ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРѢНІЕ.
правитьГРАФЪ БИСМАРКЪ И ВОПРОСЪ ОБЪ ЕДИНСТВѢ ГЕРМАНІИ.
правитьГрозныя тучи, которыя нѣкогда заволокли весь политическій горизонтъ западной Европы послѣ народнаго движенія 1848 г., въ наше время очевидно съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе разсѣяваются, и теперь уже не можетъ быть, кажется, никакого сомнѣнія, что несчастная, черная полоса реакціи должна уступить свое мѣсто свѣтлой полосѣ истоваго либерализма. Мы не станемъ розискивать, когда именно, въ какой моментъ началось это общественное пробужденіе Европы, не станемъ говорить, откуда оно пошло и гдѣ встрѣчало себѣ наибольшее сопротивленіе, — все это фактъ, который бросается въ глаза, когда смотришь на совершающіяся нынѣ кругомъ событія. Сильное, порывистое стремленіе къ свободѣ, сказавшееся съ такимъ могуществомъ во Франціи, что вторая имперія, основанная на личномъ правленіи или, что тоже, на произволѣ, ищетъ себѣ спасенія въ парламентаризмѣ и вынуждается бросить якорь на томъ именно, мѣстѣ, съ котораго она желала столкнуть Францію, едва ли остановится и удовлетворится либеральными мѣрами и уступками, дѣлаемыми правительствомъ, во которыя для націи, вспомнившей свое великое прошедшее, останутся только полумѣрами и уступками. Спокойное, но рѣшительное движеніе Англіи впередъ по пути самыхъ радикальныхъ реформъ не менѣе убѣдительно доказываетъ, что и тамъ общество вышло изъ того полузабытья, до котораго оно доведено, было продолжительнымъ укачиваніемъ псевдолиберальнаго Пальмерстона. Даже Испанія сбросила наконецъ съ себя грубой господство деспотическихъ Бурбоновъ и не останавливается ни предъ какими затрудненіями — наслѣдіемъ прежняго порядка, чтобы установить у себя широкую и прочную свободу. Нужно ли говорю объ Австріи, этомъ ядрѣ старой реакціи, которая цѣлымъ рядокъ немыслимыхъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ реформъ и самыхъ энергическихъ мѣръ, старается залечить свои тяжелыя раны, навести ей абсолютизмомъ Габсбурговъ. Все это факты, не видѣть которыхъ могутъ только слѣпые, все это событія, которыя громко свидѣтельствуютъ объ одномъ, что послѣдній часъ реакціи 1848 года пробилъ, что мрачная полоса миновалась, что на Западѣ прошла пора произвола отдѣльныхъ личностей и наступила пора разумнаго господства самихъ народовъ. Возможно-ли, чтобы при такомъ общемъ положеніи Европы. когда все пробудилось, все ожило, одна Пруссія отстала отъ общаго хода и терпѣливо выносила ту систему милитаризма, которая воспользовалась громкими событіями 1866 года и незаконно приписала себѣ весь ихъ блескъ и всю ихъ выгоду? Возможно-ли, чтобы Пруссія, въ которой образованность стоитъ такъ высоко, не произнеся наконецъ своего veto надъ рѣшеніями, постановленіями, приговорами абсолютной власти, какимъ бы ореоломъ славы она ни съумѣла вскрыть себя. Если бы это было такъ, то нужно было бы усомниться въ могуществѣ цивилизаціи, силѣ знанія, образованности, нужно было бы отчаяться въ пользѣ распространенія среди народа самыхъ гуманныхъ идей. Всѣ эти идеи, все это образованіе, знаніе, вся цивилизація, все это было бы пустою затѣею, ненужною забавою, если бы они не вели самымъ неуклоннымъ путемъ къ тому, чтобы народъ умѣлъ сознавать и умѣлъ пользоваться своими неотъемлемыми правами. Безъ этого умѣнія пользоваться своими правами нѣтъ политической свободы, а безъ политической свободы нѣтъ, строго говоря, народа въ полномъ значеніи этого слова. Конечно, мы не станемъ дѣлать такого грустнаго предположенія относительно Пруссіи. Общество, народъ могли быть увлечены военною славою, тѣмъ болѣе что въ этой славѣ они увидѣли наконецъ осуществленіе «великой идеи», идеи нѣмецкаго; единства, но увлеченіе это не могло быть продолжительно; скоро народъ долженъ былъ понять, что милитаризмъ, правительственный произволъ могли быть допущены только какъ средства, и то какъ дурныя средства, для приближенія къ цѣли, но что средства не должны быть обращены въ самую цѣль, и что даже, если средства эти укореняются въ странѣ, то они въ концѣ концовъ обратятся противъ желанной цѣли, такъ какъ система милитаризма и произволъ вовсе не созданы для того, чтобы укрѣплять подъ собою единство народовъ.
Два-три года нужно было для того, чтобы эта истина, какъ ни проста она, проникла въ общественное сознаніе, чтобы прошелъ жаръ увлеченія, и чтобы въ обществѣ почувствовалась наконецъ реакція противъ всемогущества побѣдителей при Садовой. Теперь только кажется наступаетъ пора народнаго отрезвленія, и политическій смыслъ націи подсказываетъ ей, что пора положить предѣлъ полновластію правительства и его гордаго министра, что пора снова взять свою часть въ дѣлѣ правленія. Увлеченіе продолжалось до тѣхъ поръ, пока всѣ видѣли только одно: пройденный путь и достигнутые результаты, пока всѣ ждали и надѣялись, что власть, въ пользу которой нація отказалась отъ своихъ политическихъ правъ, также легко съумѣетъ закончить дѣло нѣмецкаго единства, какъ легко, казалось, она сдѣлала къ нему значительный шагъ впередъ. Вмѣсто оправданія своихъ ожиданій, что же на самомъ дѣлѣ увидѣла нація? Идея нѣмецкаго единства съ 1866 года не только не сдѣлала рѣшительнаго шага впередъ, во скорѣе даже можно сказать, что она почувствовала себя какъ то болѣе робкою и нѣсколько попятилась назадъ. Строго говоря, иначе оно и быть не могло. Путь, которымъ прусская политика желала осуществить дорогую для нѣмцевъ мечту германскаго единства, путь, которымъ она, правда, и достигла значительныхъ результатовъ, былъ тѣмъ не менѣе путемъ ложнымъ, опаснымъ, способнымъ довести до весьма важныхъ затрудненій, которыя съ каждымъ днемъ должны увеличиваться. Единственное средство для дѣйствительнаго торжества прусской политики, единственное средство, чтобы закрѣпить за собою выгоды войны 1866 года и заставать позабыть рядъ насилій, захватовъ, деспотическихъ мѣръ, было — вооружиться тотчасъ послѣ окончанія военной кампаніи самою широкою свободою, и только ею подчинить себѣ присоединенныя земли я заставить позабыть ихъ о старыхъ порядкахъ. Только водвореніе истиннаго, свободнаго и представительнаго правленія въ сѣверо-германской федераціи могло заставить южную Германію пожелать скорѣйшаго соединенія съ сѣверомъ. Такова ли на самомъ дѣлѣ была политика правительства и графа Бисмарка? Вовсе нѣтъ. Прежде всего политика ихъ, вмѣсто того, чтобы быть въ полномъ смыслѣ слова германскою, была чисто прусскою, и въ то время, когда нація, отправляясь проливать свою кровь, въ самомъ дѣлѣ думала о германскомъ единствѣ, прусскіе политики думали только объ увеличеніи Пруссіи. Интересы династическіе торжествовали надъ интересами народными, и потому торжество это не могло быть прочно. Политика, имѣвшая во главѣ деспотическое правительство и не менѣе деспотическаго по своему характеру Бисмарка должна была въ концѣ концовъ вызвать раздраженіе, сопротивленіе и, главное, недовѣріе. Очарованье, распространенное Бисмаркомъ, могло продолжаться только подъ однимъ условіемъ, — идти впередъ и впередъ по пути германскаго единства, ради котораго нѣмцы съ охотою жертвуютъ своею политическою свободою. Но лишь только онъ вынужденъ былъ остановиться въ разширеніи Пруссіи, которое въ своемъ конечномъ результатѣ обратится все-таки на пользу этого единства, остановиться подъ угрозою внѣшнихъ столкновеніе я можетъ быть гибельной для его цѣли войны, тогда тотчасъ ней эти чувства раздраженія и недовольства должны были выйти наружу.
Не говоря уже о присоединенныхъ провинціяхъ, гдѣ недовольство и раздраженіе должно сильно безпокоить прусское правительство, недовѣріе закралось въ сердца даже горячихъ сторонниковъ полновластнаго министра, и это недовѣріе выразилось въ послѣднюю сессію федеральнаго парламента по поводу преній о новыхъ налогахъ. Отказъ въ требуемыхъ средствахъ тѣмъ болѣе долженъ былъ удивить графа Бисмарка, что это было первое пораженіе со времени его тріумфальнаго шествія въ Берлинъ, послѣ Кампаніи 1866 года. Его лучезарная звѣзда какъ бы внезапно померкла въ то самое время, когда тусклая звѣзда цѣлаго народа одинаково внезапно получила новый блескъ. Недовольство, обнаружившееся въ парламентѣ, можетъ быть должно служить ручательствомъ, что народъ снова обратился къ своимъ правамъ и лишитъ прусское правительство возможности дѣйствовать произвольно; это, безъ сомнѣнія, было бы выгодно не только для одной Пруссіи, но и для дѣла германскаго единства, которому если и суждено осуществиться, то неиначе какъ посредствомъ свободы и мирнаго развитія этой идеи. Идея эта, давно коренящаяся въ народѣ, до сихъ поръ была употреблена только какъ орудіе ли возвышенія прусскаго могущества и для выгодъ Гогенцолернской династіи, выгоды же нѣмецкой націи оставались на заднемъ планѣ. Должна была наступить пора, когда подобное злоупотребленіе «великой идеи» должно было обнаружиться, выясниться въ общественномъ сознаніи и тогда, вмѣсто увлеченія и преклоненія передъ узкою политикою прусскаго министра, наступитъ недовѣріе и боленъ слѣва слѣдовать по проложенному имъ пути. Наступила ли эта минута для Пруссія или нѣтъ, мы не беремся утверждать; покамѣстъ очевидно только одно, что въ общественномъ мнѣніи происходитъ поворотъ, и поворотъ этотъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть выгоденъ для прусскаго правительства, которое до сихъ поръ источникъ всей власти видитъ въ «божественномъ» правѣ. Первое пораженіе въ федеральномъ парламентѣ должно было произвести тѣмъ большее впечатлѣніе, что старая борьба между парламентомъ и правительствомъ была давно забыта, и то всеобщее колѣнопреклоненіе, которое было результатомъ Садовы, дало увѣренность побѣдителямъ, что внутри страны они никогда болѣе не встрѣтятъ сопротивленія. Быть можетъ, и безъ сомнѣнія многое говоритъ за такое предположеніе, что именно вслѣдствіе этого пораженія графъ Бисмаркъ рѣшился удалиться отъ дѣлъ, отказаться отъ званія министра-президента прусскаго кабинета и сохранить за собою одно только званіе федеральнаго канцлера. Конечно, только сильный политическій круговоротъ, къ которомъ находилась въ послѣднее время Европа, можетъ объяснить, что на это удаленіе полновластнаго прусскаго министра не было обращено дотаточно вниманія, что удаленіе это совершилось какъ то глухо, въ тиши. Удаленіе графа Бисмарка, хотя можетъ быть и кратковременное съ политической сцены, рѣшимость оставить прусское министерство, составляетъ какъ бы новый фазисъ въ его карьерѣ, и во всякомъ случаѣ минута эта какъ нельзя болѣе удобна, чтобы заняться такою интересною личностью, прослѣдить жизнь и дѣятельность этого государственнаго человѣка, который, какъ бы разно ни судили его, займетъ крупное мѣсто въ исторіи Германіи. Болѣе близкое знакомство съ этою оригинальною фигурою представляетъ тѣмъ болѣе интереса, что, знакомясь съ нимъ, мы неизбѣжно, хотя и въ крупныхъ чертахъ, знакомимся съ исторіею борьбы за гегемонію въ Германіи иду Пруссіею и Австріею и рядомъ съ этимъ съ исторіею идеи германскаго единства. Но чтобы хорошо понять дѣятельность этого человѣка, чтобы опредѣлить насколько велика его собственная иниціатива въ дѣлѣ возвеличенія Пруссіи на счетъ Австріи и въ дѣлѣ нѣмецкаго единства, знамя котораго онъ не разъ подымалъ высоко въ своихъ рѣчахъ, объясняя этою дорогою для нѣмцевъ идеею свои дѣйствія и поступки, нужно посмотрѣть, въ какомъ положеніи находились Австрія и Пруссія и на чемъ остановилась, на какомъ осязательномъ фактѣ, идея нѣмецкаго единства до появленія Бисмарка на историческую сцену.
Событія, которыхъ весь міръ былъ свидѣтелемъ три года назадъ, событія, которыя измѣнили взаимныя положенія европейскихъ державъ, коренятся довольно глубоко въ исторіи Германіи, и ихъ никогда не судятъ безъ того, чтобы не обернуться назадъ, по крайней мѣрѣ лѣтъ на сто или восемьдесятъ. Безъ сомнѣнія, какъ бы ни былъ развитъ политическій смыслъ у одного изъ лучшихъ нѣмецкихъ историковъ, Генриха Зибеля, тѣмъ не менѣе онъ никогда бы не могъ такъ вѣрно пророчествовать въ 61 году то, что случилось только въ 66 г., еслибы прошедшее не руководило его въ созерцаніи будущаго. «Также вѣрно, писалъ Зибель въ ту пору, какъ-то, что рѣки текутъ къ морю, въ Германіи образуется, рядомъ съ Австріею, болѣе или менѣе узкая федерація подъ управленіемъ Пруссіи. Чтобы достигнуть этого, прибѣгаютъ ко всевозможнымъ средствамъ, къ убѣжденію, къ дипломатіи и даже, въ случаѣ сопротивленія, къ войнѣ». Нельзя было предсказывать болѣе удачно, событія подтвердили слова историка буква въ букву. Такое предсказаніе основывалось на двухъ фактахъ, которыя проходятъ черезъ конецъ XVIII ст. и чрезъ все XIX ст. Одинъ изъ этихъ фактовъ, это страсть къ единству, порывистое увлеченіе этою идеею, которая ясно выразилась, правда, только въ началѣ нашего столѣтія, когда война противъ Наполеона, знаменитая Befreiungskrieg пробудила нѣмецкій народъ въ новой жизни, къ новымъ понятіямъ. Другой фактъ — это вѣковая борьба между Австріею и Пруссіею, которая получила совершенно ясный смыслъ только при Фридрихѣ II, чертившемъ программу своей политики, программу увеличенія Пруссіи очень близкую съ тою, которую выполнилъ графъ Бисмаркъ.
Фридрихъ II нисколько не скрывалъ своего желанія разширить прусское государство, унизить Австрію, безъ того однако, чтобы идея національнаго единства коренилась въ его головѣ. Онъ боролся, воевалъ ради своихъ династическихъ интересовъ, а объ интересахъ нѣмецкаго народа онъ собственно мало и думалъ, отчасти по той причинѣ, что онъ не любилъ нѣмецкаго языка, не возлагалъ очень блестящихъ надеждъ на своихъ соотечественниковъ и питалъ только обожаніе къ французской націи, несмотря на то, что съ французскимъ правительствомъ онъ также не очень стѣснялся. Ему нужно было разширить наслѣдіе своихъ отцовъ, ему хотѣлось имѣть преобладающее вліяніе въ Германіи, однимъ словомъ ему нужно было, какъ понадобилось это и графу Бисмарку, перенести центръ тяготѣнія всѣхъ мелкихъ нѣмецкихъ государствъ изъ Вѣны въ Берлинъ. Въ виду этой «необходимости», онъ велъ съ Австріею четыре ожесточенныя войны, результатовъ которыхъ было значительное округленіе владѣній Фридриха II. Антагонизмъ между двумя государствами, или можетъ быть вѣрнѣе, между двумя дворами, росъ не по днямъ, а по часамъ. Въ интригахъ, которыя связываются съ раздѣломъ Польши, вражда достигла самыхъ крайнихъ размѣровъ. Въ началѣ семилѣтней войны одинъ изъ самыхъ приближеннымъ людей Фридриха II, генералъ Винтерфельда давалъ прямой совѣтъ: «завоевать всю Германію и дать ей силу отпора противъ чужестранцевъ, соединивъ ее въ одно государство». О стремленіяхъ націи тогда разумѣется не было и помину, до нея никому не было дѣла, ее никто и не думалъ спрашивать, чего она хочетъ или не хочетъ. Если форма обращенія графа Бисмарка съ роднымъ мнѣніемъ нѣсколько и разнится отъ формы обращеніе въ XVIII столѣтіи въ Пруссіи, то традиціи все-таки такъ сильны, что часто полновластному министру удавалось забывать, что Германія XIX ст. нѣсколько другая, чѣмъ Германія XVIII ст. При этомъ конечно самое грустное то, что эта забывчивость не только сходила ему съ рукъ, но увѣнчивалась успѣхомъ. Сходство, впрочемъ между Фридрихомъ II и его совѣтниками и Вильгельмомъ и его министромъ заключается не только въ нѣсколько презрительномъ отношеніи въ народу, но и въ самомъ планѣ дѣйствій. Такъ, генералъ Винтерфельдъ не только объявлялъ во всеуслышаніе, что въ теченіи яснѣе чѣмъ двухъ лѣтъ все старое устройство будетъ разрушено и на тронѣ нѣмецкихъ цезарей возсядетъ Фридрихъ II, но также и то, какъ должна быть ведена война. Проникнуть въ Венгрію, сдѣлать воззваніе къ недовольнымъ, этотъ планъ Бисмарка во время кампаніи 66 года, когда велись переговоры съ венгерскими генералами Клапкой и Кошутомъ, все это цѣликомъ заимствовано у совѣтника Фридриха II. Какъ король Вильгельмъ I предлагалъ нѣмецкимъ князьямъ строить плотную конфедерацію, подъ верховнымъ господствомъ прусскаго величества, такъ точно и Фридрихъ II желалъ ввести подобное федеративное начало, разумѣется съ одною цѣлію усиленія прусскаго могущества. «Нужно заставить понять этихъ людей (онъ говоритъ про нѣмецкихъ князей), что они могутъ разсчитывать на нашу помощь, а то ихъ собственный интересъ дѣлаетъ такое учрежденіе необходимымъ; во всякомъ случаѣ ненужно сидѣть сложа руки. Никогда „эти люди“ не сдѣлаютъ ничего по своей собственной иниціативѣ. Куйте желѣзо пока горячо и какъ можно скорѣе». Преимущество Фридриха II передъ нынѣшнимъ правительствомъ заключается только въ томъ, что онъ, какъ человѣкъ развитой, менѣе вѣровалъ въ божественное происхожденіе своей власти, менѣе толковалъ о немъ, и потому презрительное обращеніе съ владѣтельными князьями было въ немъ несравненно естественнѣе чѣмъ у настоящаго правительства. Какъ теперь германское единство встрѣчаетъ себѣ сопротивленіе въ европейской дипломатіи, такъ точно и тогда проектируемая Фридрихомъ федерація встрѣча отпоръ въ иностранныхъ державахъ, и Франція тогда, какъ и теперь, главнымъ образомъ не допускала осуществиться желанію Фридриха II. «Французскій дворъ, писалъ парижскій посланникъ баронъ Гольцъ (нынѣ посланникомъ былъ графъ Гольцъ), въ мартѣ 1785 г., французскій дворъ вовсе не отнесется сочувственно къ такой ассоціаціи, предпочитая удерживать князей южной Германіи въ своей исключительной зависимости». Безъ сомнѣнія, графъ Бисмаркъ не умѣлъ бы отвѣтить лучше на такое заявленіе, чѣмъ отвѣтилъ Фридрихъ II, говоря: «одобритъ Франція или не одобритъ союзъ между нѣмецкими князьями, въ сущности намъ это рѣшительно все равно. Идея эта хороша сама по себѣ, и это главное, на что нужно обращать вниманіе. Мнѣ кажется, что мы не должны быть слугами ни французовъ, ни австрійцевъ, ни русскихъ». Лѣтомъ 85 года союзъ между нѣмецкими князьями и Фридрихомъ II былъ заключенъ, нѣкоторые изъ нихъ прямо вошли въ эту федерацію, съ другими онъ заключилъ, какъ сдѣлано было въ 1866 году, военныя конвенціи, въ силу которыхъ войска этихъ владѣтельныхъ князей въ случай войны поступали подъ начальство прусскаго короля, т. е. присоединялись къ его арміи и содержались на его счетъ. Но какъ этотъ союзъ, эта федерація была только федераціею князей безъ участія и воли народа, то поэтому она и не могла быть прочна. Сила нынѣшней федераціи только и заключается въ томъ, что это новое политическое устройство отвѣчаетъ стремленіямъ народа и какъ бы осуществляетъ его мечту, его идею; и если бы для нынѣшней федераціи наступилъ когда-нибудь опасный кризисъ, то только благодаря тому, что въ эту федерацію были введены нѣкоторая части нѣмецкаго народа, помимо ихъ воли, помимо ихъ желанія, введена была путемъ завоеваній и насилій. Въ 1785 г., дѣло было совершенно иначе; тогда, собственно говоря, не было и сопротивленія народа, потому что не было и народа, т. е. у него не было ни своей воли, ни своихъ правъ, ни своихъ требованій и стремленій, народъ былъ только послушнымъ орудіемъ. Понятное дѣло, что федерація Фридриха II, лишенная живого духа, который можетъ быть только когда политическое устройство отвѣчаетъ народнымъ стремленіямъ, не закрѣпленная, какъ теперь, сильною идеею германскаго единства, должна была рушиться какъ только исчезъ человѣкъ, личною волею котораго она была установлена. Въ союзѣ 1785 г. не было своей собственной внутренней силы и потому она пала, какъ только смерть унесла съ исторической сцены Фридриха II, что случилось на слѣдующій годъ существованія этого союза.
Наслѣдники Фридриха II не могли, не имѣли силы продолжать дѣло его рукъ. Одна бездарность слѣдовала за другою, и но выраженію одного изъ біографовъ Бисмарка, Бамбергера, со времени смерти Фридриха II только и видно было, какъ «слабые умы смѣняются узкими умами». Всѣ они дѣлаются какими-то ярыми представителями абсолютизма, признавая для себя только одни законы, конечно не писанные, божественнаго права. У преемниковъ Фридриха II не только не было воли, рѣшимости, способности продолжать его дѣло, но не было даже желанія; они всего боялись и вмѣстѣ хотѣли, чтобы всѣ боялись ихъ. Въ трудную минуту для нѣмецкаго народа, когда началась война съ Франціею, на прусскомъ престолѣ сидѣлъ человѣкъ, лишенный всякаго характера, всякой способности, Фридрихъ-Вильгельмъ III, который при другихъ свойствахъ легко могъ бы выполнить программу Фридриха II. Вмѣсто того, онъ съумѣлъ только самымъ неблагодарнымъ образомъ поступить съ нѣмецкимъ народомъ, который, въ награду за пролитую имъ кровь для избавленія отечества отъ иностраннаго ига, получилъ въ награду самый возмутительный деспотизмъ и рядъ дикихъ преслѣдованій, направленныхъ противъ тѣхъ свѣжихъ общественныхъ элементовъ, которые болѣе другихъ содѣйствовали освобожденію порода. Впрочемъ, какъ нѣтъ худа безъ добра, такъ и тутъ вторженіе Наполеона, цѣлыя рѣки пролитой крови, отчаянная борьба, окончившаяся въ результатѣ священнымъ союзомъ, который не былъ особеннымъ счастьемъ для нѣмецкой націи, все это имѣло свою хорошую даже благодѣтельную сторону, какъ ни странно это на первый взглядъ. Несмотря на то, что въ концѣ XVIII столѣтія наступилъ въ Германіи какъ бы золотой вѣкъ литературы, несмотря на то, что имена Лессинга, Гете и Шиллера, какъ крупныя свѣтила озарили своимъ свѣтомъ всю Германію, и своими общими для всѣхъ нѣмцевъ произведеніями положили первый камень, и самый прочный, нѣмецкаго единства, хотя они и не были поэтами національными, а гораздо скорѣе представителями общихъ гуманныхъ началъ, несмотря на этотъ литературный блескъ Германіи конца XVIII столѣтія, народъ все-таки еще былъ погруженъ въ тупое оцѣпенѣніе, въ которомъ его держала деспотическая власть стараго порядка, всюду почти потрясеннаго французскою революціею. Ненависть къ игу Наполеона и оскорбленіе и униженіе, причиненныя его побѣдами вывели нѣмецкій народъ изъ его оцѣпенѣнія и пробудили въ немъ чувство собственнаго достоинства. Сражаться противъ Наполеона можно было только тѣми орудіями, которыя онъ самъ употреблялъ — что было понято замѣчательнымъ государственнымъ человѣкомъ того времени Штейномъ, который тогда уже провозгласилъ необходимость создать нѣмецкое отечество, т. е. осуществить идею германскаго единства, которая только-что пустила тогда свое зерно. Штейнъ вооружается орудіемъ революціи и освобождаетъ народъ. Устроенный тогда «Tagendbund» соединяетъ нѣмцевъ изъ всей Германіи, возбуждаетъ въ нихъ ненависть къ чужеземному господству, возбуждаетъ ихъ патріотизмъ и воспламеняетъ ихъ для защиты общаго отечества. Тогда тѣ самые принципы, которые провозглашены были французскою революціею, идеи свободы и равенства, вдохнувшія душу въ безжизненное тѣло Германіи, обращаются противъ Франціи, и народъ, вдохновляемый пѣснями Кернера, этими немѣцкими марсельезами, идетъ отражать несмѣтныя полчища Наполеона. Вторженіе этого воителя было благодѣтельно дли Германіи, потому чти оно пробудило къ жизни находившійся въ въ летаргическомъ состояніи народъ; эта минута зарождаетъ идею нѣмецкаго единства, которая, въ сущности, неповинна въ томъ, что породила столько употребленій. Идея эта, явившаяся какъ результатъ войны за освобожденіе, въ своемъ основаніи либеральна и рано или поздно должна будетъ освободить Германію отъ притязаній Гогенцолерновъ, какъ освободила отъ деспотизма Габсбурговъ, принудивъ ихъ вступить на путь свободныхъ правительствъ.
Въ то время, когда нѣмецкій народъ дрался за свое освобожденіе, въ то время, когда общая опасность пробудила въ немъ первое чувство патріотизма и сознаніе своего единства, нѣмецкіе князья, съ прусскимъ королемъ во главѣ, преклонялись передъ Наполеономъ и изъ его рукъ принимали повышенія въ чинахъ: одинъ изъ ландграфа дѣлался герцогомъ, другой изъ герцога великимъ герцогомъ, третій наконецъ проползалъ въ короли. Таковы были интересы этихъ правителей народовъ. Если при этомъ общемъ повышеніи въ чинѣ однъ прусскій король остался при своемъ, и не былъ произведенъ въ германскіе императоры, то вовсе не потому, чтобы Наполеонъ не желалъ даровать ему этого титула или чтобы Фридрихъ-Вильгельмъ III не хотѣлъ его принять. Совсѣмъ нѣтъ; если король Фридрихъ-Вильгельмъ не сдѣлался императоромъ, то только потому, что его слабая натура не посмѣла рѣшиться даже на этотъ шагъ; голова его была слишкомъ закружена всякими династическими и другими подобными началами, чтобы отважиться на какую-нибудь энергическую мѣру, хотя для того, чтобы стать во главѣ Германіи съ дозволенія, даже по приглашенію Наполеона, и не требовалось особенной энергіи. Безъ всякаго сомнѣнія, обладай Фридрихъ-Вильгельмъ III энергическою волею, будь у него сколько-нибудь развитъ духъ иниціативы, тогда бы, при томъ настроеніи нѣмецкаго народа, при томъ пробужденномъ и сильно сказавшемся тогда чувствѣ единства, чувствѣ, котораго такъ не доставало еще недавно Фридриху II, и ему не было бы ничего легче какъ совершить, и совершить безъ насилія, то, что было сдѣлано три года назадъ королемъ Вильгельмомъ и графою Бисмаркомъ, и можетъ быть даже въ болѣе широкихъ размѣрахъ. Въ 1804 году, Наполеонъ, желая провозгласить во Франціи наслѣдственную имперію, сообщилъ о своихъ намѣреніяхъ Фридриху-Вильгельиму, предлагая ему послѣдовать его примѣру и возложить на себя императорскую корову. Фридрихъ-Вильгельмъ, выражая первому консулу свое живѣйшее сочувствіе и уговаривая его не откладывать своего намѣренія, выражался вмѣстѣ съ тѣмъ относительно себя, что онъ доволенъ своею судьбою, и желалъ только сохранить то положеніе, въ которое Провидѣніе поставило его царственный домъ. Трусость и опасеніе стать въ какое бы то ни было отношеніе, даже косвенное, съ революціонными началами, заставило его отклонить предложенія Наполеона какъ теперь, такъ и позже, въ 1806 году, когда провозглашена была рейнская конфедерація, и когда Фридриху-Вильгельму II снова предлагали встать во главѣ федераціи и облечься въ императорскую мантію, однимъ словомъ, предлагали то, къ чему ты стремился рѣшительный Фридрихъ II. «Король, отвѣчалъ прусскій министръ на сообщеніе Талейрана, въ восторгѣ; онъ смотритъ на себя не только какъ на союзника Франціи, но какъ на личнаго друга императора Наполеона», но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ еще разъ отказываясь отъ предложенія стать во главѣ Германіи. Во всемъ этомъ поведеніи видна какая-то робость, униженіе передъ Наполеономъ и вмѣстѣ и зависть къ нему, которая провела къ войнѣ между Франціею и Пруссіею, въ которой Пруссія потерпѣла страшное пораженіе. Въ какое отчаяніе ни повергла битва при Іенѣ нѣмецкую націю, но она не только не могла задушитъ того патріотическаго чувства, которое пробудилось въ Германіи, и сдѣлала его какъ бы еще болѣе закаленнымъ. Чувство это никогда не должно было больше умереть, съ теченіемъ времени оно получило только большую зрѣлость и выдержанность.
Это патріотическое чувство, вызванное вторженіемъ Наполеона, эта идея нѣмецкаго единства, зародившаяся во время борьбы съ нашествіемъ французовъ, не только сама по себѣ не имѣетъ ничего антипатичнаго, но, напротивъ того, какъ всякое дѣйствительное требованіе націи, сохраняетъ право на самое широкое сочувствіе. Но идея нѣмецкаго единства, такъ какъ она понимается цѣлою націею, или по крайней мѣрѣ ея лучшими представителями, есть вовсе не то, что подъ этимъ понимаютъ прусскіе монархи и ихъ министры. Одни видятъ въ ней такой союзъ нѣмецкаго народа, въ основаніи котораго лежала бы самая полная свобода; другіе не хотятъ признавать въ ней ничего другого, какъ стремленіе создать большую военную державу, которая была бы страшилищемъ цѣлой Европы. Поэтому не трудно понять, что если идея, такъ какъ она понимается истинными нѣмецкими патріотами, заслуживаетъ полнаго сочувствія, то второй видъ ея долженъ естественно отталкивать отъ себя и возбуждать чувство глубокой антипатіи. Что это различіе въ пониманіи идеи нѣмецкаго единства не есть вымышленное, въ этомъ ручается исторія цѣлаго протекшаго столѣтія. Каждый разъ, что стремленіе осуществить эту идею шло изъ самой націи, каждый разъ это стремленіе находило себѣ ярое сопротивленіе и вражду, выходившую отъ самихъ же нѣмецкихъ правительствъ. Оно и естественно. Когда сама нація желала осуществить эту идею, то она видѣла въ ея осуществленіи задатокъ такого прочнаго политическаго устройства народа, которое съ успѣхомъ могло бы отразить не только внѣшнее нападеніе непріятеля, но и другое нападеніе, болѣе опасное, потому что оно пускаетъ болѣе глубокіе корни и превращается какъ бы въ нормальное состояніе, нападеніе деспотической власти. Осуществить идею нѣмецкаго единства для истинно либеральной партіи въ Германіи значило дать Германіи такое федеративное устройство, которое въ основаніи своемъ имѣло бы прочную и широкую политическую свободу, и стремленіе освободить себя отъ всѣхъ мелкихъ тирановъ вовсе не было направлено на то. чтобы замѣнить нѣсколькихъ мелкихъ деспотовъ однимъ крупнымъ. Если послѣднія событія въ Германіи, паденіе ницъ значительной части населенія передъ гордыми побѣдителями, которые руководились въ своихъ дѣйствіяхъ произволомъ, какъ бы опровергаетъ это положеніе, то опроверженіе это кажущееся. Фактъ безъ сомнѣнія остается фактомъ и его нельзя оспоривать, и фактъ только тогда получаетъ смыслъ, когда ясна становится его причина. Если значительная часть нѣмцевъ преклонилась передъ успѣхомъ короля и его министра, то отчасти оттого, что они, въ нетерпѣніи видѣть скорѣйшее осуществленіе дорогой идеи, повѣряя увѣреніямъ прусскаго правительства, что дѣло идетъ вовсе не о династическихъ интересахъ, а объ общемъ благѣ Германіи, отчасти оттого, что другіе, думая, что съ однимъ легче справиться чѣмъ со многими, надѣялись, и съ большимъ основаніемъ, скоро отнять у прусскаго короля ту власть, которую онъ самъ отнялъ у другимъ нѣмецкихъ владѣтелей. Правительство и народъ стали въ противорѣчіе: одно думало воспользоваться идеею національнаго единства, ради своихъ династическихъ интересовъ, въ то время, какъ народъ думалъ воспользоваться династическими интересами Гогенцоллерновъ для осуществленія идеи нѣмецкаго единства. Фактъ же остается тотъ, что самое осуществленіе этой идеи неизбѣжно идетъ въ разрѣзъ съ узкими династическими интересами, и это какъ нельзя лучше всегда понималось всѣми нѣмецкими правительствами.
Какъ ни недальновиденъ былъ Фридрихъ-Вильгельмъ III, но и онъ понялъ, что движеніе, вызванное этою идеею, и воодушевившее нѣмцевъ къ славной войнѣ за освобожденіе, могло обратиться противъ него, и потому, бросившись въ священный союзъ, старался рѣшительной реакціею задушить пробудившееся въ народѣ, благодаря вторженію Наполеона, живое чувство національнаго единства. Но 1813 годъ какъ бы освятилъ это чувство, укрѣпилъ его въ народѣ и съ тѣхъ поръ оно продолжаетъ ростъ. Напрасно душила его реакція, напрасно Меттернихъ боролся съ нимъ, нѣмецкая молодежь, какъ священный огонь, продолжала хранить его въ своихъ сердцахъ. Оно сказывалось съ новою силою при каждомъ удобномъ случаѣ. Вступленіе на престолъ сына Фридриха-Вильгельма III — Фридриха-Вильгельма IV, снова пробудило старыя надежды, и сильное движеніе распространилось по Германіи. Чувство національнаго единства, потребность свободы громко выразились на франкфуртскомъ парламентѣ 1848 г., который предложилъ Фридриху-Вильгельму IV, разгуливавшему тогда съ трехцвѣтнымъ знаменемъ по улицамъ Берлина, императорскую корону. Фридрихъ-Вильгельмъ IV, хотя обѣщалъ быть «нѣмецкимъ королемъ», но не рѣшался открыто принять императорскую корону, опасаясь и не довѣряя народному движенію. Не смѣя прямо проявиться народнымъ требованіямъ, онъ оставлялъ народъ привѣтствовать себя какъ императора Германіи, но лишь только реакція взяла верхъ надъ революціею, лишь только она была подавлена, какъ, испуганный даромъ революціи, онъ отбрасываетъ императорскую корону изъ боязни войны съ Австріею, и еще болѣе конечно оттого, что онъ чувствовалъ непрочность вѣнка, возлагаемаго на голову свободнымъ народнымъ движеніемъ.
Но отказываясь отъ короны, предложенной ему національнымъ собраніемъ во Франкфуртѣ, онъ не отказывался все-таки удовлетворить до нѣкоторой степени чувству. единства, отнимая у него только всякій революціонный характеръ. Онъ рѣшился привести въ исполненіе мысль умѣренныхъ депутатовъ франкфуртскаго парламента, которые желали, чтобы Пруссія подчинила своему вліянію маленькія нѣмецкія государства, поставила ихъ въ вассальное къ себѣ отношеніе, считая подобное устройство уже за значительный шагъ къ осуществленію идеи германскаго единства. На франкфуртскомъ парламентѣ происходила борьба между тремя партіями, изъ которыхъ одна, именно партія Grossdeutsch, желала, чтобы всѣ нѣмецкія земли, не исключая и австрійскихъ владѣній, составили одно большое государство съ императоромъ во главѣ, другая партія, Eieindeutsch, стремилась доставить гегемонію Пруссіи, въ которой должны были пристать плотно всѣ нѣмецкія земли, за исключеніемъ Австріи, что прямо противорѣчью широкой идеѣ единства всѣхъ нѣмцевъ, и наконецъ третья партія, тоже многочисленная, партія антимонархистовъ, во главѣ которой стояли Геверъ и Струве. Партія эта домогалась федеративнаго устройства на подобіе Сѣверо-американскихъ Штатовъ, т. е. уничтоженія наслѣдственной монархіи и замѣщенія ея свободно избираемымъ парламентомъ съ временнымъ президентомъ. Если эта послѣдняя партія была глубоко антипатична королю Фридриху-Вильгельму IV, что впрочемъ и не требуетъ объясненій, то программа первой партіи, т. е. Grossdeutsch, тоже не могла ему улыбаться, такъ какъ вліяніе Австріи никогда бы не допустило Пруссіи до преобладающей роли, къ которой она стремится уже такъ давно. Программа партіи Kleindeutsch болѣе всего подходила ему, и нѣтъ сомнѣнія, что онъ могъ бы ее осуществить, если бы не устрашился войны съ Австріею и еще болѣе помощи революціи, которая наводила на него ужасъ. Фридрихъ-Вильгельмъ IV пытался осуществить эту программу при помощи своего талантливаго министра, генерала Радовица мирными средствами, т. е. не принимая помощи революціи и одинаково избѣгая ссоры съ Австріею. Съ этою цѣлію онъ созвалъ парламентъ въ Эрфуртѣ въ 1849 г., парламентъ, на которомъ должно было начаться осуществленіе программы партіи Kleindeutsch, во Австрія, которая только что вышла побѣдительницею, при чужой помощи, изъ своей борьбы съ Венгріею и Италіею, борьбы славной для побѣжденныхъ, быстро повернула дѣло, разрушила планы ФридрихаВильгельма, оторвала отъ союза съ Пруссіею Саксонію и Ганноверъ, успокоила испуганныхъ маленькихъ нѣмецкихъ князей и такимъ образомъ принудила какъ можно поскорѣе распустить созванный въ Эрфуртѣ парламентъ. Это было полное фіаско для Фридриха-Вильгельма IV, но впереди его ждали еще болѣе черные дни, какъ бы въ наказаніе за то, что онъ измѣнялъ своимъ обѣщаніямъ, обманулъ народное движеніе.
Во главѣ австрійскихъ дѣлъ стоялъ человѣкъ, какъ нельзя болѣе рѣшительный, за отсутствіемъ другихъ политическихъ добродѣтелей, обладавшій однимъ достоинствомъ — откровенностью въ своей реакціонной политикѣ, именно князь Шварценбергъ, который открыто высказалъ свою программу относительно Пруссіи. «Чтобы уничтожить Пруссію — произнесъ онъ — нужно ее унизить», и эти слова съ необыкновенною энергіею онъ началъ приводить въ исполненіе. Фридрихъ-Вильгельмъ IV, чтобы удержать за собою теперь его единственную надежду — либеральную партію, поддерживалъ возставшихъ въ Гольплиніи, желавшихъ оторвать Шлезвигъ отъ Даніи, и возставшихъ въ Гессенѣ, которые прогнали своего электора и его ненавистнаго министра Гассенифлуга. Австрія немедленно приняла сторону владѣтельныхъ князей и потребовала вездѣ возстановленія «порядка». Князь Шварценбергъ, желавшій прежде всего униженія Пруссіи, обратила къ Фридриху-Вильгельму IV съ надменнымъ требованіемъ вывести войска изъ Гольщтиніи и Гессена. Фридрихъ-Вильгельмъ, оставлеинный всѣми нѣмецкими князьями, находился въ крайней нерѣшительности и только уступая совѣтахъ Радовица, онъ неохотно далъ свое согласіе на сопротивленіе. Все было готово къ войнѣ, аванпосты обмѣнялись уже нѣсколькими ружейными выстрѣлами, но въ самую послѣднюю минуту Фридрихъ-Вильгельмъ испугался борьбы и уступилъ. Шварценбергъ торжествовалъ, и новый министръ Фридриха-Вильгельма, смѣнившій Радовица, баронъ Мантейфель, отправился въ Ольмюцъ, гдѣ было подписано торжественное подчиненіе короля прусскаго волѣ императора австрійскаго. Для того, чтобы еще болѣе унизить Пруссію, Шварценбергъ обнародовалъ родъ манифеста, въ которомъ презрительно говорилъ о попыткахъ Фридриха-Вильгельма установятъ новый порядокъ вещей и съ достоинствомъ возвѣщалъ, что «порядокъ» возстановленъ въ Германія, или иными словами: старый, обезсиленный германскій сеймъ снова открытъ подъ предсѣдательствомъ Австрія. Вся борьба, значитъ, не привела ровно ни къ чеху, положеніе дѣлъ въ Германіи осталось въ томъ положеніи, которое создано было въ 1815 году волею священнаго союза. Актъ подчиненія и повиновенія, подписанный въ Ольмюцѣ, былъ глубокимъ оскорбленіемъ для наслѣдниковъ Фридриха II и для его военной монархіи, которая съ того времени не переставала жаждать мщенія. Австрія торжествовала, она не видѣла уже предѣловъ своего всемогущества, реакція съ большею чѣмъ когда-нибудь силою могла, казалось, безнаказанно въ ней владычествовать. Торжество реакціонной Австріи не должно быть долговременно. Человѣкъ, который долженъ былъ отомстить ей и унизить старую Австрію, выступилъ уже на историческую сцену, хотя и трудно было по его первымъ политическимъ шагамъ предугадать въ немъ будущаго закоренѣлаго врага Австріи, врага, который долженъ былъ затмитъ мрачное униженіе Ольмюца блестящимъ торжествомъ Садовой. Обратимся же теперь къ графу Бисмарку, прослѣдимъ его дѣятельность и взглянемъ, какимъ путемъ повелъ впередъ дѣло германскаго единства, этотъ человѣкъ, одаренный замѣчательно сильною волею.
Графъ Отто Бисмаркъ-Шенгаузенъ родился 1 апрѣля 1815 года, въ помѣстьи Шенгаузенъ. Родъ его принадлежитъ къ одному изъ самыхъ старинныхъ нѣмецкихъ родовъ, которымъ можетъ гордиться теперь Бранденбургія — это сердце прусскаго государства. Нѣскольку вѣковъ уже какъ родъ Бисмарковъ отличается въ военной службѣ, которая всегда находится въ особенномъ почетѣ вездѣ, гдѣ господствуетъ система милитаризма, гдѣ правительство держится не столько любовію народа, сколько штыками своей армія. Въ Пруссія военная служба до сихъ поръ еще пользуется особенными преимуществами, военные составляютъ какъ бы особую касту, высоко стоящую надъ всѣми остальными смертными; да и какъ могло бы быть иначе, когда даже такой свободный мыслитель и философъ, какъ Фридрихъ II, этотъ идеалъ всѣхъ прусскихъ королей, и тотъ декретировалъ, что простому лейтенанту арміи всегда должно быть оказываемо преимущества даже передъ королевскими совѣтниками, если только они не служили въ военной службѣ. Военная служба, слѣдовательно, составляетъ какъ бы наслѣдіе прусскаго дворянства, партіи феодаловъ или, какъ называется въ Германіи, юнкерской партіи. Какимъ-то счастливымъ случаемъ молодой Бисмаркъ миновалъ исключительно военной карьеры, и несмотря на то, что отецъ его служилъ въ кавалеріи и былъ шефомъ эскадрона, сына своего онъ предназначилъ дли администраціи. Въ виду этого Бисмаркъ сталъ изучать право, административныя наука и успѣлъ перебывать въ нѣсколькихъ университетахъ, главнымъ образомъ въ берлинскомъ и геттингенскомъ. Въ университетахъ, рядомъ съ правомъ, которое онъ изучалъ, онъ изучалъ еще и другую любимую науку нѣмецкихъ студентовъ: пить пиво въ геркулесовскихъ размѣрахъ и драться на дуэли. Бисмаркъ всегда жадно искалъ случая подраться, пріобрѣлъ себѣ славу извѣстнаго дуэлиста, и разсказываютъ, что въ парламентѣ многіе изъ его враговъ до 66 г. носили на себѣ слѣды Бисмарковской ловкости. Его высокій ростъ, сильное тѣлосложеніе, постоянно воинственный нравъ какъ бы предопредѣляли его къ военной службѣ, и судя по тому, что до сихъ поръ онъ съ любовію носитъ военный мундиръ, служба эта была бы въ его вкусѣ. Несмотря на свое университетское образованіе, онъ съ жаромъ схватился за понятія и воззрѣнія своихъ праотцевъ, за ихъ политическую религію и скоро сдѣлался самымъ чистокровнымъ типомъ нѣмецкаго «юнкера». Стремительно бросившись въ ряды феодальной партіи, которая для сохраненія своихъ привилегій твердо поддерживала начало абсолютной королевской власти, Бисмаркъ, какъ только ему представился случай, старался выдвинуть себя впередъ, дѣлаясь необузданнымъ защитникомъ самихъ ретроградныхъ идей и ведя ярую аттику противъ идей новаго времени, противъ политическаго равенства и конституціонной свободы. Случай представился ему скоро. На созванномъ Фридрихомъ-Вильгельмомъ IV, въ 1847 г., собраніи представителей страна, Бисмаркъ явился представителемъ дворянства своего округа, и тутъ на этомъ собраніи въ первый разъ публично заявилъ себя, какъ самый отъявленный реакціонеръ. Онъ объявилъ, что жертвы, которыя принесъ народъ въ 1813 году для отраженія Наполеона, для своего освобожденія и для спасенія трона, не дали ему никакого права требовать себѣ конституціи, что прусскіе короли царствовали не по волѣ народа, а по волѣ Бога, и потому все, что они даруютъ, должно быть принимаемо какъ необыкновенная милость. Такіе біографы-панегиристы графа Бисмарка, какъ George Hesekiel[1], восторгаются этимъ періодомъ его дѣятельности, хотя періодъ этотъ доказываетъ, по нашему, только одно:, бѣдность политическаго развитія Бисмарка въ ту эпоху и совершенное непониманіе ни интересовъ, ни требованій времени. Впрочемъ, не всѣ біографы Бисмарка до такой степени слѣпы къ своему герою и для нѣкоторыхъ изъ нихъ этотъ періодъ его жизни представляема какъ нельзя болѣе грустнымъ; такъ, напр., Бамбергеръ въ своей какъ «Monsieur de Bismark» совершенно справедливо замѣчаетъ по поводу его воззрѣній того времени, что «невозможно избѣгнуть, чтобы Бисмаркъ 1847 года не вставалъ иногда между Бисмаркомъ нашихъ дней и тѣми, довѣріе которыхъ было бы для него такъ дорого». По поводу этого можно только замѣтить, что если Бисмаркъ и измѣнился въ своихъ мнѣніяхъ, что не можетъ быть подвержено сомнѣнію, то тѣмъ не менѣе сплошь и рядомъ въ его нынѣшнихъ словахъ и поступкахъ рѣзко звучитъ реакціонная нота 1847 г. Во время національнаго движенія, 1848 г., Бисмаркъ былъ совершенно устраненъ отъ общественной дѣятельности, не будучи избранъ ни въ берлинскій, ни въ франкфуртскій парламенты. Удалившись въ себѣ въ помѣстье, онъ въ уединеніи проклиналъ революцію и негодовалъ на униженіе короля во время мартовскихъ дней и на появленіе трехцвѣтнаго знамени. «Единственное средство, чтобы избавиться отъ этого движенія — говаривалъ Бисмаркъ съ пѣною на губахъ — это сжечь всѣ города, эти гнѣзда революція». Слова эти хорошо рисуютъ его рѣшительный характеръ съ одной стороны, и съ другой мрачность идей и тенденцій феодальной, аристократической партіи. Откуда бы ни выходила либеральная реформа, Бисмаркъ немедленно съ яростью набрасывался на нее. Когда Фридрихъ-Вильгельмъ IV, вынужденный обстоятельствами, далъ конституцію, Бисмаркъ былъ избранъ, въ 49 году, сначала въ прусскую палату; а потомъ и въ неудачной эрфуртскій парламентъ. Бисмаркъ чувствовалъ глубокое отвращеніе къ этимъ уступкамъ, и со всею свойственною ему силою нападалъ на стремленія сблизить короли съ народною партіею. «Это трехцвѣтное знамя — говорилъ онъ, обращаясь къ министрамъ — которымъ вы украшаете ваши скамьи, никогда не будетъ моимъ, потому-что это знамя возмущенія и баррикадъ». Какъ ни затемнена была его голова всевозможными допотопными мнѣніями и воззрѣніями въ видѣ тѣхъ, которыя мы привели для примѣра, Бисмаркъ все таки поднималъ, что для успѣшной борьбы съ либеральнымъ движеніемъ нужно заимствовать у враговъ ихъ оружіе, и въ самомъ дѣлѣ, Бисмаркъ, какъ разсказываетъ его льстивый біографъ Hesekiel, заводитъ газеты, содѣйствуетъ основанію реакціонныхъ обществъ, Verein’овъ, которыхъ въ то время было такое множество въ Германіи. Не было такого національнаго стремленія, котораго Бисмаркъ не заявлялъ бы себя заклятымъ врагомъ, и при этомъ самое любопытное то, что онъ болѣе всего нападалъ на тѣ именно мѣры, которыя пятнадцать лѣтъ спустя онъ самъ сталъ приводить въ исполненіе съ такою грубою безцеремонностью. Въ то время онъ защищалъ права Даніи и осуждалъ войну въ Шлезвигѣ; въ то время онъ скорбѣлъ, что прусское правительство поддерживаетъ народъ въ Гессенѣ противъ электора и тѣмъ нарушаетъ святость монархическаго принципа; въ то время онъ требовалъ полнаго соглашенія съ Австріею, чтобы вмѣстѣ съ нею вырвать всѣ революціонные корни; въ то время наконецъ, когда всѣ до глубины души были оскорблены униженіемъ, нанесеннымъ въ Ольмюцѣ Шварценбергомъ, Бисмаркъ какъ нельзя болѣе одобрялъ рѣшимость прусскаго короля уступить Австріи. «Я не понимаю, — говорилъ онъ тогда, — что у Австріи оспариваютъ право именоваться нѣмецкою державою. Развѣ она не наслѣдница старой германской имперіи и развѣ во многихъ случаяхъ она не поддерживала славу нѣмецкаго оружія?» Фанатизмъ его ультра-монархическихъ мнѣній и непримиримая ненависть ко всему, что отзывалось либерализмомъ, понравились королю и сдѣлали изъ него приближенное къ трону лицо. Король полюбилъ этого молодого еще человѣка, который въ своихъ ретроградныхъ мнѣніяхъ шелъ дальше любого отжившаго уже старика и, разумѣется, не замедлилъ вознаградить его за подобную преданность. Въ то время, когда реакція начала уже размахивать своими расправленными крыльями, люди, подобные Бисмарку, могли считаться драгоцѣнною находкою, и мѣсто, которое нашелъ ему король, было какъ нельзя болѣе по немъ. Въ 1851 году онъ былъ отправленъ первымъ секретаремъ посольства во Франкфуртъ, гдѣ роль представителя Пруссіи при германскомъ сеймѣ, возстановленномъ Австріею, считалась крайне затруднительною и требовала большой дипломатической тонкости. Бисмарку, какъ поклоннику и безпрекословному почитателю Австріи, роль эта была, впрочемъ, легче, чѣмъ кому бы то вы было другому. Разсказываютъ, что король былъ очень удивленъ поспѣшностью, съ которою принялъ Бисмаркъ предложеніе ѣхать во Франкфуртъ, и не удержался, чтобы не указать ему на всю трудность положенія. «Ваше величество, съ самоувѣренностью, которая характеризуетъ его, можетъ испытать меня, отвѣчалъ Бисмаркъ, если дѣло не пойдетъ, то я могу быть черезъ шесть мѣсяцевъ, или даже еще раньше, отозванъ». Дѣло въ самомъ дѣлѣ должно было пойти на ладъ, потому что Австрія не могла даже желать болѣе угоднаго ей представителя, чѣмъ Бисмаркъ, который такимъ образомъ выражалъ свое profession de foi: «я держусь убѣжденій среднихъ вѣковъ, убѣжденій тьмы, какъ ихъ называютъ, и всѣ предразсудки я всосалъ вмѣстѣ съ молокомъ матери». Какъ такому человѣку было не распинаться за реакціонную въ то время Австрію, какъ было не хвататься ему за все, какъ за якорь спасенія. Вскорѣ по пріѣздѣ во Франкфуртъ онъ былъ, изъ перваго секретаря, сдѣланъ посланникомъ, должность, которую онъ занималъ впродолженіи восьми лѣтъ, т. е. до 1859 г. По пріѣздѣ во Франкфуртъ онъ немедленно сдѣлалъ визитъ недалеко оттуда жившему Меттерниху, политикѣ котораго онъ долженъ былъ навести скоро такой тяжелый ударъ.
Пріѣхавъ во Франкфуртъ съ самымъ полнымъ, безграничнымъ уваженіемъ къ Австріи и съ ненавистью къ національному движенію, онъ уѣхалъ оттуда съ злобою и ненавистію къ Австріи и съ рѣшимостію по крайней мѣрѣ воспользоваться стремленіемъ къ единству для достиженія своей цѣли: возвеличенію Пруссіи въ ущербъ Австріи. Какимъ образомъ совершился этотъ переворотъ въ приверженцѣ убѣжденій «среднихъ вѣковъ» — вотъ самый интересный вопросъ, который, къ сожалѣнію, мы не находимъ разъясненнымъ ни у одного изъ его біографовъ. Если невозможно объяснить перемѣну совершившуюся въ графѣ Бисмаркѣ одними дурными отношеніями, которыя очень скоро установились между имъ и австрійскомъ представителемъ Рехбергомъ, то тѣмъ не менѣе, въ связи съ жаждою дѣятельности, съ желаніемъ дѣйствовать, играть роль и имѣть вліяніе на дѣла, нельзя упускать изъ виду при объясненіи перемѣны образа мыслей прусскаго представителя на сеймѣ и этихъ дурныхъ отношеній. Бисмаркъ, по своему характеру, не такой человѣкъ, который позволилъ бы кому-нибудь наступить ему на ногу, и потому рѣзкій, самоувѣренный и нѣсколько презрительный тонъ, съ которымъ обращался со всѣми австрійскій представитель, долженъ былъ сильно подѣйствовать на Бисмарка. Разсказываютъ, что однажды представитель Австріи принялъ его крайне безцеремонно, съ сигарою во рту и не прося его даже сѣсть; Бисмаркъ вытащилъ свой портъ-сигаръ, и со словами: позвольте огня, закурилъ сигару и усѣлся на кресло. Конечно, такія мелкіе причины не могли еще произвести переворота въ умѣ Бисмарка, но трудно не допустить, чтобы именно эти мелкія причины не помогли ему раскрыть глаза на ту жалкую роль, которую игралъ сеймъ подъ предсѣдательствомъ Австріи. Ему, какъ прусаку, должно было показаться обидно то зависимое положеніе, въ которое поставлена была Пруссія, его должна была возмутить теперь, когда онъ представлялъ собою Пруссію, фраза князя Шварценберга, что Пруссію нужно унизить, ему могло въ самомъ дѣлѣ здѣсь, на мѣстѣ постоянныхъ столкновеній, сдѣлаться ясно стремленіе Австріи поставить Пруссію въ вассальное къ себѣ отношеніе, а вмѣстѣ съ тѣмъ онъ могъ убѣдиться въ желаніи мелкихъ государствъ постоянно поддерживать антагонизмъ между двумя большими нѣмецкими государствами. Всего этого конечно было бы достаточно, чтобы объяснить въ Бисмаркѣ совершившуюся перемѣну по отношеніи къ Австріи, но тѣмъ не менѣе нельзя не пожалѣть, что мы не имѣемъ болѣе прочныхъ свидѣтельствъ, чѣмъ догадки, анекдоты, нѣкоторыя извлеченія изъ писемъ, которыя могли бы служить доказательствомъ искренности его внутренняго переворота, не говоря уже о томъ, какую убѣдительность могли бы имѣть для всѣхъ основанія, заставившія отбросить «убѣжденія тьмы», такою человѣка какъ Бисмаркъ. Какія мысли тревожили безпокойный умъ Бисмарка до 1856 года — трудно сказать, не имѣя никакихъ болѣе или менѣе достовѣрныхъ свѣдѣній по этому предмету. Какъ скоро произошла въ Бисмаркѣ перемѣна но его пріѣздѣ во Франкфуртъ, тоже нельзя опредѣлить, понадобилось ли ему нѣсколько мѣсяцевъ, или цѣлыхъ пять лѣтъ отъ 1851 до 1856 года, чтобы отказаться отъ своихъ средневѣковыхъ убѣжденій, все это покрыто непроницаемою таинственностью. Извѣстно только, что въ 1856 г. перемѣна въ немъ уже совершилась, и мы читаемъ въ отрывкѣ одного письма, приведенномъ его угодливымъ біографомъ Гезекилемъ, по поводу герцогствъ Шлезвига и Гольштейна, противъ которыхъ онъ прежде ратовалъ, сочувственныя слова и обвиненія противъ Австріи, что она «тайно будетъ оставаться другомъ Даніи и въ своей печати набьетъ полный ротъ нѣмецкими фразами и станетъ вмѣнять Пруссіи въ вину, что ничего не дѣлается». Въ слѣдующемъ, сдѣлавшемся извѣстномъ письмѣ, писанномъ два года позже, именно въ 1858 году, онъ еще болѣе рѣшительно нападаетъ на Австрію, и выставляетъ на видъ необходимость поставить Пруссію во главѣ Германіи и средство къ этому онъ видитъ въ таможенномъ парламентѣ, который долженъ замѣнить прежній таможенный союзъ, который, но мнѣнію Бисмарка, ни куда не годится. Какъ же достигнуть этого парламента: «Палаты и печать могли бы сдѣлаться, говоритъ онъ въ этомъ письмѣ, могущественнымъ средствомъ для нашей внѣшней политики…. Палаты и печать должны бы широко обсуждать систему нѣмецкихъ таможенъ, съ прусской точки зрѣнія. Тогда бы снова къ вамъ обратилось усталое вниманіе Германіи, и для Пруссіи былъ бы тотъ результатъ, что наша палата сдѣлалась бы силою въ Германіи». Такимъ образомъ Бисмаркъ приходитъ къ тому, что призываетъ на помощь тѣ силы Свободы, противъ которыхъ онъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ велъ отчаянную борьбу. Но это письмо, если оно важно какъ свидѣтельство того, что въ Бисмаркѣ пропало почитаніе въ реакціонной Австріи и что въ головѣ его созрѣлъ планъ новой политики, то важно еще и въ томъ отношеніи, что служитъ доказательствомъ, что этотъ новый планъ не былъ широкимъ планомъ, въ которомъ мысль была бы занята благомъ цѣлой Германіи, стремленіемъ осуществить идею нѣмецкаго единства, о которомъ Бисмаркъ не упускалъ случая говоритъ или самъ, или заставляя говорить о немъ короля, а исключительно планомъ усиленія Пруссіи. Бисмаркъ не могъ тогда, какъ не можетъ и теперь, еще разстаться съ узкими идеями, съ узкими династическими интересами, которыя продолжаютъ играть для него главную роль. Бисмаркъ заставляетъ подчиниться благо Германіи благу Пруссіи, т. е благу ея династіи, въ то время какъ истинные государственные люди, въ родѣ Штейна, на первомъ планѣ ставили благо нѣмецкаго народа, не думая обо всемъ остальномъ. Глубина взгляда, ширина воззрѣній — вотъ чего недостаетъ Бисмарку, чтобы быть замѣчательнымъ государственнымъ человѣкомъ. Онъ не можетъ отдѣлаться отъ міросозерцанія юнкерской партіи, которая до сихъ поръ слишкомъ часто сказывается въ его дѣйствіяхъ, несмотря на то, что онъ отошелъ отъ него на довольно значительное разстояніе.
Въ такомъ враждебномъ отношеніи въ Австріи и съ готовымъ планомъ возвеличенія Пруссіи застала Бисмарка итальянская война 1859 года. Съ его рѣшимостью, съ его страстью дѣйствовать быстро я не останавливаться ни передъ чѣмъ, еслибы Бисмарку была предоставлена свобода дѣйствовать, онъ бы не задумался какъ ему поступить. Вмѣсто того чтобы колебаться помочь Австріи или нѣтъ, объявить или не объявить войну Франціи, Бисмаркъ обратился бы противъ Австріи и воспользовался бы стѣснительными обстоятельствами, въ которыхъ находилась она, чтобы совершенно передѣлать всю карту Германіи. Графъ Бисмаркъ такъ открыто выражалъ свое! мнѣніе, какъ должна дѣйствовать Пруссія, что испугавшееся правительство поспѣшило перевести его на другой постъ и отправило его посланникомъ въ Петербургъ, откуда онъ написалъ министру иностранныхъ дѣлъ Шлейницу письмо, въ которомъ какъ бы резюмировалъ свою будущую программу дѣйствій: «Изъ восьмилѣтняго отправленія моей должности въ Франкфуртѣ я выработалъ себѣ убѣжденіе, какъ результатъ моей опытности, что старыя союзныя учрежденія представляютъ для Пруссіи тяжелыя, и въ критическое время пагубныя для ея существованія оковы, не доставляющія тѣхъ вознагражденіи, которыя Австрія, при несравненно большей свободѣ дѣйствій, получаетъ отъ нихъ», и сдѣлавъ такое вступленіе, онъ переходитъ прямо къ требованію разорвать эти оковы, говоря: «случай уничтожить эти препятствія не представится снова такъ скоро, если мы не воспользуемся настоящимъ положеніемъ». Однимъ словомъ, онъ требуетъ, чтобы знамя прусской политики было поднято высоко, чтобы правительство не боялось порвать связи съ германскимъ союзомъ, что напротивъ, чѣмъ скорѣе это будетъ сдѣлано, тѣмъ выгоднѣе это будетъ для Пруссіи. «Отношенія Пруссіи къ германскому союзу, заканчиваетъ онъ свое письмо, представляютъ болѣзнь, которую нужно вылечить въ удобное время, если же нѣтъ, то рано или поздно для излеченія ея мы должны будемъ употребить огонь и желѣзо». Графъ Бисмаркъ не оставилъ свои слова мертвою буквою, не прошло и нѣсколько годовъ, какъ отъ буквы до буквы онъ выполнилъ свою программу. Программа Бисмарка въ 59 г. была слишкомъ радикальна, и потому Пруссія не рѣшалась сдѣлать того, что она сдѣлала въ 1865 году, но вліяніе было важно все-таки въ томъ отношеніи, что прусское правительство удержалось отъ соблазна помочь Австріи, объявивъ войну Франціи и Италіи. Пруссія сохранила нейтралитетъ, по поводу котораго австрійскій императоръ, державшійся въ то время еще габсбургскихъ традицій, обнародовалъ манифестъ, содержавшій жестокія нападенія на прусское правительство, безсовѣстно, какъ говорилось въ этомъ манифестѣ, покинувшее своего стараго союзника.
Назначеніе Бисмарка въ Петербургъ не было для него особенно пріятно, такъ какъ оно удаляло его отъ внутренней политики Пруссіи, за которою въ послѣднее время онъ слѣдилъ съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ. Свиданіе короля прусскаго съ австрійскимъ императоромъ въ 1860 году въ Теплицѣ породило различные толки о сближеніи двухъ дворовъ и о новыхъ гарантіяхъ, будто бы данныхъ Пруссіею Австріи, что оставшіяся за нею итальянскій владѣнія, т. е. Венеціанская -область, Итальянскій Тироль, не будутъ оторваны отъ. габсбургской короны. Толки эти сильно встревожили гр. Бисмарка, и онъ высказалъ свои политическія безпокойства въ одномъ письмѣ изъ Петербурга, въ которомъ сильно жалуется на то, что его держатъ вдали отъ интимной политики, прусскаго двора, что онъ ничего не знаетъ ни о намѣреніяхъ, ни о стремленіяхъ, ни о видахъ правительства. Оставаясь въ Петербургѣ, вдали отъ главнаго театра дѣйствій Бисмаркъ, въ этомъ трудно сомнѣваться, не упускалъ случая, чтобы обезпечить за собою на будущее время нейтральное отношеніе Россія къ могущимъ возникнуть въ будущемъ политическимъ столкновеніямъ, и тѣмъ продолжалъ содѣйствовать будущему осуществленію крѣпко засѣвшей въ его головѣ программы. Нельзя не пожалѣть, что его біографы не сообщаютъ никакихъ писемъ, которыя могли бы пролить свѣтъ на дипломатическую дѣятельность Бисмарка въ Петербургѣ, такъ точно какъ не сообщаютъ ничего, что было бы для насъ особенно любопытно, изъ его наблюденій надъ русскими государственными людьми, его воззрѣній на русское высшее общество, въ которомъ онъ былъ принятъ очень хорошо, и наконецъ его взглядовъ на русскія учрежденія, съ которыми онъ, будучи одаренъ значительною любознательностью, долженъ былъ познакомиться. Всѣ письма его изъ Петербурга, которыя опубликованы, дѣтски невинны по своему содержанію, и потому кромѣ самыхъ общихъ впечатлѣній, вынесенныхъ имъ изъ Россіи, ровно ничего нельзя узнать. Общія впечатлѣнія ограничиваются у него замѣчаніями, брошенными всколзь о красотѣ Петербурга, о поразительной оригинальности Москвы, о томъ, что «тихо закладывать и быстро ѣхать — лежитъ въ натурѣ русскаго народа» объ особенной любви русскихъ къ зеленому цвѣту и т. д. Конечно, человѣкъ, рѣшившійся выучиться и въ самомъ дѣлѣ выучившійся какъ гр. Бисмаркъ по-русски, долженъ былъ сдѣлать болѣе любопытныя наблюденія. Вообще же говоря, жизнь въ Петербургѣ ему не особенно нравилась, судя по одному письму, въ которомъ онъ говоритъ: «я испытываю какую-то тоску по родинѣ отъ моей квартиры на Англійской набережной, съ ея успокоивающимъ видомъ на покрытую льдомъ Неву», такъ что, можно смѣло предполагать, что онъ былъ очень доволенъ, когда весною 1862 года онъ былъ назначенъ посланникомъ въ Парижъ. Между отправленіемъ его въ С.-Петербургъ и назначеніемъ въ Парижъ прошло все-таки почти три года, и въ это время Бисмаркъ все-таки не оставался въ полномъ бездѣйствіи. Онъ успѣлъ нѣсколько разъ съѣздить въ Германію, и въ частыхъ бесѣдахъ съ королемъ Вильгельмомъ старался увлечь его своею чистопрусскою программою, куда впрочемъ теперь онъ началъ примѣшивать интересы Германіи, которой онъ желалъ дать такія учрежденія, которыя покровительствовали бы ея матеріальнымъ выгодамъ. Король не сдавался, "воспитанный въ самомъ строгомъ милитаризмѣ, постоянно одолѣваемый призракомъ революціи, который выросъ передъ нимъ въ 1848 г.; онъ былъ мало склоненъ улетать въ невѣдомыя страны, куда звалъ его будущій министръ. Только послѣ долгихъ совѣщаній, онъ попросилъ Бисмарка представить ему письменную записку о всемъ, что онъ развивалъ передъ нимъ, что этотъ и сдѣлалъ въ Кенигсбергѣ во время празднествъ коронаціи, на которой Вильгельмъ постарался немедленно заявить, что онъ царствуетъ не по волѣ народа, а на основаніи божественнаго права. Склонивъ болѣе или менѣе короля къ своей программѣ, Бисмаркъ по своемъ пріѣздѣ въ Парижъ началъ ту дипломатическую аттаку Наполеона III, которая увѣнчалась такимъ блестящимъ успѣхомъ. Бисмарку нужна была увѣренность, что въ случаѣ войны между Пруссіею и Аваріею, Франція не приметъ сторону послѣдней, и, какъ подтвердили событія, онъ совершенно успѣлъ въ своемъ желаніи. Недолго оставался онъ посланникомъ въ Парижѣ: не прошло и шести мѣсяцевъ, какъ онъ былъ вызванъ въ Берлинъ, гдѣ ему и поручено было главное управленіе министерствомъ. Эта минута была самая рѣшительная въ политической дѣятельности Бисмарка: ему предоставлена была возможность осуществить свою программу, и, нужно ему отдать справедливость въ этомъ отношеніи, онъ не потерялъ ни одной минуты, чтобы начатъ приводить въ исполненіе предначерченный имъ планъ.
Планъ этотъ не шелъ многимъ дальше того, о чемъ мечталъ совѣтникъ Фридриха Вильгельма IV генералъ Радовицъ, т. е. увеличитъ Пруссію, дать, ей нѣсколько иныя границы и поставить ее во главѣ Германіи. Прежнія границы Пруссіи казались какими-то неестественными и давно уже Лудвигъ Берне, говоря объ этомъ государствѣ, выразился такимъ образомъ: «Пруссія съ своими дурно скроенными и слишкомъ длинными границами, похожа на молодого человѣка, который носитъ слишкомъ широкое платье; во подождите, когда онъ выростетъ, оно ему будетъ въ пору, т. е. другими словами, Пруссіи нужно было растолстѣть, чтобы платье „на молодомъ человѣкѣ“ сидѣло хорошо. Помимо этой полноты, былъ другой важный вопросъ, — это дурная организація германскаго союза, на который Бисмаркъ такъ сѣтовалъ, поживъ нѣсколько лѣтъ во Франкфуртѣ. Сеймъ, созданный священнымъ союзомъ, не внушалъ къ себѣ другого чувства, кромѣ недовѣрія и презрѣнія. Необходимость обновленія, перестройка его чувствовалась давно уже всѣми, и послѣ того, что слѣпая реакція одержала верхъ надъ усиліями и стремленіями нѣмецкихъ патріотовъ, которые въ 48 году были на единственной вѣрной дорогѣ, чтобы дать Германіи прочное, основанное на свободѣ устройство, теперь сами герцоги, князья и другія властелины Германіи стали думать, какую бы лучшую организацію дать этому несчастному сейму. Въ 1860 г. герцогъ Саксенъ-Мейнингенъ предложилъ систему извѣстную подъ именемъ Trias-Idee, въ которой конфедерація, для большаго единства и силы, выѣла бы только трехъ представителей — директоровъ, одного назначеннаго Пруссіею, одного Австріею, и одного мелкими нѣмецкими государствами. Въ 1861 г., герцогъ Саксенъ-Кобургскій предложилъ, возвращаясь къ 48 году, здравую идею прямого представительства всего нѣмецкаго народа, но идею эту, какъ и слѣдовало ожидать, какъ идею демократическую и революціонную, всѣ владѣтельные особи отвергли съ негодованіемъ. Наконецъ, австрійскій императоръ, чтобы не отстать отъ другихъ, предложилъ и свою систему, и для осуществленія ея собралъ во Франкфуртѣ конгресъ князей, но вслѣдствіе упорной оппозиціи Пруссіи, и систему австрійскаго императора для новой организація союза постигла та же упасть, какъ и другія система. Дѣла оставались въ прежнемъ положеніи, т. е. въ самомъ худшемъ, пока наконецъ не явился Бисмаркъ съ своею чисто-прусскою системою, которой онъ, до пори до времени, и доставилъ полное торжество. Онъ поставилъ передъ собою двѣ задачи: разширить границы Пруссіи и разрушить прежнюю организацію германскаго союза, двѣ цѣли, къ которымъ онъ пошелъ, не разбирая, не задумываясь о средствахъ. Ему въ дѣйствительности чужды были двѣ идеи, занимавшія умы Германіи: идея свободы и идея единства, ему чужды были споры о томъ, какимъ образомъ осуществить ту и другую, добиться ли свободы посредствомъ единства, или какъ говорилось у нѣмцевъ durch Einheit zur Freiheit, или имъ добиться единства посредствомъ свободы, что выражалось словами durch Freiheit zur Einheit; онъ собственно не признавалъ ни того, ни другого стремленія, и если махалъ знаменемъ единства, то исключительно съ тою цѣлію, чтобы пробудить нѣмецкій патріотизмъ и воспользоваться имъ для увеличенія Пруссіи и ея могущества. Что же касается до идея свободы, то онъ очень безцеремонно, почти при первомъ своемъ появленіи въ прусскій парламентъ въ качествѣ министра, выразился такимъ образомъ: „для Германіи нуженъ не либерализмъ Пруссіи, нужна ея сила. Она должна ее увеличить, чтобы воспользоваться выгодною минутою, которую уже разъ упустили. Наши границы не таковы, каковы должны они быть у хорошо устроеннаго государства. Во всякомъ случаѣ помните только одно: великіе вопросы разрѣшены будутъ, не вашими рѣчами и не вашими рѣшеніями — это была ошибка 1848 и 1849 годовъ — они разрѣшены будутъ желѣзомъ и кровью“. Рѣзкое, надменное обращеніе, обращеніе гораздо скорѣе солдата и деспота, чѣмъ конституціоннаго министра, съ перваго раза возстановили противъ Бисмарка не только прусскую палату, но и все общественное мнѣніе. Ничто не можетъ быть болѣе жалко и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе возмутительно, какъ поведеніе Бисмарка по отношенію къ народному представительству. Едва-ли когда-нибудь было видано, разумѣется, въ странѣ цивилизованной, такое грубое безстыдство, такой отвратительный цинизмъ, такое страшное презрѣніе къ народнымъ правамъ, какое выказалъ графъ Бисмаркъ въ своей парламентской дѣятельности. Тутъ вполнѣ сказалась вся деспотическая натура Бисмарка, его ненависть въ свободнымъ учрежденіямъ, его страсть къ произволу, однимъ словомъ всѣ тѣ свойства, которыя не могутъ быть выкуплены никакимъ успѣхомъ, никакими побѣдами, потому что они наносятъ народу величайшій ударъ, величайшее зло, деморализируя, развращая его, уничтожая въ немъ краеугольный камень нравственнаго и матеріальнаго благосостоянія — понятіе или вѣрнѣе чувство права. Прусская палата депутатовъ, нужно отдать ей справедливость, вела себя въ то время, съ большимъ достоинствомъ, она упорно боролась съ правительствомъ, и уступала только тогда, когда сила ломала ее. Три съ половиною года продолжалась эта лютая вражда между Бисмаркомъ и палатой, которую поддерживалъ народъ, посылая въ палату, каждый разъ, что правительство ее распускало, тѣхъ же самыхъ депутатовъ. Распуститъ палату, въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ сбирать налоги безъ того, чтобы они были утверждены народными представителями, все это сдѣлалось обычнымъ дѣломъ для прусскаго правительства. Яблокомъ раздора между правительствомъ и палатой служилъ постоянно новый военный законъ, который долженъ былъ дать совершенно иную организацію прусскому войску. Два раза подъ-рядъ палата была распущена самымъ безцеремоннымъ образомъ, въ третій разъ ей просто объявили, что обойдутся безъ ея согласія для утвержденія бюджета. Конституція такъ цинично была нарушаема, что можно смѣло было сказать, что конституціи вовсе не существовало, а было только личное, произвольное правленіе короля Вильгельма и гр. Бисмарка. Нельзя перечислитъ тѣхъ оскорбительныхъ выходокъ, которыя позволялъ себѣ Бисмаркъ, по отношенію къ палатѣ; ему ничего не стоило бросить въ лицо всей палатѣ такую фразу: „когда мы будемъ того мнѣнія, что нужно начатъ войну, мы начнемъ съ вашимъ или безъ вашего согласія“. Конечно, подобное обращеніе съ представителями страны, такое презрительное отношеніе къ народной волѣ возмущаетъ только въ конституціонномъ правленіи, но въ томъ-то и состоитъ преимущество какой бы то ни было конституціи, что подобное обращеніе съ мнѣніемъ страны является въ конституціонныхъ странахъ какъ нарушеніе права, какъ результатъ случайнаго перевѣса грубой матеріальной силы, и потому такое презрѣніе къ общественному мнѣнію не можетъ быть само разсматриваемо, какъ право. Потому въ Пруссіи система Бисмарка вызвала общественное негодованіе, которое захватило даже самыя высшія сферы. На публичномъ собраніи въ Данцигѣ, на которомъ присутствовалъ наслѣдный принцъ прусскій, онъ громко объявилъ, что новые стѣснительные законы противъ печати были изданы безъ его вѣдома и что онъ не одобряетъ ихъ. Принцъ прусскій въ своемъ либерализмѣ дошелъ до того, что написалъ письмо отцу, королю, въ которомъ рѣзко протестовалъ противъ порядка, подвергающаго опасности его права на корону. Результатъ этого письма былъ тотъ, что наслѣдникъ престола нашелъ себя вынужденнымъ отдалиться отъ двора. Самый грубый деспотизмъ торжествовалъ на всѣхъ пунктахъ, душею его былъ гр. Бисмаркъ. Таковъ былъ характеръ дѣятельности Бисмарка во внутренней политикѣ; еще рѣшительнѣе дѣйствовалъ онъ во всѣхъ внѣшнихъ столкновеніяхъ, направленныхъ къ тому, чтобы разорвать связь съ прежнимъ германскимъ союзомъ и довести до войны натянутыя отношеній существовавшія между Пруссіею и Австріею.
Не прошло и нѣсколькихъ мѣсяцевъ со вступленія Бисмарка въ министерство, какъ онъ вошелъ въ объясненія съ австрійскимъ посланникомъ при берлинскомъ дворѣ, съ графомъ Кароли, выражая ему, что отношенія между двумя державами не могутъ оставаться въ томъ видѣ, Жакъ они существуютъ, что они должно улучшиться или ухудшиться, и что Пруссія Одинаково готова, какъ на одинъ исходъ, такъ и на другой» Идя прямо къ своей цѣли, къ разрыву съ Австріей, Бисмаркъ высказалъ графу Кароли, что онъ не потерпитъ того, чтобы Австрія возбуждала всѣ маленькія государства Германіи противъ Пруссіи; что если вѣнскій кабинетъ утѣшаетъ себя надеждою, что Пруссія въ войнѣ Австріи съ какою-нибудь другою державою всегда будетъ стоять на сторонѣ первой, то онъ жестоко ошибается, и что если Австрія не намѣрена жить въ самой полной дружбѣ съ Пруссіею, то нѣтъ ничего болѣе вѣроятнаго какъ союзъ Пруссіи съ враждебной Австрія державою, въ случаѣ подобномъ войнѣ Австріи и Италіи въ 1859 году. Слова Бисмарка были такъ ясны, что трудно ихъ било не понять. Австрійское-правительство доказало, что оно уразумѣло какъ нельзя лучше, чего добивался Бисмаркъ, когда жаловалось, что Пруссія требуетъ отъ Австріи, чтобы она отказалась отъ своего положенія въ Германіи, чтобы она подчинилась первенству Пруссіи въ нѣмецкихъ дѣлахъ, чтобы она перенесла, наконецъ, центръ тяготѣнія имперіи изъ Вѣны въ Пестъ. Подобныя объясненія, какъ тѣ, которыя происходили между Бисмаркомъ и представителемъ Австріи, не могли, разумѣется, содѣйствовать улучшенію отношеній между двумя дворами. Отношенія эти съ каждымъ днемъ становились все болѣе и болѣе натянутыми, я весьма вѣроятно, что еще въ 1863 году разыгрались бы событія 66 года, если бы смерть датскаго короля Фридриха VII не открыла снова Шлезвигъ-гольштинскаго вопроса, который долженъ былъ на нѣкоторое, очень короткое время примирить двухъ заклятыхъ враговъ, чтобы потомъ съ новою силою возстановить ихъ другъ противъ друга.
Бисмаркъ какъ нельзя болѣе ловко воспользовался вопросомъ объ этихъ герцогствахъ, чтобы порвать отношенія съ сеймомъ и вмѣстѣ увеличить владѣнія Пруссіи. Сеймъ желалъ присоединять эти герцогства къ союзу, поддерживалъ права на нихъ герцога Аугустенбургскаго, который бы только увеличилъ собою число маленькихъ нѣмецкихъ князей. Пруссія желала совершенно противнаго, она не только не хотѣла усилить сейма, во жаждала его разрушенія и вмѣстѣ съ этимъ присоединенія герцогствъ къ своимъ владѣніямъ. Австрія колебалась и не знала, на что ей рѣшиться, поддерживать ли лондонскій трактатъ 1852 г., въ силу котораго король датскій признавался наслѣдникомъ этихъ герцогствъ, или встать во главѣ нѣмецкаго движенія во имя независимости герцогствъ. Сеймъ приказалъ занять союзными войсками герцогство Гольштейнъ, Бисмаркъ немедленно занялъ прусскими войсками Шлезвигъ; Австрія, чтобы не остаться въ сторонѣ отъ движенія, пошла вслѣдъ за Пруссіею и заняла Шлезвигъ одинаково своими войсками. Трудно себѣ представить что-нибудь болѣе безтактное, чѣмъ поведеніе вѣнскаго кабинета, когда онъ бросился въ разставленныя Бисмаркомъ сѣти, рѣшившись идти противъ сейма, который составлялъ силу Австріи въ Германіи. Австрія не только пошла на приглашеніе Бисмарка соединиться съ Пруссіею, чтобы отстранить вмѣшательство сейма въ дѣла герцогствъ и дѣйствовать вдвоемъ, какъ подобаетъ большимъ нѣмецкимъ державамъ, но еще потребовала отъ сейма, чтобы онъ приказалъ принцу-претенденту выѣхать изъ герцогствъ. Сеймъ отказался: результатъ хорошо извѣстенъ. Сеймъ нравственно былъ уничтоженъ. Пруссія въ соединеніи съ Австріею разбили окончательно слабую Данію, но эта побѣда должна была дорого стоить Австріи. Она скоро почувствовала по тону, съ которымъ сталъ говорить Бисмаркъ, свою крупную ошибку, и стала стараться опять сойтись съ сеймомъ, который продолжалъ поддерживать герцога Аугустенбургскаго. Бисмаркъ дѣлалъ всевозможныя сопротивленія. Отношенія между прусскимъ и вѣнскимъ кабинетами сдѣлались, благодаря временной дружбѣ и общему дѣйствію въ герцогствахъ, еще болѣе натянутыми, такъ что на нѣсколько мѣсяцевъ пришлось остановить всякіе переговоры. Лѣтомъ 1865 г. Бисмаркъ уже не скрывалъ необходимости войны между Пруссіею и Австріею, и выражалъ открыто желаніе, чтобы дѣло дошло до драки какъ можно скорѣе. Назначеніе Пруссіи — говорилъ онъ — было взять въ свои руки судьбы Германіи. Съ этой минуты до лѣта 66 года, когда вспыхнула знаменитая война, время проходило въ постоянныхъ дипломатическихъ столкновеніяхъ, которыя съ каждымъ днемъ дѣлалось все рѣзче и язвительнѣе. Наконецъ, послѣ долгихъ приготовленій, Австріи рѣшила собрать представителей герцогствъ, чтобы они сами рѣшили свою судьбу, и предоставили сейму, какъ высшей инстанціи, произнести послѣднее слово. Позднее раскаяніе Австріи не привело ни къ чему.
Дѣло это происходило 1-го іюля 1866 года. Пруссія объявила рѣшеніе сейма поставить на военную ногу три корпуса арміи, рѣшеніе, принятое какъ демонстрація противъ Прусоіи, противившейся постановленіямъ сейма, за актъ нарушающій федеральный союзъ, и потому отнынѣ признала его уничтоженнымъ. Давно желанная минута рѣшить вопросъ о гегемоніи между Австріею и Пруссіею, вопросъ объ увеличеніи Пруссіи и уничтоженіи стараго германскаго союза, при помощи огня и желѣза, наступила. Бисмаркъ, давно приготовляясь въ ней, не упустилъ случая, чтобы воспользоваться имъ для осуществленія своей прусской программы. За два мѣсяца до объявленія войны былъ заключенъ союзъ между Пруссіею и Италіею, союзъ, который имѣлъ результатомъ своимъ самое полное пораженіе старой Австріи и реакціонной политики Габсбурговъ. Битва при Садовой заканчиваетъ собою цѣлый длинный періодъ исторіи Германіи, она отмѣтила собою новый фазисъ въ осуществленіи идеи нѣмецкаго единства.
Трудно представить себѣ болѣе грустную, болѣе жалкую картину, какъ ту, которая представляла собою Пруссія на другой день послѣ Садовой. Никогда еще превращеніе не было такъ быстро, никогда еще декораціи не мѣнялись съ такою поспѣшностью. Народъ, который смотрѣлъ съ ненавистью на господство абсолютизма и тупого милитаризма, и видѣлъ въ Бисмаркѣ деспота, презирающаго всякое народное право, всякую свободу, такъ какъ никого не обманывали его фразы о благѣ Германіи, теперь опьянѣлъ отъ успѣха, обезумѣлъ отъ военныхъ побѣдъ. Бисмаркъ, думали, отомстилъ за неудачу въ Ольмюцѣ, хотя онъ ей когда-то апплодировалъ, и 1866-ый годъ поставилъ министра на апогею его славы, дальше было идти некуда, а такъ какъ ничто въ мірѣ не останавливается, то съ этой минуты должно было начаться его постепенное пониженіе. Напрасно сталъ бы увѣрять себя гр. Бисмаркъ, что совершенное имъ дѣло прочно. Нѣтъ, оно не прочно, потому что это не отвѣчаетъ истиннымъ требованіямъ нѣмецкаго народа, который стремится осуществить идею германскаго, а не прусскаго единства и еще потому, что въ основаніе его не положена свобода, которая одна только и дѣлаетъ зданіе прочнымъ и непоколебимымъ. Если народъ ликовалъ побѣду, если онъ ненависть смѣнилъ на любовь къ тому человѣку, который былъ главнымъ двигателемъ событій 1866 г., то онъ можетъ найти себѣ извиненіе только въ томъ, что въ этихъ событіяхъ онъ все-таки видѣлъ тагъ впередъ на пути къ единству Германіи, хотя за этотъ шагъ онъ и заплатилъ слишкомъ дорогою цѣною, прощая тѣмъ, которые въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ попирал его права. То, что въ этомъ случаѣ можетъ служить утѣшеніемъ народу, тѣмъ самымъ можетъ утѣшаться и графъ Бисмаркъ: работа его рукъ, сдѣланная въ узкихъ интересахъ, въ концѣ концовъ обратится на пользу Германіи, если только польза Германіи — польза народа сдѣлается ему когда-нибудь дорога. Исторія, произнося надъ Бисмарковъ свой приговоръ, скажетъ, что этотъ человѣкъ, обладавшій сильною, энергическою волею, содѣйствовалъ осуществленію идеи нѣмецкаго единства, но вмѣстѣ съ тѣмъ она осудитъ его за избранный имъ путь, такъ какъ ничто не можетъ быть пагубнѣе, какъ втоптать въ грязь народныя права, покуситься на свободу народа — упрекъ, отъ котораго никогда ни будетъ освобожденъ никакой государственный человѣкъ, чѣмъ бы онъ ни оправдывалъ этого покушенія.
- ↑ Du Bach Tom Grafen Bismark. 1809 г.