Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
ГРАФИНЯ НЕССЕЛЬРОДЕ И ПУШКИН править
В России найден дневник графа Владимира Федоровича Адлерберга, человека, в свое время весьма приближенного к императору Николаю Павловичу. Дневник, видимо, еще не сделался достоянием широкой публики. Только одна его запись (и то — в пересказе) проскользнула в печать. Она передает разговор Александра II с княгиней Долгоруковой. Долгорукова спросила царя, известно ли ему, кто был автором пресловутых анонимных писем, толкнувших Пушкина на дуэль с Дантесом. Александр ей ответил:
«Это — Нессельроде».
Запись заслуживает доверия. Александр II знал, конечно, много такого, что составляло тайну от простых смертных. Сведение об авторстве Нессельроде он мог получить непосредственно от отца, который много знал о дуэли Пушкина такого, что остается нам неизвестным. В частности, есть указания на то, что Николай I поручал Бенкендорфу произвести расследование об авторе этих писем. Нам неизвестен лишь результат расследования. Вполне возможно, что именно оно и обнаружило виновность Нессельроде, и Николай поделился с сыном сведениями, которые имел основания скрывать от других. Возможно и то, что Александр, уже по восшествии на престол, лично ознакомился с дознанием об авторе писем, которое дошло до нас только в виде незначительных отрывков.
Нельзя упускать из виду, что и Адлерберг, несомненно, записал этот разговор не без критической проверки. Адлерберг сам, конечно, знал многое о дуэли Пушкина. По своему служебному и общественному положению он стоял близко к героям драмы, даже принимал в ней косвенное участие. Ведь это именно к нему, как к директору Канцелярии Военного Министерства, в октябре месяце 1833 года, с рекомендательным письмом прусского Принца Вильгельма (впоследствии — германского императора), явился юный сен-сирец, барон Жорж-Шарль Д’Антес, только что приехавший в Россию «на ловлю счастья и чинов». Хлопотам Адлерберга будущий убийца Пушкина был обязан быстрым своим зачислением в Кавалергардский полк. Впоследствии, уже зимой 1836—1837 г., тот же Адлерберг на одном балу увидал, «как стоявший позади Пушкина молодой князь П. В. Долгорукий кому-то указывал на Дантеса и при этом подымал вверх пальцы, растопыривая их рогами…». Адлерберг был в добрых отношениях с Жуковским, высоко ценил Пушкина и «тревожился мыслью о сем последнем. Ему вспомнилось, что кавалергард Дантес как-то выражал желание проехаться на Кавказ и подраться с горцами. Граф Адлерберг поехал к великому князю Михаилу Павловичу (который тогда был главнокомандующим Гвардейским корпусом) и, сообщив ему свои опасения, говорил, что следовало бы хоть на время удалить Дантеса из Петербурга. Но остроумный француз-красавец пользовался большим успехом в обществе… и меру, предложенную графом Адлербергом, не успели привести в исполнение».
Роковая дуэль Пушкина, в свое время глубоко потрясшая всю Россию, породила множество слухов и толков, тем более противоречивых и даже фантастических, что она разыгралась в непосредственной близости от двора, и правительство принимало все меры к тому, чтобы придать этому делу как можно меньше огласки. К тому же многие из близко стоявших к делу по тем или иным причинам старались дать ему неверное освещение. В результате — в течение около восьмидесяти лет об обстоятельствах, сопровождавших дуэль и смерть Пушкина, достоверного знали мало. Лишь в последнее десятилетие пушкиноведению удалось значительно продвинуться вперед в этом вопросе. Однако же, весьма многое до сих пор остается темным, невыясненным. Смерть Пушкина так обросла легендами и просто анекдотами, что публика, жадная до сведений и принимающая их без критической проверки, теперь, можно сказать, знает о ней количественно гораздо больше, чем специалисты, которым от многих источников пришлось отказаться, по причине их полной недостоверности.
Особенно широко распространено мнение, будто главной причиной дуэли были анонимные письма — дипломы на звание рогоносца, полученные Пушкиным 4 ноября 1836 года. Эту версию, между прочим, поддерживала и вдова поэта, отчасти, может быть, искренно заблуждавшаяся, отчасти имевшая к тому особые побуждения, не вполне совпадавшие со стремлением обнаружить истину. Обычно дело представляется так: Дантес ухаживал за Натальей Николаевной. Пушкин ревновал, но терпел. Тогда Геккерен послал ему анонимный диплом на звание рогоносца. Это вывело Пушкина из себя, он вызвал Дантеса — и так далее. В действительности, конечно, анонимные пасквили были не причиною вызова (точнее, первого из двух вызовов) — а только поводом, толчком, который вывел Пушкина из его выжидательного положения, и который (в известном, конечно, смысле) был даже на руку Пушкину, ибо, наконец, давал ему случай к переходу в наступление против Дантеса.
Конечно, если бы действительно Геккерен был автором пасквилей, то его авторство означало бы, что против Пушкина существовал обдуманный заговор, рассылка дипломов являлась бы одним из моментов в осуществлении этого заговора — и тем самым вопрос об авторстве приобретал бы важное значение в существе конфликта. Но на самом деле этого не было. Последние исследования, работы Щеголева, Полякова и др., позволяют решительно снять с Геккерена подозрение в составлении и рассылке дипломов. А раз эта рассылка не входила ни в его замыслы, ни в замыслы Дантеса, то для уяснения вопроса о ходе главной трагедии вопрос об авторе пасквилей приобретает значение второстепенное или даже третьестепенное.
Сам Пушкин на первых порах решительно объявил автором Геккерена, но никаких оснований и доказательств для такого суждения не представил. За справедливостью по отношению к Геккерену он не гнался. Дантеса и Геккерена ощущал как врагов. Рассылку дипломов приписал Геккерену потому, что искал повода к решительному столкновению, и дипломы ему представились таким поводом. Замечательно, что приписывая пасквили Геккерену, он направил вызов не ему, а своему истинному врагу — Дантесу.
После первого припадка раздражения, а может быть, и после получения каких-нибудь сведений, до нас не дошедших, а быть может, и после того, как версия об авторстве Геккерена была уже им использована, сам Пушкин прекратил настаивать на ней. Под конец жизни он высказывал подозрения против какой- то дамы. На то, что в деле с пасквилями замешаны две дамы, г-жа Н. и гр. С.Б., намекал и Геккерен в одной записке к Дантесу. Имя графини Б. до сих пор достоверно не расшифровано. Что же касается г-жи Н., то, судя по всему, это — г-жа Нессельроде. Уже Щеголев в своей книге Дуэль и смерть Пушкина называет ее одной из двух дам, близко принимавших к сердцу дела Дантеса и Геккерена. Теперь, поскольку запись Адлербер- га заслуживает доверия, — о графине Нессельроде можно говорить и как об авторе анонимных писем.
Статс-дама, графиня Мария Дмитриевна Нессельроде родилась 2 июня 1786 года. Ко времени занимающих нас событий ей уже исполнилось пятьдесят лет. Она была дочерью графа Д. А. Гурьева, бывшего при Александре I министром финансов, и состояла в браке с графом Карлом Васильевичем Нессельроде, вице-канцлером, стоявшим во главе Министерства иностранных дел.
Каковы были отношения между Пушкиным и этой четой? В ведомстве графа Пушкин состоял еще в 1817 г., с того времени, когда по выходе из лицея был причислен к Министерству иностранных дел. Нессельроде известен был весь послужной список Пушкина, со всеми ссылками, с увольнением в 1824-ом и вновь принятием на службу в 1831 году — опять же по Министерству иностранных дел. Однако никакого особого внимания к Пушкину он не проявлял, не высказывал ни вражды, ни сочувствия. Еще менее занимала его литературная деятельность Пушкина: это было не его ведомства дело. Что касается самого Пушкина, то он не любил и не уважал Нессельроде, как это видно из записи в его дневнике (14 декабря 1833 г.): «Кочубей и Нессельроде получили по 200.000 на прокормление своих голодных крестьян. Эти четыреста тысяч останутся в их карманах… Все это очень соблазнительно. В обществе ропщут — а у Нессельроде и Кочубей будут балы (что такое есть способ льстить двору)». Несмотря на это, сведений о каких-нибудь столкновениях Пушкина с Нессельроде мы не имеем.
Другое дело — графиня. Она Пушкина ненавидела и откровенно, даже вызывающе проявляла свою враждебность. Пушкин платил ей тем же. Князь П. П. Вяземский в «Воспоминаниях» своих рассказывает, что «ненависть к графине Нессельроде едва ли не превышала ненависть его к Булгарину. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку». Что касается до эпиграмм, то, вероятно, Вяземский ошибается: до нас не дошло ни одной пушкинской эпиграммы, направленной прямо против М. Д. Нессельроде. Имеется лишь один стих, задевающий память ее отца, министра финансов:
Встарь Голицын мудрость весил,
Гурьев грабил весь народ —
но эпиграмма эта приписана Пушкину гораздо позднее, да и то без всяких оснований. Нельзя быть уверенными, что графиня знала ее и тоже приписывала Пушкину. Ненависть Нессельроде к поэту скорее объясняется распространенным в тогдашнем свете «негодованием» и отвращением к небогатому дворянину, неудачливому чиновнику, в тридцать три года от роду постыднейшим образом получившему камер-юнкерское звание. Конечно, только в этой плоскости она его и рассматривала, подобно тому как, со своей точки зрения, московская полиция в списке картежных игроков на 1829 год под ном. 36 занесла: «Пушкин, известный в Москве банкомет». То, что Пушкин был поэт, не возвышало, а роняло его в глазах графини. Писательской деятельности она не уважала вообще, а в частности к существованию русской литературы и русской поэзии относилась скептически. Эта русская барыня «едва умела говорить по-русски» по свидетельству Вяземского. Графиня была типичной представительницей светской черни. Ко всему, вероятно, примешивалась досада на придворные успехи Натальи Николаевны, и — как знать? — запоздалая зависть ее красоте.
Чета Нессельроде была в очень хороших отношениях с «семейством» Дантеса и Геккерена и не скрывала этого. Когда, после первого вызова на дуэль, Дантес попытался уладить дело женитьбой на сестре Натальи Николаевны, графиня была у него на свадьбе посаженой матерью. В день смерти Пушкина граф и графиня до поздней ночи пробыли у Геккерена. Надо им отдать справедливость: когда после катастрофы не только друзья, но и враги Пушкина на всякий случай отшатнулись от Геккеренов — чета Нессельроде проявила немалое мужество; она и тогда не порвала связи с Дантесом и его покровителем.
Графиня Нессельроде, несомненно, принадлежала к партии Геккерена. Но раз, как мы уже говорили, ни Дантес, ни Геккерен не могли быть и не были ни авторами, ни рассылателями дипломов, — то зачем это было нужно их стороннице? По-видимому, ответ может быть только один: графиня Нессельроде тут действовала не ради интересов Геккеренов и даже без их ведома: рассылка дипломов была ненужна и невыгодна Геккеренам; знай они о замысле Нессельроде, они бы ее, несомненно, остановили.
Какая же нужда была Нессельроде писать эти письма? Какие действительные выгоды ждала она от этого для себя? Как ни странно, на этот вопрос приходится ответить: никакой нужды, никакой действительной, практической выгоды. Было бы драматичнее, с точки зрения развития интриги было бы любопытнее, если бы анонимные письма были одним из действий обдуманного заговора, одной из стадий в его развитии и осуществлении. Но этого нет. Графиня действовала за свой страх и риск, не имея никаких намерений влиять на отношения Пушкина и Дантеса. Иными словами — весь ее интерес ограничивался самым фактом рассылки писем и чисто психологической радостью увидать эффект, который это произведет на Пушкина.
Цель Нессельроде была очень проста и коротка. Ей хотелось доставить врагу минуту мучительной боли, отравить его душу лишним приступом злобы и горя. Может быть, самой Нессельроде потом стало казаться, что она — главный двигатель в этом деле. Она следила за результатами и, может быть, испугалась, когда Пушкин, по получении дипломов, вызвал Дантеса на дуэль. Пожалуй, потому она и приняла такое участие в свадьбе Дантеса с Екатериной Гончаровой, что хотела отчасти способствовать расхлебыванию каши, которую, как ей казалось, она сама заварила. Она могла с удовольствием заняться миротворческой работой: ведь ее главная, единственная цель — нанести Пушкину сердечную рану — была уже достигнута.
В настоящее время считается установленным, что в составлении и рассылке дипломов принимало участие по крайней мере два лица. В свое время называли князей И. С. Гагарина и П. В. Долгорукова. Теперь можно сказать, что в отношении Гагарина это был неверно. Остается Долгоруков. Г ода два тому назад вышла обстоятельная работа Б. Л. Модзалевского, убедительно доказывающая, что Долгоруков мог быть автором пасквилей; однако, прямых улик против него Б. Л. Модзалевскому найти не удалось. Каковы были отношения между Долгоруковым и графиней, нам неизвестно. Выяснение этого вопроса могло бы отчасти служить доводом за или против его участия в рассылке дипломов. Возможно, что он и впрямь был сообщником Нессельроде.
Как бы то ни было, действовала графиня с Долгоруковым или с кем другим — мы можем сказать уверенно, что рассылка пасквилей, сыгравшая, конечно, свою роль в ходе трагедии, — является эпизодом, по существу, посторонним этой трагедии. Он крепко к ней присосался, но по замыслу главных изобретателей и участников должен был представлять собою нечто самостоятельное, нужное им, а не героям основной трагедии. Нессельроде и ее сообщник ставили себе особую цель, для достижения которой они только воспользовались ухаживанием Дантеса за Натальей Николаевной и тяжелым положением Пушкина как подходящим материалом, удобным моментом. Вовсе не стремясь так или иначе влиять на ход главного действия в трагедии, Нессельроде лишь захотела разыграть в ней под шумок свою интермедию — с весьма ограниченным заданием и скромным названием «Сплетня». При этом графиня, хотя и была душой дела, могла рассчитывать на безопасность и безответственность даже в том случае, если бы ее роль была обнаружена. Расчет оказался верен. Николай I, хоть вероятно и все <знал> и хоть сам слишком переоценивал значение дипломов, — дело все же погасил, участие графини скрыл тщательно. Того и следовало ожидать — стоило ли царю сильнейшим образом компрометировать статс-даму и ее мужа, своего вице-канцлера, стоило ли расставаться с давнишним министром иностранных дел для того только, чтобы восторжествовала справедливость, да и то — всего в деле какого-то литератора?
1925
ПРИМЕЧАНИЯ править
Впервые — Дни, 1925/888 (25 декабря).
«<…> найден дневник графа Владимира Федоровича Адлерберга…» — источник этого сообщения нами не установлен. Спустя два года подобная информация приведена по другому источнику (записки князя А. М. Голицына); см.: В. В. Гольцев, «К истории дуэли Пушкина. Кто был автором анонимных писем» в сб. Московский пушкинист, I (Москва, 1927), сс. 6-22, цит. с. 17. Ср.: П. Е. Щеголев, Дуэль и смерть Пушкина (Москва, 1987), с. 392.
«<…> Адлерберг на одном балу увидал…» — дальше следуют цитаты из записной книжки Русского архива, 1892/кн. II, с. 489 (проверены по изд.: П. И. Бартенев, О Пушкине, Москва, 1992, с. 296). См. также: Б. Л. Модзалевский, «Кто был автором анонимных пасквилей на Пушкина?» (с. 29) в сб. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина (Петербург, 1924), сс. 11-49. Ср.: П. Е. Щеголев, указ, соч., с. 68, с. 414.
«Последние исследования и работы…» — см. особенно: П. Е. Щеголев, Дуэль и смерть Пушкина (первое изд. — 1916, второе изд. — 1917, третье изд. — 1928, четвертое изд. — 1987); А. С. Поляков, О смерти Пушкина (1922); сб. под ред. Б. Л. Модзалевского, Ю. Г. Оксмана и М. А. Цявловского Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина (Петербург, 1924).
Характеристика статс-дамы М. Д. Нессельроде, вероятно, составлена по материалам в книге Щеголева и комментарию в изд.: Дневник А. С. Пушкина 1833—1835 (1923); см. по указателю.
«Князь П. П. Вяземский в „Воспоминаниях“ своих…» — цит. по Дневнику…, с. 15.
«<…> московская полиция в списке <…> занесла: „Пушкин, известный в Москве банкомет“» — см. исследование «Пушкин, известный банкомет» (1928) в настоящем издании.
«<…> обстоятельная работа Б. Л. Модзалевского…» — см. выше.