сѣть.
Итакъ, то мѣсто рѣки гдѣ чаще всего появлялся крокодилъ было охвачено сѣтями. Но крокодилъ появлялся тоже и въ камышахъ густо покрывавшихъ на далекое пространство берегъ и затѣмъ примыкавшихъ къ лѣсу отдѣляющему деревню Грачевку отъ села Рычей. Надо было заставить крокодиловъ, буде они скрываются въ камышахъ, нырнуть въ воду. Для этого весь противоположный край камышей, начиная отъ самаго лѣса, былъ обставленъ цѣлью загонщиковъ. Загонщики эта держа другъ друга за руки по данному сигналу должны были идти камышами по направленію къ рѣкѣ. Такъ какъ людямъ этимъ болѣе всего грозила опасность и такъ какъ при малѣйшемъ нападеніи крокодиловъ цѣль могла дрогнуть и обратиться въ бѣгство, то для предупрежденія этого необходимо было выбрать командирами цѣпи людей наиболѣе храбрыхъ и обладающихъ желѣзною волей. Люди эти не замедлили явиться въ силу того непреложнаго закона что война родитъ героевъ. Начальство приняли на себя членъ г. Знаменскій и неизвѣстный членъ общества укрощенія.
Затѣмъ оставалось укрѣпитъ лѣвый берегъ рѣки, на которомъ хотя и была расположена деревня Грачевка, но все-таки крокодилы могла пробраться и бѣжать, преслѣдованіе же ихъ, по случаю расположенныхъ по берегу огородовъ обнесенныхъ плетнями, обсаженныхъ ветлами, дѣлалось почти невозможнымъ. Для предупрежденія этого весь лѣвый берегъ былъ тоже уставленъ цѣпью, но такъ какъ членовъ не хватало, то для составленія этой цѣпи была приглашены мужики и бабы, которые за два ведра водки охотно согласились принятъ на себя эту обязанность. Командованіе цѣлью этой г. Знаменскій поручилъ Кузьмѣ Васильевичу Чурносову, именно по тому тайному соображенію что Чурносовъ будучи довольно значительныхъ размѣровъ какъ по толщинѣ, такъ и по росту, а сверхъ всего этого имѣвшій животъ напоминающій почтовый чемоданъ, представлялъ собою предметъ неудобопроглотомый. Итакъ всѣ пути для бѣгства крокодиловъ была отрѣзаны. Оставалось подать сигналъ чтобы вся эта машина пришла въ дѣйствіе. Нирьютъ обойдя всѣ посты и убѣдившись что все готово и отличается примѣрнымъ порядкомъ и что духъ людей превосходный, возвратился къ той сѣти которую должны была тянуть по рѣкѣ, взялъ ружье и сдѣлавъ выстрѣлъ на воздухъ, подалъ тѣмъ сигналъ къ открытію дѣйствій. Толпа какъ-будто дрогнула, но не прошло и минуты какъ все снова стихло, но стихло тою зловѣщею тишиной которая охватываетъ невольнымъ трепетомъ, пророча о наступающей грозѣ…. Все замерло!… на одного возгласа!… ни одного громко сказаннаго слова… Слышался только отдаленный трескъ камышей — это двигалась цѣль загонщиковъ!… Слышался тихій плескъ воды — это подвигалась громадная сѣть!… Все покорилось этой воцарившейся тишинѣ; даже затихъ членъ Соколовъ, забывъ про свои кадушки!… Тихо и торжественно впереди двигавшейся сѣти плылъ на челнокѣ дьяконъ Космолинскій — Онъ плылъ стоя, заправивъ подъ шляпу свои длинные волосы и неслышно огребаясь весломъ… Слышно было даже какъ капли съ весла падали въ воду… Вдругъ въ темнотѣ и именно въ цѣли загонщиковъ раздался страшный крикъ.
— Крокодилъ! крокодилъ! кричалъ кто-то. — Спасите! онъ схватилъ меня за ногу, онъ грызетъ ее!…
— Сомкнись! кричалъ неизвѣстный.
Цѣпь загонщиковъ дрогнула, намѣреваясь бѣжать, но неизвѣстный не допустилъ. Онъ былъ впереди, и выбросивъ вонъ схваченнаго крокодиломъ, заставилъ цѣль снова сомкнуться… Стоявшіе на берегу насторожились…
— Крокодилъ! раздался вдругъ голосъ. — Крокодилъ и меня схватилъ за ногу…
— Сомкнись! командовалъ неизвѣстный громовымъ голосомъ. — Сомкнись!…
Но тутъ вдругъ произошло нѣчто совершенно неожиданное. Цѣль загонщиковъ застонала и изъ камышей раздалась десятки голосовъ молившихъ о помощи и кричавшихъ что ноги ихъ грызутъ крокодилы…
— Здѣсь цѣлое стадо крокодиловъ! кричали изъ камышей.
— Стадо крокодиловъ!… загремѣло отовсюду.
— Сомкнись! командовалъ неизвѣстный.
Но никто его уже не слушалъ. Цѣль дрогнула и тѣ что оставались еще не схваченными крокодилами обратились въ бѣгство… Неизвѣстный разразился бранью, со сжатыми кулаками бросился было останавливать загонщиковъ, но никто его не слушалъ. Разсерженный, разъяренный онъ вмѣстѣ съ г. Знаменскимъ, бросившимъ тоже свой постъ подъ вліяніемъ ужаса, выбѣжалъ на рѣку за подкрѣпленіемъ, но едва достигъ берега какъ вдругъ изъ-подъ ногъ его что-то бросилось въ воду и обдало неизвѣстнаго брызгами.
— Крокодилъ! завопилъ онъ во все горло отирая лицо платкомъ.
— Гдѣ, гдѣ? допрашивалъ подбѣжавшій г. Знаменскій.
— Да вотъ, здѣсь, выскочилъ изъ-подъ ногъ! указывалъ неизвѣстный. Но что всего страннѣе что крокодилъ этотъ какъ будто имѣдъ два хвоста!..
— Это ничего не значитъ! задыхаяся проговорилъ г. Знаменскій. — Ничего не значитъ. Я недавно прочелъ что въ нью-йоркскій акваріумъ привезено недавно изъ Японіи нѣсколько экземпляровъ рыбы даже съ тремя хвостами, на чешуѣ которыхъ переливаются въ самыхъ яркихъ оттѣнкахъ всѣ семь цвѣтовъ радуги.
— Тутъ! тутъ! завопили въ ту же минуту державшіе сѣть. — Тутъ, тащи! тащи!
И дѣйствительно сѣть заколыхалась, завозилась; лодочники бросились за веревки, завели сѣть за тотъ берегъ гдѣ стояли кадушки члена Соколова, принялась тащить сѣть на берегъ… Народъ хлынулъ къ сѣти и вмѣсто крокодила весь окутанный водяными растеніями и разными раковинами былъ вытащенъ за берегъ Асклипіодотъ Психологовъ!.. Всѣ ахнули и только одинъ неизвѣстный сохранялъ полное хладнокровіе, и подойдя къ Асклипіодоту поклонившись проговорилъ:
— Сыщикъ тайной полиціи.
Всѣ изумились.
Между тѣмъ въ камышахъ продолжали раздаваться стоны и крики о помощи. «Спасите!» раздавалось съ разныхъ сторонъ. «Крокодилы грызутъ насъ!» Всѣ бросились въ камыши, но каково же было изумленіе толпы, когда на ногахъ раненыхъ, принесенныхъ изъ камышей, оказались не крокодилы, а разставленные волчьи капканы…
XVIII.
правитьТолько ни третій день послѣ описаннаго Анфиса Ивановна возвратилась домой. Все случившееся ей уже было извѣстно, такъ какъ исправникъ, прокуроръ и Опасный Василекъ послѣ ловли крокодиловъ пріѣзжали къ предводителю и все подробно ей передали. Старушка все-таки ничего не могла понять изъ разказаннаго и все удивлялась зачѣмъ имъ понадобилась Мелитина Петровна и Асклипіодотъ Психологовъ, и какъ это такъ случалось, что вмѣсто крокодиловъ попался въ сѣть Асклипіодотъ — стало-быть крокодилы все-таки остались! Не понимала также Анфиса Ивановна куда уѣхала Мелитина Петровна и отчего она не подождала ее и не простилась съ нею. Но болѣе всего удивляло ее зачѣмъ арестовали Асклипіодота, тогда какъ она уладила его дѣло и прокуроръ его простилъ. Онъ даже самъ говорилъ ей объ этомъ. Пріѣхавъ домой она все слышанное передала Домнѣ, Дарьѣ Ѳедоровнѣ и Зотычу; но и тѣ тоже не поняли ничего. Но когда Анфиса Ивановна отворила комодъ чтобы спрятать серьга и брошку, которыя надѣвала къ предводителю, и когда съ ужасомъ замѣтила она что шкатулка въ которой сохранялись ея брилліанты сломана и что брилліантовъ нѣтъ, Анфиса Ивановна вдругъ прозрѣла.
— Вѣдь брилліантовъ нѣтъ! воскликнула она.
— Гдѣ жь они? подхватили Зотычъ, Домна и Дарья Ѳедоровна.
— И шкатулка сломана. Вѣдь это племянница украла!
Старики переглянулись.
— Она и есть! вскрикнулъ Зотычъ.
И онъ разсказалъ что дѣйствительно во время отсутствія Анфисы Ивановны, Мелитина Петровна входила въ ея спальню, выгнала оттуда Домну, заперлась въ спальнѣ на ключъ и долго тамъ пробыла; а когда оттуда вышла то заперлась опять въ своей комнатѣ и имъ послышался изъ комнаты запахъ дыма; они было перепугались, но Мелитина Петровнѣ вышла къ нимъ въ залу и объявила что дымъ этотъ отъ того что она жгла бумаги, а послѣ этого она уже Мелитину Петровну болѣе не видала. Въ тотъ же самый день Анфиса Ивановна получала съ почты письмо слѣдующаго содержанія: «Милостивая государыня Анфиса Ивановна. — По встрѣтившимся обстоятельствамъ я нашлась вынужденною тайно покинуть вашъ домъ и прошу васъ извинить меня, что по нѣкоторымъ соображеніямъ мнѣ пришлось васъ обманутъ. Но цѣль оправдываетъ средства, теперь, когда я далеко уже отъ вашего гостепріимнаго крова, мнѣ становится возможнымъ открыть вамъ что я вовсе не ваша племянница, вовсе не Мелитина Петровна и о вашемъ существованіи случайно узнала отъ Асклипіодота въ вагонѣ Рязанской дороги. Изъ его же разговоровъ я узнала что у васъ есть племянница Мелитина Петровна, которую вы видѣли еще груднымъ ребенкомъ и мужъ которой воюетъ въ Сербіи, а мнѣ пришло въ голову пріѣхать къ вамъ подъ именемъ племянницы. Я ѣхала совершенно не къ вамъ, совершенно не въ вашу губернію, но рѣшилась измѣнить маршрутъ и пріѣхать къ вамъ для достиженія извѣстныхъ мнѣ цѣлей. Но разчеты мои оказались невѣрными и я принуждена была перевести свою дѣятельность на почву болѣе благодарную. Такъ какъ мнѣ нужны были деньги и таковыхъ по тщательному моему розыску у васъ не оказалось, то мнѣ и пришлось распорядиться вашими брилліантами, продавъ которые я выручила лишь пятьдесятъ семь рублей сорокъ двѣ коп., каковыя деньги и употреблены мною на издержки по проѣзду. Не трудитесь меня разыскивать; я не изъ тѣхъ что вмѣстѣ съ лягушками попадаются въ сѣти. Утѣшаю себя мыслію что прочитавъ это письмо вы не будете сожалѣть о своихъ брилліантахъ, такъ какъ взамѣнъ нихъ вы получаете спокойствіе вытекающее изъ убѣжденія что крокодиловъ въ имѣніи вашемъ болѣе нѣтъ.»
— Слава тебѣ Господи! проговорила Анфиса Ивановна, набожно крестясь и складывая письмо.
— Что такое? спросила Зотычь, Домна и Дарья Ѳедоровна.
— Крокодиловъ у насъ нѣтъ.
— Ну и слава тебѣ Господи! проговорили старики тоже крестясь. — Да кто же это пишетъ-то вамъ?
— Я и сама не знаю кто, отвѣтила Анфиса Ивановна и тутъ же забыла про все происшедшее въ эти дни.
Недѣли черезъ двѣ послѣ этого, въ камерѣ мироваго судьи разбиралось дѣло по обвиненію приставомъ 4-го стана личнаго почетнаго гражданина Знаменскаго въ распространеніи ложныхъ слуховъ о появленіи будто бы въ рѣкѣ Грачевкѣ крокодиловъ, то-есть слуховъ хотя и не имѣющихъ политической цѣли, но возбуждающихъ безпокойство въ умахъ. Камера была биткомъ набита публикой, тутъ были; непремѣнный членъ, Соколовъ, Чурносовъ, Гусевъ, Голубелъ, Иванъ Максимовичъ, Нирьютъ и всѣ члены общества ревнителей. Несчастный Знаменскій, распростудившійся и расхворавшійся, стоялъ весь окутанный шарфами, въ тепломъ ваточномъ пальто, щелкая зубами отъ бившей его лихорадки. Лицо его позеленѣло еще болѣе, глаза выкатились и точно хотѣли выскочить изъ предназначеннаго имъ помѣщенія. Судья писалъ приговоръ; все было тихо и только скрипъ судейскаго пера да побрякиваніе судейскаго знака нарушали эту мертвую тишину. Наконецъ судья пригласилъ всѣхъ встать и объявилъ что, признавая г. Знаменскаго виновнымъ въ распространеніи ложныхъ слуховъ о появившихся крокодилахъ, чѣмъ и возбудилъ безпокойство въ умахъ многихъ окрестныхъ жителей, онъ приговорилъ: на основаніи ст. 119 Устава Угол. Суд. и ст. 37 Устава о Нак. над. мировыми судьями дачнаго почетнаго гражданина Знаменскаго подвергнуть аресту на пятнадцать дней.
Всѣ выслушавъ приговоръ вышли изъ камеры.
— Что? разсуждалъ Иванъ Максимовичъ. — Я говорилъ что будетъ насчетъ затылочнаго и шейнаго…
Всѣ захохотали.
— Вотъ гдѣ грѣха-то куча! проговорилъ онъ. — Вотъ такъ съ волкомъ двадцать, сорокъ пятнадцать, есть кургузые, одинъ безъ хвоста… Ну, а вы какъ, Кузьма Васильичъ? прибавилъ онъ, обращаясъ къ Чурносову, — насчетъ денежнаго-то, съ ухорской-то получили, аль нѣтъ?… Вѣдь вы, кажись, петербургской-то серію насчетъ заемной коммиссіи дали…. хе, хе, хе! Вотъ грѣха-то куча!…
Чурносовъ надулся, запыхтѣлъ и ничего не отвѣтилъ.
— Да чего тамъ толковать-то! проговорилъ Соколовъ. — Она и у меня по лавкѣ забора рублей на тридцать сдѣлала…
Между тѣмъ по окончаніи разбора непремѣнный членъ завернулъ къ мировому судьѣ,
— А ты, любезный другъ, горячился непремѣнный, — кажется помѣшался на арестахъ.
— А что? хладнокровно спросилъ судья.
— Да какъ же! И Анфису Ивановну хотѣлъ подъ арестъ, и Знаменскаго туда же…
— Вѣдь нельзя же…
— Да не видишь развѣ, человѣкъ больной, нервный… Ну жалко что я не зналъ о разборѣ этого дѣла… Я бы явился въ твою камеру защитникомъ Знаменскаго.
— И все то же было бы.
— Нѣтъ, постой, любезный другъ… Я вѣдь читалъ статьи про морскихъ чудовищъ! Такъ ты мнѣ вотъ и скажи теперь. Отчего же всѣхъ этихъ миссіонеровъ Гансовъ Егедовъ, епископовъ Понтопидаговъ, всѣхъ этихъ ученыхъ и этихъ разныхъ капитановъ Древаровъ, которые чортъ ихъ знаетъ чего только не писали въ газетахъ про морскихъ чудовищъ…. этихъ подъ арестъ не сажаютъ, а Знаменскаго потому что онъ семинаристъ, его сажаютъ!
— Тѣ писали правду, замѣтилъ судья.
— Нѣтъ врешь! Смитъ доказалъ, понимаешь ли, доказалъ, что все это вздоръ и что всѣ эти морскія чудовища не что иное какъ водяныя поросли громадныхъ размѣровъ… Вотъ ты бы имъ и послалъ повѣстку, да ихъ-то бы въ арестантскую и засадилъ.
— Они не въ моемъ участкѣ, проговорилъ серіозно мировой судья, а этимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ еще болѣе разсердилъ непремѣннаго члена.
— А еслибъ она были въ твоемъ участкѣ?
— Тогда и ихъ бы засадилъ.
Непремѣнный членъ разсердился окончательно.
Въ тотъ же вечеръ Иванъ Максимовичъ былъ въ лавкѣ Соколова, предъ которымъ стоялъ съ прищуренными своими глазками и говорилъ:
— Однако учителя-то у насъ съ овцу! Одинъ насчетъ крокодильныхъ дѣловъ, другой насчетъ ухорскаго… Этакъ чего добраго и внуки-то наши грамотной коммиссіи не познаютъ. Вотъ гдѣ грѣха-то куча!
Иванъ Максимовичъ покачалъ головой…
- ↑ Въ народѣ существуетъ повѣрье что горшокъ съ ладономъ лущенный на воду остановится надъ трупомъ утопленника.