Глава III. Непрерывность семьи; запрещение безбрачия: расторжение брака в случае бесплодия. Неравенство между сыном и дочерью
Верования, относящиеся к мертвым, и воздаваемый им культ определили собой строй древней семьи и дали ей большую часть ее постановлений и законов.
Выше мы видели, что человек после смерти считался существом божественным и блаженным, но это при том лишь условии, чтобы живые приносили ему постоянно установленные могильные жертвы. Если эти приношения прекращались, то мертвому наносился этим ущерб, и он упадал до степени несчастного, творящего зло демона. В то время, когда древние племена начали создавать себе представления о будущей жизни, они еще не помышляли ни о наградах, ни о наказаниях, они думали, что счастье умершего не зависит от его поведения при жизни, но считали, что оно стоит в теснейшей зависимости от отношения к нему его живых потомков. Поэтому-то каждый отец ожидал от своего потомства ряда могильных приношений, которые должны были обеспечить его манам покой и блаженство.
Этот взгляд был основным принципом семейного права у древних. Отсюда вытекал тот закон, что всякая семья должна была продолжаться во веки. Для мертвых было необходимо, чтобы потомство их не угасало. В могиле, где они продолжали жить, только об этом одном они и беспокоились. Их единственной мыслью, как и единственным интересом, было, чтобы на земле всегда существовал человек, мужчина их крови, для принесения им могильных жертв. И индус верил, что мертвые повторяли беспрестанно: «Пусть родятся всегда в нашем потомстве сыновья, которые будут приносить нам в жертву рис, молоко и мед». Индус говорил еще и следующее: «Если семья угасает, то от этого гибнет религия этой семьи; предки, лишенные приношений пищи, попадают в жилище несчастных».
То же самое довольно долго думали и народы Греции и Италии. Если в оставленных ими письменных памятниках мы и не находим такого ясного выражения их верований, какое мы находим в старых книгах Востока, то их законы зато свидетельствуют достаточно определенно о их первобытных верованиях. В Афинах закон возлагал на главное должностное лицо в городе обязанность наблюдать, чтобы ни одна семья не угасала. Точно так же римский закон следил внимательно, чтобы не прекращался ни один домашний культ. В речи одного афинского оратора мы читаем: «Нет человека, который бы, зная, что он должен будет умереть, заботился столь мало о себе самом, что захотел бы оставить свою семью без потомков; ибо в таком случае не осталось бы никого, кто воздавал бы ему подобающее мертвым служение». Таким образом, всякий был заинтересован весьма сильно в том, чтобы оставить после себя сына, убежденный, что тут идет дело о его блаженном бессмертии. Это являлось также долгом и по отношению к предкам, так как их счастье длилось только до тех пор, пока не прекращалась семья. Законы Ману называют старшего сына «тем, который рожден для выполнения долга».
Мы касаемся здесь одной из самых замечательных характеристических черт древней семьи. Религия, на почве которой она создалась, властно требует, чтобы семья не прекращалась. Угасшая семья — это умерший культ. Нужно представить себе эти семьи в те времена, когда верования еще не изменились. У каждой из них есть своя религия, свои боги, драгоценный закон, который она должна блюсти. Величайшее несчастье, которое страшит благочестивую семью, — есть прекращение рода, так как в таком случае должна была бы исчезнуть и религия, угас бы очаг, и весь ряд умерших предков впал бы в забвение и вечное несчастие. И вот великая задача человеческой жизни есть продолжение рода для продолжения культа.
В силу подобных взглядов безбрачие должно было являться одновременно и большим нечестием и личным несчастием, потому что отказавшийся от брака подвергал опасности блаженство манов своей семьи; несчастием — потому, что он сам лишался впоследствии культа мертвых и не мог уже, после смерти, познать того, «что составляет блаженство манов». Это было нечто вроде вечной муки для него и для его предков.
Можно легко допустить, что за отсутствием законов достаточно было долгое время одних религиозных верований, чтобы воспрепятствовать безбрачию. Но кроме того, кажется, когда появились законы, то они объявили безбрачие делом дурным и достойным наказания. Дионисий Галикарнасский, исследовавший древние законы Рима, говорит, что ему встретилось одно старинное постановление, обязывавшее молодых людей жениться.
Трактат Цицерона «О законах», воспроизводящий почти всегда под философской формой древние законы Рима, содержит в себе один закон, воспрещающий безбрачие. В Спарте законы Ликурга подвергали строгому наказанию человека, не желающего жениться. Известно из рассказов, что когда безбрачие перестало воспрещаться законом, то запрещение это долго еще жило в обычаях. Из одного места у Поллукса можно заключить, что во многих греческих городах закон наказывал безбрачие, как преступление; это вполне соответствовало верованиям: человек не принадлежал себе, он принадлежал семье; он был звеном в цепи, и цепь эта не должна была обрываться на нем. Он не случайно был рожден, его произвели на свет для продолжения культа, и он не имел права уйти из жизни, не удостоверившись, что культ этот будет продолжаться и после него.
Но родить сына было еще недостаточно. Сын, которому предстояло продолжать домашнюю религию, должен был явиться плодом религиозного брака. Незаконнорожденный, побочный сын, то, что греки называли νοθός а латины spurius, не мог исполнять той роли, которая возлагалась религией на сына. В самом деле, узы крови сами по себе еще не составляли семьи; для этого нужны были еще узы культа. Поэтому и сын, рожденный от женщины, не присоединенной к культу мужа обрядами брака, не мог и сам участвовать в культе. Он не имел права совершать могильные приношения и не мог быть продолжателем семьи. Далее мы увидим, что на том же самом основании он не имел прав и на наследство.
Итак, брак был обязателен, но целью его не являлось удовольствие, его главной задачей не был союз двух людей, которые чувствовали влечение друг к другу и желали соединиться, чтобы делить вместе и радость и горе. Целью брака в глазах религии и закона было соединение двух существ в одном домашнем культе для того, чтобы они породили третье, способное продолжать этот культ. Сказанное прекрасно видно из священной формулы, которая произносилась, при обряде брака: Ducere uxorem liberorum quaerendorum causa (брать жену ради приобретения детей), говорили римляне; παίδων ἐπ’ἀρότα γνησίων (ради посева родных детей) говорили греки.
Так как брак заключался только для продолжения рода, то считалось вполне справедливым расторгнуть его при бесплодии жены. Развод в подобных случаях являлся всегда правом у древних, возможно даже, что он был обязанностью. В Индии закон предписывал «заменить бесплодную жену другою по истечении восьми лет». У нас нет никаких письменных свидетельств о том, существовали ли подобные постановления также в Греции и в Риме. Геродот, однако, упоминает о двух спартанских царях, которые были принуждены развестись со своими женами из-за их неплодия. Что же касается Рима, то достаточно известна история Карвилия Руга, развод которого упоминается впервые в римских летописях: «Карвилий Руга, — говорит Авл Геллий, — человек весьма знатный, разошелся со своей женой по разводу, потому что он не мог иметь от нее детей. Он нежно любил ее и был весьма доволен ее поведением, но он принес свою любовь в жертву святости клятвы, потому что он поклялся (в формуле при совершении брачного обряда), что берет ее себе в жены для того, чтобы иметь от нее детей».
Религия учила, что семья не должна прекращаться, и всякое чувство любви, всякое естественное право должны были отступить перед этим абсолютным требованием. Если брак был бесплоден по вине мужа, семья все-таки должна продолжаться; в таком случае брат или родственник мужа должен был его заменить, и жена должна была отдаться тому человеку. Рожденный от него ребенок считался сыном мужа и продолжал его культ. Таковы были законы у древних индусов; мы находим подобные же постановления и в законах Афин и Спарты. Такова была власть этой религии! Настолько религиозный долг шел впереди всего остального!
С тем большим основанием законодательство предписывало бездетной вдове брак с ближайшим родственником ее мужа. Родившийся от этого брака сын считался сыном покойного.
Рождение дочери не выполняло цели брака. Действительно, дочь не могла быть продолжательницею культа по той причине, что в день своего замужества она отрекалась от своей семьи, от культа отца, и входила в семью и религию своего мужа. Семья, как культ, могла продолжаться только через мужское потомство; факт весьма важный, последствия которого мы увидим ниже.
Сын был, следовательно, необходим, его ждали, его требовала семья, предки, очаг. «Им (сыном), — говорят древние законы индусов, — отец, уплачивает долг манам своих предков и обеспечивает самому себе бессмертие». И в глазах греков сын был тоже не менее драгоценен, потому что со временем он должен был приносить жертвы, совершать могильные приношения и сохранять своим культом домашнюю религию. Вот почему древний Эсхил называет сына спасителем очага отцов.
Появление сына в семье ознаменовывалось религиозным обрядом. Прежде всего его должен был принять отец; он, как глава семьи, пожизненный блюститель очага и представитель предков, должен был заявить, принадлежит ли новорожденный член к семье. Рождение являлось лишь физической связью, заявление отца создавало связь нравственную и религиозную. Эта формальность была одинаково необходима и в Риме, и в Греции, и в Индии.
Кроме того для сына нужно было, подобно тому, как выше мы видели это для жены, нечто вроде посвящения. Оно совершалось вскоре после рождения, в Риме на девятый, в Греции на десятый и в Индии на одиннадцатый или двенадцатый день. В этот день отец собирал всю семью, призывал свидетелей и приносил жертву своему очагу. Ребенка представляли домашним богам; женщина держала его на руках и обегала вместе с ним несколько раз вокруг священного огня. Цель этой церемонии была двоякая: во-первых, чистить ребенка, т. е. снять с него ту нечистоту, которая лежала на нем, по мнению древних, вследствие одного уже факта пребывания в утробе матери, во-вторых — посвятить его в домашний культ. Начиная с этой минуты, ребенок как бы был принят в священную общину, в маленькую церковь, которая называлась семьей. Он исповедовал ее религию, исполнял ее обряды, имел право произносить молитвы; он почитал ее предков и со временем должен был сам сделаться чтимым предком.