Глава XII. Богатые и бедные; демократия гибнет; народные тираны
Когда ряд переворотов ввел политическое равенство среди людей и не было более места борьбе за принципы и за права, то люди стали бороться за свои материальные интересы. Этот новый переворот в истории гражданской общины не всюду начался одновременно. В одних гражданских общинах он последовал очень скоро за установлением демократии, в других лишь спустя несколько поколений, которые успели управлять собою с полным спокойствием. Но все гражданские общины рано или поздно стали жертвой этой печальной борьбы.
По мере того как общество удалялось от древнего строя, формировался постепенно класс бедняков. Прежде, когда каждый человек составлял часть рода и имел своего господина, нищета была почти неизвестна; о пропитании человека должен был заботиться его господин: тот, кому человек повиновался, в чьем распоряжении он был, тот и должен был заботиться в воздаяние о всех его нуждах. Но перевороты, разрушившие род, изменили также и условия жизни людей. И вот в тот день, когда клиент освободился от своей зависимости, он увидел, как перед ним встали нужда и трудности существования. Жизнь сделалась более независимой, но она требовала большего труда и была подчинена большему количеству случайностей. Каждый должен был с этих пор сам заботиться о своем благосостоянии, у каждого был свой круг деятельности и свои обязанности. Один вследствие своей деятельности или счастья обогащался, другой оставался бедным. Имущественное неравенство должно неизбежно установиться во всяком обществе, которое не захочет сохранять патриархальный или родовой быт.
Демократия не уничтожила бедность, она, наоборот, сделала ее более ощутительной. Равенство политических прав заставило выступить еще ярче неравенство имущественного положения.
Так как не существовало власти, которая бы, стоя одновременно выше и богатых и бедных, могла заставить их жить в мире между собой, то требовалось найти такие экономические принципы и условия труда, чтобы оба класса принуждены были жить в добром согласии друг с другом; чтобы богатый не мог обогащаться иначе, как обращаясь к бедному за его трудом, и чтобы бедный находил себе средства к жизни, отдавая свой труд богатому. Тогда неравенство имущественного положения возбуждало бы человеческую деятельность, развивало бы его способности и не влекло бы за собою ни общественного разложения, ни гражданской войны.
Но во многих гражданских общинах отсутствовали абсолютно и промышленность, и торговля: они не имели, значит, никаких источников для увеличения суммы общественных богатств, чтобы уделить затем из них часть бедным, ничего ни у кого не отнимая. Там же, где существовала торговля, почти все выгоды ее доставались богатым вследствие чрезмерно высокой цены денег. Если же существовала промышленность, то рабочими были по большей части рабы. Известно, что римские и афинские богачи имели в своих домах мастерские ткачей, резчиков, выделки оружия, и все рабочие в этих мастерских были рабы. Даже свободные профессии и те были по большей части закрыты для граждан. Врачом был часто раб, который лечил больных в пользу своего господина; приказчики торговых заведений, много архитекторов, судостроителей, низших государственных чиновников — были рабы. Рабство было бичом, от которого страдало само свободное общество. Гражданин не находил, куда приложить свои силы, не находил работы. Недостаток занятий развивал леность; видя, что работают одни только рабы, он начинал презирать труд. Таким образом, экономические привычки, нравственные склонности, предрассудки — все соединилось вместе, чтобы помешать бедному выйти из своей нищеты и жить приличным образом. Не так были поставлены взаимно богатство и бедность, чтобы ужиться в мире друг с другом.
Бедный пользовался равенством политических прав. Но ежедневные страдания заставляли его, безусловно, думать, что равенство имущественного положения было бы много предпочтительнее; а потому он очень скоро заметил, что равенство, которым он обладал, могло послужить ему для достижения того, которого у него еще не было, и что владея голосованием, он мог стать также и господином богатств.
Он начал с того, что пожелал извлекать средства к существованию из своего права голоса: он потребовал платы за свое присутствие в народных собраниях или за исполнение обязанностей судьи. Если гражданская община не была достаточно богата, чтобы располагать средствами для подобных расходов, то бедный находил возможность иначе добывать себе деньги: он продавал свой голос; а так как случаи голосования были очень часты, то он и мог жить. В Риме подобная торговля производилась правильно и совершенно открыто; в Афинах предпочитали скрывать ее; в Риме, где бедные не входили в состав суда, они продавали себя как свидетелей, в Афинах — как судей. Все это не извлекало бедных из нищеты, но заставляло их только падать все ниже.
Когда эти средства оказались недостаточными, то бедные прибегли к более энергичным действиям: они организовали правильную войну против богатства. Сначала эта война была облечена в законные формы; на богатых были возложены все общественные расходы, они были обременены налогами, они должны были строить триремы, от них требовали устройства празднеств для народа. Затем были увеличены денежные штрафы в судах; за самые незначительные проступки объявлялась конфискация имущества. Можно ли сосчитать, сколько людей были подвергнуты изгнанию только потому, что они были богаты? Имущество изгнанного поступало в общественную сокровищницу, откуда оно потом, в форме платы трех оболов, делилась между бедными. Но всего этого было еще недостаточно, так как количество бедняков увеличивалось постоянно. Тогда бедные начали во многих городах пользоваться своим правом голосования, чтобы постановлять то уничтожение долгов, то массовую конфискацию и всеобщие ниспровержения.
В предыдущую эпоху право собственности уважалось, потому что основанием его было религиозное верование. Пока каждое владение было связано с культом и считалось нераздельным от домашних богов семьи, никому и в голову не приходило, чтобы возможно было лишить человека его поля. Но в эпоху, к которой привели нас теперь революции, эти древние верования были уже оставлены, и религия собственности исчезла. Богатство не есть уже более священная и ненарушимая область. Оно не кажется уже более даром богов, но даром случая. Является желание овладеть им, отняв это богатство у того, кто владел им до сих пор, и это желание, которое в другое время казалось бы нечестием, начинает теперь казаться законным. Нет более высшего принципа, который освящал бы право собственности; каждый чувствует только собственные потребности и ими измеряет свое право.
Мы уже говорили, что гражданская община, особенно у греков, имела безграничную власть, что свобода была неизвестна, и личное право было ничто перед волей государства. Отсюда следовало, что большинство голосов могло постановить конфискацию имущества богатых и что греки не видели в этом ничего незаконного или несправедливого. То, что требовало государство, то было правом. Это отсутствие индивидуальной свободы было причиной несчастий и неустройств в Греции. Рим несколько более чтил права человека, а потому и пострадал меньше.
Плутарх рассказывает, что в Мегаре после одного восстания было постановлено уничтожение всех долгов, и заимодавцы, кроме потери своего капитала, обязаны были возвратить все уже полученные ими проценты.
«В Мегаре, как и в других городах, — говорит Аристотель, — народная партия, захватив власть в свои руки, начала с того, что объявила конфискацию имущества нескольких богатых семей. Но, вступив однажды на этот путь, она не могла уже остановиться. Каждый день требовалось несколько новых жертв, и, наконец, количество богатых, у которых отняли все и которых изгнали, стало так велико, что они образовали целое войско».
В 412 году «народ в Самосе умертвил двести своих противников, изгнал четыреста других и разделил между собою их земли и дома».
В Сиракузах, едва освободившись от тирана Дионисия, народ в первом же собрании постановил раздел земель.
В этом периоде греческой истории, каждый раз когда происходит гражданская война, богатые стоят в одной партии, а бедные в другой. Бедные хотят овладеть богатством, богатые хотят его сохранить или взять его обратно. «Во всех гражданских войнах, — говорит один греческий историк, — дело идет о перемещении богатств». Каждый демагог поступал так же, как и Мольпагор Хиосский, который отдал в руки массы состоятельных людей, одних перебил, других изгнал и разделил их имущество между бедными. В Мессене, как только народная партия одержала верх, она изгнала богатых и разделила между собою их земли.
Высшие классы в древности никогда не имели ни достаточно ума, ни ловкости, чтобы направить бедные классы к труду и помочь им, таким образом, выйти честно из нищеты и паденья. Были личности, которые пытались сделать это, но они не имели успеха. В результате получилось такое положение вещей, что гражданские общины вечно колебались между двумя переворотами: один лишал всего богатых, другой возвращал им обладание их имуществом. Это продолжалось от пелопонесской войны вплоть до завоевания Греции римлянами.
В каждой гражданской общине богатый и бедный были двумя врагами, которые жили рядом друг с другом, причем один алчно и с завистью смотрел на богатство другого, а тот видел эту алчность к своему достоянию. Между ними не было никаких сношений, никаких взаимных услуг, никакой общей работы, ничего, что бы их соединяло. Бедный не мог приобрести богатства иначе, как отняв его у богатого, богатый мог защищать свое имущество только особою ловкостью или силой. Они смотрели друг на друга с ненавистью. В каждом городе были как бы две партии заговорщиков: бедные составляли заговор из алчности, богатые из страха. Аристотель говорит, что богатые произносили между собою следующую клятву: «Клянусь быть всегда врагом народа и сделать ему столько зла, сколько буду в силах».
Невозможно решить, которая из двух партий сделала больше преступлений и жестокостей. Ненависть друг к другу уничтожила в сердце все человеческие чувства. «В Милете произошла война между богатыми и бедными. Сначала одержали верх бедные и принудили богатых бежать из города. Но затем, сожалея, что они не могли их всех перерезать, они захватили их детей, собрали в сараях и нагнали туда быков, чтобы те растоптали их ногами. Но богатые возвратились в город и снова овладели властью; тогда они в свою очередь взяли детей бедных, обмазали их смолою и сожгли живыми».
Что же делала в то время демократия? Она, в сущности, не могла отвечать за все эти насилия и злодейства, но она первая же страдала от них. Не было более законов; а демократия могла существовать только среди наиболее строгого и точно определенного соблюдения законов. Не было больше истинного управления, были только партии у власти. Магистраты пользовались теперь своею властью не для создания мира и спокойствия, но в пользу интересов и жадных стремлений какой-нибудь партии. Начальствование не имело более ни законных прав, ни священного характера, в повиновении не было более ничего добровольного; всегда подчиняясь только силе, люди стремились в свою очередь отомстить угнетателям. Гражданская община была, по словам Платона, лишь собранием людей, среди которых одна партия властвовала, а другая была рабою. Правление называлось аристократическим, когда богатые стояли у власти, и демократическим, когда властью овладевали бедные. Но в действительности истинной демократии не существовало более.
Демократия была искажена и изменена с того самого дня, как в нее вторглись материальные интересы и нужды. Демократия с богатыми у власти сделалась жестокой олигархией, с бедными у власти — она стала тиранией. От пятого и до второго века до нашей эры мы видим во всех гражданских общинах Греции и Италии, пока за исключением Рима, что республиканские формы правления находятся в опасности, что они сделались ненавистны одной части народа. И мы можем легко различить и тех, кто желает разрушить эти формы, и тех, кто желает их сохранить.
Богатые, более просвещенные, более гордые, остались верны республиканскому строю, в то время как бедные, для которых политические права имели меньше цены, охотно избирали себе главою тирана. Когда, после многих гражданских войн, бедный класс увидал, что его победы не привели ни к чему, что противная партия всегда снова возвращается к власти, и что, после длинного ряда взаимных конфискаций и обратного восстановления в правах, борьбу приходится постоянно начинать сызнова, бедный класс пришел к мысли установить монархический строй, более согласный с его интересами, тот строй, который, подавив навсегда аристократическую партию, обеспечил бы на будущее время бедному классу пользование выгодами его победы. Ради этой цели демократическая партия и создала тиранов.
Начиная с этого времени, партии меняют свои названия: нет более аристократов или демократов, партии борются за свободу или за тиранию. Под этими двумя названиями все еще боролись между собою богатство и бедность. Свободой назывался такой строй, при котором власть находилась в руках богатых, защищавших свое положение, тиранией называлось совершенно противоположное.
Факт общий и почти не имеющий исключения в истории Греции и Италии, что тираны выходят из народной партии, и врагом их является аристократия. «Единственным назначением тирана, — говорит Аристотель, — является покровительство народу против богатых; он всегда начинает тем, что является демагогом, и тирания по самой своей сущности борется с аристократией». — «Средством для достижения тирании, — говорит он еще, — является приобретение доверия толпы; а доверие это можно приобрести, объявив себя врагом богатых. Так поступали Пизистрат в Афинах, Феаген в Мегаре, Дионисий в Сиракузах».
Тиран ведет постоянную борьбу с богатыми. В Мегаре Феаген захватил внезапно стада богатых и все их перерезал. В Кумах Аристодем уничтожает долги и отнимает у богатых земли затем, чтобы отдать их бедным. Также поступает Никоклес в Сикионе и Аристомах в Аргосе. Всех этих тиранов писатели изображают нам крайне жестокими; но едва ли вероятно, чтобы они были все таковы по природе; они были жестокими под давлением крайней необходимости — раздавать постоянно бедным земли или деньги. Они могли удерживать власть в своих руках только до тех пор, пока удовлетворяли жадности толпы и питали ее страсти.
Ничто в настоящее время не может дать нам понятия о том, что такое была личность тирана греческой гражданской общины. Это был человек, живущий среди своих подданных, безо всяких посредников и без министров управляющий ими своей непосредственной властью. У него не было того высокого и независимого положения, каким пользуются властители больших государств. В нем были все мелкие страсти частного человека; он готов извлечь себе выгоду из конфискации; он доступен гневу и чувству личной мести; он всегда боится; он знает, что тут совсем близко около него враги и что общественное мнение одобряет убийство, когда жертвою его является тиран. Можно себе представить, каково должно быть правление подобного человека. За исключением двух или трех достойных уважения личностей, все тираны, достигавшие власти во всех греческих городах в четвертом и третьем веке, царили, только льстя самым низменным инстинктам толпы и насильственно истребляя все, что возвышалось над общим уровнем каким бы то ни было образом, своим ли происхождением, богатством или заслугами. Власть их была безгранична; греки могли тут убедиться, как легко переходит в деспотизм республиканский образ правления, если только он не признает уважения к правам личности. Древние дали такую власть государству, что в тот день, когда эту власть захватил в свои руки тиран, у населения не оказалось никакой гарантии против него, и он сделался законным властителем жизни и имущества всех граждан.