Глава III. Священный огонь
В доме всякого грека или римлянина находился алтарь, а на этом алтаре было постоянно немного пепла и горячих углей. И хозяину каждого дома вменялось в священнейшую обязанность поддерживать день и ночь этот огонь. Горе было тому дому, где он угасал! Всякий вечер угли покрывались золой, чтобы воспрепятствовать им окончательно сгореть; утром, пробудясь, первой заботой было оживить этот огонь новым топливом, подложить в него несколько веток. Огонь на алтаре переставал гореть лишь тогда, когда погибала вся семья; угасший очаг, угасшая семья — эти выражения были синонимами у древних.
Очевидно, что обычай поддерживать неугасаемый огонь на алтаре относился к какому-нибудь древнему верованию. Правила и обряды, которые соблюдались в этом отношении, показывают, что это был не пустой обычай. Не всяким деревом разрешалось поддерживать огонь; религия различала между породами деревьев те из них, которые могли быть употребляемы для названной цели, и те, употреблять которые считалось нечестием. Религия предписывала также, чтобы огонь оставался всегда чистым; в буквальном смысле это означало, что никакой грязной вещи нельзя бросать в этот огонь; а в переносном, что никакое преступное деяние не должно было совершаться перед лицом его. У римлян был в году один день — 1-ое марта, когда всякая семья должна была погасить свой священный огонь, чтобы тотчас же возжечь новый. Но чтобы получить этот новый огонь, существовали известные обряды, которые нужно было выполнять самым тщательным образом. Особенно следовало остерегаться употреблять в дело кремень, ударяя по нем железом. Единственными дозволенными способами добывания огня были — либо собирание в одну точку солнечных лучей, либо добывание искры огня при помощи трения определенным образом двух кусков дерева один о другой. Эти различные правила доказывают достаточно ясно, что по понятиям древних дело заключалось не в том только, чтобы добыть или сохранить огонь, как полезный и приятный элемент; люди древности видели нечто другое в огне, горевшем на их алтарях.
Огонь этот являлся чем-то священным, его обоготворяли, ему воздавали истинное поклонение; ему приносили в жертву все, что могло считаться приятным богу: цветы, плоды, ароматы, вино. У него просили покровительства, его считали могущественным; к нему обращались с горячими молитвами, прося о ниспослании того, чего вечно жаждет человечество, — здоровья, богатства, счастья. До нас дошла в орфеевских гимнах одна из этих молитв; в ней говорится следующее: «Сделай нас всегда цветущими, всегда счастливыми, о огонь, о ты, который вечно прекрасен, всегда юн, ты, который питаешь, ты, богатый, прими милостиво наши приношения и дай нам за это счастье и столь приятное для человека здоровье». В огне, таким образом, видели благодетельного бога, который поддерживал жизнь человека, бога изобилия, который питал его своими дарами, бога сильного, который охранял дом и семью. В случае опасности близ него искали убежища. Когда враги овладели дворцом Приама, Гекуба увлекает старого царя к алтарю. «Твое оружие не защитит тебя, — говорит она, — но этот алтарь будет нам всем охраной».
Посмотрите, что делает, умирая, Альцеста, когда она жертвует своей жизнью для спасения мужа. Она подходит к алтарю и взывает к нему в таких выражениях: «О божество, владыко этого дома, в последний раз преклоняюсь я перед тобой, в последний раз обращаюсь к тебе с молитвами, потому что я скоро сойду туда, где живут умершие. Блюди моих детей, у которых не будет более матери; дай моему сыну нежную жену, дай моей дочери благородного супруга. Дай, чтобы они не умерли преждевременно, как я; но пусть проведут они в счастии долгую жизнь». Огонь же и обогащал семью. Плавт в одной из своих комедий изображает его соразмеряющим свои дары с тем почитанием, которое ему воздают. Греки называли его богом изобилия, богатства, κτήσιος. Отец призывал его на своих детей и просил дать им здоровья и всяких земных благ. В несчастии человек роптал на свой очаг и обращался к нему с упреками, в счастии он воздавал ему благодарность. Воин, возвратившийся с поля брани, благодарил его за избавление от опасностей. Эсхил изображает нам, как возвращается Агамемнон после Троянской войны, счастливый, покрытый славою; но не Зевса идет он возблагодарить за это, не в храм богов несет он свою радость и благодарность, он спешит принести благодарственную жертву собственному очагу, огню, горящему на алтаре его дома. Человек никогда не выходил из своего дома, не помолившись перед уходом очагу; по возвращении, раньше чем увидаться с женой, обнять детей, он должен был преклониться с молитвою перед огнем, горящим на алтаре.
Огонь очага был, следовательно, провидением семьи. Культ этот был очень прост; первое и главнейшее правило заключалось в том, что на алтаре должны были постоянно находиться горящие уголья; если угасал огонь, то вместе с ним угасал и бог. В определенные часы дня на очаг возлагались дрова и сухие травы; и бог являл тогда свое бытие в ярком пламени. Ему приносились жертвы, но важнейшей сущностью всех жертвоприношений было поддерживание и оживление священного огня, самое главное было питать и развивать существо бога. Вот почему прежде всего ему приносили в жертву дерево, затем возливали воспламеняющееся вино Греции, оливковое масло, ароматы, жир жертвенных животных. Бог принимал и пожирал эти жертвы; ублаготворенный и светозарный, вздымался он вверх на алтаре, освещая своими лучами поклоняющихся ему. В этот именно момент нужно было обращаться к нему с молитвой, и молитвенный гимн выливался из сердца человека.
Принятие пищи было делом религиозным по преимуществу. Сам бог занимал тут первое место. Ведь он пек хлеб и варил пищу, поэтому к нему нужно было обращаться с молитвой при начале и окончании еды. Раньше чем приступить к еде, на алтарь возлагали первые куски пищи, раньше чем начать пить, на алтарь возливали вино. Это была доля бога. Никто не сомневался в том, что он присутствует здесь, ест и пьет; и в самом деле, разве не было для всех видимо, как возрастало его пламя, как бы питаемое предложенной пищей? Трапеза, таким образом, разделялась между человеком и богом; это был священный обряд, при помощи которого они входили во взаимное общение. Эти древние верования исчезли из сознания людей с течением времени, но созданные ими обычаи, обряды, формы речи существовали еще очень долго, и даже неверующий человек не мог без них обойтись. Гораций, Овидий, Ювенал ужинали еще перед своим очагом и совершали возлияния и молитвы.
Культ священного огня не являлся исключительной особенностью народов Греции и Италии. Мы находим его и на Востоке. Законы Ману, в той редакции, в которой они дошли до нас, представляют нам культ Брамы уже окончательно сложившимся и клонящимся даже к упадку, но тем не менее они сохранили следы и остатки другой более древней религии, религии очага, которую культ Брамы низвел на вторую степень, но уничтожить все-таки не мог. У брамина свой очаг, и он должен день и ночь поддерживать на нем неугасимый огонь. Всякое утро и всякий вечер он дает ему в пищу дерево; но, как и у греков, для этого могли употребляться только известные определенные сорта дерева, указанные религией. Подобно тому как греки и италийцы приносили в жертву огню вино, точно так же и индус возливает перебродивший напиток, называемый сома. Принятие пищи и здесь опять-таки является священнодействием, и обряды его тщательно описаны в законах Ману. К огню обращались с молитвами, как и в Греции; ему предлагали начатки всякой пищи: рис, масло, мед. Сказано: «брамин не должен вкушать рису от новой жатвы, пока не принесет сперва часть его в жертву очагу. Потому что священный огонь алчет зерна; если же очагу не воздадут почитания, то он погубит жизнь нерадивого брамина». Индусы, подобно грекам и римлянам, представляли себе, что боги алчут не только почестей и уважения, но также и пищи и пития. Человек считал себя обязанным утолять их голод и жажду, если хотел избежать их гнева.
У индусов божество огня называется часто Agni, Агни. Риг-Веды содержит большое количество посвященных ему гимнов. В одном из них говорится: «О, Агни, ты жизнь, ты покровитель человека… За наши хваленья дай умоляющему тебя отцу семьи славу и богатство… Агни, ты мудрый защитник и отец: тебе обязаны мы жизнью, мы — твоя семья». Таким образом, огонь очага у индусов, как и в Греции, есть сила охраняющая, оберегающая. У него испрашивает человек изобилия: «сделай землю всегда щедрой для нас». У него просят здоровья: «Дай мне долго наслаждаться светом и пусть я приближусь к старости, как солнце к своему закату». У него же просит он и мудрости: «О, Агни, ты поставляешь на истинный путь человека, уклонившегося на пути неправые… Если мы совершим грех, если мы удалимся от тебя, прости нас». Этот огонь очага был, как и в Греции, обязательно чистым; брамину было строго запрещено бросать в него что-либо грязное и даже греть на нем ноги. Как и в Греции, виновный человек не смел подходить к своему очагу, раньше чем не очистится от вины.
Важным доказательством древности этих верований и обрядов является тот факт, что они встречаются одновременно у народов, живших по берегам Средиземного моря, и у племен полуострова Индостана. Без сомнения, ни греки не заимствовали этой религии у индусов, ни индусы у греков. Но греки, италийцы и индусы принадлежали к одной и той же расе, их предки в весьма отдаленную эпоху жили вместе в центральной Азии. Там среди них зародились прежде всего эти верования и возникли относящиеся к ним обряды. Религия священного огня коренится в эпохе весьма отдаленной и покрытой мраком, когда еще не существовало ни греков, ни италийцев, ни индусов, когда были только арийцы. Когда же племена отделились друг от друга, они унесли с собою и этот культ, одни на берега Ганга, другие на берега Средиземного моря. Племена, разделившись, не имели более сношений друг с другом, и с течением времени одни стали обожать Браму, другие Зевса, третьи Януса; каждая группа создала себе собственных богов, но все они сохранили, как древнее наследие, первобытную религию, которая некогда зародилась среди них и которую они исповедывали в общей колыбели их расы.
Если бы существование этого культа у всех индоевропейских народов не являлось достаточным доказательством его глубокой древности, то можно найти этому еще и другие доказательства в религиозных обрядах греков и римлян. При всех жертвоприношениях, даже тех, которые совершались в честь Зевса или Афины, к очагу обращались с первым молитвенным воззванием. Всякое моление какому бы то ни было богу должно было начинаться и оканчиваться молитвой к очагу. В Олимпии первое жертвоприношение от всей Греции совершалось очагу, второе Зевсу, подобно тому, как в Риме прежде всего воздавалось поклонение Весте, которая была не что иное как очаг; Овидий говорит об этом божестве, что оно занимает первое место в религиозных обрядах людей. Точно так же и в гимнах Риг-Вед мы читаем: «Раньше всех других богов мы должны призывать Агни. Его достохвальное имя мы произнесем раньше имен всех прочих бессмертных. О Агни, какому бы богу мы ни воздавали почитание принесением жертвы, всесожжение всегда относится к тебе». Таким образом, достоверно известно, что в Риме во времена Овидия и в Индии во времена браминов огонь очага находился еще впереди всех прочих богов; хотя Юпитер и Брама приобрели гораздо большее значение в религии, но память людей продолжала хранить сознание, что огонь очага на много предшествовал этим богам. Он занимал в течение многих веков первое место в культе, и новые, хотя и более значительные, боги не, могли его вытеснить с этого места.
Символы этой религии видоизменялись с веками. Когда у народов Греции и Италии вошло в привычку представлять себе богов как личности, придавать им человеческий образ и давать всякому из них собственное имя, тогда и древний культ очага подпал под влияние того общего закона, которому человеческий разум в те времена подчинял всякую религию. Алтарь священного огня получил свое воплощение и его назвали ἑϲτια, Vesta (Веста): имя было одно и то же на греческом и "латинском языках, и слово это означало в сущности не что иное, как название алтаря на первобытном общем языке. Путем довольно обычным из имени нарицательного сделали имя собственное. Мало-помалу сложилась и легенда; самое божество стали представлять себе в виде женщины, потому что слово, означающее алтарь, было женского рода. Дошли, наконец, и до изображения богини в виде статуи; но тем не менее никогда не мог изгладиться след первобытного верования, по которому это божество было просто огнем, горевшим на алтаре; сам Овидий принужден, сознаться, что Веста не что иное, как «живое пламя».
Если мы сопоставим культ священного огня с культом умерших, о котором мы только что говорили, то между обоими обнаружится тесная связь.
Заметим прежде всего, что огонь, поддерживаемый на алтаре, не был в представлении людей вещественным по своей природе. В нем видели не чисто физическую стихию, которая греет или сжигает, видоизменяет тела, плавит металлы и делается могущественным орудием человеческого производства. Огонь алтаря был по природе нечто совершенно другое. Это огонь чистый, он мог быть получен только при помощи известных обрядов, и поддерживать его разрешалось только определенными сортами дерева. Это огонь целомудренный; совокупление полов должно быть удалено от него. У него просят не только богатства и здоровья, у него испрашивается также чистота сердца, умеренность, мудрость. «Сделай нас богатыми и цветущими, — говорится в одном из орфеевских гимнов, — сделай нас также мудрыми и целомудренными». Огонь очага есть, следовательно, нечто вроде нравственного существа. Правда, он светит, согревает и варит священную пищу, но в то же время у него есть мысль, сознание; он создает обязанности и блюдет за их исполнением. Его можно было бы назвать человеком, потому что у него, как у человека, двойственная природа: физически — он светит, движется, живет, приносит изобилие, готовит кушанья, питает тело; нравственно — он чувствует и любит, он дает человеку нравственную чистоту, он управляет добром и красотой, питает душу. Можно сказать, что он поддерживает человеческую жизнь в двойном ряду своих проявлений. Он является одновременно источником богатства, здоровья и добродетели. Это поистине бог человеческой природы. Позже, когда этот культ был отодвинут на второй план Брамой и Зевсом, огонь очага остался тем, что было для человека наиболее доступным, понятным в божественном: он стал посредником между человеком и богами физической природы; на него была возложена обязанность возносить к небесам молитвы и жертвы людей и приносить им свыше божеские милости. Еще позднее, когда из мифа о священном огне создалась великая Веста, Веста стала богиней-девственницей; она не являла собою в мире ни плодородия, ни могущества; она была порядком, но не строгим, отвлеченным порядком, математическим законом, не повелительной и роковою ἀνάγκη (необходимость), которую человечество подметило с ранних пор среди явлений природы. Веста представляла порядок нравственный. Ее представляли себе чем-то вроде мировой души, которая приводит в гармонию движения различных миров, подобно тому, как человеческая душа управляет нашими органами.
Здесь сквозит, таким образом, мысль первобытных поколений. Основа этого культа лежит вне физической природы и находится в том таинственном мире, который составляет человека.
Сказанное приводит нас к культу мертвых. Оба культа одинаково древни и оба были столь тесно связаны, что вера первобытных народов сделала из них одну религию. Очаг, демоны, герои, боги, Лары — все это было перемешано. Из двух отрывков Плавта и Колумелы видно, что в повседневной речи говорили безразлично — очаг или домашний Лар, из отрывка же Цицерона видно, что не было различия ни между очагом и Пенатами, ни между Пенатами и богами Ларами. У Сервия мы читаем: «Под очагом древние разумели богов Ларов; иначе разве мог бы Вергилий ставить безразлично то очаг вместо Пенатов, то Пенатов вместо очага». В одном знаменитом месте «Энеиды» Гектор говорит Энею, что он передаст ему троянских Пенатов и передаст ему огонь очага. В другом месте Эней, призывая тех же самых богов, называет их одновременно Пенатами, Ларами и Вестой.
А мы уже видели, что те, кого древние звали Ларами и Героями, были не что иное, как души умерших, которым человек приписывал сверхчеловеческое могущество и божественность. Воспоминание о каком-либо из этих священных мертвецов было всегда связано с очагом. Поклоняясь одному, нельзя было забыть другого. Оба они были соединены в почитании людей и в их молитвах. Потомки, говоря об очаге, охотно упоминали при этом имя предка: «Покинь это место, — говорит Орест Елене, — и подойди выслушать мои слова к древнему очагу Пелопса»! Также и Эней, говоря об очаге, который он перевозил с собою через моря, называет его именем Лара Ассарака, как бы видя в этом очаге душу своего предка.
Грамматик Сервий, обладавший весьма большими знаниями по части греческих и римских древностей (в его время они изучались гораздо больше, чем во времена Цицерона), говорит, что в глубокой древности существовал обычай погребать умерших в домах, и затем добавляет: «Вследствие этого обычая в домах именно и воздавалось поклонение Ларам и Пенатам». Эта фраза ясно восстановляет древнее соотношение между культом мертвых и очагом. Можно, следовательно, думать, что домашний очаг был вначале лишь символом культа мертвых, что под камнем этого очага покоился какой-либо предок, и огонь возжен был в его честь: огонь этот как будто поддерживал его жизнь или представлял собою его вечно бодрствующую душу.
Это не более как догадка, и у нас нет достаточных данных для ее подтверждения. Одно лишь достоверно — это что древние племена той расы, из которой вышли греки и римляне, исповедывали культ мертвых и очага, древнюю религию, взявшую своих богов не из физической природы, но изнутри самого человека, предметом поклонения которой было существо невидимое, находящееся в нас, сила духовная и разумная, которая оживляет наше тело и управляет им.
Не всегда одинаково сильна была могущественная власть этой религии над человеческой душой; она ослабевает мало-помалу, но не исчезает совершенно. Современница первых веков арийской расы, она укоренилась так глубоко и сильно в ее недрах, что блестящая религия греческого Олимпа была не в силах искоренить ее, и для этого должно было явиться христианство.
Мы скоро увидим, какое могущественное влияние оказала эта религия на домашние и общественные учреждения древних. Она возникла и установилась в ту отдаленную эпоху, когда индоевропейская раса вырабатывала свои учреждения, и она определила путь, по которому затем пошли народы.