Глава XI. Закон
У греков и римлян, как и у индусов, закон был в начале частью религии. Древние кодексы гражданских общин были собранием ритуалов, обрядовых предписаний, молитв и вместе с этим законодательных постановлений. Законы о частной собственности, законы о наследовании были рассеяны среди правил, касающихся жертвоприношений, погребения и культа мертвых.
То, что осталось у нас от древних законов Рима, называвшихся царскими законами, относится настолько же к культу, как и к правилам гражданской жизни. Один из них запрещал виновной жене приближаться к алтарю, другой запрещал употребление известных кушаний при священных обедах; третий указывал, какую религиозную церемонию должен совершить победитель при возвращений в город. Законы Двенадцати Таблиц, хотя и более позднего происхождения, содержали, тем не менее, еще мельчайшие предписания: относительно религиозных обрядов погребения. Труд Солона был одновременно сводом законов, постановлений государственного строя и религиозных предписаний. Там был обозначен и порядок жертвоприношения, и цена жертвенных животных, равно как и обряды бракосочетания и культа мертвых.
Цицерон в своем трактате «О законах» намечает план законодательства, и план этот не вполне плод его творчества. Он подражает по существу, как и по форме, своего кодекса древним законодателям. Вот первый закон, который он вписывает: «Пусть никто не приблизится к богам иначе, как с чистыми руками; — пусть всякий блюдет храмы отцов и жилище домашних Ларов; — пусть жрецы употребляют во время священных трапез лишь дозволенные яства; — пусть воздается богам манам должный им культ». Римский философ, без сомнения, мало интересовался этой древней религией ларов и манов, но он писал свой трактат в общих чертах по образцу древних законодательных сборников, и ему казалось, что он должен внести в него религиозные правила культа. В Риме было вполне признанной истиной, что нельзя быть хорошим верховным жрецом, не зная законов, и обратно — нельзя знать хорошо права, не зная религиозных постановлений. Верховные жрецы являлись долгое время единственными юристами.
Так как не было почти ни одного случая жизни, который не имел бы отношения к религии, то вследствие этого все было подчинено решению жрецов, и они являлись единственными компетентными судьями в бесчисленном количестве судебных дел. Все спорные дела, касающиеся браков, развода, гражданских и религиозных прав детей, — подлежали их суду. Они судили и за кровосмешение, и за безбрачие. Так как усыновление касалось религии, то оно могло быть произведено только с согласия верховного жреца. Составить завещание значило прервать тот порядок, который религия установила для наследования имущества и передачи культа, а потому завещание должно было вначале представляться на утверждение верховного жреца. Так как границы всякой земельной собственности были обозначены религией, то, если возникали пограничные споры между двумя соседями, они должны были являться на Суд к верховному жрецу или к арвальским братьям. Вот почему одни и те же лица были и жрецами и юристами: право и религия составляли одно целое.
В Афинах первый архонт и царь имели почти одни и те же судебные права, как и римский верховный жрец. Обязанностью архонта было наблюдать, чтобы домашние культы не прекращались, а царь, весьма походивший на римского верховного жреца, являлся верховным руководителем религии гражданской общины. Поэтому первый разбирал все споры, касающиеся семейного права, а второй — все преступления против религии.
Способ создания древних законов представляется совершенно ясным. Не люди изобрели их. Солон, Ликург, Минос, Нума могли записать законы своих гражданских общин, но они их не создали. Если мы будем подразумевать под законодателем человека, который создает собрание законов силою своего гения и заставляет других людей подчиняться им, то такого законодателя никогда не существовало у древних. Народные постановления тоже не являлись источником законов. Мысль, что количество поданных голосов может создать закон, явилась очень поздно в гражданских общинах и лишь после того, как эти общины были дважды преобразованы переворотами. А до тех пор законы являлись как нечто древнее, неизменное, благоговейно почитаемое. Столь же древние, как и гражданская община, они были установлены основателем общины одновременно с тем, как он установил очаг, moresque viris et moenia ponit. Он учредил их одновременно с учреждением религии. Но все же нельзя сказать, что он их сам придумал. Кто же был их истинным создателем? Когда мы говорили об организации семьи, о греческих и римских законах, устанавливавших право собственности и наследования, право завещания, усыновления, то мы заметили, до какой степени точно соответствовали эти законы верованиям древних поколений. Если сопоставить эти законы с естественной справедливостью, то они часто окажутся в противоречии с ней, и станет совершенно очевидным, что не из понятий абсолютного права и не из чувства справедливости они почерпнуты. Но если мы сопоставим те же законы с культом мертвых и культом очага, сравним с различными предписаниями этой первобытной религии, то мы увидим, что они находятся в полном взаимном соответствии.
Человеку не приходилось обращаться к своей совести и говорить: это справедливо, это несправедливо; древнее право возникло не так. Человек веровал, что священный очаг в силу религиозного закона переходит от отца к сыну; из этого следовало, что и дом является наследственным имуществом. Человек, похоронивший своего отца на своем поле, твердо верил, что дух умершего навсегда овладел этим полем и требовал здесь себе вечного культа от потомства, из этого следовало, что поле — владенье умершего и место жертвоприношений — становилось неотчуждаемой собственностью семьи. Религия говорила: сын есть продолжатель культа, а не дочь, и закон вместе с религией повелевал: наследует сын, дочь же не наследует; наследует племянник по мужской линии, но не по женской. Вот как создался закон: он явился сам собою, его не надо было изыскивать. Он являлся прямым и необходимым следствием верований, он был сама религия, приложенная к взаимным отношениям людей между собой.
Древние говорили, что законы свои они получили от богов. Жители Крита приписывали свои законы не Миносу, но Юпитеру; лакедемонцы верили, что их законодателем был не Ликург, а бог Аполлон. Римляне говорили, что Нума писал свои законы под диктовку одного из самых могущественных божеств древней Италии — богини Эгерии. Этруски получили свои законы от бога Талеса. Во всех этих преданиях есть правда. Истинным законодателем древних был не человек; законодателем этим были религиозные верования, которые человек носил в своей душе.
Законы долгое время оставались предметом священным. Даже в ту эпоху, когда было признано, что для создания закона достаточно воли одного человека или общего голосования народа, даже и тогда к религии обращались за советом или, по меньшей мере, спрашивали ее согласия. В Риме единогласная подача голосов не считалась достаточной для создания закона; требовалось сверх того, чтобы решение народа было одобрено верховными жрецами, и чтобы авгуры удостоверили благосклонность богов к предлагаемому закону. Однажды, когда плебейские трибуны хотели добиться от собрания триб принятия нового закона, то один патриций сказал им: «какое право имеете вы создавать новый закон или касаться законов уже существующих? Вы, не обладающие правом ауспиций, вы, не совершающие в ваших собраниях религиозных священнодействий, что имеете вы общего с религией и всеми священными предметами, среди которых нужно считать и законы?»
Из сказанного будет вполне понятно, какую привязанность и какое глубокое уважение сохраняли долгое время древние к своим законам. Не дело человеческих рук видели они в них; происхождение этих законов было священно. И не пустой фразой являлись слова Платона, говорящего, что повиноваться законам — это значит повиноваться богам. Платон выражал только общую всем грекам мысль, когда в «Критоне» выводит перед нами Сократа, готового умереть, потому что закон этого от него требует. Еще раньше Сократа на Фермопильской скале было написано: «Путник, возвести Спарте, что мы пали здесь все, верные ее законам». Закон у древних был всегда священным; во времена царей он был владыкою царей, во времена республик — он был царем народов. Неповиновение закону был святотатством.
В принципе закон был неизменен, потому что он был божественен. Нужно заметить, что законы никогда не отменялись; можно было издавать новые, но старые продолжали всегда существовать, как бы ни были они противоречивы друг другу. Драконовы законы не были уничтожены законами Солона; ни царские законы — законами Двенадцати Таблиц. Камень, на котором были вырезаны законы, был неприкосновенен; самое большее, что наименее богобоязненные люди позволяли себе, это — повернуть его обратной стороной. Этот принцип был главною причиною той большой запутанности, которую мы видим во всем древнем праве. В нем были собраны различные законы различных эпох все вместе, и все они имели право на уважение. В одной из судебных речей Исея мы видим двух людей, оспаривающих друг у друга наследство; каждый из них приводит в свою пользу закон; оба эти закона совершенно противоречат друг другу и оба они одинаково священны. Таким же точно образом и собрание законов Ману сохраняет старинный закон о праве первородства и тут же рядом помещает другой, требующий равного раздела имущества между братьями.
Древний закон никогда не сопровождается указаниями на мотивы его издания. Да и зачем? Он не обязан давать отчета; он существует, потому что боги создали его. Закон не вступает в объяснения; он является как повелительная сила; люди повинуются ему, потому что они в него верят.
В течение многих поколений законы не были записаны; они передавались от отца к сыну вместе с верованиями и формулами молитв; они были священным преданием, которое увековечивалось близ семейного очага или близ очага гражданской общины.
В тот день, когда законы начали записывать, их стали вносить в священные книги, в книги обрядов среди молитв и правил священнодействий. Варрон цитирует один древний закон города Тускулума и добавляет, что он читал его в священных книгах этого города. Дионисий Галикарнасский, разбиравший подлинные документы, говорит, что в Риме до эпохи децемвиров немногие из писанных законов находились в священных книгах. Позже законы перестали записывать в обрядовых книгах, их начали писать отдельно; но они продолжали находиться, по обычаю, в храме, и жрецы продолжали быть их хранителями.
Писанные или неписанные законы эти были неизменно выражены в виде кратких изречений и по форме их можно сравнить со стихами книги Моисеевой или же со шлоками законов ману. Весьма вероятно даже, что слова закона имели ритмический размер. Аристотель говорит, что раньше того времени, как законы были записаны, они пелись. Воспоминание об этом осталось в языке; римляне называли законы carmina, стихи; а греки говорили νόμοι — песни.
Эти древние стихи были неизменяемым текстом. Изменить в них хотя бы одну букву или переместить хотя бы одно слово, нарушая таким образом ритм, это значило разрушить самый закон, уничтожая ту священную форму, в которой он явлен людям. Закон был подобен молитве, которая только тогда была приятна богам, когда слова ее оставались совершенно неизменными, и которая становилась нечестивой, если хоть одно слово было в ней изменено. В первобытном законе внешняя форма, буква — были все. Здесь нечего искать идеи или духа закона. Закон имеет ценность не по тому нравственному принципу, который в нем заключается, но по тем точным словам, из которых состоит его формула. Его сила заключается в священных выражениях, которые его составляют.
У древних и особенно в Риме идея права была неразлучна с употреблением известных священных слов. Если, например, нужно было заключить какое-нибудь обязательство, то один должен был сказать: Dari spondes? и другой должен был ответить: Spondeo. Если эти слова не были произнесены, то и договор не считался заключенным. Напрасно заимодавец требовал уплаты своего долга, должник не считался его должником, потому что сила, обязывающая человека в древнем праве, не была совесть или чувства справедливости, это была священная формула. Эта формула, произнесенная взаимно двумя людьми, устанавливала между ними правовую связь. Там, где не было формулы, не существовало и права.
Странные формы древнего судопроизводства не будут нас более удивлять, если мы подумаем, что римское право было религией, закон — священным текстом, правосудие — собранием обрядов. Истец преследовал по закону, agit lege. Выражением, формулой закона побеждает он своего противника; но ему нужна величайшая осторожность: чтобы иметь закон на своей стороне, он должен точно знать те выражения, в которых он формулирован, и произносить их вполне безошибочно. Если он употребит одно слово вместо другого, то закон более для него не существует, не может его более защищать. Гай рассказывает такого рода случай: у некоего человека сосед вырубил его виноградник; факт был несомненный; он произнес формулу закона, но в законе говорится «деревья», он же произнес «виноградник» и поэтому проиграл свой процесс.
Однако, произнесения точных слов закона было еще недостаточно, нужно было сопровождать их еще внешними знаками, которые являлись как бы обрядами этой религиозной церемонии, называвшейся договором или судебным процессом. Поэтому при всякой продаже нужно было употреблять кусок меди или весы; при покупке чего-нибудь — следовало дотронуться до покупаемого предмета рукой, mancipatio; если происходил спор о какой-нибудь собственности — изображалась притворно борьба, manum consertio. Отсюда произошли формулы при отпущении на волю, при выделении из семьи, при отправлении правосудия и все внешние действия, вся пантомима судопроизводства.
Так как закон составлял часть религии, то и он был облечен таинственным характером, как вся религия гражданской общины. Формулы закона хранились втайне, как и формулы культа. Они скрывались от чужеземцев и даже от плебеев. Происходило это не потому, чтобы патриции рассчитывали, владея законами исключительно, извлекать из этого для себя большую пользу; но потому, что законы по своему происхождению, по своей природе считались долго таинством, в которое нельзя было посвятить человека, не посвятив его предварительно в национальный и домашний культ.
Религиозное происхождение древнего права объясняет нам одну из главных его особенностей. Религия была чисто гражданская, т. е. особая для каждой гражданской общины; и вытекающее отсюда право могло быть тоже только гражданским. Но важно выяснить смысл, какой это слово имело у древних. Когда говорили гражданское право, ius civile, νόμοι πολιτικοί, то это означало, что не только каждая гражданская община имела свой кодекс, как имеет его в наши дни каждое государство, но также что и законы каждой гражданской общины имеют силу и действуют только между ее членами. Недостаточно было жить в городе, чтобы находиться под властью законов и под их покровительством: нужно было еще быть гражданином. Закон не существовал для рабов, он не существовал также и для чужеземцев. Ниже мы увидим, что чужеземец, поселившийся в городе, не мог ни приобретать там себе собственности, ни наследовать, ни делать завещания, ни заключать какого-нибудь договора, ни выступать перед обычным судилищем граждан. В Афинах, если он являлся заимодавцем гражданина, он не мог преследовать его по суду за долг; закон не признавал силы за его договорами.
Такой порядок древнего права отличался полнейшей логичностью. Право родилось не из идеи справедливости, но из религии, и было немыслимо вне ее. Для того, чтобы между двумя людьми явились правовые отношения, нужно, чтобы между ними были предварительно религиозные отношения, т. е. чтобы у обоих у них был культ одного и того же очага и те же самые жертвоприношения. Если между двумя людьми не было этой религиозной обязанности, то не могло быть, по-видимому, и никаких правовых отношений. Ни раб, ни чужеземец не имели участия в религиозном культе гражданской общины. Чужеземец и гражданин могли долгие годы жить рядом друг с другом без того, чтобы явилась возможность установить между ними правовую связь. Право было только одною из сторон религии. Раз нет общей религии, то нет и общего права.