Дорошевич В. М. Воспоминания
М., «Новое литературное обозрение», 2008.
ГОЦ править
Революция понесла большую потерю.
Больше чем за все время военно-полевых судов.
Из строя… Нет, из главного штаба ее выбыл М. Р. Гоц.
Мрачная, зловещая и злобная фигура.
Я не знал Гоца лично, но о нем знал много, интересуясь этой крупной фигурой русской революции.
Революционное образование он получил, будучи еще студентом.
Но это было начальное!
Высшее революционное воспитание он получил в Якутской области, в тундре, в юрте, среди беспросветной трехмесячной ночи.
И закончил его под прикладами ружей.
Он был одной из жертв знаменитого якутского избиения политических.
Был ранен при «усмирении».
Гоц эмигрировал за границу.
В революции он играл роль покойного Лизогуба и доныне благополучно здравствующего Льва Тихомирова.
Служил революции своими крупными средствами и был одним из членов исполнительного комитета1.
Это был один из тех Наполеонов революции, которые, сидя в Латинском квартале в Париже или на берегу Женевского озера, дают сражения правительству, кидая в бой тысячи людей в Москве, Свеаборге, Кронштадте, Севастополе2.
При удаче они скажут:
— Это мы!
При неудаче говорят:
— Это не мы!
И Гоца спросили:
— Как же это вы, господа, рискнули на Московское вооруженное восстание? Разве нельзя было заранее предвидеть результата? Вспышки погашенной рекою крови реакции, расстрелов, казней. С револьвером пошли на пулеметы?
Гоц только пожал плечами:
— Разве это мы? Это не мы. Рабочие сами. Мы уже не могли их удержать!
Позволительно спросить:
— За каким же дьяволом вы нахлестываете лошадь, сдержать которую вы не в силах?
Но количество жертв не пугает Наполеонов, решающих судьбы народа за стаканом чая в Латинском квартале и на берегу Женевского озера. Кто-то воскликнул при Гоце:
— Сколько жертв! Сколько жертв!
Гоц тоже пожал плечами:
— А вы хотели бы, чтобы революция обошлась даже без битья посуды?
Не вспоминается ли вам фраза другого деятеля — И. Н. Дурново:
— Когда горит дом, — о разбиваемых стеклах не думают!
Хорошие террористические умы сходятся.
Такая фигура, как Гоц, не могла не привлекать к себе взоров русского правительства.
Его оценил еще В.К. фон Плеве.
Высокая оценка, потому что Плеве понимал толк в революционерах и знал им цену.
«Иметь Гоца» — было мечтою.
И случай представился.
В 1903 году, весною, Гоц поехал в Италию.
В Италию в это время предполагалось высокое путешествие3.
Момент показался как нельзя более подходящим:
— Не откажет же Италия, ввиду ожидаемого события, выдать опасного революционера.
Министром юстиции в это время был Н. В. Муравьев. Г-н Муравьев, у которого было две слабости: считать себя великим криминалистом и великим дипломатом.
Он считал себя так:
— Как маниловский Фемистоклюс4, рожден, чтобы идти по дипломатической части. Но случайно пошел по другой дороге — и сделался великим юристом!
Г-н Муравьев подсказал покойному Плеве:
— Не революционера, а анархиста! Замешанного уже в одном политическом убийстве!
И вот однажды в полдень в Неаполе, в Гранд отель, роскошную гостиницу, расположенную на самом берегу моря, явилась полиция в сопровождении русского консула.
Гоц завтракал с семьею в столовой.
— Вы господин Гоц?
— Я.
— Вы арестованы. Мы должны опечатать ваши бумаги.
— Как? За что? Почему?
— Как анархист. По требованию русского правительства.
Гоц протестовал, чтобы в его бумагах, переписке позволили рыться русскому консулу.
Вечерние газеты Неаполя, Рима, Милана сообщили сенсационную новость:
— Арест русского анархиста.
— Анархиста?!
Италия привыкла к анархисту.
Рабочий. По большей части — бывший. В рваной обуви. Грязном платье. Без белья. Полуголодный… С бледным лицом. С лихорадочными от голода и озлобления глазами.
Но анархист, живущий в дорогом, роскошном отеле, анархист, приезжающий в Неаполь на «сезон», анархист, путешествующий с семьей!
— В этой России удивительные анархисты!
Белые нитки, которыми сшил «дело» великий юрист и дипломат, показались с самого начала.
Итальянская публика была удивлена:
— Однако! Русское правительство арестовывает людей… в Неаполе! В заплывшей золотом Франции это еще могло бы пройти.
Не одни должники!
Приходится и кредитору хорошему должнику любезность оказать. Но нищая Италия тридцать лет все еще празднует медовый месяц свободы3.
Горда ею.
Популярнейший сатирический журнал «Asino» не замедлил изобразить министра-президента Джиолитти в красной черкеске, колоссальной папахе, с нагайкой и подписью:
«Глава итальянского правительства в новой должности».
Бедняга Джиолитти сам должен был плюнуть, увидев эту карикатуру.
До того он был обидно забавен.
До того подходила его мирная физиономия к такому костюму.
К русскому консульству в Неаполе должны были поставить стражу.
Неаполитанский плебс, грязный, праздный, спящий, живущий и даже родящийся на улице, — истинный классический плебс, требующий от судьбы немножко макарон и от муниципалитета «зрелищ», — иллюминаций по всем праздникам, — всколыхнулся, заволновался:
— Мы не русские подданные!
И грозил беспорядками перед русским консульством. Публика рассуждала так:
— Человек приехал к нам открыто, под собственной фамилией. Ничего дурного нам не сделал. Позволить его схватить у нас, в нашем доме, гостя, было бы предательством.
Официозные сообщения только подлили масла в огонь. Гоц был уже сослан в Якутскую область. Подвергся избиению за «бунт». Был ранен.
Это вызвало к нему только симпатии:
— Превосходно. У русского правительства есть основания арестовать его… в России. Но здесь Италия.
Как раз в эту минуту в России разразилось событие, которое заставило от ужаса содрогнуться весь мир:
— Кишинев6.
В русской печати, по тогдашним условиям, называли это «печальным событием», в Европе — прямо организованным злодейством. Взволнован был весь цивилизованный мир. Итальянцы, пылкие южане, в особенности. Русскому в те дни «моркотно»7 было в Италии. Узнав, что вы русский, к вам немедленно обращались с вопросом:
— Что вы сделали в Кишиневе?
Директора в отелях, приказчики в магазинах, соседи в ресторанах:
— Что вы сделали в Кишиневе?
На почте чиновник, прочитав на конверте заказного письма «в Москву», с любопытством выглянул из окошечка:
— Что вы сделали в Кишиневе?
Парикмахер посреди бритья спросил меня:
— Вы англичанин?
— Нет.
— Немец?
— Нет.
— Кто же?
— Русский.
— Что вы сделали в Кишиневе?
И бросил бритву.
— Послушайте! Черт вас возьми! Да я-то при чем же? Вы видите, — я здесь, а не в Кишиневе. Не ходить же мне наполовину обритым!
Это его убедило.
Несколько успокоившись, он добрил, читая нотацию:
— Разве так поступают? Вы, господа, позорите наш век!
И все кругом смотрели с любопытством и не без страха:
— Русский!
Как смотрят на зверя, привязанного надежной цепью. И во всех этих взглядах читалось:
— Здесь-то ты хорош! Европеец! А пусти тебя в Кишинев!..
В это время какая-то из газет, говоря об аресте Гоца, обмолвилась:
— Это им не Кишинев!
И фраза сделалась лозунгом дня.
Она стала рефреном ко всем сообщениям по делу Гоца.
— Неаполь или Кишинев.
Общественное мнение негодовало. Страна волновалась. В парламенте предстояли бури.
Итальянское правительство чувствовало уже, что русская юстиция и дипломатия вовлекли его в невыгодную сделку8.
Оно сидело уже на скамье подсудимых.
Общественное мнение его травило.
Ему приходилось оправдываться.
— Гоц будет выдан только согласно с итальянскими законами.
Это сообщение правительства вызвало улыбку.
— Еще бы вы поступали против всяких законов. Здесь не Кишинев. Вы лучше объясните нам, какое право имели допускать русского консула к бумагам Гоца? Это что за Кишинев?
— Русский консул присутствовал при аресте и обыске для… для… для защиты прав русского подданного!
Это вызвало уже гомерический хохот.
— Италия может быть спокойна: Гоц не будет выдан прежде, чем русское правительство не предъявит нам доказательств обвинения.
Это вызвало глубокое негодование.
— Как? Человека сначала сажают в тюрьму, а потом требуют доказательств? Человека держат в тюрьме только потому, что нет доказательств его вины?
А великий юрист и дипломат все еще оформлял по всем правилам уголовного и международного права требование:
— О выдаче анархиста, обвиняемого в соучастии в убийстве.
У революции брали слишком крупного человека. «Генерала от революции». Одного из командующих. Главный штаб революции организовал энергичную защиту. Из Парижа прибыли друзья Гоца с кипой документов9.
— Никакие законы об анархистах применены быть не могут. Гоц никогда не был анархистом. Он судился как социалист. Вот приговор. Был сослан как социалист. Он принадлежал к социалистам. Вот свидетельские показания.
Все это было напечатано в газетах.
«Волна общественного негодования», — как говорят теперь, — росла все выше и выше над головой бедного Джиолитти. И он думал, быть может, вместе с газетами:
— Действительно, того… по-кишиневски… грубо как все это…
И вот, в то время, как общественное мнение дошло до белого каления, — пришла наконец бумага великого юриста-дипломата10.
Доказательства.
Благодаря прессе, они, конечно, немедленно стали достоянием общественного мнения.
Гоц обвинялся в соучастии в убийстве министра внутренних дел Сипягина11.
Доказательства!
В одном из перехваченных писем он писал кому-то:
— Обратите внимание на деятельность Сипягина.
Итальянское правительство поспешило отказать в выдаче Гоца.
Мы лишний раз показали перед всем миром, что у нас нет юстиции и что наша дипломатия бестактна.
И все благодаря великому юристу и дипломату.
Фемистоклюс!
Чтобы как-нибудь кончить дело и избежать неприятных оваций, Гоца выслали из Италии12.
Но…
Пока великий юрист и дипломат обосновывал требование о выдаче согласно всем требованиям уголовного и международного права, — прошло 2 месяца.
Эти два месяца Гоц провел в сыром каземате тюрьмы Santa Lucia.
И вышел из тюрьмы больной насмерть.
Простуженный, — это при старой ране, при последствиях от старого избиения, при «остатках» от Якутской области…
Юстиция долго целилась. Промахнулась. Но нечаянно, сама этого не подозревая, нанесла другую рану. Смертельную.
И вот этой весною в Ницце, на Promenade des Anglais…
Фантастический русский уголок на берегу Средиземного моря!
Нейтральная береговая полоса, на которую приходят отдохнуть среди боя.
Здесь тигр пасется с ягненком.
И на одной и той же скамеечке сидит рядышком революционер и человек, бежавший от революции.
— Вы дочитали свое «Новое время»? Дозвольте воспользоваться?
— Пожалуйста! Прошу!
Как в Севастопольскую кампанию, на Камчатском люнете13, во время передышки:
— Француз, дай прикурить!
— Mais qui14!
Фланирует издатель самого черносотенного листка. И навстречу ему еврей, бежавший от погромов. Блаженной, ленивой походкой идет генерал, только что прогремевший на весь мир «покаранием» целой области. И блаженно смотрят на публику его глаза:
— И никого из них не нужно расстреливать! Даже странно!
И все еще с изумленным видом бредет «кадет», из правых. В Москве в декабре его забрали ночью, с постели, двое молчаливых в «штатском».
Он ехал и читал себе отходную:
— Наверное, меня социал-демократы везут расстреливать за то, что я на всех митингах против вооруженного восстания говорил!
А его привезли в участок. И посадили в правительственную тюрьму.
Если б все эти люди заговорили между собой, — разговор между ними вышел бы преинтересный.
— Я только семь дней как из тюрьмы!
— Скажите! Я всего десять дней тому назад расстреливал!
— Мы все «бей жидов» пишем. Тем и живем!
— Ой, не говорите! Я из-за этого все дело бросил!
— Черт бы ее взял, эту революцию!
— Нет, извините! По-моему: «да здравствует революция»! Полезная вещь!
— Виноват!
И через толпу проходит высокий, видный барин, с головы до ног «глава всех кадетов».
А напротив, в теплом пальто под южным солнцем, бредет бледный и исхудалый молодой человек: двенадцать дней голодал, требуя, чтобы его только допросили.
Тут же, среди этой толпы, можно было видеть в колясочке человека с измученным лицом.
Его осторожно провозили, чтобы кто-нибудь не толкнул колясочки.
Говорят, каждое движение причиняло ему невыносимые боли.
Это был Гоц.
Он весело еще улыбался весеннему солнцу.
— Острый ревматизм.
Но доктора уже вынесли ему приговор, который хотел когда-то вынести Плеве.
— До зимы.
И вот «приговор» приведен в исполнение.
Суровая и мрачная фигура среди страданий сошла со сцены15.
Это драма.
За драмой полагается водевиль.
Со времени неапольской истории прошел год.
Случилась какая-то маленькая неприятность.
В гостинице, — прислуга г. Муравьева поссорилась с прислугой какого-то больного соседа, обеспокоила чем-то больного.
Г-н Муравьев счел долгом зайти и выразить сожаление.
— Мне так неприятно, моя прислуга…
— Ради Бога! Что за пустяки!
— Вы, кажется, русский?
— Да.
— Рад случаю познакомиться.
— Я тоже.
— Муравьев!
— Гоц!
И они застыли друг перед другом.
— Очень приятно! — с поклоном отступил к двери г. Муравьев.
— И мне очень приятно познакомиться с вами… при таких обстоятельствах! — с поклоном проводил его Гоц.
КОММЕНТАРИИ править
Впервые: Рус. слово. 1906. 19 сентября.
1 М. Р. Гоц происходил из богатой еврейской купеческой семьи. Учился (с 1884 г.) на медицинском, затем (с 1886 г.) на юридическом факультетах Московского университета. В 1886 г. был арестован за принадлежность к революционной народнической группе (дело В. Г. Богораза) и в 1888 г. выслан в Якутскую область на восемь лет. В 1889 г. принял участие в вооруженном протесте политических ссыльных против условий их отправки из Якутска в Вилюйск и Среднеколымск, во время которого был ранен, а затем осужден на бессрочную каторгу (события, называемые Дорошевичем «якутским избиением», когда шесть человек политических ссыльных были убиты, трое повешены по приговору Якутского военного суда, вошли в историю под названием «Якутской трагедии 1889 года». См.: Якутская трагедия: Сб. воспоминаний и материалов. М., 1925). Отбывал наказание в Якутской, Вилюйской, Акатуйской каторжных тюрьмах и в Горном Зерентуе. В 1895 г. был переведен из каторжной тюрьмы на поселение в Курган. В 1898 г. получил разрешение вернуться в Европейскую Россию, а в 1900 г. уехал за границу. Находясь в эмиграции, Гоц стал одним из организаторов и руководителей партии, членом ее Заграничного комитета, зарубежным представителем ЦК партии и Боевой организации эсеров. На его средства издавались журнал «Вестник русской революции» и газета «Революционная Россия».
2 Имеются в виду вооруженные восстания в Москве в декабре 1905 г., в крепости Свеаборг на Балтийском море в июле 1906 г., в Кронштадте в октябре 1905 г. и в июле 1906 г., в Севастополе в октябре 1905 г.
3 Планировалась поездка в Италию Николая II.
4 Сын Манилова, персонажа поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души».
5 В 1870 г. завершилось объединение Италии, ставшей конституционной монархией. С того времени прошло не 30 (как пишет Дорошевич), а 36 лет.
6 Имеется в виду еврейский погром в Кишиневе в апреле 1903 г.
7 Моркотно — горькое, неприятное, тяжелое состояние. Ср. с белорусским и украинским — маркотна.
8 Видный деятель эсеровской партии В. М. Чернов вспоминал: «Судебную защиту М. Р. Гоца принял на себя блестящий адвокат и ученый-криминалист, лидер социалистической партии Италии Энрико Ферри.
Социалистическая фракция итальянского парламента с Туратти во главе немедленно перенесла дело в парламент, бурное заседание которого приняло для правительства характер громкого политического скандала.
В стране откликнулись многочисленные ассоциации, общества, муниципалитеты и университеты; редактировались и покрывались тысячами подписей петиции; принимались резолюции протеста» (Чернов В. М. Перед бурей. Минск, 2004. С. 143).
9 Они привезли письма в защиту Гоца от Ж. Клемансо, Ж. Жореса и других видных французских парламентариев.
10 Имеется в виду Н. В. Муравьев.
11 Гоц покинул Россию за полтора года до убийства Д. С. Сипягина.
12 Гоц был выслан в Швейцарию.
13 Севастопольская кампания — Крымская война 1855—1856 гг. Люнет — небольшое защитное укрепление.
14 Да пожалуйста! (фр.)
15 Гоц умер в 1906 г. в Берлине.